Советнику бывшего кабана Борьки рыжему Га-Гайсу все это не очень нравилось, и он все время то ссорился, то мирился с гусаком Абрау-Дерсо. Ручных крыс он побаивался и в споры с ними старался не вступать. Его политика заключалась в том, чтобы продвигать своих учеников в помощники к Борьке. Один такой помощник, утенок Кирюшка, сумел ненадолго стать любимчиком Борьки и даже чуть было не отнял мазутную трубу у Шварценморда.
      Скотовод Борька перестал передвигаться на задних ножках, да, собственно, вообще перестал передвигаться. Чаще всего он полеживал в доме и лакал свой виски, не обращая никакого внимания на раздраженное шипение гусей в Шиповнике, хмурый вид Га-Гайса, вопли гуманиста Жмурика и голодное блеянье овец на вытоптанных пастбищах.
      Мазутная труба засорилась и некому было ее прочистить. Отстояв трубу от утенка Кирюшки, Шварценморд теперь только делал вид, что заботится о ней, а больше тренировался в прямохождении и употреблении виски. Из-за этого соседние двуногие фермеры стали считать его самым мудрым советником и законным наследником бывшего кабана Борьки.
      Лошади все как одна стремились быть избранными на обильные корма в Шиповник и не работали. Волкодавы и легавые совершенно перестали гонять диких крыс, уклонялись от войны с черными котами и тоже наперебой баллотировались в Шиповник, где шипели друг на друга и даже на скотовода Борьку. На этом поприще особенно прославился и снискал одобрение овец отставной волкодав Птичка. Его образные высказывания ("ходить, как козел за морковкой...", "сделать коту козью морду", "для легавых повторяю...", "законное место крысы - капкан") стали пословицами и поговорками. А опальный волкодав Коржик написал с помощью одной гусыни мемуары о своей службе бывшему кабану Борьке и на волне литературной славы тоже избрался в Шиповник.
      Другим популярным деятелем стал старый мудрый кабан-прагматик Примус. Он был очень похож на покойного кабана Брешку, при котором всем животным были повышены кормовые пайки. В отличие от пса Птички, Примус не говорил образных слов, а все больше помалкивал. Когда же что-нибудь хрюкал - то делал это очень рассудительно.
      Тем временем дикие крысы грызли все подряд - зерно, корнеплоды, засоренную трубу, солому и друг друга. Они объединялись в большие стаи и этими стаями нападали на других животных. В некоторых крысиных стаях стали встречаться какие-то очень крупные особи - то ли убежавшие из питомников Лужка и Абрау-Дерсо гигантские крысы-мутанты, то ли одичавшие легавые псы.
      Пока крысы грызли главным образом овец и кур, это никого особенно не трогало. Но однажды они в течение недели насмерть загрызли и объели несколько свиней - и ладно бы из захудалых, но нет - породистых крупных кабанов, и даже одного, только что избранного в Шиповник. Гусь-гуманист Жмурик, правда, авторитетно утверждал, что тот кабан из Шиповника был вовсе не кабан, а такая же крыса-мутант, отбившаяся от своих сородичей...
      Прошло еще несколько лет. Животновод Борька совсем спился и помер, встав перед смертью на четвереньки. Накануне он написал завещание, где было названо имя нового просвещенного скотовода, который должен стать его преемником. Завещание это, как утверждали ручные крысы и псы-волкодавы, Борька написал такой куриной лапой, что имя никак было невозможно прочесть.
      Гуманист Жмурик (как раз только что объявивший, что он никогда не был ни гусем, ни уткой, а всегда был фермером - потомком просвещенного животновода Джонса) утверждал, что в завещании написано его имя, и требовал графологической экспертизы. Кабаны-прагматики поделились на три группировки: одна настаивала на том, что в завещании назван бывший хряк Лужок, другая что бывший кабан Примус, третья - что все-таки кабан Шварценморд.
      Псы-реставраторы лаяли на всю ферму, что просвещенным скотоводом может быть только волкодав, и грозились перекусать всех несогласных. Овцы, куры и гуси опасались, что их-то как раз и перекусают в первую очередь, и поэтому были теперь согласны на все.
      А тут еще как-то вдруг сгорело сразу три курятника вместе с курами. Двуногие крысы из свиты покойного Борьки заявили, что в пожарах виновны черные коты с отделившейся мусорной кучи. Кучу в отместку подожгли, и она стала чадить на всю ферму. Зато у псов появилось постоянное занятие - ловить взбесившихся от дыма черных котов, за что псам выдавалась повышенная пайка.
      В конце концов, кабаны договорились о чем-то с псами, и совместными усилиями завещание было, наконец, расшифровано.
      Завещание бывшего кабана Борьки, как оказалось, фактически было развернутой программой дальнейшей гуманизации фермы. Всем бывшим кабанам покойный Борька предписывал выдать субсидии на ремонт свинарников и решительную борьбу с дикими крысами, овцам - провести рекультивацию пастбищ, псам - дать право кусать котов, котят и кошек (в особенности - черных), гусям - обещать повышенное прямохождение, ворону Моисею - поставить большой позолоченный шест в центре фермы и ежедневное корыто с помоями и вымоченными в пиве хлебными корками. Фермера-гуманиста Жмурика покойный Борька завещал назначить торговым представителем на ферме Пилькингтона, а отставного волкодава Птичку - посадить на цепь у задних ворот.
      "Успешно провести все эти реформы в жизнь, - говорилось в завещании Борьки, - способен не просто авторитетный гуманизатор, а только истинный просвещенный скотовод, или, говоря иными словами, пахан. Всем необходимым требованиям, которые предъявляются к просвещенному пахану, в полной мере соответствует офицер моей новой охраны Хорек. Хорек, кстати, внес видный вклад в разработку теории просвещенного паханизма, поджог мусорной кучи и борьбу с дикими черными котами".
      Инаугурацию Хорька предписывалось провести немедленно после расшифровки завещания.
      "Откуда он взялся, этот просвещенный Хорек?" - недоумевали животные. Некоторые говорили, что Хорек - это дальний родственник кабана Шварценморда, другие, что он - ручная крыса из питомника Абрау-Дерсо, а третьи шептали, что он прямой потомок грозного хряка Наполеона.
      А помирившиеся гусаки Га-Гайс и Абрау-Дерсо всех удивили совместным заявлением, о том, что Хорек - это белый и пушистый гусь. Но при этом, по их словам, Хорек - мудр как кабан, зубаст как волкодав, и непобедим как стая крыс.
      - Какое свинство! - всплеснула крыльями гусыня Калерия, охрипшая за последние дни от шипения в поддержку преимущественного права Га-Гайса на наследие Борьки.
      Ведомые любопытством, все животные собрались на гумне, где им должны были показать белого пушистого Хорька и его инаугурацию.
      На помост взобрался, балансируя на задних ножках, худосочный зверек, похожий сразу и на мелкую борзую, и на ручную крысу, и на не успевшего еще разжиреть кабанчика, но с утячьим носом. Это и был будущий просвещенный пахан Хорек.
      Некоторые гуси в задних рядах, подстрекаемые охрипшей гусыней Калерией, недовольно зашипели: "Это же борькина крыса! И даже не очень ручная, мы ее раньше видели!".
      Другие животные и моргнуть глазом не успели, как одного гуся-смутьяна нечаянно боднул рогом пьяный козел, другого насмерть задавило упавшим на него невесть откуда взявшимся колесом от телеги. А гусыню Калерию закапали жидким пометом белые голуби.
      - Я боюсь, что это все неспроста... - задумчиво прохрипел своим гусям-пессимистам гусак Григорий.
      Гуси-пессимисты взмахнули крыльями и разлетелись - кто поближе к воротам гумна, а кто к помосту - поближе к бывшим кабанам. Кабан Примус, хотевший хрюкнуть то же самое, передумал и притворился старым, хромым и глухим.
      Два пса торжественно внесли и бросили Хорьку под ноги черного кота-поджигателя, специально для инаугурации отловленного на мусорной куче. Кот был одноглазый, весь покусанный и без хвоста.
      - Мочить котов! - рявкнули псы.
      Хорек поднял над съежившимся котом заднюю ножку и пустил на него обильную мутную струю. Струя срикошетила и забрызгала сгрудившихся на помосте псов, кабанов, Абрау-Дерсо и Га-Гайса. Рыжий Га-Гайс сделал вид, что не заметил этого, а Абрау-Дерсо стал громким шепотом убеждать всех, что он стоит к Хорьку очень близко и именно поэтому замочился больше других.
      - Смерть котам! - прохрюкал протолкавшийся в первые ряды бородавчатый кабан Зюка.
      - Мочить котов, кошек, котят и гусей тоже! - загоготал бывший гусь-гуманист фермер Жмурик.
      - Слава... это... пагану... пахану... Хорьку слава! - прохрипел бывший кабан Шварценморд.
      - Благословение Леденцовых Гор нашему Хорьку! Анафема черным котам! едва слышно закаркал старенький ворон Моисей.
      - Слава Хорьку! - пролаяли Решка и Коржик.
      - Слава Хорьку! - проскулил из толпы бульдог-младореставратор Димсон, уже полузатоптанный в толпе овцами ненавистной ему каракулевой породы.
      - Слава Хорьку! - донеслось со стороны задних ворот - это гавкнул посаженный на цепь волкодав Птичка.
      - Слава Хорьку! Четыре - хорошо, а две - лучше! - сказал Га-Гайс.
      - Слава, слава, слава Хорьку! - заблеяли овцы.
      - Слава Хорьку! - солидно подтвердил Лужок.
      - Слава Хорьку! Мочить-мочить-мочить котов! - хором завыли псы.
      - Слава Хорьку! Мочить котов! - закудахтали куры.
      Хорек все стоял, подняв лапку, и лил, лил, лил свою струю. И откуда столько жидкости нашлось в таком мелком звере!
      Какой он породы - то ли молодой борзый кобель, то ли утка из свиты рыжего Га-Гайса, то ли хряк-недоросток из партии кабанов-прагматиков, то ли двуногая крыса из питомника лысого гусака Абрау-Дерсо - звери не поняли. Но глаза у него были рыбьи.
      ноябрь 1996 - март 2000