Хасан неотлучно сидел при коне, Афанасий же ходил по торгам. Продавать не спешил. К концу ярмарки цены могли повыситься.
      Тончайшие щелка, редчайшая резьба по слоновой кости, ювелирные диковинки - все нашлось здесь. Жалеть о дальнем пути не приходилось.
      Он высчитал, что, даже продав свои пряности и жеребца по средней цене, сможет купить десяток таких камней, о каких ему и не мечталось.
      Дешевизна - по сравнению с русской ценой - поражала.
      - Откуда камни? - спросил он в простоте тонколицего индуса, предлагавшего ему агат.
      Индус ответил:
      - Не знаю. Я сам их купил. - И улыбнулся. Видно было - не хочет говорить.
      Афанасий призадумался. Он слыхал о султанских алмазных копях в Голконде и Райчоре, о месторождениях золота далеко на юге страны, в царстве виджаянагарского раджи. Но в копи, слышь, ходить никому не велено, а до золота не дойдешь, пожалуй. "Где же берутся камни? - в сотый раз спрашивал он себя. - Надо узнать. И если узнаю, сам туда пойду".
      Он продал, наконец, перец и гвоздику, привезенные из Чаула, но на коня настоящего покупателя пока не находилось. Так, перекупщики.
      На исходе пятого дня усталый Афанасий шел домой - в паршивую мазанку, где они спали с Хасаном, - уже впотьмах. Светились оконца и дверные проемы редких домов, колыхались пятна костров, вдали рокотал под зурну барабан: шло чье-то веселье. С легким шорохом крыльев пролетела большая ночная птица. Села где-то недалеко, зловеще закричала. Он узнал голос птицы гукук, предвестницы смерти. Как-то еще по дороге к Бидару он слышал ее крик. Биринджары беспокоились. Он спросил:
      - Почему?
      Ему втолковали:
      - Эта птица садится на дом человека, который должен скоро умереть.
      - А убить ее?
      - Нельзя. У птицы изо рта выходит огонь, пожирает занесшего руку.
      Он опасливо покосился в сторону крика. Не по его ли душу прилетела вещунья? Но птица умолкла и не кричала больше. Наверное, слетела куда то.
      И все же он обеспокоился. Ночь обступала призраками, таинственными тенями, невнятными звуками, вызывала думы об одиночестве, пробуждала в сердце тоску по так и неизведанной большой любви, о спокойном доме, о неиспытанном за всю жизнь чувстве уверенности в завтрашнем дне. Когда, где жил он, зная, что наутро не стрясется какая-нибудь беда? Скоро сорок. Пора бы устояться, найти твердую опору, осесть на землю. Много теперь не наездишь. Вот в дожди уже болят ноги, застуженные при набеге на новгородские земли. На быстром ходу стал задыхаться. Прошла молодость, прошла.
      Сумрачный, подходил он к костру, где сидел с каким-то человеком Хасан. Афанасий видел только спину человека, но по одеянию и еще по каким-то неуловимым признакам понял - это индус. Хасан и индус переговаривались, следя, как закипает в котле пшено. Афанасий ступил в круг света, Хасан обернулся, индус вскочил, поклонился, сложив ладони.
      Что-то знакомое было в его облике. Афанасий собрал лоб в морщины.
      - Да это Гуру, ходжа, - осклабясь, сказал Хасан, - Ну, тот погонщик... С Хусейном... Случайно набрел на меня.
      Гуру рассказывал о своих злоключениях. После памятной ночи в Гхатах бедняга погонщик побрел куда глаза глядят. Возвратиться в Чаул он не мог: зачем голодной семье лишний рот? Все надеялись на него, думали, он привезет деньги. А он погубил быков - последнюю надежду семьи. Наверное, в их роду кто-то прогневал царя змей, иначе почему змеи испугали именно его быков?.. Гуру был в отчаянии. Он не знал, что ему делать. Три дня он пробирался горными тропами один, без пищи, к югу. Ночевал в расщелинах и на деревьях. Потом выбрался на равнину, где начинались деревеньки. Здесь его иногда кормили. Уже шли дожди, двигаться было трудно, но Гуру приходилось идти: кому он нужен был? Людям и так трудно жить, кто станет кормить бродягу? И он шел. Однажды, - это случилось недели через три, - он заночевал на сторожевом помосте возле небольшого селения. На рассвете на селение напали воины султана. Со своего помоста Гуру видел, как они связали жителей, согнали скотину и ушли, подпалив хижины.
