Старуха склонилась над доном Доменико. Она закрыла ему глаза и как умела прочитала над ним молитву, чтобы его душа обрела наконец покой. Она не любила зрелища смерти, особенно такой, и отчасти чувствовала себя виновницей гибели этого человека. Если бы она не предупредила патриотов, все трое были бы сейчас живы. Но зато, может быть, умерли бы другие. Война - ничего не поделаешь.
      Старуха вздохнула. В конце концов, она выполняла приказание и вовсе не должна испытывать никаких угрызений совести. В крайнем случае, когда жизнь вновь войдет в мирную колею, она закажет панихиду за упокой их души. Она поднялась на ноги и прямо перед собой увидела черный силуэт. Это был немецкий солдат.
      Он стоял метрах в пятидесяти на углу улицы Константинополя и целился в нее из автомата. Женщина не решалась двинуться с места, чтобы предупредить друзей, которые, вероятно, еще были заняты сбором оружия. До нее ясно доносились их отрывистые голоса.
      На углу появились еще два немца. Женщина не видела, что делается в боковых переулках, но тем не менее инстинктивно чувствовала, что там тоже накапливаются немцы. Солдат, как видно, было много. Вот они двинулись вперед, держа автоматы наперевес. Женщина вздохнула всей грудью и вдруг пронзительно закричала. Затрещала автоматная очередь, и в ту же секунду четверо патриотов бросились на землю. Они сделали это так быстро и так слаженно, будто их движениями управлял точный часовой механизм. Очередь пришлась по зеленым кронам деревьев.
      - К фонтану! - крикнул Сальваторе.
      Старуха бросилась в противоположную сторону и побежала по улице Фория. Вслед ей послышалась автоматная очередь. Не успела женщина выйти из-под деревьев и ступить на тротуар, как ее настигла пуля. Взмахнув руками, она тяжело упала на гладкие каменные плиты тротуара и осталась лежать там, словно узел лохмотьев. А четверо патриотов, разбившись на две пары, чтобы не служить мишенью для немцев, быстро перебежали на другой конец сквера и спрыгнули в сухой бассейн бездействующего фонтана.
      Прежде чем спрыгнуть вместе с остальными, калабриец на секунду задержался, вскинул автомат, снятый с убитого немца, и дал длинную очередь, которая слилась с выстрелами немцев. Потом он прыгнул вниз и бросился к Марио.
      - Мы в западне! В западне! - задыхаясь, пробормотал он.
      На плече у него расплывалось кровавое пятно. Комиссар положил ствол пистолета на край бассейна и открыл огонь. Рядом с ним стрелял из автомата Сальваторе. Марио оторвал от подола рубашки длинный лоскут и попробовал стянуть солдату раненое плечо, чтобы остановить кровотечение.
      - Не надо, чего уж там, - простонал калабриец. - Ни к чему это теперь... А я-то мечтал вернуться домой... Так хотелось вернуться!.. совсем тихо пробормотал он и закрыл глаза.
      Марио отошел от него и занял свое место рядом с Сальваторе. К фонтану, распластавшись по земле, ползли немцы. Они приближались уверенно, не торопясь. Марио схватил ручную гранату и швырнул ее под деревья, в сторону музея, откуда, как ему казалось, доносилась самая сильная стрельба. Раздался взрыв, и к небу взлетел черно-белый столб дыма, песка и мелкой гальки. В ответ из облака прострекотала длинная автоматная очередь, и в ту же секунду Сальваторе отшатнулся от края бассейна. На его лице застыла гримаса удивления и боли.
      - Ты ранен? - быстро спросил Марио.
      Неаполитанец не отвечал. Выронив автомат, он схватился за грудь и несколько секунд стоял, выпрямившись во весь рост, с яростью глядя на врагов, потом рухнул на землю, ударившись об искусственную скалу, возвышавшуюся в центре бассейна.
      - А когда-то здесь, наверное, плавали лебеди, - громко сказал Марио.
      Комиссар кивнул головой.
      - Плавали, - проговорил он.
      За их спиной раздался тихий стон солдата.
