Комиссар прекрасно знал, что, хотя у этих людей, которых у них в полиции именовали "подрывными элементами" и есть повсюду связи, развалины старого монастыря все же остаются самым надежным убежищем. А могло быть и так, что арестант незаметно проскользнул под самым его носом, спрятался в каком-нибудь подвале и сейчас посмеивается над ним.
      Вытащив из кармана фотографию, комиссар протянул ее Перчинке.
      - Узнаёшь? - спросил он.
      Перчинка взглянул на карточку. Ну конечно, это Марио. Правда, не совсем такой, как сейчас, чисто выбритый и в галстуке, но все же это он.
      - Нет, - ответил мальчик, пожав плечами. - Можно идти?
      Своими заплывшими глазками комиссар подозрительно уставился на мальчика.
      - Разве можно тебе верить? - пробормотал он. - Так ты говоришь, его здесь нет?
      - Я не знаю этого синьора, - повторил мальчик. - Да и зачем ему здесь быть?
      Комиссар не удостоил его ответом и приказал продолжать поиски. Перчинка и Винченцо, не говоря ни слова, вышли из развалин и, отойдя немного, уселись на камень. Примерно через полчаса из дверей монастыря друг за другом вышли полицейские во главе с комиссаром. По их унылым и расстроенным лицам легко было догадаться, что Марио они так и не нашли.
      Но даже после ухода полицейских ребята долго не решались вернуться в подземелье, так как один из агентов все еще расхаживал по площади, то и дело поглядывая на двери монастыря.
      Перчинка и Винченцо решили немного прогуляться. Было уже поздно, следовало подумать о том, чтобы раздобыть чего-нибудь поесть. Ребята вышли на улицу Фория и подошли к зданию, в которое накануне попала бомба. В этот момент снова объявили воздушную тревогу.
      Подмигнув Винченцо, Перчинка скрылся среди развалин дома. Его товарищ последовал за ним. Ребята знали, что на углу недавно разрушенного дома раньше помещалась колбасная. Сейчас вход в нее был завален грудами кирпича. Обойдя это препятствие, Перчинка начал перебираться через завалы, которые каждую минуту грозили рухнуть и придавить его. Наконец ему удалось расчистить узенький проход и добраться до дверей лавки. Еще немного - и ребята очутились в подсобном помещении бывшего магазина, которое каким-то чудом не обвалилось. Оглядевшись, Перчинка понял, что на сегодня и даже на завтра провизией они обеспечены.
      Тем временем Марио, растянувшись на полу тесной каморки, освещенной огарком стеариновой свечи, которую принес с собой Чиро, прислушивался к звукам, наполнявшим монастырь. Сверху доносились голоса монахов. Они слышались так явственно, что он мог даже отличить голоса более старых членов братии от голосов тех, что были помоложе. Монахов было человек десять.
      Чиро принес с собой засаленную колоду неаполитанских карт и был не прочь поиграть в скопо, но сказать об этом вслух не решался. Он сдал карты и начал играть сам с собой, украдкой поглядывая на Марио. Но тот не обращал на мальчика никакого внимания. Ему нравилось лежать так просто, ничего не делая, прислушиваясь к монотонному бормотанию, которое доносилось сверху.
      "Прекрасное убежище, - думал он, - жаль только воды нет. Зато еда под боком. Ночью, когда братия спит открывай люк и бери все, что хочешь!"
      Но он тут же прервал себя, со стыдом подумав, что начинает рассуждать совсем как Перчинка.
      Чиро тем временем набрался храбрости и пролепетал:
      - Хотите... хотите сыграть кон?
      Голос мальчика звучал так жалобно, что у Марио не хватило духу отказать.
      - Только имей в виду, - предупредил он, - что игрок я никудышный, особенно в скопо.
      - А я нет. Я здорово играю! - заметно повеселев, воскликнул толстый мальчуган. - Но вы не беспокойтесь, - добавил он, - я дам вам три очка вперед. На что сыграем?
      Марио почесал затылок.
      - У меня ничего нет, - проговорил он.
