– Какую поездку?
      Глаза совершили оборот.
      – Ты вообще изучала мифологию? – спросил ворон.
      – Нет. Мисс Буттс сказала, что это выдуманные истории небольшой литературной ценности.
      – Ах. Какая прелесть. Недостойна изучения? Ну хорошо. Ты все увидишь сама. Должен спешить, – он подпрыгнул в воздух. – Обычно я пытаюсь занять место поближе к голове.
      – А что я буду…
      И вдруг кто-то запел. Голос обрушился с неба, как шквальный ветер. Довольно приличное меццо-сопрано.
      – Хай йо тоу! Хоу! Хай йо тоу! Хоу!
      И вслед за этим, восседая на лошади, почти такой же прекрасной, как Бинки, появилась женщина. Совершенно определенно. Очень много женщины. Столько женщины, сколько вы только сможете добыть в одном месте без привлечения еще одной женщины. Она была одета в кольчугу, в нагрудник с чашечками размера 92D и рогатый шлем. Собравшиеся мертвецы приветствовали ее криками, пока лошадь заходила на посадку. Следом неслись с небес еще шесть поющих всадниц.
      – Всегда бы так, – заметил ворон, взлетая. – То ты сидишь часами и не можешь дождаться ни одной, а то они все семь тут как тут.
      Сьюзан в изумлении смотрела, как всадницы подхватывают мертвых воинов и галопом уносятся в небо. Они внезапно исчезали на высоте в несколько сотен ярдов и почти тотчас же возникали вновь, возвращаясь за новым пассажиром. Вскорости между небом и землей наладилось бесперебойное челночное сообщение.
      Спустя пару минут одна из женщин подскакала к Сьюзан и извлекла из-под нагрудника пергаментный свиток.
      – «Хэй хо! – сказал тогда Вольф», – возгласила она тем отрывистым тоном, каким всадники обыкновенно разговаривают со всякими там пешеходами. – «Вольф Счастливый…»…?
      – Э-э-э… я не знаю, то есть Я ХОЧУ СКАЗАТЬ – Я НЕ ЗНАЮ, КОТОРЫЙ ИЗ НИХ ВОЛЬФ, – несчастным голосом сказала Сьюзан.
      Рогатая женщина наклонилась к ней. Что-то в ней было страшно знакомое.
      – Новенькая?
      – Да. То есть – ДА.
      – Ну так не торчи тут, как блузка большой девочки. Лучше поехали поймаем его, это прекрасная разминка.
      Сьюзан диким взглядом окинула поле и наконец увидела его, не очень далеко от них. Молодой парень, окруженный трепещущим бледно-голубым сиянием, виднелся среди павших.
      Сьюзан с косой наготове поспешила к нему. Тонкая голубая нить соединяла воина и его бывшее тело.
      – ПИСК! – заорал Смерть Крыс, прыгая вверх-вниз и делая неприличные жесты.
      – Левой рукой перехвати повыше, правая согнута в локте, свободней, свободней! – вопила рогатая женщина.
      Сьюзан взмахнула косой. Нить лопнула.
      – Что происходит? – спросил Вольф. Он посмотрел вниз. – Это ведь я тут валяюсь? – он медленно повернулся. – И вот тут… и там…
      Он увидел рогатую воительницу и расцвел.
      – Клянусь Ио! – воскликнул он. – Так это правда? Валькирии унесут меня в Залы Слепого Ио, чтобы вечно пировать и пьянствовать?
      – Не спра… Я имею в ВИДУ, НЕ СПРАШИВАЙ МЕНЯ, – ответила Сьюзан.
      Валькирия доскакала до них и перекинула Вольфа через седло.
      – Веселый парень, уж будь уверена, – заметила она. Потом задумчиво уставилась на Сьюзан.
      – Сопрано?
      – Пардон?
      – Ты вообще петь умеешь, сестренка? Нам не хватает сопрано. В наше время кругом сплошные меццо.
      – Я не слишком музыкальна. Мне очень жаль.
      – Ну, подумай. Мне пора.
      Она запрокинула голову, ее мощный нагрудник вздымался.
      – Хай йо тоу! Хоу!
      Ее конь развернулся и поскакал в небеса. Очень скоро она превратилась в ослепительное булавочное острие, которое замерцало и исчезло.
