Полное собрание творений святых отцов Церкви и церковных писателей - Творения. Том 3: Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова

Опять слезы, опять содрогается моя внутренность, ибо хочу окончить речь. О, отец, для чего Ты Меня оставил? (Мф. 27:46). Но ты не оставил. Как ты удалился от меня? Но ты пребываешь во мне. Где же еще увижу тебя? Как взгляну на тебя? Где услышу сладчайший и спасительный голос твой? Когда буду разделять с тобою трапезу? Где буду наслаждаться твоим святым[135] присутствием? Или когда буду читать вслух тебе, или петь пред лицем твоим, или получать вразумления, или епитимии, или напоминания, совершая по обычаю угодное тебе угощение, пищу, питие, беседу, стояние, сидение, возлежание? Что случилось со мною? Призываю людей в свидетели, призываю и Небесные Силы в защиту мою: закон Божий отлучил меня от тебя, одна вечная заповедь. Да услышит поднебесная! Поэтому я радуюсь и возношу глас хвалы Богу; переношу все более, чем с избытком; восхищаюсь; не буду более сиротствовать, не буду сетовать, не буду говорить что-нибудь непристойное. Прими, отец, и вышесказанное как благочестное (?? ?????), ибо это – знаки любви к тебе. Однако я опять буду плакать, но [уже] от радости.

А ты, преблаженный отец, радуйся и веселись: тебе назначены награды, уготовано место покоя. Ревность твоя подобна ревности отцов твоих; заключение под стражею провозглашает истину. Связан праведник как непреклонный; благочестивые благодарны, соревнующие делаются более пламенными, видя прекрасное начало. Гонители внешне сплетают речи и злословят, особенно некоторые из монахов, а внутри терзаются мыслями, имея жестокого обличителя в собственной совести; притом и удивляются, ибо, как говорит великий Григорий [Богослов]: «Великим подвигам [человека] умеют дивиться и враги, когда пройдет гнев и дело оправдает само себя»[136]. Тебя Ангелы воспевают, люди ублажают, Христос принял и отверз тебе врата Царства Небесного навеки. Аминь.

(17) Когда нам передан был твой ответ через господина диакона, то мы хотели тотчас писать к тебе, истинный[138] и многолюбезный брат мой; но так как было зимнее время и нерешительность (? ???????????) останавливала, то мы почли за благо не скоро отвечать. Когда же вместе с [Col. 921] устным вопросом и письмо потребовало того же самого, то для чего еще рассуждать и не высказать того, что приходит на мысль? Во-первых, скажу это – и ты, почтеннейший, пойми меня, – что я, как и сам ты знаешь, для многих представлял своею жизнью пример великой греховности, и почти нельзя назвать греха, к которому бы и сам я не был причастен, и другим не подавал повода. Но зная, что человеколюбие Божие спасает и погрязшего в бездне зла и подает руку помощи к покаянию, я избегнул отчаяния и, по-видимому, несколько утвердился на пути правом.

Поэтому, как ведает Бог, знающий тайное (ср. Мф. 6:4), я уклонился даже от сношения с родственниками своими и обращения с друзьями моими по плоти и от всех других при помощи одной силы Божией, укрепляющей немощь мою во всем. То, о чем ты спрашивал меня, несведущего, и теперь находится в таком состоянии, как сказал тебе господин диакон. И это мы высказывали и представляли не без рассуждения, но основываясь и утверждаясь на исследовании и изучении Богодухновенного Писания, равно как и расспрашивая тех, кого следует. Подлинно, это истина, потому что Божественный закон ясно гласит так не только чрез святого Павла (ср. Гал. 1:8), но и чрез других богословствующих отцов, которые то же самое определяют и доказывают и излагают согласно с апостольской заповедью. Как же я смогу впредь оставаться неразумно безразличным? И не лучше ли мне уклониться и устранить себя от вредящих несчастной душе моей? И как это [безразличие] было бы опасно, когда верховнейший из отцов[139] взывает и говорит, что отнюдь не должно принимать ничего, что противно заповеди, или извращать заповедь, хотя бы [за то] обещали жизнь, хотя бы (18) угрожали смертью. Не стану говорить, сколько есть других изречений, не позволяющих нам даже малейшего отступления от заповеди, особенно когда мы притом имеем повеление Василия Великого, что «неопустительно должно соблюдать всё, преданное Господом в Евангелии и чрез апостолов»[140].

Это я осмелился открыть тебе, как отцу и любезному другу, между тем как мы – сердцеведец Бог свидетель! – не проповедуем этого, ибо не имеем преимущества, и не питаем ненависти, но и к самодержцу и благочестивейшему императору сохраняем любовь в сердце, и ко всем сродникам моим питаем благорасположенность, и поминаем его на Божественной литургии и молимся о нем наедине и общенародно. Также и с Церковью мы находимся в общении, и да не будет, чтобы мы когда-нибудь отделились от нее! Простите меня, который один только грешен; я предпочел оплакивать свои грехи [Col. 924] в этом углу и не вмешиваться в дела мирские. Какое в этом преступление? Позволь мне, любезнейший брат (ибо я знаю, что ты можешь это), и оставаться в покое здесь, и быть вдали от всех людей, сколько возможно, а ты мудрым умом своим сделай стропотное ровным и острое гладким (Ис. 40:4) и будь для нас виновником мира и споспешником покоя, чтобы, если случится что-нибудь полезное для нас, устроять это справедливо и разумно.

Вчерашний день, когда мы наслаждались достославным твоим присутствием, после некоторых других бесед, для которых ты и прибыл сюда, у нас как-то зашла речь о предметах Писания, и мы, находясь в большом недоумении, расстались друг с другом, не достигнув в том соглашения. Конечно, господин мой, мы, как люди простые, совершенно не соответствуем (19) присущей тебе мудрости; но чтобы молчанием о том, о чем должно говорить, нам не навлечь на себя осуждения, – ибо обличением, говорит Писание, да обличиши ближняго твоего; и не приимеширади его греха (Лев. 19:17), а с другой стороны, обличая премудра, будем еще более возлюблены им (Притч. 9:8), – мы почли необходимым высказать тебе то, что должно. Ты, господин мой, скажу кратко, соединяя вместе многие вопросы и возражения, сказал, что, кроме веры, ни о каких других заповедях Господних никому не следует вразумлять предстоятельствующего пастыреначальника[142], когда он, по неведению или по своему желанию, делает что-нибудь непозволительное; а мы говорили, что следует, и очень, но только тем, которые превосходят других знанием и благоразумием. И каких только не можем мы привести доказательств неосновательности такого мнения! Во-первых, из Ветхого Завета. Как ты думаешь о поступке Даниила (Дан. 13)? Не удостоился ли он похвал за то, что не только вразумил, но и осудил старцев, беззаконно обвинивших святую Сусанну, хотя он был в таком возрасте, который по закону не давал права говорить и высказываться свободно? Так или нет? Потом разве ты не одобряешь Иоава, который по случаю переписи народа, послужившего поводом к гневу Божьему, возражал, удерживал и старался убедить божественного Давида, чтобы он не делал этого (2 Цар. 24)? Ты ведь знаешь это повествование. Убеждает меня в том и Иофор, который напоминал великому Моисею и убеждал его не так управлять народом, некоторым образом вразумляя его и склоняя к своему желанию (Исх. 18). А кто он был? Иноплеменник, хотя и тесть [Моисея]. И кому говорил? Тому, кто делал всё по откровению Божию.

Об этом – немного, чтобы речь наша не сделалась длинною; надобно перейти к Новому [Завету]. Послушаемся, если угодно, почтеннейший, повеления громогласного проповедника вселенной: если же последнему будет откровение, то первый молчи (1 Кор. 14:30); и это не относительно одной только веры, как возражает любовь твоя. Также, чего едва я не забыл, великий проповедник истины Иоанн обличал Ирода (Мф. 14:4). Прошу [Col. 925] (20) ответить мне. Знаю, что против меня готова насмешка: «Он ставит себя наравне с пророком». Но не так, почтеннейший: все это, говорит, описано в наставление нам (1 Кор. 10:11); и еще Павел: будьте подражателями мне, как я Христу (1 Кор. 11:1). А как можно мыслить право, действуя неправо, когда божественный Иаков утверждает, что вера является от дел и те, которые погрешают в одном, не имеют и другого (Иак. 2:17–18)?