      Потом, подумав немного, вытащил из кармана карандаш. В тюрьме он берег этот карандаш как самую большую драгоценность: ведь политическим заключенным не разрешалось иметь письменных принадлежностей.
      - Это не подойдет? - спросил он. Чиро состроил гримасу:
      - А другого ничего нет?
      - Нет. Если хочешь, могу сыграть на честное слово. А когда кончится война - рассчитаемся.
      - Лучше на слово, - после некоторого колебания сказал мальчик. - По скольку играем?
      - А ты непременно хочешь на деньги? - спросил Марио.
      - Конечно, - невозмутимо ответил Чиро, принимаясь тасовать карты.
      В эту минуту на веснушчатой рожице мальчугана, слабо освещенной огарком свечи, была написана такая важность и он стал так похож на одного из тех старичков, которые чинно просиживают вечера в маленьких остериях, что Марио невольно улыбнулся. Он устроился поудобнее и, вооружившись терпением, приготовился играть.
      Однако после первых же двух партий, когда Марио проиграл двадцать лир, которые должен был отдать после войны, Чиро не выдержал и бросил карты. Рассудив, вероятно, что с тем, кто так плохо играет в скопо не стоит слишком церемониться, мальчик сразу перешел с Марио на "ты" и сердито воскликнул:
      - Нет, так не пойдет! Ты же совсем не умеешь играть. Разве так играют в скопо? Я пошел тройкой, потом четверкой. Надо было бить семеркой. У тебя на руках девятка и семерка, а ты ходишь девяткой!
      - Задумался, не доглядел, - попробовал оправдаться Марио, который и впрямь чувствовал себя немного сконфуженным.
      Но Чиро продолжал негодовать.
      - Я не могу с тобой играть, - заявил он. - Это все равно что обкрадывать тебя.
      Наверху монахи, как видно, начали молиться: издалека доносилось монотонное пение какого-то псалма.
      - Пошли в свою подземную церковь, - пояснил Чиро. - Наверху, должно быть, тревога. Как только тревога - они сейчас же спускаются и начинают молиться и молятся, пока не перестанут стрелять.
      Марио рассеянно кивнул головой и прислушался. Снизу долетел тихий свист.
      - Это Перчинка, - сказал Чиро, вскакивая на ноги. - Идем вниз. Наверное, ушли.
      Когда Перчинка и Винченцо вернулись, полицейского агента на площади уже не было. Тревога еще не кончилась. Приятели быстро юркнули в свои развалины. У обоих были полны руки: Перчинка нес несколько батонов сухой копченой колбасы, Винченцо - галеты. В разрушенной колбасной на улице Фория не нашлось больше ничего. Но все-таки обед был обеспечен.
      С трудом выбравшись из узкого прохода, Марио встал наконец в полный рост и подошел к маленькому хозяину монастырских развалин.
      - Ну как, ушли? - спросил он.
      - Никого не нашли! - с притворным огорчением вздохнул мальчик. - Мне даже фотографию твою показывали, - смеясь, добавил он. - Ты там в галстуке!
      Колбаса, хоть и заплесневела немного, пахла все-таки очень вкусно. Все четверо уплетали ее с огромным аппетитом, не забывая внимательно прислушиваться к тому, что делается снаружи. Вот снова завыла сирена - опять тревога.
      - Ну, теперь нам никто не будет надоедать, - спокойно заметил Перчинка.
      Пообедав, ребята собрались идти за окурками. Прогудел отбой, и Перчинка посоветовал Марио, чтобы тот, услышав какой-нибудь подозрительный шум, сразу же отправлялся в тайник под монастырской кладовой.
      - Только если услышишь вот такой свист, - добавил он и свистнул каким-то особенным образом, - можешь быть спокоен.
      Марио кивнул. Когда его маленькие друзья ушли, он почувствовал себя одиноким, и его охватило беспокойство. За те несколько часов, которые ему предстояло провести одному, он решил хорошенько обдумать свое положение.
