История.
      Этот рассказ – о памяти. И кое-что можно сразу припомнить…
      …как Смерть Плоского Мира, по причинам, известным лишь ему одному, спас однажды маленькую девочку и перенес ее в свой дом, за пределы всех измерений. Он позволил ей достигнуть возраста шестнадцати лет, поскольку полагал, что с подростками проще иметь дело, чем с маленькими детьми – и это показывает нам, что можно быть бессмертной антропоморфной персонификацией и при этом жестоко заблуждаться относительно некоторых простых вещей…
      …как позже он взял учеником некоего Мортимера, или попросту Мора. Между ним и Изабель мгновенно возникла неприязнь – каждый может догадаться, как оно выглядело в деталях. В роли заместителя Мрачного Жнеца Мор потерпел грандиозное фиаско, став причиной проблем, приведших к расшатыванию самой реальности и схватке между ним и Смертью, которую Мор проиграл…
      …и как Смерть – по причинам, известным лишь ему одному – сохранил ему жизнь и отправил его вместе с Изабель назад в мир.
      Никто не знает, отчего Смерть начал испытывать к человеческим существам, с которыми он работал столь долго, практический интерес. Вероятно, это было простое любопытство. Даже самый удачливый крысолов рано или поздно испытает подобный интерес к крысам. Он может наблюдать как они живут и как умирают, записывать каждую деталь крысиного существования, хотя и никогда не сумеет понять, на что похожа беготня по лабиринту.
      Но если правда, что наблюдение изменяет то, за чем наблюдают , то еще в большей степени правда, что оно изменяет и наблюдателя.
      Мор и Изабель поженились.
      У них родился ребенок.
      Этот рассказ – еще и о сексе, наркотиках и Музыке Рока. Ну, скажем…
      …одно из трех – это уже неплохо. Разумеется, это только тридцать три процента, но ведь может быть и меньше…
 
      Где остановиться?
      Темная, ненастная ночь. Карета – уже без лошадей – проламывает хлипкую, бесполезную ограду и крутясь летит в пропасть. Ни разу не ударившись о стены ущелья, она достигает сухого русла реки далеко внизу, где и разлетается на кусочки.
      Мисс Буттс нервно переворошила сочинения.
      Среди них была одно, написанное шестилетней девочкой: «Что Мы Делаем на Празднеках – Что я делаю на празднеках я астаюс с дедулей у него есть большая Белая лошть и сад который вес Чорный. У нас ест Яйцы и чипсы».
      Затем масло из каретных ламп вспыхивает, и происходит мгновенный взрыв, из недр которого – поскольку даже в трагедиях есть определенная неизменность – вылетает горящее колесо.
      И еще один листок бумаги – рисунок, сделанный в более серьезном возрасте. Выполненный сплошь черным. Мисс Буттс вздохнула. Это вовсе не значит, что в распоряжении рисовальщицы не было карандашей другого цвета. В Квирмской Школе для Юных Леди были действительно дорогие карадаши всех цветов.
      И наконец, когда погасли последние потрескивающие огоньки, воцарилась тишина.
      И – наблюдатель.
      Который повернулся и сказал кому-то в темноте:
      – ДА. КОЕ-ЧТО Я МОГ БЫ СДЕЛАТЬ.
      А потом ускакал прочь.
 
      Мисс Буттс еще раз перетасовала листки. Она ощущала раздражение и беспокойство – чувства, обычные для тех, кто имел дело с этой девочкой. Бумаги помогали ей чувствовать себя лучше. Они были более надежными.
      Кроме того была еще проблема этой… аварии.
      Мисс Буттс уже приходилось сообщать такие известия. Этого не избежишь, если вы руководите крупной школой-интернатом. Родители многих воспитанниц частенько оказывались за бортом того или иного бизнеса, и иногда это был бизнес того сорта, в котором возможность разбогатеть шла рука об руку с риском повстречать малосимпатичных людей.
      Мисс Буттс знала, как действовать в подобных случаях. Это болезненно, но время лечит. Сначала потрясение, слезы, а затем, в конце концов, все проходит. Люди знают, что делать с несчастьями. У них есть что-то вроде инструкций, заложенных в подсознание. Жизнь-то продолжается.
