– Чего только не положили в эти сеточки! И половинку кокосового ореха, и кусочек бекона, и горсть арахиса! И эти существа считают себя божьим даром для дикой природы? Ха! А где глазные яблоки? Где потроха? Ау! Нету. Самая умная птица умеренных широт встречает холодный прием только потому, что не умеет висеть вниз головой и миленько щебетать. Взять, к примеру, малиновок. Что за сварливые, мелочные создания! Все время дерутся, только и умеют, что чирикать, а от хлебных крошек уже клювы воротят. В то время как я могу цитировать стихотворения, знаю массу смешных фраз…
      – ПИСК!
      – Да? Что?
      Смерть Крыс указал на крышу, на небо и взволнованно запрыгал. Ворон развернул один глаз верх.
      – А, да. Он, – кивнул ворон. – Всегда появляется в это время года. Наверное, дальний родственник малиновок, которые, кстати…
      – ПИСК! ПИ-И-ИСК! – Смерть Крыс изобразил фигуру, упавшую в камин и ходившую по комнате. – ПИСК! И-ИСК ИСК ИСК. ПИСК «ХИСК-ХИСК-ХИСК»! ИСК ИСК ПИСК!
      – Переусердствовал, ожидая Санта-Хрякуса, да? Накушался коньячного масла?
      – ПИСК?
      Глаза ворона завращались.
      – Послушай, Смерть – это Смерть, а не работа на полставки, понял? Ты не можешь устроиться в свое свободное время мыть окна или подстригать людям лужайки.
      – ПИСК!
      – Ну хорошо.
      Ворон немного присел, чтобы крошечная фигурка смогла забраться к нему на спину, потом взмахнул крыльями и взлетел.
      – Конечно, оккультные фигуры частенько съезжают с катушек, – сказал он, поднимаясь над садом в озаренное лунным светом небо. – Взять, к примеру, Лихо…
      – ПИСК.
      – Что ты, что ты, я ни в коем случае не провожу никаких параллелей…
 
      Сьюзен терпеть не могла «Заупокой», но, когда бремя нормальности становилось особо нестерпимым, она шла именно туда. Запах, выпивка и клиентура этого трактира оставляли желать лучшего, и все же в «Заупокое» был один большой плюс. Здесь не обращали внимания. Никто. Ни на что. Свячельник традиционно предполагалось проводить в кругу родных и близких, но некоторые местные завсегдатаи выглядели так, что у них вполне могли быть не семьи, а выводки или, допустим, стаи. А кое-кто, похоже, и вовсе сожрал своих родственников, ну, или по крайней мере чьих-либо еще родственников.
      В «Заупокое» пили умертвия. И когда у трактирщика, которого звали Игорь, заказывали «Кровавую Мэри»… в общем, вы получали то, что заказывали.
      Завсегдатаи не задавали вопросов – и не только потому, что многие вместо связной речи изъяснялись рычанием. Просто никому не хотелось знать ответы. Каждый в «Заупокое» пил в одиночестве, даже если сидел в группе. Или, скажем, в стае.
      Несмотря на криво развешанные страшдественские украшения, призванные создать некий уют и ощущение праздника, «Заупокой» так и не превратился в семейное заведение .
      Именно воспоминаний о семье так хотелось избежать Сьюзен.
      Сейчас ей в этом помогал джин с тоником. В «Заупокое», если, конечно, вам не было все равно, следовало заказывать прозрачные напитки, потому что у Игоря иногда возникали очень странные идеи по поводу того, что можно надеть на кончик трубочки для коктейля. Если вы видели что-то круглое и зеленое, оставалось только надеяться, что это оливка.
      Она почувствовала за ухом чье-то горячее дыхание. Рядом с ней на стуле устроился страшила.
      – И что же здесь делает нормальная девочка? – прохрипел страшила, окутывая ее облаком алкогольных паров и несвежего дыхания. – Решила, что это круто – прийти сюда в черном платье и потусоваться с потерянными мальчиками? Или мрак опять вошел в моду, а?
      Она немного отодвинула свой стул. Страшила усмехнулся.
      – Хочешь поиметь страшилу под своей кроваткой?
      – Перестань, Шлимазель! – сказал Игорь, продолжая протирать стакан.
      – А чего она сюда приперлась? – прохрипел страшила, хватая Сьюзен за руку огромной волосатой лапищей. – Может, ей хочется…
      – Я повторять не буду, Шлимазель, – предупредил Игорь.
      Сьюзен повернулась к страшиле.
      Игорю не было видно ее лица, но страшила явно что-то увидел. И отпрянул так быстро, что свалился со стула.
      Когда девушка заговорила, это были не просто слова, но высеченное в камне утверждение, гласящее, каковым будет будущее.
      – УХОДИ И ПЕРЕСТАНЬ НАДОЕДАТЬ МНЕ.
      Затем Сьюзен повернулась и несколько виновато улыбнулась Игорю. Страшила, быстро выбравшись из обломков стула, вприпрыжку ускакал к двери.
      Сьюзен почувствовала, что посетители отвели глаза и вернулись к своим прежним занятиям или разговорам. В «Заупокое» и не такое могло сойти с рук.
      Игорь поставил стакан на стойку и поглядел на окно. Оно было неожиданно большим для питейного заведения, успех которого зависел от поддержания внутри темноты. Впрочем, некоторые завсегдатаи прибывали сюда по воздуху.
      Как раз сейчас кто-то стучал в стекло.
      Прихрамывая, Игорь выбрался из-за стойки и открыл окно.
      Сьюзен посмотрела вверх.
      – О нет… – В трактир влетел громадный ворон, и с его спины Смерть Крыс спрыгнул на стойку прямо перед Сьюзен.
      – ПИСК ПИСК ИИСК! ИИСК! ПИСК ИСК ИСК «ХИСК-ХИСК-ХИСК». ПИ…
      – Убирайся, – сказала Сьюзен холодно. – Мне совсем не интересно. Ты просто плод моего воображения.
      Ворон опустился на край большой чаши, стоявшей за стойкой.
      – Великолепно, – прокаркал он.
      – ПИСК!
      – Это что? – спросил ворон, счищая что-то с кончика клюва. – Лук? Какая гадость!
      – Вы, оба, давайте, кыш! Валите отсюда! – откликнулась Сьюзен.
      – Крыса говорит, твой дедушка совсем свихнулся, – сообщил ворон. – Начал разыгрывать из себя Санта-Хрякуса.
      – Послушайте, я не… Что?
      – Красный плащ, длинная борода…
      – «ХИСК-ХИСК-ХИСК»!
      – …Твердит «Хо-хо-хо», разъезжает в санях, запряженных четверкой кабанов, все такое…
      – Кабанов? А где Бинки?
      – Понятия не имею. Конечно, такое иногда случается, я говорил крысе, эти оккультные сущности, они ведь…
      Сьюзен закрыла уши руками – скорее в качестве эффектного жеста, а не для того, чтобы не слышать дальнейшего.
      – Я ничего не хочу знать! У меня нет дедушки! Да, да, это факт. Неоспоримый. Дедушки нет. Надо держаться фактов…
      Смерть Крыс что-то долго пищал.
      – Крыса говорит, ты должна его помнить. Он высокий, не слишком упитанный, носит косу…
      – Пшел! И забери с собой эту крысу!
      Она взмахнула рукой и, к своему стыду и ужасу, сбила маленький скелет в балахоне прямо в пепельницу.
      – ПИСК?
      Ворон подцепил скелетик клювом и собрался было взлететь, но тот вдруг выхватил свою крошечную косу.
      – И-ИСК ИСК ПИСК!
      – Он говорит, ты еще пожалеешь.
      Ворон взмахнул крыльями и вылетел в ночь. Игорь, не говоря ни слова, закрыл окно.
      – Они были ненастоящие, – поспешила заверить его Сьюзен. – Ну, то есть… ворон, скорее всего, был настоящим, но эта крыса… Не стоило ему с ней связываться.
