Глава 1

В тот день они откопали Джонни Троя. Сначала похоронили, потом откопали. Они ворвались на кладбище, их было не менее тысячи. Они рыли еще мягкую землю лопатами, руками, скрюченными пальцами. Они подняли его гроб из могилы и покатили, как бревно, по земле. Потом они вытащили его труп из гроба и попытались разорвать на куски. Они колотили его и поддавали ногами, ломали кости и вырвали у него оба глаза. Затем, когда они покончили с Джонни Троем, почти нечего было хоронить, вернее перезахоронивать. После этого они отправились голосовать, потому что все это проделали с Джонни во вторник после первого понедельника ноября 1968 года, в день президентских выборов, которые должны были обеспечить нам резкий скачок из десятилетий неразберихи и беспорядка в "надежные семидесятые". К этому времени Джонни покоился в могиле уже три дня, но этого было недостаточно для народа, потому что он был его кумиром. Они любили его "любовью, которая была больше любви". Естественно, теперь они ненавидели его ненавистью, которая больше ненависти. Ад не знает ярости страшнее, чем ярость взвинченной, доведенной до безумия толпы, а толпа была доведена до безумия Джонни Троем. Он сам являлся символом вымогательства. Народ этого не знал вплоть до того дня, когда его выбросили из могилы и буквально растерзали. Возможно, они бы никогда про это не узнали, если бы кто-то им об этом не рассказал.

Кто же им рассказал? Об этом им рассказал я.

Глава 2

Я – Шелл Скотт. Моя профессия – частный детектив. Мой офис и дом находятся соответственно в Лос-Анджелесе и Голливуде, в предсердии и желудочке страны ротозеев и глупцов, но даже при этом только ветреная фортуна могла избрать меня орудием безудержного идиотизма в городе Ангелов и неслыханного обращения с Джонни Троем. Но от фортуны можно ожидать чего угодно!

Полагаю, что слабоумие охватило город на протяжении тех трех дней. За эти три дня я нарвался или вырвался из лап босса мафии и его многочисленных приспешников, от главы самого мощного агентства в стране, от самых странных типов, которых я когда-либо встречал: художников, писателей, скульптуров и поэтов, от одной – двух хорошеньких девушек, от самого знаменитого в стране говоруна, который столкнулся с Зигмундом Фрейдом в сражении для оболванивания простых смертных и положил его на обе лопатки. Я даже встретился с обоими кандидатами на пост президента Соединенных Штатов. Один из них пожал мне руку, второй обозвал ублюдком. Да, так грубо. Были и другие. Но самый последний – покойный Джонни Трой.

Разумеется, он не был покойным тогда, когда я встретился с ним. Он был даже излишне живой и, возможно, самый красивый мужчина, которого я встречал в своей жизни. Здоровенный верзила. Мой рост равняется шести футам и двум дюймам при весе двести шесть фунтов, достаточно солидный малый, верно? Но Трой при таком же весе, разве что на пяток фунтов потяжелее, был выше меня на целых два дюйма. Он был сложен, как молодой Атлас. Ему было двадцать восемь лет, но он нравился всем женщинам, начиная с тринадцати лет и до глубокой старости. Старушки питали к нему материнские чувства, помоложе мечтали быть задушенными в его объятиях, ну, а самые юные согласны были, на худой конец, называть его своим братом. Я не преувеличиваю. Он был величайшей фигурой, появившейся на горизонте преклонения перед кумиром, примерно со времен Рудольфа Валентине. Представляете, этакая комбинация Дугласа Фербенкса, Энрико Карузо, Махатмы Ганди и Джонни Эпилсила. Он был певцом. Этим все объясняется, конечно, но для начала возьмите его голос. Это был голос, которому невозможно было не поверить. Все эпитеты употреблялись в превосходной степени, критики не критиковали. Молодежь до двенадцати лет при виде его замирала от восторга, дамы среднего возраста провожали его обожающими взглядами, бабушки улыбались нежно, на их физиономиях появлялось умиротворенное выражение. Мужчины тоже. Получалось, что он вроде не затрагивал в женской душе те струны, которых не было у мужчин, ибо он нравился мужчинам не меньше, чем представительницам прекрасного пола. Они им даже восхищались. У меня самого не менее двадцати пластинок Джонни Троя, среди них есть несколько редких. И я мог часами слушать золотые ноты, сладкоголосое печальное пение, богатые низкие тона и великолепную дикцию Джонни Троя. Несомненно, он был самым популярным шансонье Америки, исполнителем поп-песен: "Любовь и весна", "Луна и разлука". Но в его репертуаре имелось и несколько негритянских религиозных гимнов, которые, казалось, затрагивали что-то хорошее, глубоко запрятанное в душах людей. Любых людей, коли вас это интересует. На одной пластинке Джонни записал только религиозные гимны, она разошлась тиражом в два миллиона триста тысяч. Если вы мне не верите, можете справиться в торговом департаменте, ведающем продажей пластинок.