      Но этот ребенок просто спокойно сидел перед ней, и все. Это было спокойствие, которое выбивало почву из под ног у мисс Буттс. Несмотря на долгую жизнь в печи образования, которая незаметно высушила ее, она не была жестокой женщиной, а просто добросовестной сторонницей уместности. Она полагала, что знает, что должно происходить в таких ситуациях и испытывала смутное раздражение оттого, что оно таки не происходит.
      – Кхм… Если тебе хочется остаться одной, чтобы поплакать… – предприняла она попытку направить события в нужное русло.
      – Это поможет? – спросила Сьюзан.
      Это помогло бы мисс Буттс.
      – Я хотела бы знать – все ли ты поняла из того, что я тебе сказала? – вот и все, что она смогла заметить.
      Девочка уставилась в потолок, как будто решала сложную алгебраическую задачу, а затем ответила:
      – Я думаю – пойму.
      Это выглядело так, как будто она уже все знает и как-то с этим разобралась. Мисс Буттс просила учителей внимательно присматривать за Сьюзан. Те отвечали, что это непросто, потому что…
      Раздался стук в дверь, такой робкий, как будто его произвел некто, кто предпочел бы остаться неуслышанным. Мисс Буттс вернулась к действительности.
      – Входи, – сказала она.
      Дверь бесшумно отворилась. Сьюзан никогда не производила шума. Все учителя замечали это. Это просто жутко, говорили они. Она возникает прямо у вас перед носом, когда вы меньше всего этого ожидаете.
      – А, Сьюзан, – сказала мисс Буттс. Бледная улыбка пробежала по ее лицу, как нервная дрожь по шкуре испуганной овцы. – Пожалуйста, садись.
      – Конечно, мисс Буттс.
      Мисс Буттс переложила листки бумаги.
      – Сьюзан…
      – Да, мисс Буттс?
      – Мне неприятно это говорить, но выяснилось, что ты опять отсутствовала на уроках…
      – Я не понимаю, мисс Буттс.
      Директриса наклонилась вперед. Она чувствовала смутное раздражение на саму себя, однако… что-то неприятное было в этом ребенке. Блестящие успехи в тех предметах, которые ей нравились, безусловно. Но этот был тот блеск, которым сверкает алмаз – холодный блеск острых граней.
      – Ты опять делала это? – спросила она. – Ты обещала прекратить эти глупости.
      – Мисс Буттс?
      – Ты опять становилась невидимой, не так ли?
      Сьюзан залилась румянцем. То же, несколько менее розово, сделала и мисс Буттс. «Я понимаю, подумала она, что это нелепо. Это противоречит здравому смыслу. Это… ох, нет…»
      Она отвернулась и прикрыла глаза.
      – Да, мисс Буттс? – спросила Сьюзан – за секунду до того, как мисс Буттс произнесла: «Сьюзан…». Мисс Буттс содрогнулась. Это было еще одно, что замечали учителя. Иногда Сьюзан отвечала на вопрос прежде чем вы его задавали.
      Она попыталась успокоиться.
      – Ты все еще сидишь здесь, не так ли?
      – Конечно, мисс Буттс.
      Нелепость!
      Это не было невидимостью, сказала она себе. Она просто старается быть незаметной, только и всего.
      Она… Кто?
      Мисс Буттс сконцентрировалась.
      Для такого случая она написала себе небольшую записку и положила в папку. Теперь она прочитала: «Ты беседуешь со Сьюзан Сто Гелит. Постарайся не забыть это».
      – Сьюзан? – рискнула она.
      – Да, мисс Буттс?
      Если мисс Буттс концентрировалась, она видела сидящую перед ней Сьюзан. Если она делала усилия, ей удавалось слышать ее голос. Нужно просто не поддаваться ощущению, что она здесь в одиночестве.
      – Я боюсь, мисс Кумбер и мисс Греггс жаловались на тебя, – заявила она.
      – Я всегда в классе, мисс Буттс.
      – Осмелюсь предпололожить, что это правда. Мисс Трейтор и мисс Штамп говорят, что видят тебя все время.
      В учительской по этому поводу даже имела место дискуссия.
      – Это потому что тебе нравятся Логика и Математика и не нравятся Язык и История?
      Мисс Буттс сконцентрировалась. Ребенок никоим образом не мог покинуть комнату.
