23

Хатч встретил её у почты, и они направились по мощёной мостовой в направлении ресторана «Причал». Стоял прекрасный нежаркий вечер; облака сдуло прочь, и над гаванью раскинулся необъятный звёздный шатёр. Жёлтые огоньки подмигивали из окон домов и горели над входными дверьми. Без дымки, в сумерках Стормхавэн показался Малину чем-то словно вернувшимся из далёкого дружелюбного детства.

– Это правда очаровательное местечко, – промолвила Бонтьер, обхватывая его руку своей. – Сан-Пьер на Мартинике, где я выросла, тоже прекрасен, но – alors – совершенно иначе! Он весь – сплошные огни и краски. Не так, как здесь, где всё такое чёрно-белое. И там можно так здорово оторваться – классные ночные клубы и всё такое.

– Не люблю клубы, – сказал Хатч.

– Какой ты скучный, – добродушно заметила Бонтьер.

Они вошли в ресторан, и официант, узнав доктора, моментально предложил им столик. Уютное местечко: два разбросанных зала и барная стойка, украшенная сетями, деревянными котелками для лобстеров и стеклянными буйками. Усевшись, Хатч осмотрелся. Чуть ли не треть посетителей – сотрудники «Талассы».

– Que de monde![34] – прошептала Бонтьер. – Никуда не денешься от наших людей. Жду не дождусь, когда Жерар отправит их по домам.

– Таковы маленькие городки. Единственный способ убраться прочь – уплыть в море. И даже в этом случае, в городе обязательно окажется кто-нибудь, кто наблюдает за тобой в подзорную трубу.

– Значит, никакого секса на палубе, – заметила археолог.

– Нет, – подтвердил Хатч. – Здесь, в Новой Англии, мы всегда занимаемся им в каютах.

Он увидел, как она заулыбалась и поразмыслил, какие шуточки будет отпускать среди мужской части команды в следующие несколько дней.

– Так что же сегодня заставило тебя так вымазаться в грязи?

– У тебя за навязчивые мысли о грязи? – нахмурившись, сказала она. – Грязь – друг археологов.

И, перегнувшись через стол, добавила:

– Так вышло, что я сделала небольшое открытие на твоём грязном старом острове.

– Расскажешь?

Бонтьер отпила из стакана глоток воды.

– Мы нашли стоянку пиратов.

Хатч посмотрел на неё.

– Ты шутишь.

– Mais non! Сегодня утром мы направились для обследования наветренной части острова. Знаешь то место, где огромный утёс стоит сам по себе, метрах в десяти от скал?

– Знаю.

– Прямо там, где он начал разрушаться, оказался замечательный почвенный профиль. Вертикальный срез, очень удобный для археологов. Я сумела найти линзу древесного угля.

– Что? – нахмурившись, переспросил Хатч.

– Ну, в общем, чёрная линза из древесного угля. То, что осталось от старого костра. Так что мы принесли туда металлодетектор и сразу стали находить всякую всячину. Картечь, мушкетную пулю, несколько гвоздей для лошадиных подков.

Перечисляя, она загибала пальцы.

– Для подков?

– Да. Для тяжёлых работ они использовали лошадей.

– А где они их брали?

– Вы что, намеренно игнорируете морскую историю, monsieur le docteur? В те дни было обычным делом держать на кораблях скот. Лошадей, коз, кур, свиней.

Им принесли ужин – пароварку с лобстерами для Малина, филе с кровью для Бонтьер. Археолог с ошеломляющим проворством зарылась в еду, и Хатч с изумлением смотрел, как она ела – с подбородка капал соус, лицо хранило серьёзное, настойчивое выражение.

– Как бы то ни было, – продолжила она, нанизав на вилку совершенно необъятный кусок бифштекса, – когда открыли всё это, мы прорыли контрольную траншею прямо у скал. И – что ты думаешь? Ещё древесный уголь, круглый отпечаток от палатки, несколько переломанных костей индеек и оленей. У Рэнкина есть несколько затейливых сенсоров, он хочет проверить их на том месте – на тот случай, если мы что-нибудь упустим. Но суть в том, что мы провели съёмку лагеря, и завтра начнём раскопки. Мой малыш Christophe превращается в первоклассного землекопа.