Я еще не все сказал про Джонни Троя, в свое время добавлю еще кое-что. Но для меня эти три невероятных дня начались с визита ко мне маленькой девушки, Сильвии Вайт, сестры Чарли Вайта. Чарли был компаньоном Джонни Троя, даже больше: он был его ближайшим другом, приятелем, "сиамским близнецом по духу и разуму", как его называли, верным Пятницей Джонни. И Чарли Вайт умер. Он умер в четверг. Его сестра явилась ко мне в субботу. Должно быть, это было верным трюком чертовской судьбы. Утром по субботам я либо еду к себе в офис, на окраину города, либо не еду. В зависимости от того, хочется мне этого или нет. В эту субботу мне не захотелось, и я остался. Я проснулся сам, без будильника, что было для меня не только не характерно, но и вообще беспрецедентно, и соскочил с кровати лишь для того, чтобы почувствовать, с каким удовольствием я бы еще повалялся часок-другой.

– Ах, Лидия, – подумал я. – Лидия была тем томатным соком, которым я накануне поужинал. Голова у меня зверски трещала: разумеется, мы с ней изрядно выпили... Фактически у меня болела не только голова, я не вполне отдохнул. Но зато чувствовал себя на высоте.

Душ, бритье, кофе, небольшая уборка в комнате, надо было покормить тропических рыбок в аквариуме, после чего подмигнул портрету безнравственной, но чертовски эффектной Амелии на стене, которая, казалось, всегда отвлекала меня от мыслей о завтраке. И вдруг, бог мой! Раздался неожиданный звук. Такой звук издает звонок на входной двери в мою квартиру номер двести двенадцать в "Спартанском" многоквартирном отеле Голливуда.

Я пошел открывать.

– Мистер Скотт?

Она походила на фарфоровую куколку...

Сначала я принял ее за подростка, девочку лет девяти-десяти, но потом получше вгляделся в ее миловидную мордашку и миниатюрную, но отнюдь не плоскую фигурку, притягивающую взгляд своими плавными линиями. Ей было лет двадцать, минимум двадцать один, но ростом она была не более пяти футов, возможно, даже на пару дюймов пониже.

– Да, мадам. Шелл Скотт. Входите...

Она вошла, но как-то неуверенно.

– Я звонила вам в офис. Надеюсь, вы не...

– Все в порядке. Очевидно, вам известно, что я детектив?

– Да, вот почему... Поэтому я здесь.