      – Потому что она ненастоящая, – понятливо кивнул Игорь.
      – Вот именно! – с облегчением подтвердила Сьюзен. – Впрочем, ты, наверное, их и не видел.
      – Ага, – откликнулся Игорь. – Ничего не видел.
      – Сколько я должна? – спросила Сьюзен. Игорь долго считал пальцы.
      – Доллар за напитки, – наконец сообщил он. – И пять пенсов за то, что ворон, которого здесь не было, поклевал пикули.
 
      Это была ночь перед страшдеством.
      В ванной аркканцлера Модо вытер руки тряпкой и с гордостью оглядел результаты своего труда. Белоснежный фаянс, медь и бронза, сверкающие в лучах лампы.
      Его немного беспокоило то, что он не все успел проверить, но господин Чудакулли сказал, что проверит сам, когда будет пользоваться, а Модо никогда не спорил с начальством. На то оно и начальство, чтобы лучше знать. Подобное положение вполне устраивало Модо. Он не вмешивался в вопросы времени и пространства, а начальство, в свою очередь, не лезло с советами к нему в теплицы. Такие отношения он называл сотрудничеством.
      Особенно тщательно он надраил полы. Господин Чудакулли настоял на этом.
      – Грибной гномик, ну надо ж такое придумать! – фыркнул он, в последний раз проводя тряпкой по крану. – Что за воображение у этих господ…
      Где-то далеко, неслышный для всех, раздался некий шум, за которым последовал звон серебряных бубенцов.
      «Динь-динь-динь».
      – Вот черт! – выругался кто-то, упав в сугроб. Не совсем подходящее выражение для самого начала жизни.
 
      А в ночном небе сквозь пространство и время летели сани, даже не подозревая о только что зародившейся и рассерженно отряхивающейся от снега новой жизни.
      – ЭТА БОРОДА МЕНЯ РАЗДРАЖАЕТ.
      – А зачем тебе понадобилась борода? – раздался голос из-за мешков. – Ты же сам сколько раз говорил: люди видят только то, что хотят увидеть.
      – НО НЕ ДЕТИ. ОНИ ЗАЧАСТУЮ ВИДЯТ ТО, ЧТО СУЩЕСТВУЕТ НА САМОМ ДЕЛЕ.
      – По крайней мере, хозяин, борода создает настроение. Держит в роли, так сказать.
      – НУ А СПУСКАТЬСЯ ПО ТРУБЕ? КАКОЙ В ЭТОМ СМЫСЛ? Я МОГ БЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ СТЕНУ.
      – Проходить сквозь стены не совсем правильно, – возразил голос из-за мешков.
      – МЕНЯ ВПОЛНЕ УСТРАИВАЕТ.
      – А положено по трубе. И борода, кстати, тоже положена.
      Из-за мешков высунулась голова, которая, казалось, принадлежала самому древнему и непривлекательному эльфу во всей вселенной. Не спасало даже то, что ее венчала причудливая зеленая шапочка с бубенчиком.
      Древний эльф помахал скрюченной рукой, в которой была зажата толстая пачка писем, написанных, как правило, карандашом на цветных листках. А еще на листках изображались кролики и плюшевые медвежата.
      – Вряд ли эти бедняжки стали бы писать письма тому, что проходит сквозь стены, – сказала голова. – Кроме того, не мешало бы еще поработать над «Хо-хо-хо».
      – ХО. ХО. ХО.
      – Нет-нет-нет! – воскликнул Альберт. – Не хочу ни на что намекать, хозяин, но в этом восклицании должно быть больше жизни. Смех должен быть заразительным. Это… это нужно произносить так, словно писаешь ты чистым бренди, а ходишь по-большому рождественским пудингом, прошу прощения за мой клатчский.
      – ПРАВДА? НО ОТКУДА ТЫ ВСЕ ЗНАЕШЬ?
      – Когда-то я был молодым, сэр. Каждый год как послушный мальчик вешал на камин свой чулок. Чтобы там оказались игрушки. Впрочем, тогда в нем появлялись лишь сосиски да кровяная колбаса, если очень повезет. Но еще в чулке я всегда находил леденцовую свинку. Ночь перед страшдеством считается неудачной, хозяин, если ты не нажрешься как свинья. Примета такая.
      Смерть посмотрел на мешки. Это был странный, но очевидный факт: из мешков, в которых Санта-Хрякус переносил игрушки, всегда торчали плюшевый мишка, игрушечный солдатик в форме настолько яркой, что от нее рябило бы в глазах даже на дискотеке, барабан и красно-белый леденец – независимо от того, что бы там ни содержалось на самом деле. А действительное содержание оказывалось намного безвкуснее и стоило, как правило, пять долларов и девяносто девять пенсов.
      Смерть загодя исследовал пару мешков. В частности, там он обнаружил: Настоящего Агатового Ниндзю со Страшно-Смертельным Захватом и фигурку капитана Моркоу, Образцово-Ночного Стражника Анк-Морпорка С Полным Боекомплектом. Причем один меч капитана Моркоу стоил столько же, сколько старая добрая деревянная кукла.
      Игрушки для девочек производили не менее гнетущее впечатление. Казалось, каждой девочке хотелось получить в подарок лошадку. И почти все животные улыбались. Лошади, как считал Смерть, не должны улыбаться. Если лошадь улыбается, значит, она замышляет что-то скверное.
      Он вздохнул.
      Кроме того, ему приходилось решать, кто из детей вел себя хорошо, а кто – плохо. Вот раньше в этом не возникало необходимости. Хорошие, плохие – итог всегда был одним и тем же.
      И тем не менее существовали правила. Иначе ничего не получится.
      Кабаны подлетели к очередной трубе.
      – Прибыли, – сказал Альберт. – Джеймс Цузл, восемь лет.
      – ДА, ДА, ПОМНЮ ТАКОГО. В СВОЕМ ПИСЬМЕ ОН НАПИСАЛ СЛЕДУЮЩЕЕ: «Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ВЕДЬ ВСЕМ ИЗВЕСТНО, ТЫ – ЭТО ПАПА». НУ КОНЕЧНО, – сказал Смерть с нескрываемым сарказмом. – НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ЕГО ДРАЖАЙШИЙ ПАПЕНЬКА ТОЛЬКО И МЕЧТАЕТ О ТОМ, КАК БЫ ОБОДРАТЬ ВСЕ ЛОКТИ В ДВЕНАДЦАТИФУТОВОЙ УЗКОЙ И ГРЯЗНОЙ КАМИННОЙ ТРУБЕ. ОСТАВЛЮ-КА Я ПОБОЛЬШЕ САЖИ НА ТАМОШНЕМ КОВРЕ.
      – Правильно, сэр. Отличная идея. Кстати говоря, пора спускаться.
      – А ЕСЛИ Я НИЧЕГО ЕМУ НЕ ПОДАРЮ В КАЧЕСТВЕ НАКАЗАНИЯ ЗА НЕВЕРИЕ?
      – Да, но что это докажет? – Смерть вздохнул.
      – ПОЛАГАЮ, ТЫ ПРАВ.
      – Список проверил?
      – ДА. ДВАЖДЫ. НАДЕЮСЬ, ЭТОГО ДОСТАТОЧНО?
      – Определенно.
      – ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НЕ ВИЖУ В ЭТОМ НИКАКОГО СМЫСЛА. НАПРИМЕР, КАК Я МОГУ ОПРЕДЕЛИТЬ, ХОРОШО ИЛИ ПЛОХО ОН СЕБЯ ВЕЛ?
      – Ну… не знаю… наверное, надо посмотреть, аккуратно ли он повесил одежду и всякое такое…
      – А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ХОРОШО, Я ДОЛЖЕН ПОДАРИТЬ ЕМУ КЛАТЧСКУЮ БОЕВУЮ КОЛЕСНИЦУ С НАСТОЯЩИМИ ВРАЩАЮЩИМИСЯ ЛЕЗВИЯМИ?
      – Да.
      – А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ПЛОХО? – Альберт задумчиво почесал за ухом.
      – Когда я был маленьким, те дети, что вели себя плохо, вместо подарка получали мешок костей. Как это ни поразительно, но к концу года все детишки начинали вести себя как пай-мальчики. Или девочки.
      – НИЧЕГО СЕБЕ. А СЕЙЧАС? – Альберт поднес пакет к уху и пошуршал им.
      – Похоже на носки, – сообщил он.
      – НОСКИ?
      – Или шерстяную жилетку.
      – ТАК ЕМУ И НАДО. ЕСЛИ Я ВПРАВЕ ВЫСКАЗЫВАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ…
      Альберт посмотрел на заснеженные крыши и вздохнул. Как все нелепо. Он помогал, потому что, ну… Смерть все-таки его хозяин. Что тут еще скажешь? Если бы у его хозяина было сердце, оно находилось бы на нужном месте. Однако ж…
      – Хозяин, ты уверен, что нам нужно этим всем заниматься?
      Уже наполовину забравшись в трубу, Смерть повернулся.
      – А ТЫ МОЖЕШЬ ПРЕДЛОЖИТЬ ЛУЧШУЮ АЛЬТЕРНАТИВУ?
      Альберт промолчал.
      И правда, кто-то же должен всем этим заниматься!
 
      На улице снова появились медведи.
      Но Сьюзен игнорировала их и даже не пыталась обходить трещины в мостовой.
      Медведи просто стояли, слегка изумленные и полупрозрачные, и видеть их могла только Сьюзен. Ну, и еще дети. Новости о Сьюзен быстро разносились по городу. Медведи уже слышали о кочерге. Казалось, всем своим видом они всячески пытались продемонстрировать: «Орешки и ягодки. Мы пришли только за этим. Большие острые зубы? Какие большие остр…. Ах эти! Так они ж только для того, чтобы щелкать орешки. А ягодки – ух, какими опасными бывают ягодки!»
      Когда она вернулась домой, городские часы как раз пробили шесть. У нее был собственный ключ. Словно она не была какой-то там служанкой.
      Нельзя быть герцогиней и служанкой. Но гувернанткой быть можно. Таковы правила игры. Не важно, кто ты есть, но важно другое: как именно ты проводила свое время до того, как поступить подобно всякой порядочной девушке – читай: «выйти замуж». Ну а все, что было до, – это так, игра, невинные забавы.
      Гетры-старшие испытывали перед ней благоговейный трепет. Ведь она была дочерью герцога, а господин Гетра – всего-навсего известной фигурой в оптовой сапожно-башмачной торговле. Госпожа Гетра только и мечтала о том, как бы попасть в высшее общество, – в настоящий момент она штудировала всевозможные труды по этикету очень надеясь, что это поможет достижению цели. Она относилась к Сьюзен с некой озабоченной предупредительностью, которой, как она считала, достоин всякий, кто с молоком матери впитывал разницу между вилкой для салатов и вилкой для десертов.
      Правда, Сьюзен еще не приходилось слышать о ком-либо, кто добился бы признания в высшем обществе благодаря хорошему знанию этикета. Все знатные вельможи, которых ей доводилось встречать в доме отца, большей частью ели руками, а любимой их фразой было: «Да бросай на пол, собаки все равно подберут».
      Когда же госпожа Гетра робко спросила ее, как следует обращаться к двоюродному брату королевы, Сьюзен, не задумываясь, ответила: «Ну, обычно мы называли его просто Джейми» – и госпожа Гетра тут же отбыла в свою комнату, сославшись на головную боль.
      Что же касается господина Гетры, то он, встретив Сьюзен в коридоре, лишь кивал и никогда ни о чем не спрашивал. Он твердо знал, какое место занимает в обувной торговле, был весьма этим удовлетворен и не пытался влезть, так сказать, в чужие башмаки.
      К тому времени, как Сьюзен вернулась, Гавейн и Твила (о, такие имена способны дать только очень, очень любящие родители) уже лежали в постельках. Причем отправились туда по собственному желанию. В определенном возрасте люди свято верят в то, что, если пораньше лечь спать, завтра наступит быстрее.
      Она решила прибраться в детской, приготовиться к утру и начала уже подбирать разбросанные детьми игрушки, как вдруг кто-то легонько постучал в окно.
      Сьюзен посмотрела в темноту, потом открыла раму. За окном шел снег.
      Летом из этой комнаты были видны красивые ветви вишневого дерева, которые в зимней темноте превратились в серые тонкие линии, на которые неспешно оседал снег.
      – Кто там? – окликнула Сьюзен.
      Кто-то бодро скакал по скованным холодом веткам.
      – Чирик-чирик, неплохо получается, а?
      – О нет, опять ты…
      – А ты хотела увидеть миленькую маленькую малиновку? Послушай, твой дед…
      – Убирайся!
      Сьюзен закрыла окно и задернула шторы. Повернувшись к окну спиной, она попыталась сосредоточиться на комнате. Это помогало думать о… нормальных вещах.
      В комнате стояло страшдественское дерево, правда небольшое, намного меньшее, чем в гостиной. Сьюзен помогала Гавейну и Твиле делать для него бумажные игрушки. Да. Точно. Именно об этом и будем думать.
      Вот бумажные гирлянды. А вот веточки остролиста, не использованные в гостиной, поскольку на них мало ягод. Но проблема была успешно решена, и теперь, украшенные яркими глиняными ягодками, они торчали со всех полок.
      Два чулка висели у камина, над невысокой решеткой. А еще были рисунки Твилы, на которых изображались покрытые кляксами синие небеса, ядовито-зеленая трава и красные дома с четырьмя квадратными окнами. Все правильно. Это самые что ни на есть…
      …Нормальные вещи.
      Стоя по стойке «смирно», она смотрела и смотрела, а непослушные пальцы выбивали барабанную дробь на пенале с карандашами.
      Внезапно дверь распахнулась. Сьюзен оторвалась от созерцания и увидела державшуюся за дверную ручку Твилу. Волосы девочки были взъерошены.
      – Сьюзен, чудовище снова залезло под мою кровать…
      Сьюзен перестала барабанить пальцами.
      – …Я слышу, как оно там шевелится… – Сьюзен тяжело вздохнула.
      – Хорошо, Твила. Я сейчас.
      Девочка кивнула, вернулась в свою комнату и с расстояния запрыгнула на кровать, чтобы когтистые лапы ее не схватили.
      С металлическим звоном Сьюзен сняла кочергу, висевшую на бронзовой стойке, на которой также обитали щипцы и небольшая лопатка.
      Еще раз вздохнула. Нормальность – это то, что ты сам творишь.
      Зайдя в спальню, Сьюзен склонилась над постелькой, как будто хотела поправить на Твиле одеяло, но ее рука вдруг скользнула вниз, ухватила чью-то спутанную шерсть и сильно дернула.
      Страшила вылетел из-под кровати, как пробка, и, даже не успев понять, что произошло, оказался притиснутым к стене с заломленной за спину лапой. Наконец ему удалось повернуть морду – чтобы увидеть всего в нескольких дюймах глаза Сьюзен.
      Гавейн радостно запрыгал на своей кроватке.
      – Прикрикни на него! Прикрикни! – просил он.
      – Пожалуйста, не надо на меня кричать! – взмолился страшила.
      – Тресни кочергой по башке!
      – Только не кочергой! Только не кочергой!
      – Это ведь ты, да? – спросила Сьюзен. – По-моему, мы сегодня уже встречались…
      – Кочергой, Сьюзен, кочергой! – настаивал Гавейн.
      – Нет, нет, только не кочергой!
      – Ты что, недавно в городе? – шепотом уточнила Сьюзен.
      – Ага, – ответил страшила и непонимающе нахмурился. – Но почему ты меня видишь?
      – Тогда вот тебе мое дружеское предупреждение. Подарок на страшдество, понял?
      Страшила попытался пошевелиться.
      – И это ты называешь дружеским предупреждением?
      – Хочешь попробовать недружеское? – Сьюзен сильнее заломила ему лапу.
      – Нет, нет. Дружеское меня очень даже устраивает!
      – Этот дом под запретом – усек?
      – Ты что, ведьма? – простонал страшила.
      – Я просто… кое-кто. Итак, ты здесь больше не появишься, верно? А то в следующий раз накрою одеялом.
      – О нет!
      – О да. И я это серьезно. Мы накроем твою голову одеялом.
      – О нет!
      – На нем вышиты пушистые кролики…
      – Не-ет!
      – Тогда проваливай.
      Страшила, чуть не падая, заторопился к двери.
      – Нельзя же так… – бормотал он. – Ты не должна нас видеть, ты же не мертва и с волшебством никак не связана, это нечестно…
      – Попробуй дом номер девятнадцать, – сказала ему вслед Сьюзен, немного смягчившись. – Тамошняя гувернантка не верит в существование страшил.
      – Правда? – с некоторой надеждой спросило чудовище.
      – Хотя она верит в алгебру.
      – О! Здорово.
      И страшила широко улыбнулся. В доме, где никто из взрослых не верит в твое существование, можно устроить такое…
      – Тогда я пойду, – махнул лапой страшила. – Э-э… счастливого страшдества.
      – Возможно, – кивнула Сьюзен, провожая его взглядом.
      – В прошлом месяце было веселее, – пробормотал Гавейн, забираясь обратно под одеяло. – Помнишь того, которому ты пинков надавала, ну, прямо в верхнюю часть штанов…
      – Засыпайте оба, – оборвала мальчика Сьюзен.
      – А наша прошлая няня говорила, что чем раньше ты заснешь, тем быстрее придет Санта-Хрякус, – заметила Твила.
      – Ага, – согласилась Сьюзен. – Уж и не знаю, к счастью или к сожалению.
      Они не поняли ее последнего замечания. Она и сама не поняла, почему с ее губ сорвалась подобная фраза, однако Сьюзен привыкла доверять своим чувствам.
      Она им доверяла – и ненавидела их. Ох уж эти ее предчувствия… Они способны разрушить всю жизнь. Но этот «дар» был у нее с самого рождения.
      Дети снова улеглись спать. Она тихонько притворила дверь и вернулась в детскую.
      Что-то изменилось.
      Сьюзен посмотрела на чулки. Висят как висели. Зашуршала бумажная гирлянда.
      Она перевела взгляд на страшдественское дерево. Оно было обернуто мишурой и украшено криво приклеенными игрушками. А на самой макушка сидела кукла, похожая на…
      Сьюзен скрестила руки, воззрилась на потолок и нарочито тяжело вздохнула.
      – Опять ты? – спросила она.
      – ПИСК!
      – Ты, ты, кто ж еще. Звездочка на косе еще не делает тебя миленьким страшдественским ангелочком.
      Смерть Крыс виновато повесил голову.
      – ПИСК!
      – Ты в самом деле думал, я тебя не узнаю?
      – ПИСК!
      – Слезай немедленно!
      – ПИСК!
      – Кстати, куда ты девал настоящего ангелочка?
      – Запихнул под подушку кресла, – раздался голос с противоположного конца комнаты, где высился буфет. Затем что-то щелкнуло и тот же голос прокаркал: – Ну надо же, какие твердые глазные яблоки!
      Сьюзен стремительно пересекла комнату и дернула чашку так резко, что ворон потерял равновесие и упал на спину.
      – Это грецкие орехи! – рявкнула она, и орехи раскатились по полу. – А не глазные яблоки! И это детская! А не закусочная для воронов! Мы, видишь ли, как-то не рассчитывали, что к нам сюда залетит подкрепиться ворон! И вообще, в мире полным-полно маленьких круглых предметов, которые не являются глазными яблоками! Все понял?
