– Что вы все здесь делаете? – спросил он. – Вот ты… Как твое имя?
      Студент-волшебник, проколотый, как бабочка, указующим перстом Ридкули, испуганно скорчился.
      – Э-э-э. Кхм. Большой Псих Дронго, – ответил он, теребя поля шляпы.
      – Большой. Псих. Дронго. Вот такое у тебя имя, да? И его ты вышиваешь на кармашке своей жилетки?
      – Кхм… Нет, Аркканцлер.
      – Ты вышиваешь…
      – Адриан Турнепсем, Аркканцлер.
      – Так почему же тогда вы представились Большим Психом Дронго, мистер Турнепсем? – спросил Ридкулли.
      – Он однажды выпил целую пинту пива с лимонадом, – объяснил Стиббонс, которому хватило такта выглядеть смущенным.
      Ридкулли одарил его совершенно непониманимающим взглядом. Ох, ну хорошо. Это их дело.
      – Ну ладно, вы все, – сказал он. – Что вы скажете на это?
      Он извлек из необъятных глубин своей мантии пивную кружку с крышкой и эмблемой «Залатанного Барабана», в которой лежал кусок проволоки, намотаный на подставку для пива.
      – Что это у вас там, Аркканцлер? – спросил Прудер Стиббонс.
      – Кусочек музыки, парень.
      – Музыки? Но музыку невозможно поймать вот так.
      – Хотел бы я быть таким же умным козлом, как ты, и знать все на свете, – сказал Ридкулли. – Так, вон там здоровенная склянка… ты, Большой Псих Адриан – ну-ка сними крышку и как только я скажу, сразу хлопни ее на место. Готов, Псих Адриан? Отлично!
      Когда Ридкулли выхватил из кружки обмотанную струной подставку и швырнул ее в склянку, раздался короткий яростный аккорд. К вящему ужасу Аркканцлера Псих Дронго Адриан хлопнул крышку об пол.
      И тогда они услышали… слабую непрекращающуюся пульсацию, отражающуюся от стеклянных стенок бутыли. Студенты уставились на нее.
      Что было внутри. Какое-то шевеление в воздухе.
      – Я поймал ее прошлой ночью в «Барабане».
      – Это невозможно, – заявил Прудер. – Вы не можете взять и поймать музыку.
      – А это что, по-твоему, парень? Клатчский туман?
      – И она сидела в этой кружке с прошлой ночи? – спросил Прудер.
      – Да.
      – Но ведь это невозможно!
      Прудер выглядел совершенно убитым. Некоторые люди прямо рождаются с инстинктивной верой в познаваемость мироздания. Ридкулли похлопал его по плечу.
      – Послушай, ты же знал, что непросто быть волшебником, разве не так?
      Прудер уставился на дребезжащую склянку и решительно сжал губы.
      – Верно! Мы разберемся во всем этом! Здесь должно быть что-то, связанное с частотой! Точно! Ужасный Тец, принеси хрустальный шар! Сказз, отмотай проволоки! Это должна быть частота!
 
      Банда Рока провела ночь в гостинице для одиноких мужчин на аллейке за Мерцающей Улицей – факт, небезынтересный для четырех боевиков из Гильдии Музыкантов, всю ночь просидевших у дыры в форме пианино на Дороге Федры.
 
      Сьюзан, потихоньку закипая, шагала сквозь комнаты Смерти и ощущала прикосновения страха, которые только усиливали ее ярость.
      Как можно хотя бы думать об этом? Кому может принести удовлетворение роль воплощения слепой силы? Ну что же, пришла пора кое-что изменить…
      Она знала, что ее отец уже пытался кое-что изменить. Но только – будем откровенны – из-за своей сентиментальности.
      Он стал герцогом по милости Кели, Королевы Сто Лат. Она знала, что титул герцог означает «военачальник». Но ее отец в жизни никого не сразил. Все свое время он путешествовал по Равнине Сто из одно жалкого города-государства в другое, разговаривал с людьми и пытался заставить их разговаривать с другими людьми. Насколько было известно Сьюзан, он не убил ни одного человека, разве что ему удалось заговорить до смерти пару-другую политиков. Все это не казалось подходящим занятием для военачальника.
