Глава 7

Я забрался в «кадиллак» и тупо вперился в пространство. Ощущение было такое, будто мне даже пальцем трудно пошевелить.

Опять моросил дождь, но облака поднялись, посветлели, и я подумал, что, может, хоть воскресенье выдастся погожим. Я выехал на Сансет, повернул на восток и прислушался. Кроме шуршания шин по мокрой дороге — ни звука.

Сделать надо было много, но самое главное — меня беспокоил вопрос: что с Трэйси? Впервые я услышал это имя пятнадцать часов назад, в субботу после обеда, но, несмотря на столь короткий срок, уже чувствовал ответственность за судьбу этой незнакомой мне девушки. Пока только фотография и описание внешности. Вернее, две фотографии: Джорджия дала мне две — портрет и в полный рост. И описание. Бросила на стол, когда уходила.

С портрета на меня смотрело молодое лицо с широко поставленными умными глазами и зачесанными назад волосами. Лицо фарфоровой куколки с желто-зеленым выразительным взглядом. На портрете Трэйси улыбалась, очень симпатично и немного грустно; сбоку у рта виднелась небольшая родинка. Не совсем красавица, но милая и даже привлекательная.

На другой фотографии, в полный рост, стояла невысокая девушка, почти девочка, но с вполне сформировавшейся фигурой. Она была довольно худая и одета в яркое ситцевое платье. Снимок был сделан на лужайке дома Мартинов. Трэйси стояла, опираясь на ручку кресла.

И описание: девятнадцать лет; рост — пять футов два дюйма; вес — сто десять фунтов; глаза зеленые; волосы каштановые; особые приметы: слева у рта родинка, с внутренней стороны левого запястья имеется маленький шрам.

Такая вот эта самая Трэйси Мартин. Но где бы на нее взглянуть? И почему ее похитили? И как мне надо исхитриться, чтобы ее найти? Лос-Анджелес на побережье самый большой город, 452 квадратных мили. Впрочем, по территории ему нет равных во всех Соединенных Штатах. Если Трэйси в Лос-Анджелесе, то район поиска сводится всего лишь к 452 квадратным милям. Что может быть легче?

А если она в морге?

Однако до сих пор все шло по определенной схеме, и если Трэйси тоже была частью этой схемы, то оставалась надежда. Дурак! Надежды, схемы, но где же факты? Хотя бы немного побольше фактов. Надо крутить дальше.

Первым делом я решил заняться религией. Представив себя в роли жертвенного агнца для заклания, я помчался на бульвар Сильвер-Лэйк, чтобы наконец посетить Общество Ревнителей Истины Внутреннего Мира. Приготовься, Нарда, принимать гостя.

Нарда принимал хорошо. Все, что имело отношение к его внешности, манерам и поведению, было продумано самым тщательным образом и неизменно производило неотразимый эффект. Я сначала немало удивился, но быстро вспомнил, что Южная Калифорния известна как своеобразная Мекка для разного рода молящихся и верующих, как своеобразный тигель, куда брошены и варятся в собственном соку чуть ли не половина существующих на свете сект и культов и где цивилизованный мир порой трудно отличим от суеверия дикарей. Такова наша жизнь здесь. Вы можете тут просто жить, можете иногда приезжать сюда и как-нибудь столкнуться с этим, а можете и ни о чем не подозревать до самой смерти. Что касается меня, то я здесь родился и вырос. Четверть века назад, когда, поддерживая штанишки, мы бегали в детский садик, Лос-Анджелес и Голливуд представляли из себя совершенно иную картину. Прежде всего, это был большой, ровно засаженный деревьями Голливудский бульвар, где постоянно крутили фильмы. Фильмы были немые, а пленка часто рвалась. Теперь старый город, вернее, его границы уже давно и во много раз перекрыты нынешними, а население выросло раза в два, а то и в три.

Город рос, и мы росли вместе с ним. Люди стали приезжать со всех концов Америки, да что там Америки — со всего мира. Религия, вегетарианство, мистика, оккультизм, целители и врачеватели слетались сюда как мухи на мед, ни один другой штат такого не видел. То и дело возникал откуда-то очередной мессия, дурил народ, чистил кошельки и, уж как водится, очень быстро исчезал, уступая место другому. Целители возлагали руки, творили заклинания, считывали послания звезд, стояли на головах, чтобы спасти тела и души несчастных и набить карман звонкой монетой.

Но не поймите меня не правильно. Многие искренне хотели добра и действительно верили в то, что проповедовали. Большинство же, и никто меня в этом не переубедит, поклонялись исключительно Его Величеству Доллару. И свои доллары они получали.

Итак, пребывая в настроении весьма скептическом, я вырулил на Сильвер-Лэйк, нашел дом с вывеской: «На продажу» в полуквартале от храма ревнителей и припарковал свой нескромного цвета «кадиллак» как можно укромнее. Далее я пешком приблизился к штабу ОВМ — Общества Внутреннего Мира — и огляделся. То же самое, что и несколько часов назад. Только Мигеля нет поблизости. В предутренних сумерках храм смотрелся что надо. Я вспомнил слова Сэма о том, что сборища организуются где-то сзади, обогнул белый гравий подъездной площадки и дошел почти до самого конца дома, ища глазами кого-нибудь живого. Толпы не было. Справа и немного позади здания я увидел облаченную в белое фигуру, держащую свечу. Я направился туда. Это была молодая женщина с детским, круглым, как у херувима, личиком. Просторные одеяния укрывали ее с головой и ниспадали до земли.

Я не знал, что мне следует говорить: «Доброе утро», или «Да пребудет с вами благодать Божия», или «Где все собрались?».

— Фрэнсис Джойн, — представился я наконец. — Мне сказали, что где-то здесь устраиваются собрания... и я... э-э...

— Вы не ошиблись, — ответила незнакомка, — только заходить надо вон там, поднимайтесь до конца и вниз, со стороны Апекс-стрит. Многие почему-то попадают сюда. Пойдемте, я провожу вас. — Голос у нее был тихий и приятный.

Держа свечу над головой, женщина повела меня вверх по склону, и по извилистой, едва заметной тропинке мы вскоре вышли на другую сторону здания. В предутренней темноте слабо светили луна и звезды, и пламя свечи казалось необыкновенно ярким. Странное чувство овладело мной. Тихий мелодичный голос, огонек свечи, от которого по земле скользили огромные тени, и проступающие сквозь белую одежду очертания женского тела. Ощущение иного мира, чуждого и таинственного.

Где-то впереди послышалась музыка. Органная музыка. Я ненавижу звучание органа, у меня от него мурашки. Но мы продолжали идти, и музыка лилась все громче. Мне вдруг ужасно захотелось оглянуться, а не плывет ли сзади по воздуху еще одна фигура в бледных одеяниях. Или, может быть, одни одеяния парят над землей?

Обычно меня очень трудно сбить с толку. Я не признаю предрассудков. Я запросто хожу под лестницами, не поворачиваю, если вижу черную кошку, и не верю в привидения. Но для утренних прогулок я бы все же предпочел другое место. Мне стало жутковато — другого слова не подберешь.

Женщина свернула налево, и мы вышли к сводчатому проходу в деревянном заборе или в стене, я не понял. Под аркой нас встретила еще одна такая же белая монашка и тоже со свечой. Моя гидесса подвела меня к ней, молча повернулась и удалилась, не проронив ни слова. Та, вторая, тоже ничего не говоря, пошла внутрь. Я, естественно, следом. Когда мы очутились перед маленьким столиком, на котором лежали открытая книга, перьевая ручка и чернильница, моя проводница остановилась. Верхняя половина левой страницы была исписана неразборчивыми подписями. Значит, от меня тоже требуется расписаться. Я вывел имя — Фрэнсис Джойн — и придуманный адрес на Альворадо. Перо тихо поскрипывало. Я выпрямился.

В мерцающем пламени свечи глаза стали различать внутреннее убранство помещения. Ряды деревянных стульев и сидящие на них лицом к востоку люди, много людей. Ухо не улавливало ничего, кроме органной музыки. Свеча двинулась вперед по проходу и остановилась у незанятого стула с краю. Я уже открыл было рот, чтобы задать вопрос, но передо мной тут же появилась поднятая вверх раскрытая ладонь, означающая, должно быть, требование сесть и молчать. Я повиновался.

Шелестя одеждами, женщина медленно отплыла обратно под своды арки. Вместе с ней исчез и источник света. Я остался сидеть в полной темноте, где лишь сияние звезд позволяло немного ориентироваться.

Я попробовал осмотреться получше. Рядом и впереди из темноты проступали силуэты десяти или пятнадцати человек, так же замерших на стульях, как и я. Остальных я не видел. В голове родилась мысль: а что, если просижу вот так до самого рассвета, и ничего не произойдет?

Но в проходе снова показалась женщина со свечой. На этот раз она привела двоих — мужчину и женщину. В слабом свете они выглядели лет на семьдесят, не меньше. Она их так же усадила, как и меня, и опять удалилась.

Прошло несколько минут.

Затем в арке показались сразу обе женщины в белом. Очевидно, к той, что привела двоих стариков, а перед ними меня, присоединилась и та, с кем я встретился на лужайке. Они прошествовали к переднему ряду и развернулись там, встав лицом к собравшимся в трех-четырех футах друг от друга. От меня они сейчас были футах в пятнадцати. В руках у женщин по-прежнему горели свечи, и так продолжалось, пока играла музыка.

Неожиданно, как по сигналу, свечи погасли.

В то же мгновение замолчал орган. И вдруг над нашими головами появилось и начало разрастаться неведомое свечение. Центр его находился вверху и немного позади стоявших к нам лицом женщин в белом. Свечение нарастало, становилось все ярче, и вот уже перед нами огромное сияющее изображение человеческого лица. По-моему, это была большая, искусно подсвеченная картина или сильно увеличенная фотография. Размеры ее достигали пятнадцати — двадцати футов в высоту и столько же в ширину. Казалось, что этот человек с белым тюрбаном на голове вознесся над нами чудесным образом и теперь взирает с высоты на собравшуюся паству, глядя черными сверкающими глазами каждому прямо в душу. Достигнув определенной яркости, свет как бы замер, очертания лица застыли. Впечатление было такое, что оно висит в ночном небе само по себе, не поддерживаемое абсолютно ничем.

Прошло еще несколько минут. Вроде бы ничего не происходило, но вдруг откуда-то сверху с неожиданностью и быстротой молнии ударил плотный сноп света. Он выхватил из мрака лицо и плечи человека, стоящего на четыре или пять футов выше уровня моих глаз. На его голове покоился белый тюрбан, руки простирались вверх, а взгляд был направлен вперед и вниз, к прикованным к нему лицам людей.

Ни звука. Все замерли.

— Ученики мои, — заговорил он, — последователи. Слушайте же меня. Да внемлите же.

Сильный резонирующий голос приятного глубокого тембра достигал слуха каждого без всякого напряжения и звучал словно бы внутри тебя, а не исходил от странной висящей в воздухе фигуры.

Я опустил голову на грудь и закрыл глаза. «Скотт, старина, — сказал я себе, — уж ты-то, приятель, не должен на это поддаваться. Уж тебе-то грех попасться на такую дешевку. Это всего лишь увеличенный в студии фотоснимок, а этот ловкий парень стоит на невидимой подставке, на фоне собственной афиши. И подставку сколотили наверняка не члены профсоюза. Вверху за балку или за дерево он подвесил автомобильную фару и врубил ее так, что вся его хитрая физиономия сияет как начищенный чайник. И ждет, какая будет реакция. Не забывай, парень, ты сюда не за этим пришел».

Я снова посмотрел на освещенного человека в тюрбане, и в памяти всплыла другая картина массового гипноза с другим «великим» знатоком человеческой психики — Адольфом Гитлером. Он тоже забирался на платформу, вывешивал позади себя собственную рожу гигантских размеров и истерично вопил о месте Германии в несправедливо поделенном мире.

Итак, я сообразил, что передо мной Нарда. Он был хорош. Я сразу понял, что этот мошенник дружит с книгами, и половина из тех, что он прочитал, — по психологии толпы и массовому гипнозу. Готов поставить «кадиллак» против его тюрбана, что это так. А вы знаете, что такое гипноз? В наши дни это уже никакая не черная магия и не трюки в ярмарочных балаганах. Сейчас это инструмент, средство воздействия на пациента, которым широко пользуются психиатры. И не только они, а и обычные доктора-дантисты, а в последнее время и рекламные агенты, те, что пишут тошнотворную, такую — аж в кишках забирает, но весьма эффективную — белиберду. Гипноз — это как наркоз, скальпель для души. Многие медицинские методики сегодня обязательно включают в себя пристальный взгляд в глаза больного и многократное повторение одного и того же монотонным голосом. Я Нарду даже зауважал. Должен признаться, что все, что предшествовало его появлению, определенным образом на меня подействовало. Это и напряженное вглядывание в темноту, и его выход откуда-то сверху, и слова, им произносимые, и звук его голоса, ровный, как шум прибоя. Конечно, его разглагольствования были рассчитаны на легковерных и, если покопаться, не лишены слабых мест, но если ты пришел к нему с соответствующим настроем и готов ему поверить, то в этом случае он не разочаровывал. Придя раз, ты бы обязательно вернулся.

В его речи не было дикого неистовства фанатика, возрождающего умерший культ, он не хрипел и не выкрикивал слова, судорожно хватаясь за горло, чтобы перевести дух после каждой длинной фразы, нет, он скорее напоминал священника, который терпеливо успокаивает своими сладкими увещеваниями. Он мог бы с таким же успехом перейти на латынь или эсперанто, эффект был бы тот же самый. Я слушал его, забыв про скептицизм.

— Ученики мои. Последователи. Слушайте же меня. Да внемлите же. Я поведу вас дорогою, что до сих пор была вам неведома, и введу вас в царствие Истины. Ибо Истина, хотя и пребывала сокрытою от глаз и чувств ваших, всегда была в душах ваших, в потайных глубинах вашего сознания. Знайте же, что есть в вас сила и есть энергия, которую достаточно лишь разбудить, и она проснется и расцветет. И она наполнит вас такой мощью, какую могли чувствовать только древние. Могучие силы, что в вас покоятся, сейчас спят, презренные люди забыли об их существовании, отринули их и отсекли от древа моральных ценностей.

Слушайте же меня. Да внемлите же. И да последует за мною всякий человек, и я верну ему цельность сознания. И да устремятся же за мною души ваши; и да устремятся же за мною души ваши! И я введу ваши души в царствие Космической Истины, которая все объемлет и все исповедует.

Слушайте же меня. Разум есть все. Разум суть высшая материя. Протяните ко мне руки ваши, и я поведу вас и собью наземь ваши оковы. Идите за мною и внимайте мне. Последуйте моим проповедям, и Великие Тайны Бытия войдут в сознание ваше Великой Истиной.

Я, Нарда, изрекаю это, и посему это исполнится.

Он говорил еще и еще, но все в том же духе. Я перевел взгляд на соседей. Слева от меня пожилая женщина впилась в Нарду глазами и, полуоткрыв рот, тяжело дышала. Все вокруг были сосредоточены и полностью поглощены происходящим. И никого, естественно, не волновало, наблюдаю я за ними или нет.

Затихающим голосом Нарда произнес:

— Подобно Христу, Великому Исцелителю, Сыну Божию, давшему своим последователям пищу и воду, я, Нарда, даю вам то же самое.

Однако речь его на этом не кончилась, он продолжал, а тем временем по рядам собравшихся пошли две женщины с зажженными свечами. На сей раз свечи стояли на подносах вместе со стаканами с непонятной жидкостью и с кусочками какого-то печенья, похожего на сырные крекеры.

Господи, да тут и завтрак подают! Да, этот Нарда не рядовой шарлатан.

Женщины шли вдоль сидений и выдавали каждому его порцию воды и пищи, как изволил выражаться их духовный наставник. Я некстати вспомнил про любимые жареные ребрышки, но поднос дошел и до меня. Взяв крекер и стакан с жидкостью, я уже собрался было попробовать, что там за святая вода, но женщина остановила меня, как и в первый раз, подняв раскрытую ладонь со скрещенными пальцами. Снова этот знак. Детские-игры, да и только! Но готов биться об заклад, они его отрабатывают перед зеркалом.

Я понял, что Нарда должен подать сигнал, перевел взгляд в его сторону и поразился. Как быстро произошло изменение! Огромная картина позади него исчезла: очевидно, свет, падающий на нее, резко убавили и выключили, я этого даже не заметил, и Нарда теперь возвышался над нами совершенно один. Его руки со стаканом и кусочком крекера медленно вошли в сноп света, и так же медленно он положил хлебец на язык и запил его жидкостью из стакана.

Нарде даже не пришлось ничего говорить, потому что сразу после этого все в едином дружном порыве, включая и меня, проделали обряд причащения. Все, кого я мог видеть. По-моему, все-таки это был сырный крекер, а жидкость — обычный дешевый лимонад, горький, как черт знает что. Чистейшей воды надувательство. Экономия средств.

Но, взглянув направо, я увидел, что так, пожалуй, думаю только я. Мужчина рядом самозабвенно пил из стакана, закрыв глаза и издавая горлом ужасные булькающие звуки. Кадык его часто двигался. Осушив стакан, он снова уставился на Нарду.

Меня разбирал смех. Абсурдность процедуры была очевидна. Но издай я хотя бы один сдавленный смешок, и не знаю, где бы я оказался в следующую минуту. Это-то и было самое худшее. Смех душил меня, но, к счастью, никто ничего не заметил. Как будто меня и не было.

Стаканы собрали на подносы и унесли, а Нарда продолжал краснобайствовать в том же духе. Мне было безумно интересно, как он закончит свою речь. Как вывернется?

Он вывернулся отлично. Концовка выступления длилась не более минуты, после чего Нарда откинул голову в тюрбане назад, воздел руки к небесам и громко и четко произнес:

— Я, Нарда, говорю это.

Свет, идущий на его лицо, погас, зато появилась неярко светящаяся корона. Она обрамляла его голову подобно нимбу.

Я чуть было не принялся протирать глаза: уж не сон ли это? Здорово сработано! Огромная картина, которая располагалась на востоке от нас и на которую мы до сих пор одурело взирали, опустилась, а на ее месте, из-за горизонта, начало подниматься солнце. Выверено с точностью до секунды. Сияние вокруг головы и верхней половины тела происходило от падающих сзади на Нарду солнечных лучей. Элементарная смена декораций. Чудо! Следует отдать Нарде должное, эффект получился ошеломляющий.

Обслуживающие церемонию женщины повели изумленное людское стадо к выходу, но я задержался, прекрасно отдавая себе отчет в том, что это только начало. Признаюсь, я тоже был немало изумлен. Вдобавок нестерпимо хотелось курить.

Я нащупал в кармане сигарету, закурил ее и, хорошенько несколько раз затянувшись, начал обдумывать ситуацию. Вдруг я случайно взглянул на то, что курю, и чуть не выругался. Первым инстинктивным движением было выбросить эту гадость и сплюнуть, но я вовремя остановил себя. Это была та самая сигарета, втихаря стянутая у Мэгги. Пришлось затушить ее и переложить во внутренний карман плаща.

Женщины в белом тем временем выпроводили за ограду последних отставших от основной массы ревнителей Истины. А я прислонился к забору, чтобы дождаться их возвращения. Утро было холодным. Пока совсем не рассвело, я решил еще раз исследовать зал, где происходило таинство. Приблизившись вновь к тому месту, откуда Нарда читал свои наставления, я разглядел обтянутую черной материей платформу и ведущие на нее приставные ступеньки. Чуть поодаль, на земле, неряшливой грудой валялась брошенная картина с огромным портретом наставника. Я, задрал голову кверху. Так и есть, к балке приделана фара. Однако мне нельзя было рисковать, и я, торопясь, выскочил наружу.

Две женщины приближались, беззаботно болтая, словно если бы одна рассказывала другой о своих детских болезнях. Но тут от забора им навстречу отделился я, и непринужденная беседа замерла на полуслове. Обе остановились как вкопанные. Я подошел к ним: