Что-то всегда происходит прежде, чем что-то другое.
      Летний дождичек шел и явно не знал, кто он, и поэтому хлестал, как зимний ливень.
      Мисс Проникация Тик сидела в том ненадежном укрытии, какое потрепанные кусты изгороди могли предоставить ей, и занималась исследованием вселенной. Не обращая внимания на дождь: ведьмы обсыхают быстро.
      Она исследовала вселенную с помощью пары прутиков, связанных шнурком, камня с дыркой, яйца, своего чулка, в котором тоже была дырка, булавки, бумажного обрывка и карандашного огрызка. Ведьмы, в отличие от волшебников, научены обходиться немногим.
      Предметы были скручены и связаны вместе, образуя… инструмент. Он странно двигался, когда она подталкивала его пальцем. Например, один из прутиков прошел вроде бы сквозь яйцо и высунулся с другой стороны, не оставив следа.
      — Да, — сказала она тихо, а дождь лил с полей ее шляпы. Это оно. Бесспорно, внутри стен мира бежит рябь. Очень тревожно. Видимо, другой мир входит в контакт. Это всегда не к добру. Похоже, мне надо туда. Но… мой левый локоть говорит, что есть уже там ведьма!
      — Тогда она и разберется, — раздался тонкий, для нас пока загадочный голос неподалеку от ее ботинка.
      — Нет. Что-то здесь не то. В той стороне меловые края, — сказала Мисс Тик. — На мелу хорошие ведьмы не вырастают, он едва крепче глины. Вырастить ведьму — нужен добрый кусок твердой скалы, поверь мне. — Мисс Тик покачала головой, дождевые капли полетели веером. — Но на мои локти всегда можно полагаться.
      — Зачем разговоры? Давай туда отправимся и поглядим, — сказал голос. — Наши дела здесь идут не особо, верно я говорю?
      Это была правда. В низинах ведьме приходится несладко. Мисс Тик зарабатывала по мелочи знахарством и гаданием на несчастье, ночевала обычно в сараях. Ее топили в пруду два раза.
      — Я не могу взять и возом въехать на территорию другой ведьмы, — сказала мисс Тик. Так дела не делаются. Только вот… — она помолчала. — Ведьмы не вырастают из ничего. Ну-ка, давай посмотрим…
      Она вынула из кармана щербатое блюдце и стряхнула в него воду, которая собралась у нее на шляпе. Достала из другого кармана склянку чернил и капнула в блюдце ровно столько, чтобы вода почернела.
      Сложила над блюдцем ладони чашечкой, чтобы прикрыть от дождя, и принялась чуять глазами.
      Тиффани Болит лежала возле реки на животе и щекотала карпа. Она любила слушать, как они смеются. Смех выходил пузырьками.
      Невдалеке, где речной берег был покрыт галькой, братик Вентворт лазил с хворостиной и уделывался во что-то липучее. Наверняка.
      Для Вентворта все, что угодно, было липучим. И он в это уделывался. Если хорошо его вымыть, насухо вытереть и на пять минут оставить на чистом полу посреди комнаты — Вентворт станет липучим. Из ничего, просто сам по себе. Но в общем присматривать за ним было довольно легко, если добиться, чтобы он не ел лягушек.
      Одна маленькая частица ее разума занималась тем, что не одобряла имя Тиффани. Ей было девять лет, и она подозревала: нелегко будет носить имя «Тиффани» так, чтобы оно тебе шло. Кроме того, на прошлой неделе она решила стать ведьмой, когда вырастет. И была уверена, что «Тиффани» сюда не клеится. Люди будут смеяться.
      Другая часть ее разума — большая часть — обдумывала слово «сусуррус». Это было слово, которое мало кто и когда обдумывал. Она снова и снова крутила его в голове, пока ее пальцы щекотали карпу подбородок.
      «Сусуррус»… В Бабушкином словаре говорилось, что это значит «мягкий, негромкий звук, похожий на шепот или тихое бормотание». Тиффани нравился вкус этого слова на языке. Ей приходили на ум таинственные люди в длинных плащах — шепчутся о важных секретах за дверью: «сусуррусусссурруссс»…
      Она прочла словарь целиком, от корки до корки. Никто не предупреждал ее, что так делать необязательно.
      Когда она подумала об этом, то заметила, что довольный карп уплыл. Но на воде появилось что-то другое, всего в нескольких дюймах от ее лица.
      Это была круглая корзинка, величиной с половину кокосовой скорлупы, чем-то просмоленная и проконопаченная, чтобы держалась наплаву. В ней стоял человечек шести дюймов ростом. У него были косматые и патлатые рыжие волосы, а в них вплетены перья, бусины и тряпочки. Бородатый. Рыжая борода выглядела не лучше, чем прическа. На нем была короткая юбочка-кильт, а где не прикрыт этой юбочкой, там весь покрыт синими татуировками. Он махал на Тиффани кулаком и орал:
      — Кривенс! Теки отсель, мальца дурна! Стережися зелену мордяку!
      И с этими словами он дернул за веревку, которая свисала с лодочного борта, и второй рыжий человечек вынырнул из-под воды, хватая ртом воздух.
      — Нечас рыбалить! — Сказал первый человечек, втаскивая второго в лодку. — Зелена мордяка идет!
      — Кривенс! — сказал ныряльщик, с которого вода бежала ручьем. — Давай гэтьски! — Схватил маленькое весло, и оно у него так замелькало взад-вперед, что лодка стремглав понеслась прочь.
      — Прошу прощения, вы сказочный народ? — Закричала Тиффани вслед. Ответа не было. Маленькая круглая лодочка исчезла в камышах.
      Возможно, не сказочный, — подумала Тиффани.
      Вот в этот миг, к ее мрачной радости, возник сусуррус. Ветра не было, но листья ольшаника по берегу реки начали трепетать и шелестеть. И камыш тоже. Он не пригнулся, он просто задрожал. Все задрожало, словно кто-то взял мир и стал чуточку потряхивать. Воздух шуршал. Люди шептались по ту сторону закрытых дверей.
      Вода забулькала, как раз у берега. Тут было неглубоко — Тиффани по колено, если бы она зашла в реку — но в это мгновение там вдруг стало темнее, и зеленее, и как-то намного, намного глубже…
      Она отступила на пару шагов за секунду до того, как длинные тонкие руки вырвались из воды и дико заскребли по берегу, там, где только что была Тиффани. На миг она увидела худое лицо с острыми зубами, громадные глаза, и как вода течет по зеленым илистым волосам, а потом оно нырнуло назад в глубину.
      Когда оно уходило под воду, Тиффани уже мчалась по берегу туда, где на галечной отмели Вентворт лепил пироги с лягушками. Она схватила братика в ту минуту, как лента пузырей огибала поворот берега. Снова вскипела вода, зеленоволосое метнулось вверх, и длинные руки закогтили грязь. Потом оно завизжало и кануло в реку.
      — Хочу тва-а-аль… лет!!! — закричал Вентворт.
      Тиффани не отозвалась. Она пристально и задумчиво глядела в речную воду.
      Я совсем не испугалась, думала она. Странно. Должна была испугаться, но просто разозлена. То есть, я вижу свой испуг, он как жгучий красный шар внутри меня, но злость не дает ему выкатиться…
      — Хочу хочу хочу тваль-лет!!! — пронзительно вопил Вентворт.
      — Сходи, — ответила Тиффани отрешенно. Круги на воде все еще бились о берег.
      Нет смысла говорить с кем-нибудь об этом. Все просто скажут: «Вот фантазия у девочки», если будут в добродушном настроении, либо: «Ну-ка прекратила выдумывать» — если нет.
      Ее злость не ослабевала. Это что еще тут за гадина в реке? Тем более такая… нелепая! Оно меня кем считает?
      Вот она, Тиффани. Возвращается домой. Начнем с ботинок: большие и тяжелые, много раз чинены руками ее отца, ношены до нее многими старшими сестрами; чтобы не сваливались, она их надевает на несколько пар носков. Это большие ботинки. Тиффани порой чувствует себя средством для их передвижения.
      Теперь насчет платья. Тоже принадлежало многим сестрам до нее, и мать столько раз это платье ушивала, зашивала, подшивала, перешивала, что его давно уже из милосердия стоило бы пришить, раз и навсегда. Но Тиффани оно скорее нравится, чем нет. Оно ей до щиколоток, и какого бы цвета ни было поначалу, теперь оно млечно-голубое. Между прочим, точно такого цвета бабочки, которые сейчас порхают вокруг тропинки.
      Теперь посмотрим на лицо Тиффани. Светло-румяное, глаза и волосы коричневые. Ничего особенного. Кто-то (например, глядя в блюдце с чернильной водой) заметит, что голова Тиффани немного велика для ее тела. Но, может, с возрастом все остальное сравняется в пропорциях с головой.
      А теперь будем подниматься выше, выше, пока тропа внизу не станет похожа на ленточку, а Тиффани с братом — на две точки. Теперь мы видим край, где она живет.
      Его называют Мел. Зеленое плоскогорье расстилается под жарким солнцем середины лета. Видно, как овечьи стада медленно двигаются по короткой траве, словно по зеленому небу облака. Туда-сюда пастушья собака промчится через пастбище, словно комета.
      Еще выше поднимемся и посмотрим оттуда вниз — увидим, что Мел похож формой на горбатую спину зеленого кита. Вот он лежит, продолговатый, занимая свою часть мира…
      … В блюдце с чернильной водой.
      Мисс Тик подняла глаза.
      — Маленькое существо, что было в лодке — это Нак Мак Фиггл! — сказала она. — Ни одну волшебную расу так не боятся, как их. Даже тролли разбегаются от Вольных Мальцов. И он ее предостерегал!
      — Тогда значит — она ведьма. Разве нет? — сказал голос.
      — В таком возрасте? Невозможно! — сказала Мисс Тик. — Там было некому научить ее! На Мелу нет ведьм! Там чересчур мягко. Хотя… она не перепугалась…
      Дождь перестал. Мисс Тик смотрела в сторону Мелового плоскогорья, которое поднималось над низко повисшими, выжатыми тучами. Миль пять пути туда.
      — За этим ребенком нужен глаз, — проговорила она. — Но все-таки Мел чересчур мягок, чтобы вырастить ведьму…
      Выше, чем страна Мела — только горы. Они стоят — острые и пурпурные и серые, снег струится длинными лентами с их вершин даже летом. «Небу невесты», однажды сказала про них Бабушка Болит, а она так редко говорила вообще — тем более не об овцах — что Тиффани эти слова запомнились. И к тому же, слова были верные. Именно так выглядят горы зимой, когда они белым белы, и потоки снега вьются, как вуали.
      Бабушка вставляла в речь старые слова и странные, старинные поговорки. Она не называла плоскогорье Мелом, она говорила «земь». «Высоко на земи, на ветрах на семи», думала Тиффани, так слово и легло в память.
      А вот и ферма.
      Обычно Тиффани предоставляли самой себе. Не то чтобы это была особенная жестокость или неприязнь к ней, просто ферма большая, у каждого полно дел, и Тиффани со своей работой вполне управлялась, поэтому становилась вроде невидимки. Она делала масло, сыры, и в этом была мастерица. Масло у нее получалось лучше, чем у матери, а отличное качество ее сыров люди отмечали особо. Тут уж талант. Порой, когда в деревню заглядывали бродячие учителя, Тиффани ходила получить чуток образования. Но в основном — работала в темной, прохладной маслодельне. Это ей нравилось, это значило: быть полезной на ферме.
      Так и называли: Домашняя Ферма. Отец арендовал ее у Барона, который владел землей, но уже сотни лет Болиты работали на этой ферме. Так что, говорил отец (негромко, после выпитого вечерком пива) — сколько земля помнит, это всегда была ферма Болитов. Мать Тиффани обычно замечала ему — не надо таких речей. Хотя Барон всегда обходился уважительно с мистером Болитом после того, как Бабушка умерла два года назад, называл его превосходнейшим овцеводом здешних холмов, да и деревенские считали Барона не таким уж плохим в нынешние дни. Почтительность всегда ценится, говорила мать, к тому же у человека свое горе.
      Но иногда отец продолжал настаивать: имя Болит (или Былит, Пылит, Палит — написание было делом свободного выбора) сотни, сотни лет упоминалось в старых документах здешнего края. Эти холмы вошли в нашу кость, говорил он, и мы всегда были овцеводами.
      Тиффани очень гордилась этим, на странный лад: совсем неплохо было бы погордиться и тем, что твои предки разок-другой переезжали на новые места или пробовали новые занятия. Но чем-нибудь гордиться нужно всегда. И сколько Тиффани себя помнила, ее отец — в общем, неразговорчивый тугодум — время от времени обязательно произносил Шутку: наследственную, переходившую от Болита к Болиту сотни лет.
      То скажет: «У ленивого в хребте не Болит» а то: «И хочется, и колется, и Болит, и матушка не велит». Или даже: «У меня все по-нашему: Болит с головы до ног». Не то чтобы Шутки были так уж забавны (где-то по третьему кругу), но не скажи отец хотя бы раз в неделю одну из них, Тиффани не хватало бы этого. Тут не в забавности дело, а в том, что Шутки были праотеческие. Как там ни записано их имя, все предки ее были такими: где Болит — за то место и держишься.
      На кухне никого не оказалось. Мать, видимо, понесла чего-нибудь перекусить в загон для стрижки мужчинам, которые на этой неделе стригут овец. Сестры Ханна и Заноза тоже там, сматывают шерсть и не оставляют без пригляда работников-парней. У них всегда большое рвение к работе во время стрижки.
      Рядом с черным очагом была полка, которую мать по сию пору называла Библиотекой Бабушки Болит, потому что приятно иметь в доме Библиотеку. А все остальные говорили просто «Бабушкина Полка».
      Она была невелика, книги втиснуты между банкой имбирных конфет и фарфоровой пастушкой, которую Тиффани в шесть лет выиграла на ярмарке.
      Книг было всего пять, кроме большого дневника фермы — с точки зрения Тиффани, его нельзя было считать за настоящую книгу, потому что дневник писали сами. На полке стоял словарь. Стоял Ещегодник, менявшийся каждый год. Рядом с ним — «Болезни Овец», раздувшиеся от Бабушкиных закладок.
      Бабушка Болит насчет овец была знатоком, хоть и называла их «мешки травяные, что придумывают, как бы еще сдохнуть». За много миль другие овцеводы приходили звать ее к своей заболевшей скотинке, и они говорили: «Легкая Рука», хотя сама она говорила: и для овец, и для людей лучшее средство — дать скипидару, да кляток, да пинка.
      Из книги отовсюду торчали бумажки с Бабушкиными собственными рецептами лечения овечьих болезней. В большинстве рецептов был скипидар, и в некоторых — клятки.
      Рядом с книгой об овцах стоял тонкий маленький томик «Цветы Мела». Среди трав плоскогорья полным-полно было мелких, замысловатых цветочков: Примула Верис, Колокольчик Круглолистный. И еще более крохотных, которые как-то выживают на овечьем пастбище. На Мелу цветы должны быть хитры и крепки, чтобы пережить овец и зимние бураны.
      Кто-то раскрасил от руки цветы на картинках, давным-давно. На форзаце было написано аккуратным почерком: «Сара Нытик», так звали Бабушку до замужества. Может быть, она думала — чем быть из Нытиков, лучше уж пусть Болит.
      И наконец — «Волшебныя Сказки Для Детушекъ Хорошихъ», книга еще из тех старинных времен, когда в знакомых словах попадались непривычные буквы.
      Тиффани залезла на стул и взяла книгу. Переворачивала страницы, пока не увидела ту, что искала, и некоторое время молча смотрела на нее. Потом убрала на место книгу и стул и открыла буфет.
      Нашла там суповую тарелку, а в ящике стола — материну портновскую ленту-сантиметр, измерила тарелку и проговорила:
      — Хмм. Восемь дюймов. Почему нельзя было так и сказать!
      Сняла с крючка самую большую сковороду, на которой можно было за один раз приготовить завтрак для полудюжины человек, вытащила из банки на шкафу пригоршню сластей и положила в старый бумажный мешочек. После, к хмурому недоумению Вентворта, взяла его за липкую руку и снова повела в сторону ручья.
      У реки все выглядело очень как всегда, но Тиффани не собиралась позволить этому себя одурачить. Все карпы скрылись, и птицы не пели.
      Она выбрала место на берегу, где рос куст подходящей величины. Потом крепко, как могла, вбила в землю деревяшку и привязала к ней мешочек сластей.
      — Вентворт, сладкое! — крикнула она, поудобнее схватила сковороду за ручку и отступила за куст.
      Вентворт засеменил к мешочку и попытался его поднять с земли, но мешочек был привязан прочно.
      — Я хач-чу тва-алет! — заорал Вентворт, потому что это была такая угроза, которая обычно срабатывала. Его толстые пальцы царапали узлы шнурка.
      Тиффани внимательно следила за водой. Вода становится темнее? Вода становится зеленее? Это всего лишь водоросли там, в глубине? Эти пузырьки — просто карп смеется?
      Нет.
      Она выбежала из укрытия, замахиваясь над плечом сковородкой, как бейсбольной битой. С визгом взлетающий над водой монстр и встречная сковородка врезались друг в друга, и раздался бам.
      Это был настоящий бам, с таким раскатистым ойойоиоиоиоиоиои-ннннннгггггггг, по которому всегда можно узнать бам, сделанный на славу.
      Существо на миг зависло. Несколько зубов и ошметков ила плюхнулись в воду. Потом оно медленно соскользнуло вниз и затонуло со внушительными пузырями.
      Вода прояснилась и стала вновь старой знакомой рекой, мелкой, холодной как лед, с галечным дном.
      — Хаааччууу сладка-а-а, — орал Вентворт, который никогда и ничего больше не замечал вокруг, завидев сладкое.
      Тиффани развязала шнурок и отдала ему сласти. Он съел их чересчур поспешно, как всегда. Она подождала, пока его вытошнит, и отправилась домой в задумчивом расположении духа.
      В тростниках, низко-низко, шептались тонкие голоса:
      — Кривенс. Мальца Бобби, видал, нет?
      — Айе. Давай гэтьски, скажем Большому — нашли каргу.
      Мисс Тик бежала вверх по пыльной дороге. Не любят ведьмы, чтобы их видели бегущими, непрофессионально это смотрится. И не годится, чтобы ведьму видели навьюченной, а она тащила на спине свою палатку.
      Вдобавок, по воздуху за ней стелились клубы пара. Ведьмы сушатся изнутри.
      — Оно, со всеми этими зубами! — сказал таинственный голос, который на этот раз доносился от ее шляпы.
      — Я знаю! — огрызнулась Мисс Тик.
      — А она просто развернулась и врезала!
      — Да. Я знаю.
      — Прямо вот так вот!
      — Да. Очень впечатляюще, — сказала Мисс Тик. У нее начинало сбиваться дыхание. К тому же, они добрались уже до нижних склонов плоскогорья, и на мелу ей было нехорошо. Странствующей ведьме приятно иметь под ногой что-то твердое, а не такой камень, который хоть ножом запросто режь.
      — Впечатляюще? — сказал голос. — Она использовала своего брата как приманку!
      — Поразительно, да? — сказала Мисс Тик. — Такая быстрота соображения… о нет… — Она остановилась и прислонилась к полевому каменному заборчику, когда волна головокружения накатила на нее.
      — Что такое? Что такое? — сказал голосок со шляпы. — Я же упасть могу!
      — Это все треклятый мел. Я уже теперь его чувствую. На честном черноземе я могу колдовать, и скала всегда годится. Даже на суглинке не слишком плохо справляюсь… но мел — ни то ни се! Я насчет геологии очень чувствительна, знаешь ли.
      — Что ты хочешь мне сказать?
      — Мел… голодная почва. У меня не так уж много силы на мелу.
      Спрятанный обладатель голоса спросил:
      — Ты сейчас упадешь?
      — Нет-нет! Единственное, что у меня отказывает — магия…
      Мисс Тик не выглядела ведьмой. Как и большинство из них — по крайней мере, из тех, что странствуют с места на место. Выглядеть ведьмой иногда опасно, если ходишь среди необразованных. Поэтому она не носила оккультных украшений, у нее не было ни огненного волшебного ножа или серебряной чаши с узором в виде черепов, ни рассыпающего искры помела, ибо это все тонкие намеки: а нет ли тут ведьмы? В ее карманах никогда не хранилось ничего более магического, чем несколько веточек, шнурок, пара-другая монет и, естественно, амулет на счастье.
      Все в этом краю носили при себе счастливые амулеты, и Мисс Тик выяснила: если у тебя его нет, люди заподозрят — ведьма. Приходится быть хитрой, самую чуточку.
      Островерхая шляпа все же у нее была, но эта шляпа островерха была украдкой: только тогда, когда Мисс Тик того хотела.
      Лишь одна вещь из ее котомки могла вызвать у кого-нибудь подозрения: очень маленькая, замызганная брошюрка Великого Вильямсона «Введение в Эскапологию». Если на вашей работе один из видов профессионального риска — что вас бросят в пруд со связанными руками, то способность одетым и обутым проплыть под водой тридцать ярдов, плюс умение скрываться в тине, дыша через тростинку — эти навыки чего-нибудь стоят лишь при условии, что вы в обращении с узлами просто изумительны.
      — Ты не можешь здесь колдовать? — спросил голос из шляпы.
      — Нет, не могу, — сказала Мисс Тик.
      Она оглянулась на звуки побрякивания. Странная процессия поднималась по белой дороге. Она состояла в основном из осликов, тянущих маленькие повозки с пестро раскрашенными навесами. Рядом с повозками шли запыленные по пояс люди. Большинство — мужчины, одеты в яркие мантии — то есть мантии, которые были яркими до того, как ими много лет мели дорожную пыль и слякоть — и на голове у каждого странная черная шапочка квадратной формы.
      Мисс Тик улыбнулась.
      Они напоминали бродячих лудильщиков, но ей было известно: ни один из них не смог бы запаять чайник. Они занимались тем, что продавали невидимое. Продав, по-прежнему владели проданным. Торговали тем, что иметь всем надо, но частенько не надобно. Продавали ключи от вселенной людям, которые даже не знали, что у вселенной есть замочек.
      — Я не могу делать, — сказала Мисс Тик, выпрямляясь. — Но учить могу!
      Тиффани провела остаток утра в маслодельне. Подоспел сыр, с которым требовалось поработать.
      На ланч был хлеб с джемом.
      — Сегодня в поселке учителя, — сказала мать. — Можешь пойти, если с работой управилась.
      Тиффани согласилась, что да, есть пара-другая вещей, о которых ей бы хотелось узнать побольше.
      — Тогда можешь взять с полдюжины морковин и яйцо. Я уж думаю, яйцо будет им не лишнее, горемычным, — сказала мать.
      После ланча Тиффани взяла эти продукты и отправилась в поселок, получать образования на яйцо.
      В деревне парень обычно рос, обучаясь той же работе, что делает отец. Или чей-нибудь еще отец, если тот соглашался учить. Девочки, как принято, готовились быть женами. Так же было принято, чтобы девочки умели читать и писать: это считалось одним из домашних рукоделий, для парней работа слишком пустяшная.
      Однако все понимали: есть еще сколько-то вещей, которые даже парням следует знать, чтобы не теряли время, погружаясь в размышления вроде «А что там оно, на той стороне гор?» или «Как это так получается, что дождь падает с неба?»
      Каждая семья в деревне покупала раз в год новый Ещегодник, и часть образования происходила оттуда. Он был большой, толстый, напечатан где-то в дальних краях, и полон множеством подробностей о фазах луны и когда лучше сажать бобы. Еще были в нем несколько предсказаний о том, что ждет в новом году, и упоминания разных заграничных далей с названиями вроде Клатч и Хершеба. Тиффани видела в Ещегоднике рисунок с изображением Клатча: пустыня, и среди нее стоит верблюд. Что такое пустыня и верблюд, она узнала, когда мать ей объяснила. Таков был Клатч. Порой Тиффани думалось — а нет ли там, в Клатче, еще чего-нибудь; но похоже, что Клатч = верблюд и пустыня — это было все, что про него известно.
      В том-то и горе: не найдете способа их остановить — вопросам конца не будет.
      Учителя поэтому были полезны. Они ватагами скитались по горам, так же, как лудильщики, бродячие кузнецы и знахари с чудесными снадобьями, старьевщики, гадальщики. Словом — странствующие торговцы тем, чему не всякий день есть применение, но иногда глядишь и пригодится.
      Они перебирались от одной деревни к другой, давая короткие уроки по самым разным предметам. От прочих скитальцев держались особняком и были весьма загадочны, в своих драных мантиях и квадратных шапочках. Пользовались длинными словами вроде «гофрирование железа». Вели суровую жизнь, питаясь платой за уроки от любого, кто желал слушать. Когда никто не желал слушать, питались печеным ежом. Привычны были спать под звездами, которые учитель математики мог сосчитать, учитель астрономии мог измерить, а учитель словесности мог наименовать. Учитель географии заблудился в лесу и попал в ловушку, поставленную на медведя.
      Народ всегда радовался при виде их. Они давали достаточно знаний, чтобы дети заткнулись, а в этом и была суть. Но к ночи учителей из деревни спроваживали, дабы предотвратить случаи воровства кур.
      Сегодня пестро раскрашенные шатры и палатки были раскинуты на лугу сразу за деревней. А позади них небольшие квадратные площадки огорожены высокими парусиновыми стенками, учителя-подмастерья ходят вокруг дозором, высматривая тех, кто нацелился подслушать Образование бесплатно.
      На первом шатре Тиффани увидела вывеску, гласящую:
      Гиаграфия! Гиаграфия! Гиагарфия!
      Только сегодня: океаны и все основные массивы суши ПЛЮС все, что вам надо знать о ледниках! Принимается один пенни либо Все Основные Овощи!
      Тиффани читала достаточно, чтобы понять — может быть, этот учитель в основных массивах суши просто ух, но ему могла бы кое в чем пригодиться помощь хозяина соседней палатки:
      Дива дивные Правописания и Пунктуации
      1 — Абсолютная уверенность в Запятой. 2 — В отношения между «а» и «о» полностью внесена ясность. 3 — Тайна Точки с запятой разоблачена. 4 — Свидание с Амперсэндом (за небольшую доплату). 5 — Игры со Скобками.
      Примем овощи, яйца и чистую ношеную одежду.
      Дальше была палатка, украшенная сценами из истории, в основном — короли, которые отрезают головы друг другу, и другие занимательные эпизоды в этом роде. Учитель перед палаткой был одет в истрепанную красную мантию, отороченную кроликом, а на голове — старый цилиндр, в который воткнуты флажки. Он держал в руке маленький рупор и направил его на Тиффани.
      — Смерть королей в разные века? — сказал он. — Очень познавательно, много крови.
      — Пожалуй, нет, — сказала Тиффани.
      — О, вам следует знать, откуда вы происходите, мисс. Иначе как вы узнаете, куда идете?
      — Я происхожу из тех, кто много поколений Болит, — сказала Тиффани. — И думаю, что иду дальше.
      Она увидела то, что искала — палатку с изображениями животных. Тиффани приятно было узнать встречающегося среди них верблюда. Вывеска сообщала: «Полезные создания. Сегодня: Наш Друг Ёжик».
      Любопытно, насколько полезна была тварь из реки. Но это похоже на единственное место, где можно узнать о ней. Несколько детей сидели на скамейках в палатке, учитель все еще стоял у входа, в надежде заполнить пустующие места.
      — Здравствуй, маленькая, — сказал он, что было лишь первой из его больших ошибок. — Уверен, что ты хочешь все узнать о ежиках, а?
      — Я это сделала прошлым летом, — сказала Тиффани.
      Он присмотрелся к ней ближе, и улыбка сошла с его лица.
      — О, да, — сказал он. — Помню. Ты задавала все те… детские вопросы.
      — Я бы хотела сегодня ответ на вопрос, — проговорила Тиффани.
      — При условии, что не про то, как получаются еженята.
      — Нет, — сказала Тиффани терпеливо. — Про зоологию.
      — Зоологию, а? Большое слово, верно?
      — В сущности, нет. «Покровительственность» — большое. «Зоология» — не очень.
      Глаза учителя сузились еще сильнее. Такие деточки, как Тиффани — нехорошая новость.
      — Я вижу, ты умненькая, — сказал он. — Только я не знаю в этих краях учителей зоологии. Ветеринария — да, но не зоология. Какое-то конкретное животное?
      — Дженни Зелензуб. Водоплавающий монстр, длинные зубы и когти, глаза как суповые тарелки.
      — Какой величины суповые тарелки? Ты о больших мисках на полную порцию, с парой сухариков или даже батоном хлеба, или эти чашечки для тех, например, кто заказал только суп и салат?
      — Величины суповых тарелок восемь дюймов поперек, — сказала Тиффани, которая ни разу в жизни не заказывала нигде ни супа, ни салата. — Я проверила.
      — Хмм, а вот это на засыпку, — сказал учитель. — Такого я не знаю. Оно точно не относится к полезным, это наверняка говорю. Мне кажется, похоже на выдуманное.
      — Да, так же и я думаю, — сказала Тиффани. — Но все же хотелось бы узнать о нем больше.
      — Ну, попытай счастья вон с ней, с новенькой.
      Учитель ткнул большим пальцем в сторону маленькой палатки, последней в ряду. Она была черная и сильно потрепанная. Никаких афишек и абсолютно никаких восклицательных знаков.
      — Чему она учит? — спросила Тиффани.
      — Не могу сказать. Она говорит: «думать», но не знаю, как можно учить этому. С тебя одна морковка, благодарю.
      Подойдя ближе, Тиффани увидела маленький листок, пришпиленный снаружи к стенке палатки. Там было написано буковками, которые скорее шептали, чем кричали:
      Я могу тебе дать урок, что забудешь нескоро.

      Тиффани прочла надпись и улыбнулась.
      — Ага, — сказала она. Поскольку стучаться было не во что, проговорила чуть громче: — Тук-тук.
      Женский голос изнутри отозвался:
      — Кто там?
      — Тиффани.
      — Тиффани кто?
      — Тиффани кроме шуток.
      — А. Это звучит многообещающе. Входи.
      Она отвела полог палатки. Внутри было темно, тесно и душно. Тощая фигура сидела возле маленького столика. Тонкий, очень костлявый нос, большая и черная соломенная шляпа с бумажными цветами, совершенно не идущая такому лицу.
      — Вы ведьма? — сказала Тиффани. — Я не против, если да.
      — Что это за вопрос, вот так брошенный в лицо, — сказала женщина, сделав большие глаза. — Барон ваш поставил ведьм вне закона, и ты знаешь это, и первый вопрос твой ко мне: «Вы ведьма?» Почему?
      — Вы одеты в черное, — сказала Тиффани.
      — Одеться в черное может всякий. Это несущественно.
      — И на вас черная шляпа с цветами, — продолжала Тиффани.
      — Ага! — сказала женщина. — Тогда и впрямь доказано дело. Ведьмы, деточка, носят шляпы высокие, островерхие. Известно любому.
      — Да, но ведьмы хитроумны, — спокойно сказала Тиффани. Искорки как-то так мелькали в глазах женщины, что это подтолкнуло Тиффани продолжать. — Проникают всюду. Они могут и не выглядеть ведьмами. Та, что собирается сюда, будет знать о Бароне и наденет шляпу, каких — известно любому — ведьмы не носят.
      Женщина посмотрела на нее долгим взглядом.
      — Это был поразительный ход мысли, — наконец проговорила она. — Из тебя может получиться хороший охотник на ведьм. Ведьм иногда жгут на костре, ты ведь знаешь? Итак, будь на мне какая угодно шляпа, ты скажешь: это доказывает, что я ведьма?
      — Еще немного помогает, что у вас на шляпе сидит лягушка, — ответила Тиффани.