При столь многих и таких свидетелях я не думаю, чтобы твое благородство стало возражать; если же так, то пришли недостоинству нашему разбор вышеизложенного, равно как и яснейшие возражения из того, что будет у тебя заготовлено. О, если бы они и были налицо! И мы замолчим и будем просить прощения за свою настойчивость, хотя и происходящую от ревности. Ибо только осуждать легко и [доступно] для всякого желающего, как читал ты; а вводить свое мнение, основываясь на свидетельстве Богодухновенного Писания, свойственно мужу, поистине здравомыслящему и умному.

Впрочем, чтобы слишком не распространить письма, мы здесь окончим речи, присовокупив еще изречения Василия Великого для полнейшего доказательства. Да пребудешь здоровым со всем домом своим, возлюбленный господин наш, благоденствуя во всех отношениях, ибо мы, и когда пишем, и когда не пишем, желаем сохранить благое расположение любви твоей.

Из 20-го Слова святого Василия о подвижничестве: «И предстоятелю, если преткнется, должны напоминать преимуществующие (21) из братий»[143]. Из Слова 34-го: «Кто не принимает одобренного предстоятелем, тот должен открыто или наедине сделать ему свое возражение, если имеет какое-либо твердое основание, согласно со смыслом Писания, или молча исполнять приказанное; если же он сам постыдится, то пусть употребит на это посредниками других»[144]. Из нравственных правил его же, из Слова 72-го: «Слушатели, наставленные в Писаниях, должны испытывать, что говорят учители»[145]. «Предстоятель слова должен всё делать и говорить с осмотрительностью и по многом испытании, с целью благоугодить Богу, как подлежащий испытанию и от самих вверенных ему»[146].

Если бы возможно было пересылать в письмах слезы, то я, наполнив ими это мое письмо, послал бы их в настоящие дни тебе, почтенная, любезная и богоугодная мать моя. Ибо поистине я не могу равнодушно слышать о твоем положении, не говорю – о близости ко гробу, но и о болезнях, угрожающих смертью. И для чего, мать моя, ты захотела оставить нас, возлюбив грядущий век, отойти от нас и пребывать [Col. 928] у Господа? Ты, конечно, возлюбила тамошние блага; по сильнейшей любви переменив образ мыслей, ты более пожелала пребывать с доброю и святою сестрою моею и с любезным моим господином Евфимием[148] или, лучше, в лике святых. Как же, о матерь, перенесу это[149]? Как могу без слез (22) продолжать изложение письма? Неужели суждено [мне] в моей горестной жизни и то, чтобы услышать о твоей смерти, воспеть тебе плачевные песни, увидеть твой гроб и написать надгробные стихотворения, чтобы ты почила телом под землею, ибо знаю, что духом ты будешь обитать на небесах, а я останусь на земле, продолжая влачить прискорбную и многогрешную жизнь мою?

Как можно стерпеть это? Да не будет этого со мной! Впрочем, надобно всё предоставить воле и определению преблагого Бога нашего. Ибо Он знает, что полезно каждому из нас; ведает, что нужно, устрояет потребное; Он – отец чадолюбивый; Он всё устраивает прекрасно, своевременно, благоразумно, промыслительно[150], всепремудро, всепрекрасно, непостижимо. И – о, премудрость и глубина судеб Его, как непостижимы и неисследимы пути Его (Рим. 11:33)! Еще раньше Он взял к себе сестру, потом взял брата, теперь желает третьего. Кто будет им? Если ты сама, то великая похвала; ты довершаешь тройственную награду, прекрасно проведши жизнь, оставив всё, предав Богу всё, голову, члены, саму себя, изнурив подвигами честное тело свое, совершив многопечальную жизнь или, лучше, прошедши узкий и тесный путь Господень (ср. Мф. 7:14) и теперь желая исхода в доброй старости. Об этом я молюсь доселе. Впрочем, самое лучшее то, что угодно Богу: кто родственнее Его может заботиться о наших делах?