      Гуру сидел тихо, как мышь. Он боялся, что его заметят. Но торопившиеся воины его не заметили. Тогда он спрыгнул с помоста, намереваясь как можно быстрее уйти от ужасного места. Тут и услышал Гуру мычание. Видно, в переполохе часть скотины разбежалась, и из джунглей смотрели на погонщика скорбные глаза напуганного вола. Разве можно прогнать это животное, если оно само ищет у тебя защиты? Гуру стал звать. Вол подошел к человеку... Что оставалось делать? Несколько дней Гуру ютился возле пепелища, ожидая, что хозяин вола вернется. Но никто не пришел. Тогда, не зная, горевать или радоваться, он погнал вола перед собой... В первом же селении он все рассказал брамину. Он спрашивал, может ли оставить вола себе? Не будет ли это кражей? Брамин долго размышлял и ответил, что вола должно оставить ему. Боги послали вола к Гуру, а Гуру - к брамину. Значит, вол и должен жить у брамина. Это было ясное, мудрое решение, против которого Гуру ничего не мог возразить, хотя ему очень жалко было расставаться с волом. Индус исполнил волю богов и радовался этому, но по-прежнему не знал, что же ему делать.
      Однако покорность Гуру умилостивила могучих Индр. Как раз в этот день проезжали через деревню купцы с юга. Одного постигла беда: его слугу ужалила кобра, и он умер тут же, в деревне.
      У купца было три парные повозки, он не мог справиться с ними один. Вот и взял с собой Гуру, обещая кормить его.
      С этим купцом Гуру сюда и пришел. Купец добр. Он сказал, что пойдет в Бидар и если его ждет удача, то он подарит Гуру одного быка.
      - Да смилостивятся боги! - вздохнул погонщик. - Тогда бы я вернулся домой...
      Вокруг уже стояла глухая ночь. Пшено сварилось. Хасан снял котелок, поставил перед Никитиным. От каши валил сытный дымок.
      - Гуру-то дай, - тихо сказал Никитин.
      - Ночь, - коротко возразил Хасан, - Индусы ночью не едят.
      - А ты дай. Может, будет...
      Но Гуру от еды отказался. Он даже не смотрел на пищу, и по его лицу Афанасий видел: погонщику неловко за людей, так поздно начавших трапезу, и только из уважения и деликатности Гуру молчит не осуждая.
      - В того, кто ест ночью, вселяется злой дух Кали, - с насмешкой косясь на индуса, проговорил с полным ртом Хасан. - Такой человек подвержен безумствам...
      Гуру ничего не ответил, но выражение его лица стало замкнутым. Он поднялся кланяясь.
      - Постой, - сказал Афанасий. - Как зовут твоего купца?
      - Бхавло, господин.
      - А чем он торгует? Нет ли у него камней?
      Гуру помедлил с ответом, потом наклонил голову:
      - У него есть камни. Да. Есть...
      Индусский купец Бхавло показался Афанасию странным человеком. Ему было за сорок. Высокий, сухощавый, с заметной проседью в коротких, вьющихся волосах, Бхавло чуть сутулился, но Никитину почему-то представлялось, что каждую секунду он готов распрямиться и расправить плечи. Темное лицо купца с полуопущенными веками ничего не выразило, когда Гуру привел Афанасия. Индус бесстрастно кивнул и промолчал.
      Никитин прямо спросил о деле. Ему нужны камни. Гуру сказал, что у купца они есть. Не покажет ли почтенный торговец свой товар?
      Бхавло разлепил сухие губы. Да, камни есть. Но лучшие уже проданы. Вряд ли оставшиеся будут нужны купцу.
      Это был странный ответ. Кто же загодя хулит добро?
      - Я посмотрю, - сдержанно сказал Никитин.
