Народные танцы широко распространены во всех обитаемых мирах всей множественной вселенной. Они танцуются под синим небом, чтобы отпраздновать оживление почвы, и под холодными звездами, потому что наступила весна и, если повезет, углекислый газ снова растает. Настоятельную необходимость в танцах ощущают как глубоководные существа, никогда не видевшие солнечного света, так и городские жители, чья единственная связь с природой заключается в том, что когда-то они переехали на своей «вольво» овцу.
      Народные танцы исполняются бородатыми математиками, невинно веселящимися под фальшивые звуки аккордеона, и безжалостными танцовщиками-ниндзя из Нью-Анка, которые при помощи простого носового платка и колокольчика способны творить самые невообразимые, ужасные вещи.
      Но везде эти танцы танцуются неправильно. За исключением, конечно, Плоского мира, который действительно является плоским и покоится на спинах четырех слонов, путешествующих по космосу на панцире Великого А'Туина, всемирной черепахи. Однако даже здесь настоящие народные танцы можно увидеть лишь в маленькой деревушке, затерявшейся высоко в Овцепикских горах. Строго хранимая и крайне простая тайна народного танца передается из поколения в поколение.
      В первый день весны в Овцепиках происходят народные гулянья. Привязав к коленям колокольчики и размахивая полами рубах, местные жители исполняют знаменитый народный танец. Многие люди приходят посмотреть на это зрелище. После танца зажаривают быка, и весь праздник считается неплохим семейным времяпрепровождением.
      Но секрет заключается вовсе не в этом. Есть еще один, тайный танец. Который будет исполнен спустя какое-то время. Что-то тикало, почти как часы. Впрочем, в небе действительно висели часы, мерно отсчитывая свежеотчеканенные секунды. По крайней мере, это выглядело как часы, хотя на самом деле представляло собой их прямую противоположность. На этом циферблате большая стрелка совершала только один оборот.
 
      Под мрачным небом простирается равнина. Невысокие волны-барханы катятся по ней – эти «волны», если смотреть издалека, напоминают нечто другое, однако, увидев их издалека, вы, несомненно, очень обрадуетесь тому, что предусмотрительно решили не подходить ближе.
      Три серые фигуры парят над равниной. Их сущность невозможно описать обычным языком. Некоторые люди назвали бы их херувимами, но никакой розовощекостью здесь и не пахло. На самом деле эти существа следили за тем, чтобы сила тяжести работала, а время всегда было отделено от пространства. Можете назвать их ревизорами. Ревизорами действительности. Они разговаривали между собой – но молча, не произнося ни слова. Речь им была ни к чему. Они просто изменяли действительность так, словно произносили слова.
      – Но такого никогда не случалось. И вообще, получится ли? – сказал один.
      – Должно получиться. Есть личность. А всякой личности рано или поздно приходит конец. Только силы вечны, – сказал один. В его тоне проскользнуло явное удовольствие.
      – Кроме того… Возникли отклонения. Всякая личность неизменно порождает отклонения. Хорошо известный факт, – сказал один.
      – Неужели он где-то плохо сработал? – сказал один.
      – Такого не случалось, и на этом нам его не поймать, – сказал один.
      – В том-то и дело. Ведь он – это он.Однако… Плохо то, что начала проявляться личность, а это нельзя запускать. Предположим, сила тяжести вдруг станет личностью. И начнет испытывать к людям нежные чувства – что тогда? – сказал один.
      – То есть ее притянет к ним, их – к ней, ну и… – сказал один.
      – Не смешно, – сказал один голосом, который мог показаться еще более холодным, если бы уже не находился на отметке абсолютного нуля.
      – Извините. Я как-то неудачно пошутил, – сказал один.
      – Кроме того, он стал сомневаться в своей работе, а такие мысли опасны, – сказал один.
      – Возразить нечего, – сказал один.
      – Значит, мы пришли к соглашению? – сказал один.
      Один, который, казалось, о чем-то задумался, вдруг сказал:
      – Минуту. Не вы ли только что использовали местоимение «я»? Может, и вы становитесь личностью?
      – Кто? Мы? – виновато сказал один.
      – Где личность, там всегда разлад, – сказал один.
      – Да. Да. Как это верно, – сказал один.
      – Мы вас прощаем, но впредь будьте осторожнее, – сказал один.
      – Значит, мы пришли к соглашению? – сказал один.
      Они посмотрели на лицо Азраила, проступающее на фоне неба. Впрочем, это лицо и было небом. Азраил медленно кивнул.
      – Отлично. И где все происходит? – спросил один.
      – Это Плоский мир. Он путешествует по космосу на спине гигантской черепахи, – сказал один.
      – А, один из этих. Лично я их терпеть не могу, – сказал один.
      – Ну вот, опять. Вы снова сказали «я», – сказал один.
      – Нет! Нет! Я никогда не говорил «я»… вот сволочь!
      Он вспыхнул и сгорел – так улетучивается небольшое облачко пара, мгновенно и без остатка. Почти так же мгновенно на его месте появился другой, как две капли воды походящий на своего предшественника.
      – Да послужит это уроком. Стать личностью значит обрести конец. А теперь… пойдем, – сказал один. Азраил проводил их взглядом.
 
      Крайне трудно постичь мысли существа настолько огромного, что в реальном пространстве его длина может быть измерена только световыми годами. Но он развернул свое немыслимо гигантское тело и глазами, в которых бесследно терялись звезды, отыскал среди мириадов других миров тот, что своим видом напоминал тарелку. И который покоился на спинах слонов. Стоящих на панцире черепахи. Плоский мир – мир в себе и зеркало всех прочих миров.
      Все это выглядело достаточно интересно. Азраилу было скучно, ведь его смена длилась вот уже миллиарды и миллиарды лет.
      А в этой комнате будущее перетекает в прошлое, протискиваясь сквозь узкий ободок настоящего.
      Стены уставлены жизнеизмерителями. Не песочными часами, нет, хотя по форме они похожи. И не часами для варки яиц, которые вы можете купить в любой сувенирной лавке, – обычно они прикреплены к дощечке с названием вашего курорта, и надпись эту делал человек, который слыхом не слыхивал о чувстве прекрасного.
      И вовсе не песок течет внутри жизнеизмерителей. Это секунды, превращающие «быть может» в «уже было».
      На каждом жизнеизмерителе стоит имя.
      Комнату заполняют шорохи живущих людей.
      Представили картину? Замечательно.
      А теперь добавьте к ней стук костей по камням. Этот стук приближается.
      Темный силуэт скользит перед вашими глазами и идет дальше, вдоль бесконечных полок с шуршащими сосудами. Стук, стук. Вот часы, верхний сосуд которых почти опустел. Костяные пальцы протягиваются к ним. Снимают с полки. Еще один жизнеизмеритель. Взять с полки. И еще, еще. Взять, взять.
      Это все работа на один день. Вернее, она была бы рассчитана на один день, если бы дни здесь существовали. Стук, стук, темная тень терпеливо следует вдоль полок. И вдруг в нерешительности останавливается.
      Странный маленький жизнеизмеритель. Размером не больше наручных часов. Золотой. Но вчера его здесь не было – вернее, не было бы, если бы здесь существовала такая штука, как «вчера».
      Костяные пальцы смыкаются вокруг жизнеизмерителя и подносят его к свету.
      Там, небольшими прописными буквами, написано имя.
      И это имя – «СМЕРТЬ».
 
      Смерть поставил жизнеизмеритель на место, но потом снова взял его в руку. Внутри колбочек струились песчинки времени. Смерть перевернул измеритель – так, на всякий случай, посмотреть, что будет. Песок продолжал течь, только теперь он падал снизу вверх. Впрочем, иначе и быть не могло.
      Все это означало только одно. Завтра не будет – пусть даже такой штуки, как «завтра», здесь никогда не существовало.
      Смерть почувствовал за спиной движение воздуха. Он медленно повернулся:
      – ПОЧЕМУ? – спросил он у колышущейся в полумраке фигуры.
      Фигура объяснила.
      – НО ЭТО… НЕПРАВИЛЬНО.
      Фигура сказала, что он ошибается, все идет как идет.
      Ни единый мускул не дрогнул на лице Смерти – просто потому, что мускулов там не было.
      – Я ПОДАМ АПЕЛЛЯЦИЮ.
      Фигура сказала, что апелляции не принимаются, уж кто-кто, а он должен это знать. Смерть немного поразмыслил.
      – Я ВСЕГДА ЧЕСТНО ИСПОЛНЯЛ СВОИ ОБЯЗАННОСТИ. ТАК, КАК СЧИТАЛ НУЖНЫМ, – наконец промолвил он.
      Фигура подлетела ближе. Она немного напоминала монаха в серой рясе с капюшоном.
      – Мы знаем, – сказала она. – И поэтому разрешаем тебе оставить лошадь.
 
      Солнце клонилось к горизонту.
      Самые недолговечные создания Плоского мира – это мухи-однодневки, они живут не больше двадцати четырех часов. Как раз сейчас две самые старые мухи бесцельно кружили над ручьем с форелью, делясь воспоминаниями с более молодыми мушками, что родились ближе к вечеру.
      – Да, – мечтательно произнесла одна из них, – такого солнца, как раньше, уже не увидишь.
      – Вы совершенно правы, – подтвердила вторая муха. – Вот раньше солнце было настоящим. Оно было желтым, а не каким-то там красным, как сейчас.
      – И оно было выше.
      – Именно так, именно так.
      – А личинки и куколки выказывали к старшим куда больше уважения.
      – Именно так, именно так, – горячо подтвердила другая муха-однодневка.
      – Это все от неуважения. Думаю, если бы нынешние мухи вели себя как подобает, солнце осталось бы прежним.
      Молодые мухи-однодневки вежливо слушали старших.
      – Помню времена, когда вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля, поля… – мечтательно промолвила старая муха.
      Молодые мухи огляделись.
      – Но ведь поля никуда не делись, – осмелилась возразить одна, выдержав вежливую паузу.
      – Раньше поля были куда лучше, – сварливо парировала старая муха.
      – Вот-вот, – поддержала ее ровесница. – А еще корова, корова была.
      – А и верно! Верно ведь! Я помню эту корову! Стояла здесь целых… целых сорок, нет, пятьдесят минут! Пегая такая, если память не изменяет.
      – Да, нынче таких коров уже не увидишь.
      – Нынче вообще коров не увидишь.
      – А что такое корова? – поинтересовалась одна из молодых мух.
      – Вот, вот! – торжествующе воскликнула старая муха. – Вот они, современные однодневки. – Она вдруг замолчала. – Кстати, чем мы занимались, прежде чем зашел разговор о солнце?
      – Бесцельно кружили над водой, – попыталась подсказать молодая муха.
      В принципе, так оно и было.
      – А перед этим?
      – Э-э… Вы рассказывали нам о Великой Форели.
      – Да, верно. Форель. Понимаете, если бы вы были хорошими однодневками и правильно кружили над водой…
      – И с большим уважением относились к старшим, более опытным мухам… – подхватила вторая.
      – Да, и с большим уважением относились бы к старшим мухам, тогда Великая Форель, быть может…
      Плюх. Плюх.
      – Да? – нетерпеливо спросила молодая муха. Ответа не последовало.
      – Великая Форель – что? – с беспокойством переспросила еще одна молодая муха.
      Они посмотрели на расходящиеся по воде концентрические круги.
      – Это святой знак! – воскликнула молодая муха. – Я помню, мне рассказывали о нем! Великий Круг на воде. Это символ Великой Форели!
      Самая старая из оставшихся мух-однодневок задумчиво взглянула на воду. Она начинала понимать, что, будучи самой старшей, получила право летать как можно ближе к поверхности воды.
      – Говорят, – сказала муха-однодневка, летавшая выше всех, – что, когда Великая Форель съедает тебя, ты попадаешь в страну, изобилующую… изобилующую… – Мухи-однодневки ничего не едят, потому молодая мушка пребывала в полной растерянности. – Страну, изобилующую водой, – неловко закончила она.
      – Очень интересно, – произнесла старшая муха.
      – Там, наверное, так здорово… – сказала самая молодая мушка.
      – Да? Почему?
      – Потому что никто не хочет оттуда возвращаться.
 
      Ну а самые древние обитатели Плоского мира – это знаменитые Считающие Сосны, которые растут высоко-высоко в Овцепикских горах, на самой границе вечных снегов.
      Считающие Сосны являются одним из немногих известных примеров одолженной эволюции. Большинство видов проходят собственный путь эволюции, каковой назначается им самой природой. Такой путь является наиболее естественным и органичным. Он пребывает в гармонии с загадочными циклами космоса, которые искренне уверены: ничто не может сравниться с миллионами лет, полными разочарований и ошибок, в конце которых вид обретает моральные силы, а в некоторых случаях даже хребет.
      Возможно, с точки зрения развития видов такой долгий путь оправдан, но с точки зрения развития отдельной особи… Ведь процесс может завершиться созданием обычной свиньи. Жило-было мелкое розовенькое пресмыкающееся, поедало себе корни, надеялось на лучшее – а получилась свинья.
      В общем, Считающие Сосны постарались избежать всех этих трудностей, предоставив другим растениям эволюционировать вместо них. Семена сосны, оказавшись где-либо на поверхности Диска, немедленно заимствовали у местных растений самый эффективный генетический код и вырастали в то, что наиболее подходит окружающей почве и климату. Местные деревья не успевали и веткой качнуть, как оказывались вытесненными на самые неплодородные земли.
      А еще Считающие Сосны умеют считать, чем они и прославились. Смутно понимая, что люди определяют возраст Дерева по годичным кольцам, Считающие Сосны решили, что именно поэтому люди и рубят деревья. Придя к такому выводу, Считающие Сосны за одну ночь изменили свой генетический код так, что примерно на уровне человеческих глаз кора стала образовывать светловатые цифры – точный возраст дерева.
      И за какой-то год практически все сосны были уничтожены предприятиями по производству декоративных номерных табличек; лишь немногие особи сохранились, и то в самых труднодоступных местах.
      Шесть Считающих Сосен слушали самую старую сосну в своей группе; цифры на грубой коре говорили о том, что ей тридцать одна тысяча семьсот тридцать четыре года. Разговор занял семнадцать лет. Нижеследующая запись является ускоренной версией той беседы.
      – О, я помню времена, когда полей вообще не было.
      Сосны обозрели тысячемильный пейзаж. Небо мерцало, как плохо поставленный спецэффект в фильме о путешествиях во времени. Появился снег, задержался на мгновение и тут же растаял.
      – А что было? – качнулась соседняя сосна.
      – Лед. Если это можно назвать льдом. Тогда у нас были настоящие ледники. Не такие, как нынче, – задержатся на один сезон, и нет их. О да, те ледники существовали веками.
      – Что же с ними случилось?
      – Исчезли.
      – Куда?
      – Куда все исчезает. Все куда-то торопится.
      – Ого. Это было сурово.
      – Что именно?
      – Прошедшая зима.
      – И ты называешь это зимой? Помню, когда я была еще побегом, вот были зимы…
      И тут дерево исчезло.
      После короткой паузы, длившейся всего пару лет, одна из сосен проронила:
      – Вот это да! Она же исчезла! Взяла и исчезла! Только что была рядом и вдруг исчезла!
      Если бы другие сосны были людьми, они бы принялись неловко переминаться с ноги на ногу.
      – Так бывает, малыш, – терпеливо проговорила одна из них. – Эта сосна ушла в Лучшее Место . Жаль, хорошее было дерево.
      Но молодая сосна, которой всего-то было пять тысяч сто одиннадцать лет, никак не желала успокаиваться.
      – А что это такое – Лучшее Место? – спросила она.
      – Точно не известно, – ответила вторая сосна и вздрогнула. Но тут как раз налетела буря, так что никто ничего не заметил. – Мы думаем, что оно как-то связано с… опилками.
      События, длящиеся менее одного дня, сосны не воспринимают, а потому они не слышали стука топоров.
 
      Ветром Сдумс, самый старый волшебник во всем Незримом Университете, славящемся своими волшебниками, магией и сытными обедами, тоже должен был умереть. Совсем скоро. И он это понимал – по-своему, по-старчески.
      «Конечно», – размышлял он, направляя кресло-каталку к кабинету, что находился на первом этаже, – «все рано или поздно умирают, даже самый простой человек понимает это. Никто не знает, где он был до того, как родился, но, родившись, почти сразу понимает, что прибыл в эту жизнь с уже прокомпостированным обратным билетом».
      Волшебники действительно знают. Разумеется, есть и неожиданные смерти, связанные с убийствами, с ножами в спине, но смерть, приходящую потому, что жизнь просто-напросто закончилась… в общем, такого рода смерть волшебники всегда чувствуют загодя. Тебе является предчувствие, что нужно срочно вернуть в библиотеку книги, убедиться в том, что самый лучший костюм выглажен, и занять у друзей как можно больше денег.
      Сдумсу исполнилось сто тридцать лет, и он вдруг осознал, что большую часть своей жизни был стариком. На самом деле это нечестно. На прошлой неделе он упомянул об этом в Магической зале, но намека никто не понял. А потому никто ничего ему не ответил. И сегодня за обедом с ним почти никто не разговаривал. Даже его так называемые старые друзья. Разве Сдумс просил у них в долг? Ничего подобного, и не пытался. Но все обстояло так, словно все вдруг взяли и забыли о твоем дне рождения. Только еще хуже. Что ж, придется умирать в одиночестве. Всем наплевать на старика Сдумса. Он открыл дверь колесом кресла и попытался нащупать на стоящем рядом столе трутницу.
      Все изменилось, все. Трутницами сейчас почти никто не пользуется. Люди покупают вонючие желтые спички, которые делают алхимики. Этого Сдумс не одобрял. Огонь – серьезная штука. Нельзя просто так зажигать его, не выказывая никакого уважения. Нынче люди вечно куда-то торопятся… да и огонь уже не такой, как прежде. Да, да, в старые времена огонь был теплее. А сейчас он почти не греет, если прямо в камин не сядешь. Или все дело в дровах? Дрова тоже не те, не из того дерева. Все не так. Все стало каким-то невесомым, расплывчатым. Настоящая жизнь куда-то исчезла. И дни стали короче. Гм-м. Точно, с днями тоже что-то произошло. Они стали короче. Гм-м. Очень странно. Отдельный день, он все длится и длится, целую вечность, но дни в целом проносятся мимо с дикой скоростью, словно куда-то опаздывают. От статридцатилетнего волшебника никому ничего не было нужно, и Сдумс взял в привычку приходить в столовую за два часа до положенного срока, чтобы хоть как-то скоротать время.
      Бесконечные дни, быстро утекающие прочь. Лишенные всякого смысла. Гм-м. Но не стоит забывать, здравый смысл – он тоже не тот, что прежде.
      Университетом управляют какие-то мальчишки. В прежние времена им управляли настоящие волшебники, огромные мужчины, сложением похожие на баржи; и думать нельзя было посмотреть на них непочтительно. А потом они куда-то подевались, и Сдумсом стали руководить сопляки, у которых даже зубы не все выпали. Наподобие этого Чудакулли. Сдумс хорошо его помнил. Тощий паренек, лопоухий, никогда не умел правильно вытирать нос, первую ночь в университетском общежитии плакал и звал мамку. Вечно затевал что-то недоброе. Кто-то намедни убеждал Сдумса, что Чудакулли стал аркканцлером. Гм-м. Видать, совсем сумасшедшим его считают.
      Где же эта чертова трутница? Пальцы… в старые времена и пальцы были нормальными…
      Кто-то сбросил с лампы покрывало. В руке Сдумса очутился кубок. – Сюрприз!
      В прихожей у Смерти стояли часы с маятником в виде лезвия, но без стрелок, ибо в доме Смерти нет другого времени, кроме настоящего (есть, конечно, время перед настоящим, но оно тоже настоящее, только чуточку более старое).
      Маятник в виде лезвия производил неизгладимое впечатление. Если бы Эдгар Аллан По увидел его, то бросил бы свое писательское ремесло и начал жизнь сначала – в качестве комика в третьеразрядном цирке. С едва слышным шуршанием этот маятник отрезал от бекона вечности тонкие ломтики времени.
 
      Смерть прошел мимо часов и нырнул в мрачный полумрак кабинета. Слуга Альберт ждал его с полотенцем и щетками.
      – Доброе утро, хозяин.
      Смерть устало опустился в огромное кресло. Альберт набросил полотенце на его костлявые плечи.
      – Прекрасный денек сегодня. Впрочем, как всегда, – заметил он, пытаясь завязать светскую беседу.
      Смерть ничего не сказал.
      Альберт взмахнул полировочной тряпочкой и откинул капюшон плаща Смерти.
      – АЛЬБЕРТ.
      – Хозяин?
      Смерть вытащил крошечный золотой жизнеизмеритель.
      – ВИДИШЬ ЭТО?
      – Да, хозяин. Очень красивый. В жизни ничего подобного не видел. Это чей?
      – МОЙ.
      Альберт скосил взгляд на край стола Смерти, туда, где стоял другой жизнеизмеритель, в черном корпусе. В том жизнеизмерителе песка вообще не было.
      – Но, хозяин, я думал, вот он, твой измеритель.
      – БЫЛ. ТЕПЕРЬ ЭТОТ. ПОДАРОК ПЕРЕД УХОДОМ НА ПЕНСИЮ. ОТ САМОГО АЗРАИЛА.
      Альберт присмотрелся к прибору в руках Смерти.
      – Хозяин, но песок… Он течет.
      – ИМЕННО.
      – Это значит… то есть…
      – ЭТО ЗНАЧИТ, АЛЬБЕРТ, ЧТО В ОДИН ИЗ ДНЕЙ ПЕСОК КОНЧИТСЯ.
      – Знаю, хозяин… но… ты… Я полагал, Время – это то, что относится ко всем остальным. Только не к тебе, хозяин. – В конце фразы тон Альберта стал почти умоляющим.
      Смерть отбросил полотенце и встал.
      – ПОЙДЕМ.
      – Но, хозяин, ты же Смерть. – На полусогнутых ногах Альберт трусил за высокой фигурой, шагавшей по коридору к конюшне. – Или ты так шутишь? – добавил он с надеждой.
      – РЕПУТАЦИЯ ШУТНИКА МНЕ НЕ ПРИСУЩА.
      – Конечно нет, я вовсе не хотел обидеть тебя, хозяин. Но послушай, ты ведь не можешь умереть, потому что ты и есть Смерть, и если ты случишься сам с собой, то уподобишься змее, которая укусила себя за хвост…
      – ТЕМ НЕ МЕНЕЕ Я УМРУ. АПЕЛЛЯЦИЯ НЕВОЗМОЖНА.
      – А что будет со мной? – Голос Альберта сверкал ужасом, подобно острой кромке ножа.
      – ПОЯВИТСЯ НОВЫЙ СМЕРТЬ. Альберт вытянулся:
      – Вряд ли я уживусь с новым хозяином.
      – ТОГДА ВОЗВРАЩАЙСЯ В МИР, Я ДАМ ТЕБЕ ДЕНЬГИ. ТЫ, АЛЬБЕРТ, БЫЛ ХОРОШИМ СЛУГОЙ.
      – Но если я вернусь…
      – ДА, – кивнул Смерть, – ТЫ УМРЕШЬ.
 
      В полумраке конюшни бледная лошадь Смерти подняла голову от овса и приветственно заржала. Лошадь звали Бинки. То была настоящая лошадь. В прошлом Смерть пробовал использовать огненных коней и скелеты, но нашел их крайне непрактичными – в особенности огненных скакунов, которые имели привычку поджигать собственную подстилку, а потом с дурацким видом торчать посреди пожара, в то время как их хозяин тушил огонь.
      Смерть снял с крючка седло и посмотрел на Альберта, который переживал острый приступ угрызений совести. Тысячу лет назад, вместо того чтобы умереть, Альберт выбрал служение Смерти. На самом деле бессмертным он не был. Просто действительное время в царстве Смерти было запрещено. Существовало только постоянно изменяющееся «сейчас», которое длилось и длилось. Реального времени у Альберта оставалось всего два месяца, и он бережно хранил каждый свой день, словно драгоценные слитки золота.
      – Я… – начал он. – То есть…
      – ТЫ БОИШЬСЯ УМЕРЕТЬ?
      – Дело вовсе не в том, что я не хочу… О нет, я всегда… Видишь ли, жизнь – это привычка, от которой так тяжело отказываться…
      Смерть с интересом смотрел на Альберта – так, словно наблюдал за жуком, который упал на спину и не может перевернуться.
      Наконец бормотание Альберта стихло.
      – ПОНИМАЮ, – кивнул Смерть, снимая со стены уздечку Бинки.
      – Но тебя это совсем не беспокоит! Ты действительно умрешь?
      – ДА. ЭТО БУДЕТ ПРЕВОСХОДНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ.
      – Правда? И ты совсем-совсем не боишься?
      – Я НЕ УМЕЮ БОЯТЬСЯ.
      – Могу научить, – предложил Альберт.
      – НЕТ, ХОЧЕТСЯ НАУЧИТЬСЯ САМОМУ. НАКОНЕЦ-ТО У МЕНЯ ПОЯВИТСЯ СОБСТВЕННЫЙ ОПЫТ.
      – Хозяин… А если ты уйдешь, откуда возьмется…
      – НОВЫЙ СМЕРТЬ БУДЕТ РОЖДЕН УМАМИ ЖИВУЩИХ, АЛЬБЕРТ.
      – О, – Альберт, казалось, испытал некоторое облегчение. – Значит, тебе не известно, как он будет выглядеть?
      – НЕТ.
      – Быть может, мне стоит сделать небольшую уборку, составить инвентарную ведомость и все такое прочее…
      – НЕПЛОХАЯ МЫСЛЬ, – как можно вежливее ответил Смерть. – КОГДА Я ПОЗНАКОМЛЮСЬ С НОВЫМ СМЕРТЬЮ, ИСКРЕННЕ ПОРЕКОМЕНДУЮ ЕМУ ТЕБЯ.
      – О? Стало быть, ты его увидишь?
      – ДА. А СЕЙЧАС МНЕ ПОРА.
      – Так скоро?
      – КОНЕЧНО. НЕ ХОЧУ ТЕРЯТЬ ВРЕМЯ. – Смерть подтянул седло и с гордым видом сунул под крючковатый нос Альберта крошечные часы.
      – ВИДИШЬ? У МЕНЯ ЕСТЬ ВРЕМЯ. НАКОНЕЦ-ТО У МЕНЯ ЕСТЬ ВРЕМЯ!
      Альберт боязливо отступил.
      – А теперь, когда оно у тебя появилось, что ты с ним будешь делать? – спросил он.
      Смерть сел на лошадь.
      – БУДУ ЕГО ТРАТИТЬ.
 
      Вечеринка была в самом разгаре. Транспарант с надписью «Пращай наш Сдумс 130 лет ва славе» немного поник от стоящей в комнате жары. События дошли до той точки, когда из выпивки остался только пунш, а из закусок – подозрительный желтый соус и маисовые лепешки весьма сомнительного вида, но всем уже было наплевать. Волшебники общались с неестественной веселостью людей, видевших друг друга весь день и вынужденных видеть друг друга весь вечер.
      Ветром Сдумс в смешной шляпе сидел на почетном месте с огромным бокалом рома в руке. Он был близок к тому, чтобы разрыдаться от нахлынувших чувств.
      – Настоящая Прощальная вечеринка! – не переставая бормотал он. – Их не было с тех пор, как Нас Покинул Сатана Хоксол, – почему-то эти слова сами собой произносились с большой буквы. – А случилось это, гм-м, в год Угрожающей, гм-м, Морской Свиньи. Я уж думал, нынче и не умеют устраивать подобные вечеринки.
      – Это библиотекарь, он разузнал все детали, – сказал казначей, указав на огромного орангутана, который пытался дуть в пищалку. – И даже сделал банановый соус. Надеюсь, кто-нибудь его скоро попробует.
      Он наклонился.
      – Еще картофельного салата? – спросил он нарочито громким голосом, которым обычно говорят со слабоумными и стариками.
      Сдумс поднес трясущуюся ладонь к уху.
      – Что?
      – Еще! Салату! Сдумс?
      – Нет, благодарю.
      – Может, сосисок?
      – Что?
      – Сосисок!
      – У меня от них ужасно пучит живот. – Сдумс подумал немного и взял пять штук.
      – Слушай, – прокричал казначей, – а ты случаем не знаешь, когда все должно… ну, это?…
      – Что?
      – Когда?!
      – В полдесятого, – ответил Сдумс невнятно, хотя и быстро.
      – Чудесно, – кивнул казначей, – значит, вечер у тебя остается… э-э… свободным.
      Сдумс принялся рыться в ужасных закромах кресла-каталки – кладбища старых подушек, зачитанных книг и древних недососанных леденцов. Наконец он отыскал там маленькую книжку в зеленой обложке и сунул ее в руки казначею.
      Казначей перевернул ее. На обложке были накарябаны слова: «Ветром Сдумс Ево Днивник». Шкуркой бекона было заложено сегодняшнее число.
      В графе «Что сделать» корявым почерком было выведено: «Умиреть».
      Казначей не удержался и перевернул страницу. Да. На завтра в графе «Что сделать» было намечено: «Радится». Взгляд казначея скользнул в сторону, на стоящий у стены небольшой столик. Несмотря на то что в комнате было полно народу, место рядом со столиком оставалось пустым, словно являлось чьей-то частной собственностью, куда никто не решался вторгаться.
      Касаемо этого столика для Прощальных вечеринок существовали специальные инструкции. Скатерть должна быть черной с вышитыми на ней волшебными рунами, на столике должны стоять бокал вина и блюдо с лучшими закусками. После продолжительного обсуждения волшебники решили добавить к набору пару комиксов.
      Вид у всех без исключения волшебников был выжидающий.
      Казначей достал часы и открыл крышку.
      Это были новомодные карманные часы со стрелками. Стрелки указывали на четверть десятого. Казначей потряс часы. Под цифрой «12» распахнулась крошечная дверка, из которой высунулась голова еще более крошечного демона.
      – Эй, папаша, завязывай, – рявкнул бес. – Быстрей крутить педали не могу.
      Казначей закрыл часы и в отчаянии огляделся. Волшебники ловко избегали приближаться к креслу Сдумса. Казначей понял, что вежливый разговор придется поддерживать ему. Он поразмыслил над возможными темами для беседы. Все они представляли определенные проблемы. Выбраться из этой ситуации помог ему сам Ветром Сдумс.
      – Честно говоря, я подумываю о том, чтобы вернуться женщиной, – заметил он.
      Казначей несколько раз открыл и закрыл рот.
      – Даже надеюсь на это, – продолжил Сдумс. – Думаю, будет очень весело.
      Казначей в отчаянии перебрал свой достаточно ограниченный набор вежливых фраз, касающихся женщин, и наклонился к узловатому уху Сдумса.
      – А не слишком ли это связано со стиркой? – наугад ляпнул он. – С заправкой постелей, со всякой там возней на кухне?…
      – Ну, лично я намереваюсь вести несколько иную жизнь, – твердо заявил Сдумс.
      Казначей предпочел промолчать. Аркканцлер постучал ложкой по столу.
      – Братья, – начал он, выбрав момент, когда в комнате воцарилось некое подобие тишины.
      Его реплика вызвала громкий и нестройный хор выкриков.
      – …Как всем вам, наверное, известно, мы собрались сегодня, чтобы отметить, э-э, отставку, – нервный смех, – нашего старого друга и коллеги Ветром Сдумса. И знаете что? Когда я посмотрел на сидящего здесь старину Сдумса, мне на ум вдруг пришла старая история о корове, у которой было три деревянных ноги. В общем, жила-была корова…
      Казначей позволил себе отвлечься. Он знал этот анекдот. В самый кульминационный момент аркканцлер всегда начинал путаться и надолго терял мысль. К тому же казначея сейчас занимали совсем другие проблемы. Он все время посматривал на маленький столик.
      Казначей был добрым человеком, хотя и немного нервным, и очень любил свою работу. Кроме того, никто из волшебников на нее не претендовал. Многие хотели стать, например, аркканцлером или возглавить один из восьми волшебных орденов, но практически никто не испытывал ни малейшего желания просиживать часами в пыльном кабинете, шелестеть бумажками и заниматься арифметикой. Все университетские бумаги имели тенденцию скапливаться в кабинете казначея, и это означало, что ложился спать он усталым, но, по крайней мере, спал крепко и ему не приходилось каждую ночь вылавливать из своей ночной рубашки скорпионов, подброшенных неизвестным доброжелателем.