      Она шла через зал жизнеизмерителей. Самые высокие шкафы тихо потрескивали, когда она проходила мимо.
      Она будет сохранять жизни. Хорошим прибавится срока, а плохие будут умирать молодыми. Все будет сбалансировано, а как же. Она ему покажет. А что до ответственности… ну что ж, люди все время что-то меняют. Перемены – это все, ради чего они живут.
      Сьюзан открыла следующую дверь и вступила в библиотеку. Эта комната была даже больше зала жизнеизмерителей. Книжные шкафы высились подобно скалам, а потолок скрывала дымка.
      Конечно же, думала она, было бы ребячеством считать, что ей достаточно взмахнуть косой, как волшебной палочкой, и мир станет прекрасным. За одну ночь. Все это займет какое-то время. Тем более ей как можно скорее надо приниматься за работу.
      Она подняла руку.
      – Я не собираюсь говорить тем голосом, – заявила она. – Все это не более чем ненужный спектакль, притом довольно дурацкий. Мне просто нужна книга Импа-и-Селлайна. Спасибо.
      Вокруг кипела библиотечная жизнь. Миллионы книг потихоньку писали сами себя, шурша как тараканы. Она вспомнила, как сидела тут на коленях, точнее, на положеной на них подушке, поскольку собственно колени отсутствовали как таковые. Как следила за костлявым пальцем, следующим за строчками по мере их возникновения. Она училась читать по книге своей жизни…
      – Я жду, – многозначительно сказала Сьюзан.
      Ничего.
      Она сжала кулаки.
      – ИМП-И-СЕЛЛАЙН.
      Книга возникла прямо перед ней. Она едва успела подхватить ее, прежде чем та хлопнулась на пол.
      – Благодарю, – сказала она.
      Быстро пролистав страницы его жизни, она всмотрелась в последнюю. Затем принялась торопливо просматривать их в обратном порядке, пока не наткнулась на ясное описание его смерти в «Барабане». Это было совершеннейшей неправдой. Он не умирал. Книга лгала. Или – и она знала, что эта как раз точка зрения правильна – книга говорила правду, а лгала реальность. Более важным было то, что с момента его смерти книгу заполняла музыка. Аккуратные нотные знаки покрывали страницу за страницей. Пока Сьюзан смотрела, несколько опрятных завитков образовали скрипичный ключ. Что оно хочет от него? Почему сохранило ему жизнь? И – что было жизненно важно – Сьюзан сохранила бы ему жизнь все равно. Она ощущала такую уверенность в этом, как будто носила в голове железный шар. Это было абсолютно непреложно. Она никогда не встречала его раньше, не обменялась с ним ни словом, он был просто неким человеком, но именно его она бы спасла.
      Дедушка сказал, что она не имеет права позволять себе подобных поступков. А что он вообще об этом знал? Он же никогда не жил.
 
      Блерт Видаун делал гитары. Это была спокойная работа, приносящая удовлетворение. На изготовление приличного инстумента у них с Гиббссоном, подмастерьем, уходило около пяти дней, если дерево было в достатке и грамотно выдержано. Он был добросовестным мастером, посвятившим совершенствованию инструмента многие годы, и сам неплохо играл на нем.
      На его взгляд, гитаристы делились на три категории. Первые – и их он считал настоящими музыкантами – работали во Дворце Оперы или в одном из маленьких частных оркестров. Затем шли фолк-музыканты, которые не умели играть, но в этом не было ничего страшного, поскольку петь они тоже, как правило, не умели. И наконец, все эти хум-хум трубадуры и прочие темные типы, для которых гитара – как, скажем, алая роза в зубах, коробка конфет и стратегически расположенная пара носков – еще один вид оружия в битве полов. Эти вообще не играли, за исключением одного-двух аккордов, но именно они были постоянными покупателями. Выпрыгивая из окна от разъяренного мужа, они постоянно забывали, что инструмент следует держать над головой. Блерт полагал, что видел их всех.
      И представьте себе – этим утром он продал несколько гитар волшебникам. Это было весьма необычно. Некоторые из них даже приобрели его самоучитель.