      - А немцы больше не стреляют, - снова сказал Марио. - Не иначе, как замыслили что-то.
      - Может, нас еще не совсем окружили? - ответил комиссар. - Может быть, еще есть возможность уйти?
      - А как же они? - спросил Марио, указывая на Сальваторе и солдата.
      - Им уже ничем не помочь, - с грустью проговорил комиссар.
      Они говорили медленно, не спеша, словно прислушиваясь к каждому своему слову. Со стороны немцев по-прежнему не раздавалось ни единого выстрела.
      - Давайте отползем на ту сторону бассейна, - предложил комиссар. - Если нам удастся выскочить, мы, может быть, успеем добежать до Звездных переулков.
      - Да, но ведь до них метров пятьсот. А место здесь открытое, - возразил Марио.
      - Лучше уж так, чем в этой ловушке, - заметил комиссар.
      Они осторожно поползли по дну бассейна, кое-где еще покрытому зелеными пятнами ила. Марио не решился взглянуть в ту сторону где, устремив неподвижные глаза в одну точку, лежал солдат. Калабриец еще дышал. Начался мелкий холодный дождик.
      Едва они доползли до противоположного конца бассейна, как зловещую тишину, вот уже пять минут висевшую над сквером, разорвал оглушительный грохот. Обломки скалы, стоявшей в середине бассейна брызнули в разные стороны, все вокруг заволокло черным дымом. "Мина", - подумал Марио.
      - Ну, самое время, - донесся до него голос комиссара.
      Они одновременно выскочили из бассейна, оба грязные, в разорванной одежде. Первые десять метров они бежали скрытые густым дымом. Затем послышался первый выстрел. Их заметили. Однако беглецы продолжали мчаться вперед. Комиссар словно забыл и о своем животе, и о своем возрасте. Он был уже в самом конце сквера, как вдруг споткнулся о бортик газона и кубарем покатился по лестнице, ведущей на тротуар. Немцы, стреляя, бежали следом. Вот они в двадцати, в пятнадцати, в десяти метрах. Уже можно ясно различить их лица. Марио остановился, помог товарищу подняться на ноги. Опираясь одной рукой на плечо Марио, комиссар прихрамывая побежал дальше. Но вдруг тело его как-то сразу обмякло, и он, бездыханный, повалился на мостовую.
      Теперь Марио бежал один. Вокруг него стоял непрерывный дробный стук автоматных очередей. До ближайшего переулка оставалось метров триста. Он бежал зигзагами, чтобы помешать немцам как следует прицелиться. Неожиданно он почувствовал, что по спине у него течет что-то горячее, но он не ощутил никакой боли, и ему даже в голову не пришло, что он ранен. До переулка оставалось двести метров. Вдруг он резко остановился. У входа в переулок, целясь в него из автоматов, стояли трое немцев. Марио круто повернулся и бросился в противоположную сторону. Но в этот момент автоматная очередь стегнула его по ногам, и он упал.
      - Конец, - пробормотал он и закрыл глаза. Шум и голоса, раздававшиеся вокруг него, словно вдруг отодвинулись, перестали его касаться, стали какими-то мягкими, как вата, и вместе с тем тяжелыми, словно удары, которые сыпались на него градом, причиняя боль. Он не мог двинуться, не мог защититься.
      Он вспомнил о Перчинке, и ему захотелось еще раз увидеть его, рассказать мальчику о том, чего тот не знал. Ему захотелось объяснить Перчинке, почему он выбрал этот путь и за что сейчас умирает. Хотелось сказать, как это важно для него, родившегося на другом конце страны, умереть в этом городе, в это дождливое утро.
      Его пальцы, которые конвульсивно шарили по земле, пытаясь найти что-нибудь холодное, покрыла липкая грязь. Он словно плыл куда-то, как бывает во сне, а вслед ему, удаляясь, затихая, летели чьи-то крики. Потом он открыл глаза и увидел перед собой обвалившуюся стену дома, возле которого упал. Вокруг стоял топот солдатских сапог. На одну минуту ему даже показалось, что он различил над собой лицо немецкого офицера но не почувствовал ни ненависти, ни гнева. Сейчас все уже было не так, как несколько минут назад. Он сделал то что должен был сделать, он с лихвой уплатил по всем счетам, предъявленным ему жизнью
      Марио закрыл глаза и не услышал выстрела офицерского пистолета.
