Глава 15

Этот сон не забывался. Он преследовал меня. Когда наступил рассвет, я много думал над ним. Больше он мне не казался безумным. Я уже начал усматривать в нем смысл. Подсознательно я был уверен, что в этом сне заложены ответы на все вопросы, только мне надо их найти. Тогда я буду знать, как мне действовать дальше, как выбраться из беды. А положение у меня было такое, что хуже не бывает.

Почти все утро у меня был включен телевизор. Я торопливо выскакивал из домика, покупал газеты. Неважно, что они говорят обо мне, я на самом деле не такой плохой. Но они говорили другое.

Мое исчезновение было истолковано как доказательство вины. Газеты кричали о том, что я перестрелял множество людей, кого именно, разумеется, не уточнялось. В прошлом я неоднократно оказывался в необычных ситуациях, их снова вытащили наружу, включая несколько любовных историй. Было больше понаписано о Сильвии. А я был известен как человек решительных действий (это, чтобы не называть меня просто насильником). Нет смысла все это пересказывать: вы сами можете догадаться. Правда, до сих пор еще никто не осмелился прямо меня обвинить.

Об этом были написаны столбцы за столбцами во всех газетах, передачи по телевидению и по радио и, несомненно, несметное количество самых разнообразных слухов. Вся эта вакханалия началась вчера с упоминания моего имени в репортажах, связанных со смертью Джонни Троя, теперь же я почти вытеснил Троя со страниц газет.

Шелл Скотт не смог только затмить собою действительно важное событие, которое должно было состояться завтра.

А сегодня был уже понедельник, первый понедельник в ноябре. Завтра, во вторник, народ пойдет голосовать за нового Президента.

За Эмерсона или Хэмбла?

За уверенность в своих силах или за дуерфизм?

Я решил, что вопрос сводится к этому. За последние два дня мне стало ясно, что основная философия дуерфизма – это то, что человек не виновен в своих неудачах и ошибках, отвечает за них кто-то другой. Преступники вовсе не мерзавцы, а всего лишь больные люди, надо покопаться в их прошлом, непременно что-то отыщется. Нужно относиться терпимо решительно ко всему, включая зло.

Хэмбл называл это "делать добро для народа", отбирая принадлежащее другим людям. Он болтал о благосостоянии, хотя по сути все сводилось к тому, чтобы воровать у тех, кто не разделял его взглядов. Он без конца призывал к состраданию, жалости, к человеколюбию в отношении тех типов, которые этого не заслуживали. У него голова была забита бредовыми идеями, о которых он умел захватывающе говорить, но, разумеется, сам не относился к ним серьезно.

И такой человек баллотировался на пост Президента Соединенных Штатов.

Весьма возможно, он будет избран.

Хэмбл или Эмерсон? Завтра мы будем знать.

В полдень я снова включил телевизор. В скором времени я намеревался покинуть свое убежище, понимая, что меня все равно разыщут, либо полиция, либо какой-нибудь бандит. В кольте у меня было шесть патронов, так что, если дело дойдет до этого, я смогу проделать шесть дыр. Стрелять в копов я, разумеется, не стану. Им я сдамся без сопротивления. Копов я люблю, только сейчас мне не хотелось бы их видеть поблизости. Телевизор я включил потому, что замучился какими-то неясными подозрениями, как будто решение всех проблем находилось рядом, нужно было только немного напрячься, поднатужиться, сообразить... Телевизор заработал. Сейчас будут повторно передаваться последние речи сначала Хэмбла, потом Эмерсона. Слушать Хэмбла мне совершенно не хотелось, но таким образом я хоть немного отвлекусь.

Хэмбл начал свою речь традиционно:

– Мои дорогие друзья...

Я слушал его вполуха, шагая по комнатушке и думая о разной сытной еде.

Время от времени я улавливал отдельные фразы. Все то же самое: "Ваше правительство сделает для вас то-то и то-то". Хэмбл в состоянии очень многого добиться. Повышение пенсий, ассигнований на образование, на здравоохранение... и так далее и тому подобное. За счет чего и каким образом – об этом не говорилось. Сейчас главное привлечь на свою сторону как можно больше избирателей, а потом... Да мало ли предвыборных обещаний забывалось?

Наверное вы уже поняли, что я собирался голосовать за Эмерсона.

Я не был согласен с тем, что говорил Хэмбл, но мне нравилось, как он это делает. Его теплый, бархатистый голос струился, как музыка, как дивная песня, колыбельная песня, которой он убаюкивал своих сограждан. Он убеждал, почти гипнотизировал. Я уже и до того думал, что Хорейн Хэмбл был для политики тем же, что и Джонни Трои для шоу-бизнеса. Самая блестящая личность, полная магнетизма, наделенная волшебным голосом. Хэмбл страдал полным отсутствием здравого смысла. На мой взгляд, он не был знаком с логикой даже отдаленно, но зато он умел "заговаривать" слушателей куда успешнее любого умного человека, вроде Эмерсона. Тот выступал очень умно, очень конкретно, но без всякого блеска.

В данный момент Хэмбл говорил:

– Это будет новая эпоха, мои дорогие друзья, блистательная эпоха, эпоха без недугов и нужды, когда будет осуществляться любое желание каждого человека. Голосуя за меня, вы голосуете за безопасность, за свое собственное благополучие и за благополучие ваших любимых и ваших малышей.

Внезапно я насторожился. Все эти фразы я уже слышал, когда разговаривал с Юлиссом Себастьяном при нашей первой встрече. А вот эту фразу: "Это правда, простая правда" Хэмбл произнес, прошепелявив букву "с", как это делал Себастьян или же Мордехай Витерс.

Я замер, напрягся.

Неожиданно до меня дошло. Я разобрался решительно во всем. И все это действительно было в моем вещем сне. Себастьян был там и судьей, и жюри, несмотря на то, что бандиты сидели на соответствующих местах и делали вид, что они высказывают собственное мнение.

Я не видел во сне Джонни Троя.

Но зато там имелся "судебный репортер" Гарри Бэрон, выдающий фарс за настоящий суд.

А когда я стал протестовать, доказывая свою невиновность, у меня изо рта зазвучал голос Себастьяна. Можно было бы привести еще много других моментов, но все сводилось к одному такому простому решению: когда Джонни Трои, самый популярный, самый любимый эстрадный певец Америки восхищал мир своими песнями, Фрэнсис Бойл стоял, слушал и улыбался.

Но в действительности-то пел Чарли Вайт.

Глава 16

Эта мысль потрясла меня, ошарашила, но не удивила. Я был уверен в своей правоте. Я еще не собрал всех доказательств, но знал, что сумею это сделать. Впрочем, сперва я даже не подумал о доказательствах. Первая мысль была: "А почему нет? Разве не такова официальная философия страны? Если ты не можешь заработать, укради". Конечно, так прямолинейно это не преподносилось, но от Вашингтона (федеральный округ Колумбия) вплоть до этого дешевенького телевизора, все действовало по единому правилу. Не согласны?

Сотни телезвезд упорно убеждали свою аудиторию есть конфеты "Ямнис", которые они едят, или курить сигареты "Филтер", которые они курят, или "я не была бы такой без бюстгальтеров "Синхлин"". И все это было враньем: и конфеты она ела другие, и сигареты предпочитала не эти, а бюстгальтеры, наверняка, покупала французские. "Синхлин" – не для звезд. Существовали книги, написанные призраками, и речи, сочиненные ими же, соблазнительные рисунки на обложках книг, не имеющие ничего общего с их содержанием, тысячи фальшивых реклам, союзов и клубов, сулящих златые горы доверчивым простакам. Существовали типы, вроде Рональда Дэнгера, "скульптуры" автомобильной оси и туалетной раковины, бездарные художники, безголосые певцы, имя и славу которым искусственно создавали соответствующие критики, а в конечном счете – дуерфы. И это только на поверхности. Если же копнуть поглубже, там было всякого обмана и надувательства невпроворот.

И вот теперь Джонни Трои.

Губная синхронизация была придумана давно. Мы прошли долгий путь с того дня, когда кинозвезда сама пела или говорила, одновременно танцуя. Следующим шагом было озвучивать свои роли, чтобы облегчить задачу. Потом вместо звезды говорил и пел кто-то другой. Затем уже вообще одни артисты играли, другие говорили, третьи пели. А теперь при наличии современной звукозаписывающей аппаратуры с магнитной лентой можно делать практически все: разрезать ее, сращивать, что-то из нее вырезать или добавлять, даже самые маленькие кусочки на одну нотку. Эксперт может из отдельных слов смонтировать целую речь. Именно так действует большинство общепринятых поп-певцов, о которых я уже упоминал. Им искусно "подправляют" голос, изменяют тембр и так далее. В 50 – 60-е годы научились так ловко фабриковать песни из наиболее удачных кусочков сотен лент, что даже самые безголосые артисты выходят на эстраду.

Возьмите настоящего певца, человека с великолепным голосом Чарли Вайта. Он записал свою первую пластинку под именем Джонни Троя, потому что "Джонни Трои" звучит лучше, чем Чарли Вайт, ну и, конечно же, много лучше, чем Фрэнсис Бойл. Хватайте его! Записывайте. Боже, какой голос! Подождите, пока мы обработаем ленту, а потом... Но у него такое невзрачное лицо. Где секс, черт побери? Где шарм, элегантность, уверенность в себе? Да и росточком он не вышел, всего пять футов шесть дюймов. Можете ли вы поверить, что он очарует избалованных американских женщин? Певец должен их взволновать, подогреть их гормоны. А этот?

Итак, отыщите Адониса, парня с настоящим огоньком, горячей кровью, с магнетизмом. Он красив и лицом, и фигурой. Но он не умеет петь. Что за беда? Боже мой, неужели так трудно догадаться, что нужно сделать? Мне пришла в голову превосходная идея. Мы все устроим.

Потом громкая реклама, хвалебные комментарии, предваряющие выступления по радио и телевидению, обработка прессы. Одним словом, "себастьянизация" на высшем уровне.

Если первая пластинка "Аннабел Ли" записана Чарли Вайтом, многое объясняется. Прежде всего распространенная Себастьяном абсолютно беспочвенная сказка об "истерическом параличе" горла Троя. Ясно, почему Трой-Бойл и Чарли были всегда вместе, даже в студии звукозаписи: "Да, Трои не мог петь, если рядом не было Чарли". Верно, он действительно не мог петь. Этим объясняется решительно все. Нет необходимости все перечислять. "Аннабел Ли" была записана Джонни Троем в марте 1961 года. Но Джонни Трои или Фрэнсис Бойл с февраля 1961 по июль включительно отбывал наказание в тюрьме Сан-Франциско за угон машины. Весь март он пробыл за решеткой. Совершенно очевидно, что красавец Фрэнсис Бойл не мог напеть эту пластинку. Она была записана настоящим Джонни Троем. Я был страшно возбужден, сердце у меня бешено колотилось, лицо вспотело. В голове роились обрывки каких-то мыслей, которые вот-вот должны были сформироваться. Второстепенные факты укладывались в единую систему. Тот факт, что Чарли Вайт родился и вырос в Спрингфилде, штат Иллинойс, а пластинки "Империал" выпускались в Чикаго, в том же штате, подтверждало мои догадки. Но не это было главным.

Ага, вот оно...

Джонни Трои был величайшим надувательством в мире развлечения. Он, вернее, они, были клиентами Себастьяна. Совершенно очевидно, что Себастьян не только должен был знать об этой подделке, но он сам был автором и организатором обмана. Можно ли удивляться, что меня следовало уничтожить, дискредитировать, обезвредить любыми возможными средствами, убить, если удастся. А я-то еще удивлялся, чем вызвал такую бурю, почему такое огромное количество людей возненавидело меня. У Себастьяна было множество друзей среди людей влиятельных, имеющих возможность оказать давление на сотни и тысячи доверчивых простаков. Именно так ему удалось осуществить среди других аферу Джонни Троя. Он был сам направляющей пружиной в этой неприглядной истории.

Если бы мне удалось разоблачить обман с Джонни Троем, Юлисс Себастьян был бы тоже одновременно разоблачен как организатор и инициатор небывалого надувательства. Более того, сразу же возник бы вполне естественный вопрос: раз он пошел на такую аферу, можно ли ему вообще верить? Джонни Трои, по крайней мере, обладал настоящим талантом – соединение безукоризненного фасада Бойла и великолепного голоса Вайта. Но что в отношении других знаменитостей Себастьяна, вроде создателя "Жизни и Смерти" или автора "Ляг и умри", скульпторов, творения которых в буквальном и переносном смысле слова были кучкой хлама? Как относиться к ним и к десяткам других его выдвиженцев? Все клиенты Себастьяна шли одинаковым путем, их подняла на щит и создала им имя одна и та же клика, рукоплескали и превозносили те же самые критики, награждая теми же самыми звучными эпитетами, доказывая, втолковывая и убеждая публику до тех пор, пока общественное мнение не было достаточно обработано. А менее именитые искусствоведы, чтобы не показаться людьми консервативными, присоединялись к общему хвалебному хору. Несомненно, лишь небольшая группа близких к Себастьяну людей знала правду о Джонни Трое. Другие шагали в ногу с Себастьяном по самым различным причинам. Но широкая публика верила в Джонни и любила его. Верили они и уважали также Юлисса Себастьяна. Возможно, они не знали многого о "творчестве" Дэнгера, Делтона и остальных, но считали, что критики, люди сведущие, не стали бы расточать столько хвалебных слов людям бездарным.

Но если я выдам секрет?

Ох, братцы!

Нет, конечно, этого допустить нельзя.

Я понимал, что большинство людей были введены в заблуждение и будут искренне верить в мои чудовищные наклонности, пока им не будет показана и доказана истина, но три сукиных сына лгали совершенно сознательно: Юлисс Себастьян, Гарри Бэрон и Мордехай Витерс. Трое, подумайте об этом. Именно эти трое организовали охоту на меня. И если выяснится вся эта отвратительная подоплека, то введенные в заблуждение честные люди не простят этого негодяя. И никто не простит им обмана с Джонни Троем.

Рухнет вся империя Себастьяна с его бездарными поэтами в штанах в обтяжку и верными слугами из преступных элементов.

Я шагал по комнате, лихорадочно думая. Наконец остановился, плюхнулся в кресло и включил телевизор.

Хэмбл все говорил. Теперь он призывал к всеобщему братству. Фразы были округлыми, лишенными всякой конкретности, но доступными для любого ребенка. Если не задумываться над тем, как Хэмбл намеревается все осуществить, что обещает, им можно было восхищаться. Демагог чистой воды.

Внезапно мне в голову пришла страшная мысль.

Похоже на то, что Хэмбл станет следующим Президентом Соединенных Штатов, если только Калифорния встанет под его знамена. Как будет ликовать Юлисс Себастьян, потому что никто, не считая, разумеется, самого Хорейна Хэмбла, не вложил столько труда и средств в то, чтобы именно он победил на выборах. Хэмбл получил "суперсебастьяновскую" обработку.

Совсем, как Джонни Трои.

Вот я и подумал: "Когда Хорейн М. Хэмбл открывает рот, чей голос мы слышим?"

Глава 17

Нет, я не испугался и не растерялся. По всей вероятности нечто подобное приходило и до этого мне в голову, только не было четко оформлено. Слушая речи Хэмбла, я возмущался тем, что они переполнены стандартными штампами писателей, готовивших аналогичные выступления для предшественников Хэмбла по партии. Фразы сами по себе ничего не значили, но хорошо звучали, а это было важно. Речи такого рода сочиняют практически без помарок. Преподнесенные красивым, хорошо поставленным голосом Хэмбла, они приобретали значение.

В наши дни, к сожалению, очень немногие политические деятели сами сочиняют свои речи, излагают вслух собственные мысли. Остальные делают так, как человек по имени Джонни Трои, который сам не пел своих песен. За него это делал другой. Фрэнсис Бойл, неотразимый красавец, был прекрасным фасадом для головы Чарли Вайта. Хорейн М. Хэмбл, неотразимый красавец с бархатным голосом, станет тоже прекрасным фасадом для кого-то другого. Кто стоял за Троем, я знал. А вот кто встанет за Хэмблом, мог только гадать. Голосуя за Хэмбла, одураченные им люди будут фактически голосовать за этого невидимку.

Я твердо знал, что хочу сообщить всему этому одураченному миру, что происходит. Однако мир не пожелает меня слушать. И с каждой проходящей минутой мое положение ухудшалось.

Хэмбл заканчивал выступление. Последняя фраза прозвучала так:

– Помните, завтра у избирательных урн, дорогие соотечественники, Хэмбл сможет для вас сделать больше.

Он самоуверенно улыбнулся, не сомневаясь в своей неотразимости.

Затем последовала торговая реклама. Сначала речь шла о новом холодильнике с какими-то дополнительными камерами, потом показали ту девушку в ванной, заполненной мыльной пеной.

Речь Эмерсона должны были передавать по другому каналу, и я потянулся к телевизору. Наверное, что-то меня предупредило, что это нужно сделать именно в это мгновение. Замешкайся я немного – и было бы поздно. Я не слышал, как отворилась дверь. Я вообще ничего не слышал, разве что приглушенный звук выстрела. Но так как я сильно наклонился вперед, чтобы дотянуться до ручки телевизора, пуля лишь слегка царапнула меня по щеке и врезалась в стену. На остальное ушло две-три секунды. Я вообще ни о чем не думал, действовал в какой-то застывшей тишине, реагируя автоматически: пригнулся, расправил ноги и отпрыгнул в сторону, выхватил из-под мышки мой 38-й. Не успел я приземлиться, как кто-то выстрелил вторично. Выстрела я не услышал, но почувствовал, что пуля задела мои ребра. Его я увидел. В проеме двери. Я был еще в воздухе, ноги – нацелены на него, а рука уже сама стреляла. Сделав всего один выстрел, я тяжело ударился об пол, поскользнулся и растянулся на животе, упрямо направляя на него оружие. Но я не стрелял. Он стоял на том же месте, прислонившись спиной к двери. Пистолет с надетым на него глушителем был у него в руке. В левой. А правую он прижимал к груди. Пистолет не был повернут на меня.

Это был Тони Алгвин.

Он издал какой-то звук. Приглушенный крик или кашель, немного согнулся вперед. Зубы у него были стиснуты, губы раздвинуты, от страшной боли глаза почти полностью закрыты.

Я поднялся, прыгнул вперед и вышиб пистолет у него из рук. При этом он покачнулся и тяжело упал на колени. Повернув ко мне голову, он сказал, не разжимая губ:

– Ублюдок! Ублюдок... Ты убил меня. Это...

Его слова закончились стоном. Теперь сквозь пальцы у него сочилась кровь.

Я сунул свой кольт обратно в кобуру.

– Сейчас вызову скорую. Ты, конечно, этого не заслуживаешь, сукин ты сын! Но я вызову. Только не воображай, что я останусь здесь и буду с тобой нянчиться.

– От этого ничего не изменится.

Он согнулся еще больше, обеими руками зажимая грудь. Смотрел он не на меня, а куда-то влево.

– Врачи мне уже не помогут. Я знаю...

Его голос звучал достаточно сильно. Он просто не договорил половину фразы. Глаза у него блестели, казались какими-то особенно ясными, как глаза человека с высокой температурой. Я и раньше такое замечал неоднократно и задумывался, что творится в душе человека, который знает наверняка, что умирает. Такое возбужденное состояние продолжалось недолго, лихорадочный блеск исчез, глаза стали холодными. Его затрясло, голова немного повисла.

Потом он произнес спокойно, как будто у нас шел дружеский разговор:

– Джо послал нас вшестером. Двадцать пять тысяч долларов тому, кто доберется до тебя. Никогда не видел его в такой ярости. Тебя все ищут, все копы в городе, добровольцы-сопляки тоже. Двадцать пять тысяч, подумать только, еще ни разу я не был близок к такой сумме... Ох! – его лицо исказилось от сильной боли.

– О, господи!..

– Я сейчас вызову...

– Прекрати!

Мне показалось, что он пытается улыбнуться, но уголки его рта не поднимались кверху.

– Мне и жить-то осталось всего минутку... Хочу тебе сказать... Вот уж не предполагал, что дело так обернется. Мне повезло, я нашел тебя... Проклятие... Сначала мне показалось, что рана-то пустяковая... Ну, хоть не обидно, ты не размазня...

Я положил руку ему на плечо, поддерживая его.

– Джо, – спросил я, – Джо Рэйс?

– Точно, Джо Рэйс. Мы упустили тебя в Бенедикт-Каньоне, но тогда это было не так уж и важно. А теперь нет. Ты бы не поверил, насколько важно.

Я посмотрел на дверь, которая теперь была заперта. Очевидно, я оставил ее открытой после того, как на секунду выскочил за газетами и тут же нырнул обратно. Очевидно, никто не обратил внимания на этот единственный выстрел. Во всяком случае, признаков тревоги не было заметно. Но, если Тони удалось добраться сюда, значит скоро прибудут и другие.

– Как ты меня разыскал? – спросил я его.

– Был уверен, что ты устроишься в каком-нибудь местечке, чтобы отсидеться. Мы вшестером поделили телефонную книгу на равные части. Я взял себе первую.

Он обнаружил меня так же, как я накануне Билла Кончака. Полиция тоже найдет. И очень скоро. В этом не было сомнения. Хорошо уже то, что пятеро остальных головорезов не станут меня искать в этом месте, если только...

– Ты говорил кому-нибудь, что нашел меня?

– Нет. Я хотел один получить эту сумму.

– Где сейчас Рэйс?

– Не знаю. Могу сказать, где он будет в четыре часа. В это время состоится большое собрание или совещание, все шито-крыто. Наверху у Себастьяна. В его офисе. Джо сказал, чтобы позвонить ему туда, если...

Внезапно голос его ослабел, он почти шептал:

– Любой из нас, кто выследит тебя или "пришьет"... Он сказал, что ему необходимо сразу это знать. Очень важно знать, от этого многое зависит.

Мне становилось все яснее, почему это так важно.

– В агентстве Себастьяна, да? Кто там будет?

– Я знаю только про Джо. Но совещание важное. Будут и другие. Вопрос частично о выборах, но и о тебе тоже. Они все там с ума посходили. Ты даже не представляешь, в какое пекло ты угодил.

Я его почти не слышал.

– Тони, что ты мне скажешь про Чарли Вайта и Джонни Троя?

Он с большим трудом приподнял голову, чтобы посмотреть на меня.

– Про Вайта не знаю. Но Троя я прикончил. Джо меня предупредил, что он будет один. Сделать так, чтобы походило на самоубийство. Он и без того был сильно пьян, я влил ему в глотку еще виски. Практически он даже не заметил, когда я его застрелил. Хорошо получилось, верно? Я свое дело знаю...

– Тони, что это за совещание? Как-то странно, зачем Себастьяну показываться вместе с Рэйсом, особенно накануне выборов?

– Их никто не увидит. Он сможет пройти открыто и подняться наверх через другие офисы, троянские предприятия. Это заседание продлится с час, потом они разойдутся незаметно по одному. Никому и в голову не придет, что они там собирались. Они должны решить, что им делать. Ты им все карты спутал, так я понимаю. Самое подходящее место для встречи.

Паузы между фразами становились все более продолжительными. Голова у него совсем поникла, подбородок почти упирался в грудь. После долгого молчания он продолжил:

– Они должны обсудить ситуацию со всех точек зрения. Нет, не так. Два варианта. Если тебя убьют и если нет. Джо говорит, что от этого многое зависит. Говорит, тебе известно об одном парне по имени Бойл. Что это значит, не знаю.

– Я знаю. Его убили, потому что он больше не мог петь. Кроме как полицейским и газетчикам... – Я немного подумал и сказал:

– Это ты забрал пластинку, которую он слушал?

– Такую маленькую с проигрывателя? Я. Джо сказал, что она ему нужна.

Он помолчал.

– Скотт... Скотт, как ты думаешь...

Он резко замолчал. Я почувствовал, как его тело вздрогнуло у меня под руками.

– Господи, – пробормотал он.

Я подождал, пока прошел спазм.

– Что в отношении Чарли Вайта, Тони? Ты не слышал, убили его или же... Тони!

Он не падал только потому, что я поддерживал его. Сейчас я его отпустил. Он упал вперед, стукнувшись лицом о ковер. Он был мертв.

Я поднялся, подошел к двери и убедился, что на этот раз она была заперта. Потом я немного походил по тесной комнатушке, стараясь решить, что же делать. Каким образом мне нужно рассказать людям, что я знаю, добиться того, чтобы эта история распространилась по всему городу? Прежде, чем меня убьют. Если же убьют, а это может случиться в любую минуту, афера с Троем останется тайной для всех. Позвонить в газету? Но даже если удастся это сделать, кто станет меня слушать. И потом не исключено, что я попаду на кого-нибудь, кто тут же вызовет полицию. И меня бросят в камеру до того, как я успею открыть рот. Надо же считаться с тем, что сейчас многие люди вовсе не поверят тому, что я скажу.

И тем не менее я обязан каким-то образом сообщить это. И не только ради спасения собственной шкуры. Люди должны знать про Себастьяна, про Троя и... Возможно, избиратели должны обо всем этом услышать до того, как завтра они пойдут голосовать. Я подошел к телевизору и включил его. Говорил Эмерсон.

У него было хорошее, умное лицо, не слишком красивое, но сразу было видно, что это незаурядный человек. Он не владел особым ораторским искусством, не чаровал голосом, не уговаривал, а рассуждал. О тех же самых проблемах, которые звучали в речи Хорейна Хэмбла: о пенсиях, здравоохранении, образовании. Он ничего не обещал от своего имени, но объяснял, чего мы сумеем добиться совместными усилиями. "Мы должны надеяться во всем на самих себя, помогать друг другу и уважать друг друга. Не на помощь государства, которая расслабляет и того, кто дает, и того, кто получает".