– Сен-Джон копается в земле?

– Ну, конечно! Я заставила его снять эти ужасные туфли и пиджак. Стоило грязи коснуться его рук, как он сразу показал, на что способен. Теперь это мой главный землекоп. Шагает за мной по пятам и несётся на свист со всех ног, – сказала Бонтьер и добродушно рассмеялась.

– Не слишком-то налегай на беднягу.

– Au contraire, я оказываю ему услугу. Ему нужен свежий воздух и физические упражнения, иначе он останется всё таким же белым и жирным. Погоди, когда я с ним разделаюсь, он превратится в сплошные жилы и хрящи – как la petit homme[35].

– Как кто?

– Ну, ты знаешь. Маленький мужчина, – сказала Бонтьер, и уголки губ проказливо опустились. – Стритер.

– А, вот как, – сказал Хатч, догадавшийся, по тому как она произнесла эти слова, что прозвище дано не от избытка нежных чувств. – Кстати, а что ты о нём знаешь?

Бонтьер пожала плечами.

– О некоторых вещах просто узнаёшь. Сложно сказать, что правда, а что нет. Он служил под началом Найдельмана во Вьетнаме. Это же правильное выражение, non? Мне сказали, что однажды Найдельман спас ему жизнь во время боя. И я этому верю. Ты видел, как он предан Найдельману? Словно пёс своему хозяину. Он единственный, кому капитан по-настоящему доверяет, – поведала она и, устремив взгляд на собеседника, добавила: – Кроме тебя, конечно.

Хатч нахмурился.

– Ну, полагаю, это хорошо, что он заботит капитана. Кто-то же должен это делать. Я хочу сказать, этот парень – не вполне Мистер Выдающаяся Личность.

Бонтьер приподняла брови.

– Certainement. И я вижу, что вы друг другу не по тому нраву.

– Не по нраву, – поправил Хатч.

– Неважно. Но ты ошибаешься, когда говоришь, что он заботит Найдельмана. Капитана заботит лишь одно, – продолжила она и коротко кивнула в направлении острова Рэгид. – Он редко об этом говорит, но только imbecile этого не заметит. Ты знаешь, что всё время, пока мы с ним знакомы, на столе в его офисе лежит крошечная фотография твоего острова?

– Нет, откуда мне знать? – ответил Хатч.

И мысленно освежил в памяти первую поездку с Найдельманом на остров. Что там сказал капитан? Я не хотел его видеть, если у меня не будет шансов на нём поработать.

Казалось, Бонтьер что-то расстроило. Едва Хатч открыл рот, чтобы сменить тему, как почувствовал нечто, кого-то – незримое присутствие, дотронувшееся до него с противоположного конца зала – и когда бросил туда взгляд, там оказалась Клэр, выходящая из-за угла. Так и не начатая фраза умерла у него на губах.

Клэр оказалась именно такой, какой он её себе представлял: высокая и стройная, с той же россыпью веснушек на вздёрнутом носике. Она увидела его и остановилась как вкопанная – и её личико сморщилось в том самом выражении удивления, которое он запомнил.

– Здравствуй, Клэр, – сказал Хатч, неловко поднимаясь на ноги и пытаясь заставить голос звучать ровно.

Она подошла к нему.

– Здравствуй, – ответила она, пожимая ему руку. В тот же миг, как его кожа соприкоснулась с её, на щеках женщины занялся румянец. – Я слышала, ты в городе.

И издала самоуничижительный смешок.

– Конечно, кто об этом не слышал? Я хотела сказать, со всем этим… – продолжила она и, не закончив фразу, неявным жестом указала за плечо, будто указывая на остров Рэгид.

– Ты замечательно выглядишь, – сказал Хатч.

