– ПИСК?
      Убедившись, что оно привлекло внимание Сьюзан, создание извлекло маленькие песочные часы на серебряной цепочке и настоятельно указало на них. Вопреки всем рациональным соображениям, Сьюзан наклонилась и подставила ладонь. Существо вскарабкалось на нее – ноги у него были как шпильки – и выжидательно уставилось на нее. Сьюзан подняла его на уровень глаз. Все в порядке, это, вероятно, просто плод ее воображения. Ей следует отнестись к этому серьезно.
      – Я надеюсь, ты не будешь говорить ничего вроде «О, мои лапки и усики!», не так ли? – спросила она тихо. – Потому что если ты это скажешь, я пойду и сброшу тебя в уборную.
      Крыса помотала черепом.
      – А ты настоящая?
      – ПИСК. ПИСКПИСКПИСКПИСК…
      – Послушай, я не понимаю, – сказала Сьюзан терпеливо. – Я не говорю по-грызуньи. Из современных языков у нас только клатчский и я знаю, как сказать «Верблюд мой тетушки пропал в миражах». И если ты воображаемый, то попытайся стать более… привлекательным.
      Скелет, даже такой маленький, трудно назвать привлекательным объектом, даже если он выражает сочувствие и улыбается. Однако ей казалось… нет, она вспомнила… память подсказала ей, что этот не только реален, но и на ее стороне. Это была непривычно. Ее сторону обыкновенно принимала только она сама.
      Крыса напоследок глянула на Сьюзан, а потом, в одно движение, схватила маленькую косу зубами, сиганула с ладони на пол и поспешила прочь, лавирую между парт.
      – И ничего не сказал про лапки и усики, – заметила Сьюзан. – Неправильный какой-то, в любом случае.
      Крысиный скелет шагнул в стену.
      Сьюзан вернулась к книге и яростно проштудировала Парадок Делимости Ноксиуса, который доказывал невозможность падения бревна.
 
      Они репетировали всю ночь в необычайно аккуратных меблированных комнатах Глода, которые располагались за кожевенной фабрикой на Дороге Федры и были надежно укрыты от любопытных ушей Гильдии Музыкантов. Комнаты были весело раскрашены, отдраены и сияли чистотой. Вам не найти тараканов, крыс или каких угодно паразитов в гномьем жилище. Во всяком случае, если у хозяев есть сковородка.
      Имп и Глод сидели и смотрели, как тролль Лайас молотит по своим камням.
      – Ну, что скажете? – спросил тот, закончив.
      – Это все, что ты можешь? – осведомился Имп наконец.
      – Это же камни, – пояснил тролль терпеливо. – Все, что ты можешь из них извлечь – боп, боп, боп.
      – Хмм. Могу я попробовать? – спросил Глод.
      Он уселся перед россыпью камней и какое-то время внимательно их рассматривал. Затем он переложил некоторые из них, достал пару молотков из ящика с инструментами и постучал ими на пробу.
      – А теперь давайте посмотрим… – сказал он.
      Бамбам бамБАМ.
      Струны гитары рядом с Импом загудели.
      – Без Майки, – сказал Глод.
      – Что? – спросил Имп.
      – Просто маленькая музыкальная бессмыслица, – сказал Глод. – Как «Стрижка и бритье, два пенса».
      – Прошу прощения?
      Бам бам а бамбам, бамБАМ.
      – Два пенса – неплохая плата за стрижку и бритье, – заявил Лайас.
      Имп испытывал к камням сложные чувства. Ударные тоже не приветствовались в Лламедосе. Барды говорили, что кто угодно сможет колошматить палками по камням и выдолбленным бревнам. Это не музыка. А кроме того – тут они понижали голоса – в этом есть что-то животное.
      Гитара загудела. Она как будто подхватывала звук.
      У Импа вдруг возникло ощущение, что с ударными можно сделать много интересного.
      – Можно мне попробовать? – спросил он.
      Он взял молотки. Гитара издала несколько едва ощутимых звуков.
      Сорок пять секунд спустя он опустил молотки. Эхо смолкло.
      – А зачем ты треснул меня по шлему в самом конце? – осторожно поинтересовался Глод.