      Ворон закатил глаза.
      – Значит, о кусочке теплой печени не стоит даже спрашивать…
      – Закрой клюв! Итак, я хочу, чтобы вы оба немедленно убрались отсюда! Не знаю, как вы сюда проникли…
      – А закон запрещает спускаться по трубе в канун страшдества?
      – …Но я хочу, чтобы вы ушли из моей жизни навсегда! Понятно?
      – Крыса сказала, что тебя следует предупредить, – угрюмо произнес ворон. – Хоть ты и чокнутая. Лично я не хотел сюда лететь, у городских ворот издох осел, а теперь мне достанутся только копыта…
      – Я вас предупредила?
      Снова это чувство. Изменение климата сознания, чувство осязаемости времени…
      Смерть Крыс кивнул.
      Откуда-то сверху донесся шорох. Из трубы посыпались хлопья сажи.
      – ПИСК, – очень-очень тихо сказал Смерть Крыс.
      Сьюзен охватило новое чувство – так рыба чувствует новый прилив, поток пресной воды, впадающий в море. В мир рекой лилось время.
      Она посмотрела на часы. Половина шестого.
      Ворон почесал клюв.
      – Крыса говорит… крыса предупреждает: будь осторожна…
 
      Другие тоже не сидели без дела в этот знаменательный канун страшдества. Песочный человек бродил от кровати к кровати со своим мешочком. Дед Мороз рисовал ледяные узоры на окнах .
      А какое-то сгорбленное существо тащилось по канализационной трубе, увязая в хлюпкой грязи и вполголоса ругаясь.
      Существо было одето в заляпанный грязью черный костюмчик, а на голове у него красовалась шляпа, которую в разных частях множественной вселенной называли «котелком», «дерби» или «ну-та-в-которой-ты-смахиваешь-на-идиота». Шляпа была глубоко нахлобучена на уши, и в связи с тем, что вышеупомянутые уши были остроконечными и торчали в стороны, хозяин шляпы и ушей больше походил на некую зловредную крыльчатую гайку.
      Данное существо было гномом по форме и феей, вернее, феем по профессии. Феи – это не обязательно волшебницы и не обязательно крошечные полупрозрачные легкомысленные особы. Зачастую фея (или, как в данном случае, фей) – это профессия. Самые крошечные из фей и вовсе не видны глазу . Фея – это всего лишь сверхъестественное существо, призванное что-либо уносить или, как в случае карабкавшегося по канализационной трубе создания, что-либо приносить.
      О да, точнее не скажешь. Кто-то должен был этим заниматься, и данный гномик подходил идеально.
      О да…
 
      Дерни был обеспокоен. Он не являлся приверженцем насилия, а за последние дни насилия было так много… Если, конечно, тут существовало понятие дня. Эти люди… казалось, они только и думали о том, как бы сделать что-нибудь плохое ближнему своему, без этого их жизнь была скучной и неинтересной. На Дерни они обращали не больше внимания, чем лев – на какого-нибудь муравья, и все же Дерни чувствовал себя неуютно.
      Хотя, конечно, неуютнее всего он чувствовал себя рядом с Чайчаем. Даже этот грубиян по прозвищу Сетка относился к Дерни если не с уважением, то с осторожностью, а человек-монстр Банджо вообще ходил за ним по пятам, как щенок.
      Как раз сейчас верзила наблюдал за ним.
      Банджо Белолиций очень напоминал Ронни Дженкса – хулигана, который только и делал, что травил Дерни в пансионе мамаши Вымблерстон. Ронни не был учеником. Он был внуком или племянником содержательницы, что позволяло ему шататься без дела по всему пансиону и бить любого мальчика, который был меньше, слабее или умнее его, а это более или менее означало, что он мог выбирать из всего мира. В данных обстоятельствах особенно несправедливым казалось то, что он всегда выбирал Дерни.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.