Поезд остановился, и в открытые двери вагона ворвался шум вокзала.
      Андрей посмотрел на часы – литерный прибыл вовремя. Он застегнул верхнюю пуговицу кителя и поднялся.
      В купе вошел пожилой подтянутый проводник:
      – Конечная станция! Давайте-ка, товарищ, я вам помогу.
      Андрей кивнул.
      С трудом поднимая огромный чемодан, проводник беспомощно поглядел на походный сундучок.
      – Не беспокойтесь, – перехватил его взгляд Андрей, – с этим я справлюсь сам.
      На перроне он пожал проводнику сухую крепкую ладонь и поблагодарил. «Сунуть ему монету? Не стоит, железнодорожник, похоже, сознательный, не шкурник какой-нибудь», – подумал Андрей.
      Рядом вырос бородатый носильщик со сверкающей бляхой на белом переднике. Взглядом знатока окинул хромовые сапоги, заметил и орден Красного Знамени. Тут же сделав унтер-офицерские глаза, гаркнул:
      – Куда прикажете, товарищ?
      – К извозчику.
      На вокзале – обыкновенная суета: потоки пассажиров, зазывалы-лоточники, темные личности в надвинутых на глаза кепи, и юркие беспризорники в фантастических одеждах. Там и сям – ошарашенные сутолокой крестьяне. Мерной походкой разрезали людское море милиционеры.
      Андрей старался не упустить из виду своего вожатого. Тот, нагруженный вещами, привычно пробивался сквозь толпу:
      – Дорогу! Дорогу, граждане-товарищи-трудящиеся!
      Наконец вышли на площадь, забитую до отказа ломовиками и лихачами. Изредка попадались крестьянские подводы и автомобили. Пахло свежим навозом и пирогами (очевидно, рядом была пекарня).
      Носильщик остановился возле рыжего рысака, впряженного в свежевыкрашенную пролетку. На козлах восседал усатый молодец в заломленном на ухо картузе.
      – Доброго здоровьичка, товарищ комиссар! – поприветствовал Андрея извозчик, спрыгивая на землю и принимаясь за вещи. – Куда поедем? Много не запрошу: комиссарам нынче – по льготной цене.
      Андрей расплатился с носильщиком, уселся в экипаж и, усмехнувшись, спросил:
      – Так уж комиссар?
      – Да, чай, не нэпман! Орден у вас – похлеще мандата будет, ясное дело – комиссар, – взбираясь на облучок, рассмеялся извозчик. – Френч опять же аглицкий, я их на деникинцах видал. Сейчас такового покроя не найти… Н-но! Пошел, кормилец!.. Издалека прибыли?
      – Бойкий ты мужик, – Андрей глядел в его голубую бумазейную спину. – Отвези меня в гостиницу, поближе к центру, в недорогую, но и не дрянную.
      – Сделаем, дорогой товарищ, в ажуре. Апартаменты вам предоставим сносные и без клопов.
 

* * *

 
      Пролетка выехала на привокзальную площадь. Экипажи и автомобили двигались по кругу, огибая небольшую часовню с барельефом над входом. Андрей с интересом разглядывал лепнину, на которой были изображены русские солдаты, попиравшие ногами огромный полумесяц. Пониже барельефа помещалась надпись: «Свhтлой памяти губернскихъ ополченцевъ, погибшихъ в турецкой кампанiи 1877-1878 гг.»
      «Хорошо еще этих не тронули, не соскоблили вместе с часовенкой», – подумал Андрей. Вспомнился смотр войск зимой девятнадцатого. Застывшие на плацу полки укутывал непрерывно идущий снег – точно благословляя белое воинство на последний бой. Вдоль строя медленно шел адмирал Колчак: с бледным, будто выбитым из мрамора лицом – уже обреченный герой…
      Извозчик подстегнул рысака и повернул на узенькую улицу, мощенную позеленевшим от времени булыжником. Движение здесь было оживленным. То и дело случались заторы. Возница Андрея тем не менее оказался весьма ловким и лихо обгонял телеги с поклажей и даже нерасторопные автомобили.
      По обе стороны высились обшарпанные здания с давно не мытыми окнами.
      – Скажи-ка, милейший! – возобновил разговор Андрей. – Что это за строения?
      – Эн-то? – лихач ткнул кнутовищем влево. – Депо. А справа – завод «Красный ленинец», бывший «Бехметьев металлургический».
      – Ты, братец, рассказывай о своем городе, я в долгу не останусь, – предложил Андрей.
      Извозчик заметно оживился:
      – С удовольствием, дорогой товарищ!.. М-м.
      К примеру, улица эта завсегда в народе звалась Свинячьей, хотя властями именовалась Привокзальным трактом. Сейчас – Рабочая улица. Так вот, грязи, скажу я вам, тут было – во! – Возница провел большим пальцем по горлу. – По весне такого намесят! Аж лошади тонут.
      – Эка ты, братец, хватил! – рассмеялся Андрей.
      – Да чтоб мне сдохнуть, – заверил извозчик. – У съезда-то с Каменного моста в распутицу – трясина, прямо как на болоте. Года три назад там лошадь и потонула. Власти, конечно, субботник организовали, согнали активистов с тачками да лопатами.
      Пролетка проехала каменный мост, и дорогу обступили безликие фабричные бараки. Во дворах – разноцветные бельевые паруса и детвора.
      Извозчик продолжал рассказ:
      – Мост, что перевалили, и есть Каменный. За ним – слобода, рабочий квартал, прямо – Старая застава, посад и городской базар. Налево дорога идет к реке, там – порт и пристань.
      Мимо проплывали мещанские домики посада – деревянные и кирпичные, с глухими заборами и зелеными палисадами. Тротуарных панелей на посаде не было – прохожие брели по пыльной обочине. Водопровода, похоже, тоже не знали – хозяйки толпились у колодцев. С гиканьем проносились стайки босоногих мальчишек. Кое-где из открытых окон гнусавил граммофон. Там и сям торчали над заборами голубятни. Откуда-то возникла баба с ведром и без церемоний выплеснула под колеса пролетки густые помои.
      Улица стала шире, показались церковные купола за монастырской стеной. У ворот обители шумел рынок.
      – Во, базар! – объявил извозчик и потянул носом. – Ворочается, муравейник-то!
      Вокруг островков прилавков, будок и возов бурлило и перекатывалось людское море. Все было заставлено разного рода трактирами, закусочными и харчевнями под открытым небом. Приграничным валом возвышались безобразные кучи мусора.
      – А сейчас мы вкатимся аккурат на Губернскую, нынче Советскую улицу, – пояснил возница.
      Колеса застучали по булыжной мостовой, показались добротные купеческие особнячки и общественные здания.
      – Вона Госбанк, а супротив него – Совет, бывшее Земское собрание, – продолжал экскурс лихач. Размерами и колоннадой банк напомнил Андрею питерскую Биржу.
      Здесь пришлось пропустить трамвай – рельсы пересекали дорогу. В двух вагонах – страдающие от тесноты люди с воздетыми к поручням руками.
      Поскрипывая рессорами и покачиваясь, пролетка переехала линию и покатила вдоль длинных одноэтажных рядов с многочисленными арочками. Под каждой – вход в лавку, над дверями – аляповатые вывески: «Хомуты», «Гардеробы на любой вкус», «Скобяные товары», «Москательня», «Мука и крупы».
      – Нерытьевские магазины,– объяснил извозчик. – Почитай, лет сто торгуют. Зажиточная семья…
      Народ у рядов переходил от арочки к арочке, от лавки к лавке, прикидывая, где бы не обидно оставить красненькие советские червонцы.
      – …Обедали они, Нерытьевы-то, завсегда в «Лондоне», лучшей ресторации. А вон она, за углом виднеется!.. Справа – театра старая, через три дома, в особняке бывшего градоначальства – Губком.
      Несомненно, театр был творением земщины шестидесятых годов прошлого века – низенький, с забавными полукружиями фронтона, типично провинциальный.
      Выше магазинов, выше вывесок и рекламы, где-то между окон верхних этажей – власть кумача. Различные лозунги напоминали, что это все же Советская Россия.