      – Что, – вопросила Сьюзан, – все это значило?
      Захлопали крылья. Ворон уселся на голову только что отбывшего Вольфа.
      – Эти парни верят, что если ты погибнешь в бою, то огромные жирные тетки с рогами утащат тебя в гигантский пиршественный зал, где ты и будешь тупо обжираться до конца вечности, – объяснил ворон. Он деликатно рыгнул. – Совершенно идиотские представления.
      – Но так оно все и было!
      – Все равно идея дурацкая. – Ворон окинул взглядом опустевшее, если не считать трупы и стаи его товарищей, поле брани. – Ужасно! – добавил он. – Ты только посмотри на это. Просто ужасно!
      – О да!
      – Я хочу сказать, я уже почти лопаюсь, а здесь их целые сотни даже нетронутых. Думаю, мне надо обзавестись сумкой.
      – Это же мертвые тела!
      – Точно.
      – А ты их жрал!
      – Все нормально, – сказал ворон, отскакивая назад. – Тут хватит на всех.
      – Это отвратительно.
      – Я их не убивал, – заметил ворон.
      Сьюзан сдалась.
      – Она страшно похожа на Железную Лили, – проговорила Сьюзан, когда они возвращались к терпеливо ожидающей лошади. – Наша физкультурница. И говорит так же.
      Она представила Валькирий, с песней скачущих по небу. Покажите, что у вас есть трупы, вы, стадо дохлых цветиков!
      – Конвергентная эволюция, – объяснил ворон. – Распространенное явление. Я где-то читал, что глаз обыкновенного осьминога почти в точности напоминает глаз чело… Кавв!
      – Ты собирался сказать что-нибудь вроде «за исключением вкуса», правда? – спросила Сьюзан.
      – Даве в гобобу де пдихло, – невнятно ответил ворон.
      – Уверен?
      – Повавуста, бовет, бойдеб отшуда, м?
      Сьюзан отпустила его клюв.
 
      – Все это омерзительно, – заявила она. – Значит, вот этим он и занимался? И никакой свободы выбора?
      – ПИСК.
      – Ну а если они не заслуживают смерти?
      – ПИСК.
      Смерть Крыс ухитрился изобразить жестами – довольно понятно – что в этом случае им следует обратиться к мирозданию и дать ему понять, что они не заслуживают смерти. А мироздание тогда скажет им – О, точно! Ну, все в порядке, идите и живите себе дальше. Это была удивительно емкая жестикуляция.
      – Так… Мой дедушка был Смерть, и он просто позволял природе брать свое? Какой тогда в нем прок? Это глупо.
      Смерть Крыс покачал черепом.
      – Я хочу сказать, Вольф – он был на стороне правых?
      – Трудно сказать, – ответил ворон. – Он был Васунг. Его противниками были Бергунды. Вроде бы это началось с того, что несколько сотен лет назад Бергунды умыкнули какую-то васунгскую женщину. Или наоборот. В общем, пострадавшая сторона вторглась в деревню обидчиков и устроила небольшую резню. Тогда последние вторглись в другую деревню и тоже устроили там резню. После всего этого, как ты понимаешь, у тех и у других остался какой-то неприятный осадок.
      – Что ж, очень хорошо, – сказала Сьюзан. – Кто следующий?
      – ПИСК.
      Смерть Крыс вскочил в седло, свесился вниз и, не без усилий, выволок из вьюка еще одни песочные часы. Сьюзан прочитала надпись.
      Она гласила: «Имп-и-Селлайн»
      Ей показалось, что проваливается земля.
      – Я знаю это имя, – проговорила она.
      – ПИСК.
      – Я помню его… откуда-то… Оно важно… Он – важен…
 
      Луна висела над Клатчской пустыней, с виду очень похожая на огромный каменный шар. Это была не единственная пустыня, над которой она столь впечатляюще висела, а только небольшая часть пояса пустынь, становящихся постепенно все жарче и суше, который окружает Великий Неф и Безводный Океан. И никто никогда не сказал бы о Клатчской пустыне ничего большего, если бы однажды здесь не появились люди, очень похожие на мистера Клита из Гильдии Музыкантов, и не составили бы карты и не провели как раз через эту пустыню невинную пунктирную линию, которая обозначила границу между Клатчем и Хершебой.