      Только собрав всю волю в кулак, она смогла уловить некий намек на голос, который произнес:
      – Не знаю, мисс Буттс.
      – Сьюзан, это в самом деле весьма огорчительно, когда…
      Мисс Буттс умолкла. Она оглядела кабинет, затем скользнула взглядом по своей записке, лежащей на столе поверх бумаг. С озадаченным видом попыталась было прочесть ее, потом скатала и бросила в корзину для мусора. Схватила ручку, некоторое время пялилась в пространство, а затем сосредоточилась на школьных счетах.
      Вежливо подождав немного, Сьюзан поднялась и вышла так тихо, как могла.
 
      Одни события предшествуют другим. Боги играют судьбами людей. Но перед этим они собирают все фишки на доске и переворачивают все вокруг в поисках костей.
      В маленькой горной стране Лламедос было дождливо. В Лламедосе всегда было дождливо. Дождь являлся основной статьей экспорта государства. Здесь были целые залежи дождя.
      Бард Имп сидел под вечнозеленым эвергрином – более по привычке, нежели в расчете на то, что оно защитит его от дождя. Вода моросила на игольчатые листья, собираясь на ветках в ручейки, так что дерево работало как настоящий дождеконцентратор. Случайные комья дождя плюхались на голову Импа. Ему было семнадцать лет, он был черезвычайно талантливый и крайне недовольный жизнью. Он настраивал арфу, свою чудесную новую арфу и смотрел на дождь, слезы бежали по у него по лицу, смешиваясь с моросью. Боги любят, когда люди в таком состоянии.
      Говорят, что боги, желая уничтожить кого-то, сначала доводят его до безумия. На самом же деле они вручают ему эквивалент небольшой палочки с искрящимся фитилем и надписью «Динамитная компания Акме» на боку. Так гораздо интереснее, да и времени занимает поменьше.
 
      Сьюзан болталась по пахнущим дезинфекцией коридорам. Как правило, она не слишком беспокоилась о том, что подумает мисс Буттс. Обычно ничьи мысли ee не беспокоили. Она не знала, почему некоторые люди забывали о ней, когда ей того хотелось и немного погодя испывали смущение, если об этом заходила речь. Временами кое-кто из учителей испывал сложности, если хотел увидеть ее. Это было прекрасно. Обычно, когда со всеми остальными в классе происходило что-то вроде Основных Статей Экспорта Клатча, она доставала книгу и мирно читала ее.
 
      Вне всякого сомнения, это была превосходная арфа. Нечасто из рук мастера выходило что-то такое, что невозможно улучшить. Эту арфу он даже не потрудился покрыть орнаментом – в данном случае это было бы кощунством. И она была новой, что само по себе было весьма необычным для Лламедоса. Большинство местных арф были старыми. Не в том смысле, что ими не пользовались, хотя порой им не не помешал бы новый корпус, или гриф, или струны. Старые барды говорили, что они тем лучше, чем старше. Хотя старики вообще склонны говорить подобные вещи – невзирая на повседневный опыт.
      Имп дернул струну. Нота повисла в воздухе и истаяла. Арфа звучала ярко и чисто, как колокол. Невозможно и вообразить, как она зазвучит через столетия.
      Его отец говорил, что это ерунда – будущее записано на камне, а не в нотах. И это только начало того, что он еще говорил.
      Потом он говорил еще и еще и мир вдруг становился новым и неприятным местом, в котором не было ничего, что осталось бы не обговоренным. И он сказал отцу: ты ничего не понимаешь! Ты просто старый дурак! Я посвятил свою жизнь музыке и очень скоро все будут говорить – да, он величайший музыкант в мире.
      Чепуха! Как будто барды интересовались чьим-то мнением, кроме мнения других бардов, которые всю жизнь учились как слушать музыку. Чепуха, и тем не менее… Будучи произнесенной со страстью достаточной, чтобы достать богов, она могла изменить под себя вселенную. В словах скрыта мощь, изменяющая мир. Будьте осторожны со своими желаниями. Никогда не угадаешь, кто вас услышит. Или что, как в данном случае. Потому что, возможно, нечто скользит сквозь вселенную и несколько слов, произнесенных не тем человеком в нужном месте в нужное время, могут заставить это переменить направление…
      Далеко отсюда, в шумном Анк-Морпорке на некоей пустой стене произошло мгновенное кипение искорок и вспышек и вдруг…
      …возникла лавка. Старая музыкальная лавка. Никто не заметил ее прибытия. Стоило ей занять это место и стало так, как будто бы она была здесь всегда.
 
      Смерть сидел, подперев челюсть руками и уставившись в пустоту.
      Бесшумно возник Альберт.
      Было несколько моментов, которые неизменно озадачивали Смерть, когда он удосуживался обратить на них внимание, и вот один из них: почему его слуга всегда перемещается по полу одним и тем же путем? ТО ЕСТЬ, подумал он, УЧИТЫВАЯ РАЗМЕР КОМНАТЫ…
      …которая простиралась в бесконечность или так близко к бесконечности, что различие становилось несущественным. Она была где-то с милю. Многовато для комнаты, хотя бесконечность и нелегко рассмотреть.
      Смерть, пожалуй, слегка погорячился, создавая этот дом. Время и пространство – вещи, поддающиеся манипулированию, а не неизменные. Внутреннего пространства получилось чуть-чуть слишком. Смерть как-то не учел, что снаружи дом должен быть больше, чем внутри. То же самое и с садом. Когда ОН начал уделять несколько больше интереса этим вещам, то обнаружил, что люди, кажется, склонны считать, что известную роль в концепции, скажем, роз, играют цвета. Но ОН сотворил их черными. Ему нравилось черное.
      Так происходит с чем угодно. Так происходит со всем, рано или поздно.
      Известные ему люди – а таких было несколько – относились к невозможым размерам комнат странным образом – попросту игнорируя их. Да вот хоть Альберт сейчас. Огромные двери распахнулись и на пороге возник Альберт, осторожно несущий чашку на блюдце…
      …и мгновение спустя он уже стоит на краю относительно небольшого ковра, лежащего у Смерти под столом. Когда Смерть задумывался, каким образом слуга преодолевает разделяющее их пространство, то понимал, что с точки зрения Альберта никакого пространства нет.
      – Я принес вам ромашковый чай, – сказал Альберт.
      – ХМММ?
      – Сэр?
      – ИЗВИНИ. Я ЗАДУМАЛСЯ. ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?
      – Ромашковый чай…
      – РОМАШКОВЫЙ? Я ПОЛАГАЛ, ЧТО РОМАШКА СКОРЕЕ ИМЕЕТ ОТНОШЕНИЕ К МЫЛУ.
      – О, вы можете добавлять ромашку и в чай, и в мыло, сэр, – сказал Альберт. Он встревожился. Он всегда тревожился, когда Смерть принимался размышлять о простых вещах. Это было совершенно неподходящее занятие. Он думал о них весьма странным образом.
      – КАК ЭТО УДОБНО. ЧИСТОТА И СНАРУЖИ И ВНУТРИ.
      Смерть опять подпер челюсть руками.
      – Сэр? – через некоторое время проговорил Альберт.
      – ХМММ?
      – Чай остынет, если вы не выпьете его сейчас.
      – АЛЬБЕРТ…
      – Да, сэр?
      – Я ХОТЕЛ БЫ ЗНАТЬ…
      – Сэр?
      – ЗАЧЕМ ВСЕ ЭТО? ЕСЛИ СЕРЬЕЗНО. ЕСЛИ НА САМОМ ДЕЛЕ ЗАДУМАТЬСЯ…
      – О. Э-э… Не могу сказать, сэр.
      – Я НЕ ХОТЕЛ ЭТОГО ДЕЛАТЬ, АЛЬБЕРТ. ТЫ ЗНАЕШЬ… ТЕПЕРЬ Я ПОНИМАЮ, О ЧЕМ ОНА ГОВОРИЛА. НЕ ТОЛЬКО О КОЛЕНЯХ…
      – Кто, сэр?
      Ответа не последовало. Выходя за дверь, Альберт оглянулся. Смерть снова пялился в пустоту. В этом с ним никто не мог сравниться.
 
      Быть невидимой – это не такая уж большая проблема. Существовали вещи, вызывающие у нее большее беспокойство. Сны. Разумеется, это были просто сны. Сьюзан была знакома с современными теориями, согласно которым сны – это просто картинки, выскакивающие наружу, пока мозг наполнен дневными событиями. Она была бы совершенно в этом уверена, если бы дневные события включали в себя полеты верхом на лошадях, огромные темные залы и множество черепов.
      Но в конце концов, это были только сны. Она видела еще кое-что. Например, она никогда не упоминала странную женщину, которая появлялась в спальне ночью. После того как Ребекка Снелл спрятала под подушку зуб, Сьюзан видела как женщина вошла в открытое окно и остановилась у кровати. Она была слегка похожа на доярку и ничуть не страшная, даже когда проходила сквозь мебель. Раздался звон монет, а наутро зуб исчез, Ребекка же стала богаче на одну монетку в 50 пенсов.
      Сьюзан ненавидела подобные вещи. Она знала, что умственно неуравновешенные личности рассказывают детям о Зубной Фее, но не было никаких причин, по которым хоть одна такая могла существовать. Верить в нее – это значит демонстрировать несистематизированное мышление. Она не любила несистематизированное мышление, которое по каким-то причинам было наиглавнейшим проступком с точки зрения режима мисс Буттс.
      Впрочем, режим этот был не так уж и плох. Мисс Эулалия Буттс и ее коллега, мисс Делкросс, основали колледж, вдохновленные ошеломляюще необычной идеей, согласно которой, раз уж девочкам нечем заняться до того момента, когда кто-нибудь возьмет их замуж, то они вполне могут заняться образованием.
      На Диске школ было в изобилии, однако все они существовали либо при церквах, либо при Гильдиях. Мисс Буттс возражала против религии с позиций разума и считала предосудительным мнение, согласно которому только в Гильдии девочка могла получить достойное образование – например, воровки или белошвейки. Однако мир велик и опасен и девице придется туго, если она встретится с ним лицом к лицу без припрятанных под корсажем надежных знаний по геометрии и астрономии. Для чистосердечно верящей в это мисс Буттс не было особой разницы между мальчиками и девочками. По крайней мере такой разницы, о которой стоило говорить.
      О которой стоило говорить самой мисс Буттс, конечно.
      И, благодаря ее вере в надежное логическое мышление и здоровый пытливый разум, ее выпускницы демонстрировали такой образ действий (в том, что касается мудрости), что его можно было сравнить с охотой на аллигаторов с картонной лодки в штормовой день.
      Например, когда она с дрожжащим подбородком повествовала об опасностях, подстерегающих снаружи, в городе, три сотни живых, пытливых умов решали, что 1) эти опасности надо испытать при первой же представившейся возможности и, 2) мысля логически, изумлялись, сколь подробно мисс Буттс осведомлена о них. И высокие, увенчаные остриями стены вокруг колледжа казались смешным препятствием для того, кто обладает свежим, наполненным тригонометрическими знаниями умом и телом, закаленным фехтованием, гимнастикой и холодными обливаниями. Мисс Буттс умела представить опасности действительно интересно.
      Так или иначе, но оставался инцидент с ночной визитершей. По размышлении Сьюзан решила, что она, должно быть, просто вообразила ее. Это было единственно логичное объяснение. На этом Сьюзан и успокоилась.
 
      Каждый, как говорится, что нибудь да ищет. Имп искал, куда бы ему податься. Телега, на которой он преодолел последний участок пути, громыхая, удалялась через поля. Он взглянул на дорожный знак. Одна стрелка указывала в сторону Квирма, другая – на Анк-Морпорк.
      Об Анк-Морпорке он знал только, что это большой город, но построенный на суглинке и оттого не представлявший интереса для друидов из его семейства. У него было три анк-морпоркских доллара и немного мелочи. Вероятно, для Анк-Морпорка это немного. О Квирме он не знал ничего, кроме того, что это на побережье. Дорога на Квирм выглядела не слишком наезженной, в то время как анк-морпоркская дорога была вся изрыта колеями. Будет вполне благоразумно отправиться в Квирм, чтоб попробовать городской жизни. Будет благоразумно узнать немного об образе мысли горожан, прежде чем направиться в Анк-Морпорк, который, как говорили, был крупнейшим городом в мире. Благоразумно будет подыскать в Квирме какую-нибудь работенку и немного подзаработать. Благоразумнее сначала научиться ходить, прежде чем пускаться в бег. Здравый смысл растолковал Импу все эти соображения, после чего Имп решительно зашагал в направлении Анк-Морпорка.
 
      Что до внешнего вида, то Сьюзан всегда вызывала в людях образ одуванчика. Колледж одевал своих воспитаниц в темно-синие шерстяные робы, которые ниспадали от шеи до самых щиколоток – здоровые, практичные и привлекательные как доска. Линия талии находилась где-то в районе колен. Сьюзан начала заполнять свою робу в соответствии с древними законами, на которые смущенно и неуверенно намекала им мисс Делкросс на своих уроках Биологии и Гигиены. Девочки покидали ее класс со смутным подозрением, что им предстоит выйти замуж за кролика. (Сьюзан выходила с ощущением, что картонный скелет на крюке в углу похож на кого-то хорошо знакомого…)
      А вот ее волосы заставляли людей останавливаться и глазеть на нее. Они были чистейшей белизны, за исключением одной черной пряди. Школьный устав требовал, чтобы они были заплетены в две косы, но волосы Сьюзан проявляли стремление самостоятельно расплестись и вернуться в привычное состояние – что-то наподобие змей Медузы .
      И еще у нее было родимое пятно – если это было родимым пятном. Его можно было заметить, только когда Сьюзан краснела – тогда на щеке проявлялись три пересекающие ее бледные полосы, как будто след пощечины. Когда она приходила в ярость – а приходила она туда довольно часто, из-за абсолютного идиотизма мироздания – тогда три полоски пылали.
      Теоретически сейчас шел урок Литературы. Сьюзан ненавидела Литературу. Она предпочитала ей чтение хорошей книги. Сейчас этой хорошей книгой была «Логика и Парадокс» Уолда, которая лежала перед ней на парте. Она читала ее, положив подбородок на кулаки и прислушиваясь вполуха к тому, чем там занимается остальной класс. Поэмой о бледно-желтых нарциссах. Очевидно, они очень нравились поэту. Сьюзан отнеслась к этому факту с величайшим спокойствием. Это свободная страна. Люди могут любить бледно-желтые нарциссы, если им этого хочется. Единственное, что не должно дозволяться – согласно выверенному и прочувствованному мнению Сьюзан – это тратить больше одной страницы, чтобы сообщить об этом. Она получила образование. По ее мнению, школа держится на том, что противостоит подобной ерунде.
      Тем временем вокруг нее видение поэта разбиралось на части неловкими руками.
 
      Кухня была выстроена в тех же гаргантюанских пропорциях, что и весь дом. Целая армия поваров могла затеряться в ней. Далекие стены скрывались в полутьме, дымоход, висящий на покрытых копотью цепях и грязных тросах, исчезал во мраке где-то в четверти мили от пола.
      Впрочем, все это только на взгляд стороннего наблюдателя.
      Альберт проводил время на выложенном плиткой участке, достаточно большом, чтобы вместить кухонный шкаф, стол и плиту. И кресло-качалку.
      – Когда человек говорит: «Зачем это все, серьезно, если подумать» – он на скверном пути, – сказал Альберт, сворачивая сигарету. – И я не знаю, что он под всем этим имел в виду. Одна из этих его причуд.
      Второй присутствующий в кухне покивал головой. Рот у него был забит.
      – А все это дело с его дочерью? То есть… Что я говорю – дочерью… И потом он узнает про подмастерье. И не надо бы ничего делать, нет! Он идет и подбирает себе одного! Ха! Ничего, кроме проблем, вот что это такое! Да ты на себя посмотри. Ты тоже одно из этих его чудачеств! Не хотел никого обидеть, – добавил он опасливо, обращаясь к своему собеседнику. – Ты работаешь отлично. Делаешь хорошее дело.
      Тот кивнул.
      – А он все делает неправильно. Как в тот раз, когда он узнал про Ночь Всех Пустых. Помнишь? Мы все приготовили, дуб в горшке, бумажные сосиски, свиной обед, он уселся тут в бумажном колпаке и спрашивает: ЭТО ПРЕЛЕСТНО? Я сделал ему маленький резной столик, а он подарил мне кирпич.
      Альберт воткнул сигарету в угол рта. Скручена она была виртуозно. Только эксперт мог скрутить такую тонкую и одновременно такую тяжеловесную самокрутку.
      – Это был прекрасный кирпич, что говорить. Он у меня до сих пор где-то лежит.
      – ПИСК, – сказал Смерть Крыс.
      – Вот, ты сразу все понял! – сказал Альберт. – В конце концов важно понимание. А он все время делает промахи. Ты же видишь – он никак не может пережить все это. Не может забыть.
      Он затягивался своим ужасным самопалом, пока у него не заслезились глаза.
      – Зачем это все, серьезно, если подумать, – произнес Альберт. – О боги!
      Он бросил взгляд на кухонные часы – особая человеческая привычка. Они не работали уже тогда, когда Альберт приобрел их.
      – Обычно в это время он у себя, – сказал он. – Подам ему перекусить. Не могу понять, на чем он вообще держится.
 
      Святой человек сидел под святым деревом, ноги скрещены, руки на коленях. Глаза он держал закрытыми, для лучшей фокусировке на Бесконечном, а одет был в одну набедренную повязку – для демонстрации презрения к низменному. Деревянная чаша стояла перед ним. Через некоторое время он осознал, что за ним наблюдают. Он приоткрыл один глаз. Смутная фигура виднелась в нескольких футах. Чуть погодя он уверился, что фигура принадлежит… кому-то. Он не был уверен в описании, но определенно некая персона под него подходила. Она был, как бы сказать… такой высокой и вроде как… определенно…
      – ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.
      – Да, сын мой? – он нахмурил брови. – Ты ведь мужчина, не так ли? – уточнил он.
      – ТЕБЕ ОТКРЫТО МНОГОЕ. НО И Я К ЭТОМУ СПОСОБЕН.
      – Да?
      – Я ГОВОРЮ, ТЕБЕ ВЕДЬ ВЕДОМО ВСЕ.
      Святой человек открыл второй глаз.
      – Тайна бытия в том, чтобы презреть мирские узы, отринуть химеру материальных благ и созерцать Бесконечность, – сказал он. – И держи свои разбойные ручонки подальше от мой нищенской чаши.
      Под взглядом просителя ему сделалось неуютно.
      – Я ВИДЕЛ БЕСКОНЕЧНОСТЬ, – сообщил незнакомец. – НИЧЕГО ОСОБЕННОГО.
      Святой человек огляделся вокруг.
      – Не будь идиотом, – сказал он. – Ты не мог видеть Бесконечность. Потому что она бесконечная.
      – А Я ВИДЕЛ.
      – Ну хорошо, и на что же она похожа?
      – ОНА СИНЯЯ.
      Святой человек беспокойнно завозился. Все это было не так, как оно должно быть. Мгновенное прозрение Бесконечности, многозначительный толчок в направлении нищенской чаши – вот как оно должно быть.
      – Она черная, – пробормотал он.
      – НЕТ, – сказал незнакомец. – ТОЛЬКО КОГДА СМОТРИШЬ СНАРУЖИ, НОЧНОЕ НЕБО ЧЕРНО. НО ЭТО ПРОСТО КОСМОС. БЕСКОНЕЧНОСТЬ, КАК БЫ ТО НИ БЫЛО – СИНИЯ.
      – Я предполагаю, ты знаешь и звук, который получается при хлопке одной ладонью? – спросил святой человек язвительно.
      – ДА. ХЛ. ОП ИЗДАЕТСЯ ДРУГОЙ.
      – Ага! Нет, тут ты неправ! – сказал святой человек, возвращаясь на твердую почву. Он взмахнул тощей рукой. – Никакого звука, понял?
      – ЭТО НЕ ХЛОПОК. ЭТО ПРОСТО ВЗМАХ.
      – Нет, хлопок. Я просто не использовал вторую руку. Какой оттенок синего, кстати?
      – ТЫ ПРОСТО МАХНУЛ РУКОЙ. Я БЫ НЕ НАЗВАЛ ЭТО СЛИШКОМ ФИЛОСОФИЧНЫМ. УТИНОЕ ЯЙЦО.
      Святой человек посмотрел вниз, в долину. Приближались несколько человек. В волосы у них были вплетены цветы и они несли что-то весьма напоминающее чашу риса.
      – ИЛИ, МОЖЕТ БЫТЬ, EAU DE NI.
      – Послушай, сын мой, – проговорил святой человек поспешно. – Чего ты конкретно от хочешь? Нету у меня на тебя целого дня.
      – ЕСТЬ. БЛАГОДАРЯ МНЕ.
      – Чего ты хочешь?
      – ПОЧЕМУ ВЕЩИ ТАКОВЫ, КАКОВЫ ОНИ ЕСТЬ?
      – Ну-у-у…
      – ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ТАК?
      – Не со всей определенностью. Что касается всех вещей, то это же тайна, понимаешь?
      Незнакомец уставился на святого человека, отчего у того возникло ощущение, что его голова становится прозрачной.
      – ТОГДА Я ЗАДАМ ТЕБЕ ПРОСТОЙ ВОПРОС. КАК ЛЮДИ ЗАБЫВАЮТ?
      – Забывают что?
      – ВСЕ. ЧТО УГОДНО.
      – Это… э… это происходит само собой.
      Предполагаемые последователи превратились в ленту на горном пути. Святой человек торопливо подхватил свою чашу.
      – Предположим, что вот это твоя память, – сказал он, размахивая чашей. – Она может вместить вот столько, так? Новые вещи прибывают, старые должны вывалиться.
      – НЕТ. Я ПОМНЮ ВСЕ. ВСЕ. ХЛОПАНИЕ ДВЕРЕЙ. ИГРУ СВЕТА В ВОЛОСАХ. ЗВУК СМЕХА. ШАГИ. КАЖДУЮ ДЕТАЛЬ. КАК БУДТО ЭТО БЫЛО ТОЛЬКО ВЧЕРА. КАК БУДТО ЭТО БЫЛО ТОЛЬКО ЗАВТРА. ВСЕ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ?
      Святой человек склонил свою блестящую лысую голову.
      – Традиционно, – сказал он, – способы забывания включают в себя вступление в Клатчский Иностранный Легион, употребление вод нескольких магических рек – никто не знает, где их искать – и поглощение огромных объемов алкоголя.
      – АХ, ДА.
      – Но алкоголь истощает тело и отравляет душу.
      – ЗВУЧИТ НЕПЛОХО, НА МОЙ ВЗГЛЯД.
      – Учитель?
      Святой человек в раздражении обернулся. Последователи прибыли.
      – Минутку, ладно? Я беседую с…
      Незнакомец исчез.
      – Но, Учитель, мы преодолели многие мили через… – сказал последователь.
      – Заткнись на секунду, хорошо?
      Святой человек поднял руку и провел ею несколько раз в воздухе. Что-то пробормотал про себя.
      Последователи обменялись взглядами. Такого они не ожидали. Наконец их предводитель потерял терпение.
      – Учитель…
      Святой человек обернулся и хватил его по уху. Звук определенно напоминал хлопок.
      – А! Я понял! – воскликнул святой человек, – Итак, что я могу сделать для…
      Тут он замер, поскольку его уши догнал мозг.
      – А что он, собственно, имел в виду, когда говорил – люди?
 
      В задумчивости Смерть шагал через холм туда, где его огромная белая лошадь безмятежно любовалась видами.
      Он сказал ей:
      – УБИРАЙСЯ.
      Лошадь осторожно осмотрела его. Она была гораздо умнее большинства лошадей, хотя это и не такое уж значительное достижение. Она, казалось, сознавала, что с хозяином что-то не то.
      – МОЖЕТ, Я ЕЩЕ ВЕРНУСЬ, – сказал Смерть.
      И исчез.
 
      В Анк-Морпорке не было дождя. И это весьма удивило Импа. Кроме этого его удивила скорость, с которой у него кончились деньги. Он уже потерял три доллара и двадцать семь пенсов. Потерял он их, положив в свою чашу, которую ставил перед собой, когда играл – из тех же соображений, из каких охотник использует подсадку чтобы приманить уток. В следующий раз, когда он заглянул в чашу, она была пуста. Люди приходят в Анк-Морпорк в поисках удачи. К несчастью, другие люди приходят сюда за тем же.
      И людям, казалось, не нужен был бард, даже выигравший омелу и столетнюю арфу на Большом Эйстеддфоде в Лламедосе.
      Он выбрал место на одной из главных площадей, настроился и заиграл. Никто не обратил на него ни малейшего внимания, разве что иногда толкали, проходя мимо, чтобы освободить дорогу и, по всей видимости, подрезать его чашу.