      Над парадными учреждений – портреты, – в основном Ленина и Троцкого, попадались и незнакомые, очевидно местных вождей.
      Незаметно строения расступились – и открылось обширное пространство с постаментом без памятника на нем.
      – Главная площадь! – оповестил извозчик.
      – Кого убрали? – спросил Андрей.
      – С камня-то? Императора Александра, который Освободителем был. Скоро, говорят, Ленина поставят. Как зимою преставился вождь, так власти и решили его изваять и сюда водрузить, завместо старого царя. Прости, Господи! – лихач перекрестился на храм без креста в глубине площади.
      У собора – традиционные старушки-монашки, как символ бренности всех социальных перемен. Наверное, они так же не удивлялись шествию по городу ватаги Ивана Болотникова лет триста назад, как не удивились и недавнему маршу бравых красноармейских эскадронов.
      На перекрестках Андрей читал обновленные названия улиц. Ах, любой город имеет улицы Ленина, Рыкова и Маркса! Большевики – признанные знатоки переименований, – у улиц не должно быть случайных названий. Желательно, чтобы у улицы было лицо. И не какое-нибудь, а знаменитое и ответственное за судьбы народа и, конечно, за эту маленькую улицу тоже. Логично! Привычные Каретные переулки, Живодерные тупики и Зеленые вражки теперь получили персональных патронов.
      Пролетка повернула на некую Красногвардейскую, проехала сажен полтораста и остановилась у чистенького двухэтажного домика с крохотными балкончиками. Над парадным синими буквами возвещалось: «Гостиница товарищества Барановых».
      – Приехали, – объявил извозчик. – Изволите осмотреть апартаменты?
      Андрей вышел из пролетки:
      – Пойдем, посмотрим твои апартаменты.
 

* * *

 
      За гостиничной конторкой их встретил хозяин – полноватый человек в поддевке, лет сорока пяти.
      «Бороду бы ему на расчес да проборчик – вылитый купчина», – подумал Андрей.
      – Мое почтенье, Василья Палыч! – приветствовал хозяина извозчик. – Вот, постояльца привез, благоволите!
      – Здравствуй, Терентий, – улыбчиво поклонился Василий Павлович и посмотрел на прибывшего. – Номерочек?
      – Хотелось бы взглянуть, – кивнул Андрей.
      – Извольте, товарищ, на втором этаже – лучшие комнаты. Прошу!
      Номер оказался вполне приличный, однако и стоил полтора рубля.
      Поблагодарив извозчика за экскурсию, Андрей выделил ему полтинник. Возница поклонился и отправился восвояси.
      Андрей вернулся к конторке для регистрации. Покуда Василий Павлович старательно переписывал из документов анкетные данные, Андрей раздумывал о том, что бы ему предпринять дальше. Наконец поинтересовался, есть ли в гостинице телефон.
      – Непременно. Пожалуйста! – оторвался от записей хозяин и вытащил из стола английский аппарат с золочеными рожками.
      – Мне надобно позвонить в приемную губисполкома. Можете дать номер? – спросил Андрей.
      – Попытаюсь. Момент!
      Хозяин пошарил в ящике стола и извлек телефонную книгу серенького цвета.
      – Губ-ис-пол-ком… – бормотал Василий Павлович, перелистывая страницы. – Так! Есть приемная, извольте.
      Андрей проследил за его пальцем и снял трубку:
      – Барышня, два-одиннадцать, будьте любезны.
      В трубке заскрипело, и молодой голос отчеканил:
      – Помощник предгубисполкома Свищов слушает!
      Глубоко вздохнув, Андрей твердо произнес:
      – Говорит комэск Рябинин. Я прибыл из Забайкалья, с китайской границы. Необходимо встретиться с товарищем предгубисполкома. Как мне оформить пропуск?
      Андрей решил, что начал неплохо. На другом конце провода помолчали.
      – С границы?.. – проговорил наконец голос. – Вы сегодня хотели бы увидеться с товарищем Платоновым?
      – Да.
      Трубка размышляла:
      – На сегодня запланировано много дел. Могу найти вам пять минут перед хозактивом. На без десяти три вас устроит?
      – Вполне.