      Своих убитых немцы унесли с собой. В скверике остались только тела дона Доменико, старухи и патриотов. С неба продолжал сыпаться мелкий дождик, заботливо смывая пятна крови. Старуха словно прикорнула на каменных плитах тротуара, как в те времена, когда она проводила целые ночи на церковной паперти.
      Сальваторе и солдат-калабриец лежали, обнявшись, на дне изуродованного миной бассейна. Комиссар блестящими глазами уставился в небо, а Марио, казалось, спокойно заснул у стены старого дома. Дождь все не унимался и под конец разошелся вовсю. Даже запах порохового дыма, окутывавшего место перестрелки, рассеялся, заглушённый теплым и нежным ароматом мокрой травы.
      Из переулка вышел Перчинка и присел рядом с Марио. Он нежно погладил друга по щеке и стиснул зубы, чтобы не заплакать. Незачем было проливать слезы. Да Перчинка и не умел этого. Нет, он не должен сейчас плакать. Если бы Марио узнал об этом, он бы, наверное, здорово разозлился. Мальчик снова ласково погладил колючую" щеку друга. Тот лежал спокойно, будто ему очень нравился и этот дождик, и теплая неаполитанская осень.
      - А-а! - закричал вдруг Перчинка и вскочил на ноги.
      Крупные капли дождя стекали по его худенькому личику. Он впился зубами себе в правую руку, так что на ней выступила кровь, и бегом бросился обратно в переулок, ни разу не оглянувшись назад.
      Глава XIII
      НАСЛЕДСТВО ПРОФЕССОРА
      Двадцать восьмого сентября полковник Шолл, заложив руки за спину, расхаживал по своему кабинету. Итак, американцы вплотную подошли к Неаполю. Ну что ж, прекрасно! Все равно они не осмелятся войти в укрепленный город. Они прекрасно знают, что он может стать для них мышеловкой. Да, любой другой укрепленный город, но только не этот! Полковник в сердцах швырнул недокуренную сигарету прямо на ковер и разразился отборными немецкими проклятиями в адрес этих черномазых неаполитанцев, которые осмелились без всякого приказа объявить войну немцам. Доннер веттер! Какой-то сброд смеет объявлять войну великой немецкой армии! Какая неслыханная наглость!
      А в это время на площади Маццини огромным костром полыхала казарма. Тот самый "сброд", который так возмутил полковника Шолла, на глазах у немцев, несмотря на бешеную стрельбу, почти голыми руками захватил их собственную казарму и поджег ее.
      В Вомеро шло настоящее сражение. Однако и тут кадровые немецкие части ничего не могли поделать с маленькими, кое-как вооруженными отрядами патриотов. "Черномазые неаполитанцы" оказались чертовски хитрым и коварным противником! Они умели в два счета вывести из строя любой танк и знали, что нужно сделать, чтобы обезвредить целую батарею орудий.
      Полковник Шолл вызвал командира батареи, занимавшей позиции на Каподимонте.
      - Черт с ними, с американцами, - стараясь говорить спокойно, произнес полковник, - они нам не страшны. Приказываю сейчас же повернуть орудия на город. Снарядов не жалеть!
      И на Неаполь обрушился шквал огня. Война продолжалась.
      "Да, но как же тут воевать, без оружия?" - со злостью думал Перчинка.
      В самом деле, даже Винченцо и тот где-то раздобыл себе пистолет. В немецкой стальной каске он преспокойно сидел сейчас вместе со всеми на баррикаде. Только Перчинка и его верный друг Чиро остались без оружия. И, что самое печальное, совершенно не представляли себе, где его можно раздобыть. Еще совсем недавно достать оружие было пустяковым делом. Нужно было только узнать, где оно находится. А там иди и бери, что хочешь, никому до этого и дела не было. Теперь же все было совсем не так. Теперь тот, у кого имелась винтовка или пистолет, не согласился бы отдать его вам ни за какие сокровища.
