Москва * 1995

 

Предуведомление

      Это — первый сборник проекта, состоящего из тринадцати сходных.
      В чем же суть проекта и этого конкретного сборника, первого и первопричинного, как бы натолкнувшего меня на идею всего проекта?
      Конечно, конечно, и до сей поры, учитывая мой в принципе паразитический тип существования в искусстве (признаюсь, признаюсь, но не совсем в том смысле, в котором как бы от меня это признание ожидается), я писал разного рода аллюзии и вариации на стихи чужие. Но, заметьте, это были известные стихи известных поэтов, так сказать, поп-материал, сразу ставивший меня в позицию жесткого отстранения (отнюдь не соперничества, как бывало когда-то, когда великие соперничали с великими). Я был маленьким и посторонним. Я разговаривал с памятниками, мой разговор был слышен, явен и звучал только по причине их усиливающего медно-чугунного звучания. Мой же голос был слаб и убог. Даже как бы и отсутствовал вовсе, являя этим отсутствием единственную мою возможность соприсутствия с ними в качестве немого укора (но не им, не им, великим, конечно, а судьбе!). Конечно же, всякие экзистенциальные штучки вырастали только как махровые цветочки комплексов и амбиций, впрочем, вполне бессознательно, как им и должно.
      Иное дело стихи людей еще не канонизированных, моих коллег, живых современников. Я как бы входил в живой и непосредственный контакт с ними, притворяясь соавтором, толкователем, нисколько (может быть, опять-таки по собственной гордыне) не умаляясь перед ними. Но и, конечно, конечно, прилипал к ним как уже упомянутый и неистребимый в себе паразит, используя их — но уже не славу и имидж, как в случае с великими, а начальный творческий импульс, их находки и конкретные сюжетные и словесные ходы, на которые бы меня самого и не достало бы.
      Заранее прошу прощения у авторов, мной использованных, что я не испрашивал разрешения, что своим вмешательством я нарушил некое табу суверенности творческой личности (слабым оправданием мне в этом может служить моя собственная открытость любому вторжению в мою деятельность — приходите, дорогие, вторгайтесь!). При этом я соображал так: произведения этих авторов сами по себе живут, неуничтожимы, как во времени, так и в вечности — подходи, снимай с полки, наслаждайся, забывай или вовсе не знай о всяких там перелицовщиках и мусорщиках.
      Тем более, опусами по мотивам чьих-то творений баловались и до меня многие великие, так что сам жанр нарушения подобного табу как бы введен в традицию, окультурен и может быть списан на шутки и проделки великих, и в наше время не выглядит уже столь варварски, как иногда казалось и мне самому в процессе затрагивания грубыми пальцами тонкой плоти чужих творческих порождений.
      Естественно, я отбирал стихи, чем-то меня затронувшие, отбирал я их и в сборниках, и в периодической публикации.
      При этом присутствовала задняя немного жалостливая мысль: может, кто-нибудь из этих тринадцати мной используемых станет со временем известен, и я, как на подножке трамвая, зайцем, может быть, проникну в прихожую вечности. А что — такое бывало, бывало. Все-таки в тринадцать, вернее, учитывая и себя, в четырнадцать раз больше вероятность подобного. А уж коли станется и моему недостойному имени послужить каким-то своим пригодившимся боком истории, то уж буду рад, счастлив помянуть там и имена моих соратников по данному проекту.
      Да, и напоследок, — все слабости, неувязки, неловкости и несуразности, а порой и непристойности прошу, конечно же, списать на мой счет как проявление низости, несуразности и суетливости моей натуры. Оригиналы тут ни при чем.

* * *

      Коснулся разговор высокого
      Все стихли, как налившись соком
      Неведомого
      Как будто острою осокою
      Коснулись тела, и осока
      Вдруг налилась девичьим телом
      И неземным самоотдельным
      Цветком махровым расцвела
      Так вот было
      В наши времена

* * *

      Ты видишь, разве ж я не лью
      Не проливаю
      Немытые большие слёзы? –
      Рыдает Роза Соловью
      О Господи, когда бы в розе
      Всё дело было!
      Вон, страна рушится!
      Кровь льётся!
      Города, как Сталинград,
      погребены под собственными останками! –
      Об этом, об этом надо!