      – Повторите вашу фамилию.
      – Рябинин Андрей Николаевич.
      – Принято! Получите разрешение в «Пропускном отделе» и, прошу вас, – не опаздывайте!
      Трубка щелкнула и зазвенела короткими гудками.
      Андрей посмотрел на часы – до встречи с предгубисполкома оставалось почти два часа. Было время не спеша пообедать.

      Губисполком располагался во внушительном сером здании бывшего Дворянского собрания на Главной площади. У парадного подъезда – десяток автомобилей, пара мотоциклеток и вереница экипажей. Разомлевший на майском солнцепеке милиционер прохаживался по тротуару. Заметив человека в военной форме с боевым орденом, он подобрался и отдал честь.
      В полутемном прохладном вестибюле Андрей без труда отыскал табличку «Пропускной отдел» и подошел к зарешеченному окну.
      За полукруглым проемом – молоденькая круглолицая девушка: подстриженные по последней моде волосы, темно-синее суконное платье, похожее на платье гимназисток, и КИМовский значок на груди.
      – Мне заказан пропуск к товарищу Платонову, – сказал Андрей и протянул документы.
      Девушка взглянула на фамилию, проверила свои записи и вернула документ вместе с пропуском:
      – Приемная на втором этаже. Найдете Свищова, он проводит к товарищу предгубисполкома.
      У широкой мраморной лестницы Андрей предъявил пропуск красноармейцу с винтовкой и начал подниматься на второй этаж.
      Лестница напоминала о монументальности архитектурного стиля былой эпохи и наплевательском отношении к этой монументальности и стилю во времена новые. Гордый и величественный когда-то мрамор имел жалкий вид по причине крайней загрязненности.
      Отыскать приемную не составило труда – в нее вели распахнутые настежь двери красного дерева.
      В огромной комнате стоял подобающий стол, за которым сидел худощавый молодой человек в светлом клетчатом костюме. Вид он имел деловитый, на лице – излишнее усердие. Молодой человек то и дело отвечал на звонки четырех телефонных аппаратов, делал записи в конторской книге и давал указания машинисткам и рассыльным. Машинистки стучали на расхлябанных «Ундервудах» и, казалось, не обращали внимания на распоряжения молодого человека. Рассыльные, ожидавшие приказа на кожаных диванах, получив указание, вскакивали и уносились прочь. Кроме того, в приемной находилось еще несколько посетителей, обреченно сидевших на стульях и в креслах. Они то и дело бросали усталые взгляды на плотно прикрытую дверь справа от молодого человека, где на куске картона красными буквами было выведено:
      Предгубисполкома тов. Платонов Н.И.
 
      Андрей приблизился к столу «повелителя приемной», дождался, когда очередная телефонная трубка опустится на рычаги, и строго спросил:
      – Товарищ Свищов?
      Молодой человек поднял на Андрея скорбные светло-зеленые глаза, перевел их на орден Красного Знамени и участливо ответил:
      – Да?
      – Я телефонировал вам часа два назад. Моя фамилия Рябинин.
      Свищов углубился в гроссбух.
      – Есть Рябинин! Записаны на четырнадцать пятьдесят пять. Подождите.
      Он сорвался с места и исчез за заветной дверью. Появившись через минуту, Свищов оповестил:
      – Заходите – не более пяти минут!
 

* * *

 
      В просторном кабинете, за двухтумбовым бегемотоподобным столом Андрея ждал предгубисполкома Платонов – лысоватый человек средних лет, в белой летней гимнастерке.
      Андрей щелкнул каблуками, отдал честь и отрапортовал:
      – Командир эскадрона Рябинин, прибыл в ваше распоряжение.
      Платонов в удивлении поднял брови. Андрей подошел к столу, достал из кармана пачку документов и положил их перед председателем губисполкома. Внимательно рассмотрев каждую бумагу, Платонов проговорил:
      – Та-ак! Следовательно, вы командовали эскадроном, награждены орденом, уволены медкомиссией из армии по ранению и направлены к нам… Хм. А я-то думал – у вас деловая командировка…
      Платонов помолчал.
      – Прошу прощения за то, что оторвал вас от забот по личному делу, – немного смутился Андрей.