      На одной из улиц Перчинка столкнулся нос к носу с доном Микеле, вооруженным тяжелым немецким карабином. Недолго думая мальчик попросил своего старого приятеля уступить ему оружие.
      - Ишь ты, какой прыткий! - насмешливо проговорил дон Микеле. - А я как же? Что же мне, по-твоему, с деревянной сабелькой, что ли, на войну-то идти?
      - Да зачем же вам воевать? Вы уже старый! - в сердцах воскликнул мальчик.
      В ответ дон Микеле влепил ему здоровенный подзатыльник. С некоторых пор престарелый ополченец ПВО чувствовал, что становится иногда храбрым, как лев. Правда, это случилось с ним поздновато, но... Словом, Перчинке и на этот раз дали поворот от ворот. Но тут нежданно-негаданно он получил самый что ни на есть дельный совет. И подал этот совет не кто иной, как Чиро!
      - Ой, знаешь что! - воскликнул он, останавливаясь посреди дороги. - А что, если нам сходить к тому профессору, которому ты масло продавал? Ты ведь сам говорил, что у него есть ружья. А если он не хотел их тебе продать, так это же ничего не значит. Ты их у него не насовсем попроси, а в долг. Может быть, и даст, а? Скажи, что, когда все кончится, мы ему сразу принесем и отдадим.
      - Ни шиша этот скряга не даст, вот увидишь, - возразил Перчинка.
      - А все-таки давай попробуем, - не унимался Чиро, которому, кроме всего прочего, ужасно хотелось посмотреть, как живут настоящие синьоры.
      В конце концов, они вместе отправились на улицу Трибуналов. Неаполь совершенно преобразился. На улицах было полно людей, однако сейчас все они были заняты совсем необычным делом. Одни возводили баррикады, чтобы преградить путь смертоносным немецким танкам, другие, объединившись в боевые дружины, учились военному делу. На каждом шагу попадались парни с ружьями за плечом. Со стороны могло показаться, что все они собрались на охоту.
      Хозяевами в Неаполе снова стали неаполитанцы. Ни немцев, ни фашистов не было видно, а если они и рисковали появляться на улицах, так только целыми взводами и с оружием на изготовку.
      Повернув за угол улицы Дуомо, Перчинка вдруг увидел вооруженный до зубов немецкий патруль. Навстречу немцам двигалась группа патриотов. Стычка казалась неизбежной, поэтому, боясь оказаться между двух огней, приятели проворно юркнули в первое попавшееся парадное. Но оба отряда только обменялись свирепыми взглядами и разошлись без единого выстрела. Каждый из них отправился своей дорогой.
      - Э, струсили! - воскликнул Чиро.
      Лицо мальчика пылало от стыда и возмущения.
      - "Струсили"! - передразнил его Перчинка. - Много ты понимаешь! Если бы мы начали стрелять первые, они бы уложили нас всех до единого. Не видел ты что ли, сколько на них оружия навешано? - Перчинка говорил с таким видом, словно был, по меньшей мере, командиром партизанского отряда. - Вот и получается, что струсили не мы, а немцы! - закончил он.
      Ворота дома, где жил профессор, оказались на запоре. С трудом дотянувшись до колотушки, висевшей на веревке, Перчинка с силой ударил два или три раза. Долго никто не открывал, наконец в окошечке на одной из створок, показалось лицо старого привратника.
      - Ну чего стучите? - хмуро спросил он. - Марш отсюда! Нашли время баловаться!
      - Мы не балуемся, - возразил Перчинка. - Нам к профессору надо.
      - Это зачем же он вам понадобился? Не может он вас принять.
      - Почему? - удивился Перчинка.
      - Болен, - ответил старик. - А теперь марш отсюда, - добавил он и захлопнул окошечко.
      Но Перчинка снова забарабанил в ворота.
      - Ах, ты так! - закричал привратник, приоткрывая ворота. - Ну, берегись! Сейчас я выйду и такую тебе взбучку задам!..
