Он помолчал, глядя через комнату на скульптуру.

– Возможно, Мелюма растолстела, покрылась морщинами и постарела, но эта моя каменная красавица навсегда останется молодой и прекрасной, даже когда все мы умрем и превратимся в прах.

Он откинулся на спинку стула и скрестил свои длинные ноги.

– Но ведь вы пришли сюда не для того, чтобы любоваться моими трофеями и безделушками. Кроме того, я слышу, что в ванной комнате течет вода.

– А может, огромное количество джина, – сказал я, прислушиваясь. – Ну так вот, я здесь потому... Кстати, Джиппи упомянул, что я частный детектив?

Моррейн кивнул.

У меня между тем появилось предчувствие, что я недолго буду пользоваться безраздельным вниманием Моррейна, так что следовало поторопиться. И начинать, наверное, надо с того, чтобы взять да и пересказать ему всю не слишком лестную для него информацию, которую собрал о нем, пока добирался сюда. Потом задать несколько вопросов и послушать, что он на них ответит.

Это самое я и сделал, начав с того, что меня наняла Одри, и завершив беседой, которую только что имел с Баннерсом. Нет нужды уточнять, что я не стал повторять свои замечания, относящиеся ко времени рождения, йогам и прочей экзотике.

Когда я закончил, Моррейн помолчал несколько секунд, и объявил:

– Я и гроша не дам за то, что говорит Трапмэн. Там есть нефть. И не пятнадцать – двадцать баррелей в день. А пятьсот, если не больше...

– А этот ваш прибор, Дев... Если я правильно понимаю, он показывает не только есть или нет тут нефть, но и ее количество?

– Да, в определенных пределах.

Он пробежал рукой по своим черным волосам.

– Я совершенно точно могу определить наличие углеводородов – в объеме, достаточном, чтобы оправдать бурение. И могу определить, сколько будет давать в день та или иная скважина. Погрешность при этом – плюс-минус двадцать процентов. А теперь очевидно, что выработка из скважины уменьшается постепенно в соответствии с математической формулой и стоимостью продукции. Но на нее могут влиять и другие факторы. Они могут широко варьироваться. Это же так ясно! Вы понимаете меня, Шелл?

– Кажется, понимаю, – ответил я не очень уверенно. – Но не понимаю, к чему вы клоните.

– О'кей. Предположим, я осматриваю участок и прихожу к заключению, что нефть есть, и скважина, если ее пробурить на оптимальную глубину, должна давать сто двадцать баррелей в день. При этом добыча будет уменьшаться, скажем, на пять процентов в год в течение первых десяти лет ее работы. Это будет означать, что за десять лет... объем добытой нефти будет равен... трем-пяти-единице-трем-восьми-пяти-точка-плюс... то есть тремстам пятидесяти одной тысяче тремстам восьмидесяти пяти баррелям, а может, и четыремстам тысячам двумстам шестидесяти трем, но скорее где-то посередине между этими пределами.

Какое-то время я молчал, воздерживаясь от замечаний. Потом сказал:

– В это немножко трудно поверить, Дев, даже больше чем немножко. Не только в эти последние цифры. А в то, что я слышал, будто вы можете установить с абсолютной точностью, как вы это называете, присутствие углеводородов.

– Я это делаю, – проговорил он спокойно. – По крайней мере двадцать моих скважин функционируют успешно. И это только за последний год. Пять из них бурила компания "Трапмэн Ойл энд Гэз", уже после эпопеи с Джиппи. Но пока мало кто верит в мой прибор, только я сам и еще несколько человек. Пусть так. Но, вот увидите, Шелл, скоро все изменится.

Я улыбнулся:

– Возможно, так и будет. Но звучит фантастично. Двадцать скважин только за последний год? Да? И никаких проколов?

– Ну, пару раз прокололся. И до сих пор не знаю, в чем там дело. Иногда такое случается. Я над этим работаю.

– Отлично. Я тоже сейчас работаю над одним делом. Но хвастаться нечем. А вот ваши достижения потрясают воображение. И как вам удается держать в голове все эти даты, факты и цифры: икс баррелей в такое-то время по игрек долларов и так далее...

– Вы имеете в виду цифры, которые я вам назвал? Ну, сами данные я просто с потолка взял – для наглядности. Но я ведь не вызубрил их и все расчеты вчера или в прошлом месяце, чтобы при случае покрасоваться перед вами. – Он улыбнулся. – Я думаю, вы имели в виду как раз это?

– Верно.

– Иногда я забываю, что мое математическое мышление большинству людей кажется чем-то странным, даже противоестественным. А для меня оно обычное дело.

Он переменил позу, скрестив ноги по-новому, и продолжал:

– Когда я был ребенком, все думали, что из меня выйдет гений по ! части цифр, эдакий математический супермаг. Я оперировал шестизначными числами: в уме умножал, делил, вычитал, складывал, а также извлекал квадратные корни – и все это с невероятной скоростью и точностью. Простите за нескромность, но так было. Кстати, я все еще способен это проделывать.

– Вы хотите сказать, что в том примере вы все считали в уме прямо на моих глазах? Что, начиная со ста двадцати баррелей в день, эта продукция может снижаться на пять процентов в год в течение неизвестно какого числа лет, и если все это сложить, то получается... Именно это вы хотели сказать?

– Это была математическая модель процесса. В жизни так, конечно же, не бывает. Не бывает, что в каждый из трехсот шестидесяти пяти дней вы добываете стабильно одинаковое количество нефти, и вдруг на триста шестьдесят шестой день – ровно на пять процентов меньше. Но я должен был изобразить это именно таким образом, а иначе вы бы не поняли. И так я рассчитал.

– Черт знает что вы говорите!

– Ничего подобного. В первый год сто двадцать баррелей в день, во второй – сто четырнадцать, в третий – один-ноль-восемь-точка-три, на десятый – семь-пять-точка-шесть-три. То есть добыча снижается к этому времени до семидесяти пяти баррелей в день.

– Дев, я девять раз из десяти ошибаюсь, когда начинаю складывать или вычитать. Поэтому не пытайтесь доказать мне...

– Да, вы, возможно, ошибаетесь, Шелл. Но я это делаю автоматически и всегда правильно. Я вовсе не вижу цифры на той доске, которая помещается у меня в мозгу. Я просто ставлю себе задачу и тут же получаю ответ. Я не учился этому. Я просто умею это. И всегда умел, сколько себя помню. Что сейчас помогает мне в интерпретации показаний моего холаселектора. Но об этом нет смысла говорить.

– Дев, вы кажетесь мне славным малым, но, черт возьми, если вы собираетесь морочить мне голову своими...

– Давайте возьмем другой пример. Давайте будем исходить из того, что в первый год скважина дает пятьсот пятьдесят баррелей в день, но постепенно добыча снижается на четыре процента во второй год эксплуатации скважины и на пятьдесят в одиннадцатый и последующие два года...

И Моррейн снова, как ни в чем не бывало, стал сыпать математическими выкладками, еще более сложными, чем те, что он выплеснул на меня в первый раз, оперируя цифрами, которые он называл дневной выработкой то в конце тринадцатого года эксплуатации, то в начале пятнадцатого – при условии, что тем временем на скважине проводится то, что называется "посреднической" работой. При этом он бойко переводил разговор с баррелей на тонны, с тонн на доллары, приводя цены за баррель сырой нефти разного качества, головоломной цифрой, которая, по его мнению, означала величину общей добычи и общего дохода, получаемых за пятнадцать лет.

– Дев, – сказан я тупо. – Как мне в этом разобраться? Я предоставляю это вам. Раз вы способны все это произнести и не сломать себе зубы. Но все-таки это не...

Без малейшего колебания он промолвил:

– Сто двадцать девять тысяч семьсот девяносто два.

Он говорил быстро, но как-то механически – словно заработала невидимая машина.

– Подвергните меня еще одному испытанию, если необходимо, – сказал он. – Но не предлагайте более чем шестизначные числа.

– Давайте подвергнем.

Я выудил ручку и записную книжку и приготовился записывать.

– Сколько будет четыре тысячи восемьсот девяносто девять на восемьдесят две тысячи семьсот восемьдесят шесть? Быстро, быстро!

Он посмотрел куда-то выше моей головы. И смотрел секунду, не больше. Потому что едва отзвучало это второе мое "быстро", как я уже получил ответ. Я записал его вместе с цифрами, которые назвал ему, и начал их яростно перемножать, но после того, как запутался, решил, что сделаю это позже, на досуге.

– Ну что же, это достаточно близко. Очень интересно. Но давайте вернемся к нашей первоначальной теме. На чем мы остановились? Ах да, ваш прибор! Тут мне вот что непонятно: если вы изобрели что-то столь замечательное, как то, что вы мне описали, почему тогда крупные нефтяные компании не стучат вам в дверь и одновременно не бьют друг друга дубинками по головам прямо у вас на глазах?

– Вы хотите сказать: если я так умен, то почему не богат? Ну если вы соорудите мышеловку, то желающих избавиться от мышей надо еще убедить, что ваша мышеловка – самая лучшая. Только тогда они заплатят столько, сколько она стоит. Или, если выразить это иначе, сколько я стою. В последнее время я как раз занимался этой проблемой, и у меня есть основания надеяться, что я разбогатею через несколько месяцев. Я буду богаче, чем Гальбенкян, и это будет только начало.

– Кто такой Гальбенкян?

– Он уже умер. Его звали Мистер Пять Процентов, потому что он получал пять процентов за разработку недр от огромного количества скважин, и эти пять процентов от многих скважин складывались во много-много миллионов долларов и фунтов и песо для Гальбенкяна. Он пришел мне на ум, потому что пять процентов – это моя такса за нахождение месторождений и указание мест, пригодных для бурения.

– Но вы ведь ничего не получаете, если скважина оказывается пустой?

– Пустых скважин не будет.

– Я сомневаюсь, что Дэн Кори и еще некоторые люди, о которых я недавно слышал, согласились бы с этим утверждением.

Кажется, это замечание его не задело. Или, вернее, задело, но не рассердило.

– Да, с Кэри, – сказал он, – вышло неважно. К сожалению. Но я тогда все еще разрабатывал свой холаселектор, совершенствовал его и объяснялся с людьми, которые теряли деньги из-за того, что бурили там, где, как я в то время считал, они должны были бурить. Понимаете? Они участвовали в эксперименте.

Он подался вперед, пронзив меня своими темно-синими глазами.

– Я с них не брал денег, только небольшой процент от их "рабочего вклада".

– А как насчет Джиппи? У вас с ним была заключена какая-то сделка?

– Верно, – кивнул он. – Но сначала о Дэне Кори. Единственная проблема, которая у меня с ним возникла, это то, что я в то время считал свой инструмент совершенным, но потом выяснил, что требуется доработка. Это было до того, как я убедился, что существует разница между пресной и соленой водой.

Он слегка улыбнулся.

– Иногда большая. В случае с Кори это разница между скважиной, дающей нефть, и пустой. Мы бурили в округе Керн, недалеко от Бекерсфилда и набрели на небольшое количество нефти и обилие соленой воды – ее можно найти где угодно, а вовсе не только на побережье, – но там ее оказалось столько, что у нас пропала всякая надежда завершить бурение скважины. Поэтому мы оставили ее. Видите ли...

Он молчал секунду-другую, потом продолжил свою речь.

– Видите ли, мой инструмент принял за нефть соленую воду, потому что ее удельный вес выше, чем у пресной. Удельный вес пресной воды – стандарт – равен единице. Соленой – один и четыре десятых. А удельный вес нефти – ноль целых шесть или семь десятых... Не пугайтесь, я не собираюсь вдаваться в технические подробности... Подытоживая, могу сказать, что мой прибор дал неправильные показания. И я целый год работал над устранением этого несовершенства. Что мне и удалось, конечно. Теперь для меня это не проблема. Но тогда... Да, я получил хороший урок.

– И хороший урок для Кори. Эта наука стоила ему около семидесяти тысяч долларов?

На красивом лице Моррейна впервые появилась тень раздражения, его черные брови сошлись на переносице.

– Да, это было тяжело для нас обоих. Для меня даже мучительнее, не знаю, отдаете ли вы себе в этом отчет.

– О'кей, – сказал я. – У вас была одна проблема, и вы с ней справились. Но откуда вы знаете, что нет других? Может, вы их просто еще не обнаружили?

– Нет. – Моррейн покачал головой. – Нет. Я проверил все. Это заняло немало времени, я признаю это, но зато теперь холаселектор совершенен. Я удовлетворен. Скоро это удовлетворение разделят со мной и другие.

Он встал и начал ходить взад и вперед, сцепив руки за спиной.

– Слушайте, Шелл, то, что я сделал, вовсе не чудо и не означает возникновение нового направления в науке. Я просто использовал то, что известно о лазере, голографии, симпатических вибрациях, резонансе, включая некоторые исследования Николы Теслы в этой области, пока еще недостаточно широко известные, плюс мои собственные блестящие концепции, а в результате то, что я называю магносонантным холаселектором.

– А вы не могли назвать его "Веселым денди, искателем нефти" или как-нибудь менее зубодробительно? Если у него будет имя полегче, вы сможете продать миллионы таких приборов...

– Моя настоящая цель – продать только один вместе с моими персональными услугами, поэтому имеет не слишком большое значение, как я его называю.

Я раскрыл рот, чтобы что-нибудь сказать по этому поводу, но он так и остался открытым. Комментариев не последовало. Из-за дома вышла, не спеша, как бы прогуливаясь, Мэри-Лу-Жозефина-Петрушка-Фу-ты-Ну-ты, столь же нагая, как и в день ее рождения, со стаканом мартини в руке. Стакан был настолько полон, что ей приходилось двигаться крайне медленно и очень осторожно. Другая рука, сложенная "чашечкой", находилась под стаканом, чтобы не дать пропасть ни единой капле, если напиток расплещется. Должен заявить с полной ответственностью: это было зрелище, заслуживающее внимания.

Она прошла мимо меня к Моррейну, который все еще стоял, но сейчас его руки уже не были заложены за спину.

Он дружелюбно посмотрел на нее, будто его это явление позабавило, и сказал, улыбаясь:

– Ах ты, вольная душа, моя маленькая Мелинда!

– Я сделала тебе мартини. До того как залезть в ванну.

– Вижу, – ответил он. – Да, я бы с удовольствием выпил мартини, но...

Он взглянул на часы на левом запястье.

– У меня, дорогая, важное свидание, и мне надо сохранить ясную голову.

Я подумал, что Моррейн намекает на продолжение разговора со мной, но он сказал:

– Поэтому я только сниму пробу. Но позволь тебе посоветовать: предложи этот прохладный деликатес, сооруженный твоими маленькими горячими ручками, моему полному энтузиазма другу Шеллу Скотту. Видишь, он подползает к тебе сзади.

Я и не думал "подползать". Возможно, я только слегка подался вперед, но ни один беспристрастный наблюдатель не сказал бы, что я делаю нечто подозрительное.

Мелинда, или как там, черт побери, ее звали, повернулась и двинулась ко мне своей очаровательной походкой.

– Не будет ли вам угодно?..

– Хм-м, – выдохнул я.

– Право же, он хорош. Я вообще не налила туда вермута.

– Рад это слышать. Но...

– Вы только пригубите, чтоб не лилось через край.

– В этом есть смысл. В этом масса смысла. По крайней мере, я слышал много вещей, в которых смысла гораздо меньше. Итак...

– Я его подержу для вас, пока вы сделаете глоток. Нормальненько?

– Нормальненько, – согласился я.

Она придвинулась еще ближе, поднеся полный до краев стакан к моим губам, а я наклонился вперед, чтобы отпить немного, и тут заметил, что за этой безумного томатного цвета спиной Дев Моррейн лопается от беззвучного смеха.

– О, вы отхлебнули слишком много, – сказала девушка. – О, он у вас льется через нос.

– Почему бы и вам не вымочить голову и все ваши остальные прелести в ванне? – спросил я ее. Спросил после того, как выудил из своих ноздрей то, что на вкус очень напоминало маслину и ямайский перец.

– Вы не привыкли много пить, да? – поинтересовалась она ласково.

Я промокнул глаза носовым платком.

– Нет, так не привык.

– Хотите допить остальное? – спросила она, протягивая мне стакан с мартини и всем, что в нем осталось.

– Конечно. На этот раз я вылью его в ухо.

Я взял стакан, и она, весело поболтав в воздухе пальчиками, удалилась тем же путем, что и пришла.

Когда Моррейн отсмеялся, я произнес:

– Ну, конечно, это было забавно, но давайте вернемся к вашему "дудлбагу".

Я осекся не потому, что он что-то сказал, – нет, он не сказал ничего, но лицо его побагровело от гнева, губы сжались в неразличимо узкую полоску. Он попытался выговорить что-то, но не смог. Повернулся, снова сцепил руки за спиной, сделал круг, направился к своему стулу, сел и хлопнул руками по коленям.

– "Дудлбаг", – проговорил он наконец.

До этого момента я старался воздерживаться от этого термина, потому что Джиппи и Сайнара убедили меня, что это вызовет в Деве Моррейне не самый лучший отклик. Они были правы. И я думаю, что я и сам не употребил бы этого запретного слова, не отвлеки меня определенные обстоятельства.

После нескольких минут безмолвия я произнес:

– Простите, Дев, право, не знаю, работает ли ваш прибор или нет, но я не собирался отзываться о нем...

– Прибор – это, конечно, другое дело, – проворчал он кисло. – Прибор – это, конечно, лучше, чем... – Он нахмурился. – Наверное, за все эти годы я стал очень чувствительным к этому проклятому слову. Каждый раз, как его слышу, у меня начинается слюнотечение, как у собаки Павлова. Не от голода – от бешенства. Я представляю, как те, кого по причине тупости исключили когда-то из детского садика, смотрят на меня, тихонько ржут и вертят пальцем у виска. Это чертово слово...

Он не закончил фразы, кивнул пару раз, будто продолжал безмолвный диалог с самим собой, поглядел на часы, снова кивнул и посмотрел на меня.

– Шелл, мой подозрительный друг – или, может быть, враг? – не хотите ли поглядеть, как работает этот... – Он закрыл глаза, вздрогнул и с омерзением продолжил: – ..."дудлбаг"?

– Это было бы интересно. Но я, вероятно, не пойму, работает он или нет, если мне не покажут его по телевизору.

– Между рекламами, – сказал он. – Я понимаю. Ведь мы умеем распознавать, что настоящее, а что нет, верно? Но мне бы хотелось показать, что может мой холаселектор в полевых условиях. Можете поверить моему слову, я знаю, что означает, когда он делает то, что должен делать. Думаю, и вы уловите, в чем тут смысл.

– Надеюсь.

– Это помогло бы понять, с чем вы имеете дело. Разумеется, если вы действительно заинтересованы в том, чтобы дойти до сути в истории со скважиной Уилферов. Ради Джиппи и Одри, я хочу сказать. Ну как?

– Согласен. Но я так или иначе доберусь до сути, где бы она ни была, если она, конечно, есть, и, мне кажется, я смогу ее распознать под любым соусом.

– Тогда пошли.

– Куда?

– Да недалеко, на ближайший пустырь, там я продемонстрирую свою гениальность. Будет о чем рассказывать на старости лет. Еще бы, быть знакомым лично с легендарным Девом Моррейном до того, как он заработал свой первый миллиард!

– Замечательно! Не забывайте, что и вы тоже сможете рассказывать тем же самым людям, что знали меня до того, как заработали свой первый миллиард.

– Возможно, я еще вас полюблю, Шелл. Пошли.

Мы отправились.