Радуйся же, мать, и при жизни, и умирая. Ты не умрешь, потому что имеешь в себе жизнь; по своей воле ты умерла для жизни, потому что ты подвизалась добрым подвигом (1 Тим. 6:12), потому что ты отказалась от земного, чтобы наследовать небесное, потому что ты бескровно участвовала в подвигах мученичества, отсекая члены свои – нас по любви к Господу; ты отходишь без забот, без завещания. Ибо у тебя нет ничего, о чем бы делать завещание, кроме волосяной одежды твоей и другой какой-нибудь случайной принадлежности простой жизни: уже обнаженной ты идешь отсюда предстать Богу, имея душу чистую от вещественной нечистоты. Однако ты имеешь, что оставить нам, (23) именно: крепкую молитву, которою ты осеняла нас еще в юности нашей, знаменуя и запечатлевая нас в часы ночные[151], вознося за нас моления ко Господу во всякое время; оставишь и неленостное усердие свое в божественных службах, любовь к чистоте, ревность к добродетели и апостольскую хвалу трудолюбия. Ибо поистине много трудов совершили преподобные руки твои: и одевали, и согревали не нас одних, но и всех братий, которые, признавая и уважая тебя как духовную мать свою, одинаково с нами скорбят о тебе и ободряют [меня].

Это, еще не совершившееся, мы изложили в письме, доставляя утешение себе самим и выражая тебе чувствования нашего сердца, которые ты и сама [Col. 929] знаешь. Я же, как ты знаешь, святая мать моя, хотя и желал бы прибыть [к тебе], но никак не мог бы по причине забот, возложенных на меня, недостойного, и не знаю, каким образом. Ибо как удивительно было то, по словам Писания, что и Саул во пророцех (1 Цар. 10:11), так и то, что Феодор в игуменах; это задержало меня, это связало меня. Если бы я был связан железными цепями, то разорвал бы их и предстал бы пред лицем твоим; а теперь вместо себя посылаю к тебе для малого утешения пресвитера, потому что и сам он пользуется твоей любовью и уважением, чтобы он во всем помогал твоей немощи, наблюдая и заботясь о потребном; и если ты останешься в том же месте, то и он останется; а если отправишься, то и он отправится вместе с экономом. Впрочем, как управит Бог и позволит немощь твоя, так и располагайся, почтенная мать моя, и, желая отправиться, не напрягайся через силу. Поскорее пришли нам известие, как ты чувствуешь себя в болезни, чтобы нам успокоиться немного. Сейчас все братия совершили о тебе молебный канон, и постоянно они возносят моления о твоем здравии. Удостой нас святой молитвы твоей; благослови нас материнскими дарами, приветствуй нас письмом, даруй нам мир, который ты имеешь по благодати Христовой и будешь иметь во веки веков.

(24) Глас в Раме слышан, говорит созерцатель божественных видений Иеремия, и рыдания и вопль мног, Рахиль тогда плачет о детях своих (Мф. 2:18; Иер. 31:15). А ныне какие и сколь великие дела? Откуда явились вчера, добрейшая государыня наша, вестники священного двора твоего, возвестившие нам хвалы о всех недавно совершенных делах твоих? Поистине они огласили весь слух наш. Почему же? Потому что ты явила концам [вселенной] знак такого благочестия; и вот отовсюду несутся к тебе, как летящие облака, многочисленные мольбы, прославляющие Бога за добрые дела твои. Скажи нам, государыня, кто возвел чистейший ум твой на высоту разумения истины, так что ты, как бы с некоторого высокого и превознесенного места, увидела эти дела, богоугодные и святые? Научи, откуда вселилась в тебя такая любовь к благочестию, что ты ненасытимо возжелала благоугождать Богу и до чрезвычайности простерла попечение о душевной и телесной пользе христиан? Или ты, много помышляя о Божественном и имея материнское расположение, нашла недостаточным только освободить народ твоим верховным содействием как бы из некоторого египетского рабства, именно, от нечестивой веры[153], если бы не присоединила к прежним, разнообразно сияющим по подобию звезд добрым делам твоим и настоящую милость, как верх добродетелей?

Свят, свят, свят; возвеселитеся небеса горе, возгласим мы, хотя и дерзновенно, [Col. 932] вместе со святогласнейшим Исаией, яко помилова Бог чрез тебя народ Свой (Ис. 6:3; 44:23). Всё царство твое исполнилось радости и веселия; зане отъятся беззаконный ярем, лежай на нем, и жезл иже на выи такой державы (Ис. 9:4). Кто слыхал о таких делах? Вот скажите, мужи. Кто видал при другом царствовании такое и столь великое благочестие? (25) Хвалите ее все народы; величайте ее с нами, начальники и подчиненные, священники и монахи и весь христианский род. Ибо не только то удивительно, что прощено столько талантов золота, хотя и это – дело несравненное, но и то, что таким образом пресечен многообразный поток нечестия – дело святейшее: уничтожена сеть насильственных и пагубных для души вымогательств, скрывавшаяся от всех предшественников твоих, хотя некоторые из них и благочестиво царствовали[154]. Это предоставлено тебе. Прекратились присяга[155], многочисленные клятвы[156] или, скорее, клятвопреступления и требовавших, и тех, с кого требовали, отчего и те и другие, как случалось, погибали, когда один старался, чтобы скрыть, а другой стремился, чтобы захватить. Прекратилась скорбь притесняемых и забота бедных, старавшихся не о том, чтобы найти целительное врачевство против бедности, – это было бы менее прискорбно, – а о том, чтобы уплатить сборщикам неположенное и снова введенное, как бы порождение греха. Уже не облагаются пошлинами пути как на земле, так и на море. Это согласно со словами великого и святого Златоуста. От жителей суши уже не отнимаются несправедливо деньги в ущельях сидящими там, словно неким свирепым бесом или неукротимым зверем, непременно съедающим что-нибудь из запасов бедного путника; и бедные уже не остаются дома из-за боязни таких гнусных поборов, не посещая ни городских, ни приморских местностей, потому что везде стояли утесы[157] несправедливости. Мореплаватели, плывущие с востока и запада и севера, уже не стесняются во время плавания, принуждаемые отдавать, словно схваченные за горло, пошлины при узких устьях; освобождены от них занимающиеся и охотничьим ремеслом, исполняя его ныне легко, священной души Ирина! Рыболов, вытащив, может быть, три рыбы, (26) и притом после многих трудов в целый день, не отдает в пошлину одной из них. Стрелок или птицелов, поймав, может быть, немного птиц, которые служат ему необходимой пищей, и не обязываясь платить с них пошлину, может жить благополучно. Солдатки, удрученные домашней скорбью о потере мужей, не будут горько плакать от жалких и бесчеловечных поборов за умершего. Умалчиваю о пастухах, овцеводах, виноторговцах; не говорю о мясниках, ткачах, кузнецах, сапожниках, красильщиках, продавцах ароматов и плотниках и вообще о каждом ремесле, относящемся к обработке золота, или дерева, или всякого другого вещества.

Дабы не слишком растягивать речь таким подробным исчислением, [скажу, что] все, добрейшая государыня, восплескали [Col. 933] руками своими и возрадовались весьма великой радостью, взывая: «Благодарю тебя, Господи, яко помиловал меня и был мне во спасение» (Ис. 44:23; Исх. 15:2). Поэтому я с доверием буду относиться к богодарованной царской власти твоей. Всё это исполнено хвалы и величания, возлюбленная Христом, любезная делом и именем Ирина! Это разгласится не только в державе царства твоего, но и до пределов вселенной, и услышат о нас другие народы, и удивятся, и изумятся благодетельности мудрых начинаний твоих, ибо «великим подвигам человека умеют дивиться и враги», говорит громогласнейший из богословов[158]. Так сохраняется непоколебимым твое царство, так подчиняются и охотно покоряются тебе подданные; таким образом ты угождаешь Богу, таким образом ты радуешь избранных Ангелов Божиих и людей, живших преподобно и праведно, богоименитая Ирина! В этом сияет твое благочестие; за это всякие уста и всякий язык открываются для прославления тебя; это поистине слава Церкви; это печать сохраняемого тобою отеческого и богодухновенного Православия христиан, ревнительница по Боге и поборница истины! Таково (27) приумножение добродетелей твоих. Как же велики и достохвальны и награды твои, как велико и превосходно воздаяние[159] тебе от Бога всяческих! Великое дело и одного спасти, ибо не справедливо ли это, когда Божественное Писание говорит: аще изведеши честное от недостойнаго, яко уста моя будеши (Иер. 15:19), – как же спасение столь многих душ и всего народа не считать делом великим и почтенным и поистине достойным вышнего многовоздаяния? Итак, ты, именующаяся поистине великим и подтверждающимся делами именем, вступила на царство со всякими благами; благоволи же, чтобы остатки правды пребывали вечно.

Отеческая святость твоя, более нас заботящаяся о делах наших, в двух собственноручных[161] письмах своих сообщила нам странное и дивное. Но о подателях писем Бог благоволил так, что они с согласия игумена приняты в свой монастырь; хорошо сделало благочестие твое, возвратив их назидательным словом своим в отеческие и духовные недра. О брате же нашем[162], оставившем звание и изверженном из пастырского общежития, как бы из рая, не знаю, что сказать. И мы прежде взирали на этого человека как на виноград, поистине богонасажденный, весь истинен, весь плодоносен (Иер. 2:21). Как же теперь озоба и вепрь от дубравы, и уединенный дивий пояде и (Пс. 79:14), и он обратился, так сказать, в [Col. 936] горечь смертную? Не потому ли, что он предался неукротимым зверям страстей, разумею плотоугодие и любоначалие, и теперь можно видеть, как он в умственных помыслах пожирается ими и терзается, (28) как бы устами львов? Божественный Василий, как ты знаешь, приписывает безрассудно отлучившемуся и отвергшемуся от отца падение, равное с тем, кто нарушил и самый обет святой; поэтому они равно и осуждаются на отлучение и прочие епитимии[163].

Впрочем, мы, грешные, молимся, чтобы он опять воззрел на прежний свет из своей отупевшей от страстей и омраченной души и опять возвратился домой к любезному отцу и возлюбленной общине. Самих же братий мы увещеваем пребывать мужественно в общежительных подвигах и не колебаться падением нечестивого, но всё более и более по этому поводу прилепляться к истинной вере и неразрывному союзу даже до пролития крови, как учат богоносные отцы, чтобы за совершенство покорной жизни своей получить им венец мученичества в день Суда и ликовать вместе с Досифеем и Акакием и Дометианом[164], мужами вполне святыми, совершившими жизнь свою в полном послушании. Ибо ныне, как твое преподобие говорит в остальной части письма, господствует нестроение и непослушание, так как почти все, можно сказать, опираются на обычаи человеческие и на установления соседей, противные заповедям Божиим, и хотят лучше соблюдать образ жизни такого-то и такого-то игумена, нежели божественных отцов наших; поэтому пастыри, из них я первый, стали неразумны, не ищем Господа и не держимся безукоризненного и неизменного образа жизни, но – как будто обветшал закон Божий, упразднилось Евангелие, обессилели духовные уставы и, дабы не сказать мне нечто и более нечестивое, будто изменился неизменяемый Бог! Это относится к тем, которые говорят и ссылаются на времена, и дни, и поколения – иные тогда и иные теперь.

Упадок благочестия – не от смены времен, а от свободной воли.

А я возражаю, что такое различие произо шло не от времени. Ибо ни небо не получило другого вида или другого движения, ни светило, виновник дня, не приняло другого сияния, ни вселенная (29) не стала носиться и обращаться вопреки прежнему порядку: постави я, сказано в Писании, в век и в век века, повеление положи, и не мимо идет (Пс. 148:6). Но это произошло, святейший, от перемены свободной воли, оскудевшей божественной любовью и обратившей привязанность свою к вещам тленным, не желающей и не решающейся следовать достохвальным примерам и отображать первоначальный и отеческий боговидный образ, а следующей примерам безобразным, нелепым и чудовищным. Поэтому мы и носим в душе своей идолов, имеющих вид отчасти человека, отчасти пса, отчасти, может быть, леопарда, отчасти рыбы или какого-либо другого из пресмыкающихся; [Col. 937] твое преподобие [пускай] примет это иносказательно[165].

Итак, те, которые по заблуждению болтают это, пусть или с открытым лицом разорвут Евангелие, свидетельства и заповеди Господни и все преданные святые письмена, или, не делая этого, оставят младенческие и неразумные суждения как поистине достигающие мужескаго возраста Христова (Еф. 4:13), согласно божественному изречению; пусть и сами так поступают, и других научают; или, не делая ни того ни другого из сказанного, пусть обвиняют собственное нерадение и невоздержание. Ибо, может быть, и для них придет время вразумления.

