– Я помню, как тебя привезли сюда, – сказал он. – Он все время расспрашивал, ты понимаешь. Ему было любопытно. Он ведь любит детей. Видел их довольно много, но, понимаешь ли… каждый раз недостаточно долго, чтобы узнать. Твои папа и мама были против, но сдались и привезли тебя сюда как-то раз, выпить чаю, просто чтобы успокоить его. Им не нравилась эта идея, поскольку они думали, ты испугаешься и будешь реветь. Но ты… ты не ревела. Ты смеялась. Напугала отца до полусмерти. Они привозили тебя еще пару раз, когда он просил, а потом они испугались, что может произойти, и твой папаша уперся и на этом все закончилось. Он был, наверное, единственным, кто мог спорить с хозяином, твой папаша. Я думаю, тебе тогда было около четырех.
      Сьюзан задумчиво коснулась бледных линий на своей щеке.
      – Хозяин говорил – они растили тебя, – Альберт усмехнулся, – в соответствии с новыми методами. Логика. Думать о прошлом – глупо. Я не знаю… полагаю, они хотели держать тебя подальше от идей вроде этой.
      – Меня брали покататься на лошади, – сказала Сьюзан, не слушая его. – И я купалась в большой ванной.
      – Ага, повсюду мыльная пена… – сказал Альберт и его лицо сморщилось в некоем подобии улыбки. – Хозяин очень смеялся над этим. А еще он сделал тебе качели. Ну, попытался, во всяком случае. Никакой магии или чего-то там. Своими собственными руками.
      Сьюзан сидела, а воспоминания в ее голове просыпались, зевали и начинали разматываться.
      – Я вспомнила эту ванную, – сказала Сьюзан. – Все вернулось.
      – Ха! Ничто и не уходило. Лежало, прикрытое газетой.
      – Да, он не очень-то разбирался в сантехнике. Что значит – АРМПБШГБ, А-М?
      – Ассоциация Реформированных Молодых Почитателей Бел-Шамарота, Гнойного Бога, Анк-Морпорк, – объяснил Альберт. – Там я останавливаюсь, когда спускаюсь вниз. Мыло и тому подобное.
      – Но вы не слишком-то молоды, – заметила Сьюзан, не сумев сдержаться.
      – Никто не возражает, – усмехнулся он, и она поняла, что это скорее всего правда. Была в Альберте какая-то жилистая мошь, как будто он весь состоял из костяшек пальцев.
      – Он мог все, – заметила Сьюзан, обращаясь, отчасти, сама к себе. – Но некоторые вещи он просто не мог понять. Например, сантехнику.
      – Точно. Он привез сантехника из Анк-Морпорка, а тот заявил, что не сделает раньше следующего четверга. Нельзя говорить такого хозяину, – сказал Альберт. – Никогда не видел, чтоб кто-то из этих засранцев работал с такой скоростью. А потом Хозяин заставил его все забыть. Он может кого угодно заставить все забыть, кроме… – Альберт замолчал и нахмурился.
      – Кажется, надо закругляться, – сказал он. – Кажется, ты была права. Я полагаю, ты устала. Ты можешь остаться здесь. В доме полно комнат.
      – Нет, я должна вернуться! Будут огромные сложности, если я не вернусь в школу к утру.
      – Никакого времени не существует, кроме того, что придумали люди. События просто идут себе одно за другим. Бинки может отвести тебя назад в тот самый момент, когда ты покинула школу. Но тебе следовало бы задержаться тут ненадолго.
      – Ты сказал, что здесь дыра и меня в нее засасывает. Я не понимаю, что ты хотел сказать.
      – Поймешь, когда выспишься, – сказал Альберт.
 
      Здесь не было ни дня, ни ночи. Больше всего это доставляло неприятностей Альберту.
      Здесь был ярко освещенный ландшафт и ночное небо со звездами над ним. Смерть так и не смог постичь разницу между днем и ночью. Когда в доме появлялись обитатели-люди, он придерживался двадцатишестичасового цикла жизни. Люди, в свою очередь, приспосабливались к более длинным суткам, так что их можно было переставлять на закате дня как целую кучу маленьких часов.