* * *

      Ребёнок чистит пальчики
      От мокрого песка
      К нему подходят мальчики
      Местные
      Его берёт тоска
      Но они проходят кучкою
      Неясно веселясь
      И он безумной Жучкою
      Вдруг
      Виляя и виясь
      На четырёх лохматых лапах
      В ужасе летит за ними
      Лая и задыхаясь

* * *

      Однообразный ход вещей –
      Летают мухи преотлично
      Я наварю к обеду щей
      Жирных
      Правда скорее символично
      Чем реально
      И станет хорошо и скучно
      Глядь — за спиною кто-то скушал
      Всё
      Не мыши ведь

* * *

      Я безумен, но ругать
      Бабушка не станет
      Безумная же
      Меня
      Хорошо в полях гулять
      На колхозном стане
      По осени
      Ноги в грязи извозив
      Ой, как сладко! сладко!
      Вон, уже лежит в грязи
      Тёплой
      Дивная солдатка
      Меня ожидая

* * *

      Есть некъя низменная часть
      От целого меня
      Что воспалив дурную страсть
      И вдруг переменя
      Меня
      Нежного
      Тихого
      Целиком переменя
      Бросает в некий страшный омут
      А ведь могло б всё по-другому
      Выйти
      Между нами
      Двоими

Лондон * 1994

 

Предуведомление

      Ясно дело, что по мотивам не любой поэзии можно писать. Но и ясно, что к поэзии, послужившей мотивом к написанию этих опусов, они имеют весьма условное отношение. Но что же их тогда связывает? Трудно сказать. Зачастую — просто удачно и вовремя брошенный взгляд на прилавок, где долго, не привлекая ничьего внимания, пылилась эта книжонка. Я не хочу сказать, что эти стихи не имели, кроме меня, иного читателя (хотя так хотелось бы), но мое прочтение, по определению данного труда, есть наиболее пристальное и пристрастное. Оно есть сильное толкование. То есть такое толкование, которое зачастую мало что оставляет от толкуемого материала.

* * *

      Вот и сошлось две подруги
      На просеке, как листа
      Белизна
      Нетронутая
      Но мы не любили друг друга
      Я гордой была, ты — проста
      Была
      Но я гордой была по-простому
      А ты простою была, но истому
      Гордости
      Прочитывала я на твоём лице

* * *

      Нагие обовьём друг друга
      Как спирали
      Но я тебя не вижу, ты так туго
      Скручен
      Вниз головой, как Пётр — сначала
      Тебя ещё я различала
      По пульсу
      А после — после по причине
      Понятной
      Тебя уже в своей вагине
      Различала лишь
      Обнаружила
      Различила

* * *

      Какою-то силой несома
      При позднекитайской луне
      Бывает вот так хромосома
      Опомнится тихо во мне
      И вскинется где-то под кожей
      В тиши: Я хочу быть такой же
      Как она –
      Но ведь ты же малюсенькая! –
      А я вырасту! –
      Тогда и поговорим

* * *

      Когда лимонная луна
      Нависнет над собачьей миской
      И вдруг увидит: пусто, склизко
      А где собака? — Так она
      Давно уже сошла с ума
      Тебе разве не передавали? –
      Нет. Жаль. Хорошая была собака. –
      Да уж, действительно хорошая

* * *

      Их муки вечные не ждут
      Сволочей
      Привыкших
      Спокойны их сердца
      Посткоммунистические
      Да, им к лицу их подлый труд –
      До кончиков конца
      Их!
      Ишь –
      Раскраснелись даже

* * *

      Бесстыдные немыслимые вещи
      С улыбкою мне шепчет по ночам
      Он! –
      Кто? –
      Не знаю
      И груди топчет и рукою ищет! –
      Что ищет? –
      Да противоположное очам! –
      А что очам-то противоположное? –
      А и сказать не могу! –
      Почему же это? –
      Стыдливая я