      Бхавло встал, отошел в угол шатра, где они сидели, достал из короба мешочек с камнями.
      Из мешочка высыпались сердолики, яхонты, агаты. Камни вправду были невелики и не чисты.
      Афанасий внимательно рассмотрел драгоценности, осторожно подвинул всю кучку к купцу и вздохнул:
      - Да. Эти я не куплю.
      Индус равнодушно стал ссыпать камни обратно в мешочек.
      Что-то сказало Афанасию, что у Бхавло есть и хорошие камни, но он почему-то прячет их.
      - Плохая ярмарка! - с сожалением произнес Никитин. - Ищу, ищу товар, а все не найду. Хоть обратно поезжай.
      Индус ничем не отозвался на эти слова.
      - Скажи, почтенный, где вы камни берете? - пристально разглядывая Бхавло, спросил Афанасий. - Откуда везете? Далеко ли те места?
      - Далеко, - холодно, нехотя, всем видом своим показывая, что разговор ни к чему не приведет, ответил купец.
      - Вот все так у вас говорят. А мне надо знать. Я, видишь ли, не индийский житель. Ты, поди, за мусульманина меня принимаешь, а я как раз и не мусульманин. Издалека я пришел и края вашего толком еще не знаю.
      Индус поднял голову. В его взгляде была настороженность лесного зверя. Впервые за все время встречи он внимательно оглядел Никитина.
      - Мне недоступен смысл твоих слов! - наконец ответил он. - Я простой купец, не изучавший вед.* Но я хорошо знаю, что ничто не свершается без воли богов, и не ищу правых и виноватых.
      ______________ * Веды и пураны - священные индийские книги. Веды - собрание гимнов, богослужебных формул и объяснений к особенностям ритуала. Пураны - особый вид эпических поэм, прославляющих главным образом деяния божеств. Могли изучаться только высшими кастами.
      Афанасий с досады поморщился.
      - Недоверчивый народ у вас! - сказал он вставая. - Не хочешь говорить не надо. Поищу еще...
      Хасан принял неудачу Никитина без удивления.
      - Вернемся в Бидар! - советовал он. - Там легче найти товар. И спокойней там. Говорят, поутру приходила пантера, зарезала быка. А ты ходишь по ночам. Нельзя. Ты не знаешь Индии. Здесь на каждом шагу опасности.
      - Пожалуй, вернемся, - задумчиво проговорил Никитин. - Хватит с меня и того, что видел.
      Он уже не надеялся узнать что-нибудь новое, найти людей, которые ему поверили бы. Но когда он перед вечером лежал на кошме, слушая песни Хасана, делая вид, что дремлет, вход в мазанку загородила чья-то фигура и знакомый голос произнес слова приветствия.
      Афанасий поднялся. Перед ним стоял хозяин Гуру - Бхавло...
      Индус говорил медленно, отбирая слова. Он виноват перед чужеземцем. Но да простят ему боги неведение. Гуру рассказал ему о дороге из Чаула и про обиду, нанесенную Асат-ханом. Об этом погонщик узнал от раба, от Хасана.
      Бхавло скорбит, что позволил тени недоверия омрачить встречу с человеком, открывшим ему душу. Он готов искупить свою ошибку.
      - Да какая там ошибка, - ответил Никитин. - Садись. Будь моим гостем.
      Этот вечер оказался для Никитина очень важным. Афанасий много рассказывал индусу о Руси, о войнах с татарами, о проделанном пути. Индус слушал с любопытством, часто переспрашивал, многому удивлялся. И хотя не предложил камней, но обещал познакомить в Бидаре с известным ювелиром Карной и с другими индусами, хорошо знающими рынок.
      - Ты полюбишь нашу страну! - сказал он. - И наш народ. Только держись дальше от мусульман. Эти люди приносят одно горе. Одно горе!
      Когда Бхавло ушел, Хасан приблизился к костру. Он ворчал под нос.
      - Ты что? - спросил Никитин.
      - Я не смею поучать тебя, ходжа, - с деланной смиренностью ответил раб. - Но с индусами не дружат.
      - Ну, это не твое дело! - прервал Никитин. - Сам соображу.
