Глава 27

Разговор с Маршделом. – Сцена в столовой. – Мнение Флоры о трех письмах. – Восторг адмирала

Мы просто не можем описать те чувства, которые испытывал Генри Баннерворт, узнав о предательстве и бесчестии друга, каким он наивно считал Чарльза Голланда. Однако так уж получается, что благородных и образованных людей больше ранит не жуткий и злобный поступок чужака, а бессердечность близкого им человека, к которому они питали полное доверие. Подумать только! Еще каких-то несколько часов назад Генри мог бы поставить на кон свою жизнь за честь Чарльза Голланда – настолько он твердо верил в искренность его слов и обещаний.

Теперь же, смущенный до предела, юноша почти не сознавал, куда идет или, вернее, убегает. Закрывшись в спальной, он честно и с усердием попытался найти извинение для проступка Чарльза, но ему это не удалось. Действия Голланда с любой точки зрения представлялись воплощением самого бессердечного эгоизма, который Генри когда-либо встречал в своей жизни. А тон писем, написанных Чарльзом, еще больше отягощал моральное прегрешение, в котором он был виновен. Ах, лучше бы Голланд вообще не извинялся и не писал своих лицемерных посланий.

Более хладнокровного и бесчестного поступка нельзя было придумать. Выходило так, что Чарльз сомневался в реальности вампира и в его ужасных визитах к Флоре Баннерворт. Он без зазрения совести принимал доверие и уважение людей, восхвалявших его чувство чести, чтобы затем предать их и трусливо скрыться; тогда как истинная привязанность, которая не зависит ни от каких перемен, должна была держать его у ног любимой девушки.

Подобно какому-то хвастуну, который бахвалится геройством, но бежит в минуту опасности, если его просят показать свою так долго воспеваемую доблесть, Чарльз Голланд оставил прекрасную девушку – причем, в то время, когда она, к своему несчастью, еще более, чем прежде, полагалась на его любовь и верность. Генри знал, что брат сменил его на ночном дежурстве, но вопреки усталости и изнеможению он не мог заснуть, как ни старался. Юноша напрасно говорил себе: «Я должен забыть об этом недостойном человеке. Я уже сказал адмиралу Беллу, что презрение станет единственным чувством, которое сохранится во мне к его племяннику». Однако он вновь возвращался в мыслях к предательству Чарльза, и сон бежал от его печальных, покрасневших глаз.

Когда наступило утро, Генри поднялся с постели в таком же утомленном и возбужденном состоянии ума. Прежде всего он обсудил ситуацию с братом, и Джордж посоветовал ему рассказать о письмах мистеру Маршделу, поскольку тот разбирался в житейских делах гораздо лучше, чем любой из них. К тому же, друг семьи мог спокойно и рассудительно оценить обстоятельства, по поводу которых братья не имели, да и не могли иметь, объективного мнения.

– Хорошо, пусть будет так, – согласился Генри. – В конце концов, мы можем положиться на благоразумие мистера Маршдела.

Они тут же направились к нему, и когда Генри постучал в дверь спальной, Маршдел торопливо вышел на порог и встревоженно спросил, что случилось.

– Волноваться не о чем, – ответил Генри. – Мы пришли к вам для того, чтобы рассказать о событии, которое произошло этой ночью. Я думаю, оно вызовет у вас удивление.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Событие весьма досадное. Тем не менее, в каком-то отношении мы даже можем поздравить себя. Впрочем, лучше прочитайте эти два письма и выскажите нам свое беспристрастное мнение.

Генри передал Маршделу послания, адресованные ему и адмиралу. Тот прочитал их с заметным вниманием, но не выразил ни удивления, ни сожаления.

– Итак, мистер Маршдел, – спросил Генри, – что вы думаете о таком новом и неожиданном повороте в наших делах?