Мы уселись на коричневом диване и внимательно посмотрели друг на друга. Мне показалось, что я ее немного напугал. Начну с того, что я раз в восемь превосхожу ее размерами. Затем мои почти белые волосы длиной примерно в дюйм, дыбом стоящие на голове. Они необычайно упругие. Вероятно, если бы я отпустил их подлиннее, я бы походил на дирижера симфонического оркестра за пультом при исполнении современной музыки. И такие же светлые брови, к счастью, менее пружинистые, над серыми глазами на не совсем, как мне хотелось бы думать, устрашающей физиономии. Правда, пару раз мне ломали нос, однако хирургу позднее удавалось восстанавливать его в первозданном виде. А один умирающий хулиган отстрелил мне мочку левого уха, прежде чем окончательно испустить дух. С моим лицом случались вещи, которые противопоказаны даже бамперам машин. И тем не менее у меня чудом уцелели хорошие белые зубы, квадратная челюсть, да и загар у меня красивый... Во всяком случае, у меня определенно здоровый вид, а это немало, согласитесь!

Но хватит про себя.

У нее были неправдоподобно голубые, почти фиалковые глаза с поразительно длинными ресницами и гладкие черные волосы, откинутые с высокого лба. Кожа у нее была белой, почти светящейся. Кто-то написал, если не ошибаюсь, про Шелли, что у него кожа с подсветкой изнутри. Если это так, то у Шелли цвет лица был точно таким же, как у этой девушки. У нее были тонкие черты лица, маленький ротик с розовыми губами и голос, напоминающий перезвон китайских колокольчиков. Она разгладила широкую юбку своего яркого платья с красно-сине-желтым рисунком, провела рукой по черным волосам и заговорила. Она звалась Сильвией Вайт. Ее брат – Чарли Вайт, друг Джонни Троя. Лишь несколько месяцев назад она повстречалась вновь с братом после многолетней разлуки. Они родились в Спрингфилде, штат Калифорния. Нет, конечно, штат Иллинойс, где она прожила до одиннадцатилетнего возраста. Чарли на шесть лет старше ее. Затем их семья распалась. После развода мать уехала вместе с ней, Чарли остался в Иллинойсе с отцом. Мать вышла замуж вторично, они перебрались в Южную Америку, а полгода назад вновь возвратились в Штаты, в Калифорнию.

– Мы с Чарли время от времени обменивались письмами, так что мне было известно, что он в Калифорнии. В июле я его отыскала. Мне казалось глупым жить так близко и не видеться с ним. Брат и сестра.

Она впервые слегка улыбнулась и чуточку расслабилась.

– У-гу. Значит, вы с ним встретились в июле? Впервые, как я понимаю, за десять лет?

Она снова улыбнулась.

– Совершенно верно, мне двадцать один год. Сначала мы держались почти как чужие, но постепенно все встало на свои места. Он преуспел в жизни, у него была прелестная квартира в "Ройалкресте"... – Голос у нее задрожал.

Чарли Вайт свалился с балкона своей квартиры в прошлый четверг. Во всяком случае, я посчитал, что это было так. Пролетев восемь этажей, он упал на тротуар.

Сильвия продолжала:

– Он любил приходить к нам с мамой обедать. Так бывало раза два-три в месяц. Но в последний раз он страшно нервничал, был какой-то взвинченный. Что-то его беспокоило.

– Он не сказал, что именно?

– Нет. Я спросила его, но он ответил, что должен сам во всем разобраться, принять какое-то важное решение, но я не знаю, в чем именно. То, что он был чем-то угнетен и находился в сильном напряжении, бросалось в глаза, поэтому я не удивилась, когда он сказал, что хочет проделать анализы.

– Анализы? Вы имеете в виду лечь на обследование?

– Да. Он начал посещать доктора Витерса две или три недели назад.

Это было интересно. Я спросил:

– Если он находился в состоянии депрессии, вы, возможно, предполагаете, что его смерть не объясняется несчастным случаем?

– Если вы говорите о самоубийстве, нет. Я об этом долго думала. Как раз перед тем, как это случилось, он явно успокоился, напряжение ослабло. Я разговаривала с ним по телефону примерно за час до его гибели. Он был в прекрасном настроении, смеялся, шутил. Я даже не удержалась и сказала ему, что меня это радует, а он ответил, что все взвесил и принял очень важное решение. Теперь он будет свободен, так он выразился, что снова чувствует себя счастливым, ему давно нужно было это сделать. Он добавил, что у него такое чувство, будто с его плеч упал огромный груз. Так что вы понимаете, что он просто не мог покончить с собой практически сразу же после такого хорошего разговора со мной.