      Вплоть до этого момента Д'реги, объединение множества воинственных и беззаботных кочевых кланов, странствовали по пустыне достаточно свободно. Теперь, когда появилась эта линия, они превратились в иногда Клатчских, а иногда Хершебских Д'регов, обладающими неотъемлимыми правами граждан обоих государств, в особенности правом платить столько податей, сколько из них может быть выжато, и правом быть отправленными воевать с людьми, о которых они никогда и не слышали. Таким образом в результате появления пунктира Клатч оказался в состоянии войны с Хершебой и Д'регами, Хершеба оказалась в состоянии войны с Клатчем и Д'регами, а Д'реги – в состоянии войны со всеми, в том числе и друг с другом, что доставляло им огромное удовольствие, поскольку в д'регском языке понятия «незнакомец» и «мишень» определялись одним и тем же словом.
      Форт тоже был порождением пунктирной линии.
      Сейчас это был темные прямоугольник среди раскаленных серебристых песков. Внутри происходило что-то, что очень осторожно можно было определить как насилие над аккордеоном; как будто бы некто решил, что он не прочь сыграть что-нибудь, но столкнулся с известными трудностями и, сыграв несколько тактов, снова и снова начинает сначала.
      В дверь кто-то постучал.
      Через некоторое время изнутри донеслось шебуршание и в двери приоткрылся глазок.
      – Да, неффенди?
      – СКАЖИТЕ, ЭТО КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН?
      Маленький человечек с другой стороны дверей сильно побледнел.
      – А, – сказал он. – Тут вы меня подловили. Обождите секундочку.
      Глазок захлопнулся. За дверью произошла короткая тихая дискуссия. Глазок опять открылся.
      – Да, похоже мы и есть… есть… как его, еще разок?… ага, понял… Клатчский Иностранный Легион. Да. И что вы хотели?
      – Я БЫ ХОТЕЛ ВСТУПИТЬ.
      – Вступить? Вступить куда?
      – В КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН.
      – А где это?
      С той стороны опять немного пошептались.
      – О. Верно. Извиняюсь. Да. Это здесь.
      Двери распахнулись.
      Посетитель шагнул внутрь.
      Легионер с нашивками капрала подошел к нему.
      – Ты разговариваешь с… – его глаза на мгновение остекленели. – Большой человек, три лычки… вот на кончике языка вертится…
      – СЕРЖАНТ?
      – Точно! – сказал капрал с облегчением. – Как твое имя, солдат?
      – Э-Э-Э.
      – Можешь не говорить. Здесь, в… в…
      – КЛАТЧСКОМ ИНОСТРАННОМ ЛЕГИОНЕ?
      – …что-то вроде этого. Люди вступают, чтобы… чтобы… ну, твои мысли, ты понимаешь, которые ты не можешь… вещи, которые произошли…
      – ЗАБЫТЬ?
      – Точно. Я… – он побледнел. – Минуту обожди, хорошо? – Он посмотрел на рукав. – Капрал… – он запнулся. На его лице появилось выражение встревоженности. Затем его осенило и он, вывернув шею насколько возможно и скосив глаза, с величайшими трудностями принялся расшифровывать знаки на своем форменном воротнике. – Капрал… Средний? Похоже на правду?
      – НЕ ДУМАЮ.
      – Капрал… Стирать Только Вручную?
      – ВИДИМО, НЕТ.
      – Капрал… Хлопок?
      – ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНО.
      – Точно. Ну что же, добро пожаловать в… э-э-э…
      – КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН.
      – Верно. Оплата – три доллара в неделю плюс весь песок, который ты сможешь съесть.
      – Я ВИЖУ, ПРО ПЕСОК ТЫ ПОМНИШЬ.
      – Поверь мне, уж про песок ты никогда не забудешь, – сказал капрал с горечью.
      – НЕ СОМНЕВАЮСЬ.
      – Как ты сказал тебя зовут?
      Незнакомец хранил молчание.
      – Это вообще-то неважно. Здесь, у нас в…
      – КЛАТЧСКОМ ИНОСТРАННОМ ЛЕГИОНЕ?
