Что-то всегда происходит прежде, чем что-то другое.
      Летний дождичек шел и явно не знал, кто он, и поэтому хлестал, как зимний ливень.
      Мисс Проникация Тик сидела в том ненадежном укрытии, какое потрепанные кусты изгороди могли предоставить ей, и занималась исследованием вселенной. Не обращая внимания на дождь: ведьмы обсыхают быстро.
      Она исследовала вселенную с помощью пары прутиков, связанных шнурком, камня с дыркой, яйца, своего чулка, в котором тоже была дырка, булавки, бумажного обрывка и карандашного огрызка. Ведьмы, в отличие от волшебников, научены обходиться немногим.
      Предметы были скручены и связаны вместе, образуя… инструмент. Он странно двигался, когда она подталкивала его пальцем. Например, один из прутиков прошел вроде бы сквозь яйцо и высунулся с другой стороны, не оставив следа.
      — Да, — сказала она тихо, а дождь лил с полей ее шляпы. Это оно. Бесспорно, внутри стен мира бежит рябь. Очень тревожно. Видимо, другой мир входит в контакт. Это всегда не к добру. Похоже, мне надо туда. Но… мой левый локоть говорит, что есть уже там ведьма!
      — Тогда она и разберется, — раздался тонкий, для нас пока загадочный голос неподалеку от ее ботинка.
      — Нет. Что-то здесь не то. В той стороне меловые края, — сказала Мисс Тик. — На мелу хорошие ведьмы не вырастают, он едва крепче глины. Вырастить ведьму — нужен добрый кусок твердой скалы, поверь мне. — Мисс Тик покачала головой, дождевые капли полетели веером. — Но на мои локти всегда можно полагаться.
      — Зачем разговоры? Давай туда отправимся и поглядим, — сказал голос. — Наши дела здесь идут не особо, верно я говорю?
      Это была правда. В низинах ведьме приходится несладко. Мисс Тик зарабатывала по мелочи знахарством и гаданием на несчастье, ночевала обычно в сараях. Ее топили в пруду два раза.
      — Я не могу взять и возом въехать на территорию другой ведьмы, — сказала мисс Тик. Так дела не делаются. Только вот… — она помолчала. — Ведьмы не вырастают из ничего. Ну-ка, давай посмотрим…
      Она вынула из кармана щербатое блюдце и стряхнула в него воду, которая собралась у нее на шляпе. Достала из другого кармана склянку чернил и капнула в блюдце ровно столько, чтобы вода почернела.
      Сложила над блюдцем ладони чашечкой, чтобы прикрыть от дождя, и принялась чуять глазами.
      Тиффани Болит лежала возле реки на животе и щекотала карпа. Она любила слушать, как они смеются. Смех выходил пузырьками.
      Невдалеке, где речной берег был покрыт галькой, братик Вентворт лазил с хворостиной и уделывался во что-то липучее. Наверняка.
      Для Вентворта все, что угодно, было липучим. И он в это уделывался. Если хорошо его вымыть, насухо вытереть и на пять минут оставить на чистом полу посреди комнаты — Вентворт станет липучим. Из ничего, просто сам по себе. Но в общем присматривать за ним было довольно легко, если добиться, чтобы он не ел лягушек.
      Одна маленькая частица ее разума занималась тем, что не одобряла имя Тиффани. Ей было девять лет, и она подозревала: нелегко будет носить имя «Тиффани» так, чтобы оно тебе шло. Кроме того, на прошлой неделе она решила стать ведьмой, когда вырастет. И была уверена, что «Тиффани» сюда не клеится. Люди будут смеяться.
      Другая часть ее разума — большая часть — обдумывала слово «сусуррус». Это было слово, которое мало кто и когда обдумывал. Она снова и снова крутила его в голове, пока ее пальцы щекотали карпу подбородок.
      «Сусуррус»… В Бабушкином словаре говорилось, что это значит «мягкий, негромкий звук, похожий на шепот или тихое бормотание». Тиффани нравился вкус этого слова на языке. Ей приходили на ум таинственные люди в длинных плащах — шепчутся о важных секретах за дверью: «сусуррусусссурруссс»…
      Она прочла словарь целиком, от корки до корки. Никто не предупреждал ее, что так делать необязательно.
      Когда она подумала об этом, то заметила, что довольный карп уплыл. Но на воде появилось что-то другое, всего в нескольких дюймах от ее лица.
      Это была круглая корзинка, величиной с половину кокосовой скорлупы, чем-то просмоленная и проконопаченная, чтобы держалась наплаву. В ней стоял человечек шести дюймов ростом. У него были косматые и патлатые рыжие волосы, а в них вплетены перья, бусины и тряпочки. Бородатый. Рыжая борода выглядела не лучше, чем прическа. На нем была короткая юбочка-кильт, а где не прикрыт этой юбочкой, там весь покрыт синими татуировками. Он махал на Тиффани кулаком и орал:
      — Кривенс! Теки отсель, мальца дурна! Стережися зелену мордяку!
      И с этими словами он дернул за веревку, которая свисала с лодочного борта, и второй рыжий человечек вынырнул из-под воды, хватая ртом воздух.
      — Нечас рыбалить! — Сказал первый человечек, втаскивая второго в лодку. — Зелена мордяка идет!
      — Кривенс! — сказал ныряльщик, с которого вода бежала ручьем. — Давай гэтьски! — Схватил маленькое весло, и оно у него так замелькало взад-вперед, что лодка стремглав понеслась прочь.
      — Прошу прощения, вы сказочный народ? — Закричала Тиффани вслед. Ответа не было. Маленькая круглая лодочка исчезла в камышах.
      Возможно, не сказочный, — подумала Тиффани.
      Вот в этот миг, к ее мрачной радости, возник сусуррус. Ветра не было, но листья ольшаника по берегу реки начали трепетать и шелестеть. И камыш тоже. Он не пригнулся, он просто задрожал. Все задрожало, словно кто-то взял мир и стал чуточку потряхивать. Воздух шуршал. Люди шептались по ту сторону закрытых дверей.
      Вода забулькала, как раз у берега. Тут было неглубоко — Тиффани по колено, если бы она зашла в реку — но в это мгновение там вдруг стало темнее, и зеленее, и как-то намного, намного глубже…
      Она отступила на пару шагов за секунду до того, как длинные тонкие руки вырвались из воды и дико заскребли по берегу, там, где только что была Тиффани. На миг она увидела худое лицо с острыми зубами, громадные глаза, и как вода течет по зеленым илистым волосам, а потом оно нырнуло назад в глубину.
      Когда оно уходило под воду, Тиффани уже мчалась по берегу туда, где на галечной отмели Вентворт лепил пироги с лягушками. Она схватила братика в ту минуту, как лента пузырей огибала поворот берега. Снова вскипела вода, зеленоволосое метнулось вверх, и длинные руки закогтили грязь. Потом оно завизжало и кануло в реку.
      — Хочу тва-а-аль… лет!!! — закричал Вентворт.
      Тиффани не отозвалась. Она пристально и задумчиво глядела в речную воду.
      Я совсем не испугалась, думала она. Странно. Должна была испугаться, но просто разозлена. То есть, я вижу свой испуг, он как жгучий красный шар внутри меня, но злость не дает ему выкатиться…
      — Хочу хочу хочу тваль-лет!!! — пронзительно вопил Вентворт.
      — Сходи, — ответила Тиффани отрешенно. Круги на воде все еще бились о берег.
      Нет смысла говорить с кем-нибудь об этом. Все просто скажут: «Вот фантазия у девочки», если будут в добродушном настроении, либо: «Ну-ка прекратила выдумывать» — если нет.
      Ее злость не ослабевала. Это что еще тут за гадина в реке? Тем более такая… нелепая! Оно меня кем считает?
      Вот она, Тиффани. Возвращается домой. Начнем с ботинок: большие и тяжелые, много раз чинены руками ее отца, ношены до нее многими старшими сестрами; чтобы не сваливались, она их надевает на несколько пар носков. Это большие ботинки. Тиффани порой чувствует себя средством для их передвижения.
      Теперь насчет платья. Тоже принадлежало многим сестрам до нее, и мать столько раз это платье ушивала, зашивала, подшивала, перешивала, что его давно уже из милосердия стоило бы пришить, раз и навсегда. Но Тиффани оно скорее нравится, чем нет. Оно ей до щиколоток, и какого бы цвета ни было поначалу, теперь оно млечно-голубое. Между прочим, точно такого цвета бабочки, которые сейчас порхают вокруг тропинки.
      Теперь посмотрим на лицо Тиффани. Светло-румяное, глаза и волосы коричневые. Ничего особенного. Кто-то (например, глядя в блюдце с чернильной водой) заметит, что голова Тиффани немного велика для ее тела. Но, может, с возрастом все остальное сравняется в пропорциях с головой.
      А теперь будем подниматься выше, выше, пока тропа внизу не станет похожа на ленточку, а Тиффани с братом — на две точки. Теперь мы видим край, где она живет.
      Его называют Мел. Зеленое плоскогорье расстилается под жарким солнцем середины лета. Видно, как овечьи стада медленно двигаются по короткой траве, словно по зеленому небу облака. Туда-сюда пастушья собака промчится через пастбище, словно комета.
      Еще выше поднимемся и посмотрим оттуда вниз — увидим, что Мел похож формой на горбатую спину зеленого кита. Вот он лежит, продолговатый, занимая свою часть мира…
      … В блюдце с чернильной водой.
      Мисс Тик подняла глаза.
      — Маленькое существо, что было в лодке — это Нак Мак Фиггл! — сказала она. — Ни одну волшебную расу так не боятся, как их. Даже тролли разбегаются от Вольных Мальцов. И он ее предостерегал!
      — Тогда значит — она ведьма. Разве нет? — сказал голос.
      — В таком возрасте? Невозможно! — сказала Мисс Тик. — Там было некому научить ее! На Мелу нет ведьм! Там чересчур мягко. Хотя… она не перепугалась…
      Дождь перестал. Мисс Тик смотрела в сторону Мелового плоскогорья, которое поднималось над низко повисшими, выжатыми тучами. Миль пять пути туда.
      — За этим ребенком нужен глаз, — проговорила она. — Но все-таки Мел чересчур мягок, чтобы вырастить ведьму…
      Выше, чем страна Мела — только горы. Они стоят — острые и пурпурные и серые, снег струится длинными лентами с их вершин даже летом. «Небу невесты», однажды сказала про них Бабушка Болит, а она так редко говорила вообще — тем более не об овцах — что Тиффани эти слова запомнились. И к тому же, слова были верные. Именно так выглядят горы зимой, когда они белым белы, и потоки снега вьются, как вуали.
      Бабушка вставляла в речь старые слова и странные, старинные поговорки. Она не называла плоскогорье Мелом, она говорила «земь». «Высоко на земи, на ветрах на семи», думала Тиффани, так слово и легло в память.
      А вот и ферма.
      Обычно Тиффани предоставляли самой себе. Не то чтобы это была особенная жестокость или неприязнь к ней, просто ферма большая, у каждого полно дел, и Тиффани со своей работой вполне управлялась, поэтому становилась вроде невидимки. Она делала масло, сыры, и в этом была мастерица. Масло у нее получалось лучше, чем у матери, а отличное качество ее сыров люди отмечали особо. Тут уж талант. Порой, когда в деревню заглядывали бродячие учителя, Тиффани ходила получить чуток образования. Но в основном — работала в темной, прохладной маслодельне. Это ей нравилось, это значило: быть полезной на ферме.
      Так и называли: Домашняя Ферма. Отец арендовал ее у Барона, который владел землей, но уже сотни лет Болиты работали на этой ферме. Так что, говорил отец (негромко, после выпитого вечерком пива) — сколько земля помнит, это всегда была ферма Болитов. Мать Тиффани обычно замечала ему — не надо таких речей. Хотя Барон всегда обходился уважительно с мистером Болитом после того, как Бабушка умерла два года назад, называл его превосходнейшим овцеводом здешних холмов, да и деревенские считали Барона не таким уж плохим в нынешние дни. Почтительность всегда ценится, говорила мать, к тому же у человека свое горе.
      Но иногда отец продолжал настаивать: имя Болит (или Былит, Пылит, Палит — написание было делом свободного выбора) сотни, сотни лет упоминалось в старых документах здешнего края. Эти холмы вошли в нашу кость, говорил он, и мы всегда были овцеводами.
      Тиффани очень гордилась этим, на странный лад: совсем неплохо было бы погордиться и тем, что твои предки разок-другой переезжали на новые места или пробовали новые занятия. Но чем-нибудь гордиться нужно всегда. И сколько Тиффани себя помнила, ее отец — в общем, неразговорчивый тугодум — время от времени обязательно произносил Шутку: наследственную, переходившую от Болита к Болиту сотни лет.
      То скажет: «У ленивого в хребте не Болит» а то: «И хочется, и колется, и Болит, и матушка не велит». Или даже: «У меня все по-нашему: Болит с головы до ног». Не то чтобы Шутки были так уж забавны (где-то по третьему кругу), но не скажи отец хотя бы раз в неделю одну из них, Тиффани не хватало бы этого. Тут не в забавности дело, а в том, что Шутки были праотеческие. Как там ни записано их имя, все предки ее были такими: где Болит — за то место и держишься.
      На кухне никого не оказалось. Мать, видимо, понесла чего-нибудь перекусить в загон для стрижки мужчинам, которые на этой неделе стригут овец. Сестры Ханна и Заноза тоже там, сматывают шерсть и не оставляют без пригляда работников-парней. У них всегда большое рвение к работе во время стрижки.
      Рядом с черным очагом была полка, которую мать по сию пору называла Библиотекой Бабушки Болит, потому что приятно иметь в доме Библиотеку. А все остальные говорили просто «Бабушкина Полка».
      Она была невелика, книги втиснуты между банкой имбирных конфет и фарфоровой пастушкой, которую Тиффани в шесть лет выиграла на ярмарке.
      Книг было всего пять, кроме большого дневника фермы — с точки зрения Тиффани, его нельзя было считать за настоящую книгу, потому что дневник писали сами. На полке стоял словарь. Стоял Ещегодник, менявшийся каждый год. Рядом с ним — «Болезни Овец», раздувшиеся от Бабушкиных закладок.
      Бабушка Болит насчет овец была знатоком, хоть и называла их «мешки травяные, что придумывают, как бы еще сдохнуть». За много миль другие овцеводы приходили звать ее к своей заболевшей скотинке, и они говорили: «Легкая Рука», хотя сама она говорила: и для овец, и для людей лучшее средство — дать скипидару, да кляток, да пинка.
      Из книги отовсюду торчали бумажки с Бабушкиными собственными рецептами лечения овечьих болезней. В большинстве рецептов был скипидар, и в некоторых — клятки.
      Рядом с книгой об овцах стоял тонкий маленький томик «Цветы Мела». Среди трав плоскогорья полным-полно было мелких, замысловатых цветочков: Примула Верис, Колокольчик Круглолистный. И еще более крохотных, которые как-то выживают на овечьем пастбище. На Мелу цветы должны быть хитры и крепки, чтобы пережить овец и зимние бураны.
      Кто-то раскрасил от руки цветы на картинках, давным-давно. На форзаце было написано аккуратным почерком: «Сара Нытик», так звали Бабушку до замужества. Может быть, она думала — чем быть из Нытиков, лучше уж пусть Болит.
      И наконец — «Волшебныя Сказки Для Детушекъ Хорошихъ», книга еще из тех старинных времен, когда в знакомых словах попадались непривычные буквы.
      Тиффани залезла на стул и взяла книгу. Переворачивала страницы, пока не увидела ту, что искала, и некоторое время молча смотрела на нее. Потом убрала на место книгу и стул и открыла буфет.
      Нашла там суповую тарелку, а в ящике стола — материну портновскую ленту-сантиметр, измерила тарелку и проговорила:
      — Хмм. Восемь дюймов. Почему нельзя было так и сказать!
      Сняла с крючка самую большую сковороду, на которой можно было за один раз приготовить завтрак для полудюжины человек, вытащила из банки на шкафу пригоршню сластей и положила в старый бумажный мешочек. После, к хмурому недоумению Вентворта, взяла его за липкую руку и снова повела в сторону ручья.
      У реки все выглядело очень как всегда, но Тиффани не собиралась позволить этому себя одурачить. Все карпы скрылись, и птицы не пели.
      Она выбрала место на берегу, где рос куст подходящей величины. Потом крепко, как могла, вбила в землю деревяшку и привязала к ней мешочек сластей.
      — Вентворт, сладкое! — крикнула она, поудобнее схватила сковороду за ручку и отступила за куст.
      Вентворт засеменил к мешочку и попытался его поднять с земли, но мешочек был привязан прочно.
      — Я хач-чу тва-алет! — заорал Вентворт, потому что это была такая угроза, которая обычно срабатывала. Его толстые пальцы царапали узлы шнурка.
      Тиффани внимательно следила за водой. Вода становится темнее? Вода становится зеленее? Это всего лишь водоросли там, в глубине? Эти пузырьки — просто карп смеется?
      Нет.
      Она выбежала из укрытия, замахиваясь над плечом сковородкой, как бейсбольной битой. С визгом взлетающий над водой монстр и встречная сковородка врезались друг в друга, и раздался бам.
      Это был настоящий бам, с таким раскатистым ойойоиоиоиоиоиои-ннннннгггггггг, по которому всегда можно узнать бам, сделанный на славу.
      Существо на миг зависло. Несколько зубов и ошметков ила плюхнулись в воду. Потом оно медленно соскользнуло вниз и затонуло со внушительными пузырями.
      Вода прояснилась и стала вновь старой знакомой рекой, мелкой, холодной как лед, с галечным дном.
      — Хаааччууу сладка-а-а, — орал Вентворт, который никогда и ничего больше не замечал вокруг, завидев сладкое.
      Тиффани развязала шнурок и отдала ему сласти. Он съел их чересчур поспешно, как всегда. Она подождала, пока его вытошнит, и отправилась домой в задумчивом расположении духа.
      В тростниках, низко-низко, шептались тонкие голоса:
      — Кривенс. Мальца Бобби, видал, нет?
      — Айе. Давай гэтьски, скажем Большому — нашли каргу.
      Мисс Тик бежала вверх по пыльной дороге. Не любят ведьмы, чтобы их видели бегущими, непрофессионально это смотрится. И не годится, чтобы ведьму видели навьюченной, а она тащила на спине свою палатку.
      Вдобавок, по воздуху за ней стелились клубы пара. Ведьмы сушатся изнутри.
      — Оно, со всеми этими зубами! — сказал таинственный голос, который на этот раз доносился от ее шляпы.
      — Я знаю! — огрызнулась Мисс Тик.
      — А она просто развернулась и врезала!
      — Да. Я знаю.
      — Прямо вот так вот!
      — Да. Очень впечатляюще, — сказала Мисс Тик. У нее начинало сбиваться дыхание. К тому же, они добрались уже до нижних склонов плоскогорья, и на мелу ей было нехорошо. Странствующей ведьме приятно иметь под ногой что-то твердое, а не такой камень, который хоть ножом запросто режь.
      — Впечатляюще? — сказал голос. — Она использовала своего брата как приманку!
      — Поразительно, да? — сказала Мисс Тик. — Такая быстрота соображения… о нет… — Она остановилась и прислонилась к полевому каменному заборчику, когда волна головокружения накатила на нее.
      — Что такое? Что такое? — сказал голосок со шляпы. — Я же упасть могу!
      — Это все треклятый мел. Я уже теперь его чувствую. На честном черноземе я могу колдовать, и скала всегда годится. Даже на суглинке не слишком плохо справляюсь… но мел — ни то ни се! Я насчет геологии очень чувствительна, знаешь ли.
      — Что ты хочешь мне сказать?
      — Мел… голодная почва. У меня не так уж много силы на мелу.
      Спрятанный обладатель голоса спросил:
      — Ты сейчас упадешь?
      — Нет-нет! Единственное, что у меня отказывает — магия…
      Мисс Тик не выглядела ведьмой. Как и большинство из них — по крайней мере, из тех, что странствуют с места на место. Выглядеть ведьмой иногда опасно, если ходишь среди необразованных. Поэтому она не носила оккультных украшений, у нее не было ни огненного волшебного ножа или серебряной чаши с узором в виде черепов, ни рассыпающего искры помела, ибо это все тонкие намеки: а нет ли тут ведьмы? В ее карманах никогда не хранилось ничего более магического, чем несколько веточек, шнурок, пара-другая монет и, естественно, амулет на счастье.
      Все в этом краю носили при себе счастливые амулеты, и Мисс Тик выяснила: если у тебя его нет, люди заподозрят — ведьма. Приходится быть хитрой, самую чуточку.
      Островерхая шляпа все же у нее была, но эта шляпа островерха была украдкой: только тогда, когда Мисс Тик того хотела.
      Лишь одна вещь из ее котомки могла вызвать у кого-нибудь подозрения: очень маленькая, замызганная брошюрка Великого Вильямсона «Введение в Эскапологию». Если на вашей работе один из видов профессионального риска — что вас бросят в пруд со связанными руками, то способность одетым и обутым проплыть под водой тридцать ярдов, плюс умение скрываться в тине, дыша через тростинку — эти навыки чего-нибудь стоят лишь при условии, что вы в обращении с узлами просто изумительны.
      — Ты не можешь здесь колдовать? — спросил голос из шляпы.
      — Нет, не могу, — сказала Мисс Тик.
      Она оглянулась на звуки побрякивания. Странная процессия поднималась по белой дороге. Она состояла в основном из осликов, тянущих маленькие повозки с пестро раскрашенными навесами. Рядом с повозками шли запыленные по пояс люди. Большинство — мужчины, одеты в яркие мантии — то есть мантии, которые были яркими до того, как ими много лет мели дорожную пыль и слякоть — и на голове у каждого странная черная шапочка квадратной формы.
      Мисс Тик улыбнулась.
      Они напоминали бродячих лудильщиков, но ей было известно: ни один из них не смог бы запаять чайник. Они занимались тем, что продавали невидимое. Продав, по-прежнему владели проданным. Торговали тем, что иметь всем надо, но частенько не надобно. Продавали ключи от вселенной людям, которые даже не знали, что у вселенной есть замочек.
      — Я не могу делать, — сказала Мисс Тик, выпрямляясь. — Но учить могу!
      Тиффани провела остаток утра в маслодельне. Подоспел сыр, с которым требовалось поработать.
      На ланч был хлеб с джемом.
      — Сегодня в поселке учителя, — сказала мать. — Можешь пойти, если с работой управилась.
      Тиффани согласилась, что да, есть пара-другая вещей, о которых ей бы хотелось узнать побольше.
      — Тогда можешь взять с полдюжины морковин и яйцо. Я уж думаю, яйцо будет им не лишнее, горемычным, — сказала мать.
      После ланча Тиффани взяла эти продукты и отправилась в поселок, получать образования на яйцо.
      В деревне парень обычно рос, обучаясь той же работе, что делает отец. Или чей-нибудь еще отец, если тот соглашался учить. Девочки, как принято, готовились быть женами. Так же было принято, чтобы девочки умели читать и писать: это считалось одним из домашних рукоделий, для парней работа слишком пустяшная.
      Однако все понимали: есть еще сколько-то вещей, которые даже парням следует знать, чтобы не теряли время, погружаясь в размышления вроде «А что там оно, на той стороне гор?» или «Как это так получается, что дождь падает с неба?»
      Каждая семья в деревне покупала раз в год новый Ещегодник, и часть образования происходила оттуда. Он был большой, толстый, напечатан где-то в дальних краях, и полон множеством подробностей о фазах луны и когда лучше сажать бобы. Еще были в нем несколько предсказаний о том, что ждет в новом году, и упоминания разных заграничных далей с названиями вроде Клатч и Хершеба. Тиффани видела в Ещегоднике рисунок с изображением Клатча: пустыня, и среди нее стоит верблюд. Что такое пустыня и верблюд, она узнала, когда мать ей объяснила. Таков был Клатч. Порой Тиффани думалось — а нет ли там, в Клатче, еще чего-нибудь; но похоже, что Клатч = верблюд и пустыня — это было все, что про него известно.
      В том-то и горе: не найдете способа их остановить — вопросам конца не будет.
      Учителя поэтому были полезны. Они ватагами скитались по горам, так же, как лудильщики, бродячие кузнецы и знахари с чудесными снадобьями, старьевщики, гадальщики. Словом — странствующие торговцы тем, чему не всякий день есть применение, но иногда глядишь и пригодится.
      Они перебирались от одной деревни к другой, давая короткие уроки по самым разным предметам. От прочих скитальцев держались особняком и были весьма загадочны, в своих драных мантиях и квадратных шапочках. Пользовались длинными словами вроде «гофрирование железа». Вели суровую жизнь, питаясь платой за уроки от любого, кто желал слушать. Когда никто не желал слушать, питались печеным ежом. Привычны были спать под звездами, которые учитель математики мог сосчитать, учитель астрономии мог измерить, а учитель словесности мог наименовать. Учитель географии заблудился в лесу и попал в ловушку, поставленную на медведя.
      Народ всегда радовался при виде их. Они давали достаточно знаний, чтобы дети заткнулись, а в этом и была суть. Но к ночи учителей из деревни спроваживали, дабы предотвратить случаи воровства кур.
      Сегодня пестро раскрашенные шатры и палатки были раскинуты на лугу сразу за деревней. А позади них небольшие квадратные площадки огорожены высокими парусиновыми стенками, учителя-подмастерья ходят вокруг дозором, высматривая тех, кто нацелился подслушать Образование бесплатно.
      На первом шатре Тиффани увидела вывеску, гласящую:
      Гиаграфия! Гиаграфия! Гиагарфия!
      Только сегодня: океаны и все основные массивы суши ПЛЮС все, что вам надо знать о ледниках! Принимается один пенни либо Все Основные Овощи!
      Тиффани читала достаточно, чтобы понять — может быть, этот учитель в основных массивах суши просто ух, но ему могла бы кое в чем пригодиться помощь хозяина соседней палатки:
      Дива дивные Правописания и Пунктуации
      1 — Абсолютная уверенность в Запятой. 2 — В отношения между «а» и «о» полностью внесена ясность. 3 — Тайна Точки с запятой разоблачена. 4 — Свидание с Амперсэндом (за небольшую доплату). 5 — Игры со Скобками.
      Примем овощи, яйца и чистую ношеную одежду.
      Дальше была палатка, украшенная сценами из истории, в основном — короли, которые отрезают головы друг другу, и другие занимательные эпизоды в этом роде. Учитель перед палаткой был одет в истрепанную красную мантию, отороченную кроликом, а на голове — старый цилиндр, в который воткнуты флажки. Он держал в руке маленький рупор и направил его на Тиффани.
      — Смерть королей в разные века? — сказал он. — Очень познавательно, много крови.
      — Пожалуй, нет, — сказала Тиффани.
      — О, вам следует знать, откуда вы происходите, мисс. Иначе как вы узнаете, куда идете?
      — Я происхожу из тех, кто много поколений Болит, — сказала Тиффани. — И думаю, что иду дальше.
      Она увидела то, что искала — палатку с изображениями животных. Тиффани приятно было узнать встречающегося среди них верблюда. Вывеска сообщала: «Полезные создания. Сегодня: Наш Друг Ёжик».
      Любопытно, насколько полезна была тварь из реки. Но это похоже на единственное место, где можно узнать о ней. Несколько детей сидели на скамейках в палатке, учитель все еще стоял у входа, в надежде заполнить пустующие места.
      — Здравствуй, маленькая, — сказал он, что было лишь первой из его больших ошибок. — Уверен, что ты хочешь все узнать о ежиках, а?
      — Я это сделала прошлым летом, — сказала Тиффани.
      Он присмотрелся к ней ближе, и улыбка сошла с его лица.
      — О, да, — сказал он. — Помню. Ты задавала все те… детские вопросы.
      — Я бы хотела сегодня ответ на вопрос, — проговорила Тиффани.
      — При условии, что не про то, как получаются еженята.
      — Нет, — сказала Тиффани терпеливо. — Про зоологию.
      — Зоологию, а? Большое слово, верно?
      — В сущности, нет. «Покровительственность» — большое. «Зоология» — не очень.
      Глаза учителя сузились еще сильнее. Такие деточки, как Тиффани — нехорошая новость.
      — Я вижу, ты умненькая, — сказал он. — Только я не знаю в этих краях учителей зоологии. Ветеринария — да, но не зоология. Какое-то конкретное животное?
      — Дженни Зелензуб. Водоплавающий монстр, длинные зубы и когти, глаза как суповые тарелки.
      — Какой величины суповые тарелки? Ты о больших мисках на полную порцию, с парой сухариков или даже батоном хлеба, или эти чашечки для тех, например, кто заказал только суп и салат?
      — Величины суповых тарелок восемь дюймов поперек, — сказала Тиффани, которая ни разу в жизни не заказывала нигде ни супа, ни салата. — Я проверила.
      — Хмм, а вот это на засыпку, — сказал учитель. — Такого я не знаю. Оно точно не относится к полезным, это наверняка говорю. Мне кажется, похоже на выдуманное.
      — Да, так же и я думаю, — сказала Тиффани. — Но все же хотелось бы узнать о нем больше.
      — Ну, попытай счастья вон с ней, с новенькой.
      Учитель ткнул большим пальцем в сторону маленькой палатки, последней в ряду. Она была черная и сильно потрепанная. Никаких афишек и абсолютно никаких восклицательных знаков.
      — Чему она учит? — спросила Тиффани.
      — Не могу сказать. Она говорит: «думать», но не знаю, как можно учить этому. С тебя одна морковка, благодарю.
      Подойдя ближе, Тиффани увидела маленький листок, пришпиленный снаружи к стенке палатки. Там было написано буковками, которые скорее шептали, чем кричали:
      Я могу тебе дать урок, что забудешь нескоро.

      Тиффани прочла надпись и улыбнулась.
      — Ага, — сказала она. Поскольку стучаться было не во что, проговорила чуть громче: — Тук-тук.
      Женский голос изнутри отозвался:
      — Кто там?
      — Тиффани.
      — Тиффани кто?
      — Тиффани кроме шуток.
      — А. Это звучит многообещающе. Входи.
      Она отвела полог палатки. Внутри было темно, тесно и душно. Тощая фигура сидела возле маленького столика. Тонкий, очень костлявый нос, большая и черная соломенная шляпа с бумажными цветами, совершенно не идущая такому лицу.
      — Вы ведьма? — сказала Тиффани. — Я не против, если да.
      — Что это за вопрос, вот так брошенный в лицо, — сказала женщина, сделав большие глаза. — Барон ваш поставил ведьм вне закона, и ты знаешь это, и первый вопрос твой ко мне: «Вы ведьма?» Почему?
      — Вы одеты в черное, — сказала Тиффани.
      — Одеться в черное может всякий. Это несущественно.
      — И на вас черная шляпа с цветами, — продолжала Тиффани.
      — Ага! — сказала женщина. — Тогда и впрямь доказано дело. Ведьмы, деточка, носят шляпы высокие, островерхие. Известно любому.
      — Да, но ведьмы хитроумны, — спокойно сказала Тиффани. Искорки как-то так мелькали в глазах женщины, что это подтолкнуло Тиффани продолжать. — Проникают всюду. Они могут и не выглядеть ведьмами. Та, что собирается сюда, будет знать о Бароне и наденет шляпу, каких — известно любому — ведьмы не носят.
      Женщина посмотрела на нее долгим взглядом.
      — Это был поразительный ход мысли, — наконец проговорила она. — Из тебя может получиться хороший охотник на ведьм. Ведьм иногда жгут на костре, ты ведь знаешь? Итак, будь на мне какая угодно шляпа, ты скажешь: это доказывает, что я ведьма?
      — Еще немного помогает, что у вас на шляпе сидит лягушка, — ответила Тиффани.
      — Я жаба. Жаб, собственно говоря, — сказало существо, которое пристально взирало на нее меж бумажных цветов.
      — Ты очень желтый для жабы.
      — Нездоровилось, — сказал жаба.
      — И разговариваешь, — сказала Тиффани.
      — Доказательством этому может служить лишь мое слово, — сказал жаба, скрываясь в цветах, — но не твое.
      — Ты ведь не припрятала где-нибудь на себе спички, правда? — спросила женщина.
      — Нет.
      — Славно, славно. Просто проверка.
      Опять последовала пауза, и опять женщина смотрела на Тиффани долгим, внимательным взглядом, словно принимая решение.
      — Мое имя, — в конце концов проговорила она, — Мисс Тик. И да, я ведьма. Подходящее имя для ведьмы, разумеется.
      — Вы имеете в виду неестественные гримасы и дергание? — сказала Тиффани, задумчиво морща лоб.
      — Прошу прощения? — проговорила Мисс Тик холодно.
      — Тик. Ну, как у овец дергается кожа, когда их кусают паразиты, — сказала Тиффани. — Но если скипидаром…
      — Я имела в виду, что это звучит как «мистик», — сказала Мисс Тик.
      — О, вы про каламбур, игру слов, — сказала Тиффани.  — Тогда было бы даже лучше, чтобы по вашему имени люди сразу понимали ваш вкус. Например — мисс Кащей. Или, если вы не любите щи, то мисс Какаши…
      — Я вижу — мы с тобой займемся, как солома огнем, — сказала Мисс Тик. — Так может никто живым не уйти.
      — Вы вправду ведьма?
      — Я вас умоляю, — сказала Мисс Тик. — Да и да, ведьма. У меня говорящее животное, привычка поправлять чужое произношение — между прочим, каламбур, а не каламбур — трепетная страсть совать нос в чужие дела и да, островерхая шляпа.
      — Мне можно задействовать пружину? — спросил жаба.
      — Да, — сказала Мисс Тик, по-прежнему пристально глядя на Тиффани. — Тебе можно задействовать пружину.
      — Люблю это дело, — сказал жаба, перебираясь по шляпе к затылку Мисс Тик.
      Что-то щелкнуло, и с неторопливым «пок-пок-пок» верхушка шляпы начала, покачиваясь и подергиваясь, подниматься среди бумажных цветов, которые отваливались и падали на землю.
      — Эмм… — сказала Тиффани.
      — У тебя вопрос? — проговорила Мисс Тик.
      С последним «пэк» шляпа приняла идеальную островерхую форму.
      — Как вы можете быть уверены, что я прямо сейчас не побегу к Барону?
      — Потому что у тебя нет ни малейшего желания сделать это, — сказала Мисс Тик. — Ты в полном восторге. Ты сама хочешь быть ведьмой, ведь я права? Хочешь летать на помеле?
      — Да! — Тиффани часто снились полеты. Но ее вернули на землю слова Мисс Тик:
      — Правда? Тебе нравится носить трусы из очень, очень толстой ткани? Поверь мне, когда приходится летать, я надеваю двое шерстяных панталон и потом еще третьи парусиновые, а они смотрятся не вполне женственно, нашивай на них кружев сколько угодно. Там на высоте может стать холодно. Люди забывают об этом. И эти ворсинки — не расспрашивай меня о них, говорить о них я не буду.
      — Но вы же можете использовать согревающее заклятье? — спросила Тиффани.
      — Могу. Но ведьмы так не поступают. Если начнешь применять магию, чтобы не мерзнуть, потом начнешь ее применять и для других вещей.
      — Но ведьмы разве не для этого и… — начала Тиффани.
      — Когда кое-что узнаешь о магии — я имею в виду, действительно узнаешь о магии — когда изучишь все, что можно изучить о ней, тогда тебе останется изучить в магии самое важное, — сказала Мисс Тик.
 
      — Что?
      — Не пользоваться ею. Ведьмы не применяют магию, если дело можно сделать без нее. Магия тяжелая работа, и ее трудно контролировать. Мы делаем другое. Ведьма внимательна ко всему вокруг. Ведьма пользуется своей головой. Ведьма уверена в себе. У ведьмы всегда при себе моток шнурка…
      — У меня всегда есть при себе моток шнурка! — сказала Тиффани. — Удобно, когда он под рукой!
      — Это хорошо. Ведьмовство к мотку шнурка, однако, не сводится. Ведьма очень любит вникать в мелкие детали. Видит сквозь вещи, видит и вокруг них. Видит гораздо дальше многих. Видит вещи с другой стороны. Знает, где она и когда она. Ведьма увидела бы Дженни Зелензуб, — добавила Мисс Тик. — Что произошло?
      — Как вы узнали, что я видела Дженни Зелензуб?
      — Я ведьма. Догадайся.
      Тиффани огляделась. Мало что можно было увидеть в этой палатке, даже теперь, когда глаза привыкли к полумраку. Звуки внешнего мира просачивались через плотную холстину.
      — Я думаю…
      — Да? — сказала ведьма.
      — Я думаю, вы слышали, как я говорила с учителем.
      — Ответ верный. Я использовала свои уши, — ответила Мисс Тик, ничего не сказав о блюдце с чернилами. — Расскажи мне о монстре с глазами как суповые тарелки восьми дюймов поперек. С какого момента суповые тарелки вмешались в дело?
      — Монстр упоминается в книге сказочных историй, которая у меня есть, — объяснила Тиффани. — Сказано, что у Дженни Зелензуб глаза велики, как суповые тарелки. Там есть картинка, но не очень хорошая. Так что я измерила тарелку, чтобы все было точно.
      Мисс Тик оперлась подбородком на руку, и странноватая улыбка появилась на ее лице.
 
      — Это было правильно, разве нет? — сказала Тиффани.
      — Что? А, да. М-м… да. Очень… точно. Рассказывай дальше.
      Тиффани рассказала о схватке с Дженни, однако про Вентворта не упомянула. Мало ли как могла бы Мисс Тик воспринять это. Та слушала очень внимательно.
      — Почему сковорода? — спросила Мисс Тик. — Ты могла бы найти палку.
      — Мне просто показалось, что сковородой выйдет лучше, — ответила Тиффани.
      — Ха! Именно. Если бы ты выбрала палку, Дженни сожрала бы тебя. Сковорода железная, а твари вроде Дженни железа не переносят.
      — Но это монстр из книги сказок! — проговорила Тиффани. — Что оно делало в речке?
      Мисс Тик некоторое время пристально смотрела на нее, а потом спросила:
      — Почему ты хочешь быть ведьмой, Тиффани?
      Началось это с книги «Волшебныя Сказки Для Детушекъ Хорошихъ». Возможно, началось это вообще со множества всяких вещей, но со сказок — больше всего.
      Когда она была маленькой, мать читала ей эти сказки, а потом Тиффани читала сама. Во всех сказках так или сяк была ведьма. Злая старая ведьма.
      И Тиффани подумала: где доказательства?
      В сказаках никогда не говорилось, почему непременно злая. Говорилось только — старуха, живет одиноко, выглядит как-то не так, потому что беззубая — этого достаточно. Этого достаточно для того, чтобы тебя звали ведьмой.
      Если на то пошло, в книге сказок не приводились доказательства ничему. Там говорилось «прекрасный принц»… он правда такой, или его называли прекрасным только за то, что принц? Или «девушка, чья краса светла как день»… какой именно день? В середине зимы дни — солнца почти не увидишь. Когда читаете сказки, от вас не требуется думать. А только верить в то, что вам говорят.
      И говорят вам: старая ведьма живет одна в странном пряничном доме, либо в доме, который ходит-бродит на курьих ножках. Она разговаривает со зверем и птицей и умеет колдовать.
      Тиффани в жизни знала лишь одну старуху, что жила одиноко в странном доме…
      Хотя нет. Не совсем так. Точнее сказать — она знала лишь одну старуху, что жила одиноко в странном доме, который двигался с места на место — и это была Бабушка Болит. И она умела колдовать колдовство для овец, и говорила со зверем и птицей, и ничего злого в ней не было. Это — доказательство, что сказкам верить нельзя.
      И еще была другая старуха, которую все звали ведьмой. И то, что произошло с ней, заставило Тиффани… много думать.
      В любом случае, ведьмы ей нравились больше очень довольных собою прекрасных принцев и уж всяко больше принцесс, что красой поспорят с ясным днем, а умом — с божьей коровкой. И еще у них были дивные золотые волосы, а у Тиффани — нет. У нее волосы были коричневые, скучно коричневые. Мать о них говорила: каштановые или порой «шатеновые», но Тиффани знала: коричневые, коричневые, коричневые, точно так же, как и глаза. Коричневого цвета земли. Так что же — найдутся в книге какие-нибудь приключения для коричневых волос и глаз? Нет и нет. Златовласые голубые очи либо зеленоглазые рыжие кудри заполучат все истории. С коричневыми волосами ты можешь быть прислугой или дровосеком или в этом духе. Или молочницей. Ну так вот — этого не будет, хотя сыры у нее получаются хорошо. Принцем ей не быть никак, а принцессой — ни за что, и дровосеком не по душе, поэтому она будет ведьмой, она будет знать, как знала Бабушка Болит…
      — Кто такая была Бабушка Болит? — спросил голос.
      Кто такая была Бабушка Болит? Люди теперь начнут задаваться этим вопросом. И ответ: быть ею значило быть здесь. Она всегда была здесь. Казалось, она была осью жизни всех Болитов. Тут, в деревне, решения принимались и поступки совершались и жизнь текла в постоянном знании о том, что среди холмов — старая пастушья хижина на колесах, и там Бабушка Болит — смотрит, наблюдает.
      И она была молчанием холмов. Может, поэтому ей нравилась Тиффани, с неловкостью и застенчивостью. Старшие сестры были болтушки, а Бабушка не любила шума. Тиффани не шумела, когда бывала наверху, в хижине. Любила просто находиться там, и все. Наблюдать за полетом сарычей, слушать звуки молчания.
      Там, на холмах, молчание звучало. Долетал туда живой шум, голоса людей и животных, и все это как-то придавало молчанию глубину и совершенство. Бабушка Болит закутывалась в это молчание и делала так, чтобы внутри оставалось место для Тиффани. На ферме всегда было слишком хлопотливо. Много людей, у них много дел. На молчание не хватало времени, не хватало времени на то, чтобы слушать. Но Бабушка Болит была молчалива и всегда слушала.
      — Что? — сказала Тиффани, моргая.
      — Ты сказала сейчас: «Бабушка Болит меня всегда слушала».
      Тиффани сглотнула. И проговорила:
      — Я думаю, моя бабушка была немножко ведьма. — Она сказала это с ноткой гордости.