– Друзья, я не знаю, что вам сказать, – смущенно ответил Маршдел. – Не сомневаюсь, что эти письма и бегство Чарльза Голланда ввели вас в изумление.

– А разве вы не удивились?

– Я удивлен, но не так сильно, как вы. Фактически, я никогда не питал к Голланду дружеских чувств, и он знал об этом. Неплохо разбираясь в человеческой натуре, я часто с глубоким сожалением отмечаю те слабые черты характера, которые скрываются от глаз других людей. Должен признаться, что Чарльз Голланд всегда вызывал у меня неприязнь. И он понимал, что я вижу его насквозь. Вот почему он питал ко мне такую ненависть, которая, если вы помните, не раз проявлялась в ссорах и моментах враждебности.

– Маршдел! Вы удивляете меня!

– Я знал, что вы так скажете. Но разве вы забыли, что однажды, после ссоры с ним, я даже хотел уехать из вашего дома?

– Да, вы едва не уехали.

– В тот миг меня остановила только трезвость мысли. Обдумав ситуацию, я подавил свой гнев, который бы лет двадцать назад увлек меня в пучину безрассудных действий.

– Но почему вы не рассказали нам о ваших подозрениях? Мы могли бы как-то подготовиться к подобному событию.

– Прошу вас, войдите в мое положение и спросите себя, что бы вы сделали на моем месте. Подозрение – это странный вид чувств. Люди относятся к нему с таской не только, когда принимают его от других, но когда выражают подозрения сами. К тому же, любое суждение о каком-то человеке всегда может оказаться ошибочным.

– Верно.

– Такая возможность заставляет нас молчать, однако, заподозрив человека, мы начинаем присматриваться к нему. Например, мне не понравились в характере Голланда его краткие и неосознанные вспышки самомнения. Я понял, что ваш друг не такой уж благородный человек, каким он пытался предстать перед вами.

– И это предчувствие появилось у вас с самого начала?

– Да.

– Как странно!

– Согласен с вами. Однако моя интуиция не подвела меня, и, похоже, он испугался разоблачения. Да вы сами вспомните, как Голланд осторожно вел себя со мной. Но его трусливая маскировка не могла обмануть мою проницательность.

– И как я ничего не замечал?! – воскликнул Генри.

– Вы должны понять, что самую смертельную и глубокую ненависть у притворщика вызывает человек, заподозривший его в обмане, – продолжал Маршдел. – Лжецу претит, что кто-то видит тайные мотивы его бесчестного сердца.

– Я не могу винить вас за то, что вы не поделились с нами вашими сомнениями, – печально промолвил Генри. – Хотя я глубоко сожалею, что вы не сделали этого.

– Мой юный друг, – ответил Маршдел, – поверьте мне, я долго думал о такой возможности, но, не имея доказательств, решил промолчать.

– Ах, так?

– И потом, если бы я познакомил вас с моим мнением, то вы оказались бы в неловком положении. Вам пришлось бы или лицемерить с Чарльзом Голландом, храня наши сомнения в секрете, или открыто сказать ему, что он подозревается во лжи.

– Да, Маршдел, я должен признать, что вы поступили разумно. Что же нам делать?

– А разве надо что-то делать?

– Я хочу, чтобы Флора узнала об абсолютной бессердечности ее жениха. Надеюсь, девичья гордость поможет ей забыть о человеке, который так жестоко ее предал. – Ну что же? Это вполне уместное решение.

– Вы так считаете?

– Конечно.

– Вот еще одно письмо от Голланда. Оно адресовано моей сестре и поэтому осталось нераскрытым. Адмирал считает, что Флоре незачем читать его, поскольку текст оскорбит ее чувства. Однако я убежден в обратном и настаиваю на предъявлении ей еще одного доказательства измены. Пусть она увидит, каким был тот, кто клялся ей в верности и бескорыстной любви! Мне кажется, так будет лучше для Флоры.

– Генри, вы не могли придумать более разумного плана действий.