      – Почему же! – усмехнулся Платонов. – Сразу видно напористого кавалериста! В нашей стране пока безработица, мест не хватает, но вы – орденоносец… – он заглянул в бумаги, -… комсомолец с восемнадцатого года. Опять же, рекомендация командарма Блюхера имеется… Только почему наш город?
      – Видите ли, все мои родственники погибли в гражданскую, здесь проживала тетка, сестра матери; думал, найду, но и о ней, как оказалось, нет вестей, – пояснил Андрей.
      Председатель покивал головой:
      – Да-а, нелегко складываются судьбы… А что за ранение у вас? Тяжелое?
      – Получил ранение головы в бою на границе. Но работать смогу.
      Платонов полистал документы:
      – Что сказать? Опытных, преданных партии кадров не хватает. Дел невпроворот – индустрию поднимать нужно… Как вы отнесетесь к идее – послать вас командовать одним из цехов машиностроительного комбината?
      – Что ж? Будет указание – попробую.
      Платонов поднялся из-за стола и подошел к Андрею:
      – Мы возрождаем завод «Красный ленинец», у них там нет начальника столярного производства. Рискнете?
      – Так точно.
      – Вот это по-большевистски! – обрадовался Платонов. – Сейчас же на хозактиве согласую ваше назначение с Трофимовым – это директор завода.
      «"По-большевистски!" Достойный белогвардейского офицера комплимент!» – подумал Андрей.
      Предгубисполкома обратился к телефону, поднял трубку и приказал:
      – Свищов! Выпиши-ка мандат на имя Рябинина Андрея Николаевича о назначении его начальником столярного цеха к Трофимову, да, на «Красный ленинец», – он оторвался от трубки. – Вы где остановились?
      – В гостинице.
      – Нэпманскую мошну пополняете? Не дело! Свищов! Отпиши Лаптеву, пусть подыщет товарищу Рябинину квартиру, и – срочно!.. Да, я иду на хозактив, а ты с Рябининым – на завод, покажешь там, что и как, с людьми познакомишь. А за себя Миронову оставь, давай! – Платонов повесил трубку. – Свищов все организует, он парень шустрый. Вечером познакомитесь с Трофимовым – дельный мужик, из старых партийцев.
      Он подал Андрею руку:
      – Удачи, Рябинин! Придет время – спросим об успехах.
 

* * *

 
      Свищов и вправду оказался шустрым малым – молниеносно оформил бумаги и отдал распоряжение насчет квартиры.
      – Теперь идемте на завод, – объявил он, натягивая картуз.
      Они вышли из здания и направились вниз по Губернской. По улице двигался поток совработников – мужчин в толстовках с портфелями в руках и строго одетых женщин с папками под мышкой. Они спешили по делам службы – на собрания, заседания, в комиссии и на встречи с начальством. Они пребывали в привычном, вполне рабочем настроении: на ходу перебрасывались фразами со знакомыми, закусывали бутербродами и покупали у мальчишек-разносчиков газеты.
      Устроенные, знающие свое место люди… Андрей подумал, что и у него жизнь налаживается – получена работа, обещали дать квартиру. На душе стало радостно, он улыбнулся и ускорил шаг.
      Подобное настроение было летом шестнадцатого, перед отправкой на фронт.
      …Последнее лето и последние радости. Новенькая форма, хрустящая пахучая портупея. Уголком глаза видится сверкающая звездочка на золотом погоне.
      А в голове еще шумит после выпускной юнкерской попойки… Эх, какое горделивое светлое счастье распирало грудь! Впереди – сражения и подвиги во имя Отечества, славная победа (а как же иначе?), мундир в орденах и карьера!..
      Кстати, о мундире. Поначалу грубый фельдфебель повалил его, своего командира, в грязную воронку и, тыча пальцем в заляпанный китель, кричал: «Снарядам и пулям, ваш-бродие, кланяться не зазорно!»; а года полтора спустя он сам швырнул в канаву зеленые, пропахшие порохом боевые погоны. Снарядам и пулям он теперь не кланялся – поклониться пришлось его величеству народу русскому…
      Свищов отвлек Андрея от воспоминаний:
      – Вы не устали с дороги, товарищ Рябинин? Можно поехать на трамвае.