      Хасан возился над котелком с оскорбленным видом, но Афанасий не пожалел о резкости. Хочет с ним ходить, пусть терпит. Спать легли молча.
      А на следующий день вместе с Бхавло опять отправились в Бидар.
      Многих знал в Бидаре Бхавло, и Никитин познакомился с несколькими индусскими семьями.
      Первый, с кем его свел купец, был старый камнерез, известный всему султанату шлифовальщик алмазов Карна.
      - Этот человек - родной брат знаменитой красавицы Нуры, из-за которой опустела земля Райчора, - сказал Бхавло. - Полвека с лишним назад их семья жила на юге, в Мудгале, Нуре тогда исполнилось четырнадцать лет, а Карне было лет шесть. Нуру хотел взять в жены бидарский тарафдар Кутб-ут-дин. Так и случилось бы, хотя он был мусульманин, а Нура верила в богов наших предков. Тарафдары всегда делали то, что хотели.
      Лицо Бхавло судорожно дернулось, он умолк, задумавшись о чем-то своем.
      - Дальше, - попросил Никитин.
      Бхавло потер лоб.
      - Да... Но слухи о красоте Нуры дошли до Виджаянагара. Их принесли бродячие певцы и торговцы. И правитель града побед не захотел, чтоб индусская девушка рожала сыновей поработителю. Он напал на Мудгал, решив спасти Нуру и сделать ее раджани. Воины махараджи дрались как львы. Но кто-то предупредил мусульман, и они оказались готовыми к бою, Мудгал отстояли, Нуру и ее семью увезли в Гульбаргу. Там девушку отдали в гарем самого султана Фируз-шаха, который, увидев ее, воспылал страстью. За это Кутб-ут-дин отомстил ему. Война с Виджаянагаром продолжалась, и в одном из боев тарафдар изменил. Чудо спасло Фируз-шаха, получившего удар мечом... Жаль. Этого пьяницу и распутника надо было убить...
      - Ну, и...
      - Потом война шла еще два года. Вот тогда опустел Райчор, вырезанный мусульманами...
      - А Нура?
      - Кто знает судьбу девушки, попавшей в гарем? О ней больше не слыхали. А отец Карны остался с семьей в Гульбарге, тогдашней столице. Когда же Ахмад-шах перенес двор в Бидар, он переселил туда и лучших мастеров. С тех пор они живут здесь. Только старший сын Карны, Раджендра, ушел в Дели. Но там и погиб.
      - Как?
      - Он поверил одному купцу. Они вели дела вместе, а когда наступило время рассчитаться, тот обвинил Раджендру в надругательстве над исламом. С Раджендры содрали кожу...
      - Да неужели так может быть?.. Суд-то есть?..
      - Суд? - повернулся к Никитину всем телом Бхавло. - Мусульманский суд не верит индусу. Погоди. Ты еще узнаешь этих собак.
      Ненависть и глубоко спрятанная боль прозвучали в словах Бхавло. Лицо его словно окаменело, кулаки сжались так, что побелели суставы пальцев.
      Разговор навел Никитина на мысль, что и сам Бхавло пострадал. Но купец не стал ничего рассказывать, а спрашивать Афанасий не хотел: зачем бередить раны?
      Рассказ о Карне заставил Никитина смотреть на камнереза с особенным любопытством, ждать от ювелира каких-то необычных слов и поступков. В сухом лице камнереза еще оставались следы тонкой красоты, которой в юности природа наделила, видимо, не только его сестру. Но взгляд камнереза был тускл, голос тих. Неизменная ровность в обращении с людьми говорила о большой душевной усталости. Казалось, мир с его страстями уже не существует для Карны. В старого ювелира словно перешел холод камней, которые он привык держать в руках. И странно было думать, что несказанной красоты алмазы отгранены этим равнодушным человеком.
      Но Бхавло сказал:
      - Равных Карне нет. Только он умеет заставлять простой гранат улыбаться, как человека. - И со странной усмешкой добавил: - Так же, как он заставляет улыбаться Рангу.