      Всю жизнь, изо дня в день, он так был завален работой, что у него не оставалось времени, чтобы собраться с мыслями. Поэтому, если выдавалась свободная минутка, когда можно было спокойно подумать о делах, он считал это просто чудом. Однако какое-то непонятное беспокойство и усталость мешали ему сосредоточиться. Он устал, смертельно устал сидеть запертым в четырех стенах. Ему просто необходимо было отсюда выйти. Да, он знал, что это безумие. Но что бы там ни было, ему все-таки необходимо выйти и продолжить прерванную работу. Для чего же иначе он бежал из Поджореале?
      Он решил дождаться возвращения ребят и рассказать им о своих планах. Они так хорошо отнеслись к нему, что он просто не мог уйти от них потихоньку.
      Что же все-таки ему делать, после того как он уйдет отсюда? Нужно попытаться восстановить связь с кем-нибудь из коммунистов. Но это слишком рискованно. Фашизм свергнут, верно, но еще неизвестно, как обстоят дела. Судя по тому, что его все-таки ищут, не так уж хорошо. Имеет ли он право подвергать опасности своих товарищей? Не лучше ли пока работать в одиночку? Он лег на свое соломенное ложе и... неожиданно уснул.
      Час за часом медленно тянулось время, тревоги следовали одна за другой, и казалось, что у города нет ни минуты передышки. Люди не успевали выйти на улицу, как снова должны были, словно испуганные мыши, прятаться в темных бомбоубежищах. Даже в глубокие подземелья монастыря долетало глухое эхо взрывов фугасных бомб, от которых сотрясались дома во всем квартале, и сухой яростный лай зениток. Вечернее августовское небо, объятое заревом, гремело непрекращающейся канонадой.
      Марио проснулся от грохота. Некоторое время он лежал неподвижно и затаив дыхание всматривался в темноту. Наверху война. Наверху лежит растерзанный бомбами город, по которому бродят сейчас трое ребятишек. При одной мысли о них у Марио сжалось сердце. Он успел привязаться к этим простодушным храбрым ребятам. Их почти сказочная жизнь, протекавшая среди сырых подвалов и мрачных переходов разрушенного монастыря, их благоразумие и смелость, которые так не вязались с их наивными мордочками, трогали его до глубины души.
      Что, если кто-нибудь из них сейчас ранен или даже умирает, один на засыпанной обломками улице, под градом осколков? Ему представилось худенькое живое лицо Перчинки, толстощекая лукавая мордочка Чиро и серьезное красивое личико Винченцо, лица троих ребят, у которых нет никого на свете, совсем маленьких мальчуганов, предоставленных самим себе.
      - Проклятая война! - воскликнул он.
      В этот момент в подземелье раздался знакомый свист, и в комнату, весело переговариваясь, вошли трое наших друзей, неся в руках объемистые пакеты, полные окурков. Наверху всё еще стреляли.
      Чиро, который после той знаменитой карточной игры держался с Марио свободнее обоих своих друзей, первый подбежал к нему и показал свои трофеи.
      - Ну и место мы нашли - прямо клад! - затараторил он. - На улице Корсо, рядом с немецкой казармой. Сколько там окурков! Тысячи! Только собирай!
      - А отбоя подождать не могли? - с упреком посмотрев на ребят, проговорил Марио.
      Перчинка весело засмеялся.
      - О, мы знаешь какие? - звонко крикнул он. - Осколки летят, а мы между ними - раз, раз! За нами никакие осколки не угонятся!
      Мальчик был очень доволен собой, и ему, как видно, было приятно, что о них беспокоился такой человек, как Марио.
      Вытащив остатки колбасы, Перчинка в одну минуту приготовил ужин. Грохот наверху прекратился, сквозь щель в потолке в комнату заглянула луна. На Неаполь спустилось ночное безмолвие. Лунный свет был так ярок, что даже лучи прожекторов, обшаривавших небо, казались тусклее. Но эта же самая луна была прекрасной помощницей тем, кто пробирался к городу, чтобы убивать, эскадрильям американских бомбардировщиков, которые регулярно, каждый час совершали налеты. Они появлялись из-за Везувия и с ревом пикировали на город, а вокруг них вспыхивали красные огоньки разрывов зенитных снарядов.