      - А ну, попробуй! - дерзко воскликнул Перчинка.
      Чиро сразу понял намерение приятеля и стоял наготове. Привратник открыл пошире одну створку ворот, собираясь выскочить на улицу, но не успел он сделать и шага, как Чиро ловко подставил ему ножку. Старик упал на землю, а оба приятеля, воспользовавшись этим, бросились во двор.
      Взлетев на второй этаж, они забарабанили в знакомую Перчинке стеклянную дверь профессорской квартиры. В ту же минуту снизу донеслись тяжелые шаги и вопли привратника, который со всей поспешностью, на какую только были способны его старые ноги, принялся карабкаться по лестнице. До площадки второго этажа он добрался как раз в тот момент, когда экономка профессора отворяла дверь.
      - А, разбойники! - вскричал привратник, хватая Перчинку за рубашку. А, негодяи! В тюрьму, в тюрьму вас отправить, вот что!
      Он уже замахнулся, собираясь влепить затрещину, но тут вмешалась перепуганная экономка.
      - В чем дело? - спросила она.
      - Да как же! - воскликнул запыхавшийся привратник. - Вот, полюбуйтесь, донья Мария, на этих негодяев. Сбили меня с ног и силой ворвались в дом...
      - А что же он не пускает? - закричал в ответ Перчинка, извиваясь как угорь. - Нам к профессору надо, а он не пускает!..
      - Оставьте его, дон Антонио, - сказала экономка и, обратившись к Перчинке, добавила: - А за масло твое я еще не могу заплатить, уж не взыщи.
      - Отпустите, слышите, что вам говорят! - еще громче закричал Перчинка, вырываясь из цепких рук старика. - Не надо мне никаких денег, - крикнул он, обернувшись к женщине, - мне нужно только поговорить с профессором!
      - К профессору нельзя, он болен, - ответила женщина.
      Привратник отпустил наконец Перчинку, но не ушел, а продолжал стоять рядом, кидая на мальчиков свирепые взгляды. Как видно, он ждал, когда донья Мария закроет дверь, чтобы хорошенько посчитаться с этими сорванцами.
      - А мне с ним во как поговорить надо! - воскликнул Перчинка. - Я одну минутку!.. Одну минуточку. Ну, пожалуйста, донья Мария, - жалобно добавил он.
      - О чем же ты хочешь с ним поговорить? - полюбопытствовала экономка.
      - О немцах, - уклончиво ответил Перчинка. Экономка и привратник испуганно переглянулись.
      Старик невольно отступил на шаг, а донья Мария уже готова была захлопнуть дверь.
      - О немцах? - прошептала она.
      - Ну да. Пустите меня к профессору.
      Поколебавшись с минуту, женщина наконец посторонилась и впустила ребят в переднюю. Но, не решаясь, очевидно, оставить их одних, она взглянула на привратника и сказала:
      - Побудьте тут, дон Антонио.
      Старик снял шляпу и опустился на ларь, стоявший у дверей.
      - Вы тоже подождите здесь, - продолжала экономка, обращаясь к ребятам. - А я пойду узнаю, проснулся ли профессор.
      Оба приятеля уселись в другом конце передней, чтобы быть подальше от привратника. Чиро с любопытством разглядывал потертые кресла и развешанные по стенам потемневшие, покрытые пылью картины.
      - А ничего бы пожить в таком доме, - заметил он. Перчинка кивнул.
      - Еще бы, богачи... - прошептал он. Потом, повернувшись к привратнику, как ни в чем не бывало спросил: - А что с профессором, дон Антонио?
      - Вот как дам по затылку, тогда узнаешь, что! - свирепо буркнул тот.
      - Он очень нездоров? - не унимался Перчинка.
      - Да, очень, - со злостью ответил старик и, на удержавшись, прошипел: У, висельники!
      - Бедняга! - невозмутимо продолжал мальчик, - мне его очень жалко. Такой хороший человек - и вот вам...
      На этот раз привратник промолчал.
      Чиро встал и начал ходить по комнате, рассматривая картины. Потом он протянул руку и потрогал рамку одной из них.