* * *

      Два чёрных яда, сладкие на вкус
      Я знаю их, но путаю упорно –
      Один из них как Плотиновый Нус
      Другой из них пустой и просто чёрный
      Но оба страшно ядовитые
      Однако для меня безвредные
      А вот ребёнок в руки их берёт
      Тихо! –
      Посмотрим же, какой он изберёт

* * *

      Стояли тихо у дверей
      В вечерний поздний час
      Как тени
      И шустрый маленький еврей
      Как мышка между нас
      В дом прошмыгнул
      Вот я сейчас его кнутом! –
      О ком ты? — Я о том
      Еврее! –
      Каком еврее? –
      Ну, что в дом прошмыгнул! –
      Да ты путаешь что-то

Лондон * 1995

 

Предуведомление

      Вот еще один камень в основание того благостного времени, когда поэты, как последние из способных на то людских особей (так положено, полезно и осмысленно — их взаимоотталкивание и противостояние как символ и явление предельной человеческой самости в ее предельном напряжении самопознания и становления), возлюбят друг друга и писания друг друга. И станут всматриваться в чужие слова, пытаясь их постичь и преобразовать в свои. Когда письмо станет не коллективным, а соборным — письмом одного общего текста, с малыми вариациями в виде ныне вам представляемых, в жанре "по мотивам поэзии…"

* * *

      Посидели мы долго, душевно
      И причина прямая была –
      Дом над Волгой и прочьи дела
      И какой-то больной там душевно
      Не наш
      По-тибетски, мучительно долго
      Выл над неописуемой Волгой
      Уплывающей

* * *

      Та улица с пожухлой крапивой
      Шаболовка
      В которую без памяти влюблён
      С детства
      И будочка с непробованным пивом –
      Ребёнок ещё всё-таки
      И прочее, и прочее, и клён
      И тополь
      Где я стоял, впервые холодея
      Не помню от чего, как Галатея
      Ещё только антропоподобная

* * *

      Вот поеду в гости я к Марине
      С поезда сойду и поверну
      К дачам
      И помажу зубы поморином
      К ночи
      В одеяло её тело заверну
      Молодое
      Упругое
      Детективную возьму какую книгу
      И пойдёт, пойдёт себе писать интрига
      Детективная
      Аж до рассвета

* * *

      Что наморщила нос
      Как японский цунами
      Разве же между нами
      Как аватарами вечности
      Этот странный вопрос
      Ориентальный? –
      Нет
      Нам бы, право, домчаться
      Друг до друга
      Мы ведь все — домочадцы
      Запредельного
      Нездешнего

* * *

      Не считай меня самцом
      Мерзопакостным Отелло
      Я лишь слабый, слабый сон
      Чей-то
      Слаботочная антенна
      Самоориентирующаяся
      Возбуждающаяся только
      На те, неведомые токи
      Из космоса
      А так я — чистейшее хвойное стояние

* * *

      Холодные и бархатные
      Как сугробы плечи
      А мы такие крохотные
      Как мышки, как предтечи
      Мышек
      Стучим себе коленками
      В подземелье
      И лишь порою: Лекаря!
      Лекаря! –
      Доносится –
      Барыне опять не по себе! –
      Посмеиваемся мы
      Мы-то знаем

* * *

      Давай-ка в рассеянный альт
      Нальём лиловатый асфальт
      По горло
      А после с тобою вдвоём
      В соседний снесём водоём
      Его
      А после на смуглую грудь
      Твою
      Нальём тёмно-серую ртуть
      Тускло поблёскивающую
      А после обоих сравним
      Тебя и альт –
      Которому больше нимб
      Страдания и превозмогания
      Подходит

Лондон * 1995

 

Предуведомление

      Почти моментально после начала этого проекта (письма по мотивам) я обнаружил то, что, собственно, и должен был обнаружить, что, собственно, лежало на поверхности: и так любое наше письмо есть письмо по мотивам. По мотивам всего безумно понаписанного за всю историю человечества. Осознаём мы это или нет — неважно. Знаем ли мы конкретные адреса наших мотивов, или же они сокрыты, по причине их бесчисленного потребления на протяжении тысячелетий, от нас в своей явленной откровенности, — неважно. Вся разница между нами, пишущими, просто в ясности понимания этого и в смирении принятия сей позиции и сего способа неличной артикуляции как бы личного.