      Андрей посмотрел на серьезное, но простодушное лицо Свищова, на конопатый нос и выбивающиеся из-под картуза рыжеватые пряди.
      – Свищов, вас как зовут?
      – Коля, Николай.
      – Вот что, Коля, давай-ка на «ты». Зови меня Андреем. А на трамвае мы не поедем – пойдем пешком, погода сегодня чудная, да и трамваи у вас в городе слишком переполнены, я видел.
      Свищов улыбнулся и кивнул:
      – Пешком так пешком, товарищ Андрей! Трамваи у нас, точно, битком набиты, мало у нас пока трамваев. Скоро будет побольше – принято постановление о покупке целых трех штук!
      – Коля, расскажи лучше о заводе «Красный ленинец», – прервал его Рябинин.
      Свищов запальчиво взмахнул рукой:
      – О-о! «Ленинец» – это флагман!
      – Флагман?
      – Ну, флагман индустрии, самый большой завод в городе. На нем до революции, почитай, человек пятьсот работало. Там была большая разруха, запустение, многое оборудование разграбили во время войны. Но работа возобновилась, начали восстановление. Партсекретарь, товарищ Михеев, – крепкий большевик. Как начнет говорить – заслушаешься! Он был делегатом Восьмого съезда партии, встречался с Лениным! Комса тоже на «Ленинце» мощная – пятьдесят человек. Рулит ячейкой Санька Самыгин, ох, веселый парень, фронтовик, воевал с Врангелем. Девчонок на заводе мало – ячейка мужицкая. Тебе там хорошо будет. Они недавно знаешь, какой диспут с оппозицией устроили? Сражение! Ванька Лабутный как вышел, как начал троцкистов клеймить! И все ленинскими цитатами по памяти! Они – слово, а он – цитату; они опять за свое, а Ванька их цитатой – хрясь! Вот голова, не смотри, что только вчера читать научился. Зато в школе политграмоты был лучшим…
      Андрей обреченно поглядывал по сторонам. Дослушав про Лабутного, быстро спросил:
      – Коля, нам далеко еще?
      – Пришли уже, сейчас срежем по улице товарища Луцкого, пять минут – и на заводе! – поспешил заверить Свищов.
      – Кто такой Луцкий? – поинтересовался Рябинин.
      – О-о! Товарищ Луцкий – наш секретарь губкома. В гражданскую…
      Вполуха слушая рассказ Свищова, Андрей вспомнил, что где-то читал о Луцком.
      Они перешли Каменный мост и свернули налево, в сторону мрачных бараков. Одно из строений носило следы недавнего пожара. Рябинин прервал монолог «о товарище Луцком»:
      – Коля, давно пожар случился?
      Свищов забыл о секретаре губкома и ответил:
      – Намедни. У жиганов в этом доме склад награбленного был. Как выследили их угрозыск и ГПУ, налетчики и давай стрелять, не захотели добром сдаться. И уж не знаю как, но только загорелся дом во время перестрелки. Так все вещички и сгорели.
      – А люди?
      – Какие люди? Жиганье? Поубивали их чекисты.
      Они помолчали. Глядя на пепелище, Андрей спросил:
      – Много бандитов в городе?
      – Хватает, – вздохнул Свищов. – И налетчиков, и воров, и жулья всякого предостаточно.
      Впереди показались металлические ворота с вывеской:
       МАШИНОСТРОИТЕЛЬНЫЙ ЗАВОД
        «КРАСНЫЙ ЛЕНИНЕЦ»

      Заводоуправление находилось в двухэтажном здании красного кирпича, чем-то напоминавшем крепость. На фронтоне – заржавевшие цифры: «1888» – дата основания завода.
      Свищов и Андрей поднялись на второй этаж по железной решетчатой лестнице. Здесь располагалась администрация – на выкрашенных коричневой краской дверях поочередно значилось: «Председатель завкома профсоюза металлистов», «Ячейка РКСМ», «Директор», «Гл. инженер».
      Свищов остановился перед последней дверью:
      – Сначала сюда. Директор на хозактиве, покамест побеседуйте с главным инженером. Зовут его Бехметьев, буржуазный спец.
      – Бехметьев? Что, бывший хозяин? – удивился Андрей.
      – Не хозяин, его младший брат. Хозяин-то в Париже. А этот поначалу тоже был в деле, да промотал свою долю. Так и работал инженером при брате-хозяине. Братец-то суровый был, мне мать рассказывала, сам не помню – тогда я еще пацаненком бегал.
      – Очень интересно! – покачал головой Андрей и отворил дверь.
      В скромно обставленном кабинете, во главе длинного стола, заваленного трубками чертежей, восседал крупный человек лет пятидесяти.
      – Разрешите? – спросил Андрей.
      Главный инженер кивнул.
      – Здравия желаю! – по-военному поприветствовал его Рябинин и, приблизившись, протянул мандат губисполкома.
      – Присаживайтесь, в ногах правды нету, – бросил хозяин кабинета и принялся читать мандат.
      Андрей с интересом разглядывал этот осколок минувшего: лицо неглупое, породистое, безвольное и усталое; аккуратно подстриженные усики и бородка с легкой сединой, пухлые руки и чистые ногти.
      Бехметьев дочитал мандат до конца и проговорил густым баритоном:
      – Ну-с, давайте знакомиться. Величать меня Павлом Ивановичем, ваше имя-отчество я прочитал. Вас назначают начальником столярного цеха, отсюда резонный вопрос: на производстве работать приходилось?
      – Нет, я в армии с шестнадцатого года, – пожал плечами Андрей.
      – Офицер? – быстро спросил Бехметьев.
      – Был. А что, похож? – нахмурился Рябинин.
      – Похож. Закалку старой армии никакими социальными катаклизмами не выведешь, – усмехнулся главный инженер.
      – Простите, гражданин Бехметьев, но социальные катаклизмы – не средство для выведения крыс, – поклонился Андрей.
      Бехметьев примирительно замахал руками:
      – Ну-ну, не беспокойтесь! Я не стремился оскорбить вас. А звать меня прошу Павлом Ивановичем… У вас какое образование?
      – Закончил гимназию, два курса университета и фронт, – сухо ответил Андрей.
      – Превосходно, – удовлетворенно закивал Бехметьев. – Гимназия и начатки университетских знаний – все лучше, чем ничего. Какой, простите, факультет?
      – Историко-филологический.
      Бехметьев поднял брови, поглядел на орден и пробормотал в бороду:
      – Г-мм… Неисповедимы пути Твои… – И добавил громче: – Ну да будет с ним, с образованием.
      Он поднялся и явил Андрею гигантский рост и обширный живот, обтянутый серой жилеткой.
      – Я введу вас, Андрей Николаевич, в курс дела. – Бехметьев покрутил пальцами у живота и прошелся вдоль стола. – Завод наш образован тридцать шесть лет назад Савелием Ивановичем Бехметьевым. Я, как вы понимаете, его единоутробный брат, лояльный к Советской власти, служу на предприятии главным инженером. Завод выпускает сельхозмашины и инвентарь: косилки, жатки, плуги, бороны, лопаты, грабли, даже подковы. Разрабатывается сеялка нового типа. Месяца за три до Октябрьской революции брат мой закупил оборудование для столярного цеха, американское. После переворота станки и механизмы запрятали невесть куда. Во время диктатуры завкома и бесхозяйственного рабочего контроля многое растащили. Теперь эта практика признана вашей партией пагубной, и наконец-то пытаются по уму наладить экономику… Так вот! Эти американские станки мы случайно обнаружили замурованными в подвале одного из цехов. Спасибо Савелию, постарался сохранить, хитрец! Мы начали монтаж столярного производства для удовлетворения собственных нужд в литейных моделях и помощи селу деревянными изделиями. Обученных кадров не хватает – трудится, в основном, демобилизованная молодежь и старики. Профессиональных рабочих мы так с гражданской и не дождались… Гм-да. Из шести цехов функционируют три, остальные пытаемся запустить.
      В вашем ведении будет двадцать девять рабочих, два мастера и табельщик. Старший мастер Сергунов – грамотный человек, из старых кадров, по-вашему, разумеется, неблагонадежный, но работник отменный. Одним грешен – пьет много, подлец.
      Бехметьев отодвинул стул и сел напротив Андрея:
      – Хорошо, что вы человек военный, быть может, сумеете навести порядок, укрепить дисциплину. Подробнее рассказывать не стоит – увидите своими глазами. Хотелось бы, Андрей Николаевич, работать дружно, рука об руку.
      Он протянул Андрею его мандат.
      – Все, что смогу, сделаю, Павел Иванович. Куда мне прикажете дальше? – поднимаясь из-за стола, ответил Рябинин.
      – Дождитесь директора, – развел руками Бехметьев и откланялся. – Приятно было познакомиться.
 

* * *

 
      На подоконнике, покуривая, сидел Свищов. Увидев Рябинина, он соскочил:
      – Ну как? Вредный главный спец?
      – Отчего же вредный? Вполне нормальный, порядочный человек, – ответил Андрей и, взяв Свищова за пуговицу, добавил: – Спецов, Коля, партия призвала поднимать народное хозяйство, и с ними надобно считаться!
      Коля махнул рукой:
      – Директор приехал, пойдем!
      Приемная «красного директора» Трофимова выделялась дубовыми панелями и молоденькой секретаршей Танечкой. Тряхнув искусственными кудряшками, она поприветствовала Андрея:
      – А-а, товарищ Рябинин! Директор вас ждет, – Танечка кивнула на обитую кожей дверь.
      Взявшись за медную ручку, Андрей посмотрел на русые пряди секретарши и подумал: «На ночь на бумажки накручивает… И к чему это я?»
      У директора – добротная мебель, белые шторы на окнах, шкафы с книгами. Трофимов поднялся навстречу Андрею, улыбнулся приветливо и крепко пожал руку:
      – Таким я вас и представлял. Звать меня Николай Николаевичем. Прошу садиться.
      Красному директору – лет сорок семь, бодрый, седовласый, среднего роста, не толстый и не худой. Внешность не интеллигентская, но и не управленческая.
      «Наверняка из рабочих», – решил Андрей.
      – Чайку хотите? – предложил Трофимов. – Вижу, хотите, не стесняйтесь. Таня! Подавай, дочка, чай.
      Трофимов потер руки и спросил:
      – Где побывали у нас на заводе, что видели?
      Андрею нравилось его простоватое дружелюбие.
      – Заходил к главному инженеру.
      – Как вам наш Бехметьев-младший? Хорош?
      – Думаю: грамотный человек, – честно ответил Андрей.
      – Точно. Подготовка у него прекрасная – Московский университет. Я под его началом работал, дай бог памяти, с девятьсот второго года, был литейщиком. Меня наши ортодоксы бехметьевским адвокатом окрестили – мол, пригрел буржуя. А какой он, спрашивается, буржуй? Всего-навсего непролетарский элемент.
      Вошла Танечка.
      – Вот и чаек! – обрадовался Трофимов. – У меня, знаете, кипяток всегда наготове, я мужик чаевный… Спасибо, голубушка.
      Чай был превосходный – густой, янтарный, с двумя кусочками синеватого сахара на блюдечке.
      Трофимов пил и продолжал рассказ:
      – У нас ведь – война! Воюю с завкомовскими стариками. Партком и комса, конечно, на моей стороне. Оставил мне «военный коммунизм» эти распри-то!
      – В чем же конфликт, Николай Николаевич? – не понял Андрей.
      – В тактике, друг ты мой, в тактике. Раньше ведь что было? «Рабочий контроль»! Всем правили директор и завком. Этакий Змей-Горыныч о двух головах. А на деле – неразбериха, бестолочь! Завком у нас – ох, крутой! Сплошь старые рабочие, потомственные пролетарии. Упрутся – битюгом не свезешь. Мы переоборудуем литейку – они шумят: ломаете традиции производства; помогаем молодым рабочим – кричат: уравниловка. Тяжко! Комсомольцев ненавидят, что беляков. Ворчат: бездельники, горлопаны, дармоеды…