И это правда: годы сделали её лишь тоньше и окрасили тёмно-синие глаза в интенсивный серый цвет. Шаловливая улыбка, некогда постоянно прописавшаяся на её губах, уступила место серьёзному, интроспективному выражению. Почувствовав на себе его взгляд, она невольным жестом разгладила плиссированную юбку.

В дверях ресторана возникло движение, и потом внутрь вошёл священник, Вуди Клэй. Он посмотрел по сторонам, и его взгляд упал на Малина. По болезненному лицу стремительно пронеслась тень неудовольствия, и он сделал шаг вперёд. Только не здесь! – подумал Хатч, готовясь к очередной лекции о жадности и этике при поиске сокровищ. Но, конечно же, пастор остановился у их стола, переводя взгляд с Малина на Бонтьер и обратно. Хатч спросил себя, хватит ли у того наглости прервать их ужин.

– О, – сказала Клэр, бросая взгляд на пастора и касаясь своих длинных светлых волос. – Вуди, это Малин Хатч.

– Мы встречались, – кивнув, ответил Клэй.

Малин с облегчением понял, что под взглядами двух женщин Клэй едва ли примется за свои тирады.

– Это доктор Изобель Бонтьер, – сказал Хатч, когда к нему вернулось самообладание. – А это Клэр Норскатт и…

– Преподобный и миссис Вудраф Клэй, – твёрдо поправил пастор, протягивая руку Бонтьер.

Хатч застыл в потрясении. Его разум наотрез отказался принимать этот неожиданный сюрприз.

Бонтьер промокнула губы салфеткой и медлительно поднялась. Она сердечно пожала руки Клэр и Вуди, выставив напоказ ряд ослепительных зубов. Настала неловкая пауза, и затем Клэй, отвесив Малину краткий кивок, повёл жену прочь.

Бонтьер перевела взгляд с удаляющейся фигуры Клэр на Малина.

– Старые друзья? – спросила она.

– Что? – пробормотал Хатч.

В глаза бросилась левая рука пастора, которую тот собственнически опустил Клэр на талию.

Лицо Бонтьер осветилось улыбкой.

– Нет, я ошиблась, теперь поняла, – сказала она, перегнувшись через стол. – Старые любовники. Как это неловко – встретиться ещё раз! Однако, как сладко…

– А ты наблюдательная, – промямлил Хатч, ещё слишком потрясённый встречей – и откровением, что за ней последовало, – чтобы отрицать.

– Но ты и её муж, вы не старые приятели. На самом деле, мне показалось, что ты ему совершенно не нравишься. Эта скучная нахмуренность, большие чёрные мешки под глазами. Такое впечатление, будто у него выдалась nuit blanche.

– Что выдалось?

– Nuit blanche. Э… – как правильно сказать? – бессонная ночь. По той или иной причине, – пояснила она и насмешливо ухмыльнулась.

Вместо ответа Хатч взялся за вилку и попытался занять себя лобстером.

– Вижу, ты до сих пор к ней неравнодушен, – с весёлой улыбкой вкрадчиво продолжила Бонтьер. – Когда-нибудь ты должен будешь мне о ней рассказать. Но сперва давай поговорим о тебе. Капитан упоминал о твоих поездках, так что расскажи-ка о приключениях в Суринаме.

Почти два часа спустя Хатч с трудом поднялся на ноги и вышел из ресторана следом за Бонтьер. Он слишком увлёкся чревоугодием – увлёкся нелепо, непотребно: два десерта, два кофейника, несколько бренди. Бонтьер не отставала от него ни на йоту, ничего не пропуская. Однако, по ней не скажешь – фигурка ничуть не располнела. Археолог раскинула руки и вдохнула прохладный ночной бриз.

– Как освежает этот воздух! – воскликнула она. – Я могла бы научиться любить место вроде этого.

– Погоди ещё чуть-чуть, – ответил Хатч. – Ещё пара недель, и ты не сможешь отсюда уехать. Оно войдёт в твою плоть и кровь.

– Ещё две недели, и ты не успеешь убраться с моего пути с нужной прытью, monsieur le docteur, – парировала она и оценивающе посмотрела на него. – Итак, что мы делаем сейчас?

Какой-то миг Хатч стоял в нерешительности. Он даже и не думал, что может произойти после ужина. Он выдержал её взгляд, и в голове снова слабо зазвенели предостерегающие колокольчики. Вырисовываясь в жёлтом свете фонарей, археолог выглядела пленительно и неотразимо, её загорелая кожа и миндальные глаза – волшебная экзотика в небольшом городке штата Мэн. Осторожнее, – предостерёг внутренний голос.

– Думаю, сейчас мы пожелаем друг другу спокойной ночи, – сумел сказать он. – Завтра нам предстоит тяжёлый день.

Моментально её брови недоверчиво изогнулись.

– C'est tout![36] – надулась она. – У вас, янки, совершенно не осталось пороху в пороховницах. Лучше бы я пошла с Серджио. В нём, по крайней мере, горит огонь – хотя вонь от тела может свалить с ног.

Она искоса посмотрела на него.

– А как именно вы желаете друг другу спокойной ночи здесь, в Стормхавэне, доктор Хатч?

– Примерно так, – ответил он, делая шаг вперёд и пожимая ей руку.

– Ага, – медленно кивая, ответила Бонтьер, словно пытаясь уразуметь. – Понятно.

Затем стремительным жестом она обхватила его лицо руками и притянула к себе, чтобы их губы соприкоснулись. Когда Бонтьер убрала нежно ласкающие ладошки, Хатч почувствовал, как кончик её языка, поддразнивая, лизнул его собственный. Это длилось лишь миг.

– А вот как мы говорим «спокойной ночи» на Мартинике, – промурлыкала она.

После чего развернулась в направлении почты и, не оборачиваясь, растворилась в ночи.

24

На следующий день Хатч, завершив лечение растянутого запястья одного из аквалангистов, по тропинке возвращался от причала. Здесь он услышал потрясающий грохот из барака Вопнера и вприпрыжку побежал к Главному лагерю, предчувствуя худшее. Но вместо того, чтобы найти программиста погребённым под горой оборудования, доктор обнаружил его сидящим в кресле, с вдребезги разбитой компьютерной платой под ногами. С раздражённым выражением на лице тот ел сэндвич с мороженым.

– Здесь всё в порядке?

– Нет, – громко чавкая, ответил Вопнер.

– А что случилось?

Программист печально посмотрел на него.

– Этот компьютер попал мне под ногу, вот что.

Хатч осмотрелся, пытаясь найти себе место присесть, вспомнил, что такого здесь не водится, и прислонился к косяку.

– Расскажи об этом.

Вопнер запихнул в рот последний кусок и швырнул обёртку на пол.

– Всё испортилось.

– То есть?

– Харибда. Сеть острова Рэгид, – пояснил Вопнер, большим пальцем указывая в направлении Острова-1.

– Но почему?

– Моя программа прямого подбора трудилась над этим проклятым вторым шифром. Хоть у неё был выставлен приоритет, операции шли замедленно. И я начал получать сообщения об ошибках, какие-то непонятные данные. Поэтому я удалённо запустил процесс на Сцилле, компьютере «Цербера». Тот работал тип-топ, и без никаких ошибок.

Программист с отвращением расхохотался.

– Но у тебя есть мысли, в чём может заключаться проблема?

– О, да, у меня есть классная идея. Я провёл кое-какую диагностику – и некоторые из микроинструкций ПЗУ оказались переписанными. В точности как тогда, с насосами. Переписаны случайным образом, систематическими пакетами Фурье.

– Я не совсем тебя понимаю.

– Короче говоря, это невозможно. Это ты в силах уразуметь? Я не знаю процесса, который способен переписать ПЗУ таким образом. И, ко всему прочему – регулярно, математически выверенно? – сказал Вопнер. Он поднялся, открыл дверцу во что-то, похожее на холодильник в морге, и вытянул оттуда очередной сэндвич с мороженым. – И то же самое с жёсткими дисками и магнитооптикой. Это случается только здесь. Не на корабле, не в Бруклине. Лишь здесь.