Но горе мне, честнейший[166] отец, что я, будучи сам подвержен всему сказанному и причастен всякому пороку и нечестию, начал укорять других и предписывать законы. Да восплачут и возрыдают и самые камни бесчувственные обо мне, подвергающемся опасности каждый час и рассеивающем паству Христову, вверенную мне, недостойному. Это я вынужден отвечать тебе по твоему повелению, богопочтенный; ты же, укрепляясь силою Духа и соблюдением заповедей закона и отцов, да пребываешь неподвижным, непоколебимым и неустрашимым от многообразных слухов, приносимых к тебе некоторыми подобно ветрам и треволнениям, шествуя царским путем чистой жизни[167], не обращая внимания на вопиющее с обеих сторон пустословие людей и молясь непрестанно о нашем смирении с великим усердием.

(30) Сын мой, авва Геласий! Каким образом виновник зла сатана изгнал тебя из общежительного рая, как некогда Адама из Эдема, тебя, последовавшего совету змееподобного Аммона[169]? И теперь ты обитаешь в местах, которых не призирает Бог, производя терние и возделывая в поте лица бесчестные страсти (ср. Быт. 3:18–19). Ибо что хорошего ты сделал или делаешь, вышедши оттуда? Или, лучше, чего не сделал ты дурного и ненавистного? Оскудел руководственный свет ума твоего, погасла искра духовной любви; друзи твои и искреннии твои (говорю не только о возлюбленных братиях твоих, но и об Ангелах Божиих) прямо тебе отдалече сташа, и приближишася бесы, ищущии погубить прежде совершенные подвижнические труды твои (Пс. 37:12–13). Где твоя молитва, некогда чистая? Где твое исповедание, некогда непоколебимое? И светоносное проповедание, ангельское ликование, богоподобное послушание, христоносное смиренномудрие и то доброе и прекрасное, что воспевает песнописец Давид, еже жити тебе с братией вкупе (Пс. 132:1)?

Так как всего этого ты лишился, сын мой, то взамен ты имеешь поселившимся в тебе противное тому: помрачение ума, ожесточение души, ослепление сердца, неверие, отчаяние, малодушие, страх смерти, боязнь Суда. И для чего нужно исчислять всё порознь, когда ты живешь совершенно ясно, как Каин, стеня и трясыйся (Быт. 4:12)? Не говорю о [Col. 940] множестве плотских страстей, волнующих твою внутренность и воспламеняющих грех. Поэтому, сын мой, познав истину через смиренное письмо мое, обратив взоры к свету, предавшись божественному сокрушению, проникнувшись любовью, вспомнив и вникнув, откуда ты ниспал и в каких находишься бедах и где обитаешь, так сказать, за селениями кидарскими (ср. Песн. 1:4), оправься, восстань, пробудись, обновись и воспламеняй себя и, [не медля] ни часа, ни дня, (31) ни недели, скорее оставив всё, приди мужественно и уверенно ко мне, несчастному отцу твоему, и к доброму братству твоему, к великому моему отцу и твоему отцу.

Кроме того, я решил было, когда узнал, что ты извержен оттуда, послать к тебе и брата с письмом, чтобы он возвратил тебя; но так как относящий письмо пресвитер уверил меня, что ты непременно придешь и по одному этому письму, то я и довольствовался письмом. Итак, сын мой, как сказано, не только я, несчастный, и отец мой, но и владыки мои [Иоанн] Предтеча и [Иоанн] Богослов[170], безусловно, повелевают тебе поскорее удалиться, пока не постиг тебя конец от неожиданной смерти. Если же, чего я не думаю, ты, ожесточаясь, ожесточился и будешь упорствовать, то знай, что ты отлучен от общества, и от всех святых, и от нас грешных, пока не увидишь лица нашего; а если удалишься [оттуда], как мы советовали, то, возвращаясь, ты уже разрешен [к участию] и в Божественных Дарах, и в прочих снедях.

Так как ты, духовный сын мой Николай, по благоволению Божию возведен в звание игумена, то тебе надлежит соблюдать всё, заповеданное тебе в настоящем письме[172]. Без необходимости не изменяй ни в чем того порядка и правила, какой ты принял от своей духовной обители. Не приобретай ничего от этого мира и не сберегай собственно для себя даже ни одного сребреника.