Много лет назад я увидел в Бате очень полную американку, которая быстро-быстро тащила за собой громадный клетчатый чемодан на маленьких постукивающих колесиках. Колесики цеплялись за трещины в асфальте и наделяли чемодан самостоятельной жизнью. Так на свет появился Сундук. Огромное спасибо этой американке и людям, которые работают в таких местах, как компания «Силовой кабель» в штате Небраска, и не получают достаточной поддержки.
       В этой книге нет карты. Можете нарисовать ее сами.

      Жил-был один человек, и было у него восемь сыновей. Если не считать этого факта, то человек сей был не более чем точкой на странице Истории. Печально, но вот и все, что можно сказать о некоторых людях.
      Восьмой сын вырос, женился, и у него тоже родилось восемь сыновей, а поскольку для восьмого сына восьмого сына существует лишь одна подходящая профессия, то он стал волшебником. И сделался он мудрым и могущественным (или просто могущественным), и носил остроконечную шляпу, и на этом все закончилось бы…
      Во всяком случае, должно было закончиться.
      Но вопреки магическому Закону и всем разумным доводам – если не считать доводов сердца, в которых много теплоты и беспорядка и мало, гм, разума, – он оставил волшебные стены, влюбился и женился (причем, не обязательно в вышеуказанном порядке).
      И у него родилось семь сыновей, каждый из которых с колыбели был как минимум таким же могущественным, как любой другой волшебник в этом мире. А затем у него родился восьмой сын… Волшебник в квадрате. Источник чудес. Чудесник.
      Над песчаными обрывами грохотал летний гром. Далеко внизу море шумно обсасывало гальку, словно беззубый старикашка, которому дали леденец. В потоках восходящего воздуха лениво парило несколько чаек, ожидая каких-нибудь событий.
      А отец волшебников сидел на краю обрыва среди кустов и шумящей морской травы, баюкал на руках ребенка и глядел на море.
      В сторону материка двигалась взлохмаченная черная туча, и тот свет, который она толкала впереди себя, был похож на густой сироп, как это бывает перед по-настоящему сильной грозой.
      Волшебник, за спиной которого внезапно наступила тишина, обернулся и поднял покрасневшие от слез глаза на высокую фигуру в черном одеянии и с капюшоном на голове.
      – ИПСЛОР КРАСНЫЙ? – уточнила фигура голосом гулким, как пещера, и насыщенным, как нейтронная звезда.
      Ипслор ухмыльнулся ужасной ухмылкой внезапно обезумевшего человека и продемонстрировал Смерти дитя.
      – Мой сын, – сообщил он. – Я назову его Койн.
      – ИМЯ НЕ ХУЖЕ ЛЮБОГО ДРУГОГО, – вежливо отозвался Смерть.
      Его пустые глазницы уставились на маленькое круглое личико, погруженное в сон. Вопреки слухам, Смерть вовсе не жесток – просто он ужасно, ужасно хорошо выполняет свою работу.
      – Ты забрал его мать, – проговорил Ипслор. Этот была сухая констатация факта, в которой не чувствовалось никакой злобы.
      От дома Ипслора, что стоял в долине над обрывом, остались одни дымящиеся руины, и поднимающийся ветер уже разносил по шуршащим дюнам хрупкие ошметки пепла.
      – ВООБЩЕ-ТО, ЭТО БЫЛ НЕ Я, А СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП, – утешил его Смерть. – БЫВАЮТ И ХУДШИЕ СПОСОБЫ ОТПРАВИТЬСЯ НА ТОТ СВЕТ. МОЖЕШЬ МНЕ ПОВЕРИТЬ.
      Ипслор посмотрел на море.
      – Вся моя магия не смогла спасти ее.
      – ЕСТЬ МЕСТА, КУДА ДАЖЕ МАГИЯ НЕ СМЕЕТ ПРОНИКНУТЬ.
      – А теперь ты пришел за ребенком?
      – НЕТ. У РЕБЕНКА СВОЯ СУДЬБА. Я ПРИШЕЛ ЗА ТОБОЙ.
      – А-а.
      Волшебник поднялся на ноги, осторожно положил спящего мальчика на редкую траву и взял лежавший рядом длинный посох. Тот был сделан из какого-то черного металла, покрытого сеткой серебряных и золотых резных узоров, которые придавали посоху пышный и зловеще безвкусный вид. Металл назывался октирон и был магическим по самой своей сути.
      – Знаешь, ведь это я его выковал, – похвастался Ипслор. – Все говорят, что из металла посох сделать нельзя, что посох должен быть из дерева, но эти люди ошибаются. Я вложил в него большую часть своей души. И подарю его ребенку.
      Он с любовью провел ладонью по посоху, который отозвался слабым звоном.
      – Вложил в него большую часть своей души, – повторил волшебник.
      – ХОРОШИЙ ПОСОХ, – заметил Смерть.
      Ипслор поднял посох в воздух и посмотрел на своего восьмого сына. Младенец загукал.
      – Она хотела дочку, – проговорил волшебник.
      Смерть пожал плечами. Ипслор бросил на него взгляд, в котором сочетались замешательство и ярость.
      – Кто же он такой на самом деле?
      – ВОСЬМОЙ СЫН ВОСЬМОГО СЫНА ВОСЬМОГО СЫНА, – ответил Смерть, ничуть не прояснив ситуацию.
      Ветер дергал за одежду и гнал над головами черные тучи.
      – И кем же он станет?
      – ЧУДЕСНИКОМ. ТЫ И САМ ЭТО ПРЕКРАСНО ЗНАЕШЬ.
      Словно по команде, над землей прокатился гром.
      – Но какова будет его судьба? – крикнул Ипслор, перекрывая вой поднимающейся бури.
      Смерть снова пожал плечами. У него это здорово получалось.
      – ЧУДЕСНИКИ САМИ ТВОРЯТ СВОИ СУДЬБЫ. МИРСКИЕ ДЕЛА МАЛО ИХ ЗАБОТЯТ.
      Ипслор оперся о посох и начал барабанить по набалдашнику пальцами, по-видимому, плутая в лабиринте собственных мыслей. Его левая бровь подергивалась.
      – Нет, – тихо промолвил он. – Нет. Судьбу для него сотворю я.
      – Я БЫ ТЕБЕ НЕ СОВЕТОВАЛ.
      – Молчи! И слушай. Это они вынудили меня уйти – они, со своими книгами, ритуалами и Законом! Они называли себя волшебниками, но у каждого из них во всем его жирном теле было меньше магии, чем в одном моем мизинце! Изгнали! Меня! За то, что я проявил хоть какие-то человеческие черты! А что есть человек без любви?
      – ВЫМИРАЮЩИЙ ВИД, – ответствовал Смерть. – И ТЕМ НЕ МЕНЕЕ…
      – Слушай! Они заставили нас укрыться здесь, на краю света, и это убило ее! Они попытались отобрать мой посох! Ипслор уже орал во всю глотку, перекрикивая рев ветра.
      – Что ж, у меня еще осталась кое-какая сила, – рычал он. – И я говорю, мой сын поступит в Незримый Университет и будет носить шляпу аркканцлера, и все волшебники преклонятся перед ним! Он покажет им, что лежит в самых сокровенных глубинах их сердец. Их трусливых, жадных душонок. Он будет править судьбой мира, и ни один маг на Диске не сможет сравниться с ним.
      – ОШИБАЕШЬСЯ.
      Самое странное, что спокойный ответ Смерти заглушил собой завывание бури. На мгновение это вернуло Ипслору разум.
      Волшебник неуверенно покачался взад-вперед и уточнил:
      – Что-что?
      – Я СКАЗАЛ «ОШИБАЕШЬСЯ». НИЧТО НЕ ОКОНЧАТЕЛЬНО. НИЧТО НЕ АБСОЛЮТНО. КРОМЕ МЕНЯ, РАЗУМЕЕТСЯ. НЕБРЕЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С СУДЬБОЙ МОЖЕТ ПРИВЕСТИ МИР К ГИБЕЛИ. У ДИСКА ДОЛЖЕН ОСТАТЬСЯ ШАНС НА СПАСЕНИЕ, ХОТЯ БЫ НИЧТОЖНЫЙ. ЮРИСТЫ, ЗАЩИЩАЮЩИЕ ПРАВА РОКА, ТРЕБУЮТ, ЧТОБЫ В КАЖДОМ ПРОРОЧЕСТВЕ ОСТАВАЛАСЬ ЛАЗЕЙКА.
      Ипслор уставился на неумолимое лицо Смерти.
      – То есть я должен дать им шанс?
      – ДА.
      «Тук-тук-тук», – забарабанили пальцы Ипслора по металлу посоха.
      – Тогда они получат свой шанс, – согласился наконец волшебник. – Если ад покроется льдом.
      – НЕТ. ДАЖЕ ПУТЕМ УМАЛЧИВАНИЯ МНЕ НЕ ДОЗВОЛЕНО СООБЩАТЬ, КАКАЯ ТЕМПЕРАТУРА ХАРАКТЕРНА ДЛЯ ТОГО СВЕТА.
      – Тогда… – Ипслор заколебался. – Они получат свой шанс, если мой сын откажется от своего посоха.
      – НИ ОДИН ВОЛШЕБНИК ДОБРОВОЛЬНО НЕ ОТКАЖЕТСЯ ОТ СВОЕГО ПОСОХА, – возразил Смерть. – ОН СЛИШКОМ ТЕСНО СВЯЗАН С ЭТИМ МАГИЧЕСКИМ ПРЕДМЕТОМ.
      – Однако ты должен признать, что такое возможно.
      Смерть задумался над утверждением. Он не привык, чтобы ему говорили, что он должен, а чего – нет, но решил не заострять на этом внимания.
      – СОГЛАСЕН, – кивнул он.
      – Для тебя это достаточно ничтожный шанс?
      – ПРИЕМЛЕМО МИКРОСКОПИЧЕСКИЙ.
      Ипслор немного расслабился и почти нормальным голосом заявил:
      – Знаешь, я не жалею о содеянном. Будь у меня вторая жизнь, я бы прожил ее точно так же. Дети – вот наша надежда на будущее.
      – НАДЕЖДЫ НА БУДУЩЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, – возразил Смерть.
      – А что ж оно тогда нам готовит?
      – МЕНЯ.
      – Я имею в виду, помимо тебя?
      Смерть посмотрел на него озадаченным взглядом.
      – ПРОСТИ, НЕ ПОНЯЛ?
      Рев бури у них над головами достиг апогея. Мимо задом наперед пролетела чайка.
      – Я всегда хотел знать, – горько проговорил Ипслор, – что в этом мире есть такого, из-за чего стоит жить?
      Смерть обдумал его вопрос и наконец ответил:
      – КОШКИ. КОШКИ – ЭТО ХОРОШО.
      – Будь ты проклят!
      – МЕНЯ МНОГИЕ ПРОКЛИНАЛИ, – ровным голосом откликнулся Смерть.
      – Сколько у меня осталось времени?
      Смерть выудил из сокровенных глубин своего одеяния большие песочные часы. Их колбы были заключены между черными с золотом пластинами, и почти весь песок перетек вниз.
      – О, ОКОЛО ДЕВЯТИ СЕКУНД.
      Ипслор выпрямился во весь свой по-прежнему внушительный рост и протянул сверкающий металлический посох сыну. Тот выпростал из-под одеяла похожую на маленького розового крабика ручку и крепко схватил подарок.
      – Тогда пусть я буду первым и последним в истории этого мира волшебником, который передаст свой посох восьмому сыну, – медленно и звучно проговорил Ипслор. – И я поручаю ему использовать этот посох…
      – НА ТВОЕМ МЕСТЕ Я БЫ ПОТОРОПИЛСЯ…
      – …На все сто процентов, – продолжал Ипслор, – и стать могущественнейшим…
      Молния, с визгом вырвавшаяся из самого сердца тучи, врезалась в вершину шляпы волшебника, потрескивая пробежала по его руке, промелькнула по посоху и ударила в ребенка.
      Волшебник исчез, оставив за собой струйку дыма. Посох полыхнул сначала зеленым пламенем, потом белым, а затем просто раскалился докрасна. Малыш улыбнулся во сне.
      Когда раскаты грома стихли вдали, Смерть медленно нагнулся и взял ребенка на руки. Тот открыл глаза.
      Они сияли золотистым светом. Впервые в… За неимением лучшего слова придется назвать это жизнью. Так вот, впервые в своей жизни Смерть обнаружил, что смотрит в глаза, взгляд которых ему трудно вынести. Они как будто фокусировались в точке, которая находилась где-то внутри его черепа. «Я не хотел… – произнес голос Ипслора откуда-то из воздуха. – Он не пострадал?»
      – НЕТ. – Смерть наконец нашел в себе силы оторваться от всезнающей улыбки младенца. – ОН ВОБРАЛ В СЕБЯ ЭНЕРГИЮ МОЛНИИ. ОН ЧУДЕСНИК. ЭТО ДЛЯ НЕГО ПУСТЯК. А ТЕПЕРЬ… ТЫ ПОЙДЕШЬ СО МНОЙ.
      «Нет!»
      – ДА. ВИДИШЬ ЛИ, ТЫ МЕРТВ. – Смерть оглянулся в поисках колышащейся тени Ипслора и не смог ее обнаружить. – ГДЕ ТЫ?
      «В посохе».
      Смерть оперся на косу и вздохнул.
      – ГЛУПО. Я ЖЕ МОГУ ЛЕГКО ИЗВЛЕЧЬ ТЕБЯ ОТТУДА.
      «Не можешь. Не уничтожив посох, – возразил голос Ипслора, и Смерти показалось, что в нем появились какие-то новые, густые, торжествующие нотки. – Теперь, когда малыш принял мой дар, ты не можешь уничтожить посох, не уничтожив младенца. А для этого нужно изменить ход вещей. Мое последнее волшебство. По-моему, довольно ловко».
      Смерть потыкал посох пальцем. Посох начал потрескивать, и по нему самым бесстыжим образом забегали искры.
      Как ни странно, Смерть не особенно разозлился. Злость – это эмоция, но для эмоций требуются железы, а Смерти железы ни к чему, поэтому ему нужно было очень уж завестись, чтобы разозлиться. Но легкое раздражение он все же испытал. Он снова вздохнул. Люди не раз пытались проделать подобные штучки. С другой стороны, за этим довольно интересно наблюдать, и, по крайней мере, данный фокус был чуть более оригинальным, чем обычная символическая игра в шахматы, которой Смерть всегда побаивался, поскольку никак не мог запомнить, как ходит конь.
      – ТЫ ТОЛЬКО ОТТЯГИВАЕШЬ НЕИЗБЕЖНОЕ, – предупредил он.
      «В этом и заключается жизнь».
      – НО ЧЕГО ТЫ НАДЕЕШЬСЯ ДОБИТЬСЯ?
      «Я останусь рядом с сыном. Буду учить его, хотя он и не узнает об этом. Буду направлять его разум. И, когда он повзрослеет, буду направлять его шаги».
      – НО СКАЖИ, – вопросил Смерть, – КУДА ТЫ НАПРАВИЛ ОСТАЛЬНЫХ СВОИХ СЫНОВЕЙ?
      «Я выгнал их из дома. Они осмелились спорить со мной, не желали слушать то, чему я их учил. Но этот малыш меня послушает».
      – РАЗУМНО ЛИ ЭТО?
      Посох ничего не ответил. Лежащий рядом мальчик усмехнулся при звуке голоса, который он один мог слышать.
 
      Невозможно найти аналогию тому, каким образом Всемирная черепаха Великий A'Tyин движется на фоне галактической ночи. Когда ваша длина составляет десять тысяч миль, а панцирь изрыт метеоритными кратерами и покрыт льдом комет, единственное, на кого вы можете походить, – это на себя самого.
      Итак, Великий А'Туин медленно плыл в межзвездных глубинах, словно самая большая из всех когда-либо существовавших черепах. Он нес на своем панцире четырех громадных слонов, на чьих спинах покоился огромный, сверкающий, окруженный Краепадом диск Плоского мира, существовавшего либо благодаря какому-то немыслимому выверту на кривой вероятности, либо потому, что богам тоже присуще чувство юмора.
      Чувство юмора, которым немногие люди могут похвастаться.
 
      Неподалеку от берегов Круглого моря, в древнем, раскинувшемся на многие мили городе Анк-Морпорке, на бархатной подушке, лежащей на полке на одном из верхних этажей Незримого Университета, покоилась шляпа.
      Это была хорошая шляпа. Просто отличная шляпа.
      Разумеется, она была остроконечной, с широкими волнистыми полями, но, только покончив с этими основополагающими деталями, ее изготовитель по-настоящему взялся за дело. Шляпа была украшена золотым кружевом, жемчугом, полосками самого что ни на есть настоящего дурностая , сверкающими анкскими камнями , невероятно безвкусными блестками и кольцом из октаринов.
      Поскольку на данный момент октарины не окружало сильное магическое поле, камни были тусклыми и походили на довольно плохонькие бриллианты.
      В Анк-Морпорк пришла весна. Это не было заметно с первого взгляда, но существовал ряд признаков, которые истинные знатоки замечали с первого взгляда. К примеру, пена на реке Анк, на этом величественном, широком, медленном водном пути, который служил двуединому городу резервуаром, канализационным коллектором и зачастую моргом, приобрела радужно-зеленый цвет. Окосевшие городские крыши покрылись матрасами и подушками – это горожане выставили зимние постельные принадлежности просушиться на слабеньком солнышке. В глубине затхлых подвалов выгибались и стонали балки, сок в которых отзывался на извечный зов корней и леса. Птицы вили гнезда среди водосточных труб и карнизов Незримого Университета, хотя необходимо отметить: как бы велика ни была нехватка мест для гнездования, ни одна птица ни разу не устроила гнездо в зазывно открытых ртах выстроившихся вдоль крыши горгулий-водометов – к большому разочарованию последних.
      Нечто вроде весны пришло даже в древний Университет. Наступил День Мелких Богов, и волшебники должны были избрать себе нового аркканцлера.
      Ну, не совсем избрать, поскольку волшебники не очень-то жалуют все эти унизительные затеи с голосованием. К тому же хорошо известно, что аркканцлеры избираются согласно воле богов, а в этом году можно было биться об заклад, что боги поспособствуют избранию старого Виррида Шатогуся, который был неплохим малым и много лет терпеливо ждал своей очереди.
      Аркканцлер Незримого Университета был официальным главой всех волшебников на Диске. Некогда это означало, что он наиболее могуществен в обращении с магией, но в нынешние, спокойные времена старшие волшебники имели склонность рассматривать магию как нечто недостойное. Они обычно предпочитали управленческую работу, которая была безопаснее и доставляла почти столько же удовольствия, да еще позволяла участвовать в званых обедах.
      Одним словом, долгий день шел своим чередом. Шляпа лежала на выцветшей подушке в апартаментах Шатогуся, а сам Шатогусь сидел в ванне перед камином и намыливал бороду. Другие волшебники дремали над фолиантами или неспешно прохаживались по саду, чтобы нагулять аппетит перед предстоящим вечером пиршеством. Примерно дюжина шагов позволяла нагулять буквально бешеный аппетит.
      В Главном зале подчиненные дворецкого устанавливали длинные столы и скамьи под вырезанными из камня и нарисованными взглядами двух сотен прежних аркканцлеров. В сводчатом лабиринте кухонь… ну, здесь воображению не нужна подмога. Оно должно охватывать потоки жира, жара и криков, целых жареных быков, бочонки икры, цепочки сосисок, протянутые, словно бумажные гирлянды, от стенки к стенке, и самого шеф-повара, который трудился в одном из холодильников, внося завершающие штрихи в модель Университета, вырезанную почему-то из сливочного масла. Он изготавливал такую модель каждый раз, когда в Университете случался праздник. Лебеди из масла, здания из масла, целые зверинцы из прогорклого желтого жира – все это доставляло шеф-повару такое удовольствие, что ни у кого не хватало духу сказать ему, чтобы он завязывал.
      Дворецкий бродил в лабиринте подвалов, среди бочонков, разливая вино по бутылкам и пробуя его.
      Состояние ожидания распространилось даже на ворон, обитающих на крыше Башни Искусства, которая имела в высоту восемьсот футов и была, по слухам, самым древним зданием в мире. Ее осыпающиеся каменные стены возносили высоко над городскими крышами пышный миниатюрный лесок, в котором возникли совершенно новые виды жуков и мелких млекопитающих. Поскольку в нынешние дни люди редко поднимались на башню – ввиду ее неприятной склонности раскачиваться на ветру, – она находилась полностью в распоряжении ворон. И сейчас черные птицы летали вокруг нее в некотором возбуждении, словно мошкара перед бурей. Пора бы кому-нибудь внизу обратить на них внимание.
      Вот-вот случится нечто ужасное.
      Но вы-то это понимаете, не так ли?
      Вы не единственный.
      – И что в них вселилось? – прокричал Ринсвинд, перекрывая царящий в библиотеке гвалт.
      Библиотекарь пригнулся, уворачиваясь от переплетенного в кожу гримуара, который вылетел с полки, но резко остановился, задержанный прикованной к шкафу цепью. Нырнув вниз, библиотекарь перекатился и приземлился на «Малефисиево введение въ демонологию», которое без устали подпрыгивало на своей кафедре.
      – У-ук, – сказал он.
      Ринсвинд уперся плечом в подрагивающую книжную полку и коленями запихнул на место шелестящие гримуары. Шум стоял жуткий.
      Магические книги обладают чем-то вроде собственной жизни. У некоторых ее даже в избытке. К примеру, первое издание Некротеликомникона приходится хранить между железными пластинами. «Истенное искуство леветации» провело последние полторы сотни лет наверху, на чердаке, а «Свот сексуальной магеи Же Форджа» лежит в корыте со льдом в отдельной комнате, и строгое правило гласит, что его могут читать только волшебники, достигшие восьмидесяти лет и, по возможности, мертвые.
      Но даже повседневные гримуары и инкунабулы ерзали и нервничали, точно обитатели курятника, когда что-то вонючее скребется под дверью. Из-под закрытых переплетов доносилось приглушенное царапанье, словно там резвились когти.
      – Что ты сказал? – крикнул Ринсвинд.
      – У-ук .
      – Точно!
      В качестве почетного помощника библиотекаря Ринсвинд продвинулся лишь немногим дальше основ индексирования книг и хождения за бананами, так что он искренне восхищался тем, как библиотекарь ковыляет среди подрагивающих полок, тут проводя черной кожистой ладошкой по трепещущему переплету, там ободряя перепуганную энциклопедию несколькими успокаивающими звуками.
      Через какое-то время библиотека начала затихать, и Ринсвинд почувствовал, что его спинные мускулы потихоньку расслабляются.
      Однако то был непрочный покой. Страницы то и дело шелестели. С отдаленных полок доносилось зловещее поскрипывание переплетов. После приступа паники библиотека стала такой же настороженной и пугливой, как длиннохвостая кошка на фабрике по производству кресел-качалок.
      Библиотекарь приковылял по проходу обратно. На его лице, в которое могла влюбиться разве что шина от грузовика, играла вечная легкая усмешка, но по тому, как орангутан заполз в свое гнездышко под столом и спрятал голову под одеяло, Ринсвинд понял, что тот крайне обеспокоен.
      Но рассмотрите Ринсвинда повнимательнее, пока он вглядывается в окружающие угрюмые полки. На Диске существует восемь уровней волшебства; по истечении шестнадцати лет обучения Ринсвинд не поднялся даже до первого. По сути дела, согласно вполне обоснованному мнению некоторых его наставников, он не способен был дойти даже до нулевого уровня, присущего нормальным людям с самого рождения. Кроме того, было высказано предположение, что когда Ринсвинд умрет, средняя способность человеческой расы к усвоению оккультных наук резко повысится.
      Ринсвинд высок и тощ, его подбородок украшает общипанная бороденка из тех, которые носят люди, обделенные природой искусством носить бороды. Он одет в темно-красный балахон, который видел лучшие дни, а возможно, и лучшие десятилетия. Но вы сразу узнаете в нем волшебника, потому что Ринсвинд носит остроконечную шляпу с волнистыми полями, на которой кто-то, кто владеет орфографией еще хуже, чем иголкой, большими серебряными буквами вышил: «Валшэбник». Сверху шляпу венчает звезда, потерявшая большую часть блесток.
      Нахлобучив шляпу на голову, Ринсвинд протиснулся в старинные двери библиотеки и вылез на золотистый дневной свет. Снаружи царили тишина и покой, нарушаемые лишь истерическим карканьем ворон, кружащих вокруг Башни Искусств.
      Ринсвинд какое-то время наблюдал за ними. Университетские вороны – не из робкого десятка. Их не так-то легко вывести из равновесия…
      С другой стороны…
      …Небо было мирного бледно-голубого цвета с золотистым оттенком, и несколько пушистых облачков высоко над головой отливали розовым в удлиняющихся лучах солнца. Старые каштаны в четырехугольном внутреннем дворе вовсю цвели. Из открытого окна доносились звуки скрипки, на которой играл какой-то студент-волшебник – причем, играл довольно плохо. Вряд ли подобную картину можно назвать зловещей.
      Ринсвинд прислонился спиной к теплым камням стены. И заорал.
      Здание била дрожь. Он почувствовал, как она передается его ладони и поднимается по рукам – едва уловимая пульсация, причем именно на той частоте, которая присуща неконтролируемому ужасу. Сами камни были напуганы.
      Услышав слабое позвякивание, Ринсвинд в страхе посмотрел вниз. Декоративная крышка люка откинулась, и из дыры высунулись усы одной из университетских крыс. Выбравшись наружу, она бросила на Ринсвинда отчаянный взгляд и пробежала мимо. За ней последовали дюжины ее соплеменниц. Некоторые из крыс были одеты в нарядные одежки, но сие зрелище в Университете никого не удивляло – высокий уровень фоновой магии проделывает с генами удивительные вещи.
      Оглянувшись по сторонам, Ринсвинд увидел вокруг себя ручейки серых тел, устремляющиеся к наружной стене. Рядом с ухом зашелестел плющ, и несколько крыс, бесстрашно прыгнув на плечо Ринсвинда, соскользнули по его балахону. Во всех остальных отношениях они полностью проигнорировали волшебника, что, опять-таки, было неудивительно. Ринсвинда игнорировало большинство существ.
      Он повернулся, бросился в здание Университета и бежал, взбивая коленями подол балахона, пока не достиг кабинета казначея. Он забарабанил в дверь кулаками, и та со скрипом отворилась.
      – А-а. Ты, гм, Ринсвинд, если не ошибаюсь? – без особого энтузиазма проговорил казначей. – Ну, в чем дело?
      – Мы тонем!
      Какое-то время казначей непонимающе таращился на волшебника. Казначея звали Лузган. Он был высоким, жилистым и выглядел так, словно все предыдущие жизни прожил в облике лошади и ему едва-едва удалось избежать той же участи в жизни теперешней. У общающихся с ним людей создавалось устойчивое впечатление, что он смотрит на них зубами.
      – Тонем?
      – Ну да! Крысы бегут из Университета!
      Казначей смерил Ринсвинда еще одним взглядом.
      – Ты заходи, заходи, – мягко пригласил он.
      Ринсвинд вместе с ним пересек темную комнату с низким потолком и выглянул в окно. Оно выходило на сад и раскинувшуюся за ним реку, мирно сочащуюся к морю.
      – Ты случайно, гм, не перегибаешь? – осведомился казначей.
      – Перегибаю? – с виноватым видом переспросил Ринсвинд.
      – Видишь ли, это здание, – сообщил казначей и, как поступают большинство волшебников, столкнувшихся с головоломной загадкой, принялся сворачивать себе сигарету, – а не корабль. Знаешь, иногда их можно отличить. По отсутствию дельфинов, резвящихся у носа, по недостаче бортов. Вероятность того, что мы пойдем ко дну, крайне мала. Иначе, гм, нам пришлось бы спустить команду в сараи и грести к берегу. Гм?
      – Но крысы…
      – Наверное, в гавань пришел корабль с зерном. Какой-то, гм, весенний ритуал.
      – А еще я почувствовал, что здание дрожит, – несколько неуверенно доложил Ринсвинд.
      Здесь, в тихой комнатушке с камином, в котором потрескивал огонь, происшедшее казалось, мягко сказать, нереальным.
      – Случайные толчки. Может, гм, Великий А'Туин икнул. Так что, гм, возьми себя в руки. Ты сегодня ничего не пил?
      – Нет!
      – Гм. А хочешь?
      Лузган неслышными шагами подошел к буфету из темного дуба, вытащил пару бокалов и наполнил их водой из кувшина.
      – В это время дня у меня лучше всего получается шерри, – заметил он, простирая руки над стаканами. – Тебе, гм, какое – сладкое или сухое?
      – Гм, нет, – помотал головой Ринсвинд. – Возможно, ты прав. Наверное, мне стоит немножко отдохнуть.
      – Хорошая мысль.
      Ринсвинд брел по промозглым каменным коридорам. Время от времени он прикасался рукой к стене и вроде как прислушивался, но потом качал головой.
      Пересекая внутренний двор, он увидел, как полчища мышей переваливают через перила балкона и со всех лап несутся к реке. Даже земля, по которой они бежали, двигалась. Присмотревшись, Ринсвинд понял, что все вокруг усеяно муравьями.
      Это были не обыкновенные муравьи. Магия, столетиями просачивавшаяся сквозь стены Университета, сотворила с ними нечто странное. Некоторые муравьи толкали малюсенькие тачки, другие ехали верхом на жуках, но, главное, все они как можно быстрее покидали Университет. Трава на лужайке ходила волнами.
      Ринсвинд поднял глаза и узрел видавший виды полосатый матрас, который высунулся из окна на верхнем этаже и тяжело шлепнулся вниз, на каменные плиты. Полежав немного, будто бы переводя дух, матрас приподнялся над землей и целеустремленно поплыл через лужайку, двигаясь прямо на Ринсвинда. Тот едва успел убраться с его дороги. Матрас унесся вдаль, но Ринсвинд успел таки услышать тоненькое попискивание и заметить выглядывающие из-под бугрящейся ткани тысячи крошечных ножек. Решительно шагающих ножек. Даже клопы снялись с места, а матрас прихватили с собой, решив, что не стоит бросать столь удобные апартаменты. Один из клопов приветливо помахал Ринсвинду лапкой и пропищал какое-то приветствие.
      Ринсвинд попятился, но вдруг его ног что-то коснулось, и он буквально заледенел. Оглянувшись, он увидел каменную скамью. Во всяком случае, она удирать не собиралась. Он с признательностью опустился на сиденье.
      «Этому наверняка есть какое-то естественное объяснение, – подумал он. – Или, по крайней мере, неестественное».
      С противоположного конца лужайки донесся скребущий звук, и Ринсвинд повернул голову.
      Этому естественного объяснения быть не могло. С немыслимой медлительностью сползая по парапетам и водосточным трубам, крышу покидали горгульи-водометы. Причем их исход сопровождался абсолютным молчанием, если не считать изредка раздающегося скрежета камня о камень.
      Жаль, что Ринсвинд никогда не наблюдал низкокачественных подборок стоп-кадров, не то он бы точно знал, как описать представшее его глазам зрелище. Химеры не двигались, их перемещение напоминало серию демонстрируемых с большой скоростью картинок. Жиденькой процессией, состоящей из клювов, грив, крыльев, когтей и голубиного помета, горгульи ковыляли мимо Ринсвинда.
      – Что происходит? – пискнул он.
      Какая-то тварь с мордой гоблина, телом гарпии и куриными ногами несколькими короткими рывками повернула голову и заговорила. Голос ее походил на пищеварительный процесс в недрах горы (хотя эффект от глубокого, резонирующего звука был здорово подпорчен тем, что горгулья никак не могла закрыть рот).
      – Уэсник иет! Асайся!
      – Извини? – переспросил Ринсвинд.
      Но горгулья уже прошла мимо и теперь неуклюже ковыляла через старинную лужайку .
      Целых десять секунд Ринсвинд сидел и тупо смотрел в никуда, после чего слабо вскрикнул и сорвался с места.
      Остановился он, лишь когда добежал до своей комнаты в здании библиотеки. Честно говоря, комната была не ахти какая, поскольку ее использовали в основном для хранения старой мебели. Зато это был дом.
      У одной из утопающих в тени стен стоял шкаф. Не из тех, современных, годных лишь на то, чтобы в них заскакивали нервные любовники, когда муж раньше времени возвратится домой. Нет, это было старинное дубовое сооружение, черное, как сама ночь. В его пыльных глубинах рыскали и размножались одежные вешалки, а по днищу бродили орды облупившихся ботинок. Вполне возможно, что шкаф служил потайной дверью в сказочные миры, но из-за бьющего наповал запаха нафталина никто никогда не пытался выяснить это.
      На шкафу, завернутый в обрывки желтеющей бумаги и старые чехлы, лежал большой, окованный латунными полосками ящик. Он отзывался на имя Сундук. Причина, по которой Сундук согласился принадлежать Ринсвинду, была известна только Сундуку, а он ее никому не раскрывал. За всю историю существования дорожных аксессуаров ни за одним предметом не числилось столько тайн и тяжких телесных повреждений. Судя по описаниям, Сундук был наполовину чемодан, наполовину маньяк-убийца. Он обладал множеством необычных качеств, которые могут вскорости проявиться, а могут и не проявиться, но в настоящий момент лишь одно отличало его от любого другого окованного латунью сундука. Он храпел, издавая пронзительный скрежет, как будто кто-то медленно пилил бревно.
      Сундук мог быть волшебным. Мог внушать ужас. Но в глубине своей загадочной души он был сродни любому другому багажу во всей многомерной Вселенной и предпочитал проводить зиму в спячке на шкафу.