– Но ты же не можешь утверждать, что это невозможно. Я хочу сказать – ты же видел, что это произошло. Просто ещё не знаешь, почему.

– О, нет, я знаю причину. Чёртово проклятье острова Рэгид.

Хатч рассмеялся, но потом заметил, что Вопнер и не думает улыбаться.

Программист развернул мороженое и отхватил от него здоровенный кус.

– Да, да, я знаю. Покажи мне другую причину, и я в неё поверю. Но у каждого, кто бывал в этом Богом проклятом месте, всё шло не так. Необъяснимым образом. И, если уж на то пошло, мы ничем не отличаемся от других. Просто у нас игрушки поновее, вот и всё.

Малин ни разу не слышал, чтобы Вопнер так говорил.

– Что на тебя нашло? – спросил он.

– Да ничего на меня не нашло! Священник всё мне объяснил. Вчера я столкнулся с ним на почте.

Так-так, значит, Клэй уже разговаривает с сотрудниками «Талассы», пытается распространить свой яд, – подумал Хатч, поражённый мощью своей ярости. – Он как заноза. Кто-то должен выдавить его, как гнойник.

Эти мысли прервало появление Сен-Джона в дверях.

– Так вот вы где, – сказал он, обращаясь к доктору.

Хатч посмотрел на него. Сегодня историк оказался одет в причудливую комбинацию грязных резиновых сапог, старого пиджака и клеёнчатого плаща. Грудь историка вздымалась от напряжения.

– Что случилось? – спросил Малин, инстинктивно выпрямляясь.

Он ожидал услышать, что произошёл ещё один несчастный случай.

– Да нет, ничего серьёзного, – ответил Сен-Джон, застенчиво разглаживая козырёк кепки. – Изобель отправила меня, чтобы привести к нашим раскопкам.

– «Нашим раскопкам»?

– Да. Вы же, наверное, в курсе, что я помогаю Изобель в раскопках лагеря пиратов.

Изобель то, Изобель сё. Хатч вдруг понял, что его раздражает такое фамильярное отношение историка к Бонтьер.

Сен-Джон повернулся к Вопнеру.

– Программа закончила работу на компьютере «Цербера»?

Тот кивнул.

– Никаких ошибок. Успеха тоже нет.

– Ну тогда, Керри, у нас нет иного выбора, кроме как…

– Я не собираюсь переписывать программу для взлома полиалфавитного кода! – воскликнул Вопнер, легонько пиная компьютерную плату. – Слишком много работы впустую. В этом случае нам просто не хватит времени.

– Одну секунду, – вмешался Хатч, пытаясь смягчить аргумент ещё до того, как произнести его вслух. – Сен-Джон рассказал мне о полиалфавитных шифрах.

– Значит, он зазря сотрясал воздух, – ответил Вопнер. – Они вошли в моду лишь к концу девятнадцатого столетия. Считалось, что в них слишком легко ошибиться, что с ними медленно работать. А кроме того – где бы Макаллан спрятал все свои кодовые таблицы? Он же не мог удержать в памяти последовательности в сотни букв.

Хатч вздохнул.

– Я не очень силён в шифрах, но кое-что понимаю в человеке. Из того, что рассказал мне капитан Найдельман, этот Макаллан был действительно гениален. Мы знаем, что он изменил шифр на середине текста, чтобы сохранить тайну…

– А значит, он вполне мог перейти на шифр посерьёзней, – перебил его Сен-Джон.

– Да мы и так это знаем, тупица, – рявкнул Вопнер. – Чем мы занимаемся последние две недели, а?

– Тише, тише, – продолжил Хатч. – Ещё мы знаем, что Макаллан перешёл на код, состоящий лишь из цифр.

– Ну и…?