      Но сейчас вокруг была тишина. И Марио вдруг с новой силой ощутил непреодолимое желание выйти на воздух, на свободу, вырваться из этого заключения.
      - Вот что, - сказал он, - я, пожалуй, выйду. Мальчишки молча уставились на него.
      - Куда же ты пойдешь? - спросил Перчинка. Марио провел рукой по волосам.
      - Не могу же я без конца сидеть взаперти! - проговорил он. - Нужно хотя бы воздухом подышать. Да и вас стеснять мне больше не хочется. Если узнают, что вы со мной связались, вам не поздоровится. Так что будет лучше, если этой ночью я уйду.
      Перчинка не возразил ни слова.
      - А ты хоть знаешь, куда идти? - спросил он помолчав.
      Марио задумался. Теперь, когда жребий был брошен, предстояло решить, куда направиться. Он вспомнил о Сальваторе.
      - Пожалуй, пойду на улицу Ареначча, - ответил он.
      - А дорогу найдешь? - спросил мальчик. - Нужно ведь переулками пробираться.
      - Переулками? Нет, переулками, пожалуй, не найду.
      - Чиро тебя проводит, - решительно заявил Перчинка. - И постарайся не напороться на патруль.
      Марио встал и крепко пожал мальчику руку.
      - Перчинка, я тебе... - начал он.
      - Только иди там, где тень, - прервал его мальчик. - Знаешь, с тех пор как началась война, это первый случай, что сюда пришли кого-то искать. Уж и не знаю почему. Должно быть, ты важная шишка. Когда я выходил, на площади торчал полицейский. Потом начали стрелять, и он ушел.
      Марио увидел, что ему придется отказаться от своего намерения поблагодарить Перчинку за все, что тот сделал. Мальчик просто-напросто не понял бы, за что его благодарят.
      Чиро побежал к выходу взглянуть, все ли спокойно. Немного погодя он вернулся и сообщил:
      - Никого нет. Если хочешь - идем, я готов. - Пошли, - ответил Марио.
      Но, прежде чем уйти, он еще раз взглянул на своих маленьких друзей. Ребята улыбались. Марио улыбнулся им в ответ и направился к выходу. На лестнице он в последний раз помахал на прощание рукой и скрылся в темноте.
      Очутившись на улице, он сразу окунулся в бескрайнее море голубого лунного света и с наслаждением вдохнул свежий ночной воздух. Однако Чиро поспешно схватил его за руку и потянул в тень. - Идем скорее, - шепнул он.
      Глава IV
      НОЧНАЯ ПОГОНЯ
      Город окутала ночная тишина. Ни огонька. Если бы не Чиро, Марио, наверное, заблудился бы среди узких, кривых переулков, которые то лезли в гору, то круто спускались вниз. К тому же на каждом шагу дорогу преграждали завалы битого кирпича и штукатурки от разрушенных бомбами домов.
      Но Чиро, который, казалось, перенял от Перчинки искусство видеть и двигаться в кромешной тьме, не выпускал руки Марио и уверенно вел его вперед.
      - Далеко еще до Ареначча? - тихо спросил Марио, когда они прошли уже порядочно.
      - Нет, не очень. Но нам придется сделать крюк, - также шепотом ответил Чиро.
      Теперь они шли по совершенно безлюдной улице, так, по крайней мере, им казалось. Однако если бы они оглянулись, то заметили бы, что в одном из подъездов мелькнуло чье-то лицо, а потом оттуда выскочил какой-то толстяк и неслышно пошел за ними следом, внимательно наблюдая за каждым их движением.
      Внезапно мальчик остановился.
      - Нет, тут нам не пройти, - озабоченно сказал он.
      Всю улицу загромождали развалины недавно разрушенного дома. Луна серебрила осыпанную известкой вершину огромной кучи обломков и делала ее похожей на маленький Везувий в феврале, когда он бывает прикрыт белой снеговой шапкой. Ни обойти, ни тем более перелезть через эту кучу нечего было и думать.