      Рангу - молодой, очень красивый внук Карны, женатый на застенчивой миловидной женщине по имени Джанки, отец чудесного малыша, которому не минуло и пяти месяцев, - был ученик и помощник старого ювелира.
      Рангу и правда всегда улыбался. Никитин не понял Бхавло.
      - Как - заставляет улыбаться? - спросил он.
      - Рангу - сын Раджендры, - ответил Бхавло. - Того самого сына Карны, с которого содрали кожу. Но мальчик был тогда очень мал. Он не знает правды о смерти отца и не знает, кто был виноват в его гибели. А Карна знает, но скрывает от него.
      - Бережет!
      - Бережет от справедливой мести?! Мальчик должен отомстить!
      Глаза Бхавло сузились, ноздри гневно раздулись.
      - Я сам... - вырвалось у него, но он погасил вспышку ярости, покусал губы и закончил спокойнее: - Я сам когда-то думал так же, как Карна... Когда-то...
      Среди новых знакомых Никитина был купец Нирмал. Этот невысокий плотный человек занимался скупкой тканей у бидарских ткачей, которых ссужал деньгами и пряжей под будущие изделия.
      Мелкий ремесленный люд встречал Нирмала в ветхих балаганах как благодетеля. Каждое слово его выслушивали, будто откровение, униженно кланялись. Никитин понял: эти люди в неоплатном долгу у Нирмала.
      Нирмал предложил Афанасию сложиться, чтоб закупить большую партию пряжи. Никитин не колебался. Выгода была явная. Он вернул бы затраты в семерном размере. Теперь он понял, почему так дешево стоили здесь материи: работа мастеров оплачивалась грошами.
      А между тем мастера делали свое дело на славу. Такие тонкие шелка, такие удивительные алачи, пестряди и киндяки* сходили с их станков, что оставалось лишь диву даваться! С жар-птицами, с цветами, с веселыми разводами и всех оттенков, какие только в природе бывают.
      ______________ * Алачи, пестряди, киндяки - названия различных хлопчатобумажных и шелковых материй.
      Насчет красок знатоком был Уджал - узкогрудый, чахлый индус средних лет, часто валявшийся в приступах жестокой лихорадки. Говорили, во время болезни он не узнает людей, бредит. Этим хотел попользоваться какой-то хитрец. Но даже в бреду Уджал никогда не проговаривался, и хитрецу так и не удалось выведать секреты красителей. Бхавло предупредил Никитина, чтоб он с Уджалом о составе красок речи не заводил, иначе тот совсем не станет разговаривать. Уджал человек недоверчивый.
      В дом Уджала часто приходили никому не известные люди: то монах-буддист в оранжевом плаще, запыленный и пропеченный солнцем, то райот* в драном дхоти, то звериного вида факир со шкурой леопарда на плечах и здоровенной палицей.
      ______________ * Райот - индийский крестьянин.
      Уджал шептался с ними наедине и провожал тайком. Никитин догадался, что пришельцы приносят индусу какие-то травы.
      Эти-то травы и придавали тканям, побывавшим в чанах Уджада, поразительный цвет: то вечернего майского неба, когда свежая листва словно бросает на него свой зеленоватый отсвет, то августовской зари, когда она проглядывает сквозь дымку тающего тумана, то багровых закатов, пляшущих над знойной июльской землей.
      Выслушав никитинскую просьбу продать красок, Уджал обещал приготовить их.
      И Нирмал и Уджал были женаты. Жена Нирмала выглядела старше мужа. Решма, жена красильщика, наоборот, казалась очень молоденькой. Но Никитину трудно было судить о них: он почти не видел этих женщин, всегда занятых с детьми и по хозяйству.
      Бхавло, познакомив Никитина с индусами, занялся какими-то своими делами, в которые никого не посвящал.
      У самого Никитина особой удачи не виделось. Коня продать не мог - мало давали, гератец Мустафа, обещавший вернуть долг, как в воду канул, житье на подворье оказывалось неудобным: вечная толчея, вечные чужие глаза, опаска за коня и за вещи.