* * *

      В оттенках детского испуга
      Как будто что-то там дышало
      Мягкое
      А после маленькое жало
      Высунулось
      Я прошептала: Полно, Пуго! –
      Что за Пуго?? –
      Ну, который застрелился
      Так вот
      Средь политических отвесов
      Нет кроме смертных интересов
      Смертельных, в смысле
      Никаких иных
      Интересов

* * *

      Пока ускользающий дух
      Скользит за прозрачную ширму
      Шёлковую
      Мы здесь опознали лишь двух
      Его аватар — Перво-Шиву
      И Перво-Будду
      Мистификационных
      Когда же она не спеша
      Разденется — Вот душа
      Наша! –
      Опознаем её

* * *

      Где Маркс свои листки
      В тиши марал — там Разин
      Скрипящие мостки
      Гнева народного
      Железным гноем мазал
      Безумный
      И к нам от древних ханов
      Входил немыслим, как Стаханов
      Новейших времён
      Через головы всех Марксов

* * *

      Оставив след полупрозрачный
      На голубой эмали неба
      Стоит внизу прямой и мрачный
      Иссиня-чёрный словно эбо-
      нитовый
      Штырь
      Кто он? — да нет, не подпоручик
      Он просто армии поручен
      На время
      А так-то — он гений
      Поэт он

* * *

      Где же ангел под небесами? –
      Умирая Святой Сусанин
      Вопрошал не гневаясь
      Выпивая с поляками
      На брудершафт напиток
      Смерти с большими раками
      Страшных запредельных пыток
      Взаимных

* * *

      Когда мерцавшая звезда
      Среди иных пустых пульсаций
      Явилась в Вифлеем — тогда
      Скотам даже стало казаться
      Что всюду некий странный трепет
      Пробегает
      Что они — ужас что! но терпит
      Их кто-то
      Заради собственного терпения, любви и надежды

* * *

      Сидят евангелисты
      Как будто бы евреи
      По виду
      Вдоль длинной галереи
      И псевдомускулисты
      Мускулисты, в смысле, духовно
      Обтянутые кожей
      О чём-то невозможном
      Переговариваются

Лондон * 1995

 

Предуведомление

      В предуведомлениях к предыдущим сборникам этого цикла — стихи по мотивам чужой поэзии — я, как правило, акцентировал тему моего смирения, покорного следования взятому материалу, умерения поэтических амбиций. Ну, в общем, известный мотив поэтического смирения паче гордости. И вот теперь, дабы не выглядеть именно подобным лицемером, отмечаю для всех, да и для себя, в первую очередь, что по прошествии некоторого времени просто неспособен выделить чужой материал, припомнить не свои слова и даже чувства, подвигавшие меня в случае каждого конкретного стихотворения как-то настраиваться на сопереживание. Ничего не помню. Вижу только тексты. Достаточно обычные свои тексты. А впрочем, иногда мелькает в них что-то — и опять они не мои.