      – Извини, – сказал Имп. – Я немного отвлекся. Мне показалось, что ты – тарелка.
      – Это… необычно… – сказал тролль.
      – Музыка… в камнях, – сказал Имп. – Ты просто доллжен помочь ей выйти наружу. Музыка вообще содержится во всем, надо только знать, как искать.
      – Можно мне попробовать этот рифф? – спросил тролль. Он взял молотки и прошаркал на свое место среди камней.
      А бам боп а ри боп а бим бам бум.
      – Что ты с ними сделал? – спросил он. – Они зазвучали… неистово.
      – Неплохо звучит, – сказал Глод. – Очень даже неплохо.
      Этой ночью Имп спал, заклинившись между крошечной кроваткой гнома и громоздящимся Лайасом. Он улегся и вскоре захрапел. Струны гитары рядом с ним сладко пели. Убаюканный этими почти неслышными звуками, он совершенно забыл об арфе.
 
      Сьюзан проснулась. Кто-то дергал ее за ухо. Она открыла глаза.
      – ПИСК?
      – О, нет…
      Она села в постели. Остальные девочки спали. Окно было распахнуто, поскольку в школе приветствовался свежий воздух. Он был доступен в любых количествах и совершенно бесплатно.
      Крысиный скелет заскочил на подоконник и, убедившись, что она наблюдает за ним, спрыгнул в ночь.
      Насколько Сьюзан могла понять, мир предлагал ей два варианта, на выбор. Она могла остаться в постели или последовать за крысой. Что было бы, безусловно, исключительно глупым поступком. Слащавые персонажи книжек часто поступают именно так и заканчивают в каком-то идиотском мире, населенном гоблинами и говорящими животными с задержками в развитии. И это, как правило, такие слабые, плаксивые девочки. Они позволяют проделывать с собой что угодно, не придпринимая ни малейшей попытки дать отпор. Они просто плывут по течению, произнося фразы типа «Господи храни», в то время как любое разумное человеческое существо быстро организовало бы все как надо.
      Тем не менее, когда обо всем этом думаешь в таком вот разрезе, оно представляется довольно соблазнительным. О мире сделано слишком много поверхностных суждений. Сьюзан всегда говорила себе, что задача таких людей, как она (если такие, конечно, существуют) – привести все в порядок. Натягивая платье и перелезая через подоконник, она до последнего момента была уверена, что сейчас вернется в постель.
      Крыса тонкой тенью скользила через залитый лунным светом газон. Сьюзан бросилась за ней. Та привела ее к конюшням, где и растворилась в тени. Через некоторое время, в течение которого Сьюзан слегка мерзла и в гораздо большей степени ощущала себя идиоткой, крыса вернулась, таща предмет гораздо больший ее самой. Он походил на сверток старого тряпья. Затем крысиный скелет отошел на несколько шагов, разбежался и дал свертку хорошего пинка.
      – Ну ладно, ладно!
      Сверток открыл глаз, который принялся дико вращаться, пока не сфокусировался на Сьюзан.
      – Я предупреждаю тебя, – сказал сверток. – Я не произношу слов на Н.
      – Извините? – сказала Сьюзан.
      Сверток разернулся, поднялся, шатаясь, на ноги и расправил неопрятные крылья. Крыса перестала его пинать.
      – Я же ворон, так? – сообщил он. – Одна из немногих говорящих птиц. Первое, что люди говорят, это – о, ты же ворон, давай, скажи то слово на Н… Если бы я получал пенни за каждый раз, я бы…
      – ПИСК.
      – Ну ладно, ладно, – ворон взъерошил перья. – Вот эта штука – это Смерть Крыс. Заметила у него косу, клобук, да? Смерть Крыс. Очень важная персона в крысином мире.
      Смерть Крыс отвесил поклон.
      – Проводит много времени под амбарами и везде, где люди рассыпают отруби со стрихнином, – сказал ворон. – Очень добросовестный.
      – ПИСК.
      – Ну хорошо. А что ему надо от меня? – спросила Сьюзан. – Я-то ведь не крыса.
