– Ну да, но она выглядит черезчур… потусторонне…
      – По мне так прекрасно. В любой день возьму потустороннее в хорошо прожаренном виде.
      За их спиной Бадди повернулся к Сьюзан.
      – Я… разобралась с этим, – сказала она. – Музыка раскачивала историю, мне кажется. Она чужая в нашей истории. Можешь припомнить, где ты ее нашел?
      Бадди вытаращился на нее. Будучи только-только спасенным от смерти привлекательной девушкой на белой лошади, вы не слишком готовы к расспросам о покупках.
      – В лавке в Анк-Морпорке, – сказал Клифф.
      – В таинственной древней лавке?
      – Таинственной, как все прочие. Там…
      – Вы возвращались туда? Нашли ее на том же месте?
      – Да, – ответил Клифф.
      – Нет, – ответил Глод.
      – Куча любопытных товаров, которые хочется заполучить, чтобы хорошенько разобраться в них?
      – Да! – ответили Клифф и Глод хором.
      – А, – сказала Сьюзан. – Лавка этого сорта.
      – Я знал, что ее там не было, – заявил Глод. – Разве я не говорил, что ее там не было? Я сказал: ее там не было. Я сказал, что она сверхестественная.
      – Я думал, это значит – длинная, – заметил Асфальт.
      Клифф раскрыл ладонь.
      – Снег перестал, – сообщил он.
      – Я выкинул эту штуковину в ущелье, – сказал Бадди. – Я… мне она больше не нужна. Она, должно быть, разлетелась в щепки.
      – Нет, – сказала Сьюзан. – Это не то, что можно…
      – Облака… они стали какие-то сверхестественные, – сказал Глод, глядя вверх.
      – Что, длинные? – спросил Асфальт.
      Они все почувствовали это… ощущение, как будто стена, окружающая мир, исчезла. Воздух загудел.
      – А теперь что это такое? – спросил Асфальт, когда они инстинктивно сбились вместе.
      – Ты должен знать, – заметил Глод. – Ну, ты же везде побывал, все повидал.
      Сверкнула белая вспышка. А затем сам воздух стал светом – белым, как лунный и ярким, как солнечный. Возник звук, подобный реву миллионов голосов.
      И сказал: Дайте мне показать вам, кто я. Я – музыка.
 
      Сумкоротый зажег каретные фонари.
      – Пошевеливайся, парень! – заорал мистер Клит. – Мы же хотели поймать их, ты забыл? Хат. Хат. Хат.
      – Не понимаю, какой в этом смысл теперь, когда они сбежали, – проворчал Сумкоротый, заскакивая в экипаж, когда мистер Клит хлестнул лошадей. – Я хочу сказать – они ведь удрали отсюда. А нам больше ничего от них надо и не надо, разве не так?
      – Нет! Ты же видел их. Они – это… это душа всех этих безобразий, – сказал Клит. – Мы не можем допустить, чтобы подобное повторилось.
      Сумкоротый смотрел в сторону. Уже не первый раз он думал о том, что мистер Клит никогда не играл в составе оркестра и что вдобавок он из тех, кто выстраивает свое персональное пылающее безумие из сумасшедших и горячих частей.
      Сумкоротый не имел ничего против фокстрота на пальцах или черепномозгового фанданго, но он никого не убивал, по крайней мере специально. Сумкоротый предполагал, что и у него есть душа, возможно, с прорехами и слегка обтрепанная по краям, и лелеял надежду, что в свое время бог Рег подыщет ему местечко в небесном оркестре. Если вы убийца, на хороший hmqrpslemr расчитывать не приходиться. Скорее всего, вам достанется какой-нибудь альт.
      – Как насчет того, чтобы бросить это дело? – спросил он. – В смысле, они все равно не вернутся…
      – Заткнись!
      – Но в этом же нет никакого смысла…
      Лошади шарахнулись в сторону. Карета содрогнулась. Нечто размытое пронеслось мимо, оставив за собой полосу голубых огоньков, которые еще некоторое время тлели, а потом погасли.
 
      Смерть предполагал, что в какой-то момент ему придется остановиться. Однако его глодало неприятное подозрение, что в той темной энциклопедии, в которой говориться о призрачных машинах, слово «тормозить» встречается не чаще понятия «безопасная езда». Совсем не в их природе останавливаться каким-то образом, кроме как при трагических обстоятельствах в конце третьего куплета.
      В этом была главная сложность с Музыкой Рока – она норовила переделать все на свой собственный особый манер.
      Очень медленно, продолжая вращаться, переднее колесо оторвалось от земли.
 