      Альберт ложился спать когда ему случалось вспомнить, что пора ложиться спать. Сейчас он сидел освещенный единственной свечей и таращился в пространство.
      – Она помнит купания в нашей ванной, – бормотал он. – И ей известны вещи, которых она никогда не видела. И о которых ей не рассказывали. Это наследственность.
      – ПИСК, – сказал Смерть Крыс. Он предпочитал сидеть ночами при свете.
      – В прошлый раз, когда он смылся, люди перестали умирать. Но они не перестали умирать в этот раз. И лошадь пришла к ней. Она заполнила дыру.
      Он уставился в темноту. О том, что он взволнован, обычно свидетельствовала энергичная причмокивающе-цыкательная активность, как будто он исследовал дупла в зубах на предмет остатков полдника. Сейчас от него исходил шум как от пылесоса.
      Он бы не смог припомнить, каково быть молодым. С ним это случилось, должно быть, тысячи лет назад. Ему было семьдесят девять, но Время в доме Смерти было ресурсом многократного использования. Он смутно сознавал, что детство – мудреное дело, особенно ближе к концу. Все эти сложности с прыщами и с конечностями, которые будто бы обладают собственным разумом. В этом возрасте отправлять исполнительную власть над жизнью и смертью, безусловно, сверхсложная задача. Но штука была в том, ужасная, неотвратимая штука была в том, что кто-то должен ее отправлять.
      Ибо, как уже говорилось выше, Смерть действует (в целом, а не в частностях) примерно как монархия.
      Если вы подданый монархического государства, то вами управляет монарх. Все время.
      Вашей ходьбой и вашим сном. Всем, чем вам или им приходится заниматься. Это часть основных условий ситуации.
      Королева не является собственной персоной к вам домой, не захватывает кресло и телевизионную лентяйку и не велит вам выпить чашку чая, потому что у вас пересохло в горле. Руководство осуществляется автоматически, как гравитация. Однако, в отличие от гравитации, чтобы эта система действовала, на самом верху должен быть кто-то. Ему не обязательно творить великие свершения. Он должен просто быть там. Он должен просто быть.
      – Она? – спросил Альберт.
      – ПИСК.
      – Она довольно быстро сломается. О, да! Можно быть бессмертным и смертным одновременно, но это разорвет тебя напополам. Мне почти жаль ее.
      – ПИСК, – согласился Смерть Крыс.
      – И это еще не самое худшее, – заметил Альберт. – Вот подожди, ее память действительно примется за работу…
      – ПИСК.
      – Послушай-ка, что я тебе скажу, – сказал Альберт. – Тебе лучше начать искать его прямо сейчас.
 
      Сьюзан проснулась безо всякого представления, сколько сейчас времени. У кровати стояли часы, поскольку Смерть считал, что так должно быть. Часы были все в черепах, костях и с омегой на циферблате, но они не шли. Единственные в доме работающие часы висели в холле. Остальные пребывали в унынии и стояли.
      Ее комната выглядела так, как будто предыдущий жилец освободил ее только вчера. На столике лежали волосяные щетки и стояла какая-то косметика. Даже какой-то халат висел на крючке за дверью. На кармане его красовался кролик. Эффект домашности был бы достигнут, если бы у данного кролика было хоть что-то поверх скелета. Она произвела обыск выдвижных ящиков. Это, должно быть, была комната ее матери. Здесь была масса розового. Сьюзан не возражала против некоторого умеренного количества розового, но это был не тот случай. Она наткнулась на свою старую школьную форму. Сьюзан поняла, что важнее всего в ее положении сохранять спокойствие. Для всего найдется логическое объяснение, даже если вам придется его выдумать.
      – ПИШКУФФФ.
      Смерть Крыс карабкался на туалетный столик. Добравшись до верха, он вынул изо рта свою косу.
      – Я думаю, – осторожно подбирая слова, сказала Сьюзан, – что я бы хотела отправиться домой, благодарю вас.
      Маленькая крыса кивнула и прыгнула.
      Она приземлилась на краю розового ковра и засеменила прочь по темному полу. Когда Сьюзан вслед за ней сошла с ковра, Смерть Крыс обернулся и с одобрением посмотрел на нее. И снова ей показалось, что она прошла какой-то тест.