– Макаллан был не только гением, но также и прагматиком. Ты подбирался ко второму шифру лишь с технической точки зрения. Но что, если проблема несколько шире? Могла ли быть какая-то настоятельная причина, по которой Макаллан использовал в шифровке лишь числа?

В бараке воцарилось молчание – криптаналитик с историком крепко задумались.

– Нет, – в конце концов ответил Вопнер.

– Да! – воскликнул Сен-Джон, щёлкая пальцами. – Он использовал цифры, чтобы скрыть кодовые таблицы!

– О чём ты вообще говоришь? – глухо прорычал Вопнер.

– Смотри, Макаллан шёл впереди своей эпохи. Он знал, что полиалфавитные шифры – самые стойкие ко взлому из существующих. Но, чтобы их применить, нужны несколько рабочих алфавитов, не один. Макаллан не мог держать при себе кучу алфавитных таблиц – их могли запросто обнаружить. И поэтому он использовал цифры! Архитектор и инженер – само собой разумелось, что он работает с цифрами. Математические таблицы, чертежи, уравнения по гидравлике – всё, что угодно, могло послужить его планам, скрыть в себе кодовую таблицу, да так, чтобы об этом ну никто не догадался!

Голос Сен-Джона зазвучал чисто и звонко, на лице проступил румянец, который Хатч увидел впервые. Вопнер тоже это заметил. Он наклонился вперёд, а забытое мороженое таяло на столе, превращаясь в бело-коричневую лужицу.

– Может быть, в этом что-то есть, старикашка Крис, – пробормотал он. – Я не утверждаю, что это всё так – но, может быть, ты и прав.

Программист пододвинул к себе клавиатуру.

– Вот что я скажу, – продолжил он. – Я перепрограммирую компьютер «Цербера» на прямой взлом этого шифра. А сейчас, мальчики, оставьте меня в покое, ладно? Я занят.

Малин вышел вслед за Сен-Джоном из хижины в моросящий дождик, что покрыл собой Главный лагерь. То был один из тех дней, типичных для Новой Англии, когда влага, казалось, выдавливается из самого воздуха.

– Я просто обязан вас поблагодарить, – сказал историк, плотнее нахлобучивая кепку на голову. – Это была замечательная идея, знаете ли. К тому же он никогда бы меня не послушал. Я даже думал насчёт того, чтобы обратиться к капитану.

– Не знаю, было ли это полезно, но в любом случае – не за что! – ответил Хатч. И, помедлив, добавил: – Вы сказали, что Изобель хотела меня видеть?

Сен-Джон кивнул.

– Она попросила передать, что у дальней части острова вас ожидает пациент.

Хатч вздрогнул.

– Пациент? Почему же вы мне сразу не сказали?

– Это не срочно, – ответил Сен-Джон с улыбкой, подразумевающей, что он что-то знает. – О нет, это вовсе не срочно.

25

Когда они поднялись на холм, Малин бросил взгляд на юг. Дамба уже была завершена, и теперь команда Стритера работала у массивных насосов, что выстроились в ряд вдоль западного берега, приводя их в порядок после недавней поломки и готовясь запустить уже завтра. Неподалёку возвышался Ортанк, серый и неотчётливый, сноп зеленоватого неонового света из наблюдательной вышки упёрся в туман. Внутри башни Хатч смутно разглядел чью-то движущуюся тень.

Они добрались до вершины острова и начали спускаться на восток, следуя по грязной тропинке, что петляла между особенно плотно расставленных заброшенных шахт. Сама площадка для раскопок раскинулась на плоском лугу, что лежал прямо за отвесной скалой восточного берега. Переносной сарай стоял на платформе из бетонных блоков у дальнего конца лужайки, высокая трава перед ним оказалась утрамбованной. Примерно с акр земли уже разбили белыми тросами на квадраты, наподобие шахматной доски. Несколько больших кусков брезента были свалены в беспорядочную груду. То здесь, то там Хатч отмечал участки в квадратный метр каждый. Слой зелени на них уже счистили, взгляду открылась плодородная рыжая почва – разительный контраст по сравнению с влажной травой неподалёку. Бонтьер с несколькими помощниками сгрудились на краю одного из квадратов, мокрые плащи блестели – и экскаватор снимал слой дёрна на соседнем квадрате. За площадкой для раскопок поднимались ещё несколько оранжевых вех. Идеальное укрытие для пиратов, – подумал Хатч. – Не видно ни с материка, ни с моря.