      – …точно… мы дадим тебе новое имя. Начнешь с нуля.
      Он обратился к другому человеку.
      – Легионер…?
      – Легионер… э… хм… ага… 15 размер, сэр.
      – Точно. Отведи этого… человека и выдай ему… – он раздраженно щелкнул пальцами. – Ты знаешь… эту штуку… одежду, все ее таскают… песчаного цвета…
      – ФОРМУ?
      Капрал моргнул. По каким-то необъяснимым причинам слово «кость» всплыло на поверхность расплавленной, текучей массы, в которую превратилось его сознание.
      – Правильно, – сказал он. – Э-э-э. Легионер, это путешествие длиной в двенадцать лет. Надеюсь, ты для этого достаточно мужчина.
      – МНЕ УЖЕ НРАВИТСЯ ЗДЕСЬ, – ответил Смерть.
 
      – Полагаю, я имею право заходить в распивочные заведения? – спросила Сьюзан, когда Анк-Морпорк вновь показался на горизонте.
      – ПИСК.
      Город опять проплывал под ними. Там, где улицы становились шире, она могла различить отдельные фигурки людей. Ух, думала она… если бы они только знали, кто тут летит над ними. Несмотря ни на что, она никогда не чувствовала себя лучше. Люди там, внизу, думали о, скажем так, земных предметах. Низменных вещах. Наблюдать за ними было все равно, что смотреть на муравьев.
      Она всегда знала, что она не такая, как все. Глубже осознающая мир, в то время как большинство бредет по нему с закрытыми глазами и мозгами, выставленными на отметку «медленный огонь». Ей было комфортно жить с сознанием своей особости. Оно окутывало ее, как теплая шаль.
      Бинки приземлилась на грязной набережной. Рядом река всасывалась между деревянных опор. Сьюзан соскочила с лошади, расчехлила косу и шагнула в «Залатанный Барабан».
      Здесь царило буйство. Покровители «Барабана» были склонны демократично относится к проявлениям агрессии. Им хотелось, чтобы каждый был сам за себя. Так что, хотя зрители единодушно считали трио несчастных музыкантов идеальной мишенью, в зале тут и там кипели драки – из-за неудачно выпущенных снарядов, из-за того, что кому-то за весь день не удалось ни разу подраться, а кто-то просто пытался пробиться к выходу. Сьюзан без труда обнаружила Импа-и-Селлайна. Он стоял на краю сцены и его лицо было маской ужаса. За его спиной сидел тролль, за которым пытался спрятаться какой-то гном. Она взглянула на часы. Еще несколько секунд…
      Он был очень красив, головокружительной, темной красотой. В нем было что-то эльфийское.
      И что-то знакомое.
      Ей было жаль Вольфа, но тот погиб на поле битвы, Имп же стоял на сцене. Вы не готовы умереть, стоя на сцене.
      А вот я – стою здесь с косой, часами и жду чьей-то смерти.
      Он не старше меня и я не имею ни малейшего представления, что с этим делать. И я уверена, что видела его… раньше…
      Пока что никто в «Барабане» не пытался убить музыкантов. Зрители стреляли из арбалетов и метали топоры в легком, добродушном ключе. До сих пор никто еще не попал в цель, даже те, кто был на это способен. Людям доставляло удовольствие смотреть, как музыканты уворачиваются.
      Огромный рыжебородый мужчина ухмыльнулся Лайасу и вытянул из-за пояса метательный топор. Забавно кидать топоры в тролля. Они отскакивают.
      Сьюзан видела, как все это произойдет. Топор отскочит и поразит Импа. Ничьей вины тут не будет.
      Ужасные вещи творятся в море. Ужасные вещи творятся в Анк-Морпорке, причем непрерывно.
      Тот человек ведь даже не собирается его убивать. Такая небрежность. И кто-то обязан что-то с этим сделать.
      Она потянулась к рукоятке топора.
      – ПИСК!
      – Заткнись!
      Уаумммм.
      Имп как будто ответил метальщику аккордом, заполнившим шумное помещение.
      Он загремел, как железный рельс, рухнувший на библиотечный пол в полночь. Отголоски звука отскакивали от стен, каждый с грузом своих собственных гармоник. Это был звуковой взрыв; так же взрываются ракеты на Быкоявление – когда каждый осколок взрывается вновь.