      - Придется идти через улицу Фория, - заметил Чиро.
      Марио начал не на шутку тревожиться. Ему было явно не по себе. Еще раньше он успел заметить, что за ними по пятам следовала какая-то тень, а сейчас вдруг исчезла. Один раз Марио показалось, что он слышит стук шагов по мостовой. Он быстро обернулся, но в переулке было так темно, что ему ничего не удалось разглядеть.
      - Что там? - спросил Чиро.
      - Да нет, ничего, - ответил Марио.
      Он старался говорить как можно спокойнее, чтобы не испугать мальчика.
      Толстяк тем временем что есть духу мчался в ближайший полицейский комиссариат. В комнате дежурного за столом сидел тощий, как палка, бригадир и клевал носом. Напротив него примостился ополченец из подразделения ПВО, дряхлый старикашка с трясущейся головой. При появлении толстяка оба сразу проснулись.
      - А, дон Доменико! - состроив кислую мину, воскликнул ополченец.
      Дон Доменико извлек из кармана огромный носовой платок, торопливо вытер пот и закричал:
      - Скорее! Немедленно! Бегите!
      - Что там еще приключилось? - равнодушно осведомился бригадир.
      У него не было ни малейшего желания выходить из этой комнаты - каждую минуту могли объявить тревогу, а в нескольких шагах от комиссариата было прекрасное бомбоубежище.
      Но дон Доменико напыжился, выпятил грудь и загремел:
      - Бригадир, если я приказываю вам бежать, вы обязаны бежать. Вы что, не узнаете меня, что ли? Может быть, вам напомнить? И вы, Микеле, тоже отправитесь с нами, - добавил он, обернувшись к ошарашенному старику ополченцу. - Я выследил смутьяна, который удрал из Поджореале, и, если вы сию же минуту не арестуете его, я обвиню вас в пособничестве врагу!
      Дон Доменико еще недавно был секретарем районного отделения фашистской партии. Кроме того, он слыл за самого наглого и неприятного субъекта во всем квартале. Десять дней назад фашизм был свергнут, вместе с ним развеялась почти вся власть, которой пользовался этот матерый фашист. Однако его еще побаивались, зная, что он способен на все и может не задумываясь привести в исполнение любую угрозу.
      Бригадир со вздохом встал из-за стола и принялся застегивать ремень, на котором висел пистолет. Он тоже был уже далеко не молод и, если бы не война, давно вышел бы на пенсию. Но всю молодежь забрали на фронт, так что волей-неволей приходилось таскать полицейский мундир. Сейчас ему совсем не улыбалась перспектива встретиться лицом к лицу с беглецом, который, конечно, будет отчаянно защищаться. Но и гнева дона Доменико он боялся не меньше.
      - Где вы его выследили, дон Доме? - спросил он только для того, чтобы оттянуть время.
      - Он пробирался по Звездным переулкам, - ответил фашист. - Я вас проведу, только не до самого места... Да, а где же остальные ваши агенты?
      Бригадир открыл дверь и что-то свирепо крикнул. На его зов в дверях, протирая глаза, показался седой как лунь полицейский в таком измятом мундире, что в нем трудно было узнать полицейскую форму. Остановившись на пороге, он спросил, что угодно синьору бригадиру
      - Да вот арестовать нужно одного, - ответил тот и начал не спеша объяснять, в чем дело.
      Слушая его, дон Доменико нетерпеливо топтался на месте. В эту минуту Микеле, ополченец ПВО, объявил, что у него схватило живот, и заперся в уборной.
      - Да пошевеливайтесь, вы! - заревел дон Доменико. - Что он, дожидаться вас будет? Для вашего же блага говорю - пошевеливайтесь, если не хотите, чтобы вас послали на фронт!
      - Сейчас, сейчас, не беспокойтесь, - невозмутимо проговорил бригадир. Потом, обернувшись к седому полицейскому, он строго добавил: - Ну, поживей! Не видишь, что ли? Нужно спешить. На фронт захотелось?
      - Господь с вами, бригадир! - пробормотал перепуганный старик и заторопился к двери.