В нескольких сотнях ярдов от этого места под невероятным углом, с прицепленным к нему трейлером, приткнулся среди зарослей бурьяна трактор. За ними выстроились в ряд механизмы и оборудование. Рэнкин на коленях стоял рядом с одним из ящиков, подготавливая его к загрузке обратно в трейлер.

– Откуда взялись все эти игрушки? – спросил Хатч, кивком указывая на оборудование.

Геолог ухмыльнулся.

– С «Цербера», откуда ж ещё? Томографические детекторы.

– Что-что?

Ухмылка растянулась ещё больше.

– Ну, короче, глубинные сенсоры, – пояснил он и стал указывать на разные тележки. – Тут глубинный радар. У него хорошее разрешение для предметов и, скажем, пластов – до глубины в дюжину футов или около того. В зависимости от длины волны. Рядом – инфракрасный рефлектор, он замечательно работает на песке, но у него относительно низкая насыщаемость. А дальше, вон там…

– Ладно, ладно, я уловил суть, – со смехом заметил Хатч. – И всё это – для неметаллических сред, правильно?

– Именно. Я и не думал, что мне придётся использовать какую-нибудь из этих машинок. Впрочем, Изобель и без них справилась на «ура», – сказал Рэнкин и указал на оранжевые маркеры. – Видите, я обнаружил что-то здесь, чего-то там, но она уже отхватила себе самый вкусный кусок.

Малин махнул ему рукой на прощание и рысью побежал догонять Сен-Джона. Когда они подходили к площадке, Бонтьер отделилась от группы и выбежала навстречу, запихивая кирку за ремень и обтирая грязные руки о штаны. Она связала волосы в узел, а лицо и загорелые руки снова оказались заляпаны грязью.

– Я нашёл доктора, – застенчиво улыбнувшись, констатировал очевидное Сен-Джон.

– Большое спасибо, Christophe.

Хатч задумался, что может означать эта застенчивая улыбка. Вне всякого сомнения, Сен-Джон не может пасть новой жертвой чар Бонтьер, ведь так? Но, понял он, ничто иное не могло заставить историка оторваться от своих талмудов, чтобы в дождь рыться в грязи.

– Пойдём, – сказала она, хватая Малина за руку и утаскивая за собой к краю ямы. – Дорогу! – по-дружески рявкнула она на рабочих. – Доктор уже здесь. Дайте ему пройти.

– Что это? – изумлённо спросил Хатч, устремляя взор на грязный коричневый череп, торчащий из грязи – и на нечто похожее на две ноги и груду прочих древних костей.

– Могила пирата, – торжествующе объявила она. – Прыгай вниз, только ни на что не наступи!

– Так, значит, это и есть пациент, – сказал Хатч, осторожно спускаясь в перекопанный квадрат. Несколько секунд он с интересом рассматривал череп, а затем обратил внимание на остальные кости. – Или, точнее, пациенты.

– Pardon?[37]

Хатч поднял голову.

– Если у этого пирата не было двух правых ног, тогда здесь два скелета.

– Два? Но это же vachement bien![38] – воскликнула Бонтьер, радостно хлопая в ладоши.

– Они были убиты? – спросил Хатч.

– А это, monsieur le docteur, должны сказать вы.

Хатч опустился на колени и более тщательно осмотрел кости. Медная пряжка лежала на тазовых костях, несколько медных же пуговиц рассыпаны по останкам грудной клетки – вдоль ровной окантовки золотой нитью. Малин легонько и осторожно – чтобы не сдвинуть с места – постучал по черепу. Тот был повёрнут на бок, рот разинут нараспашку. Никаких очевидных патологий: ни отверстий от мушкетных пуль, ни переломов костей, ни рубцов от холодного оружия, ни иных следов насилия. Нет, невозможно сказать, что явилось причиной смерти – по крайней мере, пока не завершатся раскопки и кости не поднимут. С другой стороны, ясно, что тело похоронили торопливо, даже скорее швырнули в могилу: руки раскинулись в стороны, голова повёрнута, ноги изогнуты. Доктор несколько мгновений раздумывал, лежит ли второй скелет прямо под этим. А затем его взгляд внезапно приковал отблеск золота рядом с одной из ног.

– Что это? – негромко спросил он.

Небольшая кучка золотых монет и огромный драгоценный камень в оправе лежали наполовину в земле рядом с нижней частью голени. С них смахнули лишь тонкий слой почвы, чтобы сохранить драгоценности in situ[39].

Бонтьер звонко рассмеялась.

– Я как раз думала, когда ты обратишь на них внимание. Думаю, этот джентльмен держал мешочек в ботинке. Кстати, я и Christophe, мы их идентифицировали. Золотой мухур из Индии, две английские гинеи, французский луидор и четыре португальских крусадо. Все датируются до 1694-го. А камень – изумруд, вероятно, инков из Перу – с оправой в форме головы ягуара. Должно быть, он натёр пирату неслабую мозоль!

– Значит, вот оно, – выдохнул Хатч. – Первая порция сокровищ Эдварда Окхэма.

– Да, – ответила она несколько более сдержанно. – Теперь это факт.

Удерживая взор на компактной золотой кучке, стоящей немало само по себе, Малин чуть ли не спинным мозгом почувствовал странный зуд. То, что всегда казалось теорией, академическим вопросом, внезапно стало явью.

– А капитан об этом знает? – спросил он.

– Пока нет. Пойдём, здесь есть ещё кое-что.

Но доктор не мог отвести взгляда от яркого, насыщенного отблеска металла. Что именно, – подумал он, – так привлекает меня? В реакции человека на золото, видимо, имеется что-то атавистическое.

Стараясь отделаться от этой мысли, он выбрался из ямы.

– А сейчас ты должен посмотреть на сам лагерь пиратов! – воскликнула Бонтьер, просовывая руку ему под локоть. – Потому что он ещё более странный.

Они проследовали к очередному участку раскопок, расположенному в нескольких дюжинах ярдов левее. Смотреть было почти не на что: трава и дёрн убраны с площадки, быть может, в сотню квадратных ярдов – осталась лишь коричневая, плотная земля. Малин заметил несколько чёрных от древесного угля участков, где, очевидно, некогда горели костры – и множество круглых ямок, рассыпанных тут и там без какого-либо явного порядка. Бесчисленное множество пластиковых флажков торчало из земли, на каждом чёрным маркером выведен номер.

– Эти ямки, судя по всему, остались от палаток, – пояснила Бонтьер, – в которых жили рабочие, возводящие Водяной Колодец. Но только посмотри, что они оставили! Каждый флажок отмечает какой-нибудь предмет, а ведь мы работаем здесь лишь пару дней.

Она подвела Малина к дальнему краю барака, где было разложено огромное полотнище брезента. Она приподняла край, и Хатч с изумлением уставился на находки. Дюжины предметов лежали правильными рядами, их пронумеровали и снабдили ярлычками.

– Два кремнёвых пистолета, – указывая, перечисляла она. – Три кинжала, два абордажных меча, сабля, короткоствольное ружьё с раструбом. Ящик картечи, несколько мешочков мушкетных пуль. Дюжина песо, несколько серебряных тарелок, а ещё секстант и дюжина десятидюймовых корабельных пик.

Она подняла голову.

– Я ни разу в жизни не находила так много и так быстро. И потом, взгляни сюда, – попросила она, подняла золотую монету и вложила ему в руку. – Понятия не имею, сколько у тебя денег – но дублон, вроде этого, советую не потерять.