      Абсолютная тьма заполняла вселенную.
      И голос рек:
      – Это ты, Клифф?
      – Угу.
      – Хорошо. Это я – Глод?
      – Угу. По голосу похоже на тебя.
      – Асфальт?
      – Тут.
      – Бадди?
      – Глод?
      – И… э-э-э… леди в черном?
      – Да?
      – Вы знаете, где мы, мисс?
      Тверди под ними не было. Однако у Сьюзан не возникало ощущения полета. Она просто стояла. Тот факт, что она стояла ни на чем, не имел особого значения. Она никуда не падала потому, что здесь падать было некуда – или неоткуда.
      Она никогда не интересовалась географией, но у нее было сильное подозрение, что это место не найти ни в одном атласе.
      – Я не знаю, где находяться наши тела, – осторожно высказалась она.
      – О, хорошо, – сказал голос Глода. – Правда? Я здесь, но мы не знаем, где мое тело. А как насчет моих денег?
      Из тьмы донесся легкий звук шагов. Они приближались осторожно и не спеша. И остановились.
      Голос произнес:
      – Раз. Раз. Раз, два. Раз, два.
      И опять раздались шаги, теперь удаляющиеся.
      Чуть погодя раздался другой голос:
      – Раз два три четыре…
      И стала вселенная.
      Было бы неправильно назвать это Большим Взрывом. Это был просто какой-то шум, и этот шум порождал еще больший шум и целый космос, полный случайных частиц. Материя была порождена взрывом, может быть, и хаотически, но звучащим, безусловно, как аккорд. Аккорд предельной мощи.
      Все сущее устремилось вовне в ослепительной вспышке, в которой, будто ископаемые наоборот, содержались зерна всех вещей, которым предстоит возникнуть и существовать.
      И, крутясь в разбегающихся облаках, явилась первая дикая живая музыка.
      Она имела форму. Импульс. Ритм. Бит. Вы могли бы танцевать под нее.
      Все, что угодно.
      Голос прямо в голове Сьюзан произнес:
       Я никогда не умру.
      Сьюзан спросила вслух:
      – Ты присутствуешь понемногу во всем живущем?
       Да. Я сердечный ритм. Потаенный ритм.
      Она все еще не видела остальных. Свет струился мимо нее.
      – Но он выбросил гитару.
       Я хотела, чтобы он жил для меня.
      – Ты хотела, чтобы он погиб для тебя! В горящей повозке!
       А в чем разница? Ему все равно умирать. Но умереть в музыке… Люди будут вечно помнить песни, которые ему без меня было не спеть. И это величайшие песни из когда-либо звучавших.
       Жить моментом.
       А потом жить вечно. Не угасая.
      – Верни нас назад!
       Ты никуда и не исчезала.
      Она сморгнула. Она все так же стояла на дороге. Воздух мерцал и потрескивал и был полон мокрого снега.
      Она оглянулась и посмотрела прямо в искаженное ужасом лицо Бадди.
      – Нам нужно убираться отсюда…
      Он поднял руку. Она была прозрачна.
      Клифф почти растворился. Глод пытался ухватить ручку сумки, но его пальцы проходили сквозь нее. На его лице отпечатался ужас смерти или, может быть, нищеты.
      Сьюзан закричала:
      – Он вышвырнул тебя прочь! Так не честно!
 
      Пронзительно-голубой свет мчался по дороге. Ни одна повозка не могла двигаться так быстро.
      Разносящийся окрест рев был подобен воплям верблюда, только что узревшего два кирпича.
      Свет достиг поворота, его занесло, шмякнуло о валун и вышвырнуло в ущелье.
      Времени хватило ровно на то, чтобы глухой голос произнес:
      – А, Б…
      …прежде чем он врезался в дальнюю стену в одном огромном, разлетевшемся во все стороны кольце огня. Кости, крутясь, полетели вниз, в речное русло, где и упокоились.
 
      Сьюзан, держа косу наготове, поворачивалась из стороны в сторону. Но музыка была разлита в воздухе, у нее не было души, которую можно поразить.
      Ты, конечно, можешь сказать вселенной: это не честно. А вселенная ответит: Да? Извиняюсь.
      Ты можешь спасать людей.
      Ты можешь шнырять по трещинам во времени. Но рано или поздно что-то щелкает пальцами и говорит: нет, вот это должно идти вот таким путем. Позволь показать тебе, каким. Вот так развиваются легенды.
      Она потянулась к Бадди и попыталась взять его за руку. Она еще могла чувствовать ее, но только как холод.
      – Ты слышишь меня?! – крикнула она, пытаясь заглушить торжествующие аккорды.
      Он кивнул.
      – Это как легенда! И она продолжается! Я не могу остановить ее! Как мне убить музыку?
      Она подбежала к краю пропасти. Пламя ключом било из повозки. Они не могли покинуть ее. Они должны быть там.
      – Я не смогла остановить это! Так не честно!
      Она воздела сжатые кулаки.
      – Дедушка!!!
 