      Карна сказал, что хороших камней сейчас мало. Надо ждать, когда вернутся войска, которые всегда приходят с добычей, или идти весной в Шри-Парвати - священный индусский город, куда съезжаются многие купцы-индусы. Карна хотел поехать сам или послать Рангу. Были бы попутчиками.
      Дав Нирмалу согласие на покупку пряжи, Никитин в ожидании доходов и поездки поселился в домике неподалеку от индийских кварталов. Дом этот одноярусный, глиняный, с маленьким садиком за высокой каменной оградой продавал мусульманин-кожевенник, получивший его в наследство. Он согласился взять часть платы, а с остальным обождать. Так впервые за два года Никитин обзавелся крышей, более или менее прочно осел на месте. В доме вместе с Хасаном все вымыли, выскребли, выветрили. В дальней укромной комнатушке Афанасий устроил себе покой: застелил набитые соломой тюфяки дешевеньким ковром, поставил сундучок.
      В самой большой комнате раскинул ковер получше, наложил подушек, соорудил поставец. В поставце посверкивали начищенные Хасаном до солнечного блеска медные кувшины и подносы, белели дешевые глиняные чашки - все купленное на бидарском рынке.
      Расходы по домоустройству съели почти все оставшиеся деньги. Но Афанасий не угомонился, пока не приобрел необходимого.
      А вбив последний гвоздь, задумался. Нирмал обещал выплатить никитинскую долю не ранее, как через два месяца. Жеребец пока только жрал, а дохода не приносил. Афанасию же и самому кормиться надо было и Хасана кормить.
      Не миновать залезать в долги!
      Он решил посоветоваться с Бхавло. Купец свел Афанасия к убогому на вид старикашке Киродхару, жившему в покосившейся хоромине на границе чамраути* поселения неприкасаемых. В первое посещение Киродхар ничего не обещал, только жаловался на трудную жизнь.
      ______________ * Чамраути - квартал, поселение "неприкасаемых".
      - Ничего, - успокоил Бхавло Никитина, - все уладится...
      И верно. Через два дня Киродхар сам пожаловал к Афанасию. Хасан не хотел было пускать его, но Никитин услышал голос старика и вышел.
      Киродхар пытливо осматривался, спросил, верно ли, что у купца есть конь.
      Никитин понял, показал ему коня.
      Киродхар остался доволен. Попивая чай, поданный мрачным Хасаном, спросил, по-прежнему ли купец ищет денег?
      Афанасий кивнул.
      - Много ли надо?
      - Тридцать динаров, - сказал Никитин, сомневаясь, наскребет ли Киродхар и такую сумму.
      - Почему так мало? - заулыбался Киродхар. - Я принес сто. Зачем человеку отказывать себе в удовольствиях, если он может не скупиться?
      "Ого!" - подумал Афанасий. Сказал:
      - Нет, сто не нужно. Возьму пятьдесят. А сколько приплаты придется?
      - Я беден, - прикрыл глаза Киродхар, всей фигурой являя забитость и ничтожество. - Если я и даю в долг, то свои последние, собранные годами лишений крохи. Надо помогать ближним. Это угодно богам... Ты скоро продашь коня, получишь с Нирмала. Ты не захочешь обидеть такого старого, нищего человека, как я.
      "И про Нирмала знает! - отметил Афанасий. - Ну, шельма!"
      - Да какое уж у меня богатство! - вслух ответил он. - Видишь, как живу. Коня за сколько ни продай, все равно в дороге истрачусь. Я же издалека. А жизнь дорогая.
      - Да, да, да, - завздыхал Киродхар. - Все дорого. Сам впроголодь живу. Сам бедствую. Да, да, да...
      - Ну, так сколько? - спросил Никитин. - Оба мы бедные, оба обиды друг другу не хотим... Сколько?
      Киродхар с сокрушенным видом сложил ладони:
      - Пусть лучше я пострадаю, чем обижу человека... Обычно берут с должника долг и еще половину всей суммы. Но я попрошу только треть. Возьми шестьдесят динаров и через месяц вернешь мне восемьдесят.
      Никитин вытаращил глаза:
      - Треть? Восемьдесят?
      Ему показалось, что он ослышался. Киродхар обеспокоено поерзал на подушке:
      - Разве треть трудна для богатого человека? Я прошу немного. Только треть.
      - Нет. Так я денег не возьму! - решительно сказал Никитин.
      - А сколько бы ты мог дать? - смиренно спросил Киродхар.
      - Ну, десятую долю... и то много!
      - Как много? Как много? - всполошился Киродхар. - Обойди весь Бидар меньше, чем я, никто с тебя не возьмет.
      - Проживу как-нибудь, - сказал Никитин.
      Киродхар обиженно приподнял плечи:
      - Я хочу помочь. Только помочь...
      Он ушел несолоно хлебавши. Хасан брезгливо вымыл посуду.
      - Грязная собака! - бормотал он. - Теперь ты видишь, господин, какие они...
      Никитин обиделся на Бхавло. Какого дьявола такого живоглота прислал?
      При встрече прямо сказал об этом. Купец нахмурился:
      - Этого я не ожидал. Он хотел взять с тебя, как с последнего огородника... Но я с ним поговорю.
      - Нет уж, избавь меня от Киродхара... Чем хоть он занимается, откуда у него, у нищего, деньги?
      - Киродхар - нищий? Киродхар, возможно, самый богатый человек в Бидаре. Он ростовщик. Ему должен каждый третий индус.
      - Да ну? А почему ж он так бедно живет?
      - Если б он жил иначе, его бы обложили огромным налогом, могли бы ограбить и, наконец, просто отнять деньги Но Киродхар всегда в тени. Обычно он и в долг дает через подставных лиц. То, что он сам пришел к тебе, удивительно. Это знак доверия.
      - Вот спасибо! - сердито усмехнулся Афанасий. - Уважил. Чуть шкуру не спустил!
      Больше о Киродхаре не говорили. Двадцать динаров нашлись у Карны.
      Бхавло собрался уезжать. Его бидарские хлопоты закончились, по-видимому, благополучно.
      - С барышом тебя? - спросил Афанасий.
      Тот медленно приподнял веки, пристально поглядел и как-то странно произнес:
      - Пока нет... Но скоро я получу свое. Теперь скоро. И с самого султана.
      - Загадочно!
      - Почему же?.. Я жду справедливой платы.
      И Никитин впервые услышал смех Бхавло. Но смех этот был жуток.
      Нирмал перед самым отъездом Бхавло устроил праздник. Его младшему сыну исполнился год, семья отмечала "день риса", день, когда младенец впервые получает пищу взрослого человека.
      Нирмал позвал на праздник и Никитина. С некоторых пор индусы стали питать к нему большое доверие.
      Причиной этому послужили никитинские откровенные разговоры с Карной, его доброжелательный интерес ко всему индийскому, слухи о перенесенных Афанасием от мусульман обидах.
      Правда, индусов смущало безразличное отношение Никитина к кастам. Проходя однажды по чамраути, Афанасий взял на руки ребенка-кори* и стал играть с ним. Когда рассказ об этом достиг Карны, камнерез нашел нужным поговорить с русским.
      ______________ * Кори, мачи, дхоби, чамары - различные касты "неприкасаемых".
      - Даже мусульмане признают касты! - укоризненно сказал он.
      - Я по-другому на людей глядеть приучен. Перед моим богом все равны. Все одинаковы.
      Старый камнерез возразил:
      - Но ты сам рассказывал, что у вас есть тоже раджи, воины, брамины... Я знаю, они называются иначе. Однако в чем разница? Разве ваш раджа отдаст дочь за купца? И разве вдова воина выйдет замуж за пахаря? Скажи, кто был твой отец?
      - Ну, купец...
      - О! И ты купец. А сыновья оружейников кем становятся?
      - Да обычно и они оружейники...
      - В чем же разница?
      - Есть разница. У нас, видишь ты, брамином может райот стать. Мужики решат - и станет служить. И воинами все бывают: и пахари и ремесленники. Это - если враг напал...
      Но Карна лишь усмехнулся.
      - Значит, у вас просто смешивают касты. Ну, скажи, какой из райота брамин? Разве он знает священные книги?
      - Что верно, то верно. Писания не знают... Это беда наша.