      — Действительно? Почему ты так считаешь?
      — Ну, ведьмы умеют проклинать, верно?
      — Так о них говорят, — ответила Мисс Тик дипломатично.
      — Вот, а мой отец говорил: от Бабушкиных кляток и небо посинеет.
      Мисс Тик легонько кашлянула.
      — Клятки, видишь ли, клятки — это не совсем то же самое, что настоящее проклятие. Клятки это скорее «Хрень те в пень, приблуда навозная, тварюка холерная», знаешь? Проклятие больше похоже на «Я надеюсь, что нос твой взорвется и уши твои улетят: одно налево, а другое направо».
      — Я думаю, что Бабушкины клятки означали немного больше, — сказала Тиффани с некоторым вызовом. — И она разговаривала со своими собаками.
      — Что же она им говорила?
      — О, всякое вроде «Кругом, гони, пойдет», сказала Тиффани. — Они всегда делали то, что Бабушка им говорила.
      — Это все обычные команды для пастушьих собак, — отмела Мисс Тик доводы Тиффани. — Это не ведьмовство.
      — Но все-таки значит — они были не просто собаки, они приходились ей своими, — возразила Тиффани, начиная сердиться. — У ведьм есть животные, с которыми они говорят, и такие животные зовутся своими. Как ваш этот жаба.
      — Нет, я сам не свой, — проговорил голос из бумажных цветов. — Я просто слегка своенравный.
      — И она знала все травы, — настаивала Тиффани. Бабушка должна быть ведьмой, если даже Тиффани придется ради этого спорить весь день. — Она могла вылечить все, что угодно. Мой отец говорил: она может заставить пастуший пирог встать и замемекать. — Тиффани понизила голос. — Она могла возвращать ягнят к жизни.
      В летнюю и весеннюю пору Бабушка Болит редко бывала под крышей. Она вообще почти круглый год ночевала в старой хижине на колесах, которую можно перевозить вслед за стадами. Но первое воспоминание Тиффани о том, как она видела Бабушку в их доме на ферме, было такое: старуха стоит на коленях перед очагом и кладет мертвого ягненка в большую черную печь.
      Тиффани тогда вскрикнула, и продолжала кричать. А Бабушка взяла ее на руки, бережно и чуток неуклюже, усадила себе на колени, сказала «тш-ш» и назвала ее «мой маленький джиггит», а на полу Бабушкины собаки — Гром и Молния — наблюдали за ней с песьим изумлением. Бабушка чувствовала себя не совсем в своей тарелке с детьми, потому что они не мемекают.
      Когда Тиффани перестала плакать — просто из-за того, что уже не хватало дыхания — Бабушка опустила ее на коврик, открыла печь, и Тиффани увидела, что ягненок ожил.
      Когда Тиффани стала немного старше, то узнала: «джиггит» — это «двадцать» на Вэн Тэн Тефера, старинном пастушьем языке для счета. Пожилые люди пользовались им до сих пор, когда пересчитывали что-нибудь особенно важное для себя. Она была двадцатой из Бабушкиных внуков.
      А став еще постарше, она узнала о согревании в очаге, который был внутри не обжигающим, просто теплым. Мать оставляла в нем квашню, чтобы взошла на дрожжах, а кот Крысоед любил там спать, иногда на квашне. Это было самое лучшее место, чтобы оживить хилого ягненка, если он родился в холодную ночь и почти насмерть оцепенел. Вот так это получалось. Вовсе никакой магии. Но в тот раз это было магией; и не переставало ею быть, хоть вы и поняли, как она делается.
      — Хорошо, но все же это не ведьмовство в полном смысле, — сказала Мисс Тик, снова прервав чары воспоминаний. — Впрочем, не обязательно иметь ведьму в роду, чтобы стать ведьмой. Правда, возможность унаследовать что-то совсем не повредит.
      — Вы хотите сказать, как семейный талант? — спросила Тиффани, морща лоб.
      — Пожалуй. Но я говорю о ведьминской шляпе, к примеру. Если можешь получить островерхую шляпу от бабушки в наследство, это прекрасно в смысле экономии. Они по ценам — не подступиться, особенно хорошие, которые способны выдержать падение на голову домиков. У Миссис Болит было что-нибудь в этом роде?
      — Нет, вряд ли, — сказала Тиффани. — Она вообще редко носила что-то на голове, кроме как в самые сильные холода. Накидывала на голову старый мешок из-под зерна, вроде капюшона. Эм-м… Это считается?
      В первый раз выражение Мисс Тик стало не таким кремнево-твердым.
      — Может быть, может быть… — сказала она. — У тебя есть братья-сестры, Тиффани?
      — Я из шести сестер младшая, — сказала Тиффани. — Сейчас они почти все уже разъехались из дому.
      — А после ты стала уже больше не малышкой, потому что у тебя появился славный младшенький братик, — сказала Мисс Тик. — Еще и единственный мальчик в семье, к тому же. Такая радостная неожиданность.
      Внезапно Тиффани показалось, что легкая улыбка Мисс Тик выглядит раздражающе.
      — Откуда вы знаете про моего брата? — спросила она.
      Мисс Тик перестала улыбаться и подумала: «Девочка острая», а вслух сказала:
      — Я просто спросила наугад. — Никто не любит сознаваться в том, что подглядывал или подслушивал.
      — Вы что, пробуете на мне пихологию? — сказала Тиффани, вспыхнув.
      — Я думаю, ты хотела сказать «психологию», — ответила Мисс Тик.
      — Все равно, — сказала Тиффани. — Вы думаете, что я его не люблю, потому что родители с ним носятся, избаловали его?
      — Да, у меня такая мысль мелькала, — ответила Мисс Тик и перестала смущаться насчет своего подглядывания и подслушивания. Ведьма она или нет, в конце концов. — Мне дало маленькую подсказочку то, что ты использовала его как приманку для склизкой твари.
      — Он просто головная боль! — сказала Тиффани. — Он все мое время отбирает, нельзя спустить с него глаз, все время ему надо сластей. По любому, мне пришлось решать быстро.
      — Вот именно.
      — Бабушка Болит не оставила бы монстров плавать у нас в реке, — сказала Тиффани, не удостоив ответом замечание Мисс Тик. — Будь они хоть из какой книги.
      Она бы так не оставила и то, что произошло со старой миссис Йорш, — добавила Тиффани мысленно. Сказала бы свое слово, и люди прислушались бы… К Бабушкиному слову они прислушивались. Она всегда говорила: «Скажи слово за тех, у кого нет голоса».
      — Правильно, — сказала Мисс Тик. — Она поступила бы так. Ведьмы решают проблемы. Говоришь, ручей был мелкий там, где выпрыгнула Дженни? Там был Сусуррус?
      Тиффани просияла.
      — Да! Точно был!
      — А. Плохо дело.
      Тиффани встревожилась.
      — Я смогу остановить это?
      — А вот сейчас ты и впрямь произвела на меня некоторое впечатление, — сказала Мисс Тик. — Ты сказала: «я смогу?» а не «кто-то сможет?» или «сможем ли мы?» Это правильно. Ты умеешь принимать ответственность на себя. Хорошее начало. И умеешь сохранять хладнокровие. Но — нет, остановить это ты не сможешь.
      — Дженни Зелензуб я смогла отметелить!
      — Удар наудачу, — сказала Мисс Тик. — Поверь мне, на узкой дорожке могут появиться те, кто хуже Дженни. Здесь вот-вот начнется вторжение массированного типа, ты мне поверь. И хотя ты неглупа, девочка моя, шансов у тебя как у одного из ваших ягнят в ночной буран. Ты не лезь в это. Я попробую раздобыть подмогу.
      — Что? У Барона?
      — Помилуйте, разумеется, нет. Какой с него прок.
      — Он ведь наша защита. Моя мать говорит, — сказала Тиффани.
      — Да? Кого же против? — Сказала Мисс Тик. — Я хочу сказать, против кого?
      — Ну, против, знаете… против нападения, видимо. Против других баронов, мой отец говорит.
      — Армия у него большая?
      — Ну, сержант Робертс, Кевин и Невилл, и Тревор, — сказала Тиффани. — Мы все их знаем, они в основном на охране замка.
      — Кто-нибудь из них владеет магическими силами? — спросила Мисс Тик.
      — Я однажды видела, как Невилл делал фокусы с картами.
      — Это ух на вечеринке, но не ах даже против Дженни, — сказала Мисс Тик. — А нет ли здесь др… Есть ли тут ведьмы вообще?
      Тиффани помедлила.
      — Была старая миссис Йорш, — проговорила она. — Да. И жила в странном доме, одна.
      — Хорошее имя, — сказала Мисс Тик. — Правда не поручусь, что прежде слышала. Где она?
      — Замерзла в снегу прошлой зимой, — медленно проговорила Тиффани.
      — А сейчас расскажи мне то, чего недосказываешь, — произнесла Мисс Тик, ее голос был как лезвие ножа.
      — М-м… Она пришла побираться, так люди думали, но ей никто не открывал, и… м-м… тогда ночь была холодная, и… она замерзла.
      — И она была ведьмой, так?
      — Все говорили, что была, — ответила Тиффани.
      Ей совершенно не хотелось говорить об этой истории. Как и никому в деревне. И к развалинам домика в глубине леса никто не ходил.
      — Ты сама так не считаешь?
      — М-м… — Тиффани поежилась. — Понимаете… У Барона был сын, Роланд. Ему было всего двенадцать, кажется. И он прошлым летом поехал на лошади в лес, один, и его собаки вернулись домой без него.
      — В этом лесу жила миссис Йорш? — спросила Мисс Тик.
      — Да.
      — И люди думали — она убила его? — сказала Мисс Тик и вздохнула. — Возможно, думали — зажарила его в печке или примерно так.
      — Они этого никогда не говорили, — ответила Тиффани. — Но…
      — А лошадь его нашлась?
      — Нет, — ответила Тиффани. — Странно это, потому что если б она показалась где-нибудь на холмах, люди бы наверняка заметили.
      Мисс Тик сплела руки под грудью, фыркнула и улыбнулась такой улыбкой, в которой веселья не было ничуть.
      — Объяснение простое, — сказала они. — У миссис Йорш, должно быть, печка была большая.
      — Нет, маленькая совсем, — ответила Тиффани. — Десяти дюймов глубиной.
      — Могу спорить на то, что миссис Йорш была беззубая и говорила сама с собой, верно? — сказала Мисс Тик.
      — Да. И у нее был кот. И косой глаз, — проговорила Тиффани. А потом рассказ вырвался у нее одним залпом: — И вот когда он исчез они пришли к ее дому и смотрели в печке и копали в огороде и кидали камни в ее старого кота пока не убили а ее выгнали прочь из дома и свалили посреди комнаты ее старые книги подожгли весь дом дотла сгорел и все говорили она старая ведьма.
      — Книги сожгли, — проговорила Мисс Тик очень ровным голосом.
      — Потому что там, говорили, написано по-старинному и нарисованы звезды.
      — И когда ты пошла туда посмотреть — увидела, что книги все сгорели?
      Тиффани вдруг стало холодно.
      — Как вы узнали? — сказала она.
      — Я хорошо слушаю. Ну, книги все сгорели?
      Тиффани вздохнула.
      — Да, я на другой день туда пошла. И несколько страниц, ну знаете, улетели от жара. Я нашла кусочек одной, там были старинные буквы и по краю рисунок золотым и голубым. И я похоронила кота.
      — Ты похоронила кота?
      — Да! Кто-то же должен был! — сказала Тиффани горячо.
      — И ты измерила печку, — сказала Мисс Тик. — Я знаю, ты мне только что сказала точную глубину.
      И суповые тарелки ты измеряла тоже, добавила Мисс Тик про себя. Это что же я тут повстречала?
      — Ну, да. Измерила. Я хочу сказать… она была маленькая совсем! И если миссис Йорш могла начисто уколдовать мальчика и целую лошадь, почему она не уколдовала людей, что за ней пришли? Здесь ничего не вяжется!
      Мисс Тик взмахом руки попросила ее замолчать.
      — А что было потом?
      — Барон сказал, чтобы никто не имел с ней никаких дел, — ответила Тиффани. — Сказал, что всякая ведьма, которая объявится в этих краях, будет связана и брошена в пруд. Эм-м… Вам тут может быть опасно, — неуверенно добавила она.
      — Я умею развязывать узлы зубами, у меня Золотой Диплом по Плаванию от Щеботанского Колледжа Благородных Девиц, — проговорила Мисс Тик, — и мои тренировки по прыжкам в бассейн не раздеваясь были отнюдь не убитым временем. — Она склонилась вперед. — Позволь мне угадать, что произошла с миссис Йорш. Она дожила с того лета до зимы, верно? Воровала еду из амбаров и, возможно, женщины давали ей съестное на заднем крыльце, если мужчин поблизости не было? Полагаю, мальчики швырялись в нее чем-нибудь, когда видели.
      — Откуда вы все это знаете? — сказала Тиффани.
      — Особый полет воображения тут не требуется, ты мне поверь, — сказала Мисс Тик. — И она не была ведьмой, так?
      — Я думаю, она была просто хворая старая леди, не нужная никому, и от нее немного пахло, и лицо странное, потому что без зубов, — сказала Тиффани. — Она выглядела в точности как ведьма из книжки. Это любой мог увидеть, у кого есть хотя бы половина мозгов.
      Мисс Тик вздохнула.
      — Да. Но иногда так трудно бывает найти вторую половину.
      — Вы можете научить меня тому, что надо знать, если хочешь быть ведьмой? — спросила Тиффани.
      — Скажи мне, почему ты все-таки хочешь стать ведьмой, зная историю миссис Йорш?
      — Чтобы такого больше не было, — сказала Тиффани.
      Она даже похоронила кота старой ведьмы, подумала Мисс Тик. Что это за ребенок?
      — Ответ неплохой. Из тебя может получиться вполне достойная ведьма, в будущем. Но я не учу быть ведьмой. Я учу знать, что такое ведьма. Ведьмы обучаются в особой школе. Я просто показываю дорогу тем, из кого может худо-бедно выйти толк. У любой ведьмы есть к чему-нибудь особый интерес, мой — дети.
      — Почему?
      — Лучше помещаются в печи, — сказала Мисс Тик.
      Но Тиффани не была испугана, только раздосадована.
      — Это грубо, — сказала она.
      — Ведьма не обязана быть лапочкой, — ответила Мисс Тик, вытаскивая большую черную котомку из-под стола. — Я рада видеть, что ты хорошо усваиваешь.
      — Школа для ведьм правда существует?
      — Можно сказать, что так.
      — А где?
      — Неподалеку.
      — Волшебная?
      — Очень.
      — Там потрясающе, да?
      — Другого такого места нет на свете.
      — Я туда могу попасть волшебством? Появится единорог или вроде того, и отнесет меня?
      — Почему он должен тебя носить? Единорог просто лошадь, острая с одного конца. Не вижу повода приходить от него в дикий восторг, — сказала Мисс Тик. — Будь добра, с тебя одно яйцо.
      — Где я могу найти эту школу? — сказала Тиффани, отдав яйцо.
      — А. Это корнеплодный вопрос. Две моркови, пожалуйста.
      Тиффани отдала морковины.
      — Благодарю. Готова? Слушай. Чтобы найти школу для ведьм, ступай к высокому холму неподалеку отсюда. Поднимись на вершину. Открой глаза… — Мисс Тик помедлила.
      — И?
      — … и открой глаза снова.
      — Но… — начала Тиффани.
      — У тебя не осталось еще яиц?
      — Нет, но…
      — Тогда с образованием на сегодня все. Но у меня есть к тебе вопрос.
      — «Яиц точно больше нет?» — ответила Тиффани мгновенно.
      — Ха! Ты не видела у реки чего-нибудь еще, Тиффани?
      Молчание вдруг заполнило палатку. Звуки неправильного чтения по складам и неуверенной географии просачивались из внешнего мира, Мисс Тик и Тиффани пристально глядели друг другу в глаза.
      — Нет, — солгала Тиффани.
      — Уверена?
      — Да.
      Они продолжали поединок взглядов. Но Тиффани могла переглядеть и кошку.
      — Да, вижу, — сказала Мисс Тик, отводя глаза. — Очень хорошо. В таком случае, пожалуйста, скажи мне… Когда ты пришла и остановилась возле моей палатки, ты сказала «Ага» таким тоном, в котором, по моему мнению, прозвучало самодовольство. Ты думала: «Вот маленькая странная палатка с маленькой таинственной вывеской у входа, так что войти внутрь будет началом приключения», или ты думала: «Вот передо мной палатка злой ведьмы, которая вправду такова, какой считали миссис Йорш, и сколдует на меня что-то жуткое, как только я войду»? Все в порядке, ты можешь перестать глядеть. У тебя слезы текут.
      — Я думала и то, и другое, — сказала Тиффани, мигая.
      — Но ты все равно вошла. Почему?
      — Чтобы выяснить.
      — Хороший ответ. У ведьмы природное умение везде сунуть нос, — проговорила Мисс Тик, поднимаясь. — Ладно, мне надо идти. Полагаю, мы еще увидимся. И могу дать один совет бесплатно.
      — Задорого?
      — Что? Я же сказала: бесплатно!
      — Да, но мой отец говорит — частенько бесплатные советы дороже всего выходят.
      Мисс Тик фыркнула.
      — Скажем так: этот совет просто бесценный. Ты слушаешь?
      — Да, — ответила Тиффани.
      — Хорошо. Итак. Если ты веришь в себя…
      — М?
      — И в свои мечты…
      — М?
      — И следуешь своей путеводной звезде…
      — М?
      — Ты все равно проиграешь тем, кто до седьмого пота работал и учился и не надеялся на авось. Всего хорошего.
      Казалось, в палатке потемнело. Время прощаться. Тиффани обнаружила, что снова стоит на поле за деревней, а вокруг учителя сворачивают свои шатры и навесы.
      Она не оглянулась назад. Либо черная палатка стоит, как стояла — это будет разочарование. Либо исчезла, как не бывало — это будет немного тревожно.
      Тиффани шла домой, задавая себе вопрос: что, если бы она все-таки рассказала про маленьких рыжеволосых человечков. Не делать этого у нее была целая куча причин. Она сомневалась, теперь, что человечки не померещились ей; и у нее было чувство, что те бы не хотели разговоров о них; и было славно держать при себе кое-что, чего Мисс Тик не знала. Да. Это была самая приятная из причин. Тиффани считала, что Мисс Тик чуточку чересчур умная.
      По пути домой Тиффани взобралась на вершину Аркен Хилл, это был ближний к деревне холм. Не очень высокий, плоскогорье за фермой уходило вверх гораздо сильнее, а уж горы и подавно.
      Но этот холм был… уютнее. На вершине плоское место, где никогда ничего не росло, и Тиффани знала — есть история про героя, который точно вот тут убил дракона, и кровь дракона сожгла землю, когда он упал. Была еще другая история про кучу сокровищ в глубине этого холма, и дракон стережет их, а еще другая — про то, что под этим холмом похоронен король в доспехах из чистого золота. Об этом холме было столько историй, что странно, как он до сих пор не осыпался под их тяжестью.
      Тиффани стояла на голой вершине и смотрела вокруг.
      Ей было видно деревню, реку, Домашнюю Ферму и замок Барона, и за местами, которые знала, она видела темнеющие леса и вересковые поля.
      Она закрыла глаза и открыла их снова. Потом еще моргнула и открыла глаза снова.
      Волшебное здание не проступило из пустоты, и не было ни магической двери, ни странных знаков.
      На миг, правда, воздух зажужжал и запах снегом.
      Добравшись домой, она посмотрела в словаре слово «массированный». Это значило «сосредоточенные в одном месте, на одном направлении значительные силы, военная техника, огонь артиллерии и т. д.»
      Вторжение массированного типа, сказала Мисс Тик.
      А в это время маленькие, незамеченные глаза следили за Тиффани с верхней полки.

      Мисс Тик сняла шляпу, сунула руку внутрь и потянула за шнурок. Несколько тихих щелчков-хлопков, и головной убор сложился в прежнюю форму: видавшей виды соломенной шляпы. Мисс Тик подобрала рассыпанные по земле бумажные цветы, аккуратно прикрепила на шляпу и сказала:
      — Ф-фух.
      — Не может быть, чтобы ты отпустила пацанку просто так! — сказал сидящий на столе жаба.
      — Просто как?
      — У нее явно есть Первое Зрение и Второй Помысел. Это мощное сочетание.
      — Она маленькая всезнайка, — сказала Мисс Тик.
      — Верно. Точно как ты. Впечатлила тебя, да? Я знаю. Ты с ней была такой ядовитой, как всегда с теми, кто тебя впечатлил.
      — Тебя превратить в лягушку?
      — Дай минутку подумать… — сказал жаба саркастически. — Кожа будет гладкая, ноги длиннее, вероятность получить поцелуй принцессы возрастает на сто процентов… что ж, да. В любой момент, как будете готовы, мадам.
      — Есть хуже вещи на свете, чем быть жабой, — сказала Мисс Тик, в ее голосе сгустилась тьма.
      — В свободное время их испробуй, — ответил жаба. — Как бы то ни было, мне она, в общем, понравилась.
      — Мне тоже, — ответила Мисс Тик живо. — Слышит о старой леди, которая умерла потому, что идиоты сочли ее ведьмой — и сама решает сделаться ведьмой, чтобы они не попытались такое учинить снова. Из ее реки с воплями выскакивает монстр, она его изгоняет сковородкой! Слышал поговорку: «Земля себе ведьму сыщет»? Здесь произошло именно это, могу спорить! Но меловая ведьма? Ведьмы — это гранит и базальт, монолит сверху донизу! А что такое мел, ты знаешь?
      — Ты сейчас мне скажешь, — ответил жаба.
      — Это раковины, скорлупки биллионов и биллионов крошечных, беспомощных морских существ, которые умерли миллионы лет назад, — сказала Мисс Тик. — Это… крошечные косточки. Мягкие. Рыхлые. Влажные. Даже известняк и то крепче. И все же она выросла на мелу, и она крепкая, да еще и острая. Прирожденная ведьма. На мелу, что абсолютно невозможно!
      — Она изгнала Дженни! — сказал жаба. — У девочки талант!
      — Может быть, но ей тут не хватит одного таланта, — сказала Мисс Тик. — Дженни умом не блещет, всего лишь один из Монстров Первой Ступени Запретности, вдобавок, сама могла быть в очумевшем состоянии оттого, что попала в реку. Для Дженни ведь нормальное обиталище — стоячие воды. Здесь еще появится кое-что намного, намного хуже.
      — Что ты имеешь в виду: один из «Монстров Первой Ступени Запретности»? — спросил жаба. — Я никогда не слышал, чтобы ее так называли.
      — Я учитель, кроме того, что ведьма, — сказала Мисс Тик, аккуратно надевая шляпу. — Я составляю списки. Определяю ступень и степень. Четким твердым почерком, чернилами двух цветов. Дженни — одна из числа тварей, созданных взрослыми для того, чтобы дети боялись лазить в опасные места. — Она вздохнула. — Стоило бы думать, прежде чем порождать монстров.
      — Тебе надо здесь остаться и помочь ей, — сказал жаба.
      — У меня здесь практически нет силы, — ответила Мисс Тик. — Я говорила тебе. Из-за мела. И не забывай про рыжих человечков. Нак Мак Фиггл заговорил с ней! Предостерег ее! Я ни одного из них даже не видела за всю жизнь. Если они у нее в союзниках, то что у нее за возможности, я уж и не знаю!
      Мисс Тик взяла жабу в руки.
      — Понимаешь ли ты, что тут начнет выползать? — продолжала она. — Все, что хранится за семью замками в старинных историях. Все эти причины — почему нельзя сходить с тропки, отпирать недозволенную дверь, или говорить не то слово, или просыпать соль. Все истории, от которых у детей бывают по ночам кошмары. Все монстры из-под самой большой в мире кровати. Есть место, где все сказки реальны и все сны сбываются. И они сбудутся здесь, если никто их не остановит. Одно хорошо — Нак Мак Фиггл, иначе я была бы обеспокоена по-настоящему. А так, у меня есть шанс успеть, привести подмогу. Но на это потребуется два дня или больше, я же без помела!
      — Оставлять ее одну нечестно, — сказал жаба.
      — Не одну, — ответила Мисс Тик. — У нее будешь ты.
      — Ой, — сказал жаба.
      Спальня у Тиффани была общая с Ханной и Занозой. Тиффани проснулась, когда они пришли устраиваться на ночь, и тихо лежала в темноте, пока они не начали дышать сонно и видеть сны про молодых стригальщиков, которые работают без рубашек.
      Снаружи летняя молния полоснула по холмам, зарокотал гром…
      Гром и Молния. Она сперва узнала, что это имена двух собак, и только потом — что это звук и вспышка во время грозы. Бабушка всегда держала своих пастушьих собак при себе, и дома и под открытым небом. Вот они — черные с белым черточки на фоне дальнего склона, и внезапно — вот они уже здесь, громко дышат, не сводят взгляда с Бабушкиного лица. Половина собак на холмах окрест были щенками Молнии, а выучку проходили у Бабушки Болит.
      Вместе с родней Тиффани бывала на больших Собачьих Испытаниях. Все овцеводы Мела туда являлись, а лучшие из лучших выходили на арену показать, каковы их псы в работе. Собаки гуртили отару, разделяли, загоняли по загонам — либо разбегались или цапались между собой, потому что даже у лучшей собаки может выдаться плохой день. Но Бабушка с Громом и Молнией никогда не выходила. Они лежали возле нее, а она стояла, опершись на ограду, и внимательно смотрела представление, попыхивая плотно набитой трубкой. И отец Тиффани говорил: когда все уже показали работу своих псов, судьи нервно поглядывают в сторону Бабушки Болит — узнать ее мнение.
      Сказать по правде, за выражением ее лица наблюдали все овцеводы. Бабушка никогда не выходила на арену, потому что сама и была Испытаниями. Если Бабушка сочла, что ты хороший пастух — если, когда уходишь с арены, тебе кивнет и скажет, попыхивая трубкой: «Пойдет» — ты целый день ходишь, головой небо цепляешь, весь Мел твой…
      Когда Тиффани была еще маленькой и оставалась у Бабушки в холмах на земи, Гром и Молния работали няньками. Внимательно лежали в нескольких футах от Тиффани, когда она играла. И она была очень горда, когда Бабушка позволила ей распоряжаться ими, чтобы гуртить овец. Тиффани носилась во все стороны с криками: «Гони!» «Возьми!» «Кругом!» и, слава-хвала, собаки работали безупречно.
      Теперь Тиффани понимала — они работали бы безупречно, что бы она ни кричала. Бабушка просто сидела неподалеку и покуривала трубку, но собаки уже научились читать ее мысли. Они всегда принимали команды от Бабушки, от нее одной…
      Гроза угасла через некоторое время, и теперь слышался только ровный шум дождя.
      Тиффани отметила момент, когда кот Крысоед пихнул снаружи дверь, открыл ее, вошел и запрыгнул на кровать. Он вообще был здоровенный, но еще к тому же умел растекаться. Такой отъевшийся котяра, что на мало-мальски плоской поверхности постепенно принимал позу меховой лужи. Тиффани он ненавидел, но никогда не позволил бы личным чувствам стать на пути к теплому месту для спанья.
      Потом она, должно быть, спала. Потому что проснулась, когда услышала голоса.
      Они звучали очень близко, но как-то приглушенно и тонко.
      — Кривенс! Речи-то хорошо «Каргу сыщите», а что мы высматриваем, ты могешь мне сказать? Эти великучи на мой глаз все одинаковы!
      — Не-Вовсе-Мальца-Джорди, что рыбалил, сказал: она девица очень великучая.
      — С этого толку полно, это да! Они тут все девицы очень великучие!
      — Вы, валенка два! На карге всегда шляпка с верхушкой!
      — Так что же они, не карги, когда спят?
      — Хэлло? — шепнула Тиффани.
      Тишина и переплетающийся узор дыхания ее сестер. Но — Тиффани не могла бы ясно выразить чувство — это была тишина, где кто-то изо всех сил старается не шуметь.
      Она свесилась и заглянула под кровать. Ничего не было там, кроме подкроваткина.
      Человечек на реке разговаривал так же.
      Она снова улеглась на подушку в пятне лунного света, прислушиваясь до боли в ушах.
      Потом она подумала, на что может быть похожа школа для ведьм, и почему ни разу не видела эту школу.
      Она знала тут каждый дюйм на две мили вокруг. Больше всего ей нравилось на реке: заводи, где полосатая щука греется в солнечной воде как раз над верхушками водорослей, и берега, где гнездятся зимородки. Примерно на милю выше по реке жили цапли, Тиффани любила к ним подкрадываться, когда они прилетали сюда ловить рыбу в тростниках, потому что нет ничего смешнее поспешно взлетающей цапли…
      Она снова стала уплывать в сон, думая о местах вокруг фермы. Она знала тут все. Не было такого секретного места, о котором она не знала бы.
      Но могли быть магические двери. Она бы сама устроила магические двери, если бы держала волшебную школу. Тайные дверные проемы должны быть повсюду, даже за сотни миль. Посмотри на особый камень, скажем, при лунном свете — и вот еще дверь.
      Но школа, все-таки, школа… Там должны быть уроки полетов на метле и как заострить верхушку шляпы и волшебные кушанья и куча новых друзей…
      — Дивчинка спит?
      — Айе, я не слышу, чтобы шевелилась.
      Тиффани открыла глаза в темноте. У голосов под кроватью теперь появился чуть гулкий призвук. Счастье, что подкроваткин был начисто вымыт внутри.
      — Так, вылазим из этой мальца посудины.
      Голоса путешествовали по комнате. Вслед за ними уши Тиффани пытались поворачиваться вокруг своей оси.
      — Эй, глянь, там хатка! Там тубаретки, всякие дела!
      Они нашли домик для кукол, подумала Тиффани.
      Он был солидных размеров. Мистер Блок, что работал на ферме столяром, сделал его для старшей сестры Тиффани, когда та была маленькой. Теперь она обзавелась уже парой своих малышей. Особо изящным и хрупким домик назвать было нельзя, мистер Блок с тонкостями не возился. Но девочки за годы игр украсили дом кусочками всевозможных тканей и мебелью-хозяйством изо всяких подходящих вещиц, что нашлись под рукой.
      Для голосов, судя по их тону, это был дворец.
      — Хэй, хэй, хэй, по-богатому гуляем! Тут в комнате кроватя с подушками!
      — Не громчи, пробудишь кого!
      — Кривенс, да я тихо, как мальца мыша! Арргх, золдаты!
      — Ты кого золдой назвал, ты?
      — Тута в комнате краснопузые!
      Они нашли деревянных солдатиков, думала Тиффани, стараясь не дышать громко.
      Вообще солдатикам было не место в кукольном доме, но Вентворт пока мал играть с ними. Поэтому они служили мирными зрителями в те былые времена, когда Тиффани еще устраивала чаепития для кукол. Ну, для того, что называлось куклами. Игрушкам на ферме нужна стойкость, чтобы остаться в добром здравии после нескольких поколений владельцев, а такое мало кому под силу. В последний раз, как Тиффани пыталась устроить вечеринку, в гости явились тряпичная кукла без головы, два деревянных солдатика и три четверти маленького плюшевого медведя.
      Из кукольного домика доносилось бумканье и шмяканье.
      — Сделал одного! Ну что, друган, твоя маманя шьет? Вот ей на латки! Арргх, он в охвате как древо!
      — Кривенс, тут ваще телесатый — не охватишь!
      — Айе, не диво: это медведь! Получи башмака, р-рюха!
      Тиффани слышала, что хотя три голоса ведут бой с противником, который не может перейти в контратаку (в том числе однолапый плюшевый медведь), потери есть с обеих сторон.
      — Сдел его! Сдел! Сдел! Собирай зубы с полу, мальца хворь холера!
      — Мне угрызают ногу, ногу!
      — А ну сюда! Эччч, вы друг с другом бьетеся, мальца идиоты, насуваю щас обоим.
      Тиффани почувствовала, что Крысоед шевельнулся. Толстый да ленивый, но на кого-нибудь мелкого умел прыгнуть как молния. Она не могла позволить ему сцапать этих… кто бы это ни были, как бы скверно ни звучали.
      Она громко кашлянула.
      — Видишь? — раздалось из кукольного домика. — Пробудили! Все, гэтьски!
      Снова настала тишина. И через некоторое время Тиффани решила, что это не тишина присутствия тех, кто старательно затаился, а тишина их отсутствия. Крысоед снова уснул, слегка подергиваясь, когда потрошил кого-то в своих толстопузых кошачьих снах.
      Тиффани подождала еще немного, потом вылезла из постели. Прокралась к дверям спальни, следя за тем, чтобы не наступать на две скрипучие половицы. В темноте спустилась по лестнице, нашла при лунном свете стул, вытянула с Бабушкиной Полки «Волшебныя Сказки». Открыла щеколду на двери черного хода и вышла в ночное тепло лета, времени летнего солнцестояния.
      Стоял туман, но все же над головой можно различить звезды, и в небе был прибылой месяц. Тиффани знала, что это называется именно так, потому что прочла в Ещегоднике: «прибылой месяц, или месяц подполнь — вторая четверть, когда близится полнолуние». И Тиффани взяла за привычку следить, когда луна становится такой, просто чтобы говорить себе: «Месяц-то нынче какой прибылой».
      Возможно, это скажет вам о Тиффани больше, чем она сама хотела бы сказать.
      В свете восходящей луны холмы плоскогорья были как черная стена, которая занимала полнеба. На мгновение Тиффани попыталась там найти глазами огонек Бабушкиного фонаря…
      Бабушка никогда не бросала потерянного ягненка. Одно из первых в жизни воспоминаний Тиффани: мать ее держит на руках перед окном, ночь морозная, ранняя весна. Миллион бриллиантовых звезд блещет над горами, а ниже, на темном фоне холмов, одна-единственная желтая звезда созвездия Бабушки Болит зигзагами движется в ночи. Бабушка спать не ляжет, пока ягненок не найдется, пусть на дворе хоть что…
      Было единственное место, куда в доме с большой семьей можно убраться ото всех: в уборную. Она была на три места, но кто хотел сколько-то времени побыть один, шел туда. Там была свечка и на шнурке висел прошлогодний Ещегодник. Его издатели знали своего читателя и печатали Ещегодник на тонкой мягкой бумаге.
      Тиффани зажгла свечу, пристроилась поудобнее и открыла «Волшебныя Сказки». Луна прибывала в подполнь за серповидным отверстием, прорезанным в двери.
      Тиффани по-настоящему никогда не нравилась эта книга. Как будто «Сказки» пытались указывать ей, что делать и что думать. Не сходим с тропинки, не отворяем эту дверь, ненавидим злую ведьму потому, что злая ведьма она. Ах да, и верим, что глядеть на размер туфли — хороший способ выбрать жену.
      Многие сказки казались Тиффани очень и очень подозрительными. Вот одна заканчивалась тем, как двое хороших детушек втолкнули злую ведьму в ее собственную печку. Тиффани это казалось тревожным, после истории с миссис Йорш. Такие сказки мешают людям нормально думать головой, Тиффани была уверена в этом. Она прочла и мысленно спросила: позвольте? У кого это видана печка такого размера, чтобы туда запросто нырнул взрослый человек, и вообще — с какой стати детушки решили, что можно им разгуливать и поедать чужие дома? И почему мальчик с мозгами, которые не соображают, что корова не продается всего за пять бобов, имел право убивать великана и присваивать его золото? Это не говоря еще про экологический вандализм. И девочка, которая не способна отличить волка от собственной бабушки, либо умна как пенек, либо у нее вся семья красива просто на удивление. В сказках все было не настоящее. Но миссис Йорш умерла из-за сказок.
      Тиффани листала страницу за страницей, чтобы найти нужную картинку. Потому что… хотя сказки ее сердили, картинки — о! Картинки были самые прекрасные на свете.
      Она перевернула страницу, и вот оно.
      Большинство картинок со сказочным народцем были не особенно впечатляющими. Откровенно сказать, эти существа выглядели как маленькие девочки, которые убежали с балетного урока прямо через кусты ежевики. Но эта картинка была… совсем, совсем не такая. Странными были ее цвета, и не было в ней теней. Кругом заросли гигантских травин и маргариток, так что сказочные существа могли быть очень малы, но казались большими. Они казались похожими на странных человечков. Точно уж не такие, как обычно рисуют сказочный народец. Вряд ли у большинства из них за спиной росли крылышки. Странные фигуры, вообще-то. Вообще-то похожи на монстров. Балетным девочкам против них бы не светило.
      И еще странно, что в этой картинке, только в ней изо всех, было чувство — художник рисовал то, что было у него перед глазами. Те картинки, где сказочный народец выглядел как девочки в балетном и щекастые малыши в ползунках, были словно сладкие конфетные фантики. А эта нет. Эта прямо говорила, что художник побывал там…
      …По крайней мере, он странствовал туда внутри своей головы, подумала Тиффани.
      Она ближе вгляделась в нижний левый угол картинки. Вот оно. Здесь. Она видела это прежде, но чтобы найти — надо было знать, куда смотреть. Явно и точно: маленький рыжий мужчина, одетый только в кильт и кожаную жилетку, обозленно супился с картинки. При том еще… Тиффани передвинула свечу, чтобы лучше было видно… можно не сомневаться, делал рукой какой-то жест.
      Если даже не знать, что это неприличный жест, легко было догадаться.
      Она услыхала голоса и ногой приоткрыла дверь, чтобы лучше было слышно. Ведьма всегда прислушивается к окружающим.
      Голоса звучали с поля по ту сторону живой изгороди, где были собраны овцы для отправки на рынок, и больше там никого не должно быть. Овечья разговорчивость — это дело не совсем обычное. Тиффани осторожно выскользнула в предрассветный туман и отыскала в кустах изгороди маленький проход, который прогрызли кролики. Через него более-менее было видно, что происходит на выгоне.
      Там неподалеку от изгороди пасся баран. Разговор был слышен с его стороны, точнее — из высокой травы под ним. Кажется, разговаривали по меньшей мере четверо, и не в очень мирном расположении духа.
      — Кривенс! Нам надобно му бестию, а не ме бестию!
      — Эччч, та ли, другая, едино! Давай, парни, бери за ногу!
      — Айе, му в стойлах все, берем что есть!
      — Да не громчи, ты!
      — Эччч, кто услышит? Окей, парни… Увэн… тэн… теф-ра!
      Баран чуточку приподнялся над землей и заблеял в тревоге, потому что начал двигаться по полю задом наперед. Тиффани заметила — в траве у бараньих ног мелькнуло что-то рыжее, но тут же пропало из виду, а баран уносился в туман.
      Она кинулась напролом через кусты, не обращая внимания на царапающие ветки. Бабушка Болит никому бы не спустила убежать с украденным барашком, хотя бы и невидимкам.
      Но туман был густой, и к тому же Тиффани вдруг услышала какой-то шум в курятнике.
      С бараном задом наперед разберемся позже. Сейчас она нужнее курам. Лисица к ним залезала дважды за последних две недели, так что уцелевшие куры почти перестали нестись.
      Тиффани промчалась по саду, цепляя ночной рубашкой подпорки гороха и ветки крыжовника, и распахнула дверь курятника.
      По воздуху не кружились перья, не было паники, какую наверняка бы вызвала лиса. Но куры взволнованно квохтали, а петух Бедокур нервозно шествовал взад-вперед. Одна курица выглядела смущенно. Тиффани быстро приподняла ее. Под курицей оказалось двое синекожих рыжих человечков. Они держали в объятиях по куриному яйцу. И с очень виноватым видом смотрели вверх, на Тиффани.
      — Эччч, опа… — сказал один. — Дивчинка. Она есть карга!
      — Воруем наши яйца, — сказала Тиффани. — Как так и надо! И кто это тут карга!
      Человечки посмотрели друг на друга, потом на яйца.
      — Какие яйцы? — сказал один.
      — Такие яйца, которые у вас в руках, — сказала Тиффани с угрозой.
      — Где? А, тута? Это яйцы? — сказал тот, который заговорил первым. Он смотрел на яйца, словно никогда прежде их не видел. — А мы рассудили, эта… они камушки.
      — Камушки, — нервно сказал другой.
      — Подлезли мы под вашу квоху мальца от холода погреться, — сказал первый. — А тута эти предметы. Мы рассудили: бедной курке на них небось жестко сидети, потому она все квохтит…
      — Квохтит, — сказал второй, энергично кивая.
      — Так что жалко нам стало бедную курку, и…
      — Положили… яйца… на место, — медленно проговорила Тиффани.
      Менее разговорчивый из двоих пихнул другого локтем.
      — Орлам случаецца и ниже кур спускацца, — сказал он. — Не перечь лучше. С Болитами брани не затевают, при том она есть карга. Она звизнула Дженни, виданное дело?
      — Айе, про то не вздумал.
      Оба человечка очень бережно положили яйца туда, где взяли. Один из них даже подышал на скорлупу и тщательно потер ее рваным подолом своего кильта.
      — В порядке все, как было, мистрис! — проговорил он, а потом взглянул на другого. И они оба исчезли. Только в воздухе мелькнуло что-то рыжее, да несколько соломин у двери курятника взлетели с полу и закружились.
      — И еще, я — мисс! — крикнула Тиффани. Опустила курицу на яйца и устремилась к двери. — Я не карга! Вы сказочные существа или нет? И что с нашим барбаном, я хочу сказать, бараном?
      В ответ она не услыхала ничего, только в доме кто-то гремел ведрами. Значит, уже все поднимаются.
      Она забрала из уборной «Сказки», задула свечу и вернулась в дом. На кухне мать разводила огонь в очаге, и поинтересовалась у Тиффани, в чем дело. Тиффани сказала, что услышала шум в курятнике и бегала посмотреть, не лисица ли снова. Это было не вранье. В сущности, хотя и не совсем точная — но все же чистая правда.
      Тиффани была правдивая натура, но считала: есть ситуации, когда все делится не на «правду» и «ложь», а на «сейчас надо, чтобы люди знали это» и «сейчас не надо, чтобы люди знали это».
      Вдобавок, она была не уверена, что сама сейчас это знает.
      На завтрак была каша. Тиффани торопливо ела, думая о том, как выяснить насчет барана. Там на выгоне могли остаться борозды в траве, или что-то такое…
      Она посмотрела вверх, сама не зная, почему.
      Минуту назад Крысоед спал себе у печи. А сейчас он сидел насторожившись. Тиффани почувствовала, как по затылку словно легкие иголочки пробежали, повернула голову и попыталась увидеть то, что заметил кот.
      На буфете стояли в ряд белые с голубым горшочки, совершенно бесполезные в хозяйстве. Их оставила матери старая тетушка, и мать очень ими гордилась, потому что горшочки выглядели мило, а больше никакого толку с них не было. В доме фермера мало места для красивых бесполезных вещей, поэтому их очень берегут.
      Крысоед смотрел на крышку одного из них. Она медленно-медленно приподнималась, и под ней можно было разглядеть что-то рыжее, и еще — две бусинки пристальных глаз.
      Крышка опустилась на место, когда Тиффани задержала на ней взгляд. А когда отвернулась, то услышала, как что-то тихо задребезжало. Снова глянула вверх — горшочек покачивался, и облачко еще не осевшей пыли тянулось над буфетом. Крысоед сидел с озадаченным видом.
      Похоже, и впрямь они очень быстрые.
      Тиффани прибежала на выгон и посмотрела вокруг. Туман уже рассеивался над травой, жаворонки кружили в вышине.
      — Или баран вернется сию минуту, — закричала Тиффани в пространство, — или я буду с кем-то разбираться!
      Ее крик отдался эхом в холмах. И потом она услыхала, очень тихо, но совсем близко, разговор тонких голосов.
      — Чего карга рекла?
      — Рекла — будет с кем-то разбиратися.
      — Ой вэйли-выйли-вэйли! Нам горе-беда.
      Тиффани огляделась. От гнева ее лицо горело.
      — У нас есть обязанности, — сказала она воздуху и траве.
      Так однажды сказала Бабушка Болит, когда Тиффани плакала из-за ягненка. У Бабушки была привычка говорить по-старинному, и она сказала: «Мы как боги для тварей полевых, мой джиггит. Мы ведаем часом их рождения и часом смерти. В промежутке, у нас перед ними обязанности».
      — У нас обязанности, — повторила Тиффани немного тише и обожгла взглядом пространство над выгоном. — Я знаю, что вы меня слышите, кто вы там есть. Не вернется баран, кому-то будет… горе-беда.
      Жаворонки пели над овечьими загонами, придавая молчанию глубину.
      Прежде чем выкроить время для себя, Тиффани надо было управиться со своими делами по хозяйству. То есть покормить кур, собрать яйца и в душе погордиться тем, что их на два больше, чем могло быть. И еще наносить в шесть бадеек воды из колодца, и еще — наполнить ящик для дров. Но Тиффани эти два занятия не очень-то любила и отложила на потом. Зато любила сбивать масло. За этим делом хорошо думалось.
      Сбивалка ходила у нее в руках, а Тиффани думала: буду ведьмой в островерхой шляпе и с помелом, рукой поведу — и масло готово только так. А если какие-то малюсенькие рыжие гады хоть посмотрят в сторону наших овец, я…
      Она услыхала хлюпанье воды за спиной — оттуда, где поставила в ряд шесть бадей, которые надо было наполнить из колодца.
      Одна из них теперь была полна, и вода в ней колыхалась.
      Тиффани вернулась к своему делу, как будто ничего не произошло. Но, чуток погодя, пошла к ларю с мукой, взяла оттуда щепотку и посыпала на порог. А потом продолжала сбивать масло.
      Через несколько минут позади снова раздался плеск. Она повернулась, и — да, еще одна бадейка полна. И на муке, которой Тиффани посыпала каменный порог, всего две цепочки маленьких следов: туда и обратно.
      У самой Тиффани только-только хватало сил поднять одну из этих тяжелых деревянных бадеек, если та полна.
      Вот как, подумала она. Невероятно сильные, кроме того, что потрясающе быстрые. Я спокойна, я совершенно спокойна.
      Она взглянула на толстые деревянные балки под крышей маслодельни. Оттуда посыпалась пыль, словно что-то быстро спряталось из виду.
      Думаю, я должна сию минуту положить этому конец. А с другой стороны, вреда не будет, если сперва во все бадьи наберется вода.
      — И дров принести надо, чтобы ящик был полон, — сказала она вслух. Попробовать стоит, разве нет?
      Она снова начала сбивать масло и не оглянулась, когда позади еще четыре раза послышалось хлюпанье воды. И когда раздалось шур-шур-шур, а потом стук падающих в ящик дров. Она повернулась только после того, как все стихло.
      Дрова в ящике высились до потолка, все бадьи были полны, мука на полу сплошь испещрена маленькими следами.
      Тиффани перестала работать. Она чувствовала, что за ней следят глаза — множество глаз.
      — Э… благодарю, — сказала она.
      Нет, не то. Это вышло как-то неуверенно. Тиффани отложила сбивалку, выпрямилась и сделала очень свирепый вид.
      — Так что насчет барана? — сказал она. — Я не поверю, что вы хотите извиниться, пока не увижу, что баран вернулся!
      С выгона долетело блеяние. Тиффнаи пробежала по саду и выглянула через изгородь. Баран как раз возвращался, задом наперед и с большой скоростью. Он рывком затормозил рядышком с изгородью и свалился в траву, когда человечки отпустили его ноги. Один человечек вдруг оказался у него на голове. Подышал на рог и потер его своим кильтом, а потом исчез во мгновение ока.
      Тиффани медленно и задумчиво пошла обратно в маслодельню.
      О, и обнаружила там, что масло уже сбито. Даже не просто сбито, а сформовано в дюжину толстых золотистых брусков на специальной мраморной доске, где Тиффани всегда это делала. И каждый брусок украшен веточкой петрушки.
      Может, они — брауни? — подумала Тиффани. В «Сказках» говорилось, что брауни — это домовые, которые делают всякую работу по хозяйству, и в благодарность им нужно угощение, блюдечко молока. Но на картинке брауни были веселыми маленькими существами в длинных колпачках. А если эти рыжие хоть разок в жизни пили молоко, то по ним что-то не похоже. Но проверить стоит, разве нет?
      — Ну, — сказала она, по-прежнему чувствуя, что на нее внимательно смотрят, — это пойдет. Благодарю. Я рада, что вы извинились.
      Она взяла кошачье блюдце из пирамиды под мойкой, тщательно вымыла, налила свежего сегодняшнего молока, опустила блюдце на пол, отступила на шаг и спросила:
      — Вы брауни?
      В воздухе мелькнуло что-то размытое, блюдце закрутилось на месте, молоко брызгами разлетелось по полу.
      — Стало быть, нет, — проговорила Тиффани. — Тогда что вы такое?
      На этот вопрос было великое множество неизвестных ответов, какой хочешь — выбирай.
      Она легла на пол и заглянула под мойку, потом в щель между стеной и полками для сыров. Оглядела все темные, паутинные уголки. Пусто.
      И она подумала: мне надо купить образования на яйцо, быстро.
      Тиффани ходила по крутому спуску из Фермы в деревню сотни раз. Это было меньше полумили. За века повозки превратили дорогу в одну сплошную глубокую рытвину, и в дожди тут бежал молочно-белый меловой поток.
      Тиффани была на полпути вниз по дороге, когда начался сусуррус. Придорожные кусты зашелестели без ветра, жаворонки в небе перестали петь. Она не замечала их голосов, но когда они вдруг смолкли — это было как удар. Молчание громче грома, если обрывается песня, что всегда была здесь.
      А когда она поглядела вверх, в небо, это было как смотреть сквозь бриллиант. Оно слепяще искрилось, а воздух так быстро становился холодным, словно ты опускаешься в ледяную ванну.
      И тогда снег показался у нее под ногами, снег покрыл придорожные кусты. И послышался топот копыт.
      В поле, сбоку от дороги. Лошадь скакала галопом по снегу — там, за кустами, которые теперь были как один высокий длинный сугроб.
      Топот прекратился, миг тишины — и лошадь прыгнула на дорогу, оскальзываясь в снегу. А потом выровнялась, и всадник повернул ее, и теперь он был к Тиффани лицом.
      Но он не мог быть к Тиффани лицом. У него не было лица. Негде быть лицу, когда нет головы.
      Тиффани бросилась бежать. Ботинки скользили, ноги разъезжались, но ум вдруг наполнился ледяной ясностью.
      У меня разъезжаются две ноги, а у коня — четыре. Я видела на этой дороге лошадей в снег и гололед. У меня есть шанс.
      Она услыхала за спиной шумное свистящее дыхание и тонкое ржание. Рискнула оглянуться. Лошадь нагоняла, но медленно — то идя, то скользя. От нее валил пар.
      Примерно на середине спуска деревья смыкались ветвями над дорогой, словно арка. Теперь, вся в снегу, арка выглядела как проломленное облако. Тиффани знала — дальше спуск уже не крутой. Безглавый всадник догонит ее. Неизвестно, что случится тогда, она лишь была уверена: это будет очень быстро и очень плохо.
      Снежные хлопья посыпались на нее с деревьев, и она решила: бежать. Может, успею домчаться до деревни. Я хорошо бегаю.
      Но если смогу — тогда что? Разве я успею добраться до двери? А люди будут кричать и метаться кругом. Разве этого всадника такое остановит? Нет, мне придется решать проблему.
      Ох, если бы у меня была сковородка.
      — Мальца карга! На месте стань!
      Она вскинула глаза.
      Из белой снежной шапки на кусте торчала голова синекожего человечка.
      — За мной безголовый на коне! — крикнула Тиффани.
      — На месте стань, осла-баранка! Зри ему в очи!
      — У него нету оч!
      — Кривенс! Карга ты есть али что! Зри ему в очи, коих нету!
      Человечек исчез в снегу.
      Тиффани повернулась. Всадник был под деревьями, лошадь уже шла трусцой. У него в руке был меч. И всадник смотрел на нее. Очами, которых нет. И звук сопящего, свистящего дыхания.
      Эти человечки сейчас глядят на меня, подумала Тиффани. Бежать нельзя. Бабушка никогда бы не кинулась бежать от чего-то безголового.
      Тиффани сплела руки под грудью и яростно воззрилась.
      Всадник замер, словно в легком замешательстве, а потом снова направил коня вперед.
      Нечто сине-рыжее спикировало из древесных ветвей. Оно было крупнее других человечков, которых Тиффани успела повстречать. Этот приземлился лошади на голову, как раз между глаз, и обеими руками ухватил ее за уши.
      — Помни чудное мгновенье, кикимора! — услыхала Тиффани его крик. — Здоров Ян те челом бьет! — И человечек треснул коня в лоб собственным лбом.
      К изумлению Тиффани, конь пошатнулся.
      — Скусно? — заорал боец-малец. — Крутой ты? А еще раза, с чувством!
      От второго удара лошадь неловко затанцевала, пятясь, тут ее задние ноги оскользнулись, и она рухнула наземь.
      Снег на кустах так и взорвался: оттуда хлынули синие человечки. Всадник пытался подняться, но его тут же стало не видать под сине-рыжим орущим вихрем…
      И всадник вдруг пропал, словно не бывало. И конь его. И снег вокруг.
      Посреди жаркой, пыльной дороги на миг оказалась куча-мала человечков, кто-то из них сказал: «Авв, кривенс, я сам се пнул по главе!» — и они тоже исчезли. Но Тиффани успела заметить размытые сине-рыжие полосы в воздухе, которые пропали среди кустов.
      Снова запели жаворонки. Кусты опять были зелены и усыпаны цветами. Не сломано ни единой ветки, не оборвано ни одного лепестка. Небо голубое, без бриллиантовых бликов.
      Тиффани посмотрела вниз. На носках ее ботинок таял снег. Она почувствовала, что рада этому, как ни странно: значит, случившееся было волшебством, а не сумасшествием. Потому что, если она закрывала глаза, то по-прежнему слышала свистящее дыхание безглавого.
      Что ей сейчас было совершенно необходимо — это увидеть обыкновенных людей, и чтобы вокруг делались обыкновенные дела. Но еще необходимее было получить ответы на вопросы.
      А чего ей сильнее всего на свете хотелось — это не слышать свистящего дыхания, как только закроешь глаза…
      Шатров и палаток больше не было на лугу. Кроме истоптанной травы, нескольких кусочков мела, яблочных огрызков и — увы — куриных перьев, от учителей не осталось и следа.
      Тонкий голосок сказал:
      — Псст!
      Она опустила глаза. Из-под листа щавеля выбрался жаба.
      — Мисс Тик сказала, что ты вернешься, — проговорил он. — Я так полагаю, ты хочешь узнать кое-что, верно?
      — Все, — сказала Тиффани. — У нас кишмя кишат маленькие человечки! Я не понимаю половину того, что они говорят! Они меня все время называют каргой!
      — Ну что ж, — произнес жаба. — Случай, с которым мы тут имеем дело — это Нак Мак Фигглы.
      — Был снег, а потом не стал! За мной гнался всадник без головы. А один из… Как ты сказал?
      — Нак Мак Фигглы, — ответил жаба. — Еще известны как пиктси. Сами себя называют «Мы Мальцы Вольнецы».
      — Один из них бодал лошадь! И она упала! Это была лошадь здоровенная!
      — Симптоматично для Фигглов, — сказал жаба.
      — Я им дала молока, они его выплеснули на пол!
      — Ты дала Нак Мак Фигглам молока?!
      — Ты же сам сказал, они — пикси!
      — Не пикси, а пиктси. Они определенно не пьют молока.
      — Они живут там же, что и Дженни? — требовательно спросила Тиффани.
      — Нет. Они против.
      — Кого против?
      — Всех и всего, — сказал жаба. — Возьми меня в руки.
      — Зачем?
      — Затем, что женщина там возле колодца уже стала на тебя посматривать. Спрячь меня в передник, ради всего святого.
      Тиффани быстро подхватила жабу с земли, улыбнулась женщине и сказала:
      — Я засушиваю жаб, для коллекции.
      — Вот и умница, — сказала женщина и торопливо пошла прочь.
      — Не очень хорошая шутка, — сказал жаба из кармана передника.
      — Люди все равно не слушают, что им говоришь, — сказала Тиффани.
      Она устроилась под деревом и вытащила жабу из кармана.
      — Фигглы пытались украсть у нас яйца и барана, — проговорила она. — Но я заставила их все вернуть.
      — Ты получила украденное назад от Нак Мак Фигглов? — сказал жаба. — Они были нездоровы?
      — Нет. Они были скорее… ну… любезны, в общем. Даже сделали за меня кое-что по хозяйству.
      — Фигглы?! По хозяйству?! — сказал жаба. — Они никогда в жизни не делают ничего подобного!
      — А после появился безголовый всадник! — сказала Тиффани. — У него не было головы!
      — Ну, это характерно для его типа, — сказал жаба.
      — Что происходит, жаба? — сказала Тиффани. — Кто сюда массированно вторгается? Фигглы?
      У жабы сделался уклончивый вид.
      — Мисс Тик, собственно говоря, не хочет впутывать в это дело тебя, — сказал он. — Она скоро вернется с подмогой…
      — Она точно успеет вовремя? — потребовала Тиффани ответа.
      — Не знаю. Вероятно, да. Но тебе не следует…
      — Я хочу знать, что происходит!
      — Она отправилась позвать сюда других ведьм, — сказал жаба. — Э-э… Она не считает, что ты должна…
      — Лучше расскажи мне, в чем дело, жаба, — сказала Тиффани. — Мисс Тик здесь нет, а я есть.
      — Другой мир причаливает к нашему. Сейчас и в этом самом месте. Довольна теперь? Так сказала Мисс Тик. Но все происходит быстрее, чем она рассчитывала. Твари появляются снова.
      — Почему?
      — Нет никого, чтобы их остановить.
      Повисла тишина.
      — Есть я, — сказала Тиффани.

      По дороге домой ничего не случилось. Небо хранило голубизну, овцы не гоняли по лугу задом наперед, и все дышало тихим, знойным спокойствием. Крысоед сидел на дорожке возле кухонной двери, держа что-то в когтях. Он схватил это в зубы, как только заметил Тиффани, и живо порскнул за угол дома мелкой вороватой рысью всех котов, когда у них рыло в пуху. Тиффани слишком хорошо умела швыряться комьями сухой земли.
      Но, по крайней мере, это что-то у него в зубах не было сине-рыжим.
      — Гляньте на него, — сказала Тиффани. — Мохер трусливый. Ух, я бы его хотела отучить лазить по гнездам, видеть не могу, как он таскает птенцов. Такая жалость.
      — Я тоже видеть не могу, такая жалость, — сказал жаба из кармана ее передника. — Как ты насчет того, чтобы ходить в удобной шляпе с широкими полями?
      Они скрылись в маслодельне, куда весь день обычно никто, кроме Тиффани, не заглядывал.
      В кустах у двери происходил приглушенный разговор.
      — Чего мальца карга рекла?
      — Рекла, есть ее желание, чтобы энтому коту не растекаться по древу и не цапать мальца птах писклятков.
      — Энто? Кривенс! Нае проблемо!
      Тиффани усадила жабу на стол как могла бережно.
      — Что ты ешь? — спросила она. Вежливость всегда требует предложить гостям угощение.
      — Обычно слизяков и червяков, я к ним привык, — сказал он. — Это было нелегко. Если у тебя их нет, ничего страшного. Я полагаю, ты не ожидала, что жаба завернет в гости.
      — А как насчет молока?
      — Очень мило с твоей стороны.
      Тиффани принесла молока, налила в блюдце и стала наблюдать за тем, как жаба перебирается туда через край.
      — Ты был прекрасным принцем? — спросила она.
      — Что ж, может быть, может быть, — ответил жаба, хлюпая молоком.
      — Почему Мисс Тик заколдовала тебя?
      — Она? Ха, она бы не сумела. Это серьезная магия, превратить кого-то в жабу, но сохранить ему человеческий разум. Нет, это была фея-крестная. Никогда не становись поперек дороги женщине со звездочкой на палочке, юная леди. Есть у них в характере эдакая жилка.
      — Почему она это сделала?
      Судя по виду, жаба был в замешательстве.
      — Я не знаю, — сказал он. — Это все как бы… в тумане. Я просто сознаю, что был человеком. По крайней мере, мне кажется, что сознаю. У меня от этих мыслей мурашки порой бывают. Проснешься ночью и думаешь: а я вправду когда-то был человеком? Или я был жабой, которая действовала ей на нервы, и она заставила меня просто думать, что я прежде был человеком? Это было бы неплохим наказанием, верно? Предположим, что мне просто не в кого превратиться обратно?
      Жаба устремил на нее тревожные желтые глаза.
      — В конце концов, заморочить голову жабе — это гораздо проще, чем превратить… м-м… сто шестьдесят фунтов человека в шесть унций жабы, так? В конце концов, куда же делась оставшаяся масса тела, я задаюсь вопросом. Она что же, как бы осталась где-то валяться? Очень неуютная мысль. Я хочу сказать, у меня есть одно-два воспоминания из времен, когда я был человеком, но что такое воспоминания? Просто мысли у тебя в мозгу. Ты не можешь быть уверен в том, что это реально. Честно скажу, я однажды ночью, после того, как накануне съел несвежего слизняка, проснулся от собственного крика. С поправкой: собственного квака. Благодарю за молоко, оно было превосходное.
      Тиффани долго и молчаливо смотрела на жабу.
      — Знаешь, — сказала она, — в магии намного больше сложностей, чем я думала.
      — Хлопки-хлопки хлоп! Пи-пи, пи-пи. Эччч, бедный мальца я, пики-пики.
      Тиффани подбежала к окну.
      На тропинке был Фиггл. За плечами тряпичные крылышки, а на голове заостренная спереди, вроде клюва, соломенная шапка. Он кружил на месте, прихрамывая и подпрыгивая.
      — Эччч, пики-пики! Хлопки-хлоп! Со всех сил надеюся, что близки нету киски! Ой мне, ой! — орал он.
      А чуть ниже по тропе Крысоед, архивраг птенцов, скользил к нему и облизывался. В то мгновение, как Тиффани вдохнула, чтобы закричать, кот прыгнул и приземлился всеми четырьмя лапами на человечка.
      Вернее, точно на то место, где человечек был: тот сделал в воздухе сальто и оказался прямо перед мордой кота, ухватил обеими руками за уши Крысоеда и заорал:
      — Вижу-вижу, кися рыщет, птахов ищет! А получи гостинчик от писклятков, хитроморда!
      И крепко боднул кота в нос. Крысоед перекувыркнулся, свалился брюхом вверх, глаза к переносице, и в оцепенении глядел на человечка, который навис над ним и закричал:
      — ПИ — ПИ!
      Тут Крысоед воспарил над землей в самых лучших кошачьих традициях, дунул прочь по тропе, как огненная ракета, в открытую дверь маслодельни, стрелой мимо Тиффани, и спрятался под мойкой.
      Фиггл оглянулся, ухмыляясь, и заметил Тиффани.
      — Пожалуйста, не убега… — торопливо проговорила она, но тот уже превратился в размытую полоску.
      По тропинке к дому шла ее мать, и так быстро, что Тиффани едва успела спрятать жабу в карман передника.
      — Где Вентворт? Здесь? Он вернулся? — спрашивала мать настойчиво. — Да говори же!
      — Он разве не с тобой был, на стрижке, мам? — сказала Тиффани, мгновенно занервничав. Она чувствовала, что паника струится от матери, словно дым.
      — Мы его не можем найти! — В глазах у матери было дикое выражение. — Я спиной к нему была всего минуту! Ты его не видела, ты уверена?
      — Он же не дошел бы сам оттуда сюда, всю дорогу…
      — Иди, погляди в доме! Давай!
      Миссис Болит ушла так же быстро, как появилась. Тиффани спешно высадила жабу на пол и подтолкнула его в убежище под мойкой. Жаба квакнул. Ошалелый от страха Крысоед вылетел из-под мойки, лапы крутятся, как спицы колеса, и дунул за дверь.
      Тиффани поднялась на ноги. Ее первая, постыдная, мысль была: «Он сам хотел пойти смотреть стрижку. Как он мог потеряться? Он пошел с мамой, с Ханной и Занозой!»
      Ну и как внимательно Заноза с Ханной приглядывали за ним, когда там вокруг молодые парни?
      Она пыталась притвориться сама перед собой, что не подумала этого, но у нее была предательская способность хорошо ловить себя на лжи. В этом и есть горе от ума: иногда он думает больше, чем вы его просили.
      Но Вентворту никогда не было интересно уходить от людей куда-то далеко! До загонов для стрижки отсюда полмили! И не ходит он так быстро. Через несколько футов плюхается на землю и требует сладкого!
      Но тут станет немножко лучше и спокойнее жить, если он потеряется насовсем…
      Вот и опять пришла отвратная, постыдная мысль, и Тиффани постаралась ее придушить, занявшись делом. Прежде всего, взяла из горшка сластей — приманку — и шелестела бумажным мешочком, бегая по комнатам.
      Она слышала топот ботинок со двора — пришли мужчины, которые были на стрижке — но продолжала заглядывать под кровати, в шкафы и кладовки, даже там, где дверцы были слишком высоко для Вентворта, и потом снова заглядывала под кровати, под которые уже заглядывала, потому что это такие поиски. Это такие поиски, когда вы обшариваете чердак, хотя знаете, что дверь туда всю жизнь стоит на замке.
      Через несколько минут она услышала два-три голоса вокруг дома, которые звали Вентворта, и потом голос отца:
      — Пробуем по реке!
      …и это значит, отец тоже не в себе, потому что Вентворт никогда не пошел бы в такую даль кроме как за взятку. Не тот он ребенок, чтобы ему нравилось хоть где угодно, если там нет сластей.
      Это твоя вина.
      Мысль обдавала холодом, словно кусок льда у нее в мозгу.
      Это твоя вина, потому что ты не так уж его любила. Он появился, и ты больше не младшая, и ты вынуждена везде и всюду таскать его за собой, и ты все время желала — разве нет? — хоть бы он испарился.
      — Неправда, — шепотом сказала Тиффани. — Я к нему… совсем не плохо…
      Но и не совсем хорошо относилась, признай. Особенно время от времени. Он не умел нормально играть, и никогда не делал то, что ему говорят. Ты думала, что было бы лучше, если б он вообще потерялся.
      И все равно, — добавила она мысленно, — невозможно все время относиться хорошо к тем, у кого постоянно текут сопли. Все равно… хотела бы я знать — а что, если…
      — Я хотела бы, чтобы мой брат нашелся, — сказала она громко.
      Никакого результата это не дало. Но в доме полно людей, которые открывали-закрывали двери, звали, мешались друг у друга на дороге… а Фигглы, похоже, были застенчивы. Хотя у многих лица напоминали выглядывающий из рыжих волос кулак.
      Не «хоти чтобы», говорила Мисс Тик. Делай.
      Она спустилась в нижние комнаты. Здесь были даже несколько женщин, что пакуют шерсть на стрижке. Сейчас они сгрудились вокруг ее матери, которая сидела, плача, возле стола. Тиффани никто не заметил. Так часто случалось.
      Она проскользнула в маслодельню, тщательно прикрыла за собой дверь и нагнулась, всматриваясь в темноту под мойкой.
      Дверь с треском распахнулась, вбежал отец. Он остановился посреди комнаты, а Тиффани взглянула на него снизу вверх, как застуканная на месте.
      — Дочка, не может его там быть! — сказал он.
      — Ну, э… — сказала Тиффани.
      — Наверху смотрела?
      — Даже на чердаке, пап.
      — Ну… — отец явно был и в панике, и в раздражении. — Иди… делай хоть что-нибудь!
      — Хорошо, пап.
      Когда дверь за ним захлопнулась, Тиффани снова заглянула под мойку.
      — Жаба, ты там?
      — Ужасное убожество и нищета в смысле поживы, — ответил жаба, выползая. — Ты там чистоту развела, хоть бы паучишко какой.
      — У меня серьезное дело! — резко сказала Тиффани. — Мой младший брат пропал. Средь бела дня! На ровном месте, где вокруг все на несколько миль видно!
      — Ой, квак твою… — сказал жаба.
      — Пардон? — сказала Тиффани.
      — Э… я позволил себе выразиться по-жабьи, — ответил он. — Прости, но…
      — То, что творится, это связано с колдовством? — сказала Тиффани. — Связано, так?..
      — Надеюсь, что нет, — ответил жаба, — но думаю, что да.
      — Эти человечки украли Вентворта?
      — Кто, Фигглы? Они детей не воруют!
      Что-то было такое в том, как жаба это сказал: «Они детей не воруют»…
      — Ты знаешь, кто забрал моего брата, так? — требовательно спросила Тиффани.
      — Нет. А вот они могут знать, — сказал жаба. — Послушай, Мисс Тик меня предупреждала, что тебе совсем не следует…
      — Моего брата украли, — проговорила Тиффани жестко. — Ты намерен сказать мне, чтобы я ничего не делала?
      — Нет, но…
      — Вот и хорошо! Где сейчас Фигглы?
      — Убрались и затаились, полагаю. Тут ведь розыски, в конце концов, полно народу, но…
      — Как их вызвать? Они мне нужны!
      — Эмм, Мисс Тик сказала…
      — Как их вызвать?
      — А… Так ты действительно хочешь их позвать назад? — проговорил жаба с похоронным видом.
      — Да!
      — Такое желание просто редко у кого возникало, — сказал жаба. — Они ведь не то, что домовые. Если у вас в доме завелись Нак Мак Фигглы, обычно лучшее средство — съехать. — Он вздохнул. — Скажи, твой отец — человек пьющий?
      — Пиво иногда, — сказала Тиффани. — При чем это здесь?
      — Только пиво?
      — Ну, мне полагается не знать про то, что называется Особое овечье Наружное. Бабушка Болит обычно готовила его, в старом коровнике.
      — Крепкая вещь, да?
      — Разъедает ложки, — сказала Тиффани. — Это для особых случаев. Женщинам его нельзя, отец говорит, от этого на груди растут волосы.
      — Тогда, если хочешь быть уверена, что Нак Мак Фигглы объявятся, принеси это, — сказал жаба. — Сработает, поверь мне.
      Через пять минут у Тиффани все было готово. Мало что можно спрятать от ребенка, который не ведет себя шумно и не страдает плохим зрением, поэтому она знала, где бутылки хранятся, и добыла одну. Пробка вбита через тряпку, но это была старая пробка, и ее можно подковырнуть и вытащить концом ножа. От Наружного духа у Тиффани слезились глаза. Она собралась налить золотисто-коричневой жидкости в блюдце.
      — Нет! Нас обоих затопчут насмерть, — сказал жаба. — Просто подержи бутылку открытой.
      Дух поднимался из горлышка, и было видно прозрачное колыхание, словно в летний зной над камнями.
      Тиффани чувствовала, как в прохладной полутьме маслодельни ощущается прикованное к одной точке внимание.
      Она села на доильную табуретку и сказала:
      — Ну ладно. Выходите.
      Их были сотни. Они высовывались поверх бадей. Спускались на веревочках с потолочных балок. Бочком выбирались из-за сыров на полках. Выползали из-под мойки. Появлялись из мест, где в жизни не подумаешь мог бы прятаться тот, у кого волосы как взрыв оранжевой сверхновой.
      Они все были примерно шести дюймов ростом и синие, хотя не поймешь — цвет кожи у них такой или это из-за татуировок, что были у каждого везде, где не росли волосы. Одеждой им служили короткие кильты, иногда еще кое-что — кожаные жилеты и вроде того. У некоторых были надеты на голову, как шлемы, крысиные или кроличьи черепа. И все как один — с висящими за спиной мечами длиной почти в собственный рост.
      Но что сильнее всего бросилось Тиффани в глаза — они ее явно побаивались. Почти все упорно разглядывали свои ноги, а это было зрелище не для слабого сердца, потому что ноги у них были большие, грязные, и частично в обмотках из чьих-то шкурок, вместо обуви. Ни один из них не хотел встретиться с ней взглядом.
      — Это вы тут наносили воды в бадьи? — спросила она.
      Шорох, с которым шаркали, переминаясь, множество ног, покашливания, и недружный хор: «Айе».
      — И дрова в ящик?
      Опять недружный хор «Айе».
      Тиффани одарила их гневным взглядом.
      — А барана помните?
      Тут они все стали смотреть себе под ноги.
      — Почему хотели украсть у нас барана?
      Бормотание и подталкивание друг друга локтями, наконец один человечек снял свой шлем из кроличьего черепа и стал нервно крутить в руках.
      — Хотелося нам ести, мистрис, — пробормотал он. — Но как стало нам ведомо, что это твое, то в загон возвернули мы бестию единым духом.
      У всех был такой убитый вид, что Тиффани сжалилась над ними.
      — Ну что ж. Я полагаю, вы не стали бы красть, если бы не были такими голодными, — сказала она.
      В ответ она получила несколько сотен изумленных взглядов.
      — Ой стали бы, мистрис, — ответил крутильщик шлема.
      — Стали бы?
      В голосе Тиффани было такое удивление, что крутильщик оглянулся на ряды соратников за поддержкой. Они все закивали.
      — Да, мистрис. Нам пристало. Мы славный хитный народ. Так, парни? Что есть наша слава?
      — Хити! — крикнули синие человечки.
      — А что еще, парни?
      — Пити!
      — А что еще?
      — Лупити!
      — А что еще?
      В ответ на этот вопрос последовало некоторое размышление. Но потом они пришли к решению.
      — Пити да лупити!
      — Было чевойто еще, — пробормотал шлемокрут. — Эччч, да. Поведайте карге, парни!
      — Хити, да пити, да лупити! — прокричали радостно синие человечки.
      — Поведайте мальца карге, кто мы есть, парни, — сказал крутильщик шлема.
      Послышалось кррык сотен маленьких мечей, выхваченных и вскинутых над головой.
      — Нак Мак Фиггл! Мы Мальцы Вольнецы! Без царёв! Без королёв! Без господ! Без хозяев! Боле нас не надурят!
      Тиффани смотрела на них во все глаза. Они тоже пристально смотрели на нее, ожидая, что будет она делать, и чем дольше она молчала, тем более тревожный у них становился вид. Они опустили мечи, заметно смущаясь.
      — Но мы на добро могучей карги не дерзаем, только что коли разве вот ежели славное питье, — сказал крутильщик, шлем отчаянно вращался у него в руках, взгляд на бутылке Особого овечьего Наружного. — Не удружишь ли ты нам?
      — Я вам? — сказала Тиффани. — Я хотела, чтобы вы мне удружили! У меня похитили брата средь бела дня!
      — Ой вэйли, вэйли-вэйли… — сказал крутильщик шлема. — Так пришла она. Пришла она, забирая. Не поспели мы! Кралева’крала’пять!
      — Одного, у меня их не пятеро! — сказала Тиффани.
      — Он говорит: «Королева украла опять», — сказал жаба. — Он говорит о Королеве э…
      — Захлопнись, варопайка! — рявкнул шлемокрут, но его заглушили горестные стоны и вопли Нак Мак Фигллов. Они хватали себя за волосы, топали ногами, выкрикивая: «Чёрендень!» и «Вэйли вэйли вэйли!» а жаба препирался со шлемокрутом, и все вопили громче и громче, стараясь друг друга перекричать…
      Тиффани встала.
      — Молчать всем! — сказала она.
      На присутствующих пала тишина, если не считать пошмыгивания носом и слабых «вэйли» в задних рядах.
      — Мы толечко нутро себе хотели облегчить, мистрис, — проговорил шлемокрут, в страхе присев на корточки.
      — Не смейте делать это тут! — отрезала Тиффани, содрогаясь от возмущения. — Это маслодельня! У меня здесь чисто!
      — Э-э… «облегчить нутро» у них означает «оплакать свою злую судьбу», — сказал жаба.
      — Ибо ежели Кралева пришла, стало быть, наша келда слабнет-гаснет, — сказал крутильщик, — и будет некому за нами приглядети.
      «Приглядеть за нами», подумала она. Их сотни, каждый мог бы победить на соревнованиях Сверни Набок Нос, и они горюют, что некому будет за ними приглядывать?
      Тиффани набрала воздуха в грудь.
      — Моя мать сидит в доме и плачет, — сказал она. — И… «и я не знаю, как ее утешить, — прибавила она мысленно, — я этого совсем не умею, никогда не знаю, что сказать». И проговорила вслух: — Она хочет, чтобы моего брата вернули. Очень. — И добавила, хотя ей дико не хотелось это говорить: — Он у нее самый любимый.
      Тиффани указала рукой на шлемокрута, он попятился.
      — И прежде всего, — сказала она, — до каких пор я должна про тебя думать «шлемокрут»? Как тебя зовут?
      Она услыхала, что Нак Мак Фигглы поперхнулись своим собственным дыханием, и бормотание одного из них:
      — Айе, она как есть карга. То карговской вопрос она вопросила!
      Шлемокрут оглянулся на своих, словно за помощью, и пробубнил:
      — Мы своих прозваний не выдаваем.
      Но кто-то, из относительной безопасности задних рядов, сказал:
      — Карге перечить негоже!
      Маленький человечек посмотрел вверх очень тревожным взглядом.
      — Я в клане Большой, мистрис, — проговорил он. — И прозвание мое… — он сглотнул, — Роб Всякограб Фиггл, мистрис. Но я тебя слезно прошу, не спользуй это против меня!
      Тут жаба был наготове.
      — Они думают, что в их именах заключается волшебство, — негромко подсказал он. — Фигглы не выдают своих имен, чтобы их никто не записал.
      — Айе, да не впишут прозвания наши в куда-ментищи, — сказал Фиггл.
      — В повестки да оредрюги судебные, — сказал другой.
      — Али «В розыске»! — сказал еще кто-то.
      — Айе, да в счета, протоколы-показания, — еще кто-то.
      — Да ни в заявления исковые, ни в описи долговые!
      Фигглы озирались по сторонам, в панике от одной мысли о всяких страшных вещах, что можно написать на бумаге.
      — Они думают, в записанных словах — особое могущество, — шепнул жаба. — Думают, что всякое написанное слово — колдовство. Слова повергают их в тревогу. Видишь их мечи? Они начинают светиться голубым светом, если адвокат где-нибудь поблизости.
      — Ладно, ладно! — сказала Тиффани. — Мы разобрались хоть с чем-то. Я обещаю его имя не записывать. А сейчас расскажите мне про Королеву, которая забрала Вентворта. Она Королева чего?
      — Не можно речь о том вслух, мистрис, — ответил Роб Всякограб. — Слышит она свое имя, да приходит.
      — Собственно говоря, это правда, — сказал жаба. — С ней лучше не встречаться. Никогда.
      — Она скверная?
      — Хуже. Говори о ней просто — Королева.
      — Айе, Кралева, — сказал Роб Всякограб. Он смотрел на Тиффани встревоженными, блестящими глазами. — Бабушки онученя, у коей в кости были холмы сии, о Кралеве не ведаешь? Ты Дженни Зелензуб насувала, да Безглавцу зрела в очи, а не ведаешь? Пути те не казали, вовсе ты карга ли?
      Тиффани одарила его ледяной улыбкой. Потом склонилась к жабе и прошептала:
      — При чем тут Бабушкины онучи? Почему он спрашивает, не коза ли я?
      — Насколько я мог понять, — ответил жаба, — их изумило, что ты не знаешь о Королеве и э-э… колдовских путях, о козе просто забудь, а «онученя» значит «внучка». Они полагают, что раз ты внучка Бабушки Болит и выстояла против монстров, значит, Бабушка научила тебя колдовству. Ты не могла бы поднять меня к уху поближе?
      Тиффани подняла его, и жаба шепнул:
      — Я не рекомендовал бы их разочаровывать, а?
      Она сглотнула.
      — Бабушка никогда не говорила со мной ни о каком колдовстве… — начала Тиффани, но вдруг остановилась. Верно, никогда не говорила. Только показывала каждый день.
      …Как-то раз одну из лучших собак Барона поймали, когда она пыталась загрызть овцу. Это ведь была охотничья собака, в конце концов, и она как-то попала без присмотра на пастбище, и раз овца побежала — собака погналась…
      Барон знал, какое наказание полагается за потраву овец. На Мелу были законы — такие старинные, что никто и не помнил уже, кем они установлены, и этот закон знали все: нельзя оставлять в живых собаку, которая убивает овец.
      Но эта собака стоила пять сотен золотых долларов, и вот — рассказывалось в истории — Барон послал своего слугу в холмы, к хижине на колесах, где жила Бабушка Болит. Она сидела на приступке, курила свою трубку и наблюдала за стадом.
      Человек подъехал к ней верхом и не потрудился сойти с коня. Это не самый верный поступок, если вы хотите, чтобы Бабушка Болит была вам другом. Железные подковы оставляют выбоины в мягкой почве, вредя дерну. Бабушка Болит этого не любила.
      Он сказал:
      — Барон повелевает, чтобы вы изыскали способ спасти его собаку, мистрис Болит. В награду он пожалует вам сто серебряных долларов.
      Бабушка улыбнулась, глядя вдаль, посидела, попыхивая своей трубкой, а потом отвечала:
      — Кто поднимет оружие на своего лорда — будет повешен. Кто голодает и украдет овцу своего лорда — будет повешен. Собака, что убивает овец — должна быть убита. Вот законы этих холмов, а эти холмы у меня в кости. Что такое барон, ради которого надо рушить закон?
      И снова стала смотреть на овец.
      — Эта земля принадлежит барону, — сказал слуга. — Закон здесь — его закон.
      От взгляда, что Бабушка Болит обратила на него, волосы у него поседели. Так рассказывалось в истории. Но во всех историях о Бабушке Болит было чуток чего-то, похожего на «Волшебныя Сказки».
      — Если это, как ты говоришь, его закон — пусть он сломает его и посмотрит, что может статься тогда, — сказала она.
      Несколько часов спустя, Барон послал к ней своего бейлифа, что был куда важнее слуги, но знался с Бабушкой Болит куда больше. Он сказал:
      — Миссис Болит, Барон желает, чтобы вы использовали свой высокий авторитет и спасли его собаку. Он счастлив будет выделить в ваше распоряжение пятьдесят золотых долларов, чтобы уладить эту сложную ситуацию. Я уверен, что вы сумеете позаботиться о благе всех, кто имеет отношение к этому делу.
      Бабушка курила трубку и глядела на новорожденных ягнят. Потом сказала:
      — Ты говоришь слово за своего хозяина, твой хозяин говорит за свою собаку. Кто скажет слово за эти холмы? Где этот Барон, ради которого надо рушить закон?
      Рассказывают, что когда Барону передали эти слова, он долго молчал. Но, хотя он был напыщен, и часто упрям, и слишком спесив, он был неглуп. Вечером он пришел к хижине и сел рядом на траву. Через некоторое время Бабушка спросила:
      — Я могу тебе чем-то помочь, мой лорд?
      — Бабушка Болит, я пришел просить за жизнь своей собаки.
      — Принес с собой свой блеск и тяжесть?
      — Я не принес ни серебра, ни золота, — сказал Барон.
      — Хорошо. Если закон рушится от блеска и тяжести, грош цена тому закону. Так что же, мой лорд?
      — Я прошу, Бабушка Болит.
      — Пробуешь сломать закон словом?
      — Так и есть, Бабушка.
      В истории говорится, что Бабушка посидела, глядя на закат, а потом сказала:
      — Тогда приходи к маленькому каменному амбару завтра на заре, и посмотрим, сумеет ли старая собака научиться новым штукам. Там будет решение. Спокойной ночи тебе.
      Почти вся деревня была наутро возле амбара. Бабушка появилась там с небольшой повозкой. В повозке была овца и ее новорожденный ягненок. Бабушка закрыла их в амбаре.
      Привели собаку. Она сильно нервничала и злилась, потому что просидела ночь на цепи в хлеву, и пыталась наброситься на мужчин, которые держали ее на двух ременных сворках. Она была очень космата и клыкаста.
      Приехал Барон с бейлифом. Бабушка Болит кивнула им и отворила дверь амбара.
      — Миссис Болит, вы пускаете собаку в амбар с маткой и ягненком? — спросил бейлиф. — Хотите, чтобы пес подавился до смерти?
      Особо много смеха не послышалось в ответ. Бейлифа не очень-то любили.
      — Посмотрим, — сказала Бабушка.
      Мужчины подтащили пса к амбару, впихнули внутрь и единым духом захлопнули дверь. Все кинулись к маленьким окошкам.
      Внутри заблеял ягненок, зарычала собака, потом раздался голос овцы. Но не обычный овечий голос. В нем была натянутая струна.
      Что-то ударило в дверь изнутри так, что та заходила ходуном. В амбаре взвыла собака.
      Бабушка Болит подняла Тиффани к окошку.
      Дрожащий пес пытался встать на ноги, но не успел: на него снова налетела овца, семьдесят фунтов ярости так и врезались, как стенобитный таран.
      Бабушка опустила Тиффани на землю и раскурила трубку. Мирно попыхивала, пока у нее за спиной каменный амбар весь трясся и оттуда летел собачий визг и вой.
      Через пару минут она кивнула мужчинам. Те отперли дверь.
      Пес выскочил оттуда на трех лапах, но не смог пробежать и нескольких футов, как овца кинулась из дверей следом и боднула его так, что он покатился по земле.
      Он остался лежать. Может, понял, что ему будет за попытку встать.
      Бабушка Болит кивнула людям, они схватили овцу и затащили обратно в амбар.
      Барон смотрел, и рот у него был открыт.
      — Он в прошлом году взял медведя! Что вы с ним сделали?
      — Он поправится, — сказала Бабушка Болит вместо ответа на вопрос. — У него сильно побита только гордость. Но на овцу он больше и глаз не подымет, за это дам палец. — Она лизнула большой палец на правой руке и подняла вверх.
      Секунду помедлив, Барон тоже лизнул свой большой палец, подошел и прижал к Бабушкиному. Все знали, что это значит. На Мелу договор, заключенный на больших пальцах, нерушим.
      — Ради тебя, по твоему слову, был нарушен закон, — сказала Бабушка Болит. — Будешь держать это в памяти, когда сам станешь творить суд? Будешь помнить нынешний день? У тебя на то еще найдется повод.
      Барон кивнул ей.
      — Пойдет, — сказала она, и тогда их большие пальцы разомкнулись.
      На другой день Бабушка Болит все-таки получила от Барона золото. Это была золотистая фольга на обертке унции «Бравого Морехода» — зверский дешевый табак, что Бабушка всегда курила и не признавала другого. Впадала в скверное расположение духа, если бродячие торговцы долгонько не появлялись и табачный запас у нее выходил. Бабушку Болит было не подкупить за все золото в мире, но унция «Бравого Морехода» гарантированно могла привлечь ее внимание.
      После того случая жизнь идти стала легче, бейлиф себя вел чуточку терпеливее, когда кто-то задерживался с арендной платой, Барон стал чуточку вежливее, и отец Тиффани как-то вечером сказал после пары пива, что Барону дали взглянуть, какова разъяренная овца, и придет еще день, когда многое переменится, и мать Тиффани шикнула — не надо таких речей, мало ли кто услышит.
      А однажды Тиффани слышала, как он тихо сказал ее матери: «Старая пастушья штука. Опытная матка всегда за ягненка дерется как лев. Любой овчар знает».
      Вот так это получалось. Вовсе никакой магии. Но в тот раз это было магией; и не переставало ею быть, хоть вы и поняли, как она делается…
      Нак Мак Фигглы внимательно наблюдали за ней, лишь изредка отвлекаясь на проникновенный взгляд в сторону бутылки Наружного. Я даже не нашла еще школу для ведьм, думала Тиффани. Не знаю ни одного-единого заклинания. У меня даже нет островерхой шляпы. Мои таланты — делать сыр и не бегать кругами, воздев руки, если случилось что-то плохое. А, да, еще у меня есть жаба.
      И я все-таки не понимаю половину того, что они говорят. Но им известно, кто похитил моего брата.
      Мне почему-то кажется, что Барон в этом деле не сможет ума приложить. И я тоже. Но думаю, что я не смогу приложить ума более разумно.
      — Я… многое помню про Бабушку Болит, — сказала Тиффани. — О чем вы хотели меня попросить?
      — Келда нас прислала, — сказал Роб Всякограб. — Чует она, что Кралева идет, беда будет. Рекла нам: скоро станет худо, идите да сыщите каргу новую, из племени Бабушкина, рода Болитова — ей будет ведомо, что делати.
      Тиффани обвела взглядом сотни выжидательных лиц. У некоторых Фигглов были в волосах перья, у некоторых на шее ожерелья из кротовьих зубов. Можно ли кому-то, с мечом в его собственный рост, взять и сказать прямо в его синее татуированное лицо: «Вообще-то я совсем не ведьма»? Можно ли обрушить на них такое разочарование?
      — А вы поможете вернуть моего брата? — сказала Тиффани. Выражение на лицах Фигглов нисколько не изменилось. Она попробовала снова: — Сможете заодно со мной выкрасть моего брата у Кралевы?
      Сотни маленьких, но уродливых лиц чуток оживились и просветлели.
      — Эччч, то речь по-нашенски речешь, — сказал Роб Всякограб.
      — Не… совсем. Вы не обождете минуту? Мне надо кое-что взять, — сказала Тиффани, стараясь говорить таким тоном, словно знает, что делает. И заткнула пробкой Особое овечье Наружное. Нак Мак Фигглы испустили вздох.
      Она быстро нырнула на кухню, отыскала холщовую сумку, взяла из медицинского ящика бинтов и мазей, положила в сумку вместе с Особым Наружным — отец говорил, ему оно всегда помогало — а напоследок, подумав, захватила «Болезни Овец» и сковородку. И то и другое может пригодиться.
      Когда Тиффани вернулась в маслодельню, человечков было нигде не видать.
      Она знала — надо сообщить родителям, что и как. Но знала и то, что из этого толку не выйдет. Выйдет «прекратила выдумывать». И все равно, если повезет — она вернется с Вентвортом прежде, чем ее вообще хватятся. Но на всякий случай…
      У нее в маслодельне был специальный дневник. За сырами требуется надзор, и еще она всегда указывала, сколько масла сделала и сколько молока на это пошло.
      Тиффани открыла чистую страницу, взяла карандаш и начала писать, высунув из уголка рта язык.
      Нак Мак Фигглы постепенно стали появляться снова. Не то чтобы они просто так высовывались из-за предметов. И определенно не выскакивали на пустом месте из ниоткуда. Они появлялись так же, как облака или языки пламени складываются в лица: кажется, чтобы разглядеть их, надо было только захотеть этого и смотреть попристальнее.
      Они в благоговейном трепете следили за движением карандаша, и Тиффани слышала их бормотание:
      — Зрите, ползет и виляет писцатая палочка. Карговское дело.
      — Эччч, писодейство ей ведомо, это так.
      — Но ты нас не запишешь, мистрис?
      — Айе, чье прозвание в бумажищах, тому век воли не видать.
      Тиффани закончила и прочла записку:
      Дорогие мама и папа, я ушла искать Вентворта. Со мной все будет прекрасно (зачеркнуто) надеюсь (зачеркнуто) хорошо, потому что я с друзьями (зачеркнуто) знакомыми (зачеркнуто) теми, кто имел дело с Бабушкой, PS сыры на полке № 3 надо перевернуть, если я завтра не вернусь.
      Целую, Тиффани.
      Она посмотрела на Роба Всякограба, который успел быстро взобраться по ножке стола и теперь пристально наблюдал за карандашом, на случай если тот станет опасен.
      — Вы же могли просто сразу прийти ко мне и попросить, — сказала она.
      — Не ведали мы, что искомая — ты, мистрис. Тут ходит куча великучих дев по ферме сей. Не ведали мы, пока ты не словила Вулли Валенка.
      Еще может выйти так, что и вправду не я, подумала Тиффани.
      — Да, но воровать яйца и овец — вот это было лишнее, — сказала она веско.
      — Так они плохо лежали, да и не были гвоздями приколочены, мистрис, — ответил Роб Всякограб, словно это было законное оправдание.
      — Они лежали как положено, и яйца гвоздями не прибивают! — отрезала Тиффани.
      — Эччч, то во власти твоей — ведать премудрости сии, мистрис, — ответил Роб Всякограб. — Вижу, писодейство свое ты уже совершила, в путь бы нам пора. Ты владеешь пометельником?
      — Летаешь ли ты на метле, — бормотнул жаба.
      — Э… нет, — сказала Тиффани. — Важнейшая вещь в магии, — добавила она высокомерно, — это знать, когда не пользоваться ею.
      — То верно, — сказал Роб Всякограб, соскальзывая по ножке стола вниз. — А поди сюда, Вулли Валенок. — Один из Фигглов, очень напоминающий утреннего яйцекрада, подошел к Робу, и оба чуть пригнулись. — Не вступишь ли, мистрис? — проговорил Роб Всякограб.
      Прежде, чем Тиффани успела ответить, жаба сказал углом рта, и у жабы это немало:
      — Один фиггл может поднять взрослую женщину. Попробуй растоптать его — не сможешь.
      — Я не хочу пробовать!
      Очень осторожно Тиффани подняла свой большой ботинок. Вулли Валенок забежал под подошву, и Тиффани почувствовала, что ботинок толкнули снизу вверх. Это было как поставить ногу на кирпич.
      — Теперя другую мальца ботиночку, — сказал Роб Всякограб.
      — Я упаду!
      — Нае, мы умеем.
      И в следующий миг Тиффани стояла на двух пиктси. Они шевелились взад-вперед под ботинками, держа ее в равновесии, но Тиффани чувствовала себя очень устойчиво. Все равно что просто надеть ботинки с толстыми подошвами.
      — Двинулися, — сказал Роб Всякограб снизу. — И не заботься, что станет кися твоя цапать птушанятков. Парни будут бдеть.
      Крысоед полз по ветке. Не из таковских он был котов, которые так вот просто умеют менять взгляды на жизнь. Он был из котов, которые умеют находить гнезда. Он различил писк, еще когда был на другом конце сада, и уже от подножия дерева углядел три желтых клювика в гнезде. Теперь он приближался, облизываясь. Еще чуть-чуть…
      Три Нак Мак Фиггла приподняли над головами соломенные клювастые шляпы и радостно улыбнулись ему.
      — Привет, Мистер Киска, — сказал Фиггл. — Не учисся, да? ПИ-ПИ!

      Спокойно выпрямившись, Тиффани летела в нескольких дюймах над землей. Ветер свистел у нее в ушах, когда Фиглы промчались через главные ворота Фермы и дальше, в холмы…
      Вот она, летит. И вот, в данный момент, жаба у нее на голове, держится за волосы.
      Отодвинемся, поглядим издалека — вот зеленая китовая спина плоскогорья. Теперь Тиффани — бледно-голубая точка среди бескрайней зелени трав, сгрызенных овцами в тонкий коврик, почти до корней. Но зеленое море не тянется сплошь, там и сям виден след людской жизни.
      В прошлом году Тиффани потратила яблоко и две морковины на полчаса геологии, хотя одну морковину получила обратно за то, что посоветовала учителю не писать на вывеске «Г алло Г». Учитель сказал, что меловое плоскогорье сформировалось миллионы лет назад, под водой, из крошечных ракушек.
      Тиффани решила, что это звучит разумно. В мелу попадаются такие окаменелые отпечатки. Но учитель не сумел особо много рассказать о кремне. Кремень крепче железа, но его почему-то находят в мелу, мягчайшем из камней. Иногда пастухи обтачивают один кремень другим и делают ножи. У ножа из лучшей стали не добьешься лезвия такой остроты, как у кремневого.
      И люди в те времена, что на Мелу называли «давние дни», добывали кремень в специальных ямах-карьерах. Ямы и посейчас были видны, глубокие дыры среди зеленой глади, густо заросшие колючим вереском и ежевикой.
      Здоровенные, шишковатые кремни до сих пор кто-нибудь время от времени находил у себя в саду. Попадались крупнее человеческой головы. И часто с виду напоминали голову. Эти камни словно кто-то плавил, мял, перекручивал, так что теперь погляди на кремень подольше — он покажется похож на что угодно: лицо, невиданное животное, морское чудище. Иногда самые интересные из них пристраивали наверху садовой стены, пускай все посмотрят.
      Старики говорили о кремневых булыжниках: «меличи», это значит «меловы дети». Кремни всегда казались Тиффани… странноватыми, как будто эти камни стремились ожить. Некоторые были похожи на куски мяса, или костей, или еще чего-то такого с мясницкой колоды, словно во тьме ниже морских глубин мел когда-то пытался вылепить живую плоть.
      Было много других следов, кроме заросших карьеров. Много разных древних следов повсюду на Мелу. Круги стоячих камней, хотя половина теперь была уже лежачими камнями. Погребальные курганы, как зеленые прыщи — в них, говорят, вожди-старейшины давних дней похоронены вместе со своими сокровищами. Никому и на ум не взбредало копаться и проверять, что там на самом деле.
      Были странные рисунки, вырезанные в мелу. Их порой расчищают пастухи, когда остаются надолго со стадами в холмах, и работы выдается не так чтобы по горло. На плоскогорье слой земли толщиной всего несколько дюймов, дальше — мел. Отпечатки копыт могли запросто держаться несколько месяцев. А эти вырезанные рисунки сохранялись тысячи лет. Изображения лошадей и великанов, а самое странное в них было то, что их невозможно толком осмотреть ни с какого места внизу, на земле. Они были сделаны словно для зрителей, глядящих с неба.
      И еще были чудесатые места, вроде Стариковой Кузни. Просто четыре больших плоских камня, которые напоминают полузарытую в землю хижину на склоне холма. Внутри она глубиной всего чуть больше пары футов. На вид совершенно ничего особенного. Но если крикнешь туда свое имя, то пройдет несколько секунд, прежде чем услышишь эхо.
      Люди повсюду на Мелу оставили свои знаки. Мел был местом важным.
      Загоны для стрижки остались теперь уже далеко позади Тиффани. Никто не провожал ее взглядом. Стриженые овцы нисколько не интересуются девочкой, что несется вперед, не касаясь ногами земли.
      Логовины у подножия холмов канули вниз и остались у Тиффани за спиной, теперь она по-настоящему была в холмах, высоко на плоскогорье. Только изредка блеяние овцы или крик сарыча нарушали здесь деловитую тишину, сотканную из гудения пчел, и шелеста ветра, и звука, с которым трава растет — ежеминутно целая тонна.
      Справа и слева от Тиффани бежали Нак Мак Фигглы, растянувшись длинным неровным строем и мрачно глядя перед собой.
      Не задерживаясь, они миновали несколько курганов, не снижая скорости, спускались и поднимались по склонам оврагов. А потом Тиффани увидела приметное место.
      Там сгрудилась кучка овец. Недавно стриженные, и было их совсем немного. Но с некоторых пор на этом месте всегда можно было увидеть нескольких овец: отбившиеся от своих стад оказывались тут, и сюда как-то находили дорогу ягнята, которые потеряли маток.
      Это было колдовское место.
      Теперь тут уже мало на что было смотреть, просто погруженные в землю железные колеса и пузатая печка с коротким дымоходом…
      В день, когда умерла Бабушка Болит, мужчины вырезали куски земли с дерном вокруг ее хижины и аккуратно их положили в стороне. Потом выкопали яму в мелу, шесть футов длиной и шесть футов глубиной, вынимая оттуда мел большими влажными брусками.
      Гром и Молния внимательно наблюдали за их работой. Не выли, не лаяли. Смотрели скорее с интересом, чем с тоской.
      Бабушку Болит завернули в шерстяное одеяло, с пришпиленным к нему клочком непряденной овечьей шерсти. Это специальный пастуший знак. Дабы сообщить божествам, какие там проявят интерес к покойному, что тут похоронен овчар, и много времени приходилось этому человеку проводить на пастбище, ягнят принимать опять же, забот всегда полон рот — не одно, так другое, на религиозные дела время редко можно выкроить, и ни церквей, ни храмов не построено в округе, так что мы в общем надеемся: боги проявят к пастуху понимание и не станут злиться. Надо сказать, что Бабушку Болит никогда не видели за всю ее жизнь молящейся кому-то или чему-то, и все сошлись на том, что даже теперь она вряд ли найдет время для таких богов, которые не понимают: новорожденный ягненок — прежде всего.
      Мел уложили поверх нее, и теперь Бабушка Болит, что всегда говорила — эти холмы вошли мне в кость, сама вошла костьми в эти холмы.
      Потом сожгли ее хижину. Такое было не в обычае, но отец Тиффани сказал — на Мелу нет пастуха, который стал бы жить в ней.
      Гром и Молния не подошли на его зов, а отец и не подумал сердиться, собак оставили в покое, и они сидели со вполне удовлетворенным видом около догорающих углей.
      На другой день, когда пепел остыл и ветер его разметал по обнаженному мелу, все вернулись к этому месту на пастбище. Очень бережно уложили срезанные куски дерна как было, и теперь остались на виду только пузатая печка и железные колеса на оси.
      В этот миг — так все рассказывали — две собаки вскинули головы, насторожили уши, а потом потрусили через пастбище прочь, и больше никто никогда их не видел.
      Пиктси, которые несли Тиффани, плавно затормозили, она взмахнула руками, когда ее поставили на траву. Овца вразвалку попятилась от нее, а потом остановилась поглядеть.
      — Почему мы остановились? Почему здесь? Мы же должны догнать ее!
      — Надо подождать Хэмиша, мистрис, — ответил Роб Всякограб.
      — Почему? Хэмиш — это кто?
      — Ему может быть ведомо, куда Кралева двинулася с мальца парнишкой твоим, — сказал Роб Всякограб умиротворяюще. — Мы не могем сломя главу кидаться, сама разумеешь.
      Рослый, бородатый Фиггл поднял руку:
      — Насчет закона, Большой. Мы могем сломя главу кидаться. Мы спокон веку энто делаем.
      — Айе, Здоров Ян, дело говоришь. Но надобно знать, куда кидаться. Нехорошо выглядит, кинумшись, откинуться разом обратно.
      Тиффани видела, что все Фигглы сосредоточенно глядят вверх и совершенно не обращают внимания на нее.
      Сердитая и озадаченная, она села на одно из ржавых колес и стала смотреть в небо. Лучше в небо, чем по сторонам. Где-то здесь Бабушкина могила, хотя точно указать, где — уже нельзя. Дерн залечился в тех местах, где был прорезан.
      Вверху виднелось несколько маленьких облачков, и больше ничего, кроме далекой точки кружащего в небе ястреба.
      Маленькие ястребы всегда висели в небе над Мелом, у пастухов повелось называть их «Бабушкины цыплята», и маленькие облачка вроде вот этих — «Бабушкины ягнята». И Тиффани точно знала, что даже ее отец называет гром «Бабушкины клятки».
      А еще говорили — если волки зимой сильно допекают, или потерялась дорогая племенная матка, кое-кто из пастухов приходил к этим остаткам старой хижины в холмах и оставлял здесь унцию «Бравого Морехода». Просто на всякий случай…
      Тиффани поколебалась, а потом крепко закрыла глаза. Я хочу, чтобы это было правдой, прошептала она мысленно. И хочу знать, что другие люди тоже думают — Бабушка не исчезла полностью.
      Тиффани заглянула под широкий ржавый обод колеса, и по спине у нее прошла легкая дрожь. Под колесом был яркий маленький сверток.
      Взяла его в руки, он выглядел совсем свежим — явно пробыл здесь всего несколько дней. На обертке нарисован Бравый Мореход с яркой широкой улыбкой, в ярко-желтой широкополой шляпе, с ярко-синей ширью морских волн, разбивающихся у него за спиной.
      Тиффани знала о море по оберткам Бравого Морехода. Она слышала, что море большое и ревет. На море стояла башня, которая была маяком, и маяк излучал великий свет по ночам, чтобы не давать лодкам разбиваться о скалы. На картинке луч маяка был сияюще-белым. Тиффани так хорошо запомнила все это, что иногда видела во сне, и когда просыпалась, в ушах у нее шумело море.
      Она слышала, как один из ее дядей говорил: если перевернуть обертку вверх ногами, тогда часть шляпы Морехода, ухо и кусочек воротника превращаются в изображение неодетой женщины, но Тиффани это разглядеть никогда не удавалось, и вообще, чего ради?
      Тиффани осторожно отклеила с обертки этикетку и понюхала. Пахло Бабушкой. Почувствовала, что глаза становятся мокрыми. Она никогда прежде не плакала по Бабушке Болит — никогда. Могла плакать из-за мертвых ягнят, порезанного пальца, или когда не выходило по ее, но никогда по Бабушке. Это было бы как-то неправильно.
      И сейчас я не плачу, подумала Тиффани, аккуратно пряча этикетку в карман фартука. Не потому, что Бабушки больше нет…
      Это все запах. Бабушка Болит пахла овцами, скипидаром и «Бравым Мореходом». Эти три запаха смешивались и создавали свой, особый, который был для Тиффани запахом Мела. Этот запах всегда следовал за Бабушкой Болит, и означал тепло, молчание и такое место, вокруг которого вращается весь мир…
      Над головами скользнула тень. Ястреб стремительно пикировал с неба на Фигглов.
      Тиффани вскочила и замахала руками.
      — Убегайте! Спрячьтесь! Убьет!
      Фигглы повернулись и уставились на нее, как на сумасшедшую.
      — Не клопочися, мистрис, — проговорил Роб Всякограб.
      В нижней точке своего пике птица плавно повернула и снова пошла вверх, а что-то черное отделилось от нее и полетело к земле. Во время падения у черного чего-то словно выросли крылышки, оно стало похоже на почку сикоморы и закрутилась волчком, отчего падение чуток замедлилось.
      Это был пиктси. Бешено крутясь, он приземлился на траву в нескольких шагах от Тиффани, тут же рухнул плашмя, вскочил, громко бранясь, и рухнул снова. Поток брани не прекращался.
      — Славное приземление, Хэмиш, — сказал Роб Всякограб. — Когда крутишься, медленнее падаешь, точно. Ты сей раз в землю не ввинтился почти.
      Хэмиш поднялся на ноги — теперь он сделал это спокойнее и смог устоять прямо. На глазах у него были большие защитные очки.
      — Не думаю я, что стерплю еще раз таковое, — сказал он, пытаясь отвязать от своих рук две тоненькие дощечки. — Как фея с крылушками.
      — Как ты не разбился насмерть? — спросила Тиффани.
      Чрезвычайно маленький пилот попытался смерить ее взглядом, но у него получилось не с ног до головы, а с ног и куда-то там дальше вверх.
      — Кто эта мальца великуча, что так шибко много разумеет в авиации? — сказал он.
      Роб Всякограб кашлянул.
      — Она карга, Хэмиш. Бабушки Болит племенная.
      Выражение на лице Хэмиша превратилось в ужас.
      — Я дерзкого речь не хотел, мистрис, — проговорил он, пятясь. — То правда, карга разумеет чего угодно. Только падать не так тяжело мне, как оно кажется. Я всяко слежу, чтобы падать в землю главой.
      — Айе, мы с головного конца весьма упруги, — сказал Роб Всякограб.
      — Ты видел женщину с маленьким мальчиком? — Сурово спросила Тиффани. Она была не в восторге от слова «племенная».
      Хэмиш метнул на Роба панический взгляд, и Роб кивнул.
      — Айе, я видел, — сказал Хэмиш. — На коне черном. Скакала с холмов, словно в зад укусил ее бес…
      — Мы не молвим грубых слов при карге! — прогремел Роб Всякограб.
      — Прости великодушно, мистрис. Скакала с холмов, словно в зад укусил ее кто, — сказал Хэмиш с видом овечнее овечки. — Но ведомо ей было, что я слежу, и она призвала туман. Ушла на другую сторону, да не видел я, где.
      — То дурное место, другая сторона, — медленно проговорил Роб Всякограб. — Скверно там. Хладное место. Негоже там быть мальца пареньку.
      На холмах было жарко, но Тиффани пробрал озноб. Как бы скверно там ни было, мне надо туда. Я знаю. Нет выбора.
      — Другая сторона? — спросила она вслух.
      — Айе. Волшебный мир, — сказал Роб Всякограб. — Тама… нехорошие вещи.
      — Твари?
      — Столь скверные, как можешь ты помыслить. В аккурат столь скверные, сколь можешь ты помыслить.
      Тиффани сглотнула сухим горлом и закрыла глаза.
      — Хуже Дженни? Хуже Безглавца? — спросила она.
      — О, айе. Это кошенята против тварей, что там. То край худой сюда идет, к себе зовет, мистрис. Там сбываются сны. Край Кралевы.
      — Ну, это звучит еще не так уж… — начала Тиффани. Тут ей вспомнилось кое-что из ее снов. Когда вы бываете очень рады, что проснулись. — Мы говорим не о хороших снах, так? — сказала она.
      — Нэй, мистрис. — Роб Всякограб отрицательно покачал головой. — О других.
      И вот она я, со своей сковородкой и «Болезнями овец», подумала Тиффани. Перед ее мысленным взором появился Вентворт, окруженный кошмарными чудовищами. У них, возможно, не допросишься сладкого, вообще, никогда.
      Она сказала со вздохом:
      — Ладно. Как мне туда попасть?
      — Ты путей не знаешь-разумеешь? — спросил Роб Всякограб.
      Это было не то, чего Тиффани ждала. Она ждала чего-нибудь поближе к «Эччч, разве можно тебе, такой мальца девице, ой никак и ни за что!» Не столько даже ждала, сколько надеялась на такой ответ, в сущности. А вместо этого Фигглы ведут себя, словно речь идет о вполне разумном деле…
      — Нет! — сказала она. — Мало ли что я раз умею-два умею, я не знаю никаких путей! Мне просто нужна ваша помощь! Пожалуйста!
      — То правда, Роб, — сказал один из Фигглов. — Она в карговстве молоденька. Сведем ее повидать келду.
      — Не бывала даже Бабушка Болит у келды в ейной собственной пещере! — оборвал Роб. — Так дела не де…
      — Тихо! — прошипела Тиффани. — Слышите?
      Фигглы стали оглядываться кругом.
      — Чего слышим? — спросил Хэмиш.
      — Это сусуррус!
      Мягкая земля под ногами будто бы затрепетала. Воздух выглядел, словно Тиффани оказалась внутри бриллианта. И пахло снегом.
      Хэмиш вытащил из-за пазухи дудку и дунул в нее. Тиффани не услышала звука дудки, но высоко вверху раздался птичий крик.
      — Дам знать вам, что деется! — прокричал пиктси. Взял разбег и, мчась по траве, поднял руки над головой.
      Он несся на полной скорости в тот миг, как ястреб мелькнул, еще быстрее него, над лугом и аккуратно подцепил Хэмиша. Тиффани видела, как пиктси полез вверх по перьям птицы, когда та снова пошла набирать высоту.
      Остальные Фигглы собрались вокруг Тиффани кольцом, и на сей раз их мечи были обнажены.
      — Чего делаем, Роб? — спросил кто-то.
      — Окей, парни, мы делаем вот чего. Как что увидим, кинемся на это. Так?
      Его слова вызвали крик одобрения.
      — Добрый план, — сказал Вулли Валенок.
      Снег быстро покрывал землю. Не сыпался с неба, нет — это было что-то противоположное таянию: снежный слой просто разрастался сам собой, и вот уже Фигглы утопают в нем по пояс, а потом по шею.
      Тогда и появились псы. Они пробирались по снегу со зловещей целеустремленностью. Они двигались к Тиффани. Это были большие, мощные черные псы с оранжевыми надбровьями, она слышала рык через все разделяющее пространство.
      Рука Тиффани нырнула в карман фартука и выхватила оттуда жабу. Тот заморгал на ярком свету.
      — Вч-чмдел?..
      Тиффани повернула его так, чтобы он видел псов.
      — Что это такое? — сказала она.
      — Квакитская сила! Мрачные Псы! Плохо! Огненные глаза, бритвенные зубы!
      — Как мне быть с ними?
      — Не быть здесь?
      — Благодарю! Ты очень помог! — Тиффани уронила жабу обратно в карман и выдернула из котомки сковороду.
      Сковородка сейчас не спасет, и Тиффани это понимала. Черные псы были очень большими, а из их глаз — действительно пламя, и когда пасти приоткрывались для рыка, Тиффани видела там блеск стальных лезвий. Она никогда не боялась собак. Но эти собаки пришли ниоткуда — кроме как из кошмара.
      Их было три. Они кружили вокруг Тиффани. Как бы она ни старалась быть к ним лицом, уследить одновременно могла только за двумя. Она знала — первым нападет пес, который будет у нее за спиной.
      — Расскажи мне больше про них! — проговорила Тиффани, поворачиваясь опять, чтобы видеть всех трех.
      — По слухам, охотятся на кладбищах! — отозвался голос из кармана передника.
      — Откуда на земле снег?
      — Это как в стране Королевы. Там всегда зима! Когда Королева распространяет свою власть, надвигается зима!
      Но Тиффани видела зеленую траву — там, дальше, за пределами снежного круга. Думай, думай…
      Край Королевы. Волшебное место, где чудовища действительно существуют. Все, что вы только можете увидеть в дурном сне. Псы, у которых глаза из пламени, зубы из бритвенных лезвий. В реальности таких быть не может, не так они устроены, чтобы существовать в реальности…
      А псы пускали слюну, свесив красные языки, наслаждаясь ее страхом. И частица ее разума подумала: надо же, как у них не ржавеют зубы…
      …и отдала приказ ее ногам. Тиффани прошмыгнула меж двух собак и понеслась к зеленой траве. Рык у нее за спиной зазвучал триумфом, и она услыхала резкий скрип снега под лапами. Казалось, что зеленая земля ничуть не становится ближе. Тиффани слышала вопли Фигглов и собачий рев, который оборвался визгом, но что-то мчалось по пятам за ней, когда она перескочила через границу снега и покатилась по теплому дерну.
      Мрачный Пес прыгнул следом. Тиффани метнулась в сторону от клацнувших клыков, но в этот миг Псу было уже не до нее.
      Не может жить существо с огненными глазами, с бритвенными клыками. Не может жить в реальном мире, на твоей реальной земле, покрытой настоящей травой. Пес был слеп, и кровь потекла у него из пасти: нельзя прыгать с полным ртом бритвенных лезвий…
      Тиффани стало почти жаль его, взвывшего от боли, но снег полз к ней, и она ударила пса сковородой. Он тяжело рухнул и остался недвижим.
      Позади шла битва в снегу. Он клубился в воздухе стеной, но Тиффани видела, как посреди него две черных тени крутятся и щелкают зубами. Она заколотила по сковородке, закричала, и Пес выскочил из вихрящегося снега прямо перед ней, Фигглы висели у него на ушах.
      Снежный покров хлынул по земле к Тиффани. Она попятилась, пристально следя за рычащим, надвигающимся Псом, держа сковороду наизготовку.
      — Давай, — шепнула Тиффани. — Прыгай!
      Огненные глаза полыхнули на нее, а потом Пес посмотрел вниз, на снег.
      И пропал, как не бывало. Снег опал, впитался в землю, исчез. Вольные Мальцы и Тиффани снова были одни на холмистом пастбище. Вокруг нее Фигглы поднимались на ноги.
      — Ты цела, мистрис? — проговорил Роб Всякограб.
      — Да! — сказала Тиффани. — Все просто! Если выманить их со снега, они обычные собаки!
      — Нам лучше двигаться, мистрис. Мы несколько парней потеряли.
      Победное возбуждение Тиффани схлынуло.
      — Ты хочешь сказать, они мертвы? — прошептала она. Солнце вновь светит и греет, жаворонки запели… А кто-то мертв.
      — Эччч, нет, — сказал Роб. — Энто мы мертвы. Ты не знала?

      — Вы мертвы? — сказала Тиффани. Огляделась. Вокруг Фигглы вставали на ноги, бубня и бранясь, но ниоткуда не раздавалось «Вэйли-вэйли-вэйли». Слова Роба звучали полной бессмыслицей.
      — Если ты говоришь — вы мертвые, тогда они что? — спросила Тиффани, показав на два неподвижных маленьких тела.
      — Они-то в край живых воротились, — весело сказал Роб Всякограб. — Там поплоше, чем тута, но парни обождут-постараются и вскорости придут обратно сюда. Об чем горевать?
      Болиты не были особо религиозны, но Тиффани всегда думала, что имеет понятие о некоторых вещах в жизни: прежде всего, что если ты жив, то еще не умер.
      — Но вы ведь живы! — сказала она.
      — Эччч, нет, мистрис, — ответил Роб, помогая кому-то из пиктси подняться на ноги. — Мы живы были. Да были мы хорошие ребята в краю живых, и за энто дело когда там померли, то родилися не где-нибудь, а тута.
      — Ты хочешь сказать… Вы думаете, что… вы в другом вроде как мире умерли, а потом попали сюда? — проговорила Тиффани. — Ты хочешь сказать, что здесь вроде как… рай?
      — Айе! Не соврали объявления! — сказал Роб Всякограб. — Солнышко ясно, цветочки хорошие, мальца птахи чирикают.
      — Айе, и подраться здеся можно, — сказал другой Фиггл. И все присоединились:
      — Да хити!
      — Да пити да лупити!
      — Да кебаб, — сказал Вулли Валенок.
      — Но тут есть плохое! — сказала Тиффани. — Тут бывают чудовища!
      — Айе, — со счастливым видом сказал Роб Всякограб. — Любо-дорого. Все здеся припасено, даже кому насувать.
      — Но мы-то здесь живем! — сказала Тиффани.
      — Эччч, ну можа вы, человеки, в Прежнем Мире тоже были хорошими ребятами, — великодушно сказал Роб Всякограб. — Я пойду соберу парней, мистрис.
      Когда Роб отошел, Тиффани опустила руку в карман фартука и вынула жабу.
      — О. Мы выжили, — сказал он. — Поразительно. Кстати говоря, у нас имеются хорошие основания для того, чтобы привлечь владельца этих собак.
      — Что? — спросила Тиффани, сдвинув брови. — О чем ты говоришь?
      — Я… я… не знаю, — ответил жаба. — Эта мысль пришла мне на ум сама собой. Вероятно, я немного разбирался в собаках, когда был человеком?
      — Слушай, Фигглы думают — они в раю! Они думают, что попали сюда после того, как умерли!
      — Так что же? — сказал жаба.
      — Ну, как это может быть верно! Известно, что здесь ты жив, потом умираешь и попадаешь в рай, который совсем не здесь!
      — Это ведь одно и то же, просто иначе выражено, не так ли? У многих воинственных племен есть верование, что после смерти они попадают в райский благодатный край, — сказал жаба. — Знаешь, где можно пить, и драться, и пировать во веки вечные? Возможно, благодатный край Фигглов — здесь.
      — Но здесь же все настоящее!
      — И что? По их вере все именно так. Они небольшой народец: допустим — во Вселенной тесновато живется, и Фигглы пристроили свой рай там, где смогли найти свободное место? Я ведь жаба, и ты понимаешь — мне приходится о таких вещах судить наугад. Возможно, Фигглы рассуждают неверно. Возможно — ты. Возможно — я.
      Маленькая нога пихнула ботинок Тиффани.
      — Хорошо бы нам двигать, мистрис, — проговорил Роб Всякограб. Он держал на плечах тело мертвого Фиггла. У нескольких других пиктси тоже была такая ноша.
      — Эм-м… вы хотите их похоронить? — спросила Тиффани.
      — Айе, на что им теперя эти тела старые, а кругом валяться негоже, непорядок, — сказал Роб Всякограб. — Да ежели великучи станут находити мальца малые черепа-кости, пойдет любопытство, а нам тута лазящих не надо. Энто я не про тебя, мистрис, — прибавил он.
      — Да нет, очень… э-э… разумно, — сказала Тиффани, сдаваясь.
      Фиггл указал на дальний курган, поросший высоким колючим кустарником. Большинство курганов были такими. Кусты и мелкие деревца пользовались любым клочком земли, где слой плодородной почвы был хоть немного потолще. Ходило поверье, что вырубать эти заросли — не к добру.
      — Близенько уже, — сказал Роб.
      — Вы живете в кургане? — сказала Тиффани. — Я думала, они ну, ты знаешь, могилы древних старейшин?
      — Эччч, айе, у нас тама старенький мертвый король за стенкой, да от него беспокойства нету, — сказал Роб. — Не серчай, в наших-то палатах не валяется скелетонов и такого прочего. Мы у себя устроилися просторно да славно.
      Тиффани посмотрела в бескрайнее голубое небо над бескрайней зеленью плоскогорья. Вокруг все снова так спокойно, целый мир отсюда до безглавцев и громадных кладбищенских псов.
      А если бы я не повела тогда Вентворта к реке? — подумала она. — Что бы я делала сейчас? Должно быть, сыр…
      Я никогда не узнала бы обо всем этом. Что жила всю жизнь в раю, хотя бы даже это рай маленьких синих человечков. Что на ястребах кто-то летает верхом.
      Прежде не доводилось мне убивать чудовищ.
      — Откуда они пришли? — спросила Тиффани. — Как называется место, из которого твари пришли?
      — Эччч, может статься, что ведаешь ты про то место немало, — сказал Роб Всякограб. Когда курган стал ближе, Тиффани подумала, что чувствует легкий запах дыма.
      — Я ведаю? — сказала она.
      — Айе. Да не такое энто имя, что я стану речь на ветру. Энто имя шепчут шепотом в укрытии надежном. Под чистым небом я речь его не буду.
      Для отверстия кроличьей норы вход был великоват, а барсуки в округе не водились; но дыра у подножия кургана так пряталась в глубине за сплетением корней, что всякий счел бы ее звериным жильем, чем же еще.
      Тиффани была худышкой, но ей все-таки пришлось и передник снять, и протискиваться ползком изо всех сил, да еще и несколько Фигглов подталкивали ее сзади.
      По крайней мере, там внутри ее не встретил дурной запах. И после того, как проберешься через узкий лаз, открывается просторное помещение. Вообще-то тесный вход был всего лишь маскировкой. За ним оказалась очень даже немалая комната, в середине — свободное пространство, а по стенам от пола до потолка — галереи, сделанные под размер пиктси. Там и было полным-полно пиктси всех размеров, от мала до велика. Они стирали, спорили, шили-штопали, там и сям дрались и делали все это столь шумно, сколь могли. У некоторых волосы и бороды были тронуты сединой. Другие, заметно помоложе, всего в пару дюймов ростом, носились голышом и вопили друг на друга во всю силу тоненьких голосов. Тиффани уже года два помогала растить своего братика Вентворта, ей ли было не понять, что это такое здесь творится.
      Только вот женщин и девочек тут было не видно. Много Вольных Мальцов, но ни одной Вольной Мальцы.
      Нет… Одна была.
      Бранчливые, суетливые толпы пиктси расступались перед ней. Она подошла к щиколотке Тиффани. Красивее собой, чем Фигглы-мужчины, хотя на свете вообще легко найти что-нибудь красивее чем, к примеру, Вулли Валенок. Но ее волосы были не менее рыжи, а вид — решителен.
      Она сделала книксен и сказала:
      — Ты карга великучая, мистрис?
      Тиффани огляделась. В этой пещере она была единственным существом выше семи дюймов ростом.
      — Эмм, да, — ответила она. — Эмм… более-менее. Да.
      — Я Фион. Келда сказала тебе передать, что твоему мальца парнишке худа не будет пока что.
      — Она его нашла? — спросила Тиффани быстро. — Где он?
      — Нае, нае, но келда знает обычаи Кралевы. Не хочет, чтобы ты клопочилася.
      — Но его же украли!
      — Айе. Тут все не-про-сто. Мальца отдохни здесь. Келда скоро тебя примет. Она… несильна теперь.
      Фион повернулась, взметнув юбками, прошествовала по меловому полу так, словно сама была королевой, и ушла за большой круглый камень, прислоненный к дальней стене.
      Не глядя вниз, Тиффани аккуратно вынула жабу из кармана и поднесла к своим губам.
      — Я клопочусь? — прошептала она.
      — Нет, не то чтобы, — сказал жаба.
      — Ты мне точно сказал бы, если бы да? — спросила Тиффани настойчиво. — Это жутко, если все видят, что я клопочусь, а я сама не знаю.
      — Ты не понимаешь этого слова, да? — сказал жаба.
      — Нет, не совсем.
      — «Не клопочись» означает «не хлопочи, не волнуйся». Она просто не хочет, чтобы ты расстраивалась, вот и все.
      — Да, я примерно так и подумала, — солгала Тиффани. — Ты не сядешь ко мне на плечо? Думаю, мне может понадобиться помощь.
      Ряды Фигглов на галереях с интересом наблюдали за ней. Но сейчас, похоже, Тиффани оставалось лишь одно: торопливо ждать. Она осторожно уселась и стала барабанить пальцами по коленям.
      — Как оно тебе, мальца жилье наше? — сказал кто-то внизу. — Тута славно, а?
      Тиффани опустила глаза. Роб Всякограб Фиггл и несколько знакомых ей пиктси робко крутились поблизости, нервозно следя за ней.
      — Очень… уютно, — сказала Тиффани, потому что «Дивно закопчено» или «Такой гам — сердце радуется» прозвучало бы не так хорошо. И добавила: — Вы стряпаете всю еду на этом очажке?
      В центре свободного пространства на середине помещения был маленький очаг, над ним — дыра в потолке, куда уходил дым и незаметно рассеивался в кустах наверху, а взамен сюда попадало еще немного света.
      — Айе, мистрис, — ответил Роб Всякограб.
      — Мелкое, зайчиков и все такое, — добавил Вулли Валенок. — Крупное-то мы поджариваем в меловых ямф-мф-мф…
      — Простите, что? — сказала Тиффани.
      — А? — сказало Роб Всякограб невинно, его рука крепко зажимала рот сопротивляющемуся Вулли.
      — Что говорит Вулли насчет поджаривания крупного-то? — потребовала Тиффани ответа. — Вы поджариваете крупное в меловых ямах? То крупное, что мемекает? Потому что здесь в холмах другого крупного не водится!
      Она стала коленями на грязный пол и наклонилась так, что ее лицо теперь было в дюйме от лица Роба, который отчаянно улыбался изо всех сил и потел.
      — Так?
      — Эччч… эччч… ну энто, как бы…
      — Так?
      — Не твойное, мистрис! — вскрикнул Роб. — Никак не брали мы Болитову овцу без Бабушкина дозволения!
      — Бабушка Болит вам позволяла брать овец?
      — Айе, она делала, делала так, делала так! В уп…плату!
      — В уплату? За что?
      — Не резали Болитовых овец волки, — выпалил Роб, — не таскали Болитовых ягнят лисы! Верно? Глаз им не выклевывали враны, потому как Хэмиш в небе тама!
      Тиффани бросила искоса взгляд на жабу.
      — Вороны, — сказал жаба. — Они порой выклевывают ягнятам…
      — Да, да, знаю я, что они делают, — сказала Тиффани. Теперь она уже немного успокоилась. — А. Понимаю. Вы по уговору с Бабушкой не подпускали к овцам волков, лис и воронов, да?
      — Айе, мистрис! Не допускали, да и не только! — победно сказал Роб. — Волк — он еда славная.
      — Айе, с них кебаб объедение, хотя с овцы куда луммф-ммф, — успел проговорить Вулли Валенок, прежде чем ему снова зажали рот.
      — От карги мы только то берем, что ею дадено, — сказал Роб, крепко держа своего сопротивляющегося брата. — А как не стало ее, ну… чуток мы иногда овечку брали старую, коей время околеть, но ни единую со знаком Болитовым, в том тебе мое слово.
      — Слово бандита и пьяницы? — сказала Тиффани.
      Роб Всякограб просиял.
      — Айе! — сказал он. — Да есть у меня куча славной большой репутации тому в подтверждение! Вот, как все по правде, мистрис. Мы приглядываем за овцами холмов сих, в память Бабушкину, а взамен чего берем — оно ничего почти не стоит.
      — И, конечно, табачоммф-ммф… — И тут Вулли Валенку снова пришлось бороться за возможность вдохнуть.
      Тиффани набрала полную грудь воздуха, хотя это не очень мудрый поступок в жилище Нак Мак Фигглов. Нервная широкая улыбка Роба стала теперь похожа на улыбку Тыквенной Головы, когда к ней приближается очень большая ложка.
      — Вы забираете табак? — прошипела Тиффани. — Тот, что пастухи приносят… моей Бабушке?
      — Эччч, позабыл я сказать, — пискнул Роб Всякограб. — Но всяко дожидаемся мы несколько дней, на случай что сама она придет забрать его. С каргой, всегда такое дело: кто знает-ведает? И мы за овцами приглядываем по правде, мистрис. Она корить нас и сама не стала бы, мистрис! С келдой не одну трубку они раскурили, как ночи коротали около ейной хатки на колесиках. Уж ей ли по нраву пришлось бы, что табачок славный зазря промокает? Прошу тебя, мистрис!
      Тиффани чувствовала крайнюю злость, и что еще хуже — на саму себя.
      — Как найдем ягня заблудившего али кого такого, мы туда их тащим, где пастухи приходят смотреть, — горячо прибавил Роб Всякограб.
      Как же я себе все представляла? — думала Тиффани. — Что она возвращается за пачкой «Бравого Морехода»? Что по-прежнему ходит где-то по холмам, присматривая за овцами? Что она… по-прежнему здесь и заботится о заблудившихся ягнятах?
      Да! Я хотела, чтобы это было правдой. Не хотела думать, что ее… просто не стало. Кто-то такой, как Бабушка Болит, просто не может… больше уже не быть здесь. И я так сильно хотела ее вернуть, потому что она не знала, как со мной говорить, а я слишком робела, чтобы говорить с ней, и мы превратили молчание в то, что делили между собой.
      Я ничего не знала о ней. Просто несколько книг, и несколько историй, которые она пыталась мне рассказать, и вещи, которых я не понимала, и я помню большие красные мягкие руки, а еще этот запах. Я никогда не знала, кем она была на самом деле. То есть, ей же когда-то было тоже девять лет. Она была Сарой Нытик. Вышла замуж, и у нее рождались дети, двое из них — прямо в той хижине на колесах. Она делала, должно быть, много всяких вещей, о которых я совсем не знаю.
      И перед внутренним взором Тиффани — как это всегда бывало рано или поздно — появилась фигурка бело-голубой фарфоровой пастушки, кружась в красном тумане стыда…
      Незадолго до седьмого дня рождения Тиффани отец взял ее на ярмарку в городок Тявкин, потому что на ферме имелось несколько баранов для продажи. Это было путешествие за десять миль, самое дальнее, в каком она бывала. За пределы Мела. Все выглядело другим. Кругом гораздо больше огороженных полей, и множество коров, и крыши черепичные, а не соломенные. Она сочла это поездкой в заграничные края.
      Бабушка Болит никогда не бывала тут, сказал отец по пути. Всегда терпеть не могла покидать Мел, сказал он. Говорила, у нее от этого кружится в голове.
      Это был великий день. Тиффани наелась до тошноты сахарной ватой, и маленькая старая леди гадала ей на счастье и поведала, что много-много мужчин пожелают взять ее в жены, и еще Тиффани выиграла пастушку: фарфоровую, белую с голубым.
      Пастушка была главным, звездным призом в ларьке для игры «набрось кольцо», но отец сказал Тиффани, что все это надувательство — подставка у пастушки слишком широкая, и кольцо нипочем не уляжется вокруг нее, разве что шанс один из миллиона.
      Она бросила кольцо на авось, и выпал тот самый один из миллиона. Владелец ларька был вовсе не в восторге, что кольцо легло вокруг пастушки, а не какой-нибудь бранзулетки. Но все-таки вручил им пастушку, после того, как отец Тиффани сказал ему несколько теплых слов, и Тиффани обнимала ее всю дорогу домой, в повозке, когда на небе высыпали звезды.
      На другое утро Тиффани с гордостью преподнесла ее в подарок Бабушке Болит. Бабушка очень аккуратно взяла статуэтку морщинистыми руками, а потом некоторое время внимательно смотрела на нее.
      Тиффани была уверена — теперь — что сделала жестокий поступок.
      Возможно, Бабушка Болит никогда и не слыхала слова «пастушка». Того, кто занимался овцами на Мелу, звали пастух или овчар — мужчину ли, женщину — вот и все. И это прекрасное создание было похоже на Бабушку Болит меньше всего на свете.
      Фарфоровая пастушка была в длинном старомодном платье, с такими пышными штуками по бокам, словно у нее в панталоны засунуты седельные сумки. По платью голубые ленты, и на ее довольно броской соломенной шляпке — тоже, и на ее пастушьем посохе — тоже. А посох был весь такой в изгибах, Тиффани в жизни не видела такого гнутого-выгнутого.
      Голубые банты были даже на изящной ножке, которая чуток выглядывала из-под рюшевого подола.
      Не такая это была пастушка, что могла бы носить поношенные большие ботинки с напиханной в них овечьей шерстью, и топала по холмам, когда ветер воет и град словно гвозди. Не пробовала она в этом своем платье вытаскивать барана, который запутался рогами в зарослях колючих кустов. Не та это пастушка была, что держалась наравне с лучшим стригалем, семь часов, овца к овце, пока воздух не стал мутным от жира и летящей шерсти да синим от кляток, и лучший стригаль отстал и сдался, ибо не умел так овцу клясть, как Бабушка Болит. Ни одна уважающая себя пастушья собака не пошла бы ни «кругом», ни «к ноге» барышни, у которой в трусах переметные сумки. Это была прелестная вещица, но чистая насмешка над пастухом. Тот, кто ее сделал, живых овец и близко не видал, должно быть.
      Что думала о ней Бабушка Болит? Этого Тиффани не могла угадать. Вид у Бабушки был счастливый, потому что иметь счастливый вид — это дело любой бабушки, когда она получает подарки от внуков. Она поставила статуэтку на полку, а Тиффани усадила к себе на колено и назвала «мой маленький джиггит», чуток неловко — как всегда, когда старалась быть «бабушкой».
      Иногда, в тех редких случаях, когда Бабушка бывала в доме на ферме, Тиффани видела: она брала статуэтку, держала в руках и смотрела на нее. Но если замечала, что Тиффани наблюдает, сразу же ставила пастушку обратно и делала вид, что подошла к полке за «Болезнями овец».
      Возможно, думала Тиффани горько, старая леди могла принять это как оскорбление. Возможно, так, словно ей сказали: вот как стоило бы выглядеть пастушке. А не как старухе в заляпанном платье, громадных ботинках, и от дождя — на плечах кусок старого мешка. Пастушке следовало бы сиять, как небо звездное. Тиффани не имела в виду ничего такого, никогда и ни за что, но возможно — словно бы сказала Бабушке Болит, что та… не такая, как надо.
      А потом, через несколько месяцев, Бабушка умерла, и год за годом дела шли наперекосяк. Вентворт родился, потом сын Барона исчез, и была та скверная зима, когда Миссис Йорш замерзла в снегу.
      Тиффани продолжала мучаться мыслями о фарфоровой пастушке. Поговорить об этом она не могла. Всем или без того хватало дел, или не было дела. Все были на нервах. Сказали бы, что переживать из-за глупой статуэтки… глупо.
      Несколько раз она готова была расколотить пастушку вдребезги, но не стала, потому что знала: это заметят.
      Теперь-то Тиффани не сделала бы Бабушке такой неправильный подарок, уж конечно. Теперь она повзрослела.
      Она вспоминала, что старая леди порой улыбалась какой-то странной улыбкой, когда глядела на статуэтку. Если бы сказала хоть что-нибудь! Но Бабушка Болит любила молчание.
      И теперь вот оказалось, что Бабушка водила дружбу с кучей синих человечков, и они ходили по холмам и приглядывали за овцами. Потому, что Бабушка пришлась им по душе. Тиффани сморгнула.
      Пожалуй, все это вроде как имело смысл. В память о Бабушке Болит мужчины оставляли пачки табака. И в память о ней Нак Мак Фигглы приглядывали за овцами. Так что все вместе срабатывало, хоть и безо всякого волшебства. Но это отодвигало Бабушку прочь, за черту…
      — Вулли Валенок? — сказала Тиффани, стараясь не заплакать и пристально воззрившись на Фиггла, который боролся с хваткой Роба.
      — Ммф?
      — То, что Роб Всякограб сказал мне — это правда?
      — Ммф! — брови Вулли Валенка с бешеной силой задвигались вверх-вниз.
      — Мистер Фиггл, можно убрать руку с его рта, пожалуйста, — сказала Тиффани.
      Роб отпустил Вулли. На лице Роба была тревога, а на лице Вулли Валенка — настоящий ужас. Вулли стянул с головы свою шапку и держал перед собой, словно щит.
      — Это все правда, Вулли Валенок? — спросила Тиффани.
      — О вэйли вэйли…
      — Просто д… Просто «айе» или «нэй», пожалуйста.
      — Айе! Все так! — выпалил Вулли Валенок. — О вэйли вэйли…
      — Ясно, благодарю, — сказала Тиффани, шмыгая носом и стараясь сморгнуть слезы. — Все верно. Я понимаю.
      Фигглы смотрели на нее с опаской.
      — Ты злобиться не станешь на сие? — спросил Роб Всякограб.
      — Нет. Это все… хорошо работает.
      Она услышала, как от стен пещеры отдалось эхо — сотни маленьких человечков испустили глубокий вздох облегчения.
      — Она меня в мурашки не послала! — сказал Вулли Валенок всем окружающим Фигглам, сияя счастливой ухмылкой. — Хэй, парни, я с каргою речи вел, а она и бровь на меня не наcупила! Она мне улыбнулася! — Он повернул сияющее лицо к Тиффани. — А ведаешь, мистрис: коли пачку табачку кверх ногами повернуть, краюшек рыбаковой шляпки да ухо превратятся в леди, на которой вовсе нае… ммф, ммф…
      — Эччч, и что энто я опять? Едва тебя не придушил, чисто ненароком, — сказал Роб Всякограб, когда его рука снова зажала рот Вулли.
      Тиффани хотела заговорить и остановилась, потому что в ушах у нее как-то странно защекотало.
      На потолке несколько летучих мышей проснулись и поспешно вылетели через дымовое отверстие.
      Кучка Фигглов с чем-то возилась в дальнем конце пещеры. Они откатили в сторону то, что Тиффани сочла странным круглым камнем, и за ним открылся новый, довольно просторный проход.
      Теперь в ушах у Тиффани прямо сосало, как будто из них сейчас потечет сера. Фигглы стали выстраиваться в два ряда живым коридором, который вел к отверстию.
      Тиффани осторожно потыкала пальцем жабу.
      — Мне стоит знать, что такое «послать в мурашки»? — прошептала она.
      — Это значит «превратить в муравья», — ответил жаба.
      — О? Я не… совсем то подумала. А что это за звук сейчас, вот этот сверхписк?
      — Я жаба. Мы на ухо не сильны. Но вероятно, это из-за него, вон там…
      Из дыры за круглым камнем появился и неторопливо зашагал вперед одинокий Фиггл. Теперь, когда глаза Тиффани вполне освоились в полумраке, она видела струящийся из отверстия слабый золотистый свет.
      Волосы у этого Фиггла были не рыжие, а белые, для пиктси он был довольно рослым и при том худым, как высохшая веточка. Он держал в руках что-то вроде надутого кожаного бурдюка, ощетинившегося трубками.
      — Ну, смею сказать, это зрелище мало кто из людей видел и остался в живых, — проговорил жаба. — Он играет на мышиной волынке!
      — У меня от этого зудит в ушах! — сказала Тиффани, стараясь не обращать внимания на два маленьких уха, которые были видны на сделанном из шкурок бурдюке.
      — Очень высокий звук, понимаешь? — сказал жаба. — Пиктси слышат звуки по-иному, чем люди. Он, возможно, их поэт-баталист к тому же.
      — Ты имеешь в виду, сочиняет песни про знаменитые битвы?
      — Нет-нет. Он произносит стихи, которые пугают врага. Помнишь, насколько важны слова для Нак Мак Фигглов? Когда хорошо знающий свое дело гоннагл декламирует стихи, вражеские уши взрываются. А, кажется, тебя готовы принять…
      И действительно, Роб Всякограб вежливо похлопывал по носку ее ботинка.
      — Келда тебя ждет, мистрис, — проговорил он.
      Волынщик перестал играть и теперь почтительно стоял рядом с отверстием. Тиффани чувствовала, как сотни блестящих маленьких глаз наблюдают за ней.
      — Особое овечье Наружное, — шепнул жаба.
      — Пардон?
      — Возьми с собой, — сказал жаба настойчиво. — Это будет хороший подарок!
      Пиктси внимательно смотрели, как она снова ложится на живот и протискивается в отверстие за камнем, и крепко ухватившийся за Тиффани жаба — вместе с ней. Вблизи она разглядела, что прикрывал дыру не камень, как ей прежде показалось, а старинный круглый щит, зеленовато-синий, весь изъеденный временем. Отверстие вполне позволяло ей пробраться внутрь, но Тиффани пришлось оставить ноги снаружи, потому что целиком уместиться в комнате, куда заглянула, она никак бы не смогла. Во-первых, из-за кровати, хоть и маленькой, на которой лежала келда. Во-вторых, из-за того, что комната была почти вся занята сваленным вдоль стен и рассыпанным по полу золотом.

      Тиффани много раздумывала о словах в те долгие часы, когда сбивала масло. Она сделала открытие в словаре, что «ономатопея» — это слова, подражающие звукам, которые означают. Например, «куку». Но Тиффани думала, что должно еще обязательно быть название для слов, которые звучат как то, что на самом деле не звучит. Но если бы оно зазвучало, то именно так.
      Блик, например. Если бы луч света мягко оттолкнулся от дальнего окна, отразился от стекла, издав звук, это было бы «блик!» А на мишуре из фольги эти же звуки сливаются в хор: «блики-блики-блики». «Блистание» — звук широкой, зеркальной глади, которая может ровно сиять весь день. А «блеск» — что-то мягкое, густое, маслянистое.
      В тесной пещерке было все это сразу. Тут горела всего лишь одна свеча, и пахла она овечьим салом. Но золотые блюда и чаши переливались и передавали друг другу этот свет бликами, блистанием и блеском, и воздух был наполнен сиянием, которое пахло роскошью.
      Золотом была окружена кровать, где сидела келда, опираясь спиной на груду подушек. Келда выглядела намного полнее, чем пиктси-мужчины. Она вся была как будто сделана из пышных, немного примятых шаров теста, орехового цвета.
      Пока Тиффани протискивалась в пещерку, глаза келды были закрыты. Но мгновенно распахнулись, как только гостья перестала шевелиться. Это были самые пронизывающие глаза, какие Тиффани видела в жизни — даже острее, чем у Мисс Тик.
      — Та-ак… ты будешь мальца девчушка Сары Болит? — сказала келда.
      — Да. То есть айе, — ответила Тиффани. Лежать на животе было не очень удобно. — А вы келда?
      — Айе. То есть да, — сказала келда, и ее круглое лицо превратилось в сплошную массу складочек, потому что она улыбнулась. — Как имя твое было-то?
      — Тиффани, эм-м… Келда.
      Из какой-то другой части пещерки появилась Фион, и теперь сидела на табуретке возле кровати, пристально наблюдая за Тиффани, с неодобрительным выражением на лице.
      — Хорошее имя. На нашем языке значит Тир-фа-фойнн, Земля Под Волной. Речется оно как «Тиффан».
      — Я не думаю, что кто-то специально думал меня назв…
      — Эччч, что люди думают сделать, и что на самом деле сделано — это разница, — сказала келда. Ее маленькие глаза сияли. — Твой мальца братец… в сохранности, детка. Можно сказать, он сохраннее ныне, чем когда-нибудь в жизни бывал. Никакая опасность и недуг смертных не коснутся его. Кралева не дозволит упасть у него и волоску с головы. То-то и скверно в этом деле. Помоги-ка приподняться мне, девочка.
      Фион тут же вскочила и поддержала келду, пока та старалась устроиться повыше на своих подушках.
      — Об чем я… — продолжала келда. — А, мальца парнишка. Айе, можно сказать, ему не горько приходится в краю Кралевы. Но думается, матушка его в тоске?
      — И отец тоже, — сказала Тиффани.
      — И мальца сестричка? — спросила келда.
      Тиффани почувствовала, как слова «да, конечно» сами собой сунулись ей на язык. И она понимала, что пустить их дальше было бы очень глупым поступком. Темные глаза крошечной старушки просвечивали голову Тиффани насквозь.
      — Айе, ты карга прирожденная. Что верно, то верно, — сказала келда, и все смотрела и смотрела своим пронизывающим взглядом. — Есть у тебя внутри частичка, которая держит хватку. Частичка, что стоит на страже всей тебя. То Первое Зрение и Второй Помысел, мальца твой дар и большое твое проклятие. Ты видишь и слышишь то, чего другим не увидать и не услыхать, но ты всегда как тот, кто стоит на празднике в уголку, держит в руке мальца стакашек с выпивкой своей, да не может веселиться со всеми вместе. Частичка есть у тебя внутри, которая не тает и не растекается. Ты из рода Сары Болит — что верно, то верно. Ребята привели кого надобно.
      Тиффани не знала, что сказать на это, и потому промолчала. Келда наблюдала за ней, поблескивая глазами, пока Тиффани не почувствовала себя как-то неловко.
      — Зачем Королева забрала моего брата? — сказала она в конце концов. — И почему преследует меня?
      — Ты думаешь, преследует она тебя?
      — Ну, да! Я хочу сказать, что Дженни еще можно принять за случайность, а безглавец? И Мрачные Псы? И что забрала Вентворта?
      — Она склоняет свой разум к тебе, — сказала келда. — Когда делает она так, что-то из мира ее переходит в этот мир. Может статься, она тебя просто попробовать хочет.
      — Попробовать меня?
      — Посмотреть, на что ты годишься. Теперь карга ты, ведьма, что грани сторожит и проходы. То и бабка твоя была, хоть нипочем бы себя так не назвала. То и я доныне была, и ныне тебе передаю. Кралеве тебя миновать надо, если хочет она власти в этом краю. У тебя есть Первое Зрение и Второй Помысел, как у бабки твоей. Среди великуч это редкость.
      — Вы не о втором зрении говорите? — спросила Тиффани осторожно. — Как у тех, кто может видеть призраков и все такое?
      — Эччч, нет. Это ты рекла, как многие великучи рассуждают. Первое Зрение — коли зришь и видишь то, что есть на деле. А не то, про что тебе говорит глава твоя: «должно быть». Дженни ты зрела и безглавца, как есть они на деле. Второе зрение мутно и тускло, видит лишь то, что ждешь ты увидеть. Почти все великучи живут с ним. Послушай меня, потому что я вяну ныне, а ты не ведаешь многое. Ты думаешь, сей мир единственный? То мысль хорошая для овечек и для тех смертных, которые очей своих не открывают. Ибо по истине — миров больше, чем звезд на небе. Поняла? Они везде, малы и велики, близки как твоя кожа. Они везде. Иные ты можешь видеть, иные — нет, но двери есть, Тиффан. Дверкою может быть холм или древо, камень или поворот на дороге, или только лишь дума в главе твоей, но двери есть, они повсюду вкруг тебя. Надобно будет научиться тебе узнавать их, ибо ты ходишь среди них и не знаешь. И некоторые из них… ядовиты.
      Келда секунду молча смотрела на Тиффани, а потом продолжала:
      — Ты спросила, зачем Кралеве было забирать паренька твоего? Ей нравятся дети. У нее нету своих. Она с детишками носится, не надышится. Даст она мальца парнишке все, чего ему захочется. Только то, чего захочется ему.
      — Ему только и хочется, что сластей!
      — Да? И ты ему давала их? — сказала келда, словно глядя в разум Тиффани. — Но что надо ему, это любовь и забота, и учение, и чтоб говорили ему «нет» порою, и другие такие вот вещи. Надо ему, чтобы сильным его вырастили. От Кралевы не получит он этого. Получит он сласти. Навсегда.
      Тиффани очень хотелось, чтобы келда перестала смотреть на нее таким взглядом.
      — Но я вижу, что есть у него сестра, готовая на любые труды, лишь бы вернуть его, — сказала крохотная старушка, отводя от Тиффани свои пронизывающие глаза. — Везучий на диво мальца паренек, такая удача ему выпала. Ведаешь ты, как сильной быть, а?
      — Я думаю, да.
      — Славно. А ведаешь, как быть слабой? Можешь гнуться под ветром, клониться под бурей? — Келда улыбнулась опять. — Нэй, тебе нет нужды отвечать на это. Мальца птахи прыгают из гнезда, чтобы узнать: могут ли летать. Как бы то ни было, я чую в тебе то, что в Саре Болит. А не было в мире слова, дажеть моего, в силах отговорить ее, коль она себе что решила. Ты не взрослая покуда, и это неплохо. Там, куда пойдешь ты, детям легче, взрослым тяжче.
      — В мире Королевы? — спросила Тиффани, стараясь уследить за ходом разговора.
      — Айе. Я чую его ныне, на мире нашем лежит он, как туман, близок он, как другая сторона зеркала. Я слабею, Тиффан. Защитить сей край не могу. И вот предлагаю договор тебе, детка. Я направлю тебя туда, где Кралева. Взамен, ты примешь власть келды.
      Не меньше, чем Тиффани, эти слова поразили Фион. Она резко вскинула голову, открыла рот, но келда подняла морщинистую руку.
      — Когда ты станешь где-нибудь келдой, девочка, ты будешь послушания ждать, и чтобы исполняли слово твое. Потому не спорь со мной. Вот мое предложение, Тиффан. Лучшего ты не найдешь.
      — Но неможно ей… — начала Фион.
      — Неможно ли?
      — Она не пиктси, Мама!
      — Она крупновата собою, айе. Не серчай, Тиффан. То ненадолго будет. Мне лишь надобно, чтоб ты присмотрела за делами мальца времечко. Приглядела за краем сим, как делала бабка твоя, и за ребятами моими. Когда вернется домой твой мальца паренек, то полетит Хэмиш в горы, да будет всем ведомо, что в клане Мелового Холма надобна келда. Здесь хорошее место у нас, девушки стаей прибудут. Что скажешь ты?
      — Она не ведает наших обычаев! — воскликнула Фион. — Мама, вы утомлены слишком!
      — Айе, — сказала келда. — Но дочке неможно править кланом своей матери, тебе ведомо это. Ты примерная девочка, Фион, да пришло время твое выбрать охранников себе и в путь пуститься, искать клан для себя. Оставаться здесь тебе неможно. Примешь ли договор, Тиффан? — келда подняла большой палец величиной со спичечную головку, и ждала ответа.
      — Что я должна буду делать?
      — Думать, — сказала келда, держа палец поднятым. — Мои парни ребята славные, храбрее не сыскать. Но по ихнему разумению, глава им дана врага бодать. Парни, что возьмешь. Мы, пиктси, иные чем великучий народ, понимаешь. У тебя сестриц много? А вот Фион одна у меня. Келде судьба дарит одну-единую дочку за всю жизнь, а сынов сотни да сотни.
      — Они тут все ваши? — ахнула Тиффани.
      — О, айе, — ответила келда, улыбаясь. — Опричь нескольких, что братья мои, кои проделали вместе со мною путь сюда. О, не дивуйся так шибко. Детишки наши мальца-малята совсем, когда родятся, ровно горошины в стручке. И растут не по дням, а по часам. — Она вздохнула. — Но как пораскину иной раз умом, так и подумаю, что весь он дочкам нашим на долю выпадает. Мальчики у меня храбрецы, да размышлять не молодцы. Тебе придется им помочь помочь тебе.
      — Мама, она не может обязанности келды исполнять! — протестующе воскликнула Фион.
      — Не понимаю, почему бы нет, если мне их объяснят, — сказала Тиффани.
      — О, не понимаешь? — проговорила Фион жестко. — Тогда это будет интересно вельми.
      — Припоминаю я речи Сары Болит о тебе, — сказала келда. — Она рекла, что странная ты мальца, все приглядываешься, прислушиваешься. Что глава твоя полна слов, коих ты никогда вслух не изрекаешь. Что любопытно ей было, чего выйдет из тебя. Пришло тебе время узнать это, айе?
      Чувствуя на себе яростный взгляд Фион — а может и как раз потому, что чувствовала его — Тиффани лизнула свой большой палец и бережно прикоснулась им к пальчику келды.
      — Стало быть, решено, — проговорила келда. Разом откинулась назад, на подушки, и так же разом вся словно чуть опала, уменьшилась. На ее лице теперь стало больше морщинок. — Да не будет сказано никогда, что покинула я своих сынов, не оставивши келды, приглядеть за ними, — пробормотала она. — Теперь можно мне воротиться в Последний Мир. Тиффан есть келда ныне, Фион. В ее дому ты делать будешь то, что скажет она.
      Фион смотрела себе под ноги. Она была в гневе, Тиффани видела это.
      Келда обмякла. Поманила Тиффани ближе и ослабевшим голосом сказала:
      — Ну вот. Сделано. А теперь моя доля договора. Слушай. Найди… место, где время не сходится. Это вход. Блеснет он тебе. Вороти братца, чтобы не болело сердце твоей матушки, да, может статься, и твоя собственная голова…
      Ее голос оборвался, и Фион стремительно наклонилась к постели.
      Келда потянула носом воздух.
      Открыла один глаз.
      — Пока что нет, — пробормотала она, обращаясь к Фион. — Не чую ли я где-то у тебя мальца капельку Особого овечьего Наружного, Келда?
      На миг Тиффани растерялась, а потом сказала:
      — О, я. О. Да. Эмм… Вот, здесь…
      Келда снова стала приподниматься и села на постели, как прежде.
      — Лучшая штука, что люди вовеки делали, — сказала она. — Я бы хотела большую мальца капельку, Фион.
      — От него растут волосы на груди, — предупредила Тиффани.
      — Эччч, ради капельки Сариного Особого овечьего Наружного я рискну на завиток-другой, — сказала старая келда. Взяла из рук Фион кожаный стаканчик с наперсток величиной, и приглашающе подняла его.
      — Не думаю, что вам оно пойдет на пользу, Мама, — сказала Фион.
      — Я уж об этом сама рассужу на сей раз, — ответила та. — Капельку мне на посошок, Келда Тиффан.
      Тиффани чуть наклонила бутылку. Маленькая старушка сердито встряхнула стаканом.
      — Капельку я разумела побольше, — сказала она. — Щедрое сердце красит келду.
      И выпила: не то чтобы хватила залпом, но и не сказать, что лишь пригубила.
      — Айе, немало утекло с тех пор, как мне доводилось отведать зелье сие, — сказала она. — Мы с твоей бабушкой пивали глоточек-другой у огня холодной ночью…
      Тиффани увидела как наяву: Бабушка болит и эта толстая крошечная женщина, они сидят перед очагом в хижине на колесах, а овцы под звездами грызут траву…
      — Айе, ты верно видишь, — сказала келда. — Я чую твой взор на себе. Это Первое Зрение твое работает… — Она опустила стакан. — Фион, ступай и скажи, пускай придут Роб Всякограб и Вильям гоннагл.
      — Великуча заткнула вход, — ответила Фион мрачно.
      — Думается, тебе хватит места пролезти бочком, — сказала келда таким спокойным голосом, который предупреждает, что грозовой голос раздастся, если не станешь делать как велено.
      Бросив испепеляющий взгляд на Тиффани, Фион протиснулась мимо нее.
      — Ты знакома с кем-нибудь, кто пчел держит? — спросила келда и продолжала, когда Тиффани кивнула: — Тогда ты разумеешь, почему много дочек не бывает у нас. Не можно быть в улье двум королевам, да чтобы драка не началась. Фион должна выбрать себе тех, кто с нею отправится, и — в дорогу, искать клан, где надобна келда. Так мы поступаем. Она думает, что можно иначе — водится за девушками это порой. Будь осторожна с нею.
      Тиффани почувствовала, как мимо нее снова кто-то пробирается, и в комнатке появились Роб Всякограб с бардом. Из большой комнаты были слышны перешептывания и возня: там собирались не получившие официального приглашения слушатели.
      Когда все немного успокоилось и затихло, старая келда проговорила:
      — Негоже клану оставаться без келды своей, без пригляда ее, хотя бы на час. Посему Тиффан будет вам келдой, покуда новая не явится.
      Бормотание началось и рядом с Тиффани, и позади нее. Старая келда посмотрела на гоннагла Вильяма.
      — Верно ли я говорю, что так делалося прежде?
      — Айе. В песнях поется, что дважды. — И он прибавил, нахмурившись: — Или, можно сказать, что трижды. Если считать времена, когда Кралева…
      Его дальнейшие слова потонули в крике, который поднялся позади Тиффани:
      — Без царёв! Без королёв! Без господ! Без хозяев! Боле нас не надурят!
      Старая келда приподняла руку.
      — Тиффан — племенная Бабушки Болит. Все вы знаете ея.
      — Айе, и видали, как мальца карга зрела безглавцу в очи, коих нету, — сказал Роб Всякограб. — Немного найдется таких, кто энто смогёт!
      — И я келдой вашей была семьдесят лет, и моему слову не можно быть на ветер пущену, — сказала старая келда. — Итак, выбор свершен. И говорю я вам также, что пособите вы ей выкрасть братца ее у Кралевы. То участь ваша, которую на вас я возлагаю в память мою и Сары Болит.
      Она прилегла на подушки, проговорила тише:
      — А теперь гоннагл сыграет мне «Цветики славные», и надеюсь я всех вас повидать снова в Мире Последнем. А Тиффан я говорю: будь настороже. — Келда сделала долгий вдох. — Есть место, где все истории — правда, и все песни — правда…
      Старая келда погрузилась в молчание. Гоннагл Вильям наполнил воздухом свою мышиную волынку и дунул в трубочку. Тиффани почувствовала, как в ушах у нее булькает от музыки, слишком высокой для слуха.
      Через несколько секунд Фион склонилась над постелью, взглянула на свою мать и заплакала.
      Роб Всякограб повернулся и посмотрел вверх на Тиффани мокрыми от слез глазами.
      — Можно мне попросить, чтоб ты в большую палату прошла, Келда? — Негромко сказал он. — Тута нам надо сделать все дела, ты ведаешь…
      Тиффани кивнула и очень осторожно, чувствуя вокруг и позади себя сторонящихся с ее пути пиктси, попятилась из комнатки. В большом помещении она выбрала угол, где вроде бы никому не загораживала дорогу, и села, прислонившись к стене спиной.
      Она думала, что будет много «вэйли-вэйли-вэйли», но для этого смерть келды была слишком серьезным событием. Некоторые Фигглы плакали, другие отрешенно смотрели перед собой, и по всему загроможденному галерейками пространству одновременно с вестью распространялось горестное, всхлипывающее молчание.
      … холмы были молчаливы в тот день, когда умерла Бабушка Болит.
      Кто-нибудь из домашних каждый день к ней заглядывал, приносил свежий хлеб и молоко, и кухонные остатки на корм собакам. Особой нужды не было делать это столь часто, но Тиффани слышала разговор своих родителей и слова отца: «За Мамой теперь глаз надобен».
      Сегодня эта работа досталась Тиффани, хотя ей никогда не приходило в голову считать посещение хижины работой. Ей нравилось туда ходить, и дорога была приятной.
      Но молчание она заметила сразу же. Это было не молчание, сплетенное из множества легких звуков, а купол тишины над хижиной и вокруг нее.
      И Тиффани поняла, еще до того, как вошла в открытую дверь и увидела Бабушку, лежащую на узкой кровати.
      Она почувствовала внутри себя растекающийся холод. У него даже был звук — словно тонкая, острая музыкальная нота. И голос у него тоже был: собственный голос Тиффани. Он говорил: «Поздно, слезы не помогут, и для слов поздно, дела надо сделать…»
      И… тогда она дала еду собакам, которые терпеливо ждали завтрака. Ей было бы легче, если бы они вели себя как-нибудь жалостно: скулили, старались лизнуть Бабушкино лицо, но ничего такого собаки не делали. А Тиффани продолжала слышать голос в своем сознании: никаких слез, не плачь. Не плачь по Бабушке Болит.
      Теперь она следила мысленным взором за Тиффни-помладше, которая двигалась по хижине, словно маленькая марионетка…
      Она прибрала в комнате. Мало что там было, кроме очага и кровати. Мешок с одеждой, большой бочонок для воды да ящик для провизии — вот и все. О, вещи-то по всяким овечьим делам тут были кругом: горшки, бутыли, мешочки, ножи, ножницы. Но вы не догадались бы, что это настоящее жилье — если бы не сосчитали сотни желто-голубых оберток «Бравого Морехода», пришпиленных к стенке.
      Тиффани взяла одну обертку — там, дома, она до сих пор хранится у нее под матрасом — и вспомнила Историю.
      Говорить больше одной фразы — это за Бабушкой Болит очень редко водилось. Она тратила слова так, будто каждое стоило денег. Но как-то раз, когда Тиффани принесла в хижину обед, Бабушка рассказала ей историю. Что-то вроде истории. Бабушка развернула пачку табака, посмотрела на обертку, а потом — на Тиффани, таким своим особым, чуток озадаченным взглядом. И сказала:
      — Я, должно, глядела на тысячи этих штук, и никогда не видела его лот-ку. — Так она произносила «лодку».
      Конечно, Тиффани тут же кинулась посмотреть на обертку, но никакой лодки увидеть не смогла, так же как никогда не могла там разглядеть голую леди.
      — Потому что лот-ка там, где как раз ее не видать, — сказала Бабушка. — Лот-ка у него, чтобы гоняться за великой белой рыбой-кит по соленому морю. Он все время гонится за ней вокруг света. Рыба-кит зовется Мойпи. Она как большая скала меловая, слыхала я, что в книге говорится так.
      — А почему он за ней гонится? — спросила Тиффани.
      — Чтобы поймать. Но никогда не поймает, — сказала Бабушка, — потому как свет круглый, как большая тарелка, и море словно кайма по кругу. Мореход и рыба-кит гонятся друг за другом, и это ровно как за самим собою гнаться. Лучше никогда не отправляйся к морю, джиггит. Самое худое случается там. Так все говорят. Будь здесь, где эти холмы в кости у тебя.
      Вот и все. Один из тех очень редких случаев, когда Бабушка вела с Тиффани разговор, вроде бы никаким боком не касавшийся овец. Единственный раз, когда она дала понять, что вообще знает о существовании мира за пределами Мела. Тиффани видела сны о том, как Бравый Мореход гонится за рыбой-кит на своей лодке. А иногда рыба-кит начинала гнаться за самой Тиффани, но тут как раз вовремя появлялся Бравый Мореход на своем могучем корабле, и тогда он и рыба-кит возобновляли свою погоню друг за другом.
      Иногда она бежала к маяку и просыпалась в ту секунду, как распахнется его дверь. Тиффани не видела моря ни разу в жизни, но у одного соседа висела на стене старая картина. Там была изображена куча людей, они цеплялись за плот, а плот как будто в громадном озере, и всюду волны. Никакого маяка Тиффани вовсе не смогла там разглядеть.
      И вот она сидела возле узкой кровати, думала о Бабушке Болит, и о маленькой девочке по имени Сара Нытик, что так аккуратно раскрашивала цветы в книге, и о мире, который потерял свой центр.
      Она чувствовала, как ей не хватает молчания. То, что было теперь — это не такое молчание, как прежде. Бабушкино молчание было теплым и принимало тебя внутрь. У Бабушки Болит иногда бывала проблема с тем, чтобы вспомнить разницу между ребенком и ягненком, но в ее молчании ты был как желанный гость и притом как дома. А все, что тебе надо было принести с собой — это свою собственную тишину.
      Тиффани хотела, чтобы у нее была возможность извиниться за пастушку.
      После она пошла домой и сказала всем, что Бабушка умерла. Тиффани было семь лет, и всему миру пришел конец.
      Кто-то вежливо постукивал по ее ботинку. Она открыла глаза и увидела жабу. Во рту он держал небольшой камень. Жаба выплюнул его и сказал:
      — Виноват. Я мог бы воспользоваться конечностями, но у нас они жидковаты.
      — Что мне теперь нужно делать?
      — Ну, если повредишь себе голову вследствие удара о низкий потолок, тебе нужно будет подать иск о возмещении ущерба, — ответил жаба. — Э-э… я сейчас действительно это сказал?
      — Да, и я надеюсь, ты хотел бы взять свои слова назад. С какой стати ты сказал это?
      — Не знаю, не знаю, — простонал жаба. — Прошу прощения, напомни, о чем у нас шел разговор?
      — Я имела в виду, чего пиктси от меня сейчас хотят? Что мне надо делать?
      — О, я думаю, все обстоит несколько иначе, — сказал жаба. — Ты келда. Ты говоришь им, что надо делать.
      — Почему нельзя Фион быть келдой? Она же пиктси!
      — В этом вопросе ничем помочь не могу, — сказал жаба.
      — Тррребуются ли мои услуги? — проговорил кто-то возле уха Тиффани.
      Она повернула голову. На одной из галереек, что тянулись вдоль стен пещеры, стоял гоннагл Вильям.
      Вблизи было заметно, что Вильям отличается от остальных Фигглов. Его волосы выглядели опрятнее и были стянуты в пучок на затылке. Татуировок намного меньше. Речь тоже иная — четче и неторопливее, а «р» звучало раскатисто, как барабанная дробь.
      — Э-э, да, — ответила ему Тиффани. — Почему нельзя Фион быть келдой здесь?
      Вильям кивнул и проговорил вежливо:
      — Разумный вопрос. Ведаешь ли, келде неможно выходить за собственного брррата. Ей следует отбыть в дрррругой клан и выйти за воина там.
      — А почему воин из другого клана не может сам прийти сюда?
      — Потому, что здешние Фигглы не знают его. Не получит он здесь прррризнания. — Это слово у Вильяма раскатилось, будто горная лавина.
      — О. А насчет… Королевы? Тебя перебили, когда ты хотел о ней что-то сказать.
      Вильям посмотрел на Тиффани в замешательстве.
      — Не думаю, что поведать могу …
      — Я сейчас келда, — проговорила она сухо.
      — Айе. Что ж… Была пора, когда мы жили в мире Королевы и служили ей, пока не стала она столь холодна. Но нас она обманула, и мы стали прррротив. То было темное время. Она не жалует нас. Это все, что я скажу, — закончил Вильям.
      Тиффани смотрела на Фигглов, которые то скрывались в комнате келды, то появлялись оттуда. Что-то там происходило.
      — Ее похоронят в ином конце кургана, — сказал Вильям, не дожидаясь вопроса. — Рядом с другими келдами клана сего.
      — Я не думала, что все будут держаться так… тихо, — проговорила Тиффани.
      — Она им была матерррью, — ответил Вильям. — Сейчас им не до шума. Слишком полны их серрррдца. В должное время, чтобы помочь ей воротиться в край живых, мы тризну станем справлять. И не тихо то будет, верь моему слову. Спляшем Пять-Сотен-да-Дюжинную Пляску под песнь «Меж Адвокатов Дьявол», и станем пить и пировать, и скажу тебе — у моих племянников гудёж в голове будет величиной с барана. — По лицу старого Фиггла промелькнула короткая улыбка. — Но сейчас каждый поминает ее молчаливо. Мы горюем не по-вашенски, ты ведаешь. Горюем не об ушедших, а об оставшихся.
      — А тебе она тоже была мать? — спросила Тиффани негромко.
      — Нэй. Сестра. Она не рекла тебе — уходя в новый клан, берет келда нескольких братьев с собою? Быть одной средь незнакомцев — слишком тяжко сердцу. — Гоннагл вздохнул. — После супружества, конечно, клан полнится ее сынами. Тогда не так уж одиноко сердцу келды.
      — Но твоему, должно быть, одиноко, — сказала Тиффани.
      — Ты быстра на догадку, — проговорил Вильям. — Я последний из тех, кто пришел с ней. Как останется позади дело нынешнее, стану просить будущую келду, чтоб не поминала лихом — вернусь я в горы. Здесь край хорош и плодороден, и славен клан племянников моих. Но умереть я хочу среди вереска, где рррродился. Минуту, Келда… — Он отошел и затерялся среди теней кургана.
      Тиффани вдруг захотелось домой. Может, ей просто передалась грусть Вильяма, но теперь Тиффани чувствовала себя словно запертой в кургане.
      — Надо выбираться отсюда, — пробормотала она.
      — Правильное решение, — сказал жаба. — Тем более что тебе нужно искать место, где время не сходится.
      — Да как же я буду его искать? — проскулила Тиффни. — Время нельзя увидеть!
      Она высунула руки наружу через нору-вход, подтянулась и вылезла на свежий воздух…
      Дома на ферме были большие старинные часы, время на них подводили раз в неделю. То есть, когда отец ездил на рынок в Мережкины Ручьи, он смотрел на стрелки тамошних больших часов. А вернувшись домой, ставил стрелки на своих часах в то же положение. В общем, это все равно было просто для красоты. Все определяли время по солнцу, а солнце не спешит и не отстает.
      Сейчас Тиффани лежала среди старых терновых кустов, их листья неумолчно шуршали под ветром. Курган был как островок среди бесконечной травяной глади, поздние примулы и даже пара-другая потрепанных цветов наперстянки росли в укрытии под корнями терновника. Передник Тиффани валялся на земле неподалеку, где она оставила его прежде.
      — Она же могла просто сказать мне, где искать, — проговорила Тиффани.
      — Но ей самой неизвестно было, где может оказаться это место, — сказал жаба. — Она знала только признаки, на которые следует ориентироваться.
      Тиффани осторожно перекатилась на спину и стала смотреть в небо меж низких веток терновника. «Блеснет он тебе», говорила келда…
      — Думаю, мне надо поговорить с Хэмишем, — сказала Тиффани.
      — Правда твоя, мистрис, — раздался голос у нее над ухом.
      Тиффани повернула голову.
      — Ты давно тут стоишь? — спросила она.
      — Все времечко, мистрис, — ответил пиктси. Другие высунули головы из-под листьев, из-за веток. Оказалось, что на поверхности кургана не меньше двадцати Фигглов.
      — И вы все времечко наблюдаете за мной?
      — Айе, мистрис. Такая нам доверена работа: блюсти келду нашу. А я и так наверху обыкновенно, ибо гоннаглом быть учуся. — Молодой пиктси взмахнул мышиной волынкой. — А внизу мне играть не дозволяют, ибо говорят, что музыка моя — как будто паучок тщится пукнуть через уши свои.
      — А что вы будете делать, если мне надо… Когда я хочу сходить… Если я скажу, что мне сейчас не нужны охранники?
      — Если ты про мальца зов природы ведешь речи, мистрис, то кладжа у нас вон там, в меловой яме. Ты только песенку запой, как изволишь пойти туда: мы будем ведать, и подсматривать не станем, в том тебе наше слово, — сказал представитель ее свиты.
      Он стоял среди примул, сияя энтузиазмом и гордостью за возложенный на него долг, под возмущенным взором Тиффани. Этот пиктси выглядел заметно моложе прочих, у него было меньше шрамов и шишек. Даже нос не сломан.
      — Как тебя зовут, пиктси? — спросила она.
      — Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, мистрис. На свете не шибко много Фигглских имен, ведаешь ли, посему мы делимся меж собою.
      — Вот что, Не-столь-большой-как-Маленький… — начала Тиффани.
      — Не-столь-большой-как-Средний, мистрис, — уточнил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок.
      — Так вот, Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джок, я должна…
      — Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, мистрис, — уточнил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. — Ты одного «Джока» пропустила, — прибавил он, горя готовностью помочь.
      — А тебе не было бы удобнее зваться, скажем, Генри? — спросила Тиффани беспомощно.
      — Эччч, нэй, мистрис, — Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок скривился. — Нету истории никакой за именем Генри, ведаешь ли. А зато много было бравых воинов, что звались Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. Оно почти столь же славное, как самого Мальца Джока имя! И, ясное дело, буде придет пора самому Мальца Джоку вернуться в Последний Мир, я имя его приму. Но энто не значит, что нынешнее мое не по нутру мне, ведаешь ли. Много ходит сказаний про знатные дела Не-столь-большого-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джока.
      Он говорил столь искренне и серьезно, что у Тиффани не хватило духу ответить: «Сказания о нем наверняка получаются длинные», и она сказала:
      — В общем, э-э, пожалуйста, мне надо поговорить с Хэмишем-авиатором.
      — Нае проблем, — ответил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, — он как раз над нами сейчас.
      И пропал из виду. Через миг Тиффани услыхала — точнее, почувствовала в ушах — высокий булькающий звук.
      Она вытащила из кармана передника потрепанные «Болезни овец». В конце книги был чистый лист. Тиффани вырвала его, чувствуя себя от этого, как преступница, и взяла карандаш.
      Дорогие мама и папа, Как ваши дела, у меня все нормально. С Вентвортом тоже все хорошо, но мне надо сходить забрать его у К (зачеркнуто) оттуда, где он теперь. Надеюсь обернуться скоро. Тиффани. PS. Надеюсь, что сыры в порядке.
      Она еще обдумывала написанное, когда услыхала свист крыльев. Потом был стрекочущий звук вроде «тр-р-р-р», пара мгновений тишины, и усталый невнятный голос, который проговорил:
      — Эччч, кривенс.
      Тиффани высунулась из-под кустов и окинула взглядом травяную гладь. Перевернутая вверх ногами фигура Хэмиша находилась в нескольких футах, его руки с привязанными к ним дощечками торчали в разные стороны.
      Потребовалось некоторое время на извлечение Хэмиша из земли. Если он приземлялся, вращаясь вниз головой — как объяснили Тиффани — то его потом надо вывинчивать в противоположную сторону, чтобы не отпали уши.
      Когда он установился головой вверх, слегка покачиваясь, Тиффани спросила:
      — Ты не мог бы завернуть в это письмо камень и бросить возле моего дома, чтобы оно легко попалось на глаза кому-нибудь?
      — Айе, мистрис.
      — И еще… Э-э… Так падать вниз головой, ты не ушибаешься?
      — Нэй, мистрис. Но стесняюся шибко.
      — Тогда тебе может помочь одна штука, вроде игрушки, что мы иногда делали, — сказала Тиффани. — Нужен, как бы сказать, воздушный мешок. И камень…
      — Воз, душный мешок и камень? — переспросил Хэмиш озадаченно.
      — Ты видел, как рубашки надуваются от ветра, когда сушатся на веревке? Вот. Берешь тряпичный мешочек, снизу привязываешь к нему шнурки, а к шнуркам — камешек. И если подбросить все это вверх, то мешочек наполняется воздухом, и вместе с камнем плавно так опускается вниз.
      Хэмиш молча взирал на нее.
      — Ты меня понимаешь? — спросила Тиффани.
      — О, айе. Я ожидаю, не изволишь ли ты мне сказать еще чегось, — ответил Хэмиш вежливо.
      — Ты знаешь, где одолжить подходящий кусок материи?
      — Нэй, мистрис, но ведаю, где украсть его, — сказал Хэмиш.
      Тиффани решила не высказываться по этому поводу, и спросила:
      — Где была Королева, когда появился туман?
      Хэмиш указал рукой:
      — Тама, с полмили отсюда.
      В той стороне виднелись другие курганы. И еще — большие камни, которые остались на Мелу с «дней давних».
      Трилиты — так они назывались. Это значит просто «три камня». На меловом плоскогорье попадались из камней только кремни, а они очень большими никогда не бывают. Но трилиты были громадными продолговатыми валунами, которые кто-то притащил издалека — миль за десять, а то и больше — и поставил, как детские кубики. Кое-где они были установлены по кругу; иногда — один камень, сам по себе. Должно быть, потребовалось много народу и времени, чтобы сделать все это. Кое-кто говорил, что там когда-то приносили людей в жертву. Кое-кто говорил, трилиты принадлежали древней религии. Некоторые говорили — они стоят над старинными могилами.
      Некоторые говорили, они служат предупреждением: не ходи сюда.
      Тиффани ходила. Несколько раз на «слабо», вместе с сестрами — а вдруг там окажутся черепа или еще что-то такое. Но курганам вокруг камней было уже несколько тысяч лет. Что там найдешь, кроме кроличьих нор.
      — Еще чегось, мистрис? — вежливо спросил Хэмиш. — Нэй? Тогда побёг я…
      Он поднял руки над головой и помчался по траве. Тиффани подпрыгнула, когда ястреб мелькнул рядом с ней, подцепил Хэмиша и унесся в небо.
      — Как Фиггл шести дюймов ростом справляется с такой птицей? — спросила она. Ястреб зашел на следующий круг, набирая высоту.
      — Эччч, нужно только мальца доброты, мистрис, — ответил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок.
      — Серьезно?
      — Айе, и куча свирепства, — добавил тот. — Хэмиш так их приучает: бегает кругом в кроличьей шкуре, пока птичка не кинется на него.
      — Да это жуть! — сказала Тиффани.
      — Эччч, он с ними не шибко лютует. Сперва только боднет-уложит, а потом вдунет им в клюв особое масло, готовит он такое, — продолжал Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. — Как очнутся они после, так думают, что Хэмиш их мама. И делать будут, чего велит он.
      Птица уже превратилась в далекую точку.
      — Он почти не бывает на земле! — сказала Тиффани.
      — О, айе. Он по ночам в ястребином гнезде спит, мистрис. Дивно там тепло, говорит. И все дни свои проводит в небесах, нет ему радости, коли нет ветра под кильтом.
      — А ястребы не против?
      — Эччч, вовсе нет, мистрис. Всякий зверь и птица разумеет, что друг Нак Мак Фиггл счастье приносит.
      — Правда?
      — Ну, по правде вернее так: всякий зверь и птица разумеет, что недруг Нак Мак Фиггл — несчастье великое.
      Тиффани посмотрела на солнце. До заката оставалось всего несколько часов.
      — Мне надо найти путь, — сказала она. — Слушай, Не-столь-большой-как-Маленький…
      — Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, мистрис, — терпеливо проговорил пиктси.
      — Да, да, благодарю. Где Роб Всякограб? Где все, вообще?
      У молодого Фиггла сделался смущенный вид.
      — Внизу там спор идет немножко, мистрис, — ответил он.
      — Так. Мы должны найти моего брата, окей? Я келда здесь, так?
      — Тута боле все мальца не-про-сто, мистрис. Спорят они за твое…
      — За мое что?
      Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок стоял с таким видом, что ему очень хотелось бы здесь и сейчас не стоять.
      — Эм… спорют… они…
      Тиффани сдалась: он ужасно краснел, а поскольку был вообще-то синий, то его кожа приобрела неприятный фиолетовый цвет.
      — Я полезла обратно. Ты не мог бы подтолкнуть мои ботинки, пожалуйста?
      Она скользнула по сухой осыпающейся земле и упала на пол пещеры, Фигглы порскнули в разные стороны.
      Тиффани снова пришлось ждать, пока глаза привыкнут к полутьме. Потом она разглядела галереи, по-прежнему запруженные толпами пиктси. Некоторые в этот момент были заняты умыванием, и у многих волосы почему-то приглажены и намаслены. Все смотрели на нее, как застигнутые за неким страшным делом.
      — Нам отправляться надо, если мы идем за Королевой, — сказала Тиффани, глядя вниз, на Роба Всякограба.
      Он умывался в плошке из каштановой скорлупы. Вода текла с его бороды, а борода была заплетена в косичку. Волосы он тоже заплел в три длинных косы. Если бы он резко повернулся, то мог кого-нибудь скосить насмерть.
      — Эччч, энто… — сказал он. — Мальца дело есть, каковое уладить надобно, Келда. — Он теребил в руках тряпичную салфеточку, которой во время умывания тер себе лицо. Если уж Роб Всякограб теребит салфеточку, это тревожно.
      — Слушаю? — сказала Тиффани.
      — Э-э… Не хочешь ли чашечку чаю? — спросил Роб, и один из пиктси нетвердым шагом подошел к Тиффани, неся большую золотую чашку. Должно быть, ее сделали в древности для какого-нибудь короля.
      Она взяла чашку. В конце концов, пить и вправду хотелось. Толпа Фигглов испустила дружный вздох, когда Тиффани пригубила чай. Он оказался очень хорошим.
      — Мы энтого мешочек похитили у торговца, возле дороги спавшего, — сказал Роб Всякограб. — Славный сорт, а? — И мокрыми руками пригладил себе волосы.
      Чашка замерла на полпути ко рту Тиффани. Наверно, пиктси не замечали, насколько громко шепчутся: ее слуха вполне хватало, чтобы разбирать слова.
      — Эччч, не в обиду будь сказано, крупновата она собою.
      — Айе, но келде хорошо большою быть, чтобы много мальца деток иметь.
      — Айе, большие женщины — лепота, верно молвишь. Но ежели попробует парень эдакую обнять, ему надобно мелом ставить черточку, где вчера остановился.
      — И молоденька она чуток.
      — Мож ей тогда деток иметь не надо еще. Или не сильно помногу зараз. Не боле десятка, мож.
      — Кривенс, ребята, о чем вы речь ведете? Роба Всякограба выберет она, так и так. Отсюдава зримо, как мальца коленки у парня бедного друг об друга стучат.
      Тиффани была девочкой с фермы. Идеи насчет того, доставляет ли детей аист или находят их под кустиками, очень быстро расставляются по местам, когда вы живете на ферме, особенно если в полночь у коровы отел и она телится тяжело. И когда овцы ягнились, Тиффани помогала: в некоторых трудных случаях нужны как раз маленькие руки. Она знала, для чего баранам привязывают на грудь мешочки с красным мелом, и почему овцы с красными меловыми пятнами на спине весной будут мамами. Диву даться можно, сколько всего может знать наблюдательный ребенок. В том числе о том, чего этому ребенку знать еще совсем не время, как думают взрослые.
      Тиффани заметила Фион, стоящую в дальнем конце пещеры. Фион улыбалась, и эта улыбка внушала тревогу.
      — Что происходит, Роб Всякограб? — спросила Тиффани, осторожно укладывая одно слово за другим.
      — Эччч, энто… закон-обычай клана… — проговорил Роб неловко. — Ты есть келда наша новая, и… закон велит нам тебя спросить… энто… не в том дело, чего мы там сами желаем, надобно нам спросить у тебя… бур-бур-бур-бур… — Он быстро попятился.
      — Я не совсем поняла, — сказала Тиффани.
      — На славу мы отмылися, ты ведаешь, — сказал Роб. — Из парней кое-кто даже в росе скупнулся, хотя ныне только Май, а Здоров Ян вымыл подмышки свои первый раз, как помнит история, и Вулли Валенок букет нарвал тебе цветиков славных.
      Раздуваясь от нервозной гордости, Вулли Валенок выступил вперед и ткнул в воздух упомянутым букетом. Возможно, цветики были действительно славные, но Вулли не очень хорошо представлял себе, что такое «рвать букет». Размочаленные лепестки, листья и стебли торчали из его кулака во все стороны.
      — Очень приятно, — сказала Тиффани, отпив еще глоток чая.
      — Славно-славненько, — проговорил Роб Всякограб, вытирая пот со лба. — Так вот что, мож, не скажешь ли ты нам… бур-бур-бур-бур…
      — Они хотят знать, за кого из них ты выходишь замуж, — громко произнесла Фион. — Таков закон. Ты выбираешь среди них мужа или отрекаешься быть келдой. Ты должна выбрать мужчину себе и день свадьбы назвать.
      — Айе, — сказал Роб Всякограб, избегая глядеть в глаза Тиффани.
      Чашка ни на волосок не дрогнула у Тиффани в руке, но лишь потому, что внезапно все мускулы у нее закостенели. Она думала: «Ааааааа! Не верю, это не со мной творится! Да как же я… Да как же он… Да как они… Да ведь они же даже… Смеху подобно! Бежать отсюда, сейчас же!»
      Но Тиффани ощущала, что сотни взволнованных лиц повернуты к ней в тенях кургана. То, как ты разберешься с этим делом, будет иметь большое значение, сказал ее Второй Помысел. Сейчас они все наблюдают за тобой. И Фион хочет посмотреть, как ты теперь поступишь. Тебе совсем не следовало бы такую неприязнь испытывать к особе, которая меньше тебя на четыре фута. Но ты испытываешь.
      — Это так неожиданно, — сказала Тиффани, заставив себя улыбнуться. — И для меня такая честь, конечно.
      — Айе, айе, — сказал Роб, глядя в землю.
      — И вас так много, что сделать выбор будет очень трудно, — продолжала Тиффани, улыбаясь. А ее Второй Помысел сказал: Робу от всего этого тоже несладко!
      — Айе, будет очень, — отозвался Роб.
      — Я хотела бы немножко подышать свежим воздухом, пока буду обдумывать ваши слова, — сказала она и не позволила улыбке сползти со своего лица до тех пор, пока не выбралась из кургана.
      Там она присела на корточки, заглядывая под листья примул, и завопила:
      — Жаба!
      Жаба выполз, пережевывая что-то, и ответил:
      — Хм?
      — Они хотят на мне жениться!
      — Мм пфмм ффм мм?
      — Что ты ешь?
      Жаба глотнул.
      — Очень плохо питавшегося слизняка, — ответил он.
      — Я сказала, они хотят жениться на мне!
      — Так что же?
      — Что же? Да только… только подумать!..
      — Ах да, проблема роста, — сказал жаба. — Сейчас она может казаться не столь уж заметной, но когда ты достигнешь пяти футов семи дюймов, то в нем будет по-прежнему дюймов шесть…
      — Не смей надо мной смеяться! Я келда!
      — Собственно, в этом все дело, не так ли, — проговорил жаба. — Для них важно, что таков закон и обычай. Келда выходит за воина, которого выберет, начинает свою семейную жизнь и производит на свет множество новых и новых Фигглов. Было бы страшным оскорблением отвергнуть…
      — Я не собираюсь выходить замуж за Фиггла! Я не могу производить сотни детей! Скажи, что мне делать!
      — Я? Указывать келде, что ей делать? Я не смею, — ответил жаба. — И я не люблю, когда на меня орут. Даже у жаб имеется гордость, видишь ли. — С этими словами он уполз в примулы.
      Тиффани набрала воздуха, чтобы крикнуть. И молча закрыла рот.
      Старая келда знала обо всем этом, подумала Тиффани. Значит… она считала, что я сумею найти решение. Таков закон и обычай, но Фигглы сами не ведают сейчас, как его соблюсти. Никто из них не хочет в жены великучую девицу, только не станет в том признаваться. Всего лишь закон и обычай.
      Должен быть обходной путь. Наверняка должен. Однако я обязана выбрать мужа и день свадьбы: они сказали мне об этом прямо.
      Несколько секунд она смотрела недвижным взглядом в заросли терновника. Потом подумала: «Хмм…»
      И скользнула обратно в нору.
      Пиктси напряженно ждали, все бороды и сломанные носы были повернуты к Тиффани.
      — Я принимаю твое предложение, Роб Всякограб, — сказала она.
      Лицо роба застыло в маске ужаса. Тиффани услыхала, как он пробормотал тоненьким голосом: «Ой кривенс…»
      — Но день свадьбы, разумеется, всегда назначает невеста. Верно? — весело спросила она. — Это любому известно.
      — Айе, — дрожащим голосом ответил Роб. — Обычай таковой.
      — Значит, я так и сделаю. — Тиффани глубоко вдохнула. — На краю мира стоит скала гранитная, в милю высотою, — произнесла она. — И каждый год прилетает издалече маленькая птичка. Прилетает она для того, чтобы вытереть свой клювик о ту скалу гранитную. В тот самый день, когда маленькая птичка сотрет эту гранитную скалу до песчинки, я выйду замуж за тебя, Роб Всякограб Фиггл!
      Ужас Роба начал перерастать в явную панику, но тут Роб заколебался, и на его лице потихоньку-полегоньку стала проступать ухмылка.
      — Айе, ладная мысль, — медленно проговорил он. — Куды спешить?
      — Именно, — сказала Тиффани.
      — И хватит нам тогда времени поразмыслить, кого в гости мы позовем.
      — Правильно.
      — Да еще энто дело — платье бело, корзины цветочные, всякое прочее, — продолжал Роб, веселея с каждым словом. — На такие штуки целая вечность надобна, ты ведаешь.
      — О да, — ответила Тиффани.
      — «Нет» она сказала! — взорвалась Фион. — Миллионы лет пройдут, пока малая птаха …
      — «Айе» она сказала! — закричал Роб. — Парни, все вы слыхали ея! И назначила она день! По закону и обычаю!
      — А скала гранитная, то нае проблем, — проговорил Вулли Валенок, по-прежнему с букетом в руке. — Ты нам толечко скажи, где она, мы ту скалу так разделаем — никакая мальца птаха не угонится…
      — То птахино дело! — возопил Роб отчаянно. — И спору нет, окей? Кто будет спорить, что не птахино, тот спробует моего башмака! Кой-кому тута свое дело еще разделывать, мальца парнишку выкрадывать у Кралевы! — Он вытащил меч и принялся махать им над головой. — Кто со мною?
      Это сработало. Нак Мак Фигглам по душе четко поставленные задачи. Сотни мечей, боевых топоров и один цветочный букетик взметнулись вверх, и боевой клич Нак Мак Фигглов загремел, перекатываясь эхом. Для перехода от нормы к бешеному боевому азарту Фигглам нужно так мало времени, что его не засечешь даже на малюсеньких часиках.
      Однако, у пиктси такая независимая индивидуальность, что боевой клич у каждого свой собственный. Тиффани смогла разобрать сквозь шум лишь несколько:
      — Можно жизнь у нас отнять, но штаны нельзя!
      — И бубух шесть пенсов!
      — В полях, под снегом и дождем, я за твоим за кошельком!
      — Всех убью, останусь фтыще!
      — Эччч, засунь себе в тракканы!
      Но постепенно все крики объединились в едином реве, сотрясающем стены:
      — Без царёв! Без королёв! Без господ! Без хозяев! Боле нас не надурят!
      Эхо угасло, с потолка сорвалось облако трухи, на миг повисла тишина.
      — Уперед! — вскричал Роб Всякограб.
      Все как один Фиггл, пиктси понеслись роем с галерей, через пещеру и на выход. Пару минут спустя в большой палате остались из Вольных Мальцов только гоннагл и Фион.
      — Куда они? — спросила Тиффани.
      — Эччч, куда глаза глядят, — ответила Фион, пожав плечами. — А я намерена следить за очагом. Хоть кто-то должен здесь вести себя как келда. — И сверкнула глазами на Тиффани.
      — Всем сердцем надеюсь, что ты скоро найдешь себе собственный клан, — сказала Тиффани приветливо. Фион одарила ее взглядом исподлобья.
      — Они побегают маленько по окррруге и оглоушат кролика-другого, да сами с ног собьются пару раз, — проговорил Вильям. — Потом затормозят чуток, припомнив, что им неведомо еще, куда бежать.
      — Они всегда так? — спросила Тиффани.
      — Эччч, ну, Роб не шибко тут желал долгих речей о свадьбе, — сказал Вильям, усмехаясь.
      — Да, в этом деле мы с ним вполне сошлись, — ответила Тиффани.
      Она выбралась из норы и увидела жабу, который ждал у входа.
      — Я слушал, — сказал он. — Хорошо исполнено. Весьма мудро, весьма дипломатично.
      Тиффани огляделась. До заката еще несколько часов, но тени уже удлиняются.
      — Надо идти, — сказала она, повязывая передник. — И ты отправляешься со мной, жаба.
      — Ну, я не специалист по… — Начал жаба, пятясь. Но жабы нелегко идут на попятный, особенно, если быстро схватить их и сунуть в карман передника.
      Тиффани бежала по траве в сторону курганов, где виднелись трилиты, и думала: «В том краю мой брат никогда не сможет вырасти. Так сказала старая леди. Что это значит? Что это за место, где невозможно повзрослеть?»
      Курганы становились ближе. Она заметила, что рядом с ней бегут Вильям и Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, но других Нак Мак Фигглов нигде было не видно.
      А потом она оказалась уже среди курганов. Сестры рассказывали, что здесь лежат в земле мертвые короли, но это никогда не пугало ее. Ничто не пугало ее в землях плоскогорья.
      Но сейчас ей вдруг стало холодно. Прежде такого здесь не случалось.
      Найди место, где время не сходится. Хм, курганы вокруг принадлежали прошлому. И древние камни тоже. Можно ли сказать, что с настоящим они не сходятся? Что здесь и сейчас им не место? Тысячи лет они были тут, и тут состарились. Они вросли в облик этих холмов.
      Под низким солнцем ложились длинные тени. В эту пору дня Мел открывает свои секреты: есть места, где тени обрисовывают контуры давно заросших дорог и полей. Тени позволяют увидеть вещи, которых не разглядишь в слепящее полносолнечье.
      Тиффани придумала слово «полносолнечье», потому что есть полнолуние.
      Она не могла найти хотя бы следы конских копыт. Она бродила вокруг трилитов, похожих на каменные дверные проемы, но даже когда проходила через эти проемы туда и обратно — все без толку.
      Такого в ее планах было не предусмотрено. Волшебная дверь здесь, или была здесь. Тиффани в этом не сомневалась.
      У нее забулькало в ушах. Стало быть, кто-то рядом играет на мышиной волынке. Тиффани осмотрелась. Вильям гоннагл стоял на поваленном камне, надувая щеки и свой бурдюк из мышиных шкурок.
      Тиффани махнула ему рукой и спросила:
      — Ты тут что-нибудь видишь?
      Вильям вынул изо рта трубочку-дудку, бульканье прекратилось.
      — О, айе, — сказал он.
      — Путь в край Королевы?
      — О, айе.
      — Так что же ты не покажешь, где он!
      — Нет нужды показывать келде. Келда умеет ясно видеть сама.
      — Но ты мог бы показать!
      — Айе, а ты могла сказать «пожалуйста», — ответил он. — Мне девяносто шесть годов. Я не кукленок в кукольном домике твоем. Бабушка твоя славною женщиной была, но не на побегушках я у мальца девицы писклявицы.
      Тиффани пару секунд молча смотрела на него, потом достала из кармана фартука жабу.
      — Писклявицы? — сказала она.
      — Это значит «что-то крохотное», — ответил жаба. — Верь мне.
      — Он меня называет крохотной!..
      — Внутррренне я больше! — проговорил Вильям. — Скажу, что батюшка твой не был бы доволен, коль бы мальца девица-великанша притопала и стала повеления давать ему!
      — Старая келда повеления давала! — сказала Тиффани.
      — Айе! Ибо заслужила она прррризнание! — Голос гоннагла прокатился эхом среди камней.
      — Ну пожалуйста! Я не знаю, что делать! — взмолилась Тиффани.
      Вильям пристально посмотрел на нее.
      — Эччч, ну покуда ты все делала неплохо, — проговорил он более приятным тоном. — Избавила ты Роба Всякограба от женитьбы на тебе, закона и обычая не руша. Лихая ты девчонка, в том не спорю. Тебе надобно времени чуток, и тогда сыщешь путь. Не надобно только тебе топать ногою своей, и ждать, что весь мир запрыгает вокруг тебя. Ты просто кричишь «хаччу сладка», ведаешь ли. Пользуйся очами. Пользуйся главою.
      Он снова сунул в рот наконечник трубки, раздул щеки, наполняя воздухом бурдюк волынки. У Тиффани забулькало в ушах.
      — А ты, жаба? — спросила она, заглядывая в карман.
      — Боюсь, тебе придется рассчитывать лишь на себя, — ответил он. — Кем бы я прежде ни был, у меня мало познаний в поиске невидимых дверей. И еще, я протестую против того, чтобы на меня оказывали давление.
      — Но… Я правда не знаю, что дальше делать! Может, надо сказать волшебное слово?
      — Не уверен, есть ли волшебное слово, которое ты могла бы сказать, — ответил жаба и отвернулся от нее — точнее, перевернулся.
      Она чувствовала, что Нак Мак Фигглы появляются вокруг. У них была гнусная привычка вести себя очень тихо, когда они хотели.
      О нет, сказала Тиффани мысленно. Фигглы думают, что я знаю, как быть! Это нечестно! Меня не учили, как делаются такие вещи. Я не была в школе для ведьм. Я не смогла найти даже ее! Вход где-то тут, и где-то тут ключи, но я просто не знаю, какие они!
      Сейчас пиктси смотрят на меня, хотят узнать, на что я гожусь. А я гожусь на то, чтобы делать хороший сыр, и все. Но Ведьмы Решают Проблемы…
      Она положила жабу в карман передника и почувствовала вес «Болезней овец».
      Когда Тиффани вытащила книгу, послышался вздох собравшихся вокруг пиктси.
      Они думают, что слова — это волшебство…
      Тиффани открыла книгу наугад, нахмурилась и громко произнесла:
      — Запорёнка.
      Пиктиси вокруг стали кивать и подталкивать друг друга локтями.
      — Запорёнка. Причиндальная трясца у ягненка, — читала Тиффани, — что может вести к воспалению нижних отделов. При отсутствии лечения возможны осложнения: Краснуха Ладонистая. Рекомендуемое средство: доза скипидара ежедневно, покуда не останется трясцы, иль скипидара, иль овцы.
      Она рискнула на миг поднять глаза. Фигглы наблюдали за ней с каждого кургана и камня. Все были явно под впечатлением.
      Однако слова из «Болезней овец» не растопили лед в смысле открытия магических дверей…
      — Пошкребит, — зачитала Тиффани. По рядам пронесся трепет ожидания. — Пошкребит. Кожный хлопьевидный струп, особо в области ляляшек. Скипидар известен как лекар…
      И тут, уголком глаза, она заметила медвежонка.
      Он был малюсенький, такого красного цвета, какого естественными средствами не получишь. Тиффани поняла, что это. Вентворт обожал леденцовых медвежат. На вкус они были как сахарная глина, и сделаны из чистейшей 100 % Искусственной Добавки.
      — Эччч, — сказала она. — Я знаю точно, что моего брата заманивали этой дорогой.
      Среди Фигглов произошло шевеление.
      Она зашагала вперед, читая вслух про Вертячку и про Ноздревую Горячку, но при этом внимательно посматривая на землю.
      Вот и еще один медвежонок, теперь зеленого цвета, среди травы еле разглядишь.
      «О-Кей», — подумала Тиффани.
      Неподалеку была одна из П-образных «арок» — два камня стоят вертикально, третий лежит на них, как перекладина. Тиффани уже проходила под этой аркой, и ничего не случилось.
      Но ничего и не должно было случиться, подумала она. Кто же оставляет врата в свой мир так, чтобы через них мог войти любой. Иначе народ все время забредал бы туда и оттуда, просто по случайности. Чтобы пройти, тебе надо знать: врата — вот они.
      Возможно, это единственный способ заставить их сработать.
      Прекрасно. Тогда я верю, что это вход.
      Она прошла под аркой и увидела удивительный мир. Зелень травы, голубизна неба, которое начало розоветь вокруг закатного солнца. Несколько белых облачков, припозднившихся по пути на ночлег. И все вокруг пропитано медово-теплым светом. Просто поразительно, что такое загляденье может существовать. И зрелище ничуть не становилось менее фантастическим из-за того, что Тиффани его видела каждый день. Вдобавок, даже не обязательно смотреть сквозь каменную арку, чтобы увидеть его. Просто посмотри вокруг, стоя где угодно.
      Только вот…
      …что-то было не так. Тиффани несколько раз прошла под аркой взад вперед, но по-прежнему не была вполне уверена. Она вытянула руку и попыталась измерить расстояние между садящимся солнцем и линией горизонта.
      И в этот момент заметила птицу. Это была ласточка, она гонялась за мошкарой и в стремительном вираже пронеслась мимо арки — за камнями, с противоположной стороны от Тиффани.
      Эффект получился диковатый, даже как-то сбивающий с толку. Тиффани ощущала, как ее глаза поворачиваются, следя за полетом ласточки. Та на миг скрылась из виду за одним из боковых каменных столбов… но миг почему-то слишком затянулся: ласточка должна была появиться, и не появилась.
      А потом Тиффани увидела ее, летящую в просвете каменной арки. И на мгновение ласточка оказалась с обеих сторон от второго столба одновременно.
      Когда смотришь на это, кажется, что твои глазные яблоки кто-то потянул и перекрутил — такое у Тиффани появилось чувство.
      Найди место, где время не сходится…
      — Мир, который видно через этот проем, отстает от нашего времени примерно на секунду, — сказала Тиффани, стараясь придать своему голосу полнейшую уверенность. — Я дум… Я знаю, что это вход.
      Нак Мак Фигглы закричали «Вуууп! Вуууп!» и зааплодировали, сбегаясь к ней со всех сторон.
      — Это было лихо, читодейство твое! — сказал Роб Всякограб. — Не разумел я ни единого словечка!
      — Айе, могуча та речь, в коей ни уха ни рыла не ведомо! — сказал другой пиксти.
      — Есть келдинская жилка в тебе, точно, — сказал Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок.
      — Айе! — сказал Вулли Валенок. — То было зашибись, когда не подала ты виду, приметивши конфетки! Мы думали, зелененькую ты не углядишь!
      Остальные пиктси перестали поздравительно кричать и свирепо уставились на него.
      — А что я сказал, что? — спросил он.
      Тиффани понурилась.
      — Вы все знали, что это вход? — проговорила она.
      — О, айе, — ответил Роб. — Нам ведомы такие штуки. Мы, ведаешь ли, жили-были в краю Кралевы, да восстали против злой власти ея…
      — Восстали мы, и она выперла нас вон за пьянство, мордобитие и воровство беспрестанное, — сказал Вулли Валенок.
      — Не так было вовсе! — рявкнул Роб Всякограб.
      — И вы ждали, чтобы посмотреть, смогу ли я найти дверь? — сказала Тиффани.
      — Айе. Ты славно справилась, дивчинка.
      Тиффани отрицательно помотала головой.
      — Нет. Я не сотворила никакого настоящего волшебства. Я не знаю, как оно творится. Просто смотрела кругом и догадалась, где ответ. Я смухлевала, в общем-то.
      Пиктси переглянулись.
      — Эччч, ну, — сказал Роб, — что есть волшебство? Палочкой махание и пару мальца волшебных слов изрекание. Тама хитрости не надобно. А кругом смотреть — вправду смотреть, и ответ найти догадаться — энто уметь надобно!
      — Айе, это так, — проговорил к изумлению Тиффани Вильям гоннагл. — Ты пользовалась очами своими, пользовалась главою своей. Так настоящая карга и поступает. А волшебство тут больше для рекламы.
      — О… — сказала Тиффани, оживляясь. — Вы серьезно? Ну, тогда… вот наша дверь!
      — Верно, — сказал Роб Всякограб. — Теперь веди нас энтим ходом.
      Тиффани заколебалась, а потом подумала: я чувствую, как идут мои мысли. Я могу наблюдать, как идут мои мысли. Как же они сейчас идут? А так, что «я уже проходила под этой аркой, и ничего не менялось».
      Но когда я делала это прежде, то не смотрела и не думала — не смотрела и не думала как следует.
      Мир, который я вижу сквозь проем арки, не настоящий. Он только выглядит настоящим. Он вроде магической картинки, которая прикрывает вход, чтобы его нельзя было заметить. И если вы будете невнимательны, то войдете в эту картинку и выйдете обратно, так ни о чем и не догадавшись.
      Ага…
      Она прошла под аркой. Ничего не изменилось. Нак Мак Фигглы серьезно и степенно наблюдали за ней.
      О-Кей, подумала она. Я по-прежнему позволяю себя дурачить, верно?
      Она остановилась перед камнями, вытянула руки в стороны и закрыла глаза. Очень медленно шагнула вперед…
      Что-то захрустело под ее ботинками, но Тиффани не открывала глаза до тех пор, пока не перестала чувствовать пальцами каменные столбы арки. А когда открыла…
      …вокруг был черно-белый пейзаж.

      — Айе, Первым Зрением обладает она, — послышался голос Вильяма за спиной у Тиффани, когда она стояла, глядя на мир Королевы. — Видит она то, что вправду есть.
      Снег расстилался под грязно-белым небом, и это выглядело так, словно ты внутри громадного шарика для пинг-понга. Только видневшиеся там и сям черточки древесных стволов с черными росчерками ветвей позволяли различить, где земля и где небо…
      …и еще это показывали следы копыт на снегу. Следы тянулись в сторону леса черных заснеженных деревьев.
      Холод иголочками покалывал Тиффани с ног до головы.
      Она глянула вниз и увидела Нак Мак Фигглов, которые потоком струились через вход, по пояс утопая в снегу. Они безмолвно рассыпались в развернутый строй. Некоторые вытащили мечи.
      Фигглы не смеялись и не перешучивались между собой. Они были начеку.
      — Так, ну что, — сказал Роб Всякограб. — Хорошо сделано. Теперя ты нас обожди, мы твоего мальца братика добудем, нае проблемо…
      — Я тоже иду! — оборвала Тиффани.
      — Нэй, не могёт келда…
      — Эта могёт! — сказала Тиффани, поеживаясь. — В смысле может! Он мой брат. И где мы находимся?
      Роб взглянул на бледное небо.
      — Раз уж ты тута, мож и не будет вреда тебе сказати, — ответил он. — Энто место вы Сказочной Страной зовете, Страною Фей.
      —  Сказочная Страна? Да ничего подобного! Я видела картинки! В Стране Фей кругом деревья и цветы, солнце, искорки динь-динь, малыши такие пухленькие в ползунках, с рожками на голове! И другие, с крылышками! Э-э… и еще друге, странные… Я видела на картинках!
      — Тута не всегда так, — ответил Роб кратко. — И неможно тебе идти с нами, потому что нет у тебя оружия, мистрис.
      — А куда моя сковородка делась?
      Что-то звякнуло по пяткам ее ботинок, Тиффани обернулась и увидела, как Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок с гордостью протягивает ей сковородку.
      — Окей, сковорода есть у тебя, но надобно тебе владеть мечом из железа небесного, громобойного. Энто специальное оружие, чтобы вторгаться в Страну Фей, ведаешь ли.
      — Я ведаю тем, как владеть сковородкой, — сказала Тиффани. — И я…
      — На подходе! — заорал Вулли Валенок.
      Тиффани увидела вдалеке линию темных точек, и почувствовала, что кто-то взбирается у нее по спине и становится ей на макушку.
      — Черные Псы, — объявил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. — Несколько дюжин, Большой.
      — Нам не убежать! — крикнула Тиффани, крепко хватая сковородку.
      — Нам и не надобно, — сказал Роб Всякограб. — Гоннагл с нами на сей раз. Но ты бы уши пальцами заткнула, однако.
      Вильям, не сводя пристального взгляда c приближающейся стаи, откручивал от своей волынки трубочки и складывал их в сумку, которая висела у него на плече.
      Псы были совсем недалеко. Тиффани уже ясно видела лезвия их зубов и огонь глаз.
      Вильям неторопливо достал несколько новых трубочек, они были серебристые, намного короче и тоньше, и стал привинчивать их на место прежних. Весь его вид говорил о том, что суетиться он не намерен.
      Тиффани сжала ручку сковороды. Псы не лаяли. Если бы они лаяли, было бы чуточку менее страшно.
      Вильям перекинул волынку себе подмышку и через одну из трубок стал накачивать воздухом, пока бурдюк не раздулся.
      — Я сыгррраю, — объявил он, когда Тиффани могла уже разглядеть пену в пасти у псов, — кррррепко любимое, «Кинг Андерррр Вотерррр».
      Все пиктси как один побросали свои мечи и зажали уши руками.
      Вильям понес дудочку ко рту, раз-другой притопнул и, когда псы вокруг Тиффани подобрались, чтобы броситься на нее, он заиграл.
      Много всего случилось в один и тот же миг. Все зубы у Тиффани во рту зажужжали. Сковородка завибрировала у нее в руке и упала на снег. У пса, который собирался прыгнуть на Тиффани спереди, глаза сошлись к носу, и вместо прыжка он опрокинулся вперед.
      Никто из Мрачных Псов не пытался заняться Фигглами. Псы выли. Крутились волчком. Пытались укусить себя за хвост. Спотыкались, падали, налетали друг на друга. Набегающий строй смерти, которая жадно дышала, вывалив языки, распался на несколько дюжин обезумевших зверей — они вертелись, извивались и словно хотели выскочить из собственной шкуры.
      Снег таял кольцом вокруг Вильяма, его щеки были красны от натуги. Поднимался пар.
      Вильям вынул изо рта наконечник трубки. Корчившиеся в талом снегу собаки подняли головы. А потом дружно зажали хвосты меж задних лап и настоящим гончим галопом рванули прочь по снежной равнине.
      — Н-ну, теперь знают они, что мы тута, — сказал Роб Всякограб, вытирая слезы с глаз.
      — Тто роизожло? — спросила Тиффани, языком проверяя, все ли зубы на месте.
      — Он играл звуки болести, — объяснил Роб. — Тебе не слышно их, ибо шибко высокие они, а собакам слышно. В голову им ударяет. Теперь нам двигать надобно, пока она еще чегось не прислала.
      — Их прислала Королева? Они как из дурного сна! — сказала Тиффани.
      — О, айе, — ответил Роб Всякограб. — Оттудава она и взяла их.
      Тиффани взглянула на Вильяма гоннагла. Он спокойно переставлял трубочки на прежние места. Вильям заметил ее взгляд, посмотрел вверх и подмигнул.
      — Нак Мак Фигглы любят серрррррьезную музыку, — проговорил он. И указал кивком головы на снежную жижу под ногами у Тиффани.
      Там лежал сахарно-желтый медвежонок из 100 % Искусственной Добавки.
      А снег повсюду вокруг нее таял.
      Двое пиктси легко несли Тиффани. Она скользила над снегом, клан бежал рядом с нею.
      Нет солнца в небе. Даже в самые мглистые дни бывает видно место на небе, где находится солнце — но не в этом краю. И еще была странная штука, которой Тиффани не могла точно подобрать названия. Это место не вызывало чувства настоящести. Она не могла бы объяснить — почему, но c горизонтом что-то было не так. Линия горизонта казалась такой близкой, словно ее можно потрогать, а это глупо.
      И еще, некоторые вещи выглядели… незавершенными. Например, деревья в лесу, куда держала путь она с Фигглами. Дерево — это дерево, думала Тиффани. Ветки, корни, кора. И вы знаете, что у дерева все это есть, если даже издали ничего не разглядишь, кроме смутного пятна.
      Но здешние деревья были не такими. У Тиффани возникло сильное подозрение, что здешние деревья действительно были смутными пятнами. А веточки, корни и прочие подробности поспешно отращивали, пока она приближалась, как будто думали про себя: «Быстрее, кто-то идет сюда! Делаем правдоподобный вид!»
      Это было как попасть в картину, где художник не позаботился нарисовать всякие мелкие детали дальних предметов, и торопливо набрасывает штрихи реальности там, куда в эту минуту вы смотрите.
      Воздух висел холодный, мертвый, как в старых подвалах.
      Когда они добрались до леса, свет стал тусклее. Меж деревьями он был голубоватым и странным.
      Нет птиц, подумала Тиффани и сказала:
      — Стоп.
      Фигглы поставили ее наземь, но Роб Всякограб заметил:
      — Нам лучше здеся долго не болтаться. Парни, выше голову.
      Тиффани вытащила из фартука жабу. Он заморгал, глядя на снег, и пробормотал:
      — Ой. Квакец как нехорошо. Я должен быть в зимней спячке.
      — Почему тут все такое… странное?
      — Ничем помочь не могу. В данной ситуации мне видится просто снег, лед и замерзание до смерти. Если прислушаться ко внутреннему кваканью интуиции.
      — Здесь не настолько холодно!
      — Для… меня… настолько… — Жаба закрыл глаза.
      Тиффани вздохнула и опустила его в карман.
      — Я скажу тебе, куда попала ты, — проговорил Роб Всякограб, его взгляд сосредоточенно скользил по голубым теням. — Видела мальца жучков кусачих, что к овце прицепятся и крови ее насосутся вдосталь, а после отвалятся? Энтот мир весь подобен жучку такому.
      — Ты хочешь сказать, вроде… вроде клеща? Паразит? Вампир?
      — О, айе. Он плавает кругами, покуда не найдет в мире другом слабое место — такое, за которым никто не присматривает. И там открывает он дверь. И тогда шлет Кралева народ свой внутрь. Чтобы хитить, ведаешь. В амбарах пошуршать, скотинку пошерстить…
      — Любили мы хитить му бестий! — сказал Вулли Валенок.
      — Вулли, — сказал Роб, указывая в сторону Вулли своим мечом, как пальцем. — Ведаешь слова мои, что иной раз тебе надобно думати, когда растопыриваешь великую ротяку свою?
      — Айе, Роб.
      — Теперя был один из тех разов. — Роб снова повернулся к Тиффани, глядя на нее несколько смущенно. — Айе, мы у Кралевы дико чемпиёнили по хитному делу. И на охоту не ходили люди, от страха перед маленьким народцем. Но ей все было не вдосталь. Всегда она желала больше. А мы тогда сказали, что неправильно энто — тащить у старушонки хрюшку, коли у ней та хрюшка единственная. И харчи тащить у тех, кто сидит впроголодь. Не позор Фигглу похитить у великучего богатея златую чашку, но…
      …красть у старика стакан, в который тот кладет на ночь свои вставные зубы — это для пиктси была стыдоба, так они сказали. Нак Мак Фигглам по душе хити да лупити, ясное дело. Но кому охота лупить слабого и красть у нищего?
      Стоя на краю леса, полного теней, Тиффани слушала историю маленького мира. Где ничто не растет, солнце не светит, и все приходится доставать откуда-нибудь извне. Это мир, который берет, а взамен дает лишь одно: страх. Этот мир совершает набег — и люди быстро привыкают оставаться в постели, когда слышат ночью какой-нибудь странный шум. Потому что если они посмеют мешать Королеве, та станет повелевать их снами.
      Тиффани не совсем поняла, каким образом Королева это делает, но из людских снов приходят Мрачные Псы, Безглавец и прочее вроде того. Сновидения становятся… реальнее. Королева умеет брать их и делать более… ощутимыми. Ты можешь войти в сон и не вернуться. Ты не проснешься, прежде чем тебя догонят…
      Народ Королевы похищал не только еду. Иногда пропадали люди, например…
      — …музыканты, — сказал Вильям гоннагл. — Феи музыку делать не умеют. Она забирает человека ради музыки его.
      — И дети, — сказала Тиффани.
      — Айе, твой мальца братик не первый, — ответил Роб Всякограб. — В тутошнем краю не богато смеха-радости, видишь. А думает она, что умеет с детишками ладить.
      — Старая келда говорила мне, что Королева не будет обращаться с ним плохо, — сказала Тиффани. — Это ведь правда?
      Фигглов можно читать, как открытую книгу. Притом это книга с крупными буквами, на каждой странице большая цветная картинка: «Где тут песик?» или «Большой красный мяч» — и всего несколько слов. Мысли Фигглов тут же отражались у них на лице, и сейчас на всех лицах дружно отразилось: «Кривенс, хоть бы не спросила она про то, чего не хочется нам говорити…»
      — Это правда или нет? — спросила Тиффани.
      — О, айе, — медленно проговорил Роб. — Келда не солгала тебе. Кралева добра ему желает, хоть как энто сделать — не знает. Она эльф. Не шибко умеют эльфы о других думати.
      — Что с ним будет, если мы его не вернем?
      И снова Тиффани увидела на лицах Фигглов «ой не хочется нам отвечати…»
      — Я спрашиваю… — повторила она.
      — Скажу тебе, она сама его веррррнет, — ответил Вильям. — Спустя вррремя. И не станет он старррше. Тут никто и ничто не ррррастет. Никто и ничто.
      — Это значит, он будет жив-здоров и в порядке?
      В горле у Роба Всякограба послышалось буркотание. Словно голос хотел сказать «айе», а с голосом спорил разум, который знал правильный ответ: «нэй».
      — А сейчас расскажите мне все, чего не досказываете, — проговорила Тиффани.
      Первым ответил Вулли Валенок.
      — Много чего всякого, — сказал он. — Вот чтобы свинец начал плавиться, надобно нагреть его до…
      — Чем дальше ты заходишь в энтот край, тем время медленней течет, — торопливо проговорил Роб. — Годы словно дни проходят. Кралеве наскучит с мальца парнишкой возиться, мож через месяц или два. Два месяца здесь, ведаешь, где время медленно и тяжело ползет. Но когда парнишка воротится в край смертных, ты успеешь старой леди стать, а то и вовсе отживешь свой век. Так что ежели своих детишек заведешь, тебе придется их предупредити: пускай посматривают на холмах. Вдруг да увидят пацаненка липкого, который кричит хаччу сладка — энто будет их Дядюшка Вентворт. Но то еще не самое худое. Проживи слишком долго во сне, и разума лишишься. Толком никогда уже не сможешь пробудиться. Не сумеешь связи ухватить с миром настоящим.
      Тиффани молча смотрела на него.
      — Так уже случалось прежде, — сказал Вильям.
      — Я его заберу, — негромко проговорила Тиффани.
      — Мы не сомневаемся в тебе, — ответил Роб. — И куда пойдешь ты, туда и мы с тобою. Нак Мак Фигглы не страшатся ничего!
      В ответ поднялся бравый ор, но Тиффани показалось, что синие тени всасывают и глушат звук.
      — Айе, ничего кроме адвокатов-законник… ммф ммф, — успел прибавить Вулли Валенок, прежде чем Роб заткнул его.
      Тиффани вернулась к цепочке конских следов и зашагала вперед.
      Снег как-то неприятно, пискливо скрипел у нее под ногами.
      Она прошла немного, глядя, как при ее приближении деревья становятся реальнее, и оглянулась назад.
      Нак Мак Фигглы пробирались вслед за ней. А ее следы оставались дырами на снегу, и в них виднелась трава.
      Деревья начали выводить ее из себя. Видеть, как они меняются на глазах, было хуже, чем увидеть чудовище. Чудовище можно ударить, но лес не ударишь. А Тиффани хотела врезать.
      Она остановилась и отгребла снег от подножия ствола. И на миг там стало видно что-то серое, неопределенное. Потом, под взглядом Тиффани, кора дерева расползлась вниз по стволу на то место, что было прежде скрыто под снегом. И сделала вид, что была тут все время.
      Такое было страшнее, чем Псы. Те — твари как твари, можно их отлупить. А это… смутное…
      Тиффани снова мыслила Вторым Помыслом. Чувствовала, как ее страх растет. Как живот превращается в раскаленный докрасна комок. Как начинают потеть руки на сгибах. Но это все… отдельно от Помысла. Тиффани наблюдала за собой, напуганной. Значит, оставалась частица ее — та самая, что наблюдает за страхом — и не чувствует его.
      Проблема в том, что эту частицу несут ноги Тиффани, которые напуганы еще как. Частице надо быть очень внимательной.
      В этот самый миг все и пошло наперекосяк. Страх сдавил ее. Я на чужой земле, впереди — твари, позади — сотни синекожих воров. Черные собаки. Всадник без головы. Гадина в реке. Овца мчится задом наперед. Голоса под кроватью…
      Ужас обрушился на нее. Но она была Тиффани, поэтому кинулась ужасу навстречу, занося для удара сковородку. Пройти через лес, добраться до Королевы, отнять брата, вырваться из этого места!
      Где-то позади какие-то голоса начали орать…
      И она проснулась.
      Никакого снега. Все, что тут белело — это постель и потолок ее спальни. Некоторое время она смотрела на потолок и простыни, потом наклонилась и заглянула под кровать.
      Ничего там не было, кроме подкроваткина. Когда она резко распахнула дверь кукольного домика, внутри оказались только два игрушечных солдата, плюшевый медведь и безголовая кукла.
      Стены были прочными на ощупь, и пол скрипел под ногами, как всю жизнь. Ее тапки — такие же, как всегда: старые, удобные, отделаны розовым пухом, который давно весь обтрепался.
      Тиффани остановилась посреди комнаты и тихо-тихо сказала:
      — Тут есть кто-нибудь?
      Вдали, на холмах, замемекала овца. Но вряд ли вопрос Тиффани кто-то услышал.
      Со скрипом открылась дверь, вошел кот Крысоед. Потерся об ее ноги, урча, словно гром за горизонтом, а потом залез на кровать и там склубился.
      Тиффани одевалась, размышляя и вызывая комнату на «слабо» сделать что-нибудь странное.
      Когда она спустилась, в кухне готовился завтрак, мать была занята возле посудной мойки.
      Тиффани юркнула через подсобку за кухней в маслодельню. Проползла там на четвереньках по всем углам, заглядывая под раковину, под шкафы и полки.
      — Вы можете выходить, правда, — сказала она.
      Никто не появился. Она была одна в комнате. Она часто была тут одна, это ей нравилось. Почти будто имеешь свою личную территорию. Но теперь здесь казалось как-то слишком пусто, слишком чисто…
      Она побрела назад в кухню. Мать по-прежнему мыла посуду, но Тиффани уже ждал завтрак, тарелка с дымящейся кашей стояла на столе.
      — Я сегодня сделаю еще масла, — осторожно проговорила Тиффани, присаживаясь к столу. — Я могу заодно, раз молока у нас так много.
      Мать кивнула и поставила миску в сушилку.
      — Я не провинилась ни в чем, нет? — спросила Тиффани.
      Мать отрицательно покачала головой.
      Тиффани вздохнула. «Тут она проснулась и поняла, что все это был только сон». Считай, самое худшее окончание для любой истории. Но все казалось таким настоящим. Она помнила чадный запах в пещере Фигглов, и как… кто он был?.. Да, его звали Роб Всякограб… как Роб всегда нервничал, разговаривая с ней…
      Странно, подумала она, что Крысоед об меня потерся. Он спал на постели Тиффани, когда знал, что ему за это ничего не будет. Но днем старался не попадаться ей на дороге. Чудновато как-то…
      Со стороны камина послышалось дребезжание. Фарфоровая пастушка на Бабушкиной полке сама собой задвигалась вбок и, пока Тиффани смотрела, не донеся до рта ложку каши, пастушка соскользнула вниз и разлетелась вдребезги на полу.
      А шум продолжался, теперь из большого кухонного очага. Тиффани видела, что печная дверца затряслась на петлях.
      Тиффани повернулась к матери. Та положила очередную миску сушиться, но то, что держало миску, не было человеческой рукой…
      Печная дверца сорвалась и полетела по полу.
      — Не ешь кашу энту!
      Из печи хлынули Нак Мак Фигглы, тьма-тьмущая Фигглов, и они помчались по плиткам кухонного пола.
      Стены шевелились. Пол двигался. И то, что повернулось к Тиффани от кухонной раковины, вовсе не было человеком. Просто… что-то. Не больше похожее не человека, чем фигура из теста. Из серого теста, которое на глазах менялось, ковыляя к Тиффани.
      Пиктси неслись мимо нее, вздымая вихри снега.
      Она посмотрела вверх, в крохотные черные глаза существа.
      Крик вырвался у нее откуда-то глубоко изнутри. Никакого там не было ни Второго Помысла, ни первого, просто крик. Он как будто раскидывался впереди Тиффани, вылетая из ее рта, превращаясь в черный туннель перед ней, и она проваливалась в этот туннель, и при этом успела расслышать среди шума и воплей позади себя:
      — Ты на кого глядеть решил, друган? Кривенс, ух кому-то как щас напинают!
      Тиффани открыла глаза.
      Она лежала на мокрой земле в мрачном, заснеженном лесу. Пиктси внимательно глядели на нее, но Тиффани заметила — другие, что стоят позади них, пристально следят за окружающим сумраком, скопившимся меж древесных стволов.
      Там, среди деревьев, что-то… было. Комки чего-то серого, висящего, как старые тряпки.
      Она повернула голову и увидела Вильяма, который стоял рядом и озабоченно наблюдал за ней.
      — Мне все почудилось, так?.. — сказала она.
      — Н-ну, — ответил Вильям, — так, и с дррругой стороны нет…
      Тиффани резко приподнялась и села, Фигглам вокруг нее пришлось отпрыгнуть назад.
      — Но это… существо мне снилось, а потом вы все появились из печки! — сказала она. — Вы попали в мой сон! Что это за тварь… была?
      Вильям Гоннагл смотрел на Тиффани, словно что-то решал для себя или собирался с мыслями.
      — Дрём, так мы называем их. Все здесь — нездешнее, ты памятуешь это? Порой лишь отражение вещей, которых здесь и вовсе нету, порою — что-то краденое из иных миррров, порою — то, что вылепит из магии Кралева. Он прятался среди дерев, а ты так шибко кинулась вперед, что не заметила его. Ты знаешь пауков?
      — Конечно!
      — Они сплетают сети паутины, а дрём сплетает сети снов. Такой здесь край, что это просто сделать. Мир, из которого пришла ты — он почти что настоящий. А этот край — считай, наоборот, он все равно почти совсем как сон. Дрём для тебя сплетает сновидение с ловушкою внутри. Коль съешь ты что-нибудь в том сне, то не захочешь никогда его покинуть.
      Вильям явно ждал, что Тиффани это впечатлит.
      — А дрёму это зачем? — спросила она.
      — Он любит сны смотреть. Он веселится, глядя на твое веселье. Смотреть он будет, как ты угощаешься во сне, покуда наяву ты с голоду помрешь. Потом тебя он съест. Хотя не сразу, правда: он подождет, пока ты раскиснешь. У него зубов нету.
      — А как тогда вообще можно выбраться из этого сна?
      — Самый верный путь — найти дрёма там, — ответил Роб Всякограб. — Он сам во сне с тобою, прикидывается кем-то. А нашедши, напинать ему.
      — Напинать — в смысле?..
      — Башку оторвати, помогает обычно.
      «Да уж, меня впечатлило, — подумала она. — К сожалению».
      — Вот такая она, страна фей? — Сказала Тиффани вслух.
      — Айе. Энтот кусочек туристам, как бы молвить, не показывают. И держалась ты не худо, — сказал Вильям. — Ты с ним старалась биться. Почуяла, что дело нечисто.
      Тиффани вспомнила дружелюбного Крысоеда и разбившуюся пастушку. Я сама себе пыталась давать знаки. Надо было саму себя слушать.
      — Благодарю, что вы за мной пришли, — проговорила она смиренно. — А как вы смогли?
      — Эччч, влезти мы могем куда угодно. Даже в сон, — сказал Вильям, улыбаясь. — Хитное мы племя или нет? — И кусок дрёма плюхнулся на снег, упав с ветки.
      — Я им больше не дамся! — сказала Тиффани.
      — Айе. Верррю. Убийство в очах твоих вижу, — ответил Вильям, и в его голосе был оттенок восхищения. — Призадумался бы я, будь я дрёмом, да будь у дрёма мозги. Помни — тута их немало, иные бывают хитры. Кралева использует их как охрану.
      — Меня больше не надурят! — И Тиффани вспомнила всю жуть мгновений, когда существо ковыляло к ней, меняясь на ходу. Хуже всего, что это был ее дом, ее место. Тиффани чувствовала кошмарный страх, когда тварь шлепала к ней через кухню, но притом и гнев. Оно посмело влезть в мой дом.
      Это не просто попытка меня убить, это оскорбление…
      Вильям пристально смотрел на нее.
      — Айе, весьма разъяренною выглядишь ты, — сказал он. — Должно быть, любишь мальца братишку своего, если готова стать против тех тварей ради него…
      И Тиффани не смогла запретить себе мысль: «Не люблю я его. Знаю, что нет. Он до того… липкий, вечно отстает, мне приходится тратить чересчур много времени, чтобы за ним уследить, без конца он орет и требует. Я не могу с ним поговорить. Он одно знает: все время чего-то хочет.»
      Но Второй Помысел сказал: он — мой. Мое место, мой дом, мой брат. Никто и ничто не имеет права трогать мое!
      Тиффани воспитали так, чтобы она не росла эгоисткой. Она сама знала, что не эгоистка — в том смысле, какой люди обычно вкладывают в это слово. Привыкла думать и заботиться о других. Никогда не брала последний из оставшихся ломтей хлеба. То чувство, которое у нее сейчас было — это совсем иное.
      То, что я сейчас делаю — не из благородства, не из храбрости, не по доброте. А потому, что это должно быть сделано. Потому что нет иного выхода, и нельзя иначе.
      Она думала про…
      Бабушку Болит и свет ее фонаря, который медленно двигался зигзагами среди холмов, под мерцающими морозными звездами, или в грозу, которая грохотала, как война. Чтобы уберечь ягнят от наползающей холодины, или баранов от падения с обрыва. Бабушка мерзла, взбиралась на кручу, топала сквозь ночь ради тупой овцы, которая никогда не скажет «спасибо» и завтра может остаться такой же безмозглой и влезть в такие же неприятности снова. Бабушка все это делала потому, что иначе — немыслимо.
      Был случай, когда им встретились на дороге бродячий торговец и его ослик. Ослик был небольшой и под кучей навьюченного груза его было почти не видать. Он упал, и поэтому хозяин стал его бить.
      Тиффани увидела это и расплакалась, а Бабушка взглянула на нее и сказала что-то Грому и Молнии…
      Торговец перестал бить осла, когда услышал рычание. Собаки стояли возле него с двух сторон так, чтобы он не мог уследить за обеими сразу. Он занес палку, нацелившись на Молнию, и Гром зарычал сильнее.
      — Я не советую тебе, — сказала Бабушка.
      Он оказался не дураком. Глаза собак были похожи на стальные шарики. Он опустил руку.
      — Теперь брось палку, — сказала Бабушка.
      Он так и сделал, выронил хворостину в дорожную пыль, как будто прут вдруг сделался из раскаленного железа.
      Бабушка подошла и подобрала хворостину. Тиффани запомнила, что это была длинная, гибкая ивовая лоза.
      Внезапно и так быстро, что ее рука выглядела размытой, Бабушка два раза стегнула его лозой по лицу, отпечатались две длинные красные полоски. Он хотел что-то сделать и уже шевельнулся, но его явно удержал отчаянный внутренний голос: в тот момент собаки так ждали команды прыгнуть, что были почти вне себя.
      — Больно, а? — сказала Бабушка любезным тоном. — Теперь слушай: мне ведомо, кто ты, и думается, ты меня тоже знаешь. Ты котелки продаешь и сковороды, и неплохие, как я помню. Но если я пущу слово по округе, у тебя больше не будет работы на моих холмах. Помни, что тебе сказано. Лучше свою животину кормить нормально, чем сечь. Ты слышишь меня?
      Глаза у него были зажмурены, а руки тряслись, и он кивнул головой.
      — Пойдет, — сказала Бабушка Болит, и тут же Гром с Молнией снова стали похожи на обычных пастушьих собак, подошли к ней и уселись по бокам, свесив языки.
      Тиффани смотрела, как он снял часть груза и навьючил на себя. Потом, очень осторожно, стал подгонять осла дальше по дороге. Бабушка набивала свою трубку «Бравым мореходом» и глядела, как они удаляются. А когда разожгла трубку, то сказала так, словно эта мысль только что пришла ей на ум:
      — Которые могут сделать что-то, должны делать для тех, кто не может. И кому-то надо говорить за тех, у кого нету голоса.
 
      Тиффани думала: «Вот так оно — быть ведьмой? Этого я, что ли, ждала? Когда же хорошее начнется?»
      Она поднялась и сказала:
      — Пошли дальше.
      — Не устамши ты? — спросил Роб.
      — Пошли двигаться дальше!
      — Айе? Ну что ж. Должно быть, навострилася она в то свое место, что за лесом. Ежели мы не будем нести тебя, то за пару часиков…
      — Я пойду сама! — Воспоминание о большом мертвенном лице дрёма попыталось влезть в ее сознание, но ярость не оставила ему места. — Где сковородка? Благодарю! Идем!
      Она устремилась вперед через чащу странных деревьев. Следы конских копыт почти светились во мгле. Иногда их пересекали какие-то другие следы — птичьи, может быть; еще попадались круглые размазанные отпечатки, те могли быть чьими угодно; а иные — извилистые, которые оставила бы змея, если бывают снежные змеи.
      Пиктси бежали строем с обеих сторон от нее.
      Даже после того, как немного утих накал бешеного гнева, Тиффани трудно было глядеть на все вокруг без головной боли. Далекие предметы чересчур быстро вдруг оказывались рядом, деревья меняли форму, пока она двигалась мимо…
      «Почти ненастоящий», — говорил Вильям. «Почти совсем как сон». В этом мире было так мало реальности, что ее не хватало на нормальные очертания и расстояния. Снова волшебный художник с безумной быстротой дорисовывал картину. Если Тиффани начинала приглядываться к дереву, оно менялось и делалось больше похожим на дерево, а не на то, что мог бы намалевать Вентворт, зажмурившись.
      Это выдуманный мир, думала Тиффани. Почти как в сказке. Деревья не очень старательно нарисованы, потому что кто же в сказке будет разглядывать каждое дерево?
      Она остановилась на маленькой прогалине и специально уставилась на дерево в упор. Оно явно почувствовало, что за ним наблюдают. Постаралось выглядеть по-настоящему. Кора стала шершавой, и мелкие веточки выросли на концах сучьев, как полагается.
      И еще, снег таял у нее под ногами. Хотя «таял» — неподходящее слово, просто исчезал, и появлялись травяные листья и стебли.
      «Если бы я была миром, которому не хватает реальности», — думала Тиффани, — «снег помогал бы мне выкрутиться. Его легко изобразить: белизна. Все просто белым-бело… Но я делаю то, что рядом со мной, более сложным. Во мне больше реальности, чем во всем этом краю».
      Она услышала над головой жужжание и посмотрела вверх.
      Откуда ни возьмись, в воздухе появилось целое облако маленьких существ. Они были еще миниатюрнее Фигглов, и с крылышками, как у стрекоз. Вокруг них было золотистое сияние. Тиффани, зачарованная, протянула к ним руку…
      … и тут же на спину ей кинулся как будто вес клан Нак Мак Фигглов разом, сшиб ее с ног, и она проехалась по снегу носом вниз.
      Пока она барахталась, пытаясь подняться, прогалина превратилась в поле битвы. Пиктси прыгали, целясь мечами в летающих существ, а те с гудением вились вокруг, как осы. Двое из них на глазах у Тиффани спикировали на Роба Всякограба и за волосы потащили его вверх.
      Он поднимался над землей, вопя и вырываясь. Тиффани подпрыгнула и схватила его за талию, яростно отмахиваясь другой рукой от крылатых. Они бросили Роба и легко увернулись от ее шлепков — вжикнули по воздуху, словно колибри. Одно из них успело укусить ее за палец.
      В этот миг откуда-то послышался голос:
      — Ооооооооооооо-ееерррррр…
      Роб стал отчаянно извиваться у Тиффани в кулаке.
      — Скоренько наземь пусти меня! — заорал он. — Стихи сейчас начнутся!

      Раскатистый стон плыл над прогалиной, заунывный, как целый месяц из одних сплошных понедельников.
      — …рррррраааааааааааоооооооо…
      Судя по звуку, это могло быть животное в ужасных мучениях. Но на самом деле это был Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, стоящий на взрытом снегу, прижав одну руку к сердцу, а другую вытянув очень театрально.
      И вращая глазами.
      — …оооооооооооооооооооооо…
      — Эччч, муза такая напасть ужасная, — сказал Роб и зажал себе уши.
      — …таааааак, несмелость прочь, — начинаю пети, — простонал пиктси, — больше силы нет промолчать умети.
      Вверху летучие существа перестали атаковать и начали паниковать. Некоторые столкнулись в полете.
      — Конечно, то живущи здесь дриады иль феи здесь свой держат хоровод, — отметил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок. — Летайте вкруг, мечтания, отрады, в охране древ, у падающих вод.
      Летуньи отчаянно кричали. Несколько из них лежали на снегу, сшибив друг друга. Но те, что еще могли держаться в воздухе, роем понеслись прочь.
      — Кого с земли восторг души уносит, назло врррагам тот завсегда поэт, — сообщил пиктси. — Тот славы тррребует, не просит.
      Рой метался меж древесных стволов, удаляясь. Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок прокричал им вслед:
      — Он строг, величествен и дик! Как полный месяц, бледный лик.
      И крылатых как не бывало.
      Фигглы стали подниматься на ноги. У кого-то текла кровь от фейских укусов, кто-то лежал на земле, скорчившись и постанывая.
      Тиффани посмотрела на свой палец. Там, где фея укусила ее, остались два маленьких прокола.
      — Не так уж худо, — крикнул снизу Роб Всякограб. — Не унесли никого. У ребят всего несколько случаев ушей, вовремя не заткнутых.
      — Они в порядке?
      — Будут, опосля лечения хорошего.
      На снежной кочке Вильям дружески хлопнул по плечу Не-столь-большого-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джока.
      — Вот это, парень, — сказал Вильям с гордостью, — была поэзия из наихудших, что за долгое время слыхал я. Оскоррбление уху, мучение духу. Концовку доработать надо, но стенание выдал отменно. И старррание очень похвально! Мы из тебя гоннагла еще воспитаем!
      Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок счастливо закраснелся.
      В Сказочной Стране слова по-настоящему имеют силу, подумала Тиффани. А я — более настоящая. Я буду это помнить.
      Пиктси опять развернулись в беспорядочный боевой порядок, и все двинулись дальше. Теперь Тиффани не выскакивала слишком далеко вперед.
      — Энто были тебе малыши с крылушками, — сказал Роб, глядя, как Тиффани сосет палец. — Довольна ты?
      — Почему они хотели тебя унести?
      — Эччч, они жертву в гнездо к себе тащат, чтобы тама их молодь…
      — Стоп! — сказала Тиффани. — Дальше какая-нибудь гадость, верно?
      — О, айе. Отвратительная, — ответил Роб, ухмыляясь.
      — И вы тут жили?
      — Э, прежде здесь получше было. Не то чтоб лучше не куда, заметь, но Кралева не столь холодна была в тогдашнюю пору. Король тогда еще был тута, и она всегда была счастливою.
      — А что случилось? Король умер?
      — Нет. Они парочкой слов обменялися, ежели ты разумеешь, о чем я.
      — О, ты имеешь в виду — поспорили немного?..
      — Ну так мож, чуток, — сказал Роб. — Но энти слова были волшебные. Леса в щепки, горы вдребезги, народу сотня-другая сгибла, типа того. И Король ушел в свой собственный мир. Житье здесь никогда не было пикником веселым, ведаешь ли, даже в стародавние деньки. Но жить можно, ежели ушами не хлопать, и тута водились цветики, птахи, летняя пора. Нынче все больше дрёмы, псы, кусючие феи да прочее такое, что заползает сюда из миров своих, и весь край в упадке лежит упамши.
      Всякие штуки, которые взяты сюда из других миров, думала Тиффани, топая по снегу. Все миры сплюснуты вместе, словно горох в мешке. Или прячутся друг в друге, как мыльные пузырьки внутри мыльных пузырьков.
      И ей представились всякие штуки, которые забираются из собственного мира в другой, так же, как мыши просачиваются в кладовку. Только бывают на свете вещи хуже мышей.
      Что делал бы дрём, если бы попал в наш мир? Ты о нем никогда не будешь знать. Он будет сидеть в углу, а ты этого не увидишь, потому что он тебе не даст. Он изменит то, как ты видишь мир, навеет на тебя кошмары, сделает так, чтобы тебе жить не хотелось…
      Ее Второй Помысел добавил: «Вот я и думаю, сколько их уже к нам залезло, а мы знать не знаем?»
      А сейчас вокруг меня — Сказочная Страна, где грезы могут ранить. Есть место, где все истории — правда, и все песни — правда… Я еще подумала, что за странную вещь сказала келда…
      Обожди-ка, сказал Второй Помысел Тиффани, это что было — Первый Помысел?
      Нет, подумала Тиффани, это был Третий. Мысль о том, как я думаю о том, что думаю. Так мне думается, по крайней мере.
      Ее Второй Помысел сказал: давайте все тут успокоимся, пожалуйста, голова все-таки не резиновая.
      Лес все тянулся вокруг. А может, он был совсем небольшой, просто двигался вместе с ними. Это Сказочная Страна, чему тут можно доверять?
      И снег по-прежнему исчезал там, где Тиффани оставляла следы, и от единого ее взгляда деревья пытались привести себя в порядок и выглядеть реальнее.
      Эта Королева, думала Тиффани, ну… она ведь королева. У нее целый собственный мир. Она может с ним делать что угодно. А не делает ничего, кроме как воровством занимается и устраивает в чужой жизни бардак…
      Вдали послышался топот копыт.
      Она! Что мне нужно делать? Что сказать?
      Нак Мак Фигглы отскочили в разные стороны и спрятались за деревьями.
      — С дороги отсунься! — прошипел Роб.
      — Он может быть с ней! — ответила Тиффани, нервно стиснув ручку сковороды и вглядываясь в голубые тени меж деревьев.
      — И чего? Мы после сыщем способ, как его выкрасть! Она Кралева! Лицом к лицу ты не смогёшь ее побити!
      Копыта стучали все громче, и теперь было похоже, что это скачет не одно животное, а несколько.
      Из-за деревьев появился взмыленный, окутанный паром олень. Уставился на Тиффани безумными красными глазами, потом вдруг напружинился и перепрыгнул через нее. Тиффани обдало тяжелым запахом его тела, когда она пригнулась, и его пот капнул ей на шею.
      Олень был настоящий. Такую вонищу представить невозможно.
      А вот и собаки появились…
      Первая тут же отхватила прямой удар ребром сковороды и покатилась по снегу кубарем. Вторая развернулась к Тиффани, но тут удивленно нагнула голову, глядя вниз. Под каждой лапой у нее в снежном взрыве появились пиктси. Трудно загрызть кого бы то ни было, если у тебя все четыре лапы резко разъехались в стороны, а потом другие пиктси запрыгнули псу на голову, и кого-нибудь когда-нибудь загрызть уже стало… вообще невозможно. Пиктси жутко не любили Мрачных Псов.
      Тиффани запрокинула голову, глядя на вставшего перед ней белого коня. Он тоже был настоящим, насколько Тиффани могла судить. И на нем сидел мальчик.
      — А ты еще кто? — спросил он. Это прозвучало у него как «А ты что за штуковина?»
      — А кто ты? — сказала Тиффани, откидывая волосы с глаз. Это было лучшее, что в тот миг пришло ей на ум.
      — Это мой лес, — проговорил мальчик. — Повелеваю тебе делать то, что я скажу!
      Тиффани пристально вгляделась в его лицо. Тусклый, тухлый свет Сказочной Страны плохо помогал зрению, но чем дольше она смотрела, тем больше была уверена.
      — Твое имя Роланд, верно? — сказала она.
      — Не разговаривать со мной так!
      — Да, точно. Ты сын Барона!
      — Приказываю тебе молчать! — У мальчика на лице появилось странное выражение: он порозовел и сморщился, как будто старался не заплакать. Поднял руку, в которой держал хлыст…
      Послышалось негромкое «чпок». Тиффани глянула вниз. Нак Мак Фигглы сгрудились в пирамиду под животом коня, по их плечам один пиксти только что взобрался наверх и перерезал подпругу.
      Она вскинула руку и крикнула, постаравшись, чтобы прозвучало твердо:
      — Сиди, не двигайся! Шевельнешься — упадешь с лошади!
      — Это заклятье? Ты ведьма? — Мальчик бросил хлыст и вытащил из-за пояса длинный кинжал. — Смерть ведьмам!
      Он рывком погнал коня вперед, и случилось одно из таких особых длинных мгновений, когда вселенная говорит: «оп-па», и, по-прежнему сжимая кинжал, мальчик скатился с коня в снег.
      Тиффани знала, что дальше будет. Голос Роба отдался эхом среди деревьев:
      — Вот щас ты попал, друган! Дайте ему!
      — Нет! — завопила она. — Не трожьте его!
      Мальчик отползал от Тиффани назад, не сводя с нее полных ужаса глаз.
      — Я тебя правда знаю, — сказала она. — Тебя на самом деле зовут Роланд. Ты сын Барона. Говорили, что ты погиб в лесу…
      — Не надо про это!
      — Почему?
      — Плохое случится!
      — Оно уже случилось и продолжается, — ответила Тиффани. — Слушай, я здесь, чтобы спасти своего…
      Но мальчик уже был на ногах и бежал прочь от нее, вглубь леса. Обернулся и крикнул:
      — Отстань от меня!
      Тиффани помчалась вслед, перепрыгивая через заснеженный бурелом, увидела мальчика впереди, он перебегал от дерева к дереву, пытаясь прятаться за ними. Потом остановился и поглядел назад.
      Тиффани подлетела к нему с разбегу, со словами:
      — Я знаю, как тебя отсюда вытащ…
      … и начала танцевать.
      Ее рука была в руке попугая. Или, по крайней мере, кого-то с головой попугая. Ноги сами несли Тиффани, двигаясь в идеальном ритме. Исполнили быстрый, легкий поворот, и теперь ее рука оказалась в руке павлина. Или, по крайней мере, кого-то с головой павлина. Она бросила взгляд через его плечо и поняла, что находится в зале — нет, в бальном зале, и этот зал наполнен танцорами в масках.
      А, подумала она. Еще один сон. Смотреть надо было, куда бегу.
      Музыка звучала странно. В ней был ритм, но приглушенный и причудливый, как будто играли задом наперед и под водой музыканты, которые никогда прежде не видели своих инструментов.
      Тиффани надеялась, что на танцорах маски. Она заметила, что сама смотрит сквозь глазные прорези — хотелось бы знать, какая маска на ней. И еще на ней было в длинное платье, и оно поблескивало.
      О-Кей, подумала Тиффани, тщательно следя за своими мыслями. Там был дрём, а я его в спешке проглядела. И сейчас я во сне. Но это не мой сон. Дрём должен сплетать его, пользуясь моими воспоминаниями, а там ничего подобного и близко нет…
      — Фва ваа фвах ваа вха? — сказал павлин. Голос его был как музыка. Звучал почти словно голос, но не был им.
      — О да, — сказала Тиффани. — Прекрасно.
      — Фваа?
      — О. Эмм… Вафф фавф фвафф?
      Это вроде бы сработало. Павлиноглавый танцор слегка поклонился, грустно сказал:
      — Мва ваф ваф, — и убрел прочь.
      Где-то здесь находится дрём, сказала Тиффани себе. И он, должно быть, неслабый. Это большой сон.
      Однако маленькие детали не удались. В зале были сотни гостей, но те, что вдали — хоть и двигались вполне нормально, были как те деревья: цветные пятна и полоски. Правда, чтобы заметить это, надо было смотреть очень внимательно.
      Первое Зрение, думала Тиффани.
      Гости в ослепительных костюмах и разнообразнейших масках спокойно проходили мимо нее под руку друг с другом, словно Тиффани была одна из них. Те, что не присоединились к новому танцу, направлялись к длинным столам, которые тянулись вдоль стены холла и ломились от яств.
      Такие кушанья Тиффани видела только на картинках. На ее родной ферме никто не сидел впроголодь, но даже в самые изобильные дни — на Страшдество или сразу после осеннего урожая — она не видала такого зрелища. Еда на ферме в основном разных оттенков белого и коричневого. Никогда не ярко-розовая или голубая, и никогда сама собой не трясется.
      Там было что-то на палочках, и что-то блестящее и мерцающее в чашах. Ничего простого. На всем был крем, либо шоколадные завитушки, либо тысячи маленьких разноцветных шариков. Все было или плетеное, или глазурованное, или добавлено к чему-то, или смешано с чем-то. Это была не пища. Это было то, во что превращается еда, если вела себя хорошо и попала в пищин рай.
      Угощение предназначалось не просто для объеденья, но и для загляденья. Его обрамляли громадные сооружения из цветов и горы зелени. Прозрачные скульптуры высились, как ориентиры для путника, среди этого пейзажа лакомств. Тиффани протянула руку и дотронулась до сверкающего петуха. Он был изо льда, влажный под ее пальцами. Там и другие были: жизнерадостный толстый человечек, ваза с фруктами — все изо льда, лебедь…
      Тиффани на миг почувствовала искушение. Кажется, прошло много-много времени с тех пор, как она ела. Но эта еда слишком очевидно была вовсе не едой. Это была приманка. Она специально говорила: здравствуйте, милые детки. Ешьте меня.
      Я начинаю соображать в этих вещах, подумала Тиффани. Хорошо, что тварь не подумала о сыре…
      …так вот же он, сыр. Внезапно… сыр все время был здесь.
      Тиффани видела в Ещегоднике рисунки, где изображалось множество разных сыров. Она сама была мастером, и всегда хотела узнать, каковы на вкус другие сорта. То были чужедальние сыры со странно звучащими названиями, вроде Тройной Виббли, Ваней Лакомый, Старый Аррг, Красный Расползан и легендарный Ланкрский Голубой, который следует прибивать к столу гвоздями, а то он будет нападать на другие сыры.
      Только попробовать на язык — вреда не причинит, конечно. Это не то же самое, что сьесть, правда ведь? Я же контролирую себя, так? Я этот сон вижу насквозь, разве нет? Поэтому он на меня не подействует, а?
      И вообще… Ну кто может польститься на сыр?..
      Окей, дрём положил его сюда, как только я об этом подумала, но…
      Нож для резки сыра уже был у нее в руке. Она и не помнила, как взяла его.
      Капля холодной воды упала ей на руку. Это заставило Тиффани поднять взгляд к ближайшей ледяной скульптуре.
      Сейчас это была пастушка, в большой шляпке и знакомом платье с переметными сумками. Тиффани точно знала, что это был лебедь, когда она смотрела на скульптуру прежде.
      К ней вернулся гнев. Меня почти одурачили! Тиффани снова поглядела на нож для сыра.
      — Будь мечом, — сказала она.
      В конце концов, дрём только создает грезу, а грежу я сама. Я реальна. Частица меня не спит.
      Бряк!
      — Поправка, — сказала Тиффани. — Будь мечом, который не слишком тяжел.
      И на сей раз у нее получилось то, что можно держать в руке как следует.
      Среди зелени, украшавшей стол, раздалось шебуршание, высунулась физиономия в обрамлении рыжих волос и прошептала:
      — Тсс! Не ешь канапе энти!
      — Долго вы на сей раз!
      — Эччч, тута хитрюший старющий дрём, — ответил Роб Всякограб. — Нас не пускали в сон, пока мы не оделись подобающе.
      Он раздвинул зелень и вышел с очень глупым видом, в смокинге и галстуке бабочкой. Вокруг зашуршало еще больше, и другие пиктси стали выбираться из зелени. Они слегка напоминали рыжеголовых пингвинов.
      — Подобающе? — сказала Тиффани.
      — Айе, — ответил Вулли Валенок с листом салата на голове. — А брюки энти так мальца в побрюкной части натирают, скажу тебе!
      — Тварюку не приметила еще? — спросил Роб.
      — Нет! Здесь же толпа народу!
      — Мы помогем тебе искати, — сказал Роб. — Оно не сможет утаиться, когда ты будешь рядышком совсем. Но ты смотри, остерегайся! Ежели догадается, что ему вот-вот накостыляют, может учинить незнамо что. Рассыпались, ребята, прикинулись, что нравится нам энта кейли.
      — Пити, лупити, да типа того? — спросил Вулли Валенок.
      — Кривенс, ну кому рассказать — не поверят, — ответил Роб, закатив глаза. — Нае, ты, лох. Энто для шикарной публики гулянка, разумеешь? Значит, надо вести легкую беседу и с обществом смешаться.
      — Эччч, мешаться славно я умею! Они уразуметь не смогут, что мы тута! — сказал Вулли. — Понеслися!
      Даже во сне, даже на роскошном балу Нак Мак Фигглы знают, как себя вести. Налетаем бешено и орем культурно.
      — Прелестная погодка по нынешнему времени, ты, рожа! — Эй, джимми, чё там, нет пом фри для старого другана? — Музыканы играют божественно, кто бы подумал! — Мне черной икорки поджарьте, ага?
      С толпой гостей что-то было не так. Никто не паниковал и не пытался разбегаться, хотя именно это была бы здоровая реакция на вторжение Фигглов.
      Тиффани снова начала пробираться сквозь толпу. Маски не обращали внимания и на нее тоже. Потому, что эти гости — дальний план картины, думала Тиффани. Фоновые люди. Так же, как были фоном те деревья. Она пересекла комнату и добралась до дустворчатых дверей, потянула, распахнула их.
      За дверьми не было ничего, кроме черноты.
      Итак… единственный путь на свободу — нати здесь дрёма. Она вообще-то ничего иного и не ожидала. Он может оказаться где угодно. Может скрываться под маской, может быть столом. Чем угодно.
      Тиффани вонзилась взглядом в толпу. В этот миг она и заметила Роланда.
      Он сидел в одиночестве за столом, уставленным едой, и держал в руке ложку.
      Тиффани кинулась к нему, вышибла ложку, и та упала на пол.
      — У тебя совсем ума нет? — сказала Тиффани, вытаскивая Роланда из-за стола. — Навсегда здесь хочешь остаться?
      И тут она почувствовала движение позади себя. Вспоминая все это потом, она была уверена, что ничего не услышала. Просто почувствовала. В конце концов, это ведь был сон.
      Тиффани огляделась. Вот он, дрём. Он почти успел спрятаться за колонной.
      Роланд неподвижно смотрел на нее.
      — Ты в порядке? — отчаянно спросила Тиффани, пытаясь его встряхнуть. — Съел что-нибудь?
      — Фва фва фафф, — пробормотал мальчик.
      Она снова повернулась к дрёму. Он приближался к ней, но очень медленно, стараясь оставаться в тени. Он был похож на маленького снеговика из грязного снега.
      Музыка становилась громче. Огонь свеч ярче. По всему залу птицеголовые, звероголовые пары крутились в танце все быстрее и быстрее. Сон встревожился.
      Нак Мак Фигглы бежали к ней со всех концов зала, стараясь перекричать шум.
      Дрём ковылял к ней, пухлыми короткими пальцами хватая воздух.
      — Первое Зрение, — выдохнула она.
      И отрубила Роладну голову.
      Вся прогалина была свободна от снега, и деревья вокруг выглядели по-настоящему.
      Прямо перед Тиффани дрём медленно заваливался назад. В руке у нее была старая сковородка, но режущий удар нанесла превосходно. Странные это штуки, сны.
      Тиффани обернулась к Роланду, который стоял с таким бледным лицом, что сам годился в дрёмы.
      — Он испугался, — сказала Тиффани. — Хотел, чтобы я ударила тебя, а не его. Притворился тобой, а тебя заставил выглядеть похожим на дрёма. Только разговаривать он не умеет. А ты умеешь.
      — Ты же могла убить меня! — хрипло сказал Роланд.
      — Нет, — ответила Тиффани. — Я ведь объяснила. Пожалуйста, не убегай. Ты где-нибудь здесь видел мальчика, совсем маленького?
      Роланд поморщился и переспросил:
      — Что?
      — Королева его забрала, — сказал Тиффани, — а я его собираюсь отвести обратно домой. И тебя возьму, если хочешь.
      — Ты никогда не выйдешь отсюда, — прошептал Роланд.
      — Я же смогла войти, верно?
      — Войти легко. Никто не выбирается назад!
      — Я найду дорогу, — сказала она, стараясь выглядть гораздо увереннее, чем чувствовала себя.
      — Она тебе не даст! — Роланд снова начал пятиться от Тиффани.
      — Пожалуйста, не будь таким… глупым, — сказала она. — Я намерена отыскать Королеву и вернуть своего брата, и можешь говорить, что угодно. Понял? Досюда я уже смогла дойти, а еще у меня есть помощники, видишь ли.
      — Где? — спросил Роланд.
      Тиффани осмотрелась. Нигде не было видно ни следа Нак Мак Фигглов.
      — Они всегда появляются, — сказала она. — В тот момент, когда мне надо.
      И вдруг остро почувствовала, что в лесу… очень пусто. И как будто холоднее стало.
      — Они появятся в любой момент, — сказала Тиффани с надеждой.
      — Они застряли во сне, — без выражения проговорил Роланд.
      — Не могли они там застрять. Я убила дрёма!
      — Все не так просто, — сказал мальчик. — Ты не знаешь, как оно тут. Сны внутри снов. Здесь… разные другие вещи, которые живут в снах, жуткие. Никогда не знаешь, проснулся или нет. А Королева управляет всеми. Они же сказочные существа. Им невозможно верить. И никому. И я тебе. Скорее всего, ты тоже сон.
      Он повернулся к Тиффани спиной и пошел прочь, держась линии конских следов.
      Она помедлила в нерешительности. Единственный настоящий, кто тут есть, уходит от меня. Оставляет меня ни с чем… кроме деревьев и теней.
      И, конечно, чего угодно жуткого, что уже бежит ко мне среди теней и деревьев.
      — Э-э… — сказала она. — Ау? Роб? Вильям? Вулли Валенок?
      В ответ не было ничего. Даже эха. Я одна и никого, только собственное сердце колотится.
      Нет, конечно же, я билась и победила несколько раз, правда? Но тогда Нак Мак Фигглы были где-то рядом, в их присутствии все было легче. Они не сдаются, они нападают абсолютно на что угодно и не знают, что значит слово «страх».
      Тут к Тиффани, которая прочла словарь от начала до конца, явился Второй Помысел. «Страх» — может быть, лишь одно из тысяч слов, смысла которых пиктси не знают. К сожалению, я знаю. И по смыслу, и на вкус, и наощупь. Я чувствую его сейчас.
      Тиффани сжала сковородку. Та больше не казалась таким уж хорошим оружием.
      Холодные синие тени меж деревьев как будто растягивались и увеличивались. Они были темнее всего впереди, там, куда вели конские следы. Как ни странно, позади Тиффани лес казался почти светлым и гостеприимным.
      Кто-то не хочет, чтобы я шла вперед, подумала она. Это… приободряет. Но в сумраке перед нею был туман и неприятный, мерцающий трепет. Что угодно могло там поджидать.
      И она тоже ждала. Она поняла, что ждет Нак Мак Фигглов, вопреки всему надеется заслышать ор, пускай хотя бы «Кривенс!» (Она была уверена, что это неприличное слово).
      Тиффани вытащила из кармана жабу. Он лежал у нее на ладони, похрапывая. Она потыкала его пальцем.
      — Чт-тк? — квакнул он.
      — Я застряла в лесу злых снов. Я здесь одна. И, по-моему, смеркается, — ответила Тиффани. — Что мне надо делать?
      Жаба приоткрыл один мутный глаз и сказал:
      — Уходи.
      — И это вся твоя помощь!
      — Это лучший совет из возможных, — сказал жаба. — Теперь положи меня на место, я от холода впадаю в летаргию.
      Тиффани неохотно сунула жабу в карман передника, и при этом ее рука коснулась «Болезней овец».
      Она достала книгу и открыла наугад. Там было средство от «Скопления паров», но зачеркнутое крест-накрест карандашом. На полях, Бабушкиным круглым, крупным, старательным почерком было написано:
      Это ни помогает. Помогает одна десертная ложка скипидара.
      Тиффани бережно закрыла книгу и опустила ее в карман осторожно, как будто не хотела тревожить спящего жабу. Потом, крепко сжимая ручку сковороды, шагнула в синеву длинных теней.
      «Как получаются тени, когда на небе нет солнца?» — думала она, потому что лучше было думать о таких вещах, а не о других, намного-намного хуже, которые крутились у нее на уме.
      Но этим теням для появления не нужен был свет. Они ползли по снегу сами собой, а когда Тиффани подходила близко — пятились. Хотя бы в этом было какое-никакое, а облегчение.
      Они скапливались позади нее. Двигались вслед за ней. Она повернулась назад и несколько раз топнула ногой, и тени отбежали за деревья, но Тифани знала: тени выползают обратно, когда она не смотрит.
      Она увидела дрёма впереди, на некотором расстоянии, он стоял, полуспрятавшись за деревом. Тиффани крикнула на него и угрожающе махнула сковородкой, и он быстро поковылял прочь.
      Когда она оглянулась, то увидела еще двух дрёмов, далеко позади.
      Следы вели вверх по чуть заметному склону, в то, что казалось еще более густым туманом. Он слабо светился. Тиффани направлялась туда. Иного пути не было.
      Добравшись до вершины подъема, она посмотрела вниз, в неглубокую лощину.
      Там были четыре дрёма — большие, крупнее всех, что ей встретились раньше. Они сидели вроде как по углам квадрата, вытянув перед собой свои толстые короткие ноги. У каждого на шее был золотой ошейник, а к ошейнику прикреплена цепь.
      — Ручные? — удивленно сказала Тиффани вслух. — Но…
      … кто может надеть на дрёма ошейник? Только тот, кто умеет грезить не хуже.
      Мы приручили собак, чтобы они помогали пасти овец, подумала Тиффани. Дрёмов использует Королева, чтобы пасти грезы…
      В центре квадрата, посередине между четырьмя дрёмами, воздух был полон тумана. Следы конских копыт и следы Роланда вели к прирученным дрёмам и меж ними, в это самое облако.
      Тиффани резко крутнулась, глянула назад. Тени отпрянули.
      Никого больше не было поблизости. Ни птичего пения, никакого движения в лесу. Но вдали она теперь могла разглядеть еще трех дрёмов, их большие, круглые, рыхлые лица выглядывали в ее сторону из-за деревьев.
      Теперь меня пасут.
      В такие минуты хорошо бывает, чтобы рядом оказался кто-нибудь и сказал бы что-нибудь вроде: «Нет! Это чересчур опасно! Не лезь туда!»
      К несчастью, никого такого рядом не оказалось. Тиффани была намерена совершить акт крайнего бесстрашия, и никто не узнает об этом, если дело у нее не выгорит. Это было страшно и при том… раздражало. Это место вообще раздражало ее. Чудь идиотская.
      У нее было то же самое чувство, когда Дженни выскочила из реки. Моей реки. И Королева забрала моего брата. Может, это эгоистично, так думать. Но ярость лучше страха. Страх — сырое, холодное месиво, а у гнева есть острие. Я могу его использовать.
      Они меня пасут! Как овцу!
      Ну так вот, разьяренная овца может злую собаку пустить вдогонку за собственным воем.
 
      Что ж…
      Четыре больших дрёма по углам квадрата.
      Это будет большой сон…
      Занеся сковородку на уровне плеча, чтобы влепить любому желающему приблизится, и подавляя жуткую потребность сходить в туалет, Тиффани медлленно пошла по склону вниз, по снегу, сквозь туман… в лето.

      Жара ударила, как пламя из горелки, так резко и неожиданно, что Тиффани на миг задохнулась.
      У нее однажды был солнечный удар, на холмах, когда она пошла без шляпы. И чувство было как сейчас: мир вокруг нее сделался тревожащих оттенков тускло-зеленого, желтого и фиолетового, без теней. Воздух был так насыщен жаром, что Тиффани подумала — из него дым пойдет, если сжать в кулаке.
      Она была… на вид похоже, что в тростниках, высоких, намного выше нее…
      …с подсолнухами, которые росли на вершинах стеблей, но только…
      …эти подсолнухи были белые…
      …потому что на самом деле это были не подсолнухи вообще.
      Это были маргаритки. Она знала точно. Она разглядывала их десятки раз, на той странной картинке в книге «Волшебныя Сказки». Это были маргаритки, а вокруг не гигантские тростники, а травинки, а сама она — очень-очень маленькая.
      Тиффани находилась в том ненормальном рисунке. Рисунок был сном, или сон — рисунком. Как ни поверни, все равно, потому что Тиффани была прямо посреди него. Если вы упали со скалы, то неважно — летите вы к земле или земля к вам. Так и так у вас большие неприятности.
      Где-то вдали послышалось громкое «крак» и нестройные крики одобрения. Кто-то зааплодировал и проговорил дремотным голосом:
      — Хорошая работа. Молодец. Оч хорошая работа…
      Не без усилия Тиффани протолкнулась вперед среди травы.
      На плоском камне мужчина колол орехи, которые были величиной в половину его собственного роста. Он колол их двуручным молотом. Это зрелище созерцала толпа народу. Тиффани подумала «народ», потому что ей не пришло на ум более подходящего слова. Но и его пришлось чуточку растянуть, чтобы оно вместило весь этот… народ.
      Они все очень различались по размеру, во-первых. Некоторые выше Тиффани — впрочем, учитывая, что любой тут был меньше травинки. Но другие — совсем уж крошечные. У иных лица были — раз глянешь, второй не захочешь. У иных — никому не захочется видеть и раз.
      Это же сон, в конце концов, говорила Тиффани себе. С какой стати он должен иметь смысл или быть приятным. Это не та греза, в которой средь бела дня витают. Это та, в которую впадают. Кто говорит: «пускай сбудутся твои грезы», пожил бы в одной из них минут пять.
      Она шагнула на залитую светом, удушающе жаркую прогалину в тот миг, когда мужчина занес молот снова, и сказала:
      — Простите?
      — Да? — отозвался он.
      — Здесь нет Королевы?
      Он отер лоб и кивнул в сторону другого края прогалины.
      — Ее Величество удалились в кущу.
      — Это значит — уютный уголок в лесу или в саду?
      — Вы снова правы, мисс Тиффани.
      Не спрашивать у него, как он узнал мое имя, сказала Тиффани себе.
      — Благодарю, — проговорила она вслух и, поскольку ее учили быть вежливой, прибавила: — Удачи вам с орехами.
      — Вот этот самый крепкий остался, — ответил он.
      Тиффани неторопливо пошла прочь, стараясь сохранять такой вид, будто сборище странных как-бы-людей не отличается от любой другой толпы. Наверно, страшнее всех были две Большие Женщины.
      На Мелу крупных женщин ценили. Фермерам по душе такие жены. На ферме работать надо, и кто же позовет в жены ту, которая двух поросят не подымет или сноп сена. Но эти две могли бы поднять по лошади. Они высокомерно глянули на проходящую мимо Тиффани.
      У них были маленькие, дурацкие крылышки на спинах.
      — Славный денек пойти посмотреть, как орешки колют! — весело сказала Тиффани на ходу.
      Их большие бледные лица наморщились, как будто от усилия понять, что она такое.
      Рядом с ними сидел на земле и с подавленным видом наблюдал за щелканьем орехов невысокий человечек с большой головой. У него была седая бородка бахромой, заостренные уши. Одет он был очень-очень старомодно. Его взгляд следовал за Тиффани, когда она шла мимо.
      — Доброе утро, — сказала она.
      — Снибс! — проговорил он, и в ее разуме возникли слова: «Спасайся отсюда!»
      — Простите? — сказала Тиффани.
      — Снибс! — произнес человечек, стискивая руки. А слова появились, всплывая в ее мозгу: «Здесь очень опасно!»
      Он махнул бледной рукой, как будто выметая Тиффани прочь. Она отрицательно покачала головой и пошла дальше.
      Здесь были лорды и леди, публика в нарядной одежде, даже несколько пастухов. Но некоторые выглядели так, словно их из кусочков составили. Похоже на другую книжку с картинками, которая осталась у Тиффани дома в спальне.
      Та книжка была из плотного картона, по углам обтрепанного в лохмотья поколениями Болитовых детишек. На каждой странице нарисован человек в каком-нибудь костюме, а сама страница разрезана вдоль на четыре полоски, так что каждую полоску можно переворачивать отдельно. Смысл в том, чтобы ребенок со скуки мог переворачивать их, меняя по частям одежду человека на картинке. У тебя могла получиться голова солдата над плечами пекаря, одетого в девичье платье и обутого в большие крестьянские ботинки.
      Тиффани до такой скуки никогда не доходила. Она считала, что даже те существа, которые всю свою жизнь висят под листиком на дереве, и то не захотели бы развлекаться с этой книжкой дольше пяти секунд.
      Сейчас она была среди тех, кто или сошел с картинок в той книге, или наряжался для карнавала, не зажигая в темной комнате свет. Один или двое кивнули ей, когда она с ними поравнялась, но никто вроде бы не удивлялся ее присутствию.
      Тиффани нырнула под круглый лист, который был намного больше нее самой, и вновь достала из кармана жабу.
      — Чт-т? Тк хо-о-олодно… — проговорил жаба, съеживаясь у нее в руке.
      — Холодно? Тут испечься можно!
      — Тут снег, — ответил жаба. — Плжи мн-назад, я зм…мерзаю.
      Одну секундочку, подумала она и спросила:
      — Жабам снятся сны?
      — Нет!
      — О… значит, по-настоящему сейчас не жарко?
      — Нет! Это тебе кажется!
      — Тсс, — раздался голос рядом.
      Тиффани спрятала жабу на место и задалась вопросом, хватит ли у нее духу оглянуться.
      — Это я! — сказал голос.
      Тиффани обернулась к пучку маргариток в два человеческих роста высотой. От этого ей легче не стало.
      — Ты чокнутая? — спросили маргаритки.
      — Я ищу своего брата, — ответила она резко.
      — Мерзкий пацан, который все время кричит «хаччу сладка»?
      Стебли маргариток раздвинулись, из-за них выскочил Роланд и юркнул к Тиффани под лист.
      — Да, — сказала она, отодвигаясь и чувствуя, что лишь сестра имеет право называть брата… даже пусть это Вентворт… «мерзким».
      — И грозится пойти в туалет, если его оставят одного?
      — Да! Где он?
      — Так это и есть твой брат? Вечно такой липучий?
      — Да, я же говорю!
      — Ты что, правда хочешь его вернуть?
      — Да!
      — Почему?
      Он мой брат, подумала Тиффани. Что значит «почему», при чем тут «почему»?
      — Он мой брат потому что! Теперь говори, где он!
      — Ты уверена, что сможешь отсюда выбраться? — спросил Роланд.
      — Конечно, — соврала Тиффани.
      — И можешь взять меня с собой?
      — Да.
      Ну, она надеялась, что может.
      — Ладно. Я согласен, — ответил Роланд с облегчением.
      — Ах, ты согласен, да неужто? — сказала Тиффани.
      — Слушай, я не знал, что ты такое, верно? — проговорил он. — В лесу все время попадается всякая муть. Заблудившиеся люди, куски снов, которые остались кругом болтаться… осторожность нужна. Но если ты правда знаешь дорогу, я должен попробовать убраться отсюда, пока отец не слишком переволновался.
      Тиффани почувствовала, как заработал ее Второй Помысел. Он говорил: «Следи, чтобы у тебя не изменилось выражение лица. Проверь…»
      — А ты давно тут? — спросила она осторожно. — Если точно?
      — Ну… Все время было примерно одинаково светло… Несколько часов здесь пробыл, я так чувствую… Может быть, весь день…
      Тиффани очень старалась, чтобы ее лицо ничего не выдало. Но не сумела. Глаза Роланда сузились.
      — Я же несколько часов здесь пробыл, да? — сказал он.
      — Эмм… почему ты спрашиваешь? — прогворила она в отчаянии.
      — Потому что в каком-то смысле… я чувствую — вроде бы… дольше. Я проголодался всего два-три раза, и ходил… ну, ты знаешь… дважды, так что это не может быть очень долго. Но я много занимался всякими вещами… такой занятой получился день… — Голос Роланда угас и затих.
      — Мм. Ты прав, — сказала Тиффани. — Время здесь идет медленнее. Это действительно было немного… дольше.
      — Сотни лет? Не говори мне, что сотни лет! Случилось какое-то волшебство, и прошли сотни лет?
      — Что? Нет! Эм-м… примерно год.
      Реакция мальчика была неожиданной. Сейчас он выглядел испуганным по-настоящему.
      — Ой, нет… Это еще хуже…
      — Почему хуже? — спросила Тиффани, сбитая с толку.
      — Если бы прошли сотни лет, мне бы дома не всыпали!
      Хмм, подумала она.
      — Вряд ли так выйдет, — сказала она вслух. — Твой отец очень горевал. И потом, что Королева тебя похитила — это же не твоя вина… — Тиффани остановилась, потому что на сей раз выражение лица подвело его. — Или твоя?
      — Ну, прекрасная леди на коне, и сбруя коня вся в бубенцах… Она проскакала мимо меня галопом, когда я охотился, и смеялась, и конечно я дал своему коню шпоры и погнался за ней, и… — Он умолк.
      — Наверно, это была не самая удачная мысль, — сказала Тиффани.
      — Не то, чтобы здесь было… плохо, — проговорил Роланд. — Просто все… изменчиво. Здесь повсюду… двери. Я имею в виду, двери в другие… места… — и снова голос его угас, отдалился.
      — Ты лучше расскажи мне все с самого начала, — сказала Тиффани.
      — Сперва было здорово, — проговорил Роланд. — Я думал, это все, ну ты знаешь, приключение… Она кормила меня сладким миндалем…
      — А что это вообще такое? — спросила Тиффани. В ее словаре этого слова почему-то не было. — Вроде говяжьих миндалин?
      — Не знаю, это как? — в свою очередь спросил Роланд.
      — Готовят еду такую из коровьего зоба, называется «сладкий хлебец», — ответила Тффани. — По-моему, неудачное название.
      Лицо Роланда покраснело от мыслительного усилия.
      — То было действительно сладкое. Как нуга.
      — Ладно. Рассказывай дальше.
      — А потом она сказала мне звенеть голоском, скакать и плаясать, играть и резвиться. Она сказала, что деткам все это полагается делать.
      — И ты стал?
      — А ты бы стала? Полным идиотом себя чувствовать. Мне двенадцать лет, знаешь? — Роланд подумал. — То есть, если ты сказала правду, то мне сейчас тринадцать, верно?
      — Зачем она тебе велела играть и скакать? — спросила Тиффани, вместо того, чтобы ответить: «Нет, тебе так и осталось двенадцать лет, а ведешь ты себя на восемь».
      — Она просто сказала, что все детки так делают.
      Тиффани задумалась над этим. Насколько ей было известно, детки в основном спорят, орут, очень быстро носятся кругом, громко хохочут, ковыряют в носу, пачкаются и дуются. Если дитя одновременно скачет и пляшет, и голоском звенит — его, возможно, ужалила оса.
      — Странно, — сказала она вслух.
      — А потом, когда я не послушался, она мне дала еще сластей.
      — Опять нуга?
      — Засахаренные сливы. Это ну, сливы. Знаешь? В сахаре. Она все время пыталась меня кормить сахаром! Думала, что я его люблю!
      Маленький колокольчик звякнул в мыслях Тиффани.
      — А ты не думешь, что она тебя откармливала, прежде чем испечь в очаге и сьесть?
      — Нет, конечно. Это злые ведьмы только делают.
      Тиффани прищурилась.
      — Ах да, — проговорила она. — Я забыла. Значит, все время ты ел одни сласти?
      — Нет, я же умею охотиться. В это место иногда попадают настоящие звери. Не знаю, как. Снибс думает, они случайно находят путь сюда. И потом умирают от голода, потому что тут всегда зима. А еще, иногда Королева посылает грабительские отряды, если дверь открывается в такой мир, который ее интересует. Весь этот край как… пиратский корабль.
      — Или овечий клещ, — сказала Тиффани, размышляя вслух.
      — Это что?
      — Насекомые, которые присасываются к овцам и пьют кровь, и не отваливаются, пока не насосутся под завязку.
      — Буэ. Селянам, видимо, полагается знать такие вещи, — сказал Роланд. — Я рад, что мне не надо. Я заглядывал через эти здешние двери в парочку других миров. Но пойти туда меня не пускали. Мы в одном из них раздобыли картошки, а в другом — рыбы. Я думаю, они запугивают тамошних жителей, чтобы те им отдавали всякие вещи. А, и еще был мир, из которого берутся дрёмы. Они тогда смеялись и говорили, что если я хочу туда, то добро пожаловать. Вот туда я не хотел! Там все красное, как на закате. Громадное красное солнце на горизонте, и красное море, которое почти не колышется, красные скалы и длинные тени. А эти мерзкие твари там сидят на камнях и питаются крабами, еще какими-то существами вроде пауков, и маленькими созданиями, которые оставляют следы типа буковок. Жутко. Там было кольцо из коготков, панцирей и косточек на земле вокург каждого дрёма.
      — А кто такие «они»? — спросила Тиффани, отметив для себя слово «селяне».
      — Ты о чем?
      — Ты несколько раз говорил «они». Кого ты имел в виду? Этот народ, который тут собрался?
      — Те? Большинство из них совсем не настоящие, — сказал Роланд. — Я говорил про эльфов. Сказочных существ. Тех, над кем она Королева. Ты что, не знаешь?
      — Я думала, они малюсенькие!
      — По-моему, они могут быть любого размера, когда захотят, — ответил Роланд. — Они настоящие не… совсем. Они как бы… их сны о самих себе. Могут становиться зыбкими, как воздух, или плотными, словно камень. Снибс рассказывал.
      — Снибс? — переспросила Тиффани. — О… такой низенький, который только говорит «снибс», а слова появляются у тебя в голове?
      — Да. Он тут пробыл годы. Это благодаря ему я узнал, что время может идти неправильно. Снибс однажды выбрался в свой родной мир, и там все оказалось изменившимся. Он был так несчастен, что снова нашел дверь и вернулся сюда.
      — Вернулся сюда? — спросила она изумленно.
      — Он сказал, что лучше быть не у себя дома, чем быть не дома там, где прежде был твой дом, — ответил Роланд. — По крайней мере, мне кажется, что так он сказал. Он говорил, что здесь не так уж плохо, если не попадаться под руку Королеве. Что здесь можно многому научиться.
      Тиффани оглянулась в сторону сидящей на земле фигурки Снибса, который по-прежнему наблюдал за щелканьем орехов. Он был вовсе не похож на того, кто учится чему бы то ни было. Он был похож на того, кто очень долго прожил в страхе, и этот страх стал несмываемым. Как веснушки.
      — Но смотри, Королеву злить нельзя, — сказал Роланд. — Я видел, что бывает с теми, кто ее разозлил. Она спускала на них Шмелиных Теток.
      — Ты про тех двух больших, с маленькими крылышками?
      — Да! Они лютые. А если кто-то разозлит Королеву всерьез, она просто станет смотреть на него, и он… будет превращаться.
      — Во что?
      — Во что-то. Я не буду все расписывать, ладно? — Роланд передернулся. — А то для росписи надо было бы много красного и фиолетового. А потом их уволакивают прочь и отдают дрёмам. — Он помотал головой. — Слушай, сны здесь настоящие. Очень настоящие. Когда ты попал в них, то… на самом деле попал. И кошмары тоже. Можно умереть.
      Я не чувствую, что тут все настоящее, сказала Тиффани себе. По-моему, здесь как во сне. Я почти могу проснуться.
      Надо все время помнить, что настоящее на самом деле.
      Она посмотрела на свое вылинявшее голубое платье, истыканное следами стежков понизу подола — его столько раз то укорачивали, то удлинняли, когда подрастали его многочисленные владелицы. Это было на самом деле.
      И я есть на самом деле. И сыр. Где-то, не так уж далеко, существует мир зеленых пастбищ под голубым небом, и это — на самом деле.
      Нак Мак Фигглы тоже были настоящими на самом деле, и ей снова так захотелось, чтобы они были рядом. Есть что-то в их манере орать «кривенс» и накидываться на все вокруг, очень успокаивающее…
      Роланд, возможно, настоящий.
      Почти все остальное — на самом деле сон в этом грабительском краю, который живет за счет реальных миров, в этом почти застывшем времени, где кошмарные вещи могут случитсья в любой момент. Не хочу больше узнавать о нем ничего, решила Тиффани. Хочу взять брата и вернуться домой, пока мой гнев не утих.
      Потому что если он утихнет, у меня появится время испугаться, и тогда я действительно испугаюсь. Настолько, что не смогу думать. Настолько, как Снибс. А мне надо думать головой…
      — Первый сон, в который я провалилась, был похож на какие-то мои собственные, — сказала она. — У меня бывали такие сны, что будто я проснулась, но на самом деле продолжала спать. Но бальная зала, я такого никогда…
      — А-а, то был один из моих, — сказал Роланд. — Из того времени, когда я был помладше. Проснулся однажды ночью и пошел вниз, в большой холл, и там танцевали все эти люди в масках. Все было так… ярко. — На миг он стал грустным и задумчивым. — Тогда моя мать была еще жива.
      — А тот, что сейчас — это картинка из книги, которая есть у меня дома. Должно быть, она взяла его из моей памяти…
      — Нет, она его часто использует, — ответил Роланд. — Он ей нравится. Она подбирает сны повсюду. Коллекционирует.
      Тиффани встала, снова взяла в руки сковороду и сказала:
      — Пойду повидаюсь с Королевой.
      — Не надо, — тут же ответил Роланд. — Ты здесь единственная настоящая, кроме Снибса, но с ним не очень приятно быть рядом.
      — Я собираюсь взять брата и вернуться домой, — ровным голосом проговорила Тиффани.
      — Тогда я с тобой не пойду. Не хочу видеть то, во что она тебя превратит.
      Тиффани шагнула под палящий, тяжелый, лишенный теней свет и стала подниматься по тропе на вершину холма. Гигантские травинки высились арками у нее над головой. По пути снова и снова попадались ей странно одетые странные существа, они поворачивались и глядели на нее. А потом вели себя так, словно она обыкновенная прохожая, ничего интересного, абсолютно.
      Она взглянула назад через плечо. Там ореховый щелкун выбрал себе молот побольше и готовился нанести удар.
      — Хаччу хаччу хаччу сладка!
      Тиффани крутнулась, как флюгер в торнадо. Понеслась по тропинке, пригнув голову, занеся сковородку, чтобы впаять сразмаху любому, кто станет у нее на пути, вломилась в травяной кустик и сквозь него прорвалась на полянку, обрамленную маргаритками. Это вполне могли быть «кущи». Она не стала для верности расспрашивать, правильно ли попала.
      Вентворт сидел на большом плоском камне, окруженный сластями. Многие из них были больше него самого. Мелкие — лежали кучами, крупные — валялись, как бревна. И они были всех конфетных цветов, каких только могут быть конфеты: Ненатурально-Малиновый, Фальшиво-Лимонный, Удивительно-Химически-Оранжевый, Такой-Кислотно-Зеленый и Фигзнает-Изчегоэто-Голубой.
      Вентворт громадными каплями ронял с подбородка слезы. Поскольку ронял он их среди сластей, серьезная липучесть уже имела место и усиливалась.
      Вентворт завывал. Рот у него был словно широкий красный туннель, где в самой глубине прыгает вверх-вниз маленькая мягкая штучка, которая толком никто не знает, как называется. Он прекращал рев только тогда, когда либо вдохни, либо помри, но и то лишь для одного мощного всасывающего движения, а потом ревел дальше.
      Тиффани моментально поняла, в чем проблема. Она такое уже видела во время праздников по случаю дней рождения. Ее брат страдал от чудовищной нехватки сладкого. Да, он был окружен сластями. Но если хватаешь хоть одну конфетку, говорил его одурманенный сахаром мозг, это значит — не хватаешь в этот миг все остальные. И тут столько сладостей, что ты никогда не съешь их все. Это было невыносимо. Единственный выход — удариться в слезы.
      Дома единственным выходом было бы напялись ему на голову корзину, чтобы он так и посидел, пока не успокоится, и тем временем убрать с глаз долой почти все сласти. С несколькими пригоршнями он хоть как-то мог справитсья в один присест.
      Тиффани бросила сковородку и сгребла его в объятия.
      — А вот и Тиффи, — шепнула она. — И мы идем домой.
      Здесь-то я и должна столкнуться с Королевой, подумала Тиффани. Но не было ни крика ярости, ни взрыва магии… ничего.
      Только жужжание пчел вдали, шорох ветра в траве, да икота и всхлипы Вентворта, который был так стиснут в ее объятиях, что ему не хватало воздуха реветь.
      Сейчас она заметила, что на дальней стороне кущей находится ложе из листьев, окруженное склонившимися цветами. Но на этом ложе никого не было.
      Это потому, что я у тебя за спиной, — сказал голос Королевы на ухо Тиффани.
      Она быстро повернулась.
      У нее за спиной никого не было.
      Все так же у тебя за спиной, — сказала Королева. — Это мой мир, детка. Ты никогда не будешь такой быстрой, как я. Ни такой ловкой. Зачем ты пытаешься отнять у меня моего мальчика?
      — Он не твой, а наш! — ответила Тиффани.
      Ты его никогда не любила. У тебя сердце как маленький комочек снега. Мне видно это.
      У Тиффани на лбу появилась морщинка.
      — Любовь? — сказала она. — А при чем это здесь? Он мой брат! Мой брат!
      — Да, это так по-ведьмовски, не правда ли, — сказал голос Королевы. — Эгоизм. Мое, мое, мое. Все, что заботит ведьму, это «мое».
      — Ты его украла!
      — Украла? Ты имеешь в виду, что ты им владела?
      Второй Помысел сказал Тиффани: она выискивает твои слабые места. Не слушай ее.
      — Ах, у тебя есть Второй Помысел, — сказала Королева. — Ты думаешь, что это тебя делает очень большой ведьмой, не правда ли?
      — Почему ты не показываешься мне? — спросила Тиффани. — Боишься?
      — Мне бояться? — сказала Королева. — Чего-то такого, как ты?
      И возникла прямо перед нею. Королева была гораздо выше Тиффани, но такая же тоненькая; ее волосы — длинны и черны, лицо бледно, губы вишнево-алы, одежда из черного, и белого, и красного. И во всем этом было, самую чуточку, что-то не то.
      Второй Помысел сказал Тиффани: это потому, что она совершенство. Полное совершенство. Словно кукла. Никто реальный таким совершенным быть не может.
      — Это не ты, — проговорила Тиффани с полнейшей уверенностью. — Это всего лишь твой сон о себе. Это вовсе не ты сама.
      Улыбка Королевы исчезла на миг, а потом вернулась — напряженной, натянутой.
      — Какая грубость, а ты ведь со мной едва знакома, — сказала она, усаживаясь на ложе из листьев. И слегка похлопала по нему рядом с собой. — Садись же. Стоять друг против друга — это как-то враждебно. Я отнесу твои дурные манеры на счет простой дезориентации. — Она улыбнулась Тиффани дивной улыбкой.
      Посмотри, как движутся ее глаза, сказал Тиффани Второй Помысел. Вряд ли она пользуется ими, чтобы тебя видеть. Они лишь очаровательные украшения.
      — Ты вторглась в мой дом, убила нескольких моих питомцев и в целом вела себя недостойно, постыдно. Впрочем, я понимаю: ты слишком пошла на поводу у подрывных элементов…
      — Ты украла моего брата, — сказала Тиффани, крепко прижимая к себе Вентворта. — Ты вообще все крадешь. — Но собственный голос прозвучал в ее ушах слабым и тоненьким.
      — Он бродил одиноко, потерявшись, — ответила Королева спокойно. — Я отвела его домой и утешила.
      И вот что было в голосе Королевы, вот что в нем было самое главное: он говорил тебе, дружелюбно и понимающе — я права, а ты нет. И это, в сущности, не твоя вина. Возможно, вина лежит на твоих родителях, или на какой-то скверной пище, которую ты ела, или виновато какое-то событие — столь ужасное, что ты начисто выбросила его из памяти. Это была не твоя вина, Королева все понимает, потому что ты — вполне милый, славный человек. Дело просто в том, что все эти дурные влияния заставили тебя делать неправильный выбор. Если ты сможешь осознать это, Тиффани, мир станет счастливее…
      …этот холодный мир, охраняемый чудовищными тварями, где ничто не созревает и не растет, сказал ее Второй Помысел. Мир, где все решает Королева. Не слушай.
      Тиффани нашла в себе силы попятиться на шаг.
      — Неужели я чудовище? — сказала Королева. — Я всего лишь хотела, чтобы кто-то был рядом…
      И Второй Помысел Тиффани, затопленный, вязнущий в дивном голосе Королевы, произнес: Мисс Женпола Робинсон…
      Она пришла много лет назад и работала с тех пор у фермеров домашней прислугой. Говорили, она выросла в Тявкинском Приюте для Неимущих. Рассказывали, что в этом приюте она и родилась, после того, как ее мать явилась туда во время жуткой грозы, и хозяин записал в большом черном журнале: «Мисс Робинсон, дитя жен. пола». Молодая мать была не очень сообразительной и вообще она умирала, и решила, что так назвали младенца. Как-никак, это была запись в большой книге официального вида.
      Мисс Робинсон теперь была уже довольно пожилой, всегда мало разговаривала и мало ела, но ее никогда нельзя было застать без работы. Никто не сравнился бы в мытье полов с Мисс Дитя Женполой Робинсон. У нее было худое лицо с кулачок, острый красный нос и худые бледные руки с красными костяшками на кулаках, и она этих рук никогда не покладала. Работать Мисс Робинсон умела.
      Тиффани мало что понимала в происходящем, когда случилось преступление. Женщины говорили об этом, собираясь по две — по три возле калиток, и руки у них были сплетены под грудью, и они прекращали разговор и смотрели оскорбленно, если мимо шел мужчина.
      Тиффани ухватывала обрывки разговоров, но иногда они состояли сплошь из обиняков: «своего собственного у бедолаги-то и не было никогда, она же не виновата, что худющая, как швабра». И «говорят, нашли ее, а она обнимает его и говорит — мой». И «в доме полно было детских вязаных вещичек, она их наделала!» Вот это последнее было для Тиффани особенно загадочным, потому что говорилось таким тоном, как будто «в доме полно было человеческих черепов!»
      Но все соглашались в одном: «Такого мы не потерпим. Преступление — оно и есть преступление. Надо сообщить Барону».
      Мисс Робинсон украла младенца по имени Пунктуалити Риддл, которого молодые родители очень любили, хоть и выдумали такое имя. (Они рассуждали так, что если детям дают имена разных добродетелей — Вера, Надежда, Любовь — чем плохо умение везде успевать вовремя?)
      Ребенка оставили на дворе, в колыбельке, и он исчез. Были обычные поиски, слёзы, а потом кто-то упомянул, что в последнее время Мисс Робинсон стала носить к себе домой больше молока…
      Это было похищение. На Мелу стояло не так уж много заборов и дверных запоров. Кражу, какую бы то ни было, воспринимали очень серьезно. Если нельзя будет на пять минут повернуться спиной к своему добру, до чего мы дойдем? Закон — это закон. Преступление, оно и есть преступление.
      До слуха Тиффани долетали обрывки споров, что шли по всему поселку, но некоторые фразы проскакивали снова и снова. «Она ничего плохого и в мыслях не держала, бедная. Она всегда была работящая, никогда не жаловалась. Она не в себе. Закон — это закон. Преступление, оно и есть преступление».
      И вот сообщили Барону, и он устроил суд в Большом Зале, и пришли все, кто мог отлучиться с пастбищ на холмах — в том числе Мистер и Миссис Риддл, она со встревоженным видом, он с решительным — и Мисс Робинсон, которая только смотрела в землю, сложив на коленях руки с красными костяшками на кулаках.
      Вряд ли это получился суд. Мисс Робинсон не совсем ясно понимала, в чем ее обвиняют. И Тиффани казалось, что все остальные тоже не совсем понимают. Они не знали наверняка, зачем пришли сюда, и собирались это выяснить.
      Барону тоже было неловко. Закон гласил ясно: кража — очень скверное преступление, а украсть человека — и того хуже. В Тявкине была тюрьма, прямо рядом с Приютом для Неимущих. Говорили, они даже дверью соединены. Туда и дорога ворам.
      Барон был не великий мыслитель. Его род правил Мелом, применяя способ: не менять образ мыслей ни по какому поводу, в течение сотен лет. Барон слушал, барабанил пальцами по столу, смотрел на лица людей и выглядел так, словно сиденье кресла у него жутко горячее.
      У Тиффани было место в первом ряду. Она сидела там, когда Барон начал оглашать свой вердикт, эм-м-мкая и н-н-нукая, пытаясь не произнести те слова, которые он вынужден был сказать, и тут отворилась дверь зала, и трусцой вбежали Гром с Молнией.
      Они уселись между скамьями переднего ряда и столом судьи, повернувшись к Барону и глядя на него яркими, внимательными глазами.
      Тиффани была единственной, кто вытянул шею — посмотреть на входную дверь. Створки были слишком тяжелые для того, чтобы даже сильная собака сумела их открыть. В тот момент они были приоткрыты на щелочку, и можно было заметить, что снаружи кто-то стоит и через эту щелочку заглядывает внутрь.
      Барон прервал свою речь, уставился на собак, тоже посмотрел на дверь.
      А потом, через несколько секунд, отложил в сторону книгу законов и сказал: «Возможно, нам следует в этом деле пойти другим путем».
      И другой путь был найден, отчасти он заключался в том, чтобы люди уделяли Мисс Робинсон больше внимания. Это было не идеальное решение, и не все остались довольны, но оно сработало.
      Тиффани учуяла запах «Бравого Морехода», когда вышла из зала на улицу, и ей вспомнилась собака Барона. Будешь помнить нынешний день? — говорила ему Бабушка когда-то. — У тебя на то еще найдется повод.
      Бароны нуждаются в напоминаниях…
      — Кто скажет слово за тебя? — проговорила Тиффани вслух.
      — За меня? — переспросила Королева, подняв тонкие брови.
      А Третий Помысел сказал Тиффани: присмотрись, какое у нее лицо, когда она встревожена.
      — Здесь нет никого, кто вступился бы за тебя, правда? — сказала Тиффани, продолжая пятиться. — Кто скажет, что ты была к нему доброй? Что ты не просто наглая воровка? Потому что ты такая и есть. У тебя… У тебя, как у дрёмов — одна-единственная уловка в запасе…
      Да, вот оно. Сейчас Тиффани увидела то, что ее Третий Помысел заметил прежде. Лицо Королевы на миг зарябило.
      — И это не твое тело, — припечатала Тиффани. — Это лишь то, чем ты хочешь казаться. Оно не настоящее. Так же, как и все тут: пустышка дутая…
      Королева бросилась вперед и влепила ей пощечину, куда ощутимее, чем способно было бы сновидение. Тиффани шлепнулась на мох, Вентворт откатился в сторону, вопя:
      — Хаччу тваль…ет!
      Хорошо, сказал Третий Помысел Тиффани.
      — Хорошо? — сказала она вслух.
      — Хорошо? — сказала Королева.
      Да, подтвердил Третий Помысел. Ей неизвестно, что у тебя есть Третий Помысел, и сковородка лежит всего в нескольких дюймах от твоей руки, а существа вроде нее не выносят железа, верно? Сейчас она злится. Сделай так, чтобы она совсем разъярилась, чтобы она перестала соображать. Сделай ей больно.
      — Ты живешь тут среди сплошной зимы и ничего не делаешь, только смотришь сны про лето, — сказала Тиффани. — Неудивительно, что Король от тебя ушел.
      На мгновение Королева застыла, словно прекрасная скульптура, на которую она и так была похожа. И вновь эта воплощенная мечта зарябила, и Тиффани увидела… нечто. Ростом не намного выше самой Тиффани, почти человекообразное, чуток облезлое и — лишь на секунду — потрясенное. Потом снова перед ней возникла Королева, высокая, гневная, набирающая в грудь воздуха, чтобы…
      Тиффани схватила сковороду и махнула ею, вскакивая на ноги. Ей удалось зацепить