      - Не трогай! И так всё захватали! - сейчас же крикнул привратник.
      Мальчик вздрогнул и испуганно отскочил от стены.
      В этот момент в переднюю вошла экономка. - Ну ладно, идите, - сказала она. - Только, пожалуйста, не долго. У профессора высокая температура,
      Проходя через кабинет, где Перчинка уже побывал, когда приносил масло, ребята бросили красноречивый взгляд на два карабина модели 1891 года, висевшие в застекленной витрине. Из кабинета они вслед за экономкой вошли в просторную спальню, стены которой были сплошь увешаны фотографиями в рамках. Здесь стояла простая скромная мебель, казавшаяся даже бедной.
      Профессор лежал на широкой никелированной кровати. Он еще больше похудел и казался до крайности истощенным. Его бородка совсем побелела и сливалась с белизной простынь. Увидев ребят, он слабо улыбнулся.
      - А, это ты! - тихо воскликнул он.
      - Здравствуйте, профессор, как вы себя чувствуете? - вежливо сказал Перчинка, подходя вместе с Чиро к постели больного, в то время как донья Мария остановилась на пороге.
      - Плохо, сынок, - отозвался старик.
      Его голос звучал хрипло, он словно доносился издалека и вот-вот готов был умолкнуть совсем. Зато глаза его сверкали все так же и даже казались еще больше, чем прежде, на осунувшемся лице.
      На минуту воцарилось молчание. Профессор заговорил первым.
      - Так что же ты хотел сказать о немцах? - спросил он своим скрипучим голосом.
      Сам не замечая этого, Перчинка опустился на колени подле кровати старика и горячо заговорил:
      - Профессор, мы их выгоняем из Неаполя. А позавчера умер мой друг...
      Голос у него оборвался, он не то всхлипнул, не то глубоко вздохнул. Воспоминание о гибели Марио было еще слишком свежо и наполняло сердце мальчика печалью и яростью.
      - Но все-таки мы сейчас все воюем; вы это знаете? - с гордостью закончил он.
      Взгляд профессора перебегал с одного мальчишечьего лица на другое.
      - Я знаю, - пробормотал старик. - Каждый день слышны выстрелы. А сегодня как будто стреляют больше, чем всегда, правда?
      - Сегодня мы их выгоним, - с уверенностью проговорил мальчик. - И танков их не побоимся, и пушек тоже. Они обстреливают Неаполь, вы это знаете? На улице Константинополя стояла очередь за, водой, а они как ахнут и всех до единого!..
      Профессор болезненно сморщился.
      - Ох, боже мой, боже мой! - прошептал он. Женщина, которая все еще стояла на пороге, перекрестилась.
      - А друг мой умер недалеко отсюда, около сквера на площади Кавур, продолжал Перчинка. - Они хотели отнять оружие у фашистов...
      Профессор не отрываясь смотрел на Перчинку, и мальчику вдруг показалось, что старик уже понял, зачем он пришел к нему сейчас. Однако он решил, что лучше прямо сказать обо всем самому.
      - Мы сейчас строим баррикады, - сказал он. - Никакие танки не пройдут! Но вот, понимаете, профессор, у меня и у моего друга нет оружия. Если бы вы нам дали те ружья... а мы, как только выгоним немцев, сразу их отдадим...
      Наступила томительная пауза. Перчинка вдруг почувствовал, что в комнате стоит тяжелый, противный запах эфира.
      Профессор продолжал молча смотреть на ребят, однако сейчас он, казалось, думал не о них, а совсем о другом. Через минуту он пошевелился и позвал:
      - Мария!
      Экономка торопливо подошла к его постели.
      - Ступай в кабинет, - приказал старик. - Возьми карабины, патронташи и каску.
      - Но, профессор... - нерешительно начала женщина.
      - Ступай, ступай, - повторил профессор. - Вытащи все это и принеси сюда, ко мне.
      Ребята не проронили, ни слова. Они заметили, что, выходя из комнаты, экономка бросила на них укоризненный взгляд. Что же касается профессора, то он как будто совсем забыл о них. Он смотрел на потолок, и его глаза странно блестели, как будто он плакал.
      Наконец в дверях снова показалась донья Мария, неся в одной руке тяжелые карабины и длинные патронташу а в другой - продырявленную посредине каску.
      - Неси сюда, - сказал профессор. - Положи все на кровать.
      Донья Мария повиновалась и положила оружие на одеяло в ногах старика. Тот с трудом приподнялся, сел, облокотившись на подушки, взял в руки каску и с нежностью провел по ней рукой. Потом, повернувшись к ребятам, тихо проговорил;
      - Это - моего сына. Его убили в прошлую войну. Он был совсем мальчик, может, чуть постарше вас. Мой единственный сын...
      Его голос дрожал от волнения, но уже не казался больше таким хриплым и слабым, как несколько минут назад. Он говорил медленно и все время поглаживал каску рукой.
      - Он был в этой каске, когда его убили, - продолжал профессор. - И один из этих карабинов тоже принадлежал ему. Я их получил от министерства, потому что сам служил офицером в том же полку. С тех пор я храню как память эти карабины и его каску... все, что у меня от него осталось.
      Перчинка не решился произнести ни слова. За него говорили беспорядочные выстрелы, раздававшиеся на улице. Они слышались через неодинаковые промежутки, то чаще, то реже, но не утихали ни на минуту. Некоторое время профессор, казалось, прислушивался к перестрелке за окном.
      - Да, - снова заговорил он, - и вот я часто спрашиваю себя, как же умер мой сын? Умер ли он во имя чего-то или просто потому, что получил повестку из военкомата? Нет, он не был добровольцем, так же как и я... И вот я пережил своего сына. Но если бы он был жив, а я умер тогда вместо него?.. Что бы он делал сейчас?.. Мари! - обратился он к экономке, которая с состраданием смотрела на старика, - как ты думаешь, что бы делал сейчас мой сын?
      Женщина не ответила. Перестрелка на улице становилась все громче и напряженнее. Профессор улыбнулся.
      - Ну конечно, он был бы там, на улице, среди вас! - воскликнул он. - Вы еще совсем мальчишки, совсем дети... Сколько я воспитал таких, как вы, за свою долгую жизнь... Да... А вам, видимо, так и не пришлось ходить в школу. Так ведь?
      Оба мальчика молча кивнули головой.
      - А жаль, - продолжал профессор. - Мне бы очень хотелось быть вашим учителем. Кто знает, сколько моих учеников сейчас там, на улицах? Они сражаются, и, наверное, во имя чего-то очень хорошего, это несомненно.
      Он помолчал, а когда заговорил снова, голос его звучал сурово и решительно.
      - Я не могу выйти на улицу, - сказал он. - Я старый, больной, бесполезный для вас человек. А раз так - идите хоть вы. Берите... хм, да, берите это оружие и...
      Но ребята не слушали старого профессора; они бросились к постели и через мгновение уже стояли с карабинами и патронташами в руках.
      - Постой, - проговорил профессор, взяв Перчинку за руку. - Подойди ближе.
      Перчинка опустился на корточки возле кровати. Профессор дрожащими руками взял каску и надел ее на голову мальчику.
      - Ты должен мне обещать, - проговорил старик, - что будешь сражаться в этой каске. А я буду думать, что это мой сын пошел на улицу, чтобы сражаться вместе с вами. Не знаю, понял ли ты меня, но все равно, обещай мне, что будешь на баррикаде в этой каске.
      - Конечно, профессор, - пробормотал Перчинка. Каска была слишком велика для него и поминутно сползала мальчику на глаза. Должно быть, он выглядел очень смешно в своих живописных лохмотьях, с тяжелым и непомерно огромным ружьем за плечами. Взглянув на него, профессор улыбнулся.
      - Ну, идите, идите, ребята, - пробормотал он.
      - Мы вам их отдадим... - пролепетал Чиро.
      Но профессор уже снова откинулся на подушки и, казалось, не расслышал его слов.
      Донья Мария тоже не проронила ни слова и молча проводила ребят до двери.
      Увидев Перчинку и Чиро, выходивших из кабинета, привратник вскочил со своего места, но Перчинка в шутку направил на него карабин, и старик ограничился тем, что послал ему вслед очередное проклятие.
      Выйдя за ворота, приятели увидели вокруг множество вооруженных людей. Даже женщины, вооружившись чем попало, вышли на улицу. Прямо перед ними, на углу площади Сан-Гаэтано, возводили баррикаду. Навстречу ребятам бежал какой-то человек.
      - Ага, вы вооружены! Очень хорошо! - крикнул он,
      подбегая к ним. - Вы останетесь здесь. Помогайте строить баррикаду.
      Ребята молча отправились выполнять приказ.
      Сражение должно было начаться с минуты на минуту. Немецкие танки уже спускались по улице Дуомо. Скоро они будут здесь, чтобы попытаться раздавить сопротивление патриотов.
      Глава XIV
      ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ПЕРЧИНКИ
      Шло строительство сразу двух баррикад. Первая, поменьше, возводилась на углу улицы Дуомо. Она должна была служить только для того, чтобы на некоторое время задержать немцев, пока не будет готова вторая, уже более солидная баррикада на площади Сан-Гаэтано. Перчинка, Чиро и Винченцо, конечно, сразу же побежали на первую.
      Баррикада состояла из небольшой кучи камней, трехколесного велосипеда зеленщика, перевернутого вверх колесами, и кое-какой старой мебели, которую выбросила из окна какая-то женщина, желавшая хоть чем-нибудь помочь защитникам баррикады. Поверх этой жиденькой стенки набросали пустых корзин. Последнее было сделано по совету хозяина булочной, расположенной на углу, который, как видно, всерьез считал, что его корзины могут служить защитой от немецких автоматов. Все это сооружение светилось, как решето.
      Грохот гусениц приближался, а ребята все еще метались по улице, подбирая все, что годилось для укрепления их баррикады. Они подбегали к окнам домов и кричали жителям, чтобы те выбрасывали на мостовую ненужное им старье. Только Винченцо со своим пистолетом, болтающимся на боку, и двумя немецкими ручными гранатами сидел на своем месте за баррикадой, спокойно ожидая дальнейших событий. Поэтому именно он первым поднял тревогу, громко крикнув:
      - Вот они!
      Вместе с ребятами на баррикаде находились двое хорошо одетых юношей, по-видимому, студентов, вооруженных винтовками. Один из них сейчас же закричал;
      - Ложись!
      В ту же секунду из башни передового танка, показавшегося из-за угла улицы Дуомо, хлестнула пулеметная очередь. К счастью, баррикада находилась в стороне от танка, поэтому ее не задела ни одна пуля. Перчинка устроился у небольшой дыры в баррикаде за кучей камней и железной рухляди, из-за которой виднелась только его дырявая каска и ствол карабина. Сердце бешено колотилось у него в груди. Как-никак это был его первый настоящий бой, и он не шел ни в какое сравнение с той борьбой, которую мальчик вел раньше. Сейчас он дрался с оружием в руках, а не обстреливал немцев фруктами.
      Достигнув улицы Трибуналов, немецкий танк остановился и круто развернулся на одной гусенице. Ствол пушки, торчавший из его башни, угрожающе опустился. Пятеро защитников баррикады дали залп, однако на бесчувственного зеленого зверюгу это произвело не большее впечатление, чем если бы они просто пощекотали его бронированную шкуру.
      Над их головами с воем пролетел снаряд и разорвался где-то сзади. Затем танк двинулся прямо на баррикаду. В ту же минуту Винченцо высунулся из-за своего укрытия и швырнул ручную гранату. На передней части танка громыхнул взрыв. Чудовище остановилось, потом опустило пониже ствол пушки, и через секунду баррикада разлетелась на мелкие части. Перчинка, Чиро, Винченцо и один из студентов со всех ног бросились ко второй баррикаде. Другой студент остался лежать возле развороченной кучи старой рухляди, мимо которой, победоносно рыча, проползал тяжелый "тигр".