      - А теперь ответь на другой вопрос. Вот ты родился купцом. Ваш раджа раджой. А райот - райотом. Почему это так?
      - Ну, у кого кто родитель... Но вот мой-то отец мужиком родился!
      - Это иное! - остановил его Карна. - Очень редко и мы допускаем переход человека в высшую касту. Но правило остается правилом. Ответь - почему?
      И, не дав Никитину возразить, старый камнерез отвечал сам:
      - Потому, что касты созданы богом Вишну. Их происхождение божественно. И твое рождение лишь следствие бесконечного числа причин, хоть и неведомых тебе самому, но вполне определенных. Ты должен знать, что такое карма. Ничто на свете не возникает само по себе, каждое следствие имеет причину, а причина - следствия. Каждый шаг человека определяет его будущее, а сама его жизнь определена его прошлым... Слышал ли ты мудрый рассказ о риши*, родившемся с колом в заду? Всю жизнь терпел он муки, а когда взмолился к богам, спрашивая, за что терпит, боги открыли риши, что в прошлой жизни своей он вставил соломинку в зад безобидной птичке, и ныне его постигло возмездие.
      ______________ * Риши - мудрец, отшельник в Индии.
      Афанасий, с трудом сдерживая улыбку, ответил:
      - У нас не верят, что человек снова рождается. Умер так умер. Попал куда следует - в ад, в чистилище или рай, и уж тут до страшного суда, когда господь сам во всем разбираться будет...
      - Но это та же карма, только наивная... Просто у вас многое путают.
      - Ты так убежден в своей правоте, что говорить трудно. Одно скажу: у нас людей вроде неприкасаемых нет. И все братьями по вере считаются.
      Карна щурил слезящиеся, близорукие глаза, задумывался.
      - Странно, - говорил он. - Это странно. Боги, вероятно, дали вам свою милость.
      - Да что милость! Бесчеловечно же чураться людей, как заразных! Виноваты они, что ли?
      Но Карна качал головой:
      - Как ты не понимаешь? Бесчеловечно! Ничуть. Очень человечно. Ты судишь поверхностно. Кто тебе сказал, что мудрый не уважает неприкасаемых? Уважает. Но достойных, исполняющих все повеления касты. Такие неприкасаемые более близки богам, чем брамин, забывающий законы шастр...* Ведь принадлежность к одной касте не вечна. Человек в новой жизни может либо подняться, либо пасть. Вот каждый и должен держаться законов своей касты. А наша каста вайши** - не может общаться с неприкасаемыми. Да и для любой касты прикосновение к этим людям - грех. Я способен понять тебя, раз ваша страна не имеет таких законов. Но ты в Индии, и если ты хочешь быть близок с нами, помни наши правила.
      ______________ * Шастры - сборники индийских религиозных законов. ** Вайши - одна из высших каст Индии. К ней могли принадлежать земледельцы, купцы, ремесленники и т. п.
      В словах Карны Никитин услышал строгое предостережение и, так как не хотел лишиться расположения гранильщика алмазов, почел за благо внять им. В конце концов помочь забитым, вечно голодным кори, мачи, дхоби и чамарам он ведь не мог...
      Карна заметил, что Никитин его послушался. Это подкупило камнереза. И когда среди знакомых индусов заходила речь о Никитине, Карна веско заявлял:
      - Человек, уважающий наши обычаи и сочувствующий нам, достоин уважения и с нашей стороны. На его земле нет низших каст. Это удивительно. Но и он удивителен. Кто видел людей с такой белой кожей и золотыми волосами? Никто. Мы даже не думали, что могут быть люди с такой белой кожей. Светлая же кожа всегда означала принадлежность к высшим кастам. Это надо помнить.
      Полностью разделяя мысли камнереза, Нирмал и пригласил Никитина на "день риса".
      Справедливости ради надо сказать, что он все же посоветовался с брамином.
      Но брамин Рам Лал не возражал. Этот молчаливый старец, видевший Афанасия и много слышавший о нем, промолвил:
      - Человек, получивший от богов дар путешествований, отмечен ими. Это не простой человек.