      – Весьма проницательное замечание, – сказал ворон. – Слушай, я ведь не напрашивался. Вот только что дремал на своем черепе, а в следующую минуту он хватает меня за ногу… Быть вороном, как я это называю… Я ведь настоящая оккультная птица…
      – Прошу прощения, – сказала Сьюзан. – Я знаю, что это такой сон, но все же хочется в нем разобраться. Ты сказал… дремал на своем черепе?
      – О, ну конечно не мой собственный череп! – сказал ворон. – Кого-то другого.
      – Чей же?
      Глаза ворона дико завращались. Он никак не мог управиться с ними, так чтобы они смотрели в одну точку. Сьюзан с трудом подавила желание повращаться вместе с ними.
      – Слушай, откуда мне знать? Он попал ко мне без наклейки, – сказал он. – Просто череп и все. Послушай… Я работаю с волшебником, так? Внизу, в городе. Сижу целый день на этом черепе и говорю людям «карр».
      – Зачем?
      – Затем что ворон, сидящий на черепе и говорящий «карр» – это значительная часть волшебнического modus operandi, так же как здоровенные капающие канделябры и древнее чучело крокодила, свисающее с потолка. Разве ты этого не знала? Я полагал, что об этом знает всякий, кто знает все обо всем. Затем, что настоящий волшебник может обойтись даже без зеленого бурлящего варева в бутылках, но без ворона, который сидит на черепе и говорит «карр»…
      – ПИСК.
      – Послушай, ты собираешься вести диалог с людьми, – сказал ворон устало. Один глаз он направил на Сьюзан. – Он не отличается утонченным умом, вот этот вот. Крысы не склонны пускаться в философские рассуждения после смерти. Так или иначе, а я единственое говорящее существо в окрестностях, которое он знает.
      – Люди говорящие, – сказала Сьюзан.
      – О, это так, – сказал ворон. – Но ключевое свойство людей – ты можешь назвать это решающей особенностью – состоит в том, что они не склонны вскакивать среди ночи только потому, что крысиному скелету срочно понадобился переводчик. Кроме того, люди его вообще не видят.
      – Я его вижу, – заметила Сьюзан.
      – Ах! Я уверен, чты ты уже постигла всю соль этого дела, уловила самую его суть, – сказал ворон. – Проникла в сокровенные глубины, можно сказать.
      – Послушай, – сказала Сьюзан. – Я бы хотела, чтоб ты знал – я не верю в то, что все это вообще происходит. Я не верю, что здесь есть Смерть Крыс с косой и в клобуке.
      – Он стоит прямо перед тобой.
      – Это еще не повод в него верить.
      – Я могу заметить, что ты получила действительно первоклассное образование, – сказал ворон кисло.
      Сьюзан пригляделась к Смерти Крыс. В глубине его глазниц тлел голубой огонь.
      – ПИСК.
      – Суть дела в том, – сказал ворон, – что он опять исчез… Твой… дед.
      – Дедушка Лезек? Как он мог опять исчезнуть? Он же умер!
      – Твой… э-э… другой дед… – объяснил ворон.
      – У меня никогда не…
      Из самой глубины ее сознание начали проявляться картины… Что-то, связанное лошадью… и еще комната, наполненная шепотами… и ванна, которая казалось встроенной во что-то. И пшеничные поля.
      – Вот что получается, когда люди дают своим детям образование, – заметил ворон. – Вместо того, чтобы просто рассказать им обо всем.
      – Я думала, что другой мой дедушка тоже был… мертвый, – сказала Сьюзан.
      – ПИСК.
      – Крыса говорит, что ты должна отправиться с ней. Это очень важно.
      Образ мисс Буттс, подобный Валькирии, возник перед Сьюзан. Это уж полная глупость.
      – О, нет… Сейчас уже, должно быть, за полночь. А у нас завтра экзамен по географии.
      Ворон от изумления раскрыл клюв.
      – Да ты просто не могла такого сказать, – заявил он.
      – Ты на самом деле ожидаешь, что я буду выслушивать указания от… костяной крысы и говорящего ворона? Я ухожу!
      – Нет, ты не уйдешь, – сказал ворон. – Потому что если ты уйдешь сейчас, тебе никогда не понять сути вещей. Ты просто получишь образование.
      – У меня нет времени! – завопила Сьюзан.
      – А, время, – сказал ворон. – Время – это в основном привычка. Время – не фундаментальное свойство мира для тебя.
      – Как…
      – А, ты хочешь разобраться в этом, да? Хочешь?
      – ПИСК.
      Ворон взволнованно запрыгал.
      – Давай я скажу ей? Можно мне сказать? – запричитал он.
      Он навел оба глаза на Сьюзан.
      – Твой дедушка… это… твой дедушка – …смы смы смы СМЫ… СМЕ…
      – ПИСК!
      – Она же все равно об этом узнает рано или поздно! – воскликнул ворон.
      – Смешной? Мой дедушка смешной? – спросила Сьюзан. – И вы притащили меня сюда посреди ночи, чтобы поговорить на тему юмора?
      – Я не сказал – смешной, я говорил, что твой дедушка… сми сми сми СМЕ… С…
      – ПИСК!
      – Ну хорошо! Делайте, что хотите!
      Сьюзан бросилась назад, оставив их препираться. Она подобрала полы ночной рубашки и побежала прочь со двора и дальше, через сырые газоны. Окно было по прежнему открыто. Ей удалось, вскарабкавшись на подоконник нижнего этажа, схватиться за раму, подтянутся и проникнуть в спальню. Она бросилась в постель и с головой залезла под одеяло…
      Чуть погодя она подумала, что ее реакция была не слишком-то умной. Однако, так или иначе, переиграть не было возможности.
      Она заснула и видела во сне лошадей, кареты и часы без стрелок.
 
      – Тебе не кажется, что мы могли провернуть это дело получше?
      – ПИСК? «Смы смы смы СМЫ» ПИСК?
      – А ты ожидал, что я просто возьму и брякну: «Твой дедушка Смерть»? Вот так вот, да? У тебя нет чувства уместности. Людям нужен драматизм.
      – ПИСК, – указал Смерть Крыс.
      – Крысы – это другое дело.
      – ПИСК.
      – Полагаю, можно смело утверждать, что сейчас ночь, – заметил ворон. – Как ты знаешь, вороны не вполне ночные птицы. – Он поскреб клюв лапой. – Занимаешься ли ты только крысами, или же мыши, хомяки, ласки и прочие в этом духе также в твоей компетенции?
      – ПИСК.
      – Белки? Как насчет белок?
      – ПИСК.
      – Подумать только! Никогда этого не знал. Смерть Белок в том числе? Поразительно, как тебе удается поймать их в этих их крутящихся колесах?
      – ПИСК.
      – Только представьте себе!
 
      Есть дневные люди и ночные твари. При этом важно помнить, что ночные твари – это не просто дневные люди, которые задержались допоздна, поскольку решили, что от этого они будут выглядеть круче и интереснее. Для разделения потребуется гораздо больше, чем простое скрещение обильного макияжа со скверным цветом лица. Наследствнность может помочь, конечно же.
      Ворон вырос на постоянно осыпающейся, увитой плющом Башне Искусств, которая высится над Незримым Университетом в далеком Анк-Морпорке. Вороны умны от природы, а утечки магии, которая имеет свойство подчеркивать некоторые вещи, доделали остальное.
      У него не было имени. Как правило, животные этим не заморачиваются. Волшебник, который думал, что ворон принадлежит ему, называл его Сказал. Но только потому, что он не обладал чувством юмора и, как и большинство людей, лишенных чувства юмора, гордился своим чувством юмора, которого на самом деле у него не было. Ворон подлетел к дому волшебника, скользнул в открытое окно и занял свое место на черепе.
      – Бедный ребенок, – сказал он.
      – Уж такова твоя доля, – ответил череп.
      – Я не упрекаю ее за попытки стать нормальной. Принимая во внимание…
      – Именно, – согласился череп. – Доходишь до этого, когда становишься головой.
      Хозяин зернохранилища в Анк-Морпорке пошел на широкое применение самых суровых мер. Смерть Крыс слышал далекое тявканье терьеров. Ожидалась чертовски напряженная ночь. Было бы очень сложно описать процесс мышления Смерти Крыс, или хотя бы питать уверенность, что он у него есть. Он чувствовал, что зря впутал в это дело ворона, но ведь людям нужна чертова прорва слов.
      Крысы не заглядывают далеко вперед, разве что в самых общих чертах. В самых же общих чертах он был очень, очень обеспокоен. Он не учел образование.
 
      Следующее утро прошло для Сьюзан безо всяких проявлений потустороннего. География включала в себя флору Равнины Сто , главные статьи экспорта Равнины Сто и фауну Равнины Сто . Вы ухаватываете общий знаменатель, а дальше все просто. Девочки раскрашивали карты, используя массу зеленого. На обед были «Мертвецкие Пальчики» и пудинг «Глазные Яблоки», которые служили здоровой подпиткой для следующего занятия – Спорта.
      Это была вотчина Железной Лили, которая, по слухам, брилась и поднимала тяжести зубами и чьи громовые крики ободрения противоречили природе: «Покажите, что у вас есть яйца, вы, стадо вялого бабья!»
      Во время послеобеденных игр мисс Буттс и мисс Делкросс держали окна закрытыми. Мисс Буттс яростно читала логику, а мисс Делкросс, облаченная в тогу собственного изобретения, занималась ритмической гимнастикой.
      Сьюзан удивляла всех успехами в спорте. Точнее, в некоторых видах спорта. Хоккей, лакросс и лапта, например. В общем, любая игра, в которой ей в руки вкладывали палку того или иного типа и предлагали ею махать. Сьюзан предваряла удар таким оценивающим взглядом, что любого вратаря тут же оставляла надежда на его щитки и он бросался навзничь, а мяч, гудя, проносился над ним на уровне пояса.
      И с точки зрения Сьюзан, только проявлением человеческой глупости был тот факт, что ее никогда не брали в команду, несмотря на то что она явно была одним из лучших игроков школы. Даже прыщавых толстух брали охотнее, чем ее. Это было обескураживающе бессмысленно и приводило ее в ярость.
      Она пыталась объяснять другим девочкам, как она хороша, демонстрировала свой уровень и указывала, как это глупо – не брать ее в команду. По каким-то совершенно невозможным причинам это не производило никакого эффекта.
      Поэтому сегодня она отправилась вместо занятий на официальную прогулку. Это была приемлимая альтернатива, предусматривающая, что девочки будут гулять группами. Как правило, они отправлялись в город и покупали сушеную рыбу и чипсы в одном из вонючих магазинчиков на Аллее Трех Роз; мисс Буттс считала пищу такого рода исключительно нездоровой и поэтому ее покупали при первой же возможности.
      Девочки гуляли группами по трое и больше. Согласно предположительному опыту мисс Буттс, опасности не угрожали подразделениям, состоящим из более чем двух человек.
      Так или иначе, но Опасностям было бы крайне неприятно произойти с любой группой, в состав которой входили принцесса Жадеита и Глория дочь Сога. Владелицы школы с беспокойством относились к возможности приема в школу тролля, но приветствовали украшение списка учеников особами королевской крови, а отец Жадеиты был королем целой горы. А кроме того – как заметила мисс Буттс в беседе с мисс Делкросс – наш долг поддерживать их в стремлении стать настоящими людьми, а король действительно весьма очарователен, он уверял меня, что уже и не помнит, когда в последний раз кого-то ел. У Жадеиты было плохое зрение, кстати защищавшее ее от солнечного света, и вязаная кольчуга ручной работы.
      Глория, в свою очередь, была изгнана из спорта за ее склонность на угрожающий манер использовать свой топор. Мисс Буттс намекала, что топор – не слишком-то девичье оружие, даже если девушка – гном, но Глория объяснила, что этот топор перешел к ней от бабушки, которая владела им всю жизнь и чистила его каждую субботу, даже если ни разу не воспользовалась им за всю прошедшую неделю. В том, как она сжимала его, было нечто такое, что даже мисс Буттс предпочла сдаться. Демонстрирую добрую волю, Глория отказалась от своего железного шлема и – поскольку в Уставе Школы не содержалось никаких правил относительно бритья бород – обязалась заплетать свою бороду в косу и выкрасить ее в школьные цвета.
      Сьюзан чувствовала себе до странности уютно в их компании, чем заслужила осторожную похвалу мисс Буттс. Очень мило с ее стороны проявлять такое дружелюбие, сказала та. Сьюзан была удивлена. Слово «дружелюбие» еще никогда не употреблялось в отношении ее.
      Все три плелись с игрового поля по прибрежной дороге.
      – Не понимаю я спорт, – сказала Глория, глядя на стаю пыхтящих девушек, носящихся по полю.
      – Это такая троллья игра, – объяснила Жадеита. – Называется «ааргруха».
      – Как в нее играют? – спросила Сьюзан.
      – Э-э-э… Ну, ты отрываешь у человека голову и пинаешь ее специальным ботинком из обсидиана, пока не попадешь в цель или пока она не развалится. Конечно, в нее уже не играют, – добавила она быстро.
      – Полагаю, что нет, – сказала Сьюзан.
      – Разучились делать такие ботинки, я думаю, – сказала Глория.
      – Я подозреваю, что если бы в нее играли сейчас, то кто-нибудь вроде Железной Лили бегал бы вдоль боковой и орал: «Покажите, что у вас есть голова, бабье стадо!».
      Некоторое время они шли в молчании.
      – Я думаю, – осторожно заметила Глория, – что, вероятно, она бы не стала.
      – Я хотела спросить, – сказала Сьюзан. – Вы не замечали в последнее время ничего странного?
      – Чего странного? – спросила Глория.
      – Ну… например, крыс, – сказала Сьюзан.
      – Вообще не видела крыс здесь, в школе, – сказала Глория. – Мне как-то не везло.
      – Я имею в виду… Странных крыс, – пояснила Сьюзан.
      Девушки поравнялись с конюшнями. Они служили домом двум лошадям, которые возили школьную карету, и временным пристанищем нескольким другим лошадям, принадлежащим девочкам, которых не смогли с ними разлучить. В школе была категория девочек, которых даже под угрозой ножа невозможно было заставить вымыть спальню, но которые яростно отстаивали привилегию сгребать в конюшне навоз. Это было священнодействие, совершенно непонятное Сьюзан. Она ничего не имела против лошадей, но не понимала этой возни с трензелями, уздечками и щетками. А так же зачем их надо измерять «ладонями», когда для этого дела существуют прекрасно понятные всем дюймы. Наблюдая за девушками в бриджах, суетящихся вокруг конюшни, она подумала, что это оттого, что они не могут разобраться с таким сложным механизмом, как линейка.
      – Ну хорошо, – сказала она. – А как насчет воронов?
      Кто-то заржал ей прямо в ухо.
      Она повернулась.
      Белая лошадь стояла посреди двора, похожая на скверный спецэффект. Она была слишком яркой. Она сияла. Она казалась единственным реальным существом в мире серых форм. По сравнению с клубнеобразными пони, обыкновенно занимавшими денники, она была гигантской.
      Парочка бриджевых девушек суетились около нее. Сьюзан узнала Кассандру Фокс и леди Сару Благодарную, почти идентичных в своей любви к любому четвероногому, которое умеет ржать и в презрении ко всем остальным, в явной способности смотреть на мир зубами и виртуозному умению употреблять как минимум четыре гласных в слове «о».
      Белая лошадь нежно заржала, обращаясь к Сьюзан, и принялась обнюхивать ее руку.
      «Ты – Бинки, – подумала Сьюзан. – Я тебя знаю. Я на тебе ездила. Ты – моя. Я думаю…»
      – Я сказала, – сказала леди Сара. – Кому оуна принадлежит?
      Сьюзан оглянулась.
      – Что? Мне? – спросила она. – Да. Я предполагаю, что мне.
      – Оуаэ? Оуна стоуаяла в деннике сразу за Брауни. Я и не знала, чтоуаэо у тебя есть здесь лоуашадь. Ты должна была получить разрешение мисс Буттс, ты знаешь оуб этом?
      – Мне подарил ее, – сказала Сьюзан. – Подарил… кто-то.
      Бегемот воспоминания зашевелился в мутной воде сознания. Она удивилась, почему она это сказала. Она годами не думала о своем дедушке. До вчерашней ночи. Я помню его конюшню. Такую огромную, что не видно стен. И меня один раз катали на тебе. Кто-то держал меня, чтобы я не упала. Но ведь с этой лошади вообще невозможно упасть, если она того не захочет.
      – Оуеа. Я не знала, что ты ездишь верхоум.
      – Я… привыкла…
      – За тоу, чтоубы держать лоушадь, нужно платить дополнительно, ты знаешь? – спросила леди Сара.
      Сьюзан не знала. Она сильно сомневалась, что вообще платит.
      – И у тебя нет упряжи, – сказала леди Сара.
      Сьюзан покраснела.
      – Она мне и не нужна, – сказала она.
      – Оуэа! Ездишь без седла? – сказала леди Сара. – А направляешь ушами, да?
      Кассандра Фокс сказала:
      – Вероятно, просто не может позволить себе. И скажите этому гному, чтобы перестал смотреть на моего пони! Она смотрит на моего пони!
      – Я просто смотрю, – ответила Глория.
      – Да ты… пускаешь слюнки, – заявила Кассандра.
      Раздался дробный топоток по булыжникам и Сьюзан взлетела на спину лошади.
      Она взглянула вниз на изумленных девушек, а потом на выгон позади конюшни. Там было несколько барьеров – просто жерди, лежащие на бочках.
      Без малейшего напряжения Бинки развернулась и порысила на выгон, к самому высокому барьеру. Возникло ощущение концентрируемой энергии, затем был момент ускорения и барьер промелькнул внизу. Бинки развернулась и встала, пританцовывая.
      Девушки сморели на нее. У всех четырех на лицах застыло выражение полного изумления.
      – Что, так и должно быть? – спросила Жадеита.
      – А в чем дело? – спросила Сьюзан. – Никогда не видели, как лошади прыгают?
      – Да. Самый занимательное в том, – начала Глория тем медленным, взвешенным тоном, каким люди говорят, когда боятся, что вселенная сейчас разлетится вдребезги, – в том, что после этого они обычно возвращаются на землю.
      Сьюзан взглянула вниз.
      Лошадь стояла в воздухе.
      Какая команда нужна, чтобы заставить лошадь восстановить контакт с землей? Во всяком случае, школьный конный клуб до сих пор в такой не нуждался. Как бы поняв ее мысли, Бинки порысила вперед и вниз. На секунду ее копыта погрузились в землю, словно это была субстанция не плотнее тумана. Затем Бинки разобралась, на каком уровне находиться поверхность и решила остановиться на нем.
      Леди Сара была первой, к кому вернулся голос.
      – Мы расскажем оу тебе мисс Буттс, – заявила она.
      Сьюзан была почти сражена незнакомыми ощущенниями, но мелочность, проскальзывающая в звуках голоса, вернула ее в какое-то подобие здравого рассудка.
      – О, да? – спросила она. – И что же вы скажете ей?
      – Ты заставила лошадь прыгнуть и… – девушка умолкла, испугавшись того, что она собиралась сейчас сказать.
      – О да! – сказала Сьюзан. – Я полагаю, что видеть, как лошади парят в воздухе – это глупо, не так ли?
      – Так или иначе, а это против школьных правил, – пробормотала леди Сара.
      Сьюзан направила белую лошадь назад в конюшню, соскользнула на землю и ввела ее в запасной денник. В ящике с сеном что-то прошуршало. Сьюзан показалось, что она разглядела матовый костяной блеск.
      – Эти мерзкие крысы! – сказала Кассандра, прорываясь назад к реальности. – Я слышала, как мисс Буттс велела садовнику рассыпать яд.
      – Вот досада, – сказала Глория.
      Леди Сара выглядела так, как будто у нее в голове что-то кипело.
      – Послушайте, – сказала он. – Ведь это лошадь на самом деле не стояла в воздухе, ведь правда? Лошади так не могут!
      – Значит, и эта не могла, – сказала Сьюзан.
      – Момент зависания, – сказала Глория. – Вот что это было. Момент зависания. Как в баскетболе . Обязано быть что-то вроде этого.
      – Да.
      – Вот и все, что произошло.
      – Да.
      Человеческое сознание обладает замечательной способностью к заживлению. Троллье и гномское – тоже. Сьюзан смотрела на них с искренним изумлением. Все они видели лошадь, стоящую в воздухе. А теперь они осторожно погружают этот факт куда-то в память и заклинивают ключ в замке.
      – Просто интересно, – сказала она, продолжая рассматривать ящик для сена. – Я думаю, никто из вас не знает, есть в этом городе волшебник или нет.
 
      – Я нашел место, где мы сыграем! – сообщил Глод.
      – Где? – спросил Лайас.
      Глод сказал.
      – «Залатанный Барабан»? – переспросил Лайас. – Да там же топорами кидаются!
      – Зато там мы будем в безопасности, – убеждал Глод. – Гильдия не играет там.
      – Ну да. Они там лишились несколько своих членов. Их члены лишились членов.
      – И мы получим пять долларов, – сказал Глод.
      Тролль заколебался.
      – Я мог бы потратить пять долларов, – признал он.
      – Одну треть от пяти долларов, – поправил Глод.
      Тролль наморщил лоб.
      – Это больше или меньше пяти долларов? – спросил он.
      – Послушайте, мы сможем там засветиться, – сказал Глод.
      – Я бы не хотел засветиться в «Барабане», – заметил тролль. – Засветка – это последнее, что мне требуется в «Барабане». В «Барабане» мне хочется, как правило, спрятаться.
      – Все, что от нас потребуется – это что-нибудь сыграть, – сказал Глод. – Все равно что. Новый владелец кровно заинтересован в увеселениях.
 
      – Я думал, у них есть однорукий бандит.
      – Был. Его арестовали.
 
      Цветочные часы были настоящей достопримечательностью Квирма, поскольку представляли из себя не то, что все ожидали увидеть. По всей Множественной Вселенной лишенные воображения городские власти сооружали цветочные часы, представляющие из себя здоровенный механизм, вкопаный в клумбу, с часовым полем и цифрами из цветов . А цветочные часы Квирма были круглой клумбой, на которой росло двадцать четыре вида цветов, подобраных так, что они последовательно распускались и закрывались в течение суток.
 
      Когда Сьюзан проходила мимо, как раз распускался Пурпурный Вьюнок, а Любовь-на-Лету закрывалась. Что означало где-то половину одиннадцатого.
      Улицы были пусты. Квирм не является ночным городом. Люди, которые прибывют в Квирм, чтобы весело провести время, отправляются куда-нибудь еще. Квирм так респектабелен, что даже собаки спрашивают здесь разрешения, прежде чем справить нужду.
      То есть улицы были почти пусты. Сьюзан представляла, что она слышит нечто, преследующее ее, быстрое и частое, пересекавшее булыжники так стремительно, что могли быть не более чем намеком на образ.
      Достигнув Аллеи Трех Роз, Сьюзан замедлила шаг.
      Где-то у рыбной лавки на Трех Роз, сказала Глория. В школе не поощрялись знания о волшебниках. Они не вписывались во вселенную мисс Буттс.
      В темноте Аллея Трех Роз выглядело незнакомо. Факел, укрепленный на кронштейне в конце улицы, только делал тени гуще. А на полпути, во мраке, какая-то молодая женщина собиралась влезть на стену по приставной лестнице. И что-то в ней было знакомое.
      Она смотрела на приближающуюся Сьюзан и, казалось, была рада видеть ее.
      – Привет! – сказала она. – Доллара не найдется, мисс?
      – Пардон?
      – Пара полудолларовых монет. Полдоллара – ставка. Возьму и мелочью. Как угодно, словом.
      – О. Извините. Нет. Вообще-то мое недельное содержание – пятьдесят пенсов.
      – Проклятье. Ни на что не хватит.
      Насколько Сьюзан могла заметить, девушка не походила на тех молодых женщин, которые проводят свою жизнь на аллеях. Она была довольно мускулистой и напоминала сиделку того типа, которые ассистируют докторам, чьи пациенты время от времени приходят в сильное смущение и отказываются вылезать из-под одеяла. И кроме того, она казалось Сьюзан знакомой.