      Голубые огоньки прерывисто затрепетали на камнях сухого речного русла. Маленькая фаланга пальца покатилась по гальке и достигла другой кости, чуть большей по размеру.
      Третья кость перепрыгнула через камень и присоединилась к ним. Между камней поднялась суета и пригоршня маленьких белых штучек прыгала и скакала до тех пор, пока рука с выставленным указательным пальцем не поднялась вверх. За этим последовала серия более глубоких, гулких стуков, с которыми штуковины побольше соединялись во мраке одна с другой.
 
      – Я хотела как лучше! – кричала Сьюзан. – Чего хорошего быть Смертью, если ты все время должна следовать идиотским правилам?
      – ВЕРНИ ИХ НАЗАД.
      Когда Сьюзан развернулась, кость стопы выскочила откуда-то из грязи и шмыгнула под плащ Смерти.
      Он потянулся к Сьюзан выхватил у нее косу и, в одно движение, крутанул косу над головой и обрушил ее на камень. Лезвие разлетелось вдребезги.
      Он наклонился и поднял один из осколков. Тот замерцал в его пальцах, как крохотная звездочка из голубого льда.
      – ЭТО НЕ БЫЛО ПРОСЬБОЙ.
      Когда музыка ответила, снежинки заплясали в воздухе.
       Ты не можешь убить меня.
      Смерть сунул руку под плащ и извлек гитару. Она развалилась на части, но это было неважно – ее форма мерцала в воздухе. Струны сияли.
      Он принял стойку, за которую Грохт отдал бы жизнь, и воздел руку.
      Осколок сверкнул в его пальцах. Если бы свет издавал звуки, он бы ослепительно зазвенел.
      Он хотел стать величайшим музыкантом в мире. Все свершилось по закону.
      Судьбу не изменить.
      Впервые Смерть не казался улыбающимся.
      Он обрушил руку на струны.
      Не раздалось ни звука.
      Это было прекращение звука, конец шума, который, как осознала теперь Сьюзан, она слышала постоянно. Все время. Всю ее жизнь. Звук из тех, которые вы не замечаете, пока они не смолкнут…
      Струны были неподвижны.
      Бывают миллионы аккордов. Бывают миллионы чисел. Но все позабыли об одной – о нуле. Но числа без нуля – это не более чем арифметика. Без пустого аккорда музыка – это просто шум.
      Смерть сыграл пустой аккорд.
      Бит замедлился. И начал ослабевать. Вселенная – каждый ее атом – завертелась.
      Но скоро вращение закончится и танцорам придется оглядеться вокруг и задуматься – что делать дальше?
      Не время для ЭТОГО!!! Играй еще!
      – Я НЕ УМЕЮ.
      Он кивнул на Бадди.
      – ЗАТО УМЕЕТ ОН.
      Он кинул гитару Бадди. Она пролетела прямо сквозь него. Сьюзан бросилась к ней, подхватила и подняла вверх.
      – Ты должен взять ее! Должен играть! Должен начать музыку снова!
      Она с жаром ударила по струнам. Бадди содрогнулся.
      – Ну пожалуйста, – крикнула она. – Не исчезай!
      Он попытался схатить гитару, но остался стоять, глядя на нее так, как будто никогда раньше не видел.
      – Что произойдет, если он не станет играть? – спросил Глод.
      – Вы все погибнете в ущелье!
      – И ТОГДА, – сказал Смерть, – МУЗЫКА УМРЕТ. И ТАНЕЦ ЗАКОНЧИТСЯ. ТАНЕЦ ВООБЩЕ.
      Призрачный гном кашлянул.
      – Но нам заплатят за этот номер, верно? – спросил он.
      – ТЫ ПОЛУЧИШЬ ВСЕЛЕННУЮ.
      – Пиво бесплатно?
      Бадди прижал гитару к себе. Его глаза нашли глаза Сьюзан.
      Он поднял руку и заиграл. Один-единственный аккорд прозвенел над ущельем и отразился от дальней стены странными отзвуками.
      – СПАСИБО, – сказал Смерть. Он шагнул вперед и забрал гитару.
      Неожиданно развернувшись, он хрястнул ею о камень. Струны лопнули и что-то со страшной скоростью умчалось вверх, к снегу и звездам.
      Смерть рассматривал обломки с некоторым удовлетворением.
      – ТАКОВА ТЕПЕРЬ МУЗЫКА РОКА.
      И щелкнул пальцами.
 