      Она последовала за ним в холл, а из него в закопченую пещеру кухни.
      Альберт стоял, склонившись над плитой.
      – Добр'утро, – сказал он, более по привычке, нежели отмечая время дня. – Будешь поджаренный хлеб с сосисками? Овсянка на подходе.
      Сьюзан посмотрела на месиво, шкворчащее на сковородке. Это было не то зрелище, которое стоит увидеть на пустой желудок; более того, оно вполне способно его опустошить. То, что Альберт проделывал с яйцами, вызывало желание чтобы они никогда не были снесены.
      – У вас не найдется немного мюсли? – спросила Сьюзан.
      – Это какой-то сорт сосисок? – подозрительно осведомился Альберт.
      – Это орехи и зерно.
      – Жир?
      – Нет, я думаю, жира в нем нет.
      – Как ты тогда собираешься это жарить?
      – Его не надо жарить.
      – И ты называешь это завтраком?
      – Необязательно зажаривать что-то, чтобы можно было съесть это на завтрак, – сказала Сьюзан. – Я хочу сказать – вот вы предложили овсянку, ее ведь вы не собираетесь жарить…
      – Кто сказал?
      – Ну тогда вареное яйцо?
      – А, в варении нет ничего хорошего. Оно не убивает всех микробов.
      – СВАРИ МНЕ ЯЙЦО, АЛЬБЕРТ.
      Пока отголоски метались по кухне, она пыталась понять, откуда прозвучал этот голос.
      Альбертов половник звякнул о плитки пола.
      – Пожалуйста, – добавила Сьюзан.
      – У тебя прорезался голос, – сообщил Альберт.
      – Не беспокойся о яйце, Альберт, – сказала Сьюзан. От этого голоса у нее заныли челюсти. Он напугал ее саму еще больше Альберта. В конце концов, это ее рот! – Я хочу домой!
      – Ты дома, – сказал Альберт.
      – В этом месте? Это не мой дом!
      – Да? А что написано на больших часах?
      – «Слишком Поздно».
      – Где ульи?
      – В саду.
      – Сколько в доме гравюр?
      – Семь… – Сьюзан плотно сжала зубы.
      – Видишь? Для какой-то части тебя это дом, – сказал Альберт.
      – Послушай… Альберт, – сказала Сьюзан, решив испробовать мягкое убеждение, поскольку оно срабатывало всегда. – Может быть есть кто-то… которому можно было бы поручить… но я ведь… не представляю собой ничего особенного… я хочу сказать…
      – Да? А откуда тогда лошадь тебя знает?
      – Да, но я нормальная девочка…
      – Нормальная девочка не получает набор «Моя Маленькая Бинки» на свой третий день рождения, – перебил Альберт. – Твой папаша вышвырнул его. Хозяин был очень расстроен. Он так старался.
      – Я хочу сказать, я самый заурядный ребенок!
      – Когда заурядный ребенок хочет поиграть на ксилофоне, он не просит дедушку задрать майку.
      – Я имею в виду, что не могу помочь! Это не моя вина! У нас не благотворительный базар!
      – Правда? – спросил Альберт. – А почему ты не объявишь об этом во всеуслышание? Будь я тобой, я бы вышел наружу и сказал вселенной, тут тебе не благотворительный базар! Клянусь, я бы сказал – мое сочувствие, что у тебя такие проблемы, но меня они не колышат!
      – Это сарказм! Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне! Ты всего лишь слуга!
      – Это так. Вот так ты должна вести себя. И на твоем месте я бы уже приступил к делу. Крыса поможет. Она заведует крысами, но принцип тот же.
      Сьюзан уселась с открытым ртом.
      – Я ухожу, – заявила она.
      – Я тебя не останавливаю.
      Сьюзан промчалась через заднюю дверь, огромное пространство внешней комнаты, мимо точильного камня во двор и оттуда в сад.
      – Ух, – сказала она.
      Если бы кто-нибудь сказал Сьюзан, что у Смерти есть дом, она бы назвала его безумцем или хуже того – дураком. Однако если бы все же она попыталась представить и нарисовать этот дом, то она воспльзовалась бы черным карандашом и изобразила бы высокий, зубчатый готический замок. Это было бы что-то такое… Неясных очертаний, мрачное, роковое… Летучие мыши, вылетая из тысяч бойниц, застили бы небо. Это было бы весьма впечатляющим зрелищем.
      Он никоим образом не был бы коттеджем, окруженным безвкусным садом. С ковриком «Добро пожаловать!» перед входом.
      Несокрушимые стены, которыми прежде был окружен рассудок Сьюзан, таяли как соль под влажным ветром и это приводило ее в ярость.
      Конечно, был дедушка Лезек на своей маленькой ферме, такой бедной, что тамошние воробьи выпрашивали пищу, преклонив колени. Милый старый весельчак, насколько она могла припомнить; немного робеющий, как она теперь понимала, особенно в присутствии ее отца. А мама рассказывала ей, что ее отец был…
      Сейчас, когда Сьюзан задумалась над этим, оказалось, что она не уверена, что именно рассказывала ей мама. Родители были весьма искусными в том, чтобы не сказать ничего, даже наговорив массу слов. Она тогда ушла с ощущением, что его просто нет поблизости. Теперь ей предлагали считать, что он никогда и не окажется поблизости.
      А бог… бог, наверное, где-то и был. Леди Одилия Жолоб в пятом классе все время хвасталась, что ее прапрапрабабушку соблазнил Слепой Ио, представ перед ней в виде вазы с маргаритками; видимо, она хотела сказать, что она прапрапрабогиня. Она говорила, что ее маме это очень помогало, когда надо было занять столик в ресторане. Вероятно, ближайшее родство со Смертью не дает таких преимуществ. Скорее всего, вам не позволят сесть и у туалета. Если все это просто сон, то можно было проснуться, ничего не теряя. Впрочем, она не верила, что это так. Таких снов не бывает.
      Путь уводил с конного двора, проходил мимо огорода и спускался в сад, где росли деревья с черными листьями. Глянцево-черные яблоки висели на них. Одной стороны тропинки стояли белые ульи. И она знала, что ей уже приходилось их видеть. И там была яблоня, разительно отличающаяся от других.
      Она остановилась и уставилась на нее, и воспоминания вливались в нее. Она помнила свою в жизнь в подробностях достаточных, чтобы осознать глупость этой идеи с точки зрения логики; и она стояла здесь, тревожно ожидая собственного решения. Привычные знания о мире утекали прочь. На смену им приходили новые.
      Теперь она поняла, чья она внучка.
 
      В «Залатанном Барабане» всегда отдавалось предпочтение, так скажем, традиционным развлечениям, таким как домино, дартс и Оглуши-Ограбь. Новый владелец решил перевести его разрядом повыше. Это было, кстати, единственным доступным направлением.
      Так здесь появилось Гадальное Устройство, чудовище, основанное на недавнем открытии Леонардо из Квирма и приводимое в действие тремя тоннами воды. Это была та еще идея.
      Капитан Моркоу (Городская Стража), чья открытая улыбка маскировала острый ум, незаметно подменил свиток с вопросами на свой, в котором спрашивалось: «Были ле вы окала Склада Алмазав Вортина в ноч на 15» или «Кто был Третий Чилавек кто бамбанул Биерхаггерову Винакурню на постледней не деле» и повязал троих посетителей, прежде чем они смогли сообразить, что к чему.
      Хозяин пообещал, что новый автомат появится со дня на день. Библиотекарь, один из завсегдатаев, в предвкушении копил пенни.
      В конце бара была небольшая сцена, и хозяин попробовал устраивать там стриптиз, но первое же представление оказалось последним. При виде сидящего в первом ряду орангутана с широкой невинной улыбкой на лице, с большим пакетом пенсовых монеток на коленях и большим бананом в руке бедные девушки разбежались. И еще одна развлекательная Гильдия внесла «Барабан» в черный список. Нового владельца звали Гибискус Данельм. Это была не его вина. Он действительно хотел превратить «Барабан», как он сам говорил, в прелестное местечко. Для начала он установил снаружи полостые зонтики.
      Хозяин смотрел вниз на Глода.
      – Вас только трое, что ли? – спросил он.
      – Да.
      – Когда я согласился на пять долларов, ты сказал, что у тебя бигбэнд.
      – Поздоровайся с хозяином, Лайас.
      – Что ж, на мой взгляд, у тебя действительно бигбэнд. Я полагаю, – продолжал он, – что надо сыграть несколько номеров, которые у всех на слуху, просто для создания приятной обстановки.
      – Обстановки… – повторил Имп, осматривая «Барабан». Он знал, что значит это слово. В этом месте обстановка отсутствовала. В этот ранний вечер в таверне сидели только трое или четверо посетителей. Они не обращали ни малейшего внимания на сцену.
      Стена за сценой несла ясно видимые следы энергичных действий. Имп рассматривал их, пока Лайас терпеливо нагромождал свои камни.
      – О, немного фруктов и тухлых яиц, – сказал Глод. – Люди порой бывают чуть-чуть буйными. Я бы не беспокоился на этот счет.
      – На этот счет я и не беспокоюсь.
      – А мне кажется – беспокоишься.
      – Вот тут зарубки от топоров, а здесь – отверстия от стрелл. Вот об этом я беспокоюсь. Гллод, мы ведь даже не репетировалли!
      – Ты ведь можешь играть на своей гитаре, так?
      – Предполлагаю, что да.
      Он попробовал на ней поиграть и обнаружил, что это несложно. Выяснилось, что сыграть на ней плохо – почти невозможно. Неважно, как ты касаешься струн – звук получается именно тот, который ты слышишь в душе. В сущности, это было именно тот инструмент, о котором мечтает каждый, начиная играть – инструмент, которому не надо учиться. Он помнил, как он первый раз взял в руки арфу и ударил по струнам, самонадеянно ожидая услышать сверкающие звуки, которые извлекали из нее старики, а вместо этого получил шум. Но это… это был инструмент его мечты.
      – Мы забацаем несколько известных всем вещей, – сказал гном. – «Волшебный посох», «Сорванный ревень» и прочие в том же духе. Людям нравятся песни, под которые можно хихикать.
      Имп оглядел бар, который начал потихоньку наполняться. Его внимание привлек крупный орангутан, который расположился прямо перед сценой с пакетом фруктов.
      – Гллод, какая-то обезьяна нас рассматривает.
      – Ну? – отзвался гном, разматывая сетку.
      – Но это же обезьяна!
      – Это Анк-Морпорк. Здесь еще и не такое бывает.
      Гном снял шлем и извлек что-то из него.
      – Зачем тебе эта авоська? – спросил Имп.
      – Фрукты. Хуже не будет. А если они станут швырять яйца, пытайся поймать их.
      Имп перекинул через плечо гитарный ремень. Он пытался растолковать гному, что к чему, но что он мог сказать – что ему слишком легко на ней играть?
      Он надеялся, что бог музыкантов существует.
      И он существовал. Их было много, по каждому почти на каждый стиль. Но единственным, кто наблюдал за Импом в эту ночь, был Рег, бог клубных музыкантов, который не мог уделить ему много внимания, поскольку был занят еще тремя выступлениями.
      – Готовы? – спросил Лайас, поднимая свои молотки.
      Остальные кивнули.
      – Сделаем им для начала «Волшебный посох», – сказал Глод. – Он хорош для раскачки.
      – Идет, – согласился тролль. Он дал счет по пальцам.
      – Раз, два, раз-два-много!
      Первое яблоко прилетело через семь секунд. Его поймал Глод, который не терял бдительности. Зато первый банан был закручен так ловко, что угодил ему в ухо.
      – Играем, играем, – прошипел он.
      Имп повиновался, уклоняясь от очереди апельсинов. Прямо перед ним обезьяна раскрыла свой пакет и извлекла из него большущую дыню.
      – Ты не видишь, никто не собирается кинуть грушу? – спросил Глод, переводя дыхание. – Я люблю груши.
      – Я вижу челловека, который собирается метнуть топор!
      – Дорогой на вид?
      Стрела, вибрируя, вонзилась в стену рядом с головой тролля.
 
      Было три часа утра. Сержант Колон и капрал Шноббс пришли к выводу, что если кто и собирается вторгнутся в Анк-Морпорк, то прямо сейчас он этого делать не будет. А кроме того, в участке ждал замечательный камин.
      – Мы могли бы оставить тут записку, – сказал Шноббс, дыша на пальцы. – Приходите завтра, в таком духе.
      Он поднял глаза. Одинокая лошадь показалась в воротах. Белая лошадь с мрачным, закутанным в черное всадником.
      Не прозвучало никаких возгласов типа «Стой, кто идет!». Ночные Стражники ходят по улицам в странное время и приучились видеть вещи, вообще-то невидимые смертным.
      Сержант Колон со всем уважением коснулся шлема.
      – Добрый вечер, Ваша Светлость, – сказал он.
      – Э-Э… ДОБРЫЙ ВЕЧЕР.
      Стражники провожали лошадь взглядами, пока она не скрылась из виду.
      – Конец какому-то козлу, – заметил сержант Колон.
      – Ты должен согласится, он очень предан своему делу, – сказал Шнобби. – Трудится без перерыва. Всегда готов выкроить время для людей.
      – Угу.
      Стражники уставились в бархатную тьму.
      Что-то тут не то, подумал сержант Колон.
      – Как его первое имя? – спросил Шнобби.
      Они еще немного поглазели в темноту. Затем сержант Колон, который еще не был готов приступить к этому делу вплотную, спросил:
      – Что ты имеешь в виду – как его первое имя?
      – Как его первое имя?
      – Он Смерть, – ответил сержант. – Смерть. Это его и первое, и второе, и среднее имя. Я хочу сказать… Слушай, что ты имел в виду? Ты имел в виду, скажем… Кэт Смерть?
      – Ну, а почему нет?
      – Он просто Смерть и все, разве не так?
      – Нет, это его профессия. А как его зовут друзья?
      – Что ты имеешь в виду – друзья?
      – Ладно, ладно. Можно подумать…
      – Пойдем-ка глотнем горячего рома.
      – Я думаю, он выглядит, как Леонардо.
      Сержант Колон припомнил голос. Точно. Только на секунду…
      – Должно быть, я старею, – сказал он. – На секунду мне показалось, что они могли бы звать его Сьюзан.
 
      – Я думаю, они меня разглядели, – прошептала Сьюзан, когда лошадь повернула за угол.
      Смерть Крыс высунулся у нее из кармана.
      – ПИСК.
      – Боюсь, нам понадобится тот ворон, – сказала Сьюзан. – То есть… Мне кажется, вообще я понимаю тебя, просто не могу понять, что ты говоришь.
      Бинки остановилась у большого здания, стоящего чуть в стороне от дороги. Это была претенциозная резиденция со множеством архитектурных излишеств, которые указывали на его происхождение: такого рода дома строят себе богатые торговцы, когда остепеняются и начинают думать, куда им деть награбленное.
      – Мне все это не нравится, – сказала Сьюзан. – Я, наверное, не справлюсь с работой. Я человеческое существо. Я хожу в туалет и так далее. Я не могу просто так входить к людям в дома и убивать их.
      – ПИСК.
      – Ну хорошо, не убивать. Но это не назовешь хорошими манерами, как ни посмотри.
      Табличка на дверях гласила: «Коммивояжеры – с черного входа»
      – Считаюсь ли я…
      – ПИСК!
      В нормальной обстановке Сьюзан и не подумала бы спрашивать. Она привыкла думать о себе, как об особе, входящей в жизнь с парадного входа.
      Смерть Крыс юркнул по дорожке и проскочил сквозь дверь.
      – Подожди! Я не смогу…
      Сьюзан посмотрела на дверь. Она сможет. Конечно, она сможет. Знание этого выкристаллизовалось у нее перед глазами. В конце концов, это просто дерево. Оно гнило несколько сотен лет. С точки зрения бесконечности оно даже не вполне существует. В целом, принимая во внимание возраст Множественной Вселенной, никаких вещей вообще нет.
      Сьюзан шагнула вперед. Тяжеленная дубовая дверь оказала ей такое сопротивление, какое оказала бы тень.
 
      Печальные домочадцы сгрудились у постели, где, почти невидимый среди подушек, лежал морщинистый старик. В ногах у него, равнодушный к раздающимся вокруг причитаниям, разлегся большущий, жирный, рыжий кот.
      – ПИСК.
      Сьюзан взглянула на часы. Последние песчинки убегали из верхней колбы.
      Смерть Крыс с преувеличенной осторожностью подкрался к спящему коту сзади и отвесил ему здоровенного пинка. Животное подскочило, развернулось и, прижав в ужасе уши, шмыгнуло под одеяло.
      Смерть Крыс разразился хихиканьем:
      – СНИХ-СНИХ-СНИХ.
      Один из плакальщиков, узколицый мужчина, поднял глаза и присмотрелся к спящему.
      – Все кончено, – сказал он. – Он покинул нас.
      – Я уж думала, что мы пробудем тут весь день, – отозвалась женщина, стоящая рядом с ним. – Видели вы, как метнулся этот несчастный старый кот? Животные могли бы многое рассказать. У них есть это шестое чувство.
      – СНИХ-СНИХ-СНИХ.
      – Ну, давай же! Я знаю, что ты где-то тут, – сказал труп, садясь в постели.
      Сьюзан была знакома с концепцией привидений. Однако она не ожидала, что они выглядят вот так. То, что ей представлялось, было неким бледным прозрачным наброском в воздухе в сравнении со стариком, сидящим в постели. Он выглядел достаточно осязаемым, но испускал неяркое голубое сияние.
      – Сто семь лет, а? – проскрипел он. – Я думал, ты тут уже пританцовываешь от нетерпения. Ну и где ты?
      – Э-э-э… ЗДЕСЬ, – сказала Сьюзан.
      – Женщина, а? – сказал старик. – Ну-ка, ну-ка, ну-ка…
      Он сполз с кровати, колыхая радужной ночной рубашкой, и вдруг резко остановился, как будто размотав цепь до конца. Так оно более или менее и было – тонкая полоска голубого света все еще привязывала его к прежнему обиталищу.
      Смерть Крыс прыгал на подушках, совершая рубящие движения косой.
      – Ох, простите, – сказала Сьюзан и взмахнула своей. Голубая нить лопнула, издав тонкий хрустальный стон рвущейся струны.
      Вокруг них, а иногда сквозь них ходили скорбящие. Скорбь, казалось, утихла, старик уже умер. Узколиций рылся под матрасом.
      – Ты глянь на них, – сказал старик язвительно. – Бедный старый дедушка, хлюп, хлюп, безвременно скончался, мы никогда его не забудем, куда старый козел дел завещание? Это мой младший сын. Если можно назвать сыном открытки на Быкоявление. Видишь, его жена? Улыбка как волна в бадье с помоями. И она еще не самая худшая из них. Родственники? Можешь заняться ими. Только я отойду от греха подальше.
      Пара родственников полезли под кровать. Раздался забавный звон фарфора. Старик выделывал антраша у них за спиной, размахивая руками.
      – Никаких шансов! – ликовал он. – Хе-хе! Оно в кошачьей корзине! Я оставил все свои деньги коту!
      Сьюзан оглянулась. Кот с тревогой наблюдал за ней из-под умывальника.
      Она чувствовала, что от нее ждут какой-то реакции.
      – Это было очень… любезно с вашей стороны, – сказала она.
      – А! Блохастая тварь! Тринадцать лет спать, оправляться и ждать следующей кормежки! Не наберется и получаса моциона за всю его жирную жизнь! Ну ничего. Это только до тех пор, пока они не найдут завещание. Тогда он станет самым богатым и самым быстрым котом в мире…
      Голос затих. Его владелец истаял.
      – Какой отвратительный старик, – сказала Сьюзан. Она посмотрела вниз, на Смерть Крыс, который пытался строить рожи коту.
      – Что с ним будет?
      – ПИСК.
      – О.
      Бывший скорбящий вывалил содержимое выдвижного ящика на пол. Кот начал трястись. Сьюзан вышла вон сквозь стену.
 
      Облака бурлили позади Бинки как кильватерная струя.
      – Что ж, это был не так плохо. Я хочу сказать – никакой крови и тому подобного. И он был очень старый и не очень милый.
      – Значит, все в порядке, не так ли? – спросил ворон, усаживаясь к ней на плечо.
      – Что ты здесь делаешь?
      – Крысиный Смерть как-то сказал, что мне надо бы расти над собой. Я получил назначение.
      – ПИСК.
      Смерть Крыс высунул нос из седельной сумы.
      – Разве мы извозчики? – спросила Сьюзан холодно.
      Смерть Крыс пожал плечами и сунул ей в руку жизнеизмеритель.
      Сьюзан прочитала выгравированное на стекле имя.
      – Вольф Вольфссонссонссонссон? Звучит слегка по-пупземельски.
      – ПИСК.
      Смерть Крыс вскарабкался по лошадиной гриве и устроился на посту между ушей Бинки. Его крохотный плащ полоскался на ветру.
      Бинки прошла легким галопом низко над полем битвы. Здесь шла не большая война, а простая межплеменная заварушка. Здесь не было ясно различимых армий; воины казались двумя группами индивидуумов, некоторые верхами, которые более или менее случайно оказались по разные стороны баррикад. Все были одеты в одинаковые меха и волнующие кожаные причиндалы, так что Сьюзан пришла в полное недоумение, как они отличают врага от друга. Казалось, люди просто орут и как попало размахивают огромными мечами и секирами. С другой стороны, всякий, в кого тебе удалось попасть, мгновенно становился твоим врагом, так что, видимо, все выяснялось прямо по ходу дела. Суть же была в том, что совершались героические подвиги неслыханной глупости и умирали люди.
      – ПИСК.
      Смерть Крыс настойчиво указывал вниз.
      – Лошадка… спускайся.
      Бинки приземлилась на невысоком бугре.
      – Э-э-э… правильно.
      Сьюзан извлекла косу из ножен. Лезвие ожило.
      Обнаружить души погибших оказалось нетрудно. Рука об руку, спотыкаясь и хохоча, брели в ее сторону союзники и недавние противники.
      Сьюзан спешилась. И сосредоточилась.
      – Э-э-э… – сказала она. – ЕСТЬ ЗДЕСЬ КТО-НИБУДЬ, КОГО УБИЛИ И ЧЬЕ ИМЯ ВОЛЬФ?
      За ее спиной Смерть Крыс обхватил голову лапами.
      – Эй. АЛЛО…
      Никто не обратил на нее никакого внимания. Воины маршем проходили мимо. Они строились в линию на краю поля и, казалось, ожидали чего-то.
      От нее не требовалось… обрабатывать… их всех. Альберт пытался объяснить, но она и без него все вспомнила. В ее компетенции находились немногие, определяемые временными расчетами и исторической значимостью; это означало, что все остальные приходили и уходили случайно. Все, что от нее требовалось, это проследить за тем, чтобы главные импульсы произошли.
      – Тебе надо быть понастойчивей, – заявил ворон, усевшись на камень. – Проблема всех работающих женщин – недостаток настойчивости.
      – Ты зачем сюда явился? – спросила Сьюзан.
      – Это ведь поле битвы, не так ли? – терпеливо объяснил ворон. – По окончанию непременно объявляются вороны. Его глаза с независимым приводом вращались в глазницах. – Невзирая на падаль, как ты можешь заметить.
      – Ты хочешь сказать – их всех съедят?
      – Часть дивных тайн природы, – сказал ворон.
      – Это ужасно, – сказала Сьюзан. Черные птицы кружили повсюду в небесах.
      – Не слишком, – возразил ворон. – Лошадки для скачек, можно сказать.
      Одна из сторон, если можно их так назвать, спешно покидала поле битвы, преследуемая противником. Птицы принялись рассаживаться на том, что являлось, как с ужасом осознала Сьюзан, их ранним завтраком.
      – Ты бы лучше пошла и поглядела, где там твой парень, – посоветовал ворон. – В противном случае он рискует пропустить поездку.