      Звякнул колокольчик.
      – Да? – сказал Блерт, взглянул на посетителя и, предприняв коллоссальное умственное усилие, добавил, – сэр?
      Это не было просто кожаной курткой. Не было просто шипастыми браслетами. Не было просто мечом. Не было рогатым шлемом. Это было кожаной курткой, шипастыми браслетами, мечом и шлемом с рогами. Безусловно, этот покупатель не относился ни к первой, ни ко второй категориям.
      Фигура, пребывавшая в растерянности и судорожно сжимавшая руки, явно не чувствовала себя как дома.
      – Это гитарный магазин? – спросила она.
      Блерт окинул взглядом стены и потолок, завешенные его произведениями.
      – Э-э-э… Да, – ответил он.
      – Я хочу одну.
      Для представителя третьей категории он не казался чересчур искушенным не только в шоколаде и розах, но и в произнесение простого «привет».
      – Э-э-э… – Блерт схватил первую попавшуюся и выложил ее на прилавок перед собой. – Например, вот такую?
      – Я хочу такую, чтоб могла вот так: блям Блям блямма БЛЯМ бляммм-оойииии. Понял?
      Блерт посмотрел на гитару.
      – Я не уверен, что эта сможет.
      Две огромные черные утыканные шипами ручищи выхватили ее у него.
      – Вы… э-э-э… держите ее непра…
      – Зеркало есть?
      – Э-э-э… нет…
      Волосатая рука поднялась высоко в воздух и обрушилась на струны.
      Блерт ни за что не согласился бы пережить десять последовавших за этим секунд еще раз. Все равно как если вы вырастили маленькую пони, вскормили и взлелеяли, вплели ленточки в ее гриву, вывели ее на прелестный лужок с кроликами и маргаритками и вдруг увидели, как кто-то вскочил на нее, задал ей шпор и принялся охаживать кнутом.
      Этот головорез играл так, как будто что-то искал. И ничего не нашел, но когда стих последний дребезг, его лицо исказила гримаса уверенности, что он еще посмотрит, чья возьмет.
      – Ништяк. Сколько? – спросил он.
      Гитара стоила пятнадцать. Но музыкальная душа Блерта взбунтовалась. И он огрызнулся:
      – Двадцать пять долларов.
      – Ништяк. Вот этого хватит? – и маленький рубин был извлечен из кармана.
      – У меня нет сдачи!
      Музыкальная душа Блерта все еще протестовала, но его деловой разум набросился на нее и скрутил руки за спиной.
      – Но… я… но я добавлю мой самоучитель, ремень для гитары и пару медиаторов, идет? – сказал он. – В нем есть картинки, как ставить пальцы и все такое. Идет?
      – Ништяк.
      Варвар удалился.
      Блерт уставился на рубин. Колокольчик звякнул. Он поднял взгляд.
      Этот был не так плох: всего несколько заклепок, а на шлеме только два шипа. Пальцы Блерта сжались вокруг рубина.
      – Ничего не говорите: вам нужна гитара.
      – Ага. Которая умеет уоуиииуоуиииуоуииуввввнгнгнгнг.
      Блерт окинул лавку диким взглядом.
      – Как же, есть одна такая, – он схватил ближайшую. – Не знаю, как насчет уоуиииуоуиии, но вот мой самоучитель, вот ремень и несколько медиаторов и за все про все тридцать долларов, и вот что я еще скажу – я просто так, совершенно бесплатно добавлю комплект струн. Ну как?
      – Ага. А… Зеркало есть?
      Колокольчик звякнул.
      И звякнул опять.
      Часом позже Блерт прислонился к косяку двери с безумной улыбкой на устах и придерживая руками пояс, чтобы не позволить штанам упасть на пол под грузом кошелька.
      – Гиббссон!
      – Да, босс?
      – Ты помнишь, где у нас гитары, которые ты делал, когда учился?
      – Те, про которые вы сказали, что они звучат как кот, который пытается справить нужду с заклееной задницей, босс?
      – Ты выбросил их?
      – Нет, сэр. Я тогда подумал – я сохраню их, а через пять лет, когда я научусь делать правильные инструменты, я смогу вытащить их и хорошо посмеяться.
      Блерт вытер лоб. Несколько маленьких золотых монет выпали из его носового платка.
      – А куда ты их дел, просто интересно?
      – Свалил в сарае. За штабель тех кривых плашек, про которые вы еще сказали, что они пригодятся нам как русалка в кордебалете.
      – Иди и принеси их, слышишь? И плашки заодно.
      – Но вы сказали…
      – И притащи пилу. И еще пару галонов черной краски. И блестки.
      – Блестки, сэр?
      – Ты сможешь найти их в ателье миссис Космопилит. И спроси ее, может быть у нее найдется несколько сверкающих анкских камней. И какой-нибудь симпатичный материальчик для ремней. О! И спроси, не сдаст ли она напрокат свое самое большое зеркало.
      Он опять поддернул штаны.
      – А потом сходи в доки, найми какого-нибудь тролля и скажи ему – пусть стоит на углу и если кто-то попробует заиграть… – он припомнил, – «Тропинку в Рай», так, кажется, они ее называли – пусть он оторвет ему башку.
      – Должен ли он его сначала предупредить?
      – Это и будет предупреждением.
 
      Через час Ридкулли все это надоело и он отправил Ужасного Теца на кухню поискать какого-нибудь перекуса. Прудер и остальные двое занимались со склянкой, колдуя над ней с хрустальным шаром и проволокой. И вдруг…
      В лавку были вбиты два гвоздя с натянутой между ними проволокой. Она расплылась, как будто кто-то дернул ее. Толстые кривые зеленые лини повисли в воздухе над ней.
      – Это еще что? – спросил Ридкулли.
      – Вот так и выглядит звук, – объяснил Прудер.
      – Так выглядит звук, – повторил Ридкулли. – Да, это нечто. Никогда не видел звуков, выглядевших таким образом. Так вот для чего вы, парни, используете магию – чтобы смотреть на звуки? Эй, у нас на кухне можно найти превосходные сыры. Может, сходим туда и послушаем, как они пахнут?
      Прудер пожал плечами.
      – Таким был бы звук, если бы ваши уши были глазами.
      – Правда? – сказал Ридкулли весело. – Потрясающе!
      – Выглядит очень сложным, – сказал Прудер. – Простенький, если смотреть на него на расстоянии, и очень запутаный вблизи. Почти…
      – Живой, – уверенно закончил Ридкулли.
      – Кхм…
      Звук издал студент, которого называли Сказз. С виду он тянул килограмм на сорок пять и носил самую примечательную прическу из всех, виденных Ридкулли в жизни; она представляла собой достигающую плеч бахрому вокруг всей его головы. Только кончик носа, высовывающийся наружу, указывал направление, в котором Сказз развернут в настоящий момент. Если бы на шее у него вдруг вскочил чирей, люди бы думали, что он ходит не той стороной.
      – Да, мистер Сказз? – подбодрил его Ридкулли.
      – Кхм… Я что-то читал об этом однажды.
      – Замечательно. Как вам это удалось?
      – Вы слышали о Слушающих Монахах с Овцепикских Гор? Они говорят, что у вселенной есть фоновый шум. Что-то вроде эха от какого-то звука.
      – Звучит внушительно. Когда начинает существовать целая вселенная, обязан произойти большой взрыв.
      – Он не должен быть очень громким, – заметил Прудер.
      – Он повсюду. Я читал эту книгу. Старый Риктор Счетчик написал ее. Он утверждают, что Монахи до сих пор слышат его. Звук, который никогда не стихает.
      – По мне, так это значит, что он громкий, – сказал Ридкулли. – Должен быть громким, чтобы его можно было услышать с любого направления. Когда ветер дует в другую сторону, не слышно даже колокола Гильдии Убийц.
      – Чтобы его было слышно повсюду, ему не обязательно быть громким, – возразил Прудер. – И вот почему: в некотором смысле все находится в одном месте.
      Ридкулли уставился на него так, как люди смотрят на фокусника, извлекшего из уха яйцо.
      – Все находится в одном месте?
      – Да.
      – А где тогда находится что-то еще?
      – Оно тоже все находится в этом месте.
      – В том же самом?
      – Да.
      – Расплющенное в лепешку? – Ридкулли начал выказывать определенные признаки – если бы он был вулканом, живущие на его склонах аборигены уже приглядывали бы подходящую девственницу.
      – Ха-ха, в сущности, вы можете сказать, что оно было раздуто до невозможности, – сказал Прудер, который постоянно нарывался. – И вот почему: пока не возникла вселенная, пространство отсутствовало, поэтому все, что угодно существовало повсюду.
      – То же самое «повсюду», что и прямо сейчас?
      – Да.
      – Отлично. Продолжайте.
      – Риктор говорит, что в начале был звук. Один великий сложный аккорд. Величайший, сложнейший аккорд из когда-либо звучавших. Звук столь полный, что вы не сможете сыграть его в этой вселенной, все равно как не сможете взломать ящик ломом, который в нем заперт. Величайший аккорд, который… как бы… сыграл все, что существует. Начал всю эту музыку, если угодно.
      – Что-то вроде та-даххх? – спросил Ридкулли.
      – Полагаю, да.
      – Я всегда думал, что вселенная возникла вот так: какой-то бог оторвал другому богу свадебные причиндалы и сотворил ее из них, – сказал Ридкулли. – Это было для меня совершенно очевидно. Я хочу сказать, что такое можно хотя бы представить.
      – Ну-у…
      – А теперь вы мне говорите, что кто-то дунул в здоровенный гудок – и вот они мы!
      – Не уверен насчет кого-то, – заметил Прудер.
      – Зато я уверен, что шум не может произвести себя сам, – сказал Ридкулли.
      Он немного смягчился и хлопнул Прудера по спине.
      – Все это нуждается в доработках, парень, – сказал он. – Старый Риктор был слегка… больной, вы понимаете. Думал, что все на свете можно перевести в цифры.
      – Представьте себе, – сказал Прудер. – Все во вселенной имеет свой собственный ритм. Ночь и день, свет и тьма, жизнь и смерть…
      – Куриный бульон и гренки, – подхватил Ридкулли. – Не всякая метафора точно отражает проблему.
      Раздался стук в дверь. Вошел Ужасный Тец с корзиной, следом за ним – миссис Панариция, домоуправительница. У Ридкулли отвалилась челюсть.
      Миссис Панариция присела в реверансе:
      – Дебрее утре, вауша милесть, – сказала она. Хвостик у нее на затылке попрыгнул. Зашуршали накрахмаленные нижние юбки.
      Ридкулли опять открыл рот, но все, что он смог выдавить, было:
      – Что вы сделали со своими…
      – Извините, миссис Панариция, – быстро сказал Прудер. – Но накрывали ли вы сегодня к завтраку для кого-нибудь из преподавателей?
      – Это верно, мистер Стиббенс, – ответила она. Ее необъятный бюст вздымался под свитером. – Ни один из джентльменов не спустился вниз. Я отпраувила им керзинки.
      Взгляд Ридкулли продолжал ползти вниз. До этого момента он и не подозревал, что у миссис Панариции есть ноги. Конечно, теоретически женщине нужно что-то, чтобы двигаться, но… ну… Но сейчас он видел две толстые коленки, выглядывающие из нагромождения юбок. Чуть ниже начинались белые носки.
      – Ваши волосы… – хрипло проговорил Ридкулли.
      – Чтеу-тоу не так? – спросила миссис Панариция.
      – Все в порядке, все в порядке, – сказал Прудер. – Большое вам спасибо.
      Дверь за ней закрылась.
      – Она прищелкивала пальцами, когда уходила, – заметил Прудер. – Точно, как вы рассказывали.
      – Это не единственная вещь, которая прищелкивала, – ответил Ридкулли, все еще содрогаясь. – Ты видел ее обувь?
      – Наверное, мои глаза от испуга закрылись. Если это живое, – сказал Прудер, – то оно очень, очень заразное.
      Следующая сцена имела место в каретном сарая Грохтова отца, но она была частью спектакля, разыгрывающегося повсюду в городе.
      Грохт не был от рождения Грохтом. Он был сыном богатого поставщика фуража и презирал отца за то, что тот был трупом от шеи и выше, зацикленным на материальном, лишенным воображения и еще за то, что отец выдавал ему на расходы три несчастных доллара в неделю.
      Отец оставил лошадей в сарае. Сейчас они обе предпринимали небезуспешные попытки втиснутся в один угол и наделать в стене дырок.
      – Сдается мне, в этот раз почти получилось, – говорил Грохт, в то время как сенная пыль сыпалась с кровли, а древоточцы улепетывали во все стороны в поисках нового жилища.
      – Не, я тебе скажу – не тот звук, который мы слышали в «Барабане», – критически возразил Джимбо. – Этот немного похожий на тот, но не тот.
      Джимбо был лучшим другом Грохта и желал быть одним из людей.
      – Для начала это неплохо, – сказал Грохт. – Так что ты и Простак, вы оба берете гитары. А ты, Подонок, ты… можешь играть на барабанах.
      – Не знаю как, – сказал Подонок. Его действительно так и звали.
      – Никто не знает, как играть на барабанах, – терпеливо объяснил Грохт. – Тут нечего знать. Просто берешь и колотишь по ним палочками.
      – Ага. А если я типа промахнусь?
      – Сядешь поближе. Ну, так, – сказал Грохт, снова садясь. – Теперь… Важная вещь, на самом деле важная – как мы будем называться?
 
      Клифф огляделся по сторонам.
      – Ну что же, мы осмотрели каждый дом и будь я проклят, если я увидел где-нибудь имя «Достабль», – пророкотал он.
      Бадди кивнул. Большую часть площади Сатор занимал фасад Университета, но оставалось немного места для других зданий. Таких, у которых на дверях обязательно найдется дюжина медных табличек. Они наводили на мысль, что даже простое вытирание ног о коврик может дорого вам обойтись.
      – Привет, парни.
      Достабль сиял улыбкой над лотком, наполненным предположительно сосисками и булочками. Помимо лотка у него была и пара пакетов.
      – Мы извиняемся за опоздание, – сказал Глод. – Но мы все равно не могли найти твой офис.
      Достабль широко развел руки.
      – Вот он, мой офис! – воскликнул он с жаром. – Площадь Сатор! Тысячи квадратных футов пространства! Великолепные коммуникации! Торговые потоки! Посмотрите-ка на это, – добавил он, поднимая один из пакетов и открывая его.
      – Хочу убедиться в размерах.
      Они были черными и сшитыми из дешевого хлопка. Одна из них была размера ХХХХ.
      – Одежки со словами? – спросил Бадди.
      – «Банда Рока», – медленно прочитал Клифф. – Эй, так это же мы!
      – И зачем они нам нужны? – спросил Глод. – Мы и так знаем, кто мы есть.
      – Раскрутка, – объяснил Достабль. – Верь мне. – Он вставил в рот коричневый цилиндр и поджег кончик.
      – Оденете их сегодня ночью. Нашел ли я вам ангажемент!
      – Нашел? – спросил Бадди.
      – Я же и говорю!
      – Нет, ты спрашиваешь, – сказал Глод. – Откуда же нам знать?
      – А есть у них ливрейное сбоку? – спросил Клифф.
      Достабль начал сначала.
      – Это большое место, у вас будет великолепная публика! И вы получите… – он взглянул на их доверчивые, открытые лица. – Вы получите десятку сверх ставки Гильдии, что скажете?
      Лицо Глода расплылось в широкой улыбке.
      – Что, каждый? – спросил он.
      Достабль бросил на него еще один оценивающий взгляд.
      – О, нет, – сказал он. – Все по честному. Десятка на всех. Будьте реалистами. Вам надо засветиться.
      – Опять это слово, – заметил Клифф. – Музыкантская Гильдия возьмет нас за горло.
      – Там – нет, – сказал Достабль. – Гарантирую.
      – Так где же это, наконец? – спросил Глод.
      – Что, готовы услышать?
      Они захлопали на него глазами. Он затянулся и выпустил клуб вонючего дыма.
      – «Каверна»!
 
      Бит продолжался…
      Конечно, обязаны были возникнуть кое-какие мутации.
      Гортлик и Хаммерджаг были сочинителями песен и полноправными членами Гильдии. Они писали гномьи песни на все случаи жизни. Кое-кто может сказать, что не так уж и трудно сочинять песни для гномов, если вы знаете, как пишется слово «золото», но это немного циничное мнение. Многие гномьи песни действительно строятся на «золоте, золоте, золоте», но тут все дело в интонировании; у гномов есть тысячи слов для обозначения золота, но они пользуются ими только в крайних случаях – например, когда им случается видеть золото, которое им не принадлежит.
      У них была маленькая контора на Аллее Жестяной Крышки; они сидели по обе стороны от наковальни и сочиняли популярные песни.
      – Горт?
      – А?
      – Что ты скажешь насчет этого?
      Хаммерджаг прочистил горло.
 
– Скупой и торф,
Скупой и торф,
Скупой и торф и
Скупой и торф и
Мы с дружком
Придем к тебе, а
Наши шляпы
На затылках
Сидят так у
грожающе!
Йо!
 
      Гортлик задумчиво пожевал кончик своего композиторского молота.
      – Хороший ритм, – сказал он. – Но слова требуют доработки.
      – Ты хочешь сказать – маловато «золота, золота, золота»?
      – Да. Как ты думаешь назвать это?
      – Э-э… кхм… к… крот-музыка.
      – Почему крот-музыка?
      Хаммерджаг выглядел озадаченным.
      – Трудно сказать, – признался он. – Просто эта идея была у меня в мозгу, и все.
      Гортлик потряс головой. Гномы дотошная раса и всегда до всего докапываются. Они знают, что им нравится.
      – В хорошей музыке должны быть отнорки, – заметил он. – Ты ничего не добьешься, если не будет отнорков.
 
      – Успокойтесь, успокойтесь, – повторял Достабль. – Это самая большая улица в Анк-Морпорке – вот почему. И я не вижу, в чем проблема…
      – «Каверна»? – завопил Глод. – Тролль Хризопраз держит ее, вот в чем!
      – Говорят, он крестный отец в Брекчии, – сказал Клифф.
      – Ну-ну. Этого никто не смог доказать.
      – Только потому, что трудно что-то доказать, если в голове у тебя продолбят дырку и засунут в нее твои же ноги.
      – Кроме того, что он тролль, нет никаких оснований для предубеждений, – сказал Достабль.
      – Я сам тролль! Могу я быть предубежден против троллей? Он паршивый пласт в материнской жиле! Говорят, когда они нашли шайку Де Бриса, ни у кого из них не осталось ни одного зуба.
      – Что такое Каверна? – спросил Бадди.
      – Клуб троллей, – объяснил Клифф. – Говорят…
      – Все будет хорошо. Чего вы разволновались? – спросил Достабль.
      – А вдобавок это еще и игорный дом!
      – Зато Гильдия туда и не сунется, – сказал Достабль. – Если им жизнь дорога.
      – Мне тоже дорога жизнь! – заорал Глод. – Я и жив-то до сих пор только поэтому! И поэтому же не шляюсь по тролльим притонам!
      – В «Барабане» в вас швыряли топоры, – резонно возразил Достабль.
      – Но только для смеху. Не прицельно.
      – В любом случае. Там собираются только тролли и чертовски глупые молодые люди, которые думают, что у них хватит ловкости выпить в тролльем баре, – сказал Клифф. – Публики там нет.
      Достабль постучал себя по носу.
      – Вы, главное, играйте, – сказал он. – А публика у вас будет. Это моя работа.
      – У них там недостаточно большие двери, чтобы я мог войти, – отрезал Глод.
      – Да там огромные двери, – сказал Достабль.
      – Они будут недостаточно большими для меня, потому что если ты попытаешься втащить меня внутрь, тебе придется заодно втащить и всю мостовую, в которую я вцеплюсь.
      – Ну же, будь разумнее…
      – Нет! – крикнул Глод. – И я кричу это за всех троих!
      Гитара заскулила.
      Бадди вытянул ее из-за спины и взял пару аккордов. Казалось, это ее успокоило.
      – Я думаю… э-э-э… похоже, ей эта идея нравится, – сказал он.
      – О, ей нравится идея, – сказал Глод, слегка остывая. – Отлично. А ты знаешь, что делают с гномами, которые ходят в Каверну?
      – Это вряд ли хуже того, что сделает с нами Гильдия, если мы будем играть где-то еще, а нам нужны деньги, – сказал Бадди. – Так что мы должны играть.
      Они стояли, молча глядя друг на друга.
      – Что вам сейчас необходимо, ребята, – сказал Достабль, выпуская кольцо дыма. – Так это найти какое-нибудь тихое, спокойное местечко. Немного отдыха.
      – Чертовски верно, – согласился Клифф. – Никогда не думал, что придется таскать на себе эти камни целый день.
      Достабль поднял палец.
      – Ага! – сказал он. – Об этом я тоже подумал. Я всегда себе говорю: ты не должен растрачивать свои дарования, таская всякое барахло! Я нанял тебе помощника. Очень дешево, всего-то доллар в день. Я изымаю его прямо из твоего заработка, так что не беспокойся об этом. Познакомься: Асфальт.
      – Кто?
      – Т' я, – сказал один из достаблевых пакетов. Он слегка развернулся и оказался не совсем пакетом, а чем-то раздробленным… чем-то вроде подвижной кучки… У Бадди заслезились глаза. Он выглядел как тролль, за исключением того, что был ниже гнома. Но не меньше гнома: то, чего ему не хватало в высоте, он с лихвой компенсировал шириной и – раз уж зашла речь – запахом.
      – Как вышло, – спросил Клифф, – что он такой коротышка?
      – На меня сел слон, – мрачно объяснил Асфальт.
      Глод потянул носом:
      – Только сел?
      Асфальт уже был одет в майку «Банда Рока». Она обтягивала его грудную клетку и свисала до земли.
      – Асфальт присмотрит за вами, – сказал Достабль. – Нет ничего такого, чего он не знает о шоу-бизнесе.
      Асфальт одарил их широкой улыбкой.
      – Будете в порядке со мной, – сказал он. – Да уж, поработал я с ними со всеми. Везде побывал, всего навидался.
      – Мы могли бы отправится на Переда, – сказал Клифф. – Там обычно никого не бывает, когда в Университете праздник.
      – Отлично. Кое-что нуждается в организации, – сказал Достабль. – Увидимся вечером. Каверна. Семь часов.
      Он зашагал прочь.
      – Заметили одну забавную штуку? – спросил он.
      – Какую?
      – То, как он курил эту сосиску? Как вы думаете, он сам заметил?
      Асфальт подхватил сумку Клиффа и с легкостью водрузил ее на плечо.
      – Пошли, начальник, – сказал он.
      – На тебя уселся слон? – спросил Бадди, когда они двинулись через площадь.
      – Угу. В цирке, – объяснил Асфальт. – Я там работал, прочищал им задницы.
      – И после этого ты стал вот таким?
      – Не-а. Не зараз. Пока слоны не сели на меня три, четыре раза, – сказал маленький плоский тролль. – Не знаю, с чего. Стою, чищу себе спокойно у них там сзади, а в следующий момент кругом темнота.
      – Мне бы хватило одного раза, чтоб уйти с этой работы, – заметил Глод.
      – Ну да, – сказал Асфальт, улыбаясь долгой улыбкой. – Я не мог уйти. Шоу-бизнес у меня в крови.
 
      Прудер посмотел на результат их совместного творчества.
      – Я не понимаю, что она из себя представляет, – сказал он. – Но похоже на то, что мы можем заманить ее на струну и тогда струна сможет играть сама по себе. Что-то вроде иконографа для звуков.
      Они поместили струну в хорошо резонирующий ящик и теперь она снова и снова играла двенадцатитактовую мелодию.
      – Музыкальный ящик! – воскликнул Ридкулли. – Потрясающе!
      – Что я хотел бы попробовать, – проговорил Прудер. – Так это собрать музыкантов перед целой кучей таких струн и заставить их играть. Возможно, мы смогли бы поймать всю музыку.