      Над Анк-Морпорком взошла луна.
      Парк был пуст. Серебристый свет озарял руины сцены, грязь и полусъеденные сосиски, которые отмечали места скопления публики. Там и сям он высвечивал разбитые звуколовки.
      Через некоторое время некий участок грязи уселся, роняя грязь.
      – Грохт? Джимбо? Подонок? – позвал он.
      – Это ты, Простак? – отозвалась печальная фигура, свисающая с одной из уцелевших балок сцены.
      Грязь выковырнула немного грязи из ушей.
      – Отлично. А где Подонок?
      – По-моему, они закинули его в озеро.
      – Грохт жив?
      Тяжкий вздох донесся из-под груды обломков.
      – Какая жалость, – произнес Простак с чувством.
      Смутный силуэт, хлюпая, выдвинулся из мрака. Грохт наполовину выполз, наполовину вывалился из развалин.
      – Но фы долфны прифнать, – зашепелявил он, поскольку на какой-то стадии представления гитара угодила ему в зубы, – фто эфо была Муфыка Вока…
      – Ну ладно, – заявил Джимбо, съезжая со своего столба. – Но в следующий раз, благодарю покорно – я лучше займусь сексом и наркотой.
      – Папа сказал, что убьет меня, если поймает на наркотиках, – проговорил Простак.
      – Это твои мозги под наркотой… – сказал Джимбо. – Нет, это твои мозги, Подонок, вот под этой грудой.
      – О, отлично! Спасибо!
      – Прямо сейчас в самый раз пришлось бы болеутоляющее.
      Чуть ближе к озеру груда мешковины вдруг расползлась по сторонам.
      – Аркканцлер?
      – Да, мистер Стиббонс?
      – Кто-то растоптал мою шляпу.
      – Ну и что?
      – Но она все еще у меня на голове.
      Ридкулли уселся, преодолевая ломоту в костях.
      – Пошли отсюда, парень, – сказал он. – Пошли домой. Не думаю, что меня еще хоть как-то интересует музыка. Это мир герца.
 
      Карета тряслась по продуваемой ветрами горной дороге. Мистер Клит, стоя на ящике, нахлестывал лошадей. Сумкоротый нетвердо держался на ногах. Край утеса был так близок, что он мог бы заглянуть прямо во тьму ущелья.
      – Я сыт по горло всем этим! – заорал он и попытался схватится за вожжи.
      – Прекрати! Так мы их никогда не догоним! – крикнул Клит.
      – Ну и что? Мне нравится их музыка!
      Клит обернулся. Его лицо страшно исказилось.
      – Предатель!
      Рукоятка кнута угодила Сумкоротому в область желудка. Тот отшатнулся назад, зацепился ногой за борт повозки и полетел вниз.
      Его отчаянно загребающая воздух рука вдруг наткнулась в темноте на что-то, напоминающее тонкую ветку, и вцепилась в нее. Он раскачивался над бездной, пока не нащупал ногой зацепку на утесе, а другой рукой – обломок столба от ограды.
      Он успел заметить, что телега несется по прямой, в то время как дорога круто поворачивала. Он зажмурился и не открывал глаз до тех пор, пока последний вопль, треск и грохот не растаяли внизу. Он открыл их как раз чтобы успеть разглядеть горящее колесо, скачущее по дну каньона.
      – Чтоб мне провалиться! – заметил он. – Как удачно, что здесь оказалась эта… эта… штуковина…
      Он взглянул вверх. И еще выше.
      – ДЕЙСТВИТЕЛЬНО УДАЧНО, РАЗВЕ НЕТ?
 
      Мистер Клит сел среди обломков кареты. Они были объяты яростным огнем. Да он просто счастливчик, сказал он себе, если он ухитрился здесь выжить.
      Темный фигура в плаще приближалась сквозь пламя. Мистер Клит уставился на нее. Он никогда не верил в такие вещи. Он вообще никогда ни во что не верил. Но уж если этого не избежать, он предпочел бы поверить в кого-нибудь… побольше.
      Он глянул вниз, на то, что он считал своим телом и обнаружил, что видит сквозь него и что оно постепенно истаивает.
      – О боги, – проговорил он. – Хат. Хат. Хат.
      Темная фигура ухмыльнулась и взмахнула крохотной косой.
      – СНИХ, СНИХ, СНИХ.
 
      Много позже люди спустились на дно каньона и отсортировали останки мистера Клита от всех остальных останков. Получилось не очень много. Были высказаны предположения, что это какой-то музыкант… какой-то музыкант, удравший из города или вроде того. Так или иначе, теперь он был мертв, разве нет?
      Никто не обратил никакого внимания на кое-что еще. В сухом речном русле скопился всякий хлам. Тут был и лошадиный череп, и какие-то перья, и бусины. И несколько обломков гитары, расколотой как яичная скорлупа.
      В любом случае, нельзя было понять, что из этой скорлупы выпорхнуло.
 
      Сьюзан открыла глаза. Ее лицо овевал ветер. Она сидела в кольце рук, держащих поводья белой лошади.
      Она посмотрела вперед. Облака клубились далеко внизу.
      – Ну хорошо, – сказала она. – И что же произошло?
      Смерть чуть помолчал.
      – ИСТОРИЯ СТРЕМИТСЯ РАСКРУТИТЬСЯ В ПЕРВОНАЧАЛЬНОЕ СОСТОЯНИЕ. ОНИ КАК ВСЕГДА ЗАЛАТАЮТ ЕЕ НА СКОРУЮ РУКУ. ОСТАНЕТСЯ НЕСКОЛЬКО ПОТЕРЯННЫХ НИТЕЙ… ПОЛАГАЮ, У НЕКОТОРЫХ ЛЮДЕЙ ОСТАНУТСЯ СМУЩАЮЩИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О КАКОМ-ТО КОНЦЕРТЕ В ПАРКЕ. НО ЧТО С ТОГО? ЭТИ ВОСПОМИНАНИЯ БУДУТ КАСАТЬСЯ СОБЫТИЙ, НИКОГДА НЕ ПРОИСХОДИВШИХ.
      – Но они происходили!
      – В ТОЙ ЖЕ СТЕПЕНИ.
      Сьюзан уставилась вниз, на расстилающийся под ними темный ландшафт. Там и сям помигивали огоньками фермы и деревеньки, в которых жили люди, не задумывающиеся ни на секунду о том, что проносится мимо, высоко над ними.
      – Ну а… – произсла она. – Просто к примеру, ты понимаешь… Что будет с Бандой?
      – О, ОНИ МОГУТ БЫТЬ ГДЕ УГОДНО, – Смерть смотрел в затылок Сьюзан. – ВОЗЬМЕМ, НАПРИМЕР, ЭТОГО ПАРНЯ. МОЖЕТ БЫТЬ, ОН ВЕРНУЛСЯ В БОЛЬШОЙ ГОРОД. А МОЖЕТ, ОТПРАВИЛСЯ КУДА-ТО ЕЩЕ. РАБОТАЕТ, ТОЛЬКО ЧТОБЫ СВЕСТИ КОНЦЫ С КОНЦАМИ. ПРЕТЕРПЕВАЕТ НЕВЗГОДЫ. ДВИЖЕТСЯ СВОИМ ПУТЕМ.
      – Но той ночью он должен был оказаться в «Барабане»!
      – НЕТ, ЕСЛИ САМ НЕ ПОЙДЕТ ТУДА.
      – Так ты можешь сделать это? Его жизнь должна окончиться! Ты же говорил, что не способен дать жизнь!
      – Я – НЕТ. ЭТО ТЫ МОЖЕШЬ.
      – Что ты имеешь в виду?
      – ЖИЗНЬЮ МОЖНО ПОДЕЛИТЬСЯ.
      – Но он же… исчез. Наверное, я даже никогда его не увижу.
      – ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО УВИДИШЬ.
      – Почему ты так решил?
      – ТЫ ВСЕГДА ЭТО ЗНАЛА. ТЫ ПОМНИШЬ ВСЕ. КАК И Я. НО ТЫ ЧЕЛОВЕК И ТВОЙ РАЗУМ БУНТУЕТ ПРОТИВ ЭТОГО – РАДИ ТЕБЯ САМОЙ. НО КОЕ-ЧТО ВСЕ ЖЕ ПРОСАЧИВАЕТСЯ. СНЫ, МОЖЕТ БЫТЬ. ПРЕДЧУВСТВИЯ. ОЩУЩЕНИЯ. НЕКОТОРЫЕ ТЕНИ СТОЛЬ ДЛИННЫ, ЧТО ПОЯВЛЯЮТСЯ ДО СВЕТА.
      – Не думаю, что я хоть что-то поняла.
      – НУ, СЕГОДНЯ БЫЛ ТЯЖЕЛЫЙ ДЕНЬ.
      Облака под ними сгущались.
      – Дедушка…
      – ДА?
      – Ты вернулся?
      – ПОХОЖЕ НА ТО. ДЕЛА, ДЕЛА, ДЕЛА.
      – Значит, я… мне больше не надо этим заниматься? По-моему, я была не слишком хороша на этом месте.
      – ДА.
      – Но… ты же нарушаешь целую кучу законов.
      – ВЕРОЯТНО, ЭТО ПРОСТО ПОЖЕЛАНИЯ.
      – Но мои родители все еще мертвы.
      – Я БЫ НЕ СМОГ ДАТЬ ИМ ЖИЗНЬ. ВСЕ ЧТО Я МОГ ДАТЬ ИМ – ЭТО БЕССМЕРТИЕ. НА ИХ ВЗГЛЯД, ЭТО БЫЛ НЕРАВНОЦЕННЫЙ ОБМЕН.
      – Я думаю, тебе лучше знать, чего им хотелось.
      – КОНЕЧНО, ТЫ МОЖЕШЬ ПРИХОДИТЬ И ГОСТИТЬ У МЕНЯ.
      – Спасибо.
      – ЭТО ТВОЙ ДОМ, ЕСЛИ УГОДНО.
      – Правда?
      – ТВОЮ КОМНАТУ Я ОСТАВЛЮ В ТОМ ВИДЕ, В КАКОМ ТЫ ЕЕ ПОКИНУЛА.
      – Спасибо.
      – В ПОЛНОМ РАЗГРОМЕ.
      – Извини.
      – Я ДАЖЕ ПОЛА НЕ СМОГ РАЗГЛЯДЕТЬ. ТЫ МОГЛА БЫ СЛЕГКА ПРИБРАТЬСЯ.
      – Извини.
      Внизу замерцали огни Квирма. Бинки мягко коснулась земли.
      Сьюзан посмотрела на окружающие ее школьные здания.
      – Значит, я… кроме всего прочего… была здесь все время? – спросила она.
      – ДА. ИСТОРИЯ ПОСЛЕДНИХ НЕСКОЛЬКИХ ДНЕЙ БЫЛА… ДРУГОЙ. НА ЭКЗАМЕНАХ ТЫ БЫЛА НЕПЛОХА.
      – Да? А кто их сдавал?
      – ТЫ.
      – О… – Сьюзан смешалась. – А что у меня по логике?
      – ПЯТЬ.
      – О, брось. По логике я всегда получала пять с плюсом.
      – ПРИДЕТСЯ ПОДТЯНУТЬСЯ.
      Смерть вскочил в седло.
      – Погоди секундочку, – быстро сказала Сьюзан. Она знала, ей обязательно нужно это спросить.
      – ДА?
      – А как насчет… ну, ты понимаешь… изменение судьбы отдельной личности изменяет весь мир?
      – ИНОГДА МИР НУЖДАЕТСЯ В ИЗМЕНЕНИЯХ.
      – О. Э-э-э… дедушка…
      – ДА?
      – Э-э-э… качели, – сказала Сьюзан. – Ну те, в саду. Я хотела сказать – они очень хороши. Отличные качели.
      – ПРАВДА?
      – Я просто была слишком мала, чтобы оценить их.
      – ОНИ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ТЕБЕ НРАВЯТСЯ?
      – В них есть… стиль. Не думаю, что кому-нибудь другому удалось бы построить что-то подобное.
      – СПАСИБО.
      – Но… все, что случилось, ничуть не изменило мир. Он по-прежнему полон идиотов. Они не пользуются мозгами. И, кажется, им и не хочется попробовать думать.
      – В ОТЛИЧИЕ ОТ ТЕБЯ?
      – Я хотя бы пытаюсь. Ну например… если я все время здесь была, кто сейчас спит в моей постели?
      – Я ПОЛАГАЮ, ТЫ ПРОСТО ВЫШЛА ПРОГУЛЯТЬСЯ ПОД ЛУННЫМ СВЕТОМ.
      – А. Тогда все в порядке.
      Смерть откашлялся.
      – Я ПОЛАГАЮ…
      – Извини?
      – Я ПОНИМАЮ, ЧТО ЭТО НЕЛЕПО, КОНЕЧНО…
      – О чем ты?
      – Я ПОЛАГАЮ, ТЫ НЕ ХОЧЕШЬ РАЗОК ПОЦЕЛОВАТЬ СВОЕГО СТАРОГО ДЕДА?
      Сьюзан уставилась на него.
      Голубое свечение в глазах Смерти постепенно угасало, одновременно засасывая ее взгляд вглубь его глазниц, во тьму, которая находилась за ними… – и которая длилась и длилась – всегда. Для нее не существовало слов. Даже вечность – это человеческое понятие. Дать тьме имя – это значит дать ей протяженность; вероятно, весьма большую. Но эта тьма была тем, что останется после того, как вечность окончится. И в ней и жил Смерть. Совершенно один.
      Она бросилась к нему, наклонила к себе его голову и поцеловала его в макушку. Она была цвета слоновой кости и гладкая, как бильярдный шар.
      Она отвернулась и уставилась смутно виднеющиеся вокруг здания в попытке скрыть смущение.
      – Я только надеюсь, что не забыла оставить окно открытым, когда уходила… – нет, она не о том. Она должна спросить, хотя уже и сама злится на себя за эти вопросы. – Слушай, а те… э-э-э… те люди, с которыми я встречалась… если я когда-нибудь их увижу…
      Повернувшись, она обнаружила, что с ней никого нет – только пара отпечатков копыт истаивала на булыжниках.
      Оказалось, что все окна закрыты. Она проскользнула в двери и нащупала во тьме первую ступеньку.
      – Сьюзан!
      Сьюзан поймала себя на том, что по привычке пытается раствориться. Она одернула себя. В этом нет нужды. В этом никогда больше не будет нужды.
      В конце коридора, в круге света от лампы, маячила знакомая фигура.
      – Да, мисс Буттс?
      Директриса смотрела на нее так, как будто ожидала от нее какого-то определенного действия.
      – С вами все в порядке, мисс Буттс?
      Учительница собралась с мыслями.
      – Ты знаешь, что уже заполночь? Как не стыдно! А ты не в своей постели! И это безусловно не школьная форма!
      Сьюзан окинула себя взглядом. Да, за всем не уследишь. Она все еще была в черном с кружевами одеянии.
      – Да, – сказала она, одарив мисс Буттс ослепительно дружелюбной улыбкой. – Точно.
      – Ты же знаешь, что существуют школьные законы, – начала мисс Буттс, но уже как-то неуверенно.
      Сьюзан похлопала ее по руке.
      – Я всегда думала, что это скорее пожелания. А вы, Эулалия?
      Рот мисс Буттс открылся и захлопнулся. И Сьюзан заметила, что она довольно маленькая. Она носила голову выско поднятой, ее голос был высок, она выражалась высоким слогом – все в ней было высоким, за исключением роста. Удивительно, как она ухитрялась держать эту деталь в тайне от окружающих.
      – Но мне лучше отправиться в постель, – добавила Сьюзан. Ее рассудок отплясывал под аккомпанемент адреналина. – Да и вам тоже. В вашем возрасте не следует скитаться по этим холодным коридорам в такое позднее время, как вы полагаете? Да к тому же завтра выпускной. Вы же не хотите выглядеть усталой, когда приедут родители?
      – Э-э-э… да. Да. Благодарю тебя, Сьюзан.
      Сьюзан подарила полностью сбитой с толку учительнице еще одну горячую улыбку и направилась в спальню, разделась в полной темноте и укрылась простыней.
      В комнате царила тишина, нарушаемая лишь тихим дыханием девяти девочек и ритмическое бурчание, исторгаемое принцессой Жадеитой. Через некоторое время к этим звукам присоединились сдавленные рыдания – и долго не умолкали. И еще так много оставалось наверстать.
      Смерть, находящийся далеко за пределами мира, покивал. Или ты выбираешь бессмертие, или человечность.
      Каждый должен выбрать сам.
 
      Это был последний день семестра, и оттого он проходил в совершенном беспорядке. Некоторые девушки уехали пораньше, родители всевозможных рас прибывали потоком и об учебе не могло быть и речи. Все молчаливо согласились с тем, что сегодня правила школы могут и отдохнуть.
      Сьюзан, Глория и принцесса Жадеита медленно шли в сторону цветочных часов. Было где-то без пятнадцати ромашкового.
      Сьюзан была спокойна, но внутри натянута, как струна. Она удивлялась, отчего искры не сыпятся с кончиков ее пальцев.
      Глория купила в лавке на улице Трех Роз пакет вяленой рыбы. Из нее исходил едкий уксусно-холестериновый аромат, но без оттенка сушеной гнили, которую в лавке обыкновенно добавляли для остроты.
      – Отец говорит, что я вернусь домой и выйду замуж за какого-то тролля, – сообщила Жадеита. – Эй, если тебе попадутся приличные рыбьи кости, отдай их мне.
      – А ты его видела? – спросила Сьюзан.
      – Нет. Но отец говорит, что у него великолепная большая гора.
      – А я бы на твоем месте не согласилась, – заявила Глория с полным ртом рыбы. – Я бы топнула ногой и сказала «нет». А, Сьюзан?
      – Что? – переспросила Сьюзан, которая задумалась о чем-то своем. Когда ей все повторили, она сказала:
      – Нет. Я бы сначала посмотрела, на что он похож. Может быть, он симпатичный. Да вдобавок с горой.
      – Да, это логично. Твой папаша не присылал тебе картинку? – спросила Глория.
      – О, да, – сказала Жадеита.
      – И…?
      – Ну… на ней есть несколько прекрасных расщелин, – ответила Жадеита задумчиво. – И ледник – папаша говорит, он и летом не тает.
      Глория одобрительно покивала.
      – Да, вроде симпатичный парень.
      – Но мне всегда нравился Утес из соседний долины. Отец его ненавидит. Но он все время трудится и откладывает, и скоро скопит на свой собственный мост.
      Глория вздохнула.
      – Иногда так трудно быть женщиной, – заметила она, пихая Сьюзан. – Хочешь рыбки?
      – Я не голодна, спасибо.
      – Она на самом деле неплоха. Не то несвежее дерьмо, которым они торгуют обычно.
      – Нет, благодарю.
      Глория опять толкнула ее.
      – Хочешь найти и себе парня? – спросила она, лукаво улыбаясь в бороду.
      – С чего бы мне хотелось?
      – О, порядочно девушек набежит туда сегодня, – сообщила гном. Она придвинулась поближе. – Там у них работает новенький. Готова поклясться, что он из эльфов.
      У Сьюзан внутри словно взяли аккорд.
      Она остановилась, как вкопанная.
      – Так вот он о чем! То, чего еще не случилось!
      – Что? Кто? – спросила Глория.
      – Лавка на аллее Трех Роз?
      – Точно.
      Дверь в дом волшебника была распахнута. Волшебник вытащил кресло-качалку на порог и теперь почивал на солнышке. Ворон устроился у него на шляпе. Сьюзан остановилась и уставилась на него.
      – Не желаешь ли сделать какое-нибудь заявление?
      – Кар-кар, – ответил ворон и встопорщил перья.
      – Отлично, – сказала Сьюзан.
      Она отправилась дальше, опасаясь покраснеть. За ее спиной чей-то голос произнес:
      – Ха! Она проигнорировала его.
      Среди всякого хлама в сточной канаве возникло стремительное движение, и из-под клока оберточной бумаги донеслось:
      – СНИХ-СНИХ-СНИХ.
      – О да, страшно смешно, – отозвалась Сьюзан.
      Она двинулась дальше.
      И бросилась бежать.
 
      Смерть, улыбаясь, сложил увеличительное стекло и отвернулся от Плоского Мира, чтобы натолкнуться на внимательный взгляд Альберта.
      – ПРОСТО ПРОВЕРИЛ, – обяснил он.
      – Да-да, хозяин, – сказал Альберт. – Я оседлал Бинки.
      – ТЫ ПОНЯЛ – Я ПРОСТО ПРОВЕРИЛ?
      – Как скажете, хозяин.
      – КАК ТЫ СЕБЯ ЧУВСТВУЕШЬ?
      – Прекрасно, Хозяин.
      – БУТЫЛКУ НЕ ПОТЕРЯЛ?
      – Нет, хозяин, – она была спрятана в шкафу у Альберта в комнате.
      Он проводил Смерть во двор конюшни, помог взобраться в седло и подал косу.
      – А СЕЙЧАС Я ДОЛЖЕН ОТЛУЧИТЬСЯ, – сказал Смерть.
      – В увольнительную, хозяин?
      – И ПЕРЕСТАНЬ ЛЫБИТЬСЯ.
      – Да, хозяин.
      Смерть поскакал прочь, но неожиданно для себя поворотил лошадь в сад.
      Он остановил ее перед совершенно обыкновенным деревом и какое-то время разглядывал его.
      – ПО-МОЕМУ, ВЫГЛЯДИТ АБСОЛЮТНО ЛОГИЧНО, – наконец изрек он он.
      Бинки послушно повернула прочь и порысила в сторону мира.
      Его земли и города замелькали под ним. Голубое пламя замерцало на лезвии косы.
      Смерть вдруг ощутил, что кто-то обратил на него внимание. Он поднял глаза и посмотрел на вселенную, которая наблюдала за ним с живым интересом.
      Голос, который слышал только он, вопросил: «Так ты бунтарь, маленький Смерть? Против чего?»
      Смерть обдумал вопрос. Если на него и существовал ответ, он не пришел ему в голову. И Смерть проигнорировал его. Он скакал к живым людям.
      Они нуждались в нем.
 
      А где-то, в каком-то совсем ином мире, далеко-далеко от Диска, некто берет в руки инструмент, эхом отзывающийся на ритм его души.
      Этот ритм никогда не затихнет.
      Он вечен.