Глава 21

Когда любезная медсестра сказала, что Чимаррон с компанией вышел из "Медигеник Госпитал" полчаса тому назад, часы на стене показывали пять часов одну минуту.

С тех пор прошло уже сорок четыре минуты, а я все еще не знал, куда идти и что делать дальше. "Отсюда" означало виллу в двух уровнях, где Спри и я пережили недолгие счастливые минуты в Реджистри Ризорт. Мне встретились только двое постояльцев, которые смотрели на меня как-то странно, но без удивления, когда я вылезал из машины, остановившейся перед виллой 333, и тащился к своим комнатам. Дверь была заперта, даже чуточку приоткрыта. Только позже я сообразил, что именно в таком состоянии оставил ее Чимаррон, когда в спешке уходил, захватив с собой Спри. А тогда я просто открыл дверь и вошел внутрь как ни в чем не бывало.

Самый последний автомобиль в моем списке ворованных тачек стоял внизу – на стоянке возле "Медигеник Госпитал" я нашел не новый "ниссан-сентра" с ключами в замке зажигания, – и теперь на мне была рубашка. Только рубашка, без куртки или пиджака. Но в правом боковом кармане брюк у меня лежал автоматический кольт 45-го калибра, который я раньше оставил в шкафу на полке. Два толстых патрона в обойме, один в патроннике. Вот и все: только три штуки. Я обойдусь.

Я сидел, стараясь не двигаться, как можно больше расслабиться и копался в своей памяти и в мыслях. Уортингтон. Бентли X. Уортингтон. Телефонный номер его офиса вспомнить я не смог. Нашел его в записной книжке и набрал.

Я помнил о документе, приготовленном Уортингтоном. Для Клода Романеля. Выходит, память не потеряна окончательно, просто она была, как и многие другие вещи, чем-то разорванным и никак не желающим складываться в одно целое.

Но я помнил, что Чимаррону надо соединить вместе Романеля и Спри, чтобы выиграть партию. А также Уортингтона: с ними должен быть Уортингтон. Ну что же, теперь Чимаррон держит в руках Романеля и его дочь. Я не задержался на этой мысли, стараясь оставаться в полурасслабленном, несобранном состоянии.

На другом конце взяли трубку и ответили:

– Контора "Уортингтон, Кеймен, Фишер, By и Хью". Чем могу помочь?

– Говорит Шелл. Я могу поговорить с...

Черт. Я не мог вспомнить ее имя. Имя женщины, которая уже помогла мне один раз.

– Просто Шелл? – спросил тот же голос.

– Я Шелл...

На этом все застопорилось. Маленькое короткое замыкание. Это был один из самых глупых и головоломных моментов в моей жизни. И самых ужасных. Может быть, вполне естественно позабыть имя секретарши, с которой когда-то перекинулся несколькими словами, однако...

– Это мистер Скотт? – спросила женщина.

– Да, да. Шелл Скотт. Это я. А...

– Я очень рада, что вы позвонили. Это Люсиль. Люсиль Уитерс. Вы меня помните?

– Ну конечно. Отлично. – Значит, Люсиль, а как дальше? – Мне надо поговорить с Бентли. Это очень важно.

– Я уже сказала ему, что вы звонили, мистер Скотт, и что я передала вам его сообщение.

Теперь я вспомнил. Меня разыскивают десять тысяч полицейских.

– Его снова нет. Мне очень жаль, но он сегодня не вернется из суда. Правда, он оставил для вас новое сообщение. – И она рассмеялась. – У вас опять проблема: никак не получается встретиться?

Если бы только вы знали мои проблемы, милая леди, подумал я. Но в трубку сказал:

– Какое сообщение?

– Я зачитаю его. Как в прошлый раз.

– Отлично... Прекрасно. Я вас слушаю.

"В пять часов мне позвонил мистер Романель и попросил как можно скорее прийти к нему домой, чтобы засвидетельствовать и удостоверить кое-какие изменения в документе, который я для него составил. Я отношусь к этому неодобрительно, и вы понимаете почему, но я должен уважать желание своего клиента. Рассчитываю быть в доме мистера Романеля приблизительно в половине шестого".

Мне стало плохо. Это означало, что он, должно быть, уже там. Может быть... может, все уже кончено. Я услышал свое "Спасибо" и положил трубку. Потом бегом выскочил на улицу. Не так быстро и легко, как мне бы хотелось, но слава Богу, я бежал.

Я вывернул с Линкольн-авеню у входа в "Кеймбэк Инн", вырвался на Дэйзерт Фаруэйз-Драйв и, проезжая мимо дома Клода Романеля, сбавил скорость. Прошлой ночью, когда я впервые приехал сюда вместе с моей Спри, мы припарковывались на повороте перед домом. А теперь при свете солнца, висевшего над западным горизонтом, но все еще яркого и жаркого, я увидел длинную полоску желтого пластика, на котором жирными буквами было написано: "МЕСТО ПРЕСТУПЛЕНИЯ. ВХОД ЗАПРЕЩЕН".

Я проехал мимо и свернул на свободное место, где разворачивался прошлой ночью, но теперь припарковался лицом к площадке перед зданием "Парадайз Вэлли Кантри Клаб", а слева от меня находились задний двор Романеля, плавательный бассейн и живописный патио. Если я собираюсь попасть в дом, мне лучше пройти через "патио" к "Аризонской комнате", а не ломиться через парадную дверь. Такая мысль мелькнула у меня. И это, пожалуй, было разумно. Времени на рассуждения не оставалось, тем более на составление тщательных планов. Так что вперед, приятель.

Я вышел из машины, оставив дверцу открытой. Примерно в двадцати метрах от меня, у самого края площадки, какой-то тип, одетый в шорты "бермуды" и пурпурную рубашку, в шапочке для гольфа странной формы с воткнутым в нее сверкающим на солнце пером павлина, прицеливался по мячу клюшкой с железной головкой и смотрел из-под козырька в сторону зеленой лужайки, находившейся в сотне метров от него.

Я направился к нему, прихрамывая, кажется, даже спотыкаясь немного, но продвигаясь достаточно быстро. Однако будет еще быстрее, подумал я, если он сам подойдет ко мне.

– Эй, – позвал я. – Послушайте.

Еще раньше он встал в немыслимую, какую-то непонятно закрученную стойку, означавшую очевидно "замах назад", и оставался в этой позе в продолжение нескольких долгих секунд, имея при этом самый нелепейший вид. Потом медленно, не меняя остальных элементов своей стойки, вывернул голову в мою сторону. Я заметил, что у него шевелится рот, как будто он жевал свои зубы. Но он ничего не говорил – просто приветливо махал мне губами.

Я продолжал перемещаться, подходить все ближе, ставя вперед сначала левую, за ней правую ногу.

– Я хочу попросить вас об одном одолжении, – начал я. Только начал.

– Вы... вы... вы тупоголовый недоносок и кретин!

Наконец-то его челюсти заработали, хотя бы для того, чтобы издавать неприличные звуки, и продолжали работать некоторое время. Впрочем, все справедливо: вероятно, он имел свои причины прийти в ярость. Нет сомнения в том, что игроки в гольф – это люди с приветом, и часто приходят в ярость, а иногда даже бывают способны на убийство, если вы хоть чуточку потревожите их, когда они находятся в позиции "заднего замаха".

Но черт меня возьми, я и сам раза два играл в гольф, и можете мне поверить, что никакого особого значения положение "заднего замаха" не имеет, потому что никто не знает, куда полетит мяч, даже если вы играете в таком спокойном месте, как, например, кладбище.

Я не додумал свою мысль до конца: этот тип начинал действовать мне на нервы.

Но я продолжал ковылять вперед и приближаться к нему. И-раз, и-два, и-раз... и вот до него остался всего один метр. И он перестал осыпать меня проклятиями. Развернулся, вернее, раскрутился, опустил клюшку и уставился на меня с настороженной, неприветливой улыбкой.

А я сказал:

– Я дам вам сотню долларов за эту клюшку и за один мяч. И за вашу шляпу в придачу. Ну, чтобы я мог прикрыть свою прическу.

– Что? Чего?

– Черт побери...

– Хорошо, хорошо, – быстро проговорил он, отступая назад. Потом добавил, глядя на меня сверху вниз – дело в том, что я стоял, сильно сгорбившись: – Но одна эта шапочка стоила мне пятьдесят долларов, сэр. Я не собираюсь...

– Хорошо, две сотни...

– Ну, э-э... Возможно, вам этого не понять, сэр, но я уже в тринадцать лет не имел себе равных, я попадал в девять лунок и...

– Триста. Идет? Черт побери...

– Ну конечно, какой разговор! Берите. Может, хотите целый мешочек мячей?

– Нет. Только клюшечку и один мяч. И шляпу.

– Договорились. – Он опустил мяч в мою протянутую ладонь, нахлобучил свою потрясающую шапочку на мою белую голову и протянул мне клюшку с железным наконечником.

Я схватился за нее, продолжая ворчать и кривиться от боли.

– А вы... – Он замялся и неуверенно продолжал: – Вы играете в гольф? – При этом он с любопытством разглядывал меня, стоявшего в скрюченной ревматической позе и держащегося за его увесистую клюшку, которая вполне годилась для стометрового броска.

– В гольф? – переспросил я. – Ну да, что-то вроде этого. А, вы имеете в виду вот это? – Я, стараясь быть как можно любезнее, указал кивком головы, вернее, пожалуй, только ушами, на свое тело.

– Это ничего, – добавил я. – Один врач лечит меня от чесотки какими-то чудодейственными таблетками.

– Может, я засуну эту штуку вам за пояс? – сочувственно спросил он, указывая на клюшку.

– Не надо. А, черт... Я сам. – И, выпрямляясь, я издал что-то нечленораздельное, похожее на рык. – Вот так... У вас есть карточка?

– Какая карточка?

– Ну какая-нибудь с вашим именем?

Он в замешательстве посмотрел на меня, но тут же извлек из своего бумажника визитную карточку и сунул ее мне в карман.

– А зачем вам моя карточка?

– Чтобы я мог расплатиться с вами. Позже. Если не умру до этого. Дело в том, что сейчас у меня туговато с наличными. Если честно, вообще нет ни цента.

Он снова натянул на свою физиономию хмурую улыбку и, не расставаясь с ней, проговорил:

– Конечно. Разумеется. Все в порядке. Такое со всеми может случиться.

Я повернулся, выставил вперед одну ногу и оставался в таком положении пару секунд, мысленно проклиная свою немощь, затем сумел подтянуть к первой вторую ногу. Ну держись, Скотт, подбадривал я себя. И вперед: и-раз, и-два...

За спиной послышалось потрясенно-сочувственное:

– Удачи вам, старина. Держитесь.

Чем ближе я подходил к патио Романеля, который соседствовал с площадкой, тем яснее ощущал свое состояние. У меня было какое-то странное недомогание. Двигаться я начал медленно, но дойдя до заборчика, окружавшего патио, набрал приличную скорость. Дело было в том, что чем больше я двигался, тем легче доставался мне каждый шаг, как будто смазочный насос подавал все больше масла в мои сочленения, и теперь я шел легко и упруго, как газель. А когда замедлял ход, или, хуже того, останавливался совсем, масло застывало, подшипники заедало и суставы цепенели. Значит, мне нужно было двигаться и двигаться.

К сожалению, мне пришлось несколько замедлить скорость, чтобы отыскать маленькую деревянную калитку, ведущую в патио. Я прошел в нее, обошел олеандровые кусты, большую пальму и быстро направился к "Аризонской комнате", к раздвигающимся стеклянным дверям, где только прошлой ночью видел отражение Романеля... хотя нет, Фреда Китса, который собирался убить меня.

Я живо вспомнил красную змейку крови, струившейся из горла Китса. Но в тот момент мне не следовало забивать себе голову подобными картинами, и я подумал: выбрось все из головы, не останавливайся, сделай то, что должен сделать.

Но возникла проблема: приближаясь к бетонной площадке перед стеклянными дверями, выходящими в патио, я увидел очень смуглого мужчину с длинными висячими усами, который сидел в плетеном кресле. Я выпустил из руки мяч для гольфа, и он покатился под ноги усатому. Он мельком взглянул на него, затем повернулся и, увидев меня, вскочил с кресла.

– Извините, – начал я, – я только учусь. – И буквально пригвоздил его тяжелой клюшкой весом не менее трех килограммов. Все это напоминало балет марионеток: усатый поднял голову, поднялся на ноги и снова свалился. Я перешагнул через него и теперь от скользящей стеклянной двери меня отделяли метра два, не больше.

В этот момент дверь мягко приоткрылась. Я остановился и, вскинув руку, сунул ее за пазуху, где должна была находиться кобура с пистолетом. Пистолета не было, кобуры тоже. Я похолодел и вспомнил, что пистолет лежит в кармане брюк. Я начал вытаскивать оттуда проклятую пушку, когда понял, что человек, который только что вышел и теперь смотрел назад в комнату, был Бентли X. Уортингтон.

Он говорил кому-то:

– Тогда я пойду. Если возникнут какие-то вопросы, звоните завтра в контору.

Потом он закрыл за собой дверь, повернулся и увидел меня. Между тем, я снова двигался, понимая, что останавливаться нельзя, прихрамывающе-разболтанно-спотыкающейся поступью, а Бентли продолжал на меня смотреть и повторять: "Нет, нет..."

Я молча и, как мне показалось, стремительно прошел мимо него, наклонился немного, положил два пальца на ручку стеклянной двери и толкнул ее, потом толкнул еще раз.

– Давайте, я помогу вам, старина, – сказал Уортингтон.

– Спасибо. Вы очень любезны, – ответил я. Он отодвинул дверь, отступил в сторону и снова повторил "Нет".

Я шагнул вперед и решительно заковылял дальше, оглядываясь по сторонам: важно было определить, кто здесь есть и кто где находится. Следующая секунда или, может быть, даже минута станет критической, и у меня не будет времени и возможности разбираться в обстановке.

Однако в рекогносцировке не было необходимости – мне оставалось только слушать.

– Ч-черт! – Так я понял, кто стоит слева от меня возле большого письменного стола. Этот человек был похож на слона, державшего в одной лапе кипу бумаг.

– Скотт!

– Шелл... Шелл!

Мне стало ясно, что мой маскарад не сработал. Последние комментарии исходили от Клода Романеля, который сидел за столом с автоматической ручкой в руке, и от Спри, моей милой Спри, которая сидела с ним рядом в застегнутом доверху желтом жакете, прикрывавшем разорванную блузку и лифчик, если только эта принадлежность все еще была на ней.

Потом послышалось:

"Господи, Боже мой, убейте его, застрелите кто-нибудь его" и "Какого черта..." и "Шелл!" и "Ч-черт!" и "Нет!".

И вот тогда я немного растерялся.

Я увидел, что один человек прижался к стене позади Чимаррона – Дерабян, во всяком случае, он был на него похож, – и еще один присел на корточки и спрятался за стул. Я сразу почувствовал, что этим беглецом был доктор Блисс. Наконец-то я вспомнил его фамилию.

Разобравшись в том, что было по левую руку от меня, я решил проверить остальную часть комнаты – справа. Я повернулся в ту сторону как раз в тот момент, когда стоявший у дальней стены говнобой выбросил вверх и вперед правую руку с пистолетом. Хотя, пожалуй, это был не говнобой, а... Черт с ним, говнобой – в самый раз.

Я вырвал из кармана кольт 45-го калибра, но он выстрелил первым. Он промазал, пуля прошла в километре, ну, может, в метре от меня, однако что-то меня встряхнуло и развернуло немного в сторону. Моя рука была вытянута, пистолет удобно лежал в ладони, и мне оставалось только поворачиваться до тех пор, пока позади ствола не появится грудь говнобоя, и нажать на спусковой крючок.

Раздался выстрел – страшный взрыв в ограниченном пространстве комнаты, который отшвырнул его к стене и бросил на пол. Из его пальцев выпал пистолет, и я повернулся влево, по-прежнему держа кольт на уровне плеча. А Чимаррон уже оторвался от стола и устремился на меня. В его руках ничего не было, но человек, стоявший за ним, держал в руке пушку. И не только держал, но и целился в меня.

Я инстинктивно присел – не так быстро, как обычно исполнял этот номер, да к тому же с протяжным рыком, – и в следующий момент тот тип выстрелил. Пуля сбила кепку с моей головы, даже задела коротко остриженные волосы и шлепнулась во что-то на стене за моей спиной, и это "что-то" разлетелось вдребезги и со звоном рассыпалось.

Но еще до того, как эта штука разбилась, я выстрелил в стрелка и промахнулся, выстрелил еще раз и продырявил его. Когда он упал, я выстрелил в Чимаррона – несколько раз подряд. Но грохота не услышал. Затвор пистолета остался открытым после моего третьего выстрела, патронник был пуст, и, следовательно, пистолет был теперь бесполезен. Я вспомнил: было три патрона, и я сделал три выстрела.

Я швырнул пустой кольт в голову Чимаррона, успел заметить, что он угодил ему в ухо, почувствовал в ладони гладкую твердость клюшки, о которой я забыл, но которую не бросал, и, ухватив ее обеими руками, качнулся всем телом слева направо, создавая ускорение утолщенного железного наконечника за счет "пронации" или поворота ладоней вниз, как советуют многие тренеры профессиональной ассоциации гольфа; тяжелый набалдашник со свистом, как звенящий мяч, прорезал воздух и с хрустом врезался в челюсть Чимаррона.

Но это его не остановило. И даже не замедлило его движения. Его туша весом в сто с лишним килограммов обрушилась на меня наподобие обезумевшего слона, и мы оба повалились на пол, обняв друг друга, и покатились кубарем к дальней стене. Я ударился о нее плечом, а Чимаррон едва не проломил ее своей большой тыквой, которая затем отрикошетила и с глухим смачным звуком стукнулась о пол.

Пока он стоял на четвереньках немного оглушенный, я собрался и врезал ему в челюсть. Справа, слева, снова справа. Три раза, три резких удара – по крайней мере настолько резких, насколько в тот момент я был в силе. Но он не упал, и я вспомнил того мастодонта в коридоре больницы "Медигеник", как будто отлитого из резины и прыгающего как мяч несмотря на сотню с лишним килограммов.

Он быстро потряс головой, взмахнул правой рукой и достал меня в висок как раз в тот момент, когда я сделал "нырок", пытаясь увернуться от удара. Это был скользящий удар, и все-таки его хватило, чтобы я откатился метра на два в сторону, и у меня в голове начал беззвучно и мерно звонить большой колокол. В комнате на секунду стало темно, потом снова посветлело. Я опять оказался почти у самой двери, ведущей в патио, совсем-совсем близко и увидел надвигающегося на меня Чимаррона, который заслонялся руками от возможных ударов, а его толстая круглая физиономия представляла собой трясущуюся маску ярости.

Это была хорошая, просто идеальная мишень. Я успел прижать колени к груди, затем выбросить их со всей силой, которая во мне оставалась, и обе ноги прорвались сквозь его ладони, как летящий крикетный шар пробивает стекло, и впечатались в его подбородок. Отдача от этого удара, усиленная падавшей на меня чудовищной массой Чимаррона, тугими волнами прошла от коленей через бедра к самой макушке головы. Она на некоторое время оглушила меня и выбила из моих мозгов все, оставив только плавающую серую пустоту. Никаких мыслей, никаких чувств, никаких ощущений... Это продолжалось, может быть, секунду или две – я этого так и не узнал.

Но я знал, что все еще лежу на спине, что Чимаррон распластался лицом вниз, затем медленно подсунул под себя свои огромные руки и приподнял свое тело от пола. Я понял, что должен встать. Встать любой ценой. Но я устал смертельно, я совершенно выдохся. По правде говоря, я был выпотрошен почти окончательно.

Во всяком случае, Чимаррон тоже не легко и не быстро поднимался на ноги. Он стоял на полу на четвереньках, и его голова безвольно свисала с толстенной шеи. Я заставил себя пошевелиться, повернуться, уцепиться руками за дверную раму, затем выпрямить ноги и, напрягая дрожащие мышцы икр и бедер, начал подтягиваться все выше. Разумеется, в этом не было ни стремительности, ни грациозности, ни динамики, ни... эффективности. Все движения были неторопливыми, уверенными, функциональными и сопровождались ругательствами и стонами.

Когда я оказался на ногах, когда вся комната и все, что в ней было, начали кружиться и волнами вздыматься вокруг меня, Чимаррон все еще оставался на четвереньках. Он только повернул массивную голову, приподнял шею и посмотрел вверх; его лицо по-прежнему выражало ярость, ненависть, жажду убийства и множество других не менее пакостных чувств и еще раз показалось мне идеальной мишенью.

Я исполнил это совсем неплохо для человека, который близок к обмороку. Я сумел не опрокинуться навзничь, твердо поставил на пол левую ногу, взмахнул правой, и носок моего тяжелого башмака из кордовской кожи угодил ему прямо в одну сторону мясистого носа.

Думаю, это не столько оглушило его, сколько вывело из равновесия, но в результате он все равно распластался на полу. Распластался, но еще шевелился: скреб ногтями пол, поджимал под себя руки, пытаясь приподнять свою тушу. Второй раз я ударил его в висок. В некотором смысле это была более удобная мишень, так как занимала больше места в пространстве. И я хорошо примочил его на этот раз. За вторым ударом последовал третий и, может быть, четвертый. Я не помню, сколько их было. Знаю только одно: я отделал его здорово, как следует, так, что этот подонок вообще перестал шевелиться.

Потом я стоял над ним, непроизвольно подрагивая всеми мышцами, и чувствовал себя так, будто весил полтонны. Мне хотелось лечь, забыться, уснуть. Все, что угодно, только не двигаться. Но у меня было еще одно дело. Я еще не все закончил. Еще не все. Не совсем.