      - Подожди, подожди! - крикнул бригадир. - Дон Микеле еще не готов.
      - Э! К черту эту старую мумию! - снова заорал Доменико. Он был как на иголках и подпрыгивал на месте, словно его дергали за веревочку.
      Наконец в комнате появился Микеле и был неприятно поражен, увидев, что его ждут.
      - Вы еще не ушли? - упавшим голосом спросил он.
      - Ну, шевелитесь, - повелительно сказал фашист. - Это очень опасный тип; нужно, чтобы нас было как можно больше, - с холодной непреклонностью добавил он.
      Несчастный ополченец ПВО похолодел.
      - Он, наверное, вооружен... - пролепетал он.
      - Так ведь и мы тоже, - возразил дон Доменико. - То есть я хочу сказать, что вы тоже вооружены. Я лично только доведу вас.
      Он говорил отрывисто и решительно, выпячивая вперед нижнюю челюсть, как заправский главарь фашистов.
      Все четверо гуськом вышли из комиссариата. Впереди дон Доменико, за ним бригадир, потом полицейский. Последним тащился дон Микеле, бормотавший вполголоса такие вещи, от которых дон Доменико приходил в ярость, хотя и притворялся, что ничего не понимает. Слушая бормотание ополченца, он клялся себе, что, если дело сорвется, он завтра же рассчитается с этими тремя пораженцами. Да, он им покажет!
      Когда же дон Доменико вспоминал о своем геройском поведении, его так и распирала гордость. Эх, если бы он был вооружен! Он бы в два счета сам поймал этого "красного" и мальчишку, который с ним шел. Но что он мог сделать голыми руками? Поневоле пришлось обратиться в полицию. Но разве это полиция? Горе, а не полиция, черт бы ее побрал! Знают, что в районе шатается опаснейший смутьян, и оставляют участок на попечение двух выживших из ума, инвалидов! И чего только, черт возьми, смотрит комиссар? Да, поведение комиссара ему очень не нравится. Слишком уж добр, не комиссар, а размазня. И весь его участок - это банда пораженцев. Именно банда пораженцев. Вот из-за таких-то и свергли Муссолини. Но нет, они, фашисты, еще не сказали своего последнего слова!
      Тем временем Марио и Чиро пробирались по переулкам, направляясь к улице Фория.
      - Мы делаем здоровый крюк, - объяснил Чиро, - но зато на этих улицах нет ни одной собаки. Можем идти спокойно.
      Однако Марио все-таки предпочитал держаться в тени домов и избегал мест, освещенных луной. Мальчик давно уже выпустил его руку и теперь вприпрыжку бежал прямо посреди улицы. Несмотря на поздний час, ему как будто совсем не хотелось спать. И Марио невольно подумал, что для мальчика этот поход - прежде всего увлекательное приключение, хотя ему, вероятно, страшновато бродить по безмолвным темным улицам ночного города.
      На углу улицы Фория обе группы столкнулись почти нос к носу. Дон Доменико первый заметил мальчика. Он замер на месте и, указывая на него своим спутникам, торжествующе воскликнул:
      - Вот они!
      Но в ту же секунду Чиро тоже заметил фашиста. Мальчик прекрасно знал, что это за птица, а потому не раздумывая отпрыгнул назад и бросился к Марио. Не успел бригадир и его спутники понять, в чем дело, как мальчик был уже возле мужчины, схватил его за руку и потащил в темный переулок.
      - Хватайте их! Держите! - кричал дон Доменико, но сам не трогался с места.
      Бригадир и полицейский, тяжело топая подкованными сапогами, затрусили в ту сторону, куда указывал дон Доменико. Что касается Микеле, то он продолжал преспокойно стоять за спиной у дона Доменико.
      - А вы? - крикнул фашист. - Вперед! Бегом!
      - А вы? - в свою очередь, язвительно спросил старик. - Что же вы-то не бежите? Боитесь?