* * *

      Мне было три года
      А братишке — шесть
      Мы сидели у входа
      В храм
      И вдруг посыпалась жесть
      С крыши
      На пустую дорогу
      Так я узнал про Бога –
      Что Он есть

* * *

      Я тронул её за юбку
      А юбка-то и озлилась
      Я было отдёрнул руку
      Ан нет — рука прицепилась
      Уж рвал я её, отрывал –
      А нет! вот с тех пор и стал
      Как приклеенный
      Или, если хотел отцепиться –
      то отцеплялся, но уже
      без руки

* * *

      Я взлетел на коня
      Брызжа пеною сам
      Кровь текла по усам
      Он взглянул на меня
      Конь
      С некоторым сожалением и пониманием даже
      И сказал: Аксакал
      Ты бы что ли поскакал
      А то всё томишься на месте да слюною брызжешь
      На меня

* * *

      Селиванову бабу
      Я вовек не забуду
      Вот уже — вислозадый
      Я
      Вот уже и беззубый
      А всё помнится снова
      Вспоминается
      Как в бору-то сосновом
      Она уединялась, скидывала
      платье и голой по
      колючкам до крови
      каталась
      А я весь дрожа подсматривал

* * *

      В самый день Победы новой
      Хоронили всем селом
      Он лежал в гробу дубовом
      В тихой церкви, и псалом
      Повисал над ним как бредя
      По-еврейски
      В виде некоего медведя
      Местного
      Среднерусского

* * *

      По Рейхстагу с красными
      Звёздами гуляли
      Духовные и праздные
      Вот и догулялись –
      Грудь крутая в орденах
      А кругом — ни ох, ни ах! –
      Вокруг-то уже одни рейхстаги
      целёхонькие понастроены
      Да нас в них не пускают
      Да и не въедешь как раньше-то
      на Катюше

* * *

      Туман в сиреневом бору
      Окутал сытого медведя
      А я иду себе, ору
      По молодости не предвидя
      Ничего подобного
      И вдруг — невообразимый он!
      Но тут рассеялся туман
      И медведь вместе с ним
      Рассеялся
      Это, оказывается, он из сиреневого тумана-то и соткался

* * *

      По рекам вздувшиеся жилы
      Проносят острую форель
      И ломит кости, сухожилья
      И стынет кровь — ещё апрель
      Ведь
      Вода одежду снизу мочит
      Но губы синие бормочут:
      Не пройдут!

* * *

      Белый платочек повяжет
      Из лесу бормоча
      Вроде лесного ручья
      Выйдет
      Что-то такое мне скажет
      Про муравейники, или
      Чтобы её схоронили
      Когда помрёт
      На холме

Лондон * 1995

 

Предуведомление

      Среди всех поэтов, чьи стихи я использовал как мотивы для своих собственных опусов, произведения Власенко менее всего ложились на мой сборочный стол. Я делал усилия, тратя огромную нервную энергию, чтобы не передавить, не сломать все-таки первоначальную авторскую невидимую, почти незаметную на глаз и слух, но ясно ощущаемую специфическим поэтическим органом интонацию. Но и бросать было как-то не в моих правилах. Вот и получился наименьший сборничек из всех. Но, надеюсь, по качеству (если такое наличествует во всех них) не очень среди них выделяясь, в худшую сторону, я подозреваю.

* * *

      Сперматозоид как мальчик кровавый
      Носится с горлом своим перерезанным
      Маленький, бледный, чуть видный, болезный мой!
      Дикие эти мужские забавы
      Режутся, губят и жгут, точно угли
      Знаешь, чем кончится? — помнишь ли Углич
      Городок на Волге

* * *

      Вот сидит и тачает петлю
      А и вправду — кому же ты нужен
      Эту мелкую белую тлю
      Даже и извращенец на ужин
      Не ухлопает
      Коротая безумные зимы
      В Беляево
      Может, в Брянске там невобразимом
      И есть счастье
      Но здесь…

* * *

      Протирая затылок
      Чужой
      Револьверным стволом
      Видишь: вот под столом
      Уже
      Постепенно остыло
      Вернее, ещё остывает
      Чьё-то грузное тело –
      Так тебе ведь хотелось
      Этого! –
      Да, хотелось! –
      Вот-вот, тебе хотелось! –
      Да, да, хотелось! –
      Вот, вот, с детства тебе хотелось этого! –
      Да, да, да, мне с детства этого хотелось! –
      А что ты кричишь? –
      Извини, нервы

* * *

      Ходят трамваи, спят пассажиры
      Брешут собаки по частным владеньям
      Там задыхаются прямо от жира
      Изнемогают к тому же от денег
      А мы на ложе святого Прокруста
      С возвышенным сердцем открытым искусству
      Лежим

Лондон * 1995

 

Предуведомление

      Во всех других предуведомлениях к сборникам этого проекта я всё сетовал по поводу собственных проблем, рассматривал различные аспекты своих стратегических и тактических уловок по отношению к чужим приручаемым и, естественно! естественно! — неминуемо при том калечимым стихам. Надеюсь, что калечу их все-таки не до смерти.
      Но ни разу мне в голову не пришло, что авторы этих стихов не просто имена, а реальные живые люди, которым могут попасться эти мои проделки. И что же они почувствуют при этом? Что бы я сам почувствовал, если бы кто-нибудь так обошелся с моими собственными опусами? — да ничего бы не почувствовал.

* * *

      То были годы декаданса
      Скрытого
      Любой, бывало, как маньяк
      На рельсы синие кидался
      А после не встаёт никак
      К нему подходят: Эй, вставай!
      Пошутил
      И довольно!
      А после смотрят: а он — ой! –
      И не пошутил

* * *

      Кроме примуса на даче
      Что ещё? — ну, товарняк
      Вдалеке, словно Варяг
      Грохочущий
      Только у него иначе
      Всё
      Чем у Варяга
      У того одна вода
      Стоячая
      А у этого — туда-сюда
      Мелькания
      В пустоте

* * *

      Ах, Ольга! Ольга, ты
      В моей сугубой оде
      Как дикие пласты
      Тёмные
      Копошащиеся
      Зашевелишься вроде
      И вроде — рёбра, хвост
      Чешуйки! — Ах, прохвост
      Опять под юбку залез

* * *

      Нету Родины ближе
      Разве — карма да смерть
      Так они и в Париже
      И в Москве их не сметь
      Поменять
      Ну а с Родиной млечной
      Нежной
      По провинциям вечным
      Так и скитаться
      Нежно

* * *

      Там стояли сараи
      Вечные
      Под весенние трели
      Соловьиные
      Вроде бы несгораемы
      А и все погорели
      Неделю назад
      Полностью выгорели
      Только пепел с отливом
      В синеву
      Может быть и счастливей
      Они там
      Куда выгорели отсюда

* * *

      Я недаром их бил и ронял
      Покрывал их горячею пылью
      Опускал в ледяные моря
      Глаза мои
      Чтобы мёртвыми, мёртвыми были
      Окончательно
      Чтобы вдруг, как из некой дыры
      С точки зренья как бы мошкары
      Незадействованные
      Смогли
      Взглянуть
      На всё это

Лондон * 1995

 

Предуведомление

      Книжечку этих стихов поэта Финна я уж не помню где приобрел ли, обнаружил ли, подарил ли мне кто-то. Задумав проект, связанный с чужими стихами и их основными мотивами, могущими быть ненавязчиво переработанными в мои, вернее, наши общие тексты, я обратился к ней. И она меня привлекла, прежде всего, обнаженной и даже некоторой болезненной приверженностью к мотивам исключительно духовным: смерть, любовь, потери, обретения. Моя задача состояла только в том, чтобы быть как можно более адекватным ей. Это, конечно же, не означает рабского следования тексту оригинала. Нет, это как в случае с природой и жизнью. Важно найти наиболее неискажающий квантор перевода.

* * *

      Память о первой любви
      Словно хлысты и крапива
      Жалящие
      Белое платье в крови
      У покосившейся ивы
      Приречной
      Последственный мрак заоконный
      Звуки чудные — не конный ли
      Проскакал

* * *

      Расцветает безумный цветок
      На досаду в саду ли, в аду ли
      И шумит неземной водосток –
      Господи, и взаправду надули
      Обещали покой и прострацию
      Нирвану
      За мученья! ан нет — инкарнация
      Новая
      Ещё пущая
      С понижением в статусе

* * *

      Целовать я смерть не стану! –
      Это почему же? –
      Вот такой мой есть каприз! –
      Это почему же? –
      Как-то вот меня не тянет! –
      А куда же тебя тянет? –
      А тянет головою вниз
      Повисеть! –
      Так это вот и значит — целоваться со смертью

* * *

      Я лежу с головою зарытой
      Обещают найти и отрыть
      А предложат взамен что? — корыто
      Где способно лишь кости сложить
      Обученные! –
      Да и мы сами-то лучше немногим
      Живём! –
      Так зачем же вам было убогим
      Обещать
      И откапывать

* * *

      Чуешь дыханье небес
      Чувствуешь холод долины
      Видишь, туманится лес
      Слышишь Назианзина
      Слова:
      Все мы — следы на песке
      Польза в слезах и тоске
      Окончательно смывающих
      и эти слабые,
      лукавые следы

* * *

      Жить с женщиной-уродом –
      Оно не всё одно
      Оно лишь входит в моду
      А я уже давно
      Живу
      Как Ленин с Нахтигалем
      С Осой Архистратиг
      Они лишь постигают
      А я давно постиг
      Ось земную

* * *

      Вот, привидятся дивные твари –
      Муравьиная кошка, а то
      Конь гуляет в шикарном пальто
      Или Щорс с Лорелеею в паре –
      И что?
      Ничего, и похуже морока
      Приключалася с нами — и к сроку
      Всё испарялось
      А ежели не испарится –
      Значит, так и надо
      Так и будет
      Так и жить станем

* * *

      Стихи читаю звЕрям
      И разным грызунам
      Уж и не знаю сам –
      Зачем
      Наверно, чтоб проверить
      Что-то
      А вот и не осталось
      Ни строчки, и усталость
      Мгновенная
      Одолела

Лондон * 1995

 

Предуведомление

      Это последний сборник серии. Пора от этой полувурдалачьей привычки возвращаться к самостоятельному существованию. Самому вдохновляться чем-либо, самому находить отправные образы и слова. Ну что же, это нам не впервой. Было у нас уже такое. Но и всемирная страсть единения, даже выраженная, может быть, в такой экстравагантной и пугающей форме, как вурдалачество, — все равно есть знак всемирного тяготения всего ко всему. Ну, что же, теперь пойдем другим путем. Вынуждены пойти другим путем.

* * *

      Тихо ягодки кладём
      Чёрные
      В древние корзины
      И бредём себе, бредём
      Вот уж за осины
      Дальние
      Забрели
      Я оглядываюсь вдруг
      А ты уже как странный жук
      Нездешний
      Ползёшь

* * *

      Я чаю заварю
      Задумаюсь над зверем
      И к своему зверью
      Внутреннему
      С неменьшим доверьем
      Отнесясь
      Скажу с какой-то грустью:
      Я — бабочка! и пусть я
      Поживу немного

* * *

      В ночи позвякивают петли
      Дверные
      И кто-то лёгкими стопами
      Под доскам струганым ступает
      И мысль дурная: Не запеть ли
      Реквием? –
      Промелькивает
      Пока начальный лишь кусок
      Припоминаешь
      Всё тихо, как вода в песок,
      Уходит
      Испаряется

* * *

      Шорох дождя по кровле
      Да поскрипыванье двери
      Да просвет в окне, и кроме –
      Ничего! но я не верю!
      Не верю!
      Быстро оглянусь, как тать –
      Никого! но я опять
      Не верю

* * *

      И речь ручья так непонятна
      И дерева не обойти
      Вокруг
      И на траве густые пятна
      Тёмные
      И я — как будто лет шести
      Девочка
      Прогуливаясь у ручья
      Смотрю: а я совсем ничья
      Ну просто совсем, совсем ничья

* * *

      Казалось бы — комар простой!
      Встреча над прудом деревенским
      Встретил — и ладно! но постой!
      Постой, а не прокол вселенский
      Ли
      Это
      Словно обряд, а за обрядом –
      Неисчислимый и наглядный
      Вакуум