– Я рад, что вы согласны со мной.

– Любой трезвомыслящий человек поступил бы точно так же. И я надеюсь, адмирал, поразмышляв над этим вопросом, придет к такому же мнению.

– Тогда мы так и поступим. Возможно, Флора поначалу расстроится, но ее потрясение будет иметь и лечебный эффект. Узнав о худшем, она перестанет цепляться за ложные надежды. Увы! Рука судьбы опять прижала нас к земле. О Господи! Чем заслужили мы такие беды? И что может быть хуже, чем эта боль?

– Вы зря клянете свою судьбу, – сказал Маршдел. – На мой взгляд, она избавила вас от величайшего зла – от ложного друга.

– Да, это верно.

– Ступайте к Флоре. Убедите ее в любви тех, кто не имеет в своих сердцах ни лжи, ни лицемерия. Любому злу найдется утешение. Так пусть же она знает, что рядом с ней остаются люди, которые защитят ее в минуты опасности.

Произнося эти слова, мистер Маршдел едва не пылал от переполнявших его эмоций. Возможно, он не знал, как выразить свои чувства, и глубоко переживал за семейство Баннервортов, с которым был связан незыблемой дружбой. Склонив голову, он попытался скрыть румянец, появившийся на его симпатичном лице вопреки огромному самообладанию. А затем, когда благородное негодование этого мужественного человека на краткий миг прорвалось наружу, мистер Маршдел горестно воскликнул:

– Какой подлец! Он даже хуже, чем подлец! Уловками и обманом он зажег огонь любви в сердце юной и прекрасной девушки, а потом оставил ее в беде и обрек на сожаления о том, что она дала ему приют в своей душе. Бесчестный негодяй!

– Успокойтесь, мистер Маршдел, – сказал ему Джордж. – Я никогда не видел вас таким взволнованным.

– Извините меня, – ответил рассерженный мужчина. – Прошу прощения. Я обычный человек и действительно очень расстроился. Иногда мне просто не удается сдерживать чувства.

– Это гнев благородного человека.

– О, как я был глуп, когда хотел, но не рассказал вам о своих подозрениях. Меня никогда не подводит интуиция, однако в редких случаях, как в этот раз, я, к сожалению, не следую ее велениям.

– Мистер Маршдел, мы хотим побеседовать с Флорой. Не могли бы вы пройти с нами в столовую? Возможно, вы поможете нам утешить несчастную девушку после того, как она прочитает письмо.

– Хорошо, идемте. Но умоляю вас, сохраняйте спокойствие. И как можно меньше касайтесь этой болезненной темы – так будет лучше всего.

– Вы правы.

Маршдел торопливо накинул куртку, и трое мужчин направились в столовую, где бедной Флоре предстояло узнать о позорном бегстве ее жениха. Девушка уже сидела за столом. В последние дни она и Чарльз встречались здесь задолго до того, как приходили остальные домочадцы, однако этим утром, увы, ее возлюбленный запаздывал к столу.

Взглянув на лица братьев, она поняла, что случилась какая-то беда. Ее щеки побледнели, и Маршдел, заметив это, обратился к ней с горячей речью:

– Успокойтесь, Флора. Мы пришли сообщить вам о поступке, который вызвал у нас возмущение! Я верю, что он не породит у вас иных чувств, кроме благородного презрения.

– Брат, что все это значит? – спросила Флора, вырвав руку из ладоней Маршдела.

– Прежде чем приступать к разговору, я хочу дождаться адмирала Белла, – ответил Генри. – Это дело касается его не меньше, чем нас.

– Я уже здесь, – произнес адмирал, входя в столовую. – Я здесь, так что можете открывать огонь и не жалеть врага.

– А Чарльз? – спросила Флора. – Где мой Чарльз?

– Черт бы его побрал! – вскричал старик, не привыкший сдерживать свои чувства.

– Прошу вас, тише, сэр, – взмолился Генри. – И не злоупотребляйте бранью. Флора, вот три конверта. Как видишь, письмо, адресованное тебе, осталось нераскрытым. Однако мы хотим, чтобы ты прочитала все три послания и высказала нам свое суждение.

Побледнев, как мраморная статуя, Флора приняла письма из рук брата, затем положила два вскрытых конверта на стол и нервно распечатала третий, который был адресован ей. Генри с инстинктивной деликатностью отозвал мужчин к окну, чтобы сестра не стеснялась их взглядов. Но пока она читала текст, доказывавший ложь и притворство ее жениха, в столовую вошла мать семейства.

– Ах, деточка моя, – вскричала миссис Баннерворт, – ты вся дрожишь!

– Подождите, матушка, – ответила Флора. – Я хочу дочитать до конца.

Девушка дважды ознакомилась с каждым письмом, и когда последний лист выпал из ее пальцев, она воскликнула:

– О Господи! Что же может сравниться с этим несчастьем? Ах, Чарльз! Мой милый Чарльз!

– Флора! – гневно крикнул Генри, обернувшись к ней. – Достойно ли тебя такое поведение?

– О, небеса! Помогите мне вынести это!

– Не позорь фамилию, которую ты носишь! Пусть девичья гордость поддержит тебя!

– Я умоляю вас, мисс Баннерворт, – добави Маршдел. – Лучше дайте волю своему возмущении. Это вам поможет.

– Чарльз! Мой милый Чарльз! – продолжала звать девушка, в отчаянии заламывая руки.

– Флора! – со злостью оборвал ее Генри. – Твое поведение невыносимо! Оно приводит меня в бешенство!

– Брат! О чем ты говоришь? Ты, что, сошел с ума?

– А ты?

– О Господи! Да я была бы рада лишиться в этот миг рассудка.

– Ты прочитала его гнусные письма! И однако с безумной нежностью продолжаешь звать того, кто их написал?

– Да, – рыдая, ответила девушка. – С безумной нежностью. Какое точное сравнение. Я всегда буду с безумной нежностью произносить его имя! Ах, Чарльз! Мой милый Чарльз!

– Ушам своим не верю, – проворчал Маршдел.

– Это неистовство горя, – пояснил ему Джордж. – Хотя я тоже не ожидал такой реакции. Сестра, прошу тебя, одумайся!

– Одуматься? Ты прав. Поток тревожных мыслей сбил меня с толку, – ответила Флора. – Откуда пришли эти письма? Где вы нашли эти постыдные фальшивки?

– Фальшивки? – переспросил ее Генри и отступил назад, словно это слово хлестнуло его звонкой пощечиной.

– Да, фальшивки! – подтвердила Флора. – Но что стало с Чарльзом? Неужели он убит каким-то тайным врагом, который послал вам эти грязные подделки? О, Чарльз! Я не могу поверить, что ты потерян для меня навсегда!

– Великий Боже! – вскричал Генри. – Как я мог так ошибиться?

– Мне кажется, вы сходите с ума! – заметил мистер Маршдел.

– Подождите, – рявкнул адмирал. – Позвольте мне поговорить с мисс Баннерворт.

Он живо растолкал собравшихся мужчин по сторонам и приблизился к Флоре. Взяв в руки ее тонкую ладонь, адмирал обратился к ней ласковым голосом:

– Посмотрите на меня, моя дорогая. Я старый человек. Я достаточно стар, чтобы быть вашим дедушкой, поэтому вы можете спокойно смотреть мне в глаза. Мое милое дитя, я хочу задать вам один вопрос.

Флора приподняла голову и взглянула на обветренное лицо адмирала. Какой разительный контраст создавали эти два человека! Юная прекрасная девушка, с небольшими, почти детскими руками, абсолютно скрытыми в ладонях старого моряка, и грозный адмирал, чьи жесткие морщины разительно отличались от белой и гладкой кожи Флоры.

– Скажите, – произнес старик, – вы прочитали эти… письма?

– Да, прочитала, сэр.

– И что вы о них думаете?

– Они написаны не Чарльзом. Ваш племянник не имеет к ним никакого отношения.

Казалось, что по телу адмирала прокатилась дрожь. Он попытался что-то сказать, но ни слова не сорвалось с его уст. Старик лишь яростно затряс руки девушки, пока не понял, что делает ей больно. И тогда, прежде чем Флора догадалась о его намерении, он поцеловал ее в щеку и воскликнул:

– Благослови вас Господь! Вы самое чудесное создание на белом свете. А я самый круглый идиот. Конечно, эти письма не от Чарльза. Он не мог написать такую дрянь, и мне ужасно стыдно, что я поверил этим позорным фальшивкам. Прожил такую жизнь, а попался, как мальчишка!

– Ах, сэр, – ответила Флора, которую, похоже, не смутил поцелуй старика, – неужели вы могли поверить, что эти послания пришли от него? Нет, их писал какой-то хитрый и злобный зверь о двух ногах. Но где же Чарльз? Нам надо найти его, если он жив. А если моего возлюбленного убили те, кто подметными письмами пытался лишить его чести – которая, видит Бог, неотъемлема от благородного сердца Чарльза – то во имя святого правосудия найдите их, сэр. Я умоляю вас, найдите!

– Не беспокойтесь! Я найду и Чарльза, и этих мерзавцев! Он мой племянник. А вы лучшая девушка на свете, благослови вас Господь. Он любит вас по-прежнему, Флора. И если мой мальчик еще не в могиле – несчастное дитя! – то он скажет вам, что в глаза не видел этих позорных писем.

– Значит, вы будете искать его? – спросила Флора, и слезы хлынули по ее бледным щекам. – Я в этом деле могу полагаться только на вас. Вы один поверили в его невиновность. И пусть теперь все люди в мире говорят, что Чарльз способен на измену, мы так не будем думать и ответим им: «Нет!»

– Да пусть я сдохну, если мы так не поступим!

Все это время Генри сидел за столом, закрыв лицо руками. Скорее всего, он находился в каком-то оцепенении. Однако адмирал привел его в чувство дружеским тычком под ребра.

– Ну, что вы теперь скажете, приятель? – возбужденно спросил старик. – Будь я проклят, если ситуация не изменилась.

– Бог свидетель, я не знаю, что и думать, – ответил юный Баннерворт. – Мое сердце подсказывает, что вы с Флорой правы, и Чарльз Голланд не писал этих писем.

– Я знал, что вы так скажете, мой мальчик! Потому что иначе вы поступить не могли. Но теперь, когда мы снова на хвосте у правды, давайте выясним, каким путем ушел наш враг. Нам следует отправиться за ним в погоню.

– Мистер Маршдел, а что же вы молчите? – спросил Джордж у притихшего джентльмена.

– Молю вас извинить меня, – последовал ответ. – Я не хотел бы сейчас высказываться по данному поводу.

– Почему? – взревел адмирал. – Что вы этим хотите сказать?

– Только то, что я сказал!

– Черт! У нас на флоте тоже был парень, который никогда не выражал своего мнения. Зато, когда случалась неприятность, этот тип всегда говорил, что именно так он и думал.

– Я не служил на флоте, сэр, – холодным тоном ответил Маршдел.

– А кто тут говорит, что вы служили? Пожав плечами, Маршдел отвернулся.

– Впрочем, меня не волнует чье-либо мнение, – добавил адмирал. – Я знаю теперь, что прав, и безмерно благодарен Флоре за ее добрые чувства к моему племяннику. Ради него она готова выступить против целого мира. Если бы я не был стариком, то отправился бы на любую широту под солнцем, лишь бы встретить еще одну такую девушку.