      Понукаемый таким образом, фашист, тяжело переваливаясь всем своим грузным телом, побежал вслед за полицейскими. Ополченец ПВО, прихрамывая, не спеша двинулся за ним, покачивая головой и, по своему обыкновению, что-то бормоча себе под нос.
      - В монастырь возвращаться нельзя. Нас там в два счета сцапают, проговорил запыхавшийся Чиро, в то время как они наудачу бежали по переулкам и Марио в который уже раз упрекал себя за то, что втянул мальчиков в эту переделку. - Нам нужно где-нибудь спрятаться, - добавил Чиро.
      Они уже порядком обогнали своих преследователей, но, к несчастью, светила полная луна, и бригадир без труда увидел их фигуры, выделяющиеся на светлой мостовой.
      - Стой! - крикнул он задыхаясь. - Стой! Стрелять буду!
      Но оба беглеца, не обращая никакого внимания на его крики, продолжали мчаться вперед. Тогда бригадир остановился, вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в воздух. Ночную тишину разорвал выстрел. В этот момент на бригадира налетел дон Доменико, который бежал следом и не сумел вовремя остановиться.
      - Попали? - крикнул он.
      У бригадира не было никакой охоты признаваться, что он стрелял в воздух, поэтому он молча указал на две фигуры, которые бежали напрямик через освещенное пространство в глубине улицы.
      - Так стреляйте же, стреляйте! - заорал дон Доменико.
      Но старый бригадир притворился, что не расслышал, и, вместо того чтобы стрелять, пыхтя и отдуваясь снова пустился вдогонку за беглецами.
      Добежав до группы разрушенных бомбами домов, Марио и Чиро остановились.
      - Давай спрячемся здесь, - предложил мальчик.
      Оба бросились к развалинам. Плутая среди обвалившихся стен, взбираясь на кучи камней и мусора, они искали уголок потемнее или какое-нибудь прикрытие. Когда же наконец нашли подходящее убежище, у развалин послышались растерянные голоса их преследователей.
      - Куда же, черт возьми, они могли запрятаться? - воскликнул бригадир.
      - Говорил вам, стреляйте! - кричал бывший секретарь фашистов. - Ведь говорил же, дьявол вас подери!
      Теперь все четверо столпились возле развалин. Бригадир прекрасно понимал, что двое беглецов прячутся где-то здесь. Но ему совсем не хотелось лазить в темноте среди обломков, рискуя получить пулю от этих отчаявшихся людей.
      - Они должны быть здесь! - продолжал кричать дон Доменико. - Вперед! Ну идите же!
      - Бесполезно, - со вздохом откликнулся бригадир. - Нужно подождать, пока рассветет. Ночью мы их тут ни за что не найдем.
      Но дон Доменико разошелся вовсю. Он вспомнил, что беглецы не ответили на выстрел, и это придало ему храбрости.
      - Дайте-ка ваш пистолет, - решительно заявил он. - Сейчас я вам покажу, как надо действовать.
      С этими словами он неуклюже полез на первую попавшуюся груду камней. С трудом добравшись до вершины, он встал, сжимая в руке пистолет, и огляделся. Вокруг не было видно ни зги.
      - Посветите мне! - приказал дон Доменико.
      - На улице зажигать свет запрещено, - с невозмутимым спокойствием возразил дон Микеле.
      - Говорят вам, светите! - рявкнул фашист. Старик ополченец пожал плечами и зажег фонарик.
      В то время как луч света перебегал с одной груды развалин на другую, ночную тишину разорвал пронзительный вой сирены - тревога! Все четверо замерли прислушиваясь, и секунду спустя дон Доменико остался одни на своей куче мусора с бесполезным пистолетом в руках. Поспешно спустившись вниз, он вслед за остальными во весь дух пустился бежать к бомбоубежищу, бросая испуганные взгляды наверх, где уже рвались снаряды зениток.
      Бомбоубежище, как всегда, было битком набито людьми. В своем излюбленном уголке, на длинной скамейке сидела группа людей, которых в шутку называли "постояльцами". Они весело болтали, как на вечеринке, благо времени было вдоволь. Старухи молились нараспев, некоторые мужчины с озабоченными лицами прислушивались к каждому взрыву и строили догадки насчет того, куда на этот раз попала бомба.