Я не стал с ней спорить, но это ровным счетом ничего не доказывало. Частенько люди, находящиеся в состоянии депрессии и решившиеся наложить на себя руки, испытывают огромное облегчение. А слова о свободе означают смерть.

– Полиция посчитала его гибель результатом несчастного случая. Вы с этим не согласны, не так ли? Иначе бы здесь не были, верно?

– Ну, дело в том... Я не знаю, говорил ли он серьезно или нет. Он тогда сильно смеялся...

– Смеялся?

– Ну да. Он собирался в тот вечер приехать к нам на обед и пообещал мне все рассказать...

Она помолчала:

– И вот тут-то Чарли мне сказал очень странную вещь. Он сказал, что все мне расскажет, если только до этого его никто не убьет.

Я заморгал.

– Он сам так прямо и сказал, что считает возможным, что его убьют?

– Ну да, так и сказал, а потом сразу же стал смеяться.

Такой смех мне не понравился. Парни, которые говорят о том, что их кто-то преследует, а потом начинают по этому поводу веселиться, как правило, находятся в маленьких комнатушках с забранными решеткой окнами и крепкими запорами на дверях. Они не отвечают за свою болтовню и ...

– Заметив, что я разволновалась, он стал уверять, что это просто шутка, – продолжала она. – "Величайшая шутка в мире", – так он выразился. – В действительности никто не сумеет убить его. У него имеется иммунитет. Я не знаю, что он имел в виду, но он так выразился. Иммунитет.

Теперь я разобрался в личности Чарли. Мысль о возможности быть убитым веселила его. Пули проходили сквозь него, не причиняя вреда. Он мог безболезненно слететь вниз с балкона. Он мог есть стекло. Он...

– Я понимаю, что это звучит безумно, – говорила Сильвия, – но Чарли не был сумасшедшим, мистер Скотт. Он был таким же разумным, как вы.

– Ну, по некоторым людям...

– Таким образом он никогда до этого со мной не говорил. Кроме того, перед тем как повесить трубку, он сказал мне, чтобы я не беспокоилась, что я все пойму, когда он вечером мне объяснит. Весь мир поймет. Таким образом, он имел в виду что-то важное.

Да-а. Если весь мир будет смеяться, то это наверняка что-то важное. Умилительная вера сестры в своего старшего брата. Совсем как материнская любовь: послушайте, все помешались и возводят напраслину на моего мальчика.

Я сказал:

– Мисс Вайт, я не уверен, что полностью с вами согласен... Я не стал уточнять. Бессмысленно говорить ей то, что тут на лицо характерная картина шизофрении. Вместо этого я произнес:

– Чего же вы от меня хотите?

– Выяснить, кто его убил. Я заплачу пятьдесят долларов. – Она это выпалила без остановки.

Сначала я решил, что она такая же чокнутая, как ее братец, но потом сообразил, в чем тут дело, и это меня даже подкупило. Ее ручки были сжаты в кулачки, а румянец смущения окрасил щеки. Она продолжала торопливо, как будто опасаясь, что ей не хватит смелости договорить до конца:

– Я хочу сказать, попытайтесь выяснить. Я понимаю, что пятьдесят долларов, наверняка, недостаточно, я буду должна вам остальное. Я имею в виду деньги. Если вы это сделаете... попытайтесь сделать. У меня будут деньги, только позднее, а это можно посчитать первым взносом. Понимаю я и то, что все это звучит не слишком убедительно, чтобы не сказать глупо. Только Чарли не был ненормальным... И я его очень любила. Я боюсь, что не сумею вам все это толком объяснить, но мне нужно было попытаться... – Неожиданно она расплакалась, старалась улыбаться и плакала. Звенящие слова сменились подавленными рыданиями, слезы брызнули из ее глаз. Она рыдала так, как будто чувствовала приближение смертного часа, ее фарфоровое личико исказилось от боли, губки были сжаты, а слезы проделали две дорожки по щекам.

– Эй, это не дело! Послушайте, не надо, все о'кей. – Я вытащил из кармана носовой платок и сунул его ей, потом вскочил с дивана и пошел к стене, но тут же в смятении возвратился назад, повторяя свое "эй". Плачущие женщины приводят меня в ужас. Она спряталась за моим платком, потом открыла лицо.

– Ну, – заговорил я, – не знаю, что я сумею выяснить, но я попытаюсь. Однако не удивляйтесь, если мне не удастся обнаружить ничего жуткого. Откровенно говоря, я сомневаюсь, что произошло убийство.

– Но вы попытаетесь узнать?

– Да, хотя мне не верится... Послушайте, не начинайте сызнова. Женщины готовы плакать по любому поводу...

– Я уже в порядке.

– Послушайте, расскажите мне, что можете, про Чарли. Он ладил с Джонни Троем? "Пусть говорит о чем угодно, – подумал я, – лишь бы перестала плакать".

– Несомненно. Понимаете, почти все время они проводили вместе.

– Угу. Вам известно, как они познакомились? Что у них было общего прежде всего?

– Чарли мне сказал, что практически он и "открыл" Джонни, первым распознал, что у него истинный талант. Чарли сам мечтал стать певцом, понимаете. Когда он был помоложе. В возрасте двадцати лет он пел в нескольких клубах. Он мне об этом писал. Но он провалился.

– Я этого не знал, – сказал я, радуясь тому, что она мне об этом сказала. Этим можно было объяснить, почему он привязался к Трою. Впрочем, я мог и ошибаться.

– Из него настоящего певца не получилось, но в музыке он хорошо разбирался. Он сочинил три самых популярных шлягера для Джонни. Вы об этом знаете?

– Нет.

Этого я тоже не знал.

– Во всяком случае, шесть лет назад Чарли услыхал, как Джонни пел в одном из ночных клубов в Сан-Франциско, ну и подписал с ним контракт, я точно не скажу, что именно. Потом он повез его показать мистеру Себастьяну, остальное, полагаю, известно всем.

Себастьян, которого она упомянула, был Юлиссом Себастьяном, основателем и президентом агентства талантов, носящего его имя, человеком, который ворочал несколькими миллионами, воплощенными в разного рода талантливых людях. Агентство Себастьяна было крупнейшим, объединяющим самых знаменитых клиентов, и номером первым в этом списке стоял Джонни Трой. Четыре года назад Юлисс Себастьян объявил, что знакомит публику с новой звездой, Джонни Троем, назвав его так еще до того, как кто-то его услышал. И, как обычно, Себастьян оказался прав. Затем появилось "Чудо любви", "Весть любви", за которыми вышла пластинка "Давайте любить" и десятки других, а Джонни Трой стал членом двенадцати корпораций и занялся большим бизнесом. Не только альбомы пластинок, но фотографии с личной подписью, личные встречи, два кинофильма с его участием, рубашки "Джонни Трой" и пиджаки, мыло для бритья и костюмы для гольфа – все это множило его славу. Как всегда бывает в подобных случаях, вокруг Троя толпилась свора прихлебателей, гордо именовавших себя "почитателями его таланта". Они приходили и уходили, большинство из них было другими клиентами Себастьяна, "посторонних" были считанные единицы, но постоянной фигурой среди них был Чарли Вайт. Он находился рядом с Джонни с самого начала и не покинул его до конца. Он был "преданным стариком", верным другом, причем "верный" было совершенно заслуженным эпитетом. Он был членом всех двенадцати корпораций Джонни Троя, почти всегда был вместе с Джонни, они даже жили в соседних апартаментах в "Ройалкресте". Это заставило меня немного призадуматься. Внешне все было удивительно мило и очаровательно, но я сомневался. Сильвия сказала, что ее брат пытался стать профессиональным певцом, но у него ничего не получилось. И вот уже четыре с лишним года он является тенью обожаемого, всеми превозносимого, бесподобного Джонни Троя. Поскольку отраженная слава вовсе не является славой, некоторые люди могут мириться с таким положением вещей весьма болезненно, они прячут далеко зависть, ревность, горечь, бремя которых с каждым днем становится все невыносимее... Но, возможно, я ошибался.

Мы с Сильвией поговорили еще несколько минут, но ничего существенного это мне не дало. Во всяком случае, она больше не плакала, что было уже хорошо. Наконец она поднялась, чтобы уходить, и я вновь пообещал сделать все, что в моих силах. Сказал, что сразу же стану наводить справки, а завтра позвоню ей утром. Она жила с матерью и отчимом в Санта Эйце, но временно остановилась в Голливуде в отеле "Хэллер".

– Я вам очень благодарна, мистер Скотт, – сказала она.

– За что?

Я даже ей подмигнул.

– Это моя работа, понятно?

Она улыбнулась.

– Если это будет дорого стоить...

– Перестаньте об этом беспокоиться. Во всяком случае, хотя бы сейчас. Посмотрим, что мне удастся сегодня выяснить.

Я почти не сомневался, что знаю, что Чарли Вайт, вообразив себя орлом или другой птицей, полетел со своего балкона на восьмом этаже, размахивая руками вместо крыльев. Но, когда Сильвия уже стояла у двери, она протянула мне скомканные пятьдесят долларов. Я взял их, что означало, независимо от того, какие мысли мелькали у меня в голове, что я не успокоюсь до тех пор, пока не выясню решительно все о гибели Чарли Вайта. Как я считал, за день я успею со всем управиться. Ничего сложного. Одно из тех неинтересных заданий, которые не требуют ничего, кроме терпеливой проверки.

Глава 3

Ну что ж, пусть это дело не будет таким уж захватывающим, но я был рад получить работу. На протяжении двух недель ничего особенно интересного не случалось, и потому, что я был увлечен, как все остальные, исходом выборов, до которых оставалось всего три дня, я как бы перенасытился предвыборной кампанией, обвинениями и контробвинениями и контрконтробвинениями, так что мне было полезно хотя бы временно отвлечься и заняться чем-то другим, если удастся. Кампания достигла такого уровня, когда на каждом шагу тебя подкарауливали имена кандидатов: Хэмбл – Эмерсон, Эмерсон – Хэмбл. В результате человек был готов отдать свой голос и той, и другой стороне, только чтобы они заткнулись и дали возможность тебе отдохнуть от их настойчивых воплей. Но, к сожалению, ты мог выбрать лишь одного, обидев таким образом другого. Более того, в воздухе чувствовалось электричество, напряжение и беспокойное недовольство, передававшееся от одного к другому. Кампания была на редкость жаркой и упорной, на этот раз люди были возбуждены до неистовства, болезненно отстаивая свое мнение. Возможно, все дело было в том, что кандидаты на пост Президента являлись представителями двух противоборствующих философий. Хорейн М. Хэмбл был речистым, красивым, искренним сторонником федерального решения всех проблем, а его противник, Дэвид Эмерсон, был не менее искренним, хотя не таким красивым и речистым, и который, похоже, не мог согласиться ни с чем, что Хэмбл заявлял после достижения совершеннолетия.

Это было настоящее сражение, охватившее средства массовой информации. Неофициально, конечно, считалось, что Хэмбл одержит победу без особого труда, но не исключалась возможность того, что именно избиратели Калифорнии в последнюю минуту спутают ему все карты. В результате оба кандидата наметили ряд митингов в самые последние дни перед выборами в Лос-Анджелесе вечером в воскресенье и днем в понедельник, накануне дня выборов.

