Глава 15

Было уже четыре часа, а мест, куда я хотел зайти, оставалось еще немало. И прежде всего — навестить Люсиль Стоунер, девицу, которая, по словам Сэма, крутилась вокруг Пресса в самом начале работы Общества Внутреннего Мира.

Найти ее номер в телефонном справочнике особого труда не составило, и из первой же аптеки я позвонил, чтобы проверить, дома ли хозяйка. Я решил, что знакомство с ней будет коротким, тем более что Сэм ждал.

Люсиль была дома. И по тому, как она разговаривала со мной по телефону, стало ясно как день, что мисс Стоунер сильно навеселе, если не сказать больше. Я представился и сказал, что хотел бы переговорить. Вопреки моим предположениям, она согласилась без единого слова.

Приятный мелодичный голосок звучал по телефону совсем неплохо:

— Приходи, мой сладкий. Поднимайся прямо ко мне. Только что я говорила с одним эскимосом, но ты, я надеюсь, не его родственник?

Я заверил ее, что к эскимосам отношения не имею, детей с ними не крестил, после чего она накинулась на меня, как сенатор на обструкциониста:

— Сладкий мой, дорогой неэскимосик, скажи мне, куда все подевались? Как сквозь землю провалились. Что за мужики? Я помираю со скуки. Одна. И никого рядом. Только что были здесь, пирушка в полном разгаре, все веселились. А я прилегла на бочок и... Буквально на минуточку, и — никого. Все смылись. Умоляю, подымайся же ко мне, мне просто необходимо с кем-нибудь поговорить. Нужна компания, общество, понимаешь? А выпивка у тебя есть? И вообще, как я тебя узнаю? И сколько сейчас времени?

Я ответил, что в боковом кармане у меня есть еще на дне бутылки, что мне шестьдесят два года и у меня длинная седая борода, что времени начало пятого и что я не заставлю себя долго ждать.

Я готов был поспорить, что она блондинка.

Блондинка и оказалась. И даже больше, чем обычная блондинка. И она явно не поверила в мой возраст, ибо оделась для куда более юной компании.

То, как она одевалась, убивало мужиков наповал, а после начиналась, должно быть, кровавая расправа. Больше двадцати восьми я бы ей не дал. Но сколько бы лет ей ни было, ни один ее год не пропал даром. Немного полноватая, местами даже пухленькая, Люсиль тем не менее смотрелась что надо. Такое лицо к себе, что называется, притягивает. Как, впрочем, притягивают и ее спина, и грудь, и плечи, и все остальное, если уж на то пошло.

А лицо у нее было по-детски милое и кругленькое, с очень красивыми карими глазками, и его обрамляла целая копна золотистых, почти до пояса волос. Правда, к лицу и волосам взгляд уже не возвращался, ибо, взглянув на то, что ниже, больше смотреть уже никуда не хотелось.

Теперь об одежде: ярко-красный халат до пят, распахнутый спереди почти до пупка по последней моде — приоткрой она его еще дюйма на три, говорить о какой-либо одежде вообще не имело бы смысла.

Люсиль встретила меня в дверях и оглядела сверху донизу так, словно собиралась писать обо мне диссертацию. Даже неловко стало. Я почесал за ухом и сказал, что меня зовут Шелл Скотт.

Она сначала издала горлом что-то маловразумительное, а потом заговорила обиженно-кокетливым тоном:

— Длинная седая борода. Все ясно. Задурил, з-значит, мою мал-лень-кую светлую головку. Мал-ленькую Люсиль. Но ничего. Все р-равно проходи.

Я прошел, на ходу извлекая из кармана бутылку с остатками виски. Виски, по моему разумению, должно было развязать ей язык, но я сразу понял, что на сей раз этот развязанный язык скорее всего будет каким-нибудь неизвестным мне иностранным.

В бутылке приятно булькало. Люсиль журчала не менее приятно.

Она взяла виски, чмокнула меня в щеку и сказала:

— С-садись. Прямо где стоишь. Как, говоришь, тебя зовут? Ш-шелл? С-садись, Шелл. Я б-быстренько налью по маленькой. По одной ма-алень-кой быс-стренькой рюмочке.

Описав дугу через всю комнату, она исчезла на кухне, и через несколько секунд оттуда донесся звон стаканов, сопровождаемый не очень верной мелодией «Там, у тебя на ранчо». Я сел. Но не на диван слева, а на стул. «Интересно, — подумал я, — чем это они тут занимались?» Пирушка была неслабая. С десяток пепельниц, расставленных по всей комнате, ломились от сигаретных окурков, а стаканы стояли буквально в каждом углу.

Люсиль тем временем уже вернулась. Она несла два высоких бокала. Бокалы сильно запотели, и казалось, будто в них плещется что-то сжиженное и замороженное ниже нуля. Люсиль ухитрилась из ничего смешать два самых настоящих коктейля. Очевидно, занимаясь этим, она чересчур напряглась, и теперь внимание ее рассредоточилось, походка расхлябалась, и ее несло через комнату, как несет по взлетной полосе подхваченную ветром бумажку.

До меня она сразу не дошла, потому что внимание ее привлек радиоприемник. Он стоял слева от входа. Люсиль его включила, поставив предварительно на верхнюю крышку оба коктейля, и, продолжая напевать «Там, у тебя на ранчо», принялась настраивать. Настраивала, пока не поймала что-то танцевальное. И как только музыка заиграла, она обернулась, призывно протиснув ко мне руки. Это называется — самозабвенно отдаться музыке и танцу.

— Иди же, — выдохнула она, — потанцуй со мной. Да, да, да, по-тан-тан-цуй.

И все это, закрыв глаза и прищелкивая пальцами. Самозабвенней не бывает.

— Подожди, милая, — сказал я, — давай сначала поговорим. Я пришел спросить кое-что.

— Поговорим? О ч-чем? — Тут она икнула. — О чем поговорим? Давай лучше танцевать. Шелл и мал-ленькая хор-рошенькая Люсиль. Чем плохо?

— Милая Люсиль. Я хочу, чтобы твоя маленькая хорошенькая головка припомнила некоторые" факты.

— Нет уж, ты со мной обойдись как следует, или... или я ничего не скажу. Давай, давай же, иди танцевать.

Я не знал, как быть.

— Дорогая, послушай. Я очень хочу, чтоб мы стали друзьями, но мне сейчас очень и очень некогда. Честно. Куча дел. Несколько мест обежать надо. Пожалуйста, помоги мне. Меня интересует Уолтер Пресс.

Люсиль, покачивая бедрами, протанцевала обратно к приемнику и разом ополовинила свой стакан. Запросто — два булька, и полстакана нет.

— Все д-доложила фараонам. Все как н-на духу. Плюнь ты на это, Шелл. Можно мне звать тебя Шелли?

Она снова придвинулась ко мне и ухватилась за лацканы пиджака:

— Шелли. Шел-ли. Неплохо, правда?

Я слабо отреагировал:

— Пойми, мне очень некогда. Очень. Может, я потом зайду? Сейчас уйду, а потом вернусь, о'кей?

Люсиль обиженно надулась. Нижняя губка выпятилась и влажно блестела.

— Эт-то нечестно. Ну и п-проваливай. Ну и с-скатертью дор-рожка. — Она захихикала. — Ох, как ты мне надоел.

В шутку, конечно, потому что ее руки уже крепко держали меня за пояс. И не просто держали, а извивались и лезли под рубашку.

— Черт! Неужели нельзя сначала сесть и поговорить?

— Не-а. Сначала обязательно потанцевать.

Ну что я мог поделать? Она была такой аппетитный кусочек, что слов нет. Женщина от Бога, если можно так выразиться. Другое дело, что Божий дар она использовала не совсем так, как предписано Создателем, но... дара у нее не отнимешь. Уже из телефонного разговора мне было ясно, что Люсиль навеселе, но, когда мы стали танцевать, это ее состояние заметно усилилось.

По опыту я знал, что топтаться истуканом в таких случаях мало толку, поэтому я прижал ее покрепче и, пока звучала румба, несколько раз поцеловал. Так, как ей, по всей видимости, и хотелось.

Она целовалась своеобразно. Вопьется в губы и жует. Как резинку.

О, наша схватка под музыку была долгой и мучительной. И я ослабел. Ослабел и сдался.

А потом опять танцевали.

Правда, информацию я все же получил. Люсиль была знакома с Прессом около года к тому моменту, когда он предложил ей участвовать в организующемся Обществе Внутреннего Мира. Стояла, так сказать, у истоков.

А всего их вначале собралось четверо. Кроме Люсиль еще одна женщина и какой-то приятель Уолтера. Цель была простая: открыть обычное культовое служение, каких в Южной Калифорнии пруд пруди. Посмотреть, как пойдет, на сколько их «обращенцы» раскошелятся, и, если денег будет много, отхватить сколько можно.

— И на сколько вы раскрутили вашу паству?

— О-о, шикарно. Весьма шикарно. Первые взносы так себе, но потом дело пошло. И вот, когда все вроде бы наладилось и потекли денежки, он всех разогнал. Распустил, и все тут. Прошло несколько дней, и я узнаю, что Пресса больше нет. Мертв. Маленький Пресси мертв.

— Его угораздило разбиться как раз после того, как он всех уволил, так? Люсиль, тебе это не показалось странным?

— Э-э, вообще-то нет.

Она немного протрезвела, и глаза ее походили теперь на две коричневые пуговицы.

— А что бы ты подумала, Люсиль, если бы я сказал, что Пресс по-прежнему жив? Что, возможно, он тогда не разбился и не сгорел?

— Не поверила бы. — Две большие карие пуговицы шевельнулись.

— А почему бы и нет? Ты уверена, что Уолтер Пресс мертв?

Для Люсиль это был неожиданный вопрос.

— Нет. Если подумать, то не уверена. Хотя он умер. Вернее, разбился в машине. Бах со скалы, и нет его. А разве он не...

— Не знаю, Люсиль. Сам об этом думаю. Ты его ведь никогда не видела после аварии?

— Нет. Ни разу. И если больше не увижу, то не зареву.

— Он тебе не нравился?

— Спрашиваешь. Это не человек, а червяк. Маленький скользкий уж. Никуда не годный. И всех уволил, подумать только! Абсолютно ни за что!

— А как он с женщинами?

— Он? — Люсиль неопределенно хмыкнула. — А никак. Что выжмешь из такого лысого слизняка? На тебя, Шелли, совсем не похож. Ты — большой, и сильный и...

Я решил переменить тему:

— А с тех пор ты никогда ничего не пыталась узнать? Об обществе, я имею в виду.

— Никогда и ничего. Что толку? Да и нашла себе другое занятие. Более приятное.

Я невольно обвел взглядом красиво обставленную квартирку и не стал спрашивать, что это за приятное занятие.

— Одно непонятно, как они все еще процветают? Пресс сгорел, но гибель предводителя на бизнесе не отразилась.

— Ой, не знаю, Шелли. Не знаю. Может быть, кто-то из его помощников продолжил. Если в меня тогда там оставили, я бы, наверное, так и работала. Денег полно.

— Неужели такие большие суммы, что кто-то мог и позариться? Рискнуть убить его, разогнать штат — на это не всякий решится. Какой-нибудь действительно крутой парень. И оружие надо иметь.

— Наверное, ты прав. Деньги, деньги, много денег. Начало было так себе, но потом как снежный ком — больше и больше.

Мы оба замолчали. Что же получалось? А получалось то, что Пресс сколотил компашку таких же, как и сам, проходимцев, обвел их вокруг пальца и прикарманил выручку. Тем это, конечно, не понравилось, они подстроили аварию, хотя из того, что я уже знал, можно сделать вывод, что сообщники Пресса могли и просто его проигнорировать. К тому же не удалось ничего обнаружить и из того, что бы опровергало официальную версию. Случайность. Одно из дорожных происшествий. Если только он на самом деле погиб. В первых числах июля он надул нефтяного толстосума, вскоре после этого создал Общество Внутреннего Мира, раскрутил его как следует, начал получать прибыль, а затем всех с этим связанных уволил. Получается именно так. И сразу вслед за увольнением его машина летит в пропасть. Нет, что-то здесь не то.

— А сколько времени прошло между смертью Пресса и вашим увольнением?

— Почти нисколько. Три-четыре дня, и Пресс мертв.

— О'кей. Спасибо, милая. Спасибо за все. — Я направился к двери. — Пока.

— Эй ты, постой! — Она встрепенулась. — Стой, Шелли! Моя рука была уже на дверной ручке. Я видел, как Люсиль сбросила на пол ножки и собралась вскочить, чтобы не дать мне уйти.

— Шелли, постой. Потанцуем, прошу тебя... — захныкала она.

Но я был уже в коридоре. Потанцевали хорошо. Она танцевала как никто, однако сил и времени на следующий тур у меня не было.

Глава 16

На Тоберман-стрит в лицо мне сразу ударил холодный, жесткий ветер, и последние винные пары, осевшие в голове во время моей милой беседы с Люсиль Стоунер, моментально улетучились. Наискосок через улицу, за одинокой пальмой, низко горел красный огненный шар заходящего солнца. Я остановился на углу Пикс и позвонил Сэмсону. Я сказал, что буду у него через пару часов, дело, мол, затягивается; в ответ он посоветовал посильнее пришпорить лошадь, не жалеть подков; мы обменялись обычными комплиментами, после чего я вернулся к машине.

Посидев в «кадиллаке» минут пять и пораскинув мозгами, я принял наконец очередное решение и отправился на Пятую.

Там я припарковался у городской публичной библиотеки и первым делом поднялся в отдел научных изысканий.

Я выбрал четыре книги. Просмотреть их на месте времени не было, поэтому я взял их домой и изучал примерно в течение часа, отрываясь то и дело, чтобы проконсультироваться с «Британской энциклопедией». После этого дошла очередь и до двух уведенных из-под носа у Нарды журналов. Он их, должно быть, уже искал. Психовал, наверное, как черт знает кто.

Журналы, скорее всего, предназначались для точной регистрации слушателей его туманных божественных проповедей; я начал с того, в котором в воскресенье утром расписался сам. Подписи располагались сериями, с интервалами в несколько строчек между каждой серией. Вверху, перед каждой первой записью, обязательно стояла дата. Группы имен, и не более того. Я нашел воскресенье. Помимо меня подпись поставили еще двадцать два собрата по вере. Воскресеньем журнал и заканчивался. Но это объяснялось просто — ведь я ж его спер.

Джордан Брент, молодой писатель, сказал, что, очевидно, мы были группой только что набранных новичков.

И действительно, ни одно из имен, стоявших в одном с моим столбике, я нигде больше не нашел.

Интересная вещь получалась с датами. Самые первые записи относились к концу сентября прошлого года, когда Пресс разбился, — кажется, это случилось двенадцатого сентября. Поразительно, но Общество Внутреннего Мира Ревнителей Истины начало работать как хорошо отлаженный механизм уже с самого своего основания.

Потратив еще несколько минут на внимательное изучение записей, я достал карандаш и бумагу и составил для себя два списка имен с адресами. В первом были те, кто, как и я, совершил свое первое паломничество к святой обители Нарды, а во втором... Со вторым мне пришлось повозиться, потому что это в конце концов получился список постоянных и регулярных почитателей искусства Мастера на протяжении последних шести месяцев. Изо дня в день одни и те же люди приходили в одно и то же место. Подлинные ревнители. Что ж, решил я, придется обратиться к кому-нибудь из них.

Я снова спрятал выкраденную добычу в чрево толстенных старых номеров «Тру», оставил их на столе и с двумя листками фамилий и адресов отправился на дальнейшие розыски Истины.

По первому адресу я съездил вхолостую, никого не застав дома. Одним именем новичка стало меньше. Второй жил в маленьком деревянном доме на Толуки-стрит. Я позвонил, дверь открылась, и на пороге появился благообразный сморщенный коротышка лет шестидесяти пяти с огромными ушами и черным, завязанным как шнурок галстуком на тонкой шее. Он по-совиному хлопал глазами.

До этого момента мне как-то не приходило в голову скрывать свое имя и профессию, но, завидев маленького старичка, я решил заговорить с ним по-другому.

— Фрэнсис Джойн, — представился я, — а вы, надеюсь, мистер Петерсен?

— Я — Петерсен, вы не ошиблись. Чем могу служить?

— Видите ли, господин Петерсен, я чрезвычайно увлекся Обществом Ревнителей Истины Внутреннего Мира, в это воскресенье я слушал Нарду. И я случайно узнал, что вы тоже там были. Вот я и подумал, а не поговорить ли нам об обществе.

Мой хозяин гостеприимно распахнул дверь:

— Входите, мистер... Джойн, так, кажется? Пожалуйста, не стесняйтесь.

Я вошел. Он усадил меня в старое удобное моррисовское кресло.

— Понимаете, господин Петерсен, я узнал об обществе совсем недавно, и оно меня очень сильно заинтересовало. Похоже, так сильно, что я уже почти решил оказать ему материальную помощь. Я имею в виду деньги, конечно. Но все равно не мешает, я думаю, на всякий случай лишний раз убедиться и спросить мнение других членов. Вы согласны?

— О да. — Старичок усиленно почесал мочку уха. — Не хотите ли чаю, мистер Джойн?

— Нет, благодарю вас. Времени мало. Дай, думаю, забегу на минутку и спрошу об организации. Узнаю ваше мнение.

— Конечно, конечно, мистер Джойн. Многого, к сожалению, сказать не могу. В воскресенье я там был в первый раз.

— А как вы туда попали, если не секрет?

— О, очень просто. Прочитал в газете. Видел такие объявления и раньше, но не обращал внимания. А в этом говорилось, что они формируют новый взгляд на жизнь, мир в душе и тому подобное. А я живу один. И иногда становится невыносимо одиноко. Вот я и пошел туда. Подумал, что получу успокоение.

— И как вам служба, господин Петерсен? Понравилось? Оправдались ли ваши надежды?

— Право, не знаю. Затрудняюсь что-либо сказать. — Он снова потеребил ухо. — Даже странно. Пока Нарда говорил, у меня было такое ощущение, что я нахожусь где-то еще. Я понял из его речи не более половины. Замечательный оратор, честное слово. В общем, можно сказать, мне понравилось.

— А вы не планируете пойти туда опять когда-нибудь? Стать постоянным ревнителем?

— Не знаю, сегодня утром я пропустил. Но завтра... завтра, возможно, пойду. Вреда, по крайней мере, никакого, и место неплохое. Там царит покой и тишина. Да, я пойду завтра, а вы, мистер Джойн? Вы тоже пойдете?

Я поднялся с кресла:

— Да, безусловно. Я обязательно вернусь туда.

— Ну и отлично. Там и увидимся. До встречи?

— До встречи, господин Петерсен. Спасибо, что уделили мне столько времени.

Он проводил меня до самой двери и уже почти на крыльце, по-птичьи двигая большим кадыком над туго повязанным галстуком, сказал:

— Простите, мистер Джойн, но если вдруг вам снова захочется со мной поговорить, знайте — мне это будет приятно. Сам я пью только чай, но для вас мог бы найти и что-нибудь покрепче.

Я поблагодарил безобидного старичка, чувствуя себя перед ним немного виноватым, уверенный, что больше у него никогда не появлюсь.

На проверку остальной части первого списка ушло еще сорок пять минут, но везде было примерно то же самое. Муж и жена пришли на проповедь в воскресенье, потому что их обожаемый пастор в силу некоего невообразимого стечения обстоятельств оказался замешанным в грязном скандальном деле. Для них это был удар, вместо церкви они стали ходить по магазинам и глазеть на витрины, а потом возник откуда-то Нарда, и в их душах совершился целый переворот. Молодой парень с девицей забрели на службу из любопытства и в результате, как и я, едва не попали в неловкое положение, ибо простоять там обнявшись и не рассмеяться оказалось, чуть ли не выше их сил. Замыкала первый список женщина сорока с хвостиком с пытливым складом ума, которая поставила перед собой целью изучить «все грани и оттенки религиозного самовыражения в Южной Калифорнии». Беседа с ней забудется не скоро. Я вышел из ее дома уже в девятом часу вечера и извлек из кармана второй листок. Список тех, кто, по моему мнению, были у Нарды завсегдатаями и активно продвигали или думали, что продвигают, его благородную чушь и ересь.

Имя номер один — Альфред П. Фресснелл. Пришлось не только звонить три раза, но и стучать кулаком. Беседа, однако, оказалась интересной и не только интересной, но и в некотором роде проливающей свет на все это дело.

Альфред П. Фресснелл оказался довольно высокого роста. Он был тощ и бледен. Лицо его сильно напоминало бесформенную плюху из майонеза. Вышел он ко мне в бордовом шелковом халате и выглядел так, как будто только что поднялся с постели. Процедив сквозь зубы: «Я никого не принимаю», он попытался сразу же закрыть дверь. Но я навалился на нее плечом и сказал:

— Хотел бы обсудить кое-какие аспекты деятельности ОВМ. Вам эта организация должна быть хорошо знакома.

Он сначала вылупился на меня не мигая, затем прохрипел: «Вали-ка ты отсюда», — и закрыл-таки дверь, чуть не прищемив мне палец. Ключ в замке повернулся, и шаги удалились в глубь дома. Рандеву закончилось, так и не начавшись.

Следующий адрес — Гарвард-бульвар, дом 824/2. Огромный особняк на большой зеленой лужайке, за которой никто не ухаживал. Кто-то ухлопал на такую хату немалое состояние. Слева от тяжелой входной двери была выведена кнопка звонка, я ее нажал, и внутри зазвучала очаровательнейшая мелодия. Прелюдия до-диез минор Рахманинова. Звуки музыки еще разносились по гулким просторным помещениям, а на меня уже смотрела дама лет тридцати — тридцати пяти.

Черты лица правильные, но цвет его желтовато-болезненный, густые темные волосы собраны и подвязаны ярким платком. За последние несколько часов это была уже вторая представительница прекрасного пола, которую я видел со стаканом спиртного в руке на пороге собственной квартиры. Но эта вторая или меньше выпила, или лучше держалась. Надо отдать должное.