      Многие сидя спали. Как только начинала выть сирена, люди просыпались, вставали, как заводные куклы, и с полузакрытыми глазами брели куда-нибудь в дальний угол убежища, чтобы продолжать там прерванный сон.
      Были и такие, которые буквально переселились в бомбоубежище, перетащив из дому в его просторные помещения ширмы, сундучки, складные кровати и соорудив себе настоящие комнаты, из которых выходили только по какому-нибудь неотложному делу или для того, чтобы узнать, прекратилась ли на улице стрельба.
      Семья полицейского комиссара относилась именно к этой категории обитателей бомбоубежища. Комиссарша, сухая, как вобла, зеленая, со страдальческим выражением глаз, отличалась неуемной болтливостью. Судачила она главным образом с женой мясника и одной старой девой, которая была знаменита тем, что однажды воскресным утром отважилась выбраться в церковь и даже прослушала там всю мессу. Правда, обратно она семенила чуть ли не бегом, торопясь поскорее добраться до спасительных дверей убежища. Звали ее синьорина Ада. Изо всего бомбоубежища не нашлось бы, верно, ни одного человека, который сумел бы определить ее возраст или происхождение. Из ее же собственных туманных намеков окружающие могли уразуметь только одно - что у нее есть какие-то родственники среди судейских чинов и что она непременно навестит их, как только кончится война.
      - Если только она вообще когда-нибудь кончится, - со вздохом заметила комиссарша, всегда видевшая все в черном свете.
      Жена мясника, которую эти благородные дамы терпели только потому, что война в какой-то степени стерла сословные границы, придерживалась более оптимистических взглядов.
      - Непременно кончится, - заявила она, ввязываясь в разговор. - Уверяю вас. И уж тогда-то, вот как перед богом, я пройдусь по улице колесом.
      Перчинка, который тоже зашел в бомбоубежище, громко рассмеялся, представив себе, как толстая, грузная донна Эмма катится колесом по улице Фория. Сыновья комиссара не сводили восхищенных глаз с поджарой фигурки этого, как им говорили, "уличного мальчишки", который приходил в убежище только тогда, когда хотел поглядеть на людей или разнюхать последние новости. Даже сам комиссар, сидевший на койке и предававшийся воспоминаниям о тех далеких счастливых днях, когда он мог взять отпуск и отправиться куда-нибудь в Баколи, даже он обратил внимание на мальчика и буркнул:
      - А, это ты? Оставил, значит, свою нору?
      Перчинка только пожал плечами. В самом деле, стоило ли отвечать полицейскому? Сейчас мальчику важнее всего было узнать, не случилось ли чего с Марио и Чиро. А где еще можно было получить самые верные сведения, как не здесь, возле комиссара?
      Едва комиссарша заметила Перчинку, как тотчас же отозвала в сторону своих ребят, чтобы они не вздумали затеять игру с этим оборванцем. Но синьорина Ада повела себя совсем иначе.
      Лохмотья Перчинки и его истощенный вид внезапно пробудили в ее сердце дремавшие там христианские чувства. Она подозвала его к себе и засыпала вопросами.
      - Подойди, дитя мое, - произнесла она как только могла ласковей. - Как тебя зовут? Ах, ты не знаешь? Но как же тебя называют родители?
      Узнав печальную истину, синьорина встрепенулась, рассудив, что столь прискорбный случай, пожалуй, мог - разумеется, после войны - заинтересовать общество сердобольных католичек, в которое входила в сама синьорина.
      Конечно, синьорина Ада не могла упустить такую возможность. Старая дева протянула свою бледную костлявую руку, чтобы удержать мальчика и хорошенько расспросить его, но Перчинка проворно отскочил в сторону. Однако сделал он это вовсе не потому, что испугался старой синьорины, а просто потому, что в этот момент в убежище вбежал бригадир, сопровождаемый полицейским и стариком ополченцем, а через секунду к ним присоединился запыхавшийся дон Доменико.