      Пальцы Импа ласкали струны, он извлек еще три аккорда. Метатель опустил свой топор.
      Эти звуки заставляли человека не только улететь за пределы этого мира, но и ограбить по дороге банк.
      Эта музыка, с закатанными рукавами и расстегнутой верхней пуговицей, подходила к вам, улыбаясь и приподнимая шляпу, и воровала у вас мелочь.
      Эта музыка попадала прямо в ноги, даже не заглянув к господину Мозгу.
      Тролль, подхватив молотки, решительно посмотрел на камни и принялся выбивать ритм.
      Гном сделал глубокий вдох и извлек из своей трубы мощный, пульсирующий звук.
      Люди отбивали ритм пальцами, орангутан застыл с широченной восхищенной улыбкой на морде, как будто все мысли вылетели у него из головы.
      Сьюзан взглянула на часы с надписью «Имп-и-Селлайн». Песка в верхней колбе совсем не осталось, но теперь в ней что-то отблескивало голубым.
      Она почувствовала, как острые коготки проскребли по ее спине и нашли опору на плече. Смерть Крыс посмотрел вниз, на часы.
      – ПИСК, – сказал он тихонько.
      Сьюзан до сих пор не слишком хорошо его понимала, но сейчас он, без сомнения, сказал «ого».
      Пальцы Импа плясали по струнам, но звуки, которые испускала гитара, не имели ничего общего ни с арфой, ни с лютней. Она визжала, как ангел, обнаруживший, почему он оказался на стороне добродетели.
      Искры срывались со струн.
      Сам Имп закрыл глаза и держал инструмент на уровне груди, как солдат держит пику на посту, так что непонятно было – кто, собственно, на ком играет.
      А музыка затапливала все вокруг.
      Шкура Библиотекаря встала дыбом, кончики волос потрескивали.
      От этих звуков хотелось вынести стены и подняться к небесам по огненным ступеням. Хотелось выдрать все выключатели, вышвырнуть прочь рубильники и сунуть пальцы в розетку мироздания, чтобы посмотреть, что за этим последует. Хотелось выкрасить стены в черное и облепить их постерами.
      Различные мускулы библиотекарского тела подергивались в такт проходящей сквозь него музыке.
      В углу устроилась небольшая компания волшебников. Сейчас они наблюдали за происходящим, раскрыв рты.
      Ритм шагал от сознания к сознанию, раскалывая их, заставляя пальцы прищелкивать, а губы кривиться в усмешке.
      Живая музыка! Музыка Рока, бешеная, неудержимая!
 
      Наконец-то свободны! – вот что прыгало из головы в голову, просачивалось в уши и ввинчивалось в спинной мозг. И некоторые оказались менее устойчивы… и ближе к ритму.
 
      Часом позже Библиотекарь несся, колыхаясь, под полуночным дождиком, опираясь на костяшки пальцев. Его голова разрывалась от музыки.
      Он приземлился на лужайке Незримого Университета и помчался в Главный Зал, широко размахивая руками, чтобы не упасть.
      Внутри он остановился.
      Лунный свет сочился в окна, выхватывая из тьмы то, что Аркканцлер обычно именовал «нашим мощным органом», к вящему смущению преподавательского состава. Трубы полностью закрывали одну из стен, напоминая в темноте колонны или, может быть, сталагмиты какой-то чудовищно древней пещеры. Где-то там, среди них, затерялся пульт органиста, с тремя гигантскими клавиатурами и сотней клавиш для специальных эффектов.
      Орган использовался довольно редко, разве что на различных официальных церемониях и на университетский Виноват . Однако Библиотекарь, энергично накачивающий мехи, временами издавая возбужденное «уук», чувствовал, что он способен на большее.
      Взрослый самец орангутана может выглядеть как добродушная кипа старых носков, но в нем скрыта сила, способная заставить человека одного с ним веса жрать коврики.
      Он перестал нагнетать воздух только тогда, когда рычаг раскалился, а резервуары начали шипеть и попукивать. Затем он ловко забросил себя в кресло. Все сооружение мягко гудело от чудовищного внутреннего давления.
      Библиотекарь свел руки вместе и размял пальцы – прозвучавший треск, учитывая количество пальцев, был весьма впечатляющим.
      Он воздел руки.
      Замер.
      Он опустил руки и вдавил клавиши Vox Humana, Vox Dei и Vox Diabolica. Орган застонал еще более настойчиво.
      Он воздел руки.
      Замер.
      Он опустил руки и утопил все оставшиеся клавиши, включая двенадцать со знаком «?» на них и две с наклейками, извещающими на нескольких языках, что к ним нельзя прикасаться ни при каких условиях.
      Он воздел руки.
      Он воздел также и ноги, нацелившись ими на самые опасные педали.
      Он зажмурил глаза.
      Он застыл на мгновение в многозначительной тишине – летчик-испытатель, готовый ринуться за границы изведанного на космическом корабле «Мелодия». Он позволил текучему ощущению музыки заполнить мозг и стечь по рукам в пальцы.
      Его руки обрушились вниз.
 
      – Что мы сделлалли? Что мы сделлалли? – вопрошал Имп. Возбуждение носилось босиком вверх и вниз у него по хребту.
      Они сидели в маленькой тесной комнатке за баром. Глод снял шлем и протирал его изнутри.
      – Веришь ли – размер четыре четверти, темп сто двадцать, тема и басовый рисунок.
      – Чего это? – спросил тролль. – Чего значат все эти слова?
      – Ты же музыкант, – сказал Глод. – Что ты делаешь, на твой взгляд?
      – Молочу по ним молотками, – ответил Лайас, прирожденный барабанщик.
      – А вот тот брейк ты сыгралл, – сказал Имп. – Ты знаешь… в середине… короче, бам бах бам бах, бамбамБАХ… откуда ты зналл, как сыграть этот брейк?
      – Просто этот брейк должен был там быть, в том месте, – объяснил тролль.
      Имп посмотрел на гитару. Она лежала на столе и тихонько играла сама себе, как будто кот мурлычет.
      – Это ненормалльный инструмент, – сказал он, ткнув в нее пальцем. – Я просто стоялл там, а она игралла сама по себе!
      – Наверное, принадлежала какому-то волшебнику, как я и говорил, – сказал Глод.
      – Ну да! – возразил Лайас. – Никогда не слышал о волшебнике-музыканте. Музыка и магия не смешиваются.
      Они посмотрели на гитару.
      Импу не приходилось слышать о самоиграющих инструментах, за исключением легендарной арфы Оуэна Моунии, которая пела в случае опасности. И это было давно, в те дни, когда вокруг было полно драконов. Поющие арфы ушли с драконами. Они казались совершенно неуместными в городе, на фоне гильдий и всего прочего.
      Дверь распахнулась.
      – Это было… потрясающе, парни! – сказал Гибискус Данельм. – Никогда не слышал ничего подобного! Сыграете здесь завтра ночью? Вот ваши пять долларов.
      Глод сосчитал монеты.
      – Мы четыре раза играли на бис, – мрачно сказал он.
      – На вашем месте, – отозвался Гибискус, – я бы пожаловался в Гильдию.
      Трио посмотрело на монеты. Для людей, евших в последний раз двадцать четыре часа назад, они выглядели очень впечатляюще. Сумма, конечно, не тянула на взнос в Гильдию. С другой стороны, эти двадцать четыре часа были очень длинными.
      – Если вы придете завтра, – сказал Гибискус, – я превращу эти пять в… шесть долларов. Ну как?
      – Ох, ничего себе! – сказал гном.
 
      Мастрим Ридкулли подскочил в постели, потому что кровать, мягко вибрируя, ползла через комнату.
      О, это все-таки случилось! Они добрались до меня!
      Традиционный для Университета карьерный рост, при котором преемник одевал тапочки покойного предшественника – иногда удостоверившись в его смерти – давно ушел в прошлое. В основном благодаря самому Ридкулли, который был мужчина рослый и в хорошей форме, и – как в этом смогли убедиться три полуночных претендента на аркканцлерство – обладал прекрасным слухом. С ними приключились различные неприятности – висение вниз головой на окне, лишающий сознания удар лопатой и переломы обеих рук. Кроме того, Ридкулли был известен как человек, спящий с двумя заряженными арбалетами у изголовья. Он был добрым человеком и, вероятно, не стал бы стрелять вам в оба уха. Эти соображения поддерживали более терпеливых волшебников. Всяк рано или поздно умрет. Они могут и подождать.
      Ридкулли произвел быстрый переучет и счел свое первое впечатление ошибочным. Не было заметно никаких проявлений смертоносной магии. Был только звук, заполнивший комнату до потолка. Он нацепил шлепанцы и выскочил в коридор, в котором толклись преподаватели, расспрашивающие друг друга какого черта тут происходит. С потолка осыпалась штукатурка, заволакивая все плотным туманом.
      – Кто причиной шуму сему?! – заорал Ридкулли. Ответом было неслышное раскрывание ртов и множественное пожимание плечами.
      – Хорошо же, я сам это выясню! – пророкотал Аркканцлер и устремился к лестнице. Остальные гуськом поспешили за ним. Он двигался на негнущихся ногах – яркое свидетельство того, что этот прямолинейный человек близок к точке воспламенения.
 
      Трио хранило молчание всю дорогу из «Барабана». Никто не проронил ни слова по пути к Гимлетовым деликатесам. Никто ничего не сказал, пока они ждали своей очереди. Затем все, что они говорили, было: «Так… правильно… одну четверную порцию Грызуччи с тритонами, перца поменьше, одно Клатчское Жаркое с двойным салями и одна Страта – и чтоб никакой урановой смолки». Они уселись и стали ждать. Гитара тихонька наигрывала короткий четырехтоновый рифф. Они старались об этом не думать. Они пытались думать о чем-нибудь другом.
      – Думаю сменить имя, – заявил наконец Лайас. – Я хочу сказать – Лайас? Не очень хорошее имя для музыкального бизнеса.
      – И на что же ты его сменишь? – спросил Глод.
      – Я думал… не смейтесь… я думал… Клифф? – сказал Лайас.
      – Клифф?
      – Прекрасное тролльское имя. Очень каменистое. Очень крутое. Что в нем не то? – обороняющимся тоном заявил Клифф-не-Лайас.
      – Ну… да… но… ну, я не знаю… Клифф? Не припомню в этом бизнесе никого с именем вроде Клиффа.
      – Так или иначе, получше, чем Глод.
      – Я сжился с Глодом, – сказал Глод. – А Имп сжился с Импом, так?
      Имп смотрел на гитару. Это все неправильно, думал он. Я ведь почти не прикасался к ней. И как я устал…
      – Не уверен, – несчастным голосом ответил он. – Не уверен, что Имп – подходящее имя для… этой музыки. – Его голос сошел на нет. Он зевнул.
      – Имп? – сказал через некоторое время Глод.
      – Хммм? – ответил Имп. А еще кто-то там наблюдал за ним. Это уж совсем глупо. Не может же он сказать: мне кажется, кто-то смотрел на меня, когда я стоял там, на сцене. Они ответят: правда? Все это очень таинственно, действительно, как такое могло быть?…
      – Имп? – повторил Глод. – Почему ты постукиваешь пальцами вот так?
      Имп посмотрел вниз.
      – Я постукивалл?
      – Да.
      – Просто задумаллся. В общем, мое имя не подходит длля такой музыки. И имя, и фамиллия.
      – А что они вообще значат на нормальном языке? – спросил Глод.
      – Ну, вся моя семья – Селлайны, – ответил Имп, проигнорировав выпад против древнего наречия. – Это означает «падубовые». В Лламедосе только падуб и растет. Все осталльное сразу сгнивает.
      – Не хотел говорить, – сказал Клифф. – Но «Имп» для меня звучит немного по-эльфийски.
      – Это значит просто «деревянное ведро», – объяснил Имп. – Ну, вы понимаете. Вроде кадки или бадьи.
      – Бадья… Бадья-и-Селлайн? – сказал Глод. – Бадди? Еще хуже Клиффа, по моему мнению.
      – Мне… кажется, что это звучит правилльно, – сказал Имп.
      Глод пожал плечами и выгреб из кармана пригоршню мелочи.
      – У нас еще осталось больше четырех долларов, – сказал он. – Но я знаю, куда можно девать и их.
      – Мы доллжно отлложить их длля вступлления в Гилльдию, – сказал новый Бадди.
      Глод уставился куда-то между ними.
      – Нет, – сказал он. – У нас еще нет правильного звука. Я хочу сказать – это было очень хорошо, очень… по-новому… – он посмотрел на Импа-Бадди тяжелым взглядом. – Но кое-что мы все-же упустили…
      Он подарил Бадди-не-Импу еще один пронизывающий взгляд.
      – Ты знаешь, что ты весь трясся? – спросил он. – Бегал по сцене карточках, как будто у тебя полные трусы муравьев?
      – Ничего не мог поделать, – ответил Бадди. Ему хотелось спать, но ритм продолжал пульсировать у него в голове.
      – Я тоже заметил, – сказал Клифф. – Когда мы шли сюда, ты всю дорогу подпрыгивал, – он заглянул под стол. – А сейчас притопываешь.
      – И ты продолжаешь выстукивать пальцами, – сказал Глод.
      – Я не могу перестать думать о музыке, – сказал Бадди. – Тут вы правы. Нам нужен… – он пробарабанил пальцами по столу, – звук вроде… панг панг панг ПАНГ Панг…
      – Клавиши, ты имеешь в виду?
      – Я имею?…
      – В Оперном, на том берегу, появились эти новые пианофорте, – сказал Глод.
      – А, это барахло не для такой музыки, как наша, – сказал Клифф. – Это барахло для важных жирных ребят в напудренных париках.
      – Я предвижу, – сказал Глод, бросая на Бадди еще один косой взгляд, – что если мы поставим эту штуку где-то недалеко от Им… недалеко от Бадди, то очень скоро она станет вполне подходящей. Так что пойдем и возьмем ее.
      – Я слышал, что они стоят по четыре сотни долларов, – сказал Клифф. – Ни у кого нет столько зубов.
      – Я не имел в виду – купим его, – объяснил Глод. – Просто… позаимствуем на время.
      – Воровство, – сказал Клифф.
      – Нет, нет, – возразил Глод. – Мы позволим им забрать его назад, когда закончим с ним.
      – О. Тогда все в порядке.
      Бадди не был ни барабанщиком, ни троллем, поэтому видел, что в глодовой аргументации имеются логические изъяны. И несколько недель назад он бы об этом сказал. Но тогда он был хороший мальчик из долины, который не пил, не ругался и играл на арфе на каждом друидическом жертвоприношении.
      Сейчас ему было нужно это пианино. На звук это было почти то, что надо.
      Он постукивал пальцами в такт мыслям.
      – У нас нет никого, кто будет на нем играть, – заметил Клифф.
      – Ты притащишь пианино, – сказал Глод. – Я притащу пианиста.
      И все это время они косились на гитару.
 
      Волшебники продвигались к органу. Воздух дрожал вокруг них, как будто его подогревали.
      – Что за нечестивый шум! – прокричал Преподаватель Современного Руносложения.
      – О, не знаю, не знаю! – провизжал в ответ Декан. – Это довольно привлекательно!
      Меж труб трещали разряды. Наверху качающейся конструкции можно было различить Библиотекаря.
      – Кто подкачивает его?! – заорал Ведущий Диспутатор.
      Ридкулли заглянул за орган. Рычаг сам по себе ходил туда-сюда.
      – Я не потерплю этого, – прорычал он, – в моем проклятом университете. Это будет еще похуже студентов.
      Он поднял арбалет и выпустил стрелу прямо в главный резервуар. Раздался долгий вопль в тональности Ля-мажор, а затем орган взорвался.
      История последовавших за этим секунд была восстановлена впоследствии в обсуждениях, проходивших в Необщей Комнате, куда волшебники удалялись, чтобы выпить крепких напитков или, как в случае Казначея – горячего молока. Преподаватель Современного Руносложения клялся, что 64-футовая труба «Грависсима» взмыла в небо на огненном столбе. Профессор Неопределенных Исследований сообщил, что когда они нашли Библиотекаря в фонтане на площади Сатор, далеко за пределами Университета, тот без конца повторял «уук, уук» и ухмылялся.
      Казначей сказал, что видел дюжину голых молодых женщин, прыгающих у него в кровати, но Казначей частенько рассказывал что-то вроде этого, особенно когда долго никуда не выходил.