– Чего? Ты имеешь в виду – на семь месяцев старше меня?
      На сей раз смешался Декан.
      – А что я сказал? – спросил он.
      – Принимаешь ли ты пилюли из сушеных лягушек, старина? – поинтересовался Ридкулли.
      – Конечно, нет, они для умственно неуравновешенных, – сказал Декан.
      – Ага. Это и есть твоя проблема.
      Занавес поднялся, или, говоря точнее, рывками убрался вбок.
      Банда Рока сощурилась от света факелов.
      Никто не захлопал. С другой стороны, никто ничего не метнул. По стандартам «Барабана» это был сердечный прием.
      Ридкули разглядел высокого кудрявого юношу, сжимавшего нечто напоминающее недокормленную гитару или банджо, принимавшее участие в битве. Рядом с ним стоял гном с боевым горном. В тылу виднелся тролль, сидящий за грудой камней, имея в каждой лапе по молотку. С другой же стороны находился Библиотекарь, перед… Ридкулли наклонился вперед… перед чем-то, смутно напоминавшим скелет пианино, установленный на пивные бочонки.
      Парня, казалось, парализовало обращенное на него внимание. Он сказал:
      – Привет… э-э-э… Анк-Морпорк.
      И, полностью истощенный этим словоизлиянием, принялся играть. Это был простенький рисунок, который вы и не заметите, услышав на улице. Он сопровождался последовательностью грохочущих аккордов и – вдруг сообразил Ридкулли – он не сопровождался ими, поскольку они и стали им. Это было невозможно. Никакая гитара не способна на такое.
      Гномов горн взорвался секвенцией. Тролль подхватил ритм. Библиотекарь обрушил обе руки на клавиатуру, по всей видимости, на авось. Ридкулли никогда не слышал такого шума.
      И вдруг… И вдруг… Это не было больше шумом. Это было вроде той чуши о белом свете, которую вечно несли молодые волшебники из Корпуса Магии Высоких Энергий. Они говорили, что все цвета вместе составляют белый, что по мнению Ридкули было совершеннейшей ерундой, поскольку каждый знает, что если смешать все краски, какие под руку подвернутся, то получится зеленовато-бурая масса, которая никоим образом не напоминает белый.
      Весь этот шум, все это музыкальное месиво вдруг сконцентрировалось и сквозь него проглянула новая музыка.
      Деканов кок трепетал.
      Толпа двигалась.
      Ридкулли заметил, что топает ногой. Он прижал ее к полу другой ногой. Он смотрел на тролля, ведущего бит и молотящего по своим каменюкам так, что стены тряслись. Руки Библиотекаря носились по клавиатуре, потом к ним присоединились и ноги. А гитара, не прерываясь, улюлюкала, визжала и пела мелодию.
      Волшебники полпрыгивали на стульях и крутили пальцами в воздухе.
      Ридкулли наклонился к Казначею и завопил на него.
      – Что?! – проорал Казначей.
      – Я говорю, все они свихнулись, кроме нас с тобой!
      – Что?!
      – Это все музыка!
      – Да! Она великолепна! – закричал Казначей, размахивая костлявыми руками.
      – А я уже не так уверен в тебе!
      Ридкулли откинулся назад и извлек чудометр. Тот дергался как сумасшедший и ничем не мог помочь. По нему нельзя было сказать, магия это или нет. Он отвесил Казначею тычка.
      – Это не магия! Это что-то другое!
      – Вы совершенно правы!
      У Ридкулли возникло ощущение, что он внезапно заговорил на чужом языке.
      – Я имею в виду, что этого слишком много!
      – Да!
      Ридкулли вздохнул.
      – Подходящее время для твоих лягушачьих пилюль!
      Из развороченного пианино повалил дым. Пальцы Библиотекаря разгуливали по клавишам, как Казанунда по женскому монастырю.
      Ридкулли оглянулся кругом. Он чувствовал себя совершенно одиноким.
      Кое-кто еще оказался нечуствителен к музыке. Сумкоротый встал. Встали и его ассистенты, обнажив шишковатые дубинки. Ридкулли знал законы Гильдии. Без сомнения, они должны исполняться. Город не сможет существовать без этого. Если и существует нелицензированная музыка, то это именно она.
      Тем не менее… он закатал рукав и приготовил шаровую молнию. Просто на всякий случай.
      Один из ассистентов выронил дубинку и схватился за ногу. Другой развернулся кругом, как будто схлопотал в ухо. Шляпа Сумкоротого неожиданно смялась, словно кто-то треснул его по голове. Ридкулли, глаза которого ужасно слезились, вроде бы разглядел Зубную Фею, опускающую на голову Сумкоротого рукоятку косы.
      Аркканцлер мыслил весьма здраво, но частенько страдал от того, что поезд его мышления медленно менял пути. Появление косы привело его в замешательство, ведь трава не имеет зубов, шаровая молния вспыхнула у него в пальцах, и пока руку его обжигала нестерпимая боль, он осознал, что в звуке что-то присутствует. Что-то дополнительное.
      – О, нет, – проговорил он, пока шаровая молния падала на пол, опалив башмак Казначея. – Он же живой!
      Он сгреб пивную кружку, яростно добил содержимое и грохнул ее кверху дном на стол.
 
      Луна сияла над Клатчской пустыней, прямо над пунктирной линией. Пескам по обе стороны доставалось почти равное количество лунного света, несмотря на то что люди, подобные мистеру Клиту, находили данное состояние дел весьма прискорбным.
      Сержант брел по утоптанному песку плаца. Он остановился, уселся на песок и извлек на свет божий сигару. Потом он достал спичку, наклонился и чиркнул ею об какой-то торчащий из песка предмет, который произнес:
      – ДОБРЫЙ ВЕЧЕР.
      – Я думаю, ты получил достаточно, а, солдат? – спросил сержант.
      – ДОСТАТОЧНО ЧЕГО, СЕРЖАНТ?
      – Два дня на солнце, без пищи и воды… Я полагаю, ты обезумел от жажды и умоляешь выкопать тебя, а? – продолжал сержант.
      – ДА. БЕЗУСЛОВНО, ЗДЕСЬ ОЧЕНЬ СКУЧНО.
      – Скучно?
      – БОЮСЬ, ЧТО ДА.
      – Скучно? Тебе не должно быть скучно! Это же Преисподняя! Ты должен испытывать ужасающие физические и духовные мучения! После одного дня здесь ты должен стать… – сержант исподтишка посмотрел на свою исписанную ладонь – …буйнопомешанным! Я наблюдал за тобой весь день, ты даже не стонал! Я не могу усидеть в своей… ну этом, там сидят, вокруг бумаги и эти, как их…
      – КАНЦЕЛЯРИЯ.
      – …и работать, когда ты здесь в таком положении! Я не вынесу этого!
      Белая Тыква Пустыни взглянул вверх. Он почувствовал, что пришло время для жеста любезности.
      – ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, ПОМОГИТЕ, – сказал он.
      Сержант расслабился.
      – ЭТО ПОМОГАЕТ ЛЮДЯМ ВСЕ ЗАБЫТЬ, ПРАВДА?
      – Забыть? Да они вообще ничего не помнят после… э-э-э…
      – ПРЕИСПОДНЕЙ.
      – Точно! Ее!
      – А. ВЫ НЕ БУДЕТЕ ВОЗРАЖАТЬ, ЕСЛИ Я ЗАДАМ ВОПРОС?
      – Чего?
      – ВЫ НЕ БУДЕТЕ ВОЗРАЖАТЬ, ЕСЛИ Я ПОСИЖУ ЗДЕСЬ ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ?
      Сержант открыл рот, чтобы ответить, а из-за ближайшнй песчаной дюны налетели Д'реги.
 
      – Музыка? – переспросил Патриций. – Ах. Расскажи поподробнее.
      Он откинулся на спинку кресла с выражением, предполагающим участливое внимание. Таким образом он создавал некий ментальный эквивалент вакуума. Люди выкладывали все только чтобы заполнить пустоту.
      Кстати, Лорд Витинари, верховный правитель Анк-Морпорка, очень любил музыку.
      Людям страшно хотелось узнать, какая именно музыка могла привлечь такого человека. Заформализованная камерная музыка, может быть? Или громомечущие оперы?
      На самом же деле он предпочитал стиль, исключающий исполнение. Любое исполнение, полагал он, подвергает музыку издевательствам, заключая ее в высушенные шкуры, останки дохлых кошек и куски металла, расплющивает ее в проволоку и трубки. Она должна оставаться на бумаге, в виде рядов маленьких точек и крючков, аккуратно сидящих на линейке. Только в таком виде она чиста. Она начинает гнить сразу же как только люди дотрагиваются до нее. Куда лучше спокойно сидеть в комнате и читать ноты – ничто не встает между тобой и замыслом композитора, кроме росчерков пера. Слушать ее в исполнении потных жирных мужиков, у которых из ушей растут волосы, а с гобоев капает слюна… сама мысль об этом вызывала у него содрогание. Хотя и не очень сильное, поскольку он никогда и ничего не доводил до крайности. Итак….
      – И что произошло потом? – спросил он.
      – А п'том, вашсьяттство, – сказал Корявый Майкл, лицензированный нищий и неформальный информатор, – он начал петь п'сню про Здор'венные Огненные Яйцы.
      Патриций вздернул бровь.
      – Пардон?
      – Чтот' вродь этво, не мог раз'брать слов, пашему-патамушт – пианин' взорвалсь.
      – О? Представляется, что это в некоторой степени затруднило продолжение концерта.
      – Не, обезьяна играл' себе дальше на чем осталсь, – сказал Корявый Майкл. – А народ повскакал и начл орать и плясать и топть ногами будто топтали тар'канов.
      – И ты сказал, что людям из Гильдии Музыкантов был причинен ущерб?
      – Эт' было охренеть как странн'. После всего эт'во они были белые как простыни, – Корявый Майкл подумал о состоянии своего собственного белья. – Белыми, как нектрые простыни.
      Пока он рассказывал, Патриций просматривал доносы. Безусловно, это был очень странный вечер. Буйство в «Барабане»… ну, это обычное дело, разве что все это не очень напоминало типичное «барабанное» буйство и он никогда раньше не слышал о пляшущих волшебниках… Была только одна вещь, которая могла встревожить еще больше…
      – Скажи мне, – попросил он. – Какова была реакция мистера Достабля на все это?
      – Чего, вашсьяттство?
      – Достаточно простой вопрос, как мне кажется.
      Корявый Майкл подобрал слова «но откуда вы узнали, что старина Достабль был там? Я ведь ничего о нем не сказал», привлек к ним внимание голосовых связок, а потом два, три и четыре раза подумал, стоит ли их произносить.
      – Он сидел, потом вск'чил. С открыт'м ртом. Потом рванул оттуд'.
      – Я вижу. О, боги. Благодарю, Корявый Майкл. Ты можешь быть свободен.
      Нищий смешался.
      – Вонючий Старина Рон ск'зал, чт' вашсьяттство иногда платят за информац'ю, – сказал он.
      – Да? В самом деле? Он говорил это, да? Что ж, очень интересно, – Витинари сделал пометку на полях доноса. – Благодарю.
      – Э-э-э.
      – Не позвляй мне задерживать тебя и далее.
      – Э-э-э. Нет. Боги хр'нят вашсьяттство, – сказал Корявый Майкл и кинулся бежать, пока его не задержали.
      Когда топот нищего затих вдали, Патриций подошел к окну, постоял, заложив руки за спину, и вздохнул.
      Вероятно, где-то есть такие города, размышлял он, где правители беспокоятся лишь о всяких пустяках… Нашествия варваров, баланс налогообложения, убийства, локальные извержения вулканов. Там не было людей, деловито отворявших двери реальности и метафорически возглашавших: «Привет, входите, рад вас видеть, какой у вас чудесный топор, а кстати, не могу ли я заработать на вас немного денег, раз уж вы здесь?». Временами Лорду Витинари хотелось узнать, что же все-таки произошло с мистером Хонгом. Все это знали, конечно. Но только в общих чертах. Неточно.
      Что за город. Весной загорелась река. Гильдия Алхимиков примерно раз в месяц взрывается.
      Он вернулся к столу и сделал еще одну краткую пометку. Он сильно опасался, что ему придется кого-то убить.
      Затем он взял Третью Часть Прелюда Соль-мажор Фонделя и углубился в чтение.
 
      Сьюзан возвращалась по аллее туда, где оставила Бинки. С полдюжины человек валялись тут и там на мостовой и постанывали.
      Сьюзан не обращала на них никакого внимания. Всякий, кто пытался украсть лошадь Смерти, очень скоро начинал понимать метафору «вселенная боли». У Бинки был меткий глаз. Вселенные получались маленькие и глубоко личные.
      – Музыка играла его, а не наоборот, – сказала она. – Ты же видел. Я даже не уверена, что его пальцы касались струн.
      – ПИСК.
      Сьюзан поглаживала руку – голова Сумкоротого оказалась на редкость крепкой.
      – Можно ли уничтожить ее, не убивая его?
      – ПИСК.
      – Ни малейшей надежды, – перевел ворон. – Музыка – это все, что привязывает его к жизни.
      – Но Деду… но он сказал, что она в любом случае убьет его!
      – Это большая, широкая, удивительная вселенная в полном порядке, – сказал ворон.
      – ПИСК.
      – Но послушай… если это какой-то… паразит, – сказала Сьюзан, когда Бинки взмыла в небо, – то какой ему смысл губить своего хозяина?
      – ПИСК.
      – Он говорит, что тут ты его поймала, – сказал ворон. – Не сбросишь ли меня над Квирмом?
      – Что ей от него надо? – спросила Сьюзан. – Она использует его, но для чего?
 
      – Двадцать семь долларов! – сказал Ридкулли. – Двадцать семь долларов за ваше освобождение! И этот сержант все время ухмылялся! Арестованные волшебники!
      Он прошелся вдоль строя унылых фигур.
      – Я хочу сказать: часто ли такое случалось, чтобы в «Барабан» вызывали Стражу? – вопросил он. – Я хотел бы знать, что по вашему мнению вы делали?
      – бурбурбурбур, – сказал Декан, глядя в пол.
      – Я извиняюсь?
      – бурбурбурбур танцевалибурбурбур.
      – Танцевали, – ровным голосом повторил Ридкулли, возвращаясь вдоль строя. – Так надо танцевать, по-вашему? Колошматя окружающих? Швыряя друг друга через голову? Крутясь и вертясь? Даже тролли не ведут себя так – и не думайте, что я имею что-то против троллей – а ведь вы вроде бы волшебники! Предполагается, что люди должны смотреть на вас снизу вверх и вовсе не потому, что вы кувыркаетесь у них над головами. Руносложение, не думай, что я не заметил этого маленького представления, я был крайне возмущен! Бедный Казначей вынужден был упасть на пол! Танцы – это… хоровод вокруг майского дерева или чего-то еще в том же роде, пристойные покачивания, может быть небольшой светлый танцевальный зал… а не раскручивание людей вокруг себя, будто гномы топорами – и имейте в виду, я всегда говорил, что гномы – соль земли. Я достаточно ясно выразился?
      – бурбурбурбурвсетакделалибурбурбурбурбур, – пробурчал Декан, все так же глядя в пол.
      – Никогда не думал, что мне придется говорить это волшебникам старше семнадцати, но вы все находитесь под домашним арестом вплоть до особых распоряжений! – заорал Ридкулли.
      Оказаться заточенным в стенах Университета – не такое уж суровое наказание. Волшебники в принципе не доверяют воздуху, если он не выдержан хорошенько в закрытом помещении, а живут в некотором подобии желоба, катаясь по нему между своими комнатами и обеденным столом. Но тут им стало не по себе.
      – бурбурбурбур непонимаюпочему бурбурбурбур, – пробормотал Декан.
      Много позже, в день, когда музыка умерла, он объяснял, что все из-за того, что он никогда не был действительно молодым, или по крайней мере достаточно старым, чтобы осознать, что он молод. Как и большинство волшебников, он приступил к учебе будучи таким маленьким, что официальная остроконечная шляпа сползала ему на глаза. А потом он сразу стал, ну, волшебником. И у него не возникало ощущения, что он что-то где-то упустил. Вплоть до последних двух-трех дней. Он не знал, что это было. Но он хотел, чтобы это произошло, и как можно скорее. Он чувствовал себя как обитатель тундры, проснувшийся однажды утром с непреодолимым желанием покататься на водных лыжах. И уж совершенно точно он не желал сидеть взаперти, когда в воздухе носилась музыка.
      – бурбурбурбур несобираюсьсидетьвзаперти бурбурбурбур…
      Непривычное ощущение пронзило его – он жаждал неповиновения! Неповиновения всему подряд, включая закон всемирного тяготения. Совершенно определенно он не собирался больше аккуратно складывать одежду перед сном! Если бы Ридкулли сказал – а, так ты бунтарь, и против чего же ты бунтуешь? – он бы ответил, он бы сказал нечто чертовски запоминающееся, да, сказал бы! Но Ридкулли величественно удалился.
      – бурбурбурбур… – дерзко заявил Декан, бунтарь без паузы.
 
      Раздался стук в дверь, едва слышый за шумом. Клифф чуть-чуть приоткрыл ее.
      – Это я, Гибискус. Вот ваше пиво. Глотайте его и проваливайте.
      – Как мы можем проваливать? – спросил Глод. – Как только они видят нас, они пытаются заставить нас играть еще.
      Гибискус пожал плечами.
      – Меня это не касается, – сказал он. – А вы должны мне доллар за пиво и двадцать пять за сломанную мебель…
      Клифф захлопнул дверь.
      – Я мог бы поторговаться с ним, – сказал Глод.
      – Мы не можем себе этого позволить, – сказал Бадди.
      Они посмотрели друг на друга.
      – Ну что же, толпа любит нас, – сказал Бадди. – Я думаю, это был большой успех. Хм.
      В наступившей тишине Клифф отбил горлышко и запрокинул бутылку над головой .
      – Что нам всем хотелось бы знать, – сказал Глод, – это что мы там творили.
      – Гуук.
      – И как получилось, – добавил Клифф, дожевывая остатки бутылки, – что мы все знали что играть?
      – Гуук.
      – А кроме того, – сказал Глод. – Что ты пел?
      – Э-э…
      – Не Наступай на мои Голубые Ботинки? – сказал Клифф.
      – Гуук.
      – Грациозная Милашка Полли? – сказал Глод.
      – Э-э…
      – Стогелитские кружева? – сказал Глод.
      – Гуук?
      – Это такие очень тонкие кружева, которые плетут в Сто Гелите, – объяснил Глод, бросив на Бадди пронизывающий взгляд. – Ты еще сказал ни с того ни с сего: «привет, малышка»… Зачем ты это сказал?
      – Э-э…
      – Я хочу сказать – не то чтобы они так уж пускали в «Барабан» маленьких детишек, – пояснил Глод.
      – Я не знаю. Слова возникали сами собой, – сказал Бадди. – Вроде как часть музыки.
      – И ты чудно двигался. Как будто у тебя возникли проблемы со штанами, – сказал Глод. – Я не эксперт по людям, но я заметил, что некоторые дамы из публики смотрели на тебя как гном смотрит на девчонку, когда знает, что у ее папаши большая шахта и несколько богатых пластов.
      – Ага, – сказал Клифф. – Или как тролль, когда думает, – ты только погляди на ее формации.
      – Ты точно уверен, что в тебе нет ничего эльфийского? – спросил Глод. – Раз или два мне показалось, что ты ведешь себя немного… по-эльфийски.
      – Я не знаю, что происходит! – сказал Бадди.
      Гитара заскулила. Они взглянули на нее.
      – Вот что мы сделаем, – сказал Клифф. – Мы возьмем это и вышвырнем в реку. Кто за, скажите «За!». «Уук» тоже можно.
      Опять наступила тишина. Никто не бросился хватать инструмент.
      – Но штука в том… – сказал Глод. – Штука в том, что эти вон там действительно нас любят.
      Они обдумали это.
      – Я не чувствую, что это… плохо, – сказал Бадди.
      – Согласен… Да у меня в жизни не было такой публики, – сказал Клифф.
      – Уук!
      – Если мы такие хорошие, – сказал Глод, – то почему такие бедные?
      – Потому что ты вел переговоры, – сказал Клифф. – Если мы заплатим за эту мебель, мне придется питаться через соломинку.
      – Хочешь сказать, я нехорош? – спросил Глод, вскакивая на ноги.
      – Ты отличный трубач. Но не финансовый волшебник.
      – Ха, посмотрел бы я…
      В дверь опять постучали. Клифф пожал плечами.
      – Опять Гибискус. Передайте мне то зеркало, попробую огреть его им.
      Это действительно был Гибискус, но перед ним стоял маленький человечек в длинном пальто и широко, дружелюбно улыбался.
      – А! – сказал человечек. – Ты ведь Бадди, так?
      – Э-э-э… Да.
      Человечек, вроде бы не двигаясь с места, вдруг оказался в комнате и захлопнул дверь перед носом у хозяина.
      – Достабль моя фамилия, – представился он. – С.Р.Б.Н. Достабль. – Уверен, слышали про меня.
      – Гуук!
      – Я не с тобой разговариваю! Я спросил остальных парней!
      – Нет, – сказал Бадди. – По-моему нет.
      Улыбка стала шире.
      – Я слышал, у вас куча проблем, чуваки, – сказал он. – Раздолбаная мебель и всякая фигня.
      – Мы даже не собирались платить, – сказал Клифф, взглянув на Глода.
      – Тогда ладно, – сказал Достабль. – Выходит так, что я мог бы это уладить. Я бизнесмен. Проворачиваю дела. Вы, парни, я вижу – музыканты. Играете музыку. Зачем вам греть голову насчет денежных вопросов, а? Сосредоточьтесь на творческом процессе, я правильно говорю? Как вы смотрите на то, чтобы предоставить все мне?
      – Ну да, – сказал Глод, все еще не оправившийся от удара по своему финансистскому реноме. – И что ты сможешь сделать?
      – Ну, – сказал Достабль. – Для начала получить ваш заработок за вечер.
      – А что с мебелью? – спросил Бадди.
      – А, это барахло разносят здесь каждую ночь, – откровенно объяснил Достабль. – Гибискус просто хотел повесить его на вас. Я улажу это с ним. Между нами говоря, вы должны опасаться таких людей, как он.
      Он наклонился к ним. Если бы он улыбнулся еще чуть-чуть шире, у него отвалилась бы макушка.
      – Этот город, парни, – сказал он, – натуральные джунгли.
      – Если он сможет выбить наши деньги, я поверю ему, – заявил Глод.
      – Тебе этого хватит? – спросил Клифф.
      – Я верю всем, кто дает мне деньги.
      Бадди посмотрел на стол. Ему казалось, что если происходит что-то не то, гитара должна на это откликнуться, издав визг, например. Но она лежала спокойно, тихо напевая сама себе.
      – Ладно, – сказал Клифф. – Если это значит, что я сохраню зубы, я за.
      – Я согласен, – сказал Бадди.
      – Отлично! Отлично! Вместе мы сделаем великую музыку! По крайней мере вы сделаете, парни, а?
      Достабль извлек лист бумаги и карандаш. В его глазах плясали искры.
 
      Где-то в Овцепикских Горах, над облачными отмелями, Сьюзан пришпорила Бинки.
      – Как он может так говорить? – сказала она. – Как он может играть людскими жизнями и разглагольствовать о долге?
 
      В Гильдии Музыкантов горели все огни. Сумкоротый сыграл бутылкой зарю по краю стакана и с грохотом опустил ее на стол.
      – Кто-нибудь может сказать, кто они такие, черт возьми? – спросил мистер Клит, пока Сумкоротый вторично пытался наполнить стакан. – Кто-то же должен это знать?
      – Не знаю насчет парня. Никто его раньше не видел. Ат… Ат… А, вы же знаете троллей – этот может быть любым из них.
      – Один из них – Библиотекарь из Университета, это совершенно определенно, – сказал мистер Герберт Клавесин Трюк, Библиотекарь Гильдии.
      – Пока что мы можем оставить его в покое, – сказал мистер Клит.
      Остальные закивали. Мало кому придет в голову избивать Библиотекаря – если можно найти кого-нибудь помельче.
      – Как насчет гнома?
      – А!
      – Кто-то говорил, что гнома зовут Глод сын Глода и он живет где-то на Дороге Федры…
      – Отправьте туда кого-нибудь из ребят прямо сейчас, – прорычал мистер Клит. – Я хочу, чтобы им сейчас же разъяснили обычную позицию музыкантов в этом городе. Ха. Ха. Ха.
 
      Музыканты неслись сквозь ночь, шум «Залатанного Барабана» стихал вдали.
      – Разве он не славный парень? – спросил Глод. – Не смог, конечно, получить нашу плату, но был так заинтересован, что дал двадцать долларов своих.
      – А я думаю, что это значит, – сказал Клифф. – «Даю вам двадцать долларов со своим интересом»?
      – То же самое, разве нет? И он сказал, что найдет нам еще работу. Ты прочитал контракт?
      – А ты?
      – Слишком мелко написано, – сказал Глод, но тут же просветлел лицом. – Зато написано до черта. Когда столько написано, контракт обязан быть хорошим.
      – А Библиотекарь удрал, – сказал Клифф. – Разуукался как ненормальный и удрал.
      – Ха! Ну что же, он пожалеет об этом чуть погодя. Чуть погодя люди будут спрашивать его, а он скажет – понимаете, я ушел чуть раньше, чем они стали знаменитыми.
      – Он скажет «уук».
      – Так или иначе, а над этим пианино теперь придется здорово потрудится.
      – Да, – согласился Клифф. – Слушай, я знаю одного чувака, который собирает добро из кусочков. Он его починит.
      Два доллара превратились в две порции Кормас с Ягнятиной и одну Уранитовую Виндалу в Садах Керри, сопровождаемые бутылкой вина, столь химического, что даже тролли могли его пить.
      – А после этого, – сказал Глод, когда они уселись в ожидании заказа, – мы пойдем поищем где остановится.
      – А что не так с твоим жильем? – спросил Клифф.
      – Сквозняки. Там в стене дыра в форме пианино.
      – Ты же сам ее прорубил.
      – Ну и что?
      – Хозяин не будет выступать?
      – Конечно, будет. Для чего еще нужны хозяева? Так или иначе, а мы растем, чуваки. И я хочу прочувствовать это.
      – Я думал, ты будешь счастлив, если тебе будут платить, – заметил Бадди.
      – Верно. Верно. Но если мне будут платить много, я стану еще счастливее.
      Гитара загудела. Бадди взял ее в руки и дернул струну.
      Глод уронил нож.
      – Она звучит как пианино! – воскликнул он.
      – Я думаю, она может звучать как что угодно, – сказал Бадди. – А теперь она узнала про пианино.
      – Магия, – сказал Клифф.
      – Конечно, магия! – подтвердил Глод. – Я это всегда утверждал. Странная древняя вещь, обнаруженная в пыльной старой лавке ненастной ночью…
      – Ночь не была ненастной, – сказал Клифф.
      – Должна быть! Ну… хорошо, но ведь чуть-чуть моросило? В общем, ночь обязана быть слегка необыкновенной. Да я готов поспорить, если мы сейчас туда отправимся, мы не найдем лавку на месте. И это все вам докажет. Все знают, что вещи, приобретенные в исчезающих на следующий день лавках, страшно мистические… Вещи Фортуны. Должно быть, Фортуна улыбнулась нам.
      – Что-то сделала с нами, – сказал Клифф. – Надеюсь, улыбнулась.
      – И мистер Достабль сказал, что найдет нам завтра действительно необыкновенное место, где играть.
      – Это хорошо, – сказал Бадди. – Мы должны играть.
      – Правильно, – сказал Глод. – Мы играем и это правильно. Это наша работа.
      – Люди должны слушать нашу музыку.
      – Конечно, – Клифф выглядел озадаченым. – Точно. Безусловно. Это то, что мы хотим. Ну и немного денег…
      – Мистер Достабль поможет нам, – сказал Глод, слишком захваченый происходящим, чтобы заметить металл в голосе Бадди. – Он, должно быть, очень преуспевающий. У него контора на Площади Сатор. Только шикарные дельцы могут себе это позволить.
 
      Начинался новый день.
      Он едва успел начаться, прежде чем Ридкулли пронесся сквозь росистый Университетский сад и забарабанил в двери Факультета Магии Высоких Энергий. Как правило, он избегал этого места. Не потому, что он не понимал, чем занимаются здесь молодые волшебники – скорее потому, что этого, по его глубокому подозрению, не понимали они. Им, казалось, страшно нравилось выказывать все меньшую и меньшую определенность относительно чего угодно и заявлять за обедом: «Эгей, мы только что ниспровергли Листокабакову Теорию Чудейной Безосновательности! Изумительно!». Как будто тут было чем гордиться, за исключением огромной невоспитанности. И они постоянно трепались о расщеплении чарума, элементарной частицы магии. Ридкулли не видел в этом никакого смысла. Ну, раскокаете вы все на кусочки. И что в этом хорошего? Вселенная и без ваших тычков и пинков весьма скверно устроена.
      Дверь открылась.
      – О, это вы, Аркканцлер.
      Ридкулли пошире распахнул дверь.
      – Доброе утро, Стиббонс. Рад видеть тебя на ногах в такую рань.
      Прудер Стиббонс, самый молодой из преподавателей, поморгал на небо.
      – Что, уже утро? – спросил он.
      Ридкулли проследовал мимо него в здание ФМВЕ. Для волшебника-традиционалиста это была неизведанная земля. Здесь не увидишь черепов и оплывших свечей; это необыкновенное помещение напоминало лабораторию алхимика, которую после неизбежного взрыва переделали под кузнечный цех. А мантия Стиббонса? Сообразной длины, она при этом была застирана до зеленовато-серого цвета, испещрена множеством карманов и пуговиц и с капюшоном, отороченным клочками кроличьего меха. Ни единого драгоценного камня, блестки или мистического символа. Только расплывшиеся пятна туши.
      – Ты не выходил в город в последнее время? – спросил Ридкулли.
      – Нет, сэр. А-а-а… это обязательно? Я очень занят со своим устройством «Увеличь Это». Вы знаете, я вам его показывал .
      – Верно, верно, – сказал Ридкулли, озираясь вокруг. – Кто-нибудь еще работает здесь?
      – Ну… Я, и Ужасный Тец, и Сказз и Большой Псих Дронго, я дума…
      Ридкулли заморгал.
      – Кто они такие? – спросил он, и тут же из глубин памяти всплыл страшный ответ. Только представители крайне необычного вида могли носить имена вроде этих.
      – Студенты?
      – А-а-а… Да? – спросил Стиббонс, возвращаясь на землю. – Но ведь все правильно, разве нет? То есть я хочу сказать – это же Университет…
      Ридкулли поскреб ухо. Парень прав, конечно. Поблизости постоянно околачивается несколько этих придурков, никуда от них не денешься. Лично он, как и остальные преподаватели, всеми способами избегал их – сворачивал с пути или шмыгал в дверь как только замечал их неподалеку. Известно, что Преподаватель Современного Руносложения запирался в платяном шкафу, только чтобы не вести занятия.
      – Ты лучше собери их, – сказал он. – Дело в том, что я потерял наш преподавательский состав.
      – А зачем, Аркканцлер? – вежливо спросил Стиббонс.
      – Что?
      – Простите…
      Оба непонимающе уставились друг на друга. Их сознания ехали по узкой улице навстречу друг другу и каждое ожидало, что другое развернется первым.
      – Преподаватели, – повторил Ридкулли, сдаваясь. – Декан и все прочие. Совершенно слетели с катушек. Всю ночь на ногах, бренчали на гитарах и так далее. Декан сшил себе кожаную куртку.
      – Ну что ж, кожа весьма практичный и функциональный материал…
      – Но не в том виде, в какой ее привел Декан, – сказал Ридкулли мрачно…
      – А Преподаватель Современного Руносложения в своей комнате играл на барабанах, а все остальные – на гитарах, а то, что Казначей проделал с полами своей мантии вообще уму непостижимо, – сказал Ридкулли. – А Библиотекарь ползает вокруг кучи хлама и никто не слышит ни слова из того, что я говорю.
      Он уставился на студентов. Это был встревоженный взгляд, и не только из-за их внешнего вида. Это были люди, которые просидели всю ночь взаперти за работой, в то время, когда эта проклятая музыка заставляла всех только тем и заниматься, что притоптывать ногами.