Оба кандидата имели широкий круг разногласий. Практически в их платформах не было ничего общего. Но проблемой, которая стала символизировать их неодинаковый подход к решению любого вопроса, как ни странно, была задача флюоридации водопроводной воды. Хэмбл стоял за обязательную флюоридацию. Эмерсон отвергал всю концепцию. В итоге обе группировки осыпали друг друга оскорблениями, обвиняли их во всех смертных грехах и лишь накаляли предвыборную обстановку. Я пришел к печальному выводу, что мир утратил чувство реальности. Хотя, возможно, я ошибался: все дело было в горсточке людей, которое поднимали немыслимый шум по любому пустяку. Так или иначе, такова была напряженная обстановка, в которой я пустился в плавание, с целью задать кое-кому несколько самых простых вопросов о Чарли Вайте. Я заставил себя полностью позабыть об избирательной кампании, заняться своими прямыми обязанностями и таким образом спастись от массового психоза. После того как я ознакомился с информацией в полицейском и газетном архиве, я возвратился к себе и сел к телефону. Что касается полиции, то, по их мнению, это был несомненно несчастный случай: Чарли Вайт перегнулся через перила балкона, упал вниз и разбился. Они не предполагали, что он проделал это намеренно, во всяком случае, ничего не было сказано о диком смехе.

Версия убийства официально не рассматривалась.

Я договорился о встрече с доктором Витерсом, знаменитым специалистом по психическим заболеваниям, который, если верить Сильвии, взялся врачевать дурь Чарли. Я добился этого свидания, настаивая на том, что оно имеет колоссальное значение, что это вопрос жизни и смерти, что в конечном счете было правдой. Себя я назвал просто "мистером Скоттом", не упомянув о том, что я детектив. Потом я позвонил в агентство Юлисса Себастьяна и нарвался на болтуна, который, как мне удалось не слишком быстро понять, был секретарем секретаря. Переговоры были долгими и упорными, но все же мне было обещано интервью на час тридцать после того, как я сообщил свое полное имя, род занятий, наиболее примечательные факты из своей карьеры, описание внешности, которому он не поверил, и объяснил, что мой визит связан со смертью Чарли Вайта. Добраться до Джонни Троя мне не удалось ни по телефону, ни иными путями.

Так что в самом начале второго я отправился в агентство Себастьяна.

Прежде всего это было высокопоставленное место. Нужно признать, что Себастьян относился к самым известным и влиятельным людям в Соединенных Штатах не только потому, что некоторые из самых крупных величин в области искусства и эстрады были его клиентами, но и потому, что он сам был необычайной птицей. У него были друзья в шоу-бизнесе, политике, среди издателей, педагогов, людей высшего света, на Уолл-стрит – практически повсюду. Агентство Себастьяна было уникальным, оно не являлось просто литературным, актерским или художественным, оно было всеобщим, комбинированным. Агентство представляло любого человека с выдающимися способностями. Себастьян организовал его в 1955 году, когда у него было с десяток клиентов, но половина из них уже тогда была хорошо известна в соответствующей области: два прозаика, один драматург, политический обозреватель и журналист, написавший несколько бестселлеров серьезного содержания, актриса, получившая премию Академии, и художник, занимающий верхнюю строчку в списке представителей "необъективного" искусства. Сегодня, через тринадцать лет, агентство представляло десятки писателей, поэтов, художников, ораторов, скульпторов, танцоров и так далее. Став клиентом Себастьяна, вы как бы получали гарантию успеха в недалеком будущем... Как только договор с Себастьяном был подписан, барабаны начинали бить, имя склонялось и спрягалось повсюду, попадало на радио и в телепрограммы, в печать, публика его "признавала" до того, как с ним знакомилась. Классическим примером такой "себастьянизации" была карьера Джонни Троя. Агентство Себастьяна размещалось в шестиэтажном здании на Сансет-бульваре в Голливуде, примерно в полумиле восточнее Стрипа. Весь пятый этаж занимало агентство, а также "троянские предприятия", которые занимались фотографиями Троя, письмами почитателей и тому подобными делами.

Я вывернул с Сансет на Огден Драйв, припарковал свой "кадиллак" и вернулся пешком на бульвар. Справа, через Огден, находился не слишком новый кирпичный дом Себастьяна. Он там начинал, тогда этот дом называли "белым зданием", теперь же он владел им и все еще находился в нем, хотя к этому времени, возможно, приобрел здоровенный ломоть бульвара Сансет.

До недавнего времени здесь же стояло старое десятиэтажное здание Государственного банка, но сейчас его сносили вместе со всем кварталом старых построек. Возле него орудовал подвижной кран. С конца стальной стрелы на толстенном канате свисала огромная чугунная груша, которую в народе называют "болиголовом" или же "череподробилкой". Оператор на кране нажал на какие-то рычаги, груша качнулась назад, затем вперед – и обрушилась на остатки кирпичной стены, после чего их стало заметно меньше. Парень в кабине работал лихо, и, хотя было плохо видно, мне показалось, что я его знаю. Если это действительно Джек Джексон, то сейчас он мой добрый приятель. Правда, так было не всегда. Но часы показывали 13.26, а эти секретари, как правило, такие же холодные, как морозильная камера в мясном магазине. Поэтому я прибавил шагу и прошел по Сансет к зданию Себастьяна. Большая часть первого этажа была занята местным штабом "Хэмбл на пост президента". Я обогнул его, вошел в центральный вход и поднялся на пятый этаж. Выйдя из лифта, я посмотрел вдоль длинного коридора, устланного ковром, окаймленного рядами одинаковых дверей с матовыми стеклами. Двери поминутно открывались и закрывались. Где-то вдали звонили телефоны. Я подавил в себе изумление и шагнул к ближайшей двери с надписью "Агентство Себастьяна", под которой имелась вторая – "Офис Президента". Я даже не стал стучать, легонько подергал ручку и вошел. Это был маленький кабинетик, в котором единолично властвовала потрясающая брюнетка за письменным столом розового дерева. Стол был достаточно низким, чтобы продемонстрировать в полном объеме ее узкую талию, умопомрачительный бюст, красивое высокомерное лицо. Если мужчина вынужден был ждать приема, он не стал бы возражать посидеть в этой маленькой приемной. Но брюнетка сразу же проводила меня в настоящую приемную. Там было двое секретарей и девушка у коммутатора. У одной из секретарш был весьма квалифицированный вид, вторая же была смазливой куколкой. Я шагнул к куколке, первая тут же спросила:

– Мистер Скотт?

– Да.

– Мистер Себастьян вас ожидает.

Она взглянула на свои часы и удовлетворенно кивнула головой:

– Вы можете войти.

Было ровно час тридцать. Я прошел к двери, на которую она указала холодным взглядом, отворил ее и оказался в присутствии великого человека. Комната была просторная. Ковер и стена были красного цвета новеньких денег, потолок более светлой пастельной зелени. На левой стене выделялись яркие цветные пятна – картины и эскизы клиентов Себастьяна плюс огромное количество фотографий клиентов. На правой стене висела огромная цветная фотография Джонни Троя, на которой он выглядел сексуальным, как сатир. Его четырнадцать золотых дисков протянулись в линеечку вправо и влево от портрета. Осталось место еще для шести-семи штук, и я решил, что в скором времени он их получит.

Вдоль стены под портретом протянулся огромный черный кожаный диван, два таких же стула находились у противоположной стены, а третий был придвинут к колоссальному черному письменному столу, за которым восседал Юлисс Себастьян. Я сотни раз видел его по телевидению и на снимках в газетах и журналах, но встретились мы только впервые. Он произвел на меня большое впечатление. В нем чувствовалось тепло, жизнелюбие, внутренняя сила, которую не могла запечатлеть ни фотопленка, ни телекамера. Когда я вошел, он поднялся и вышел навстречу мне из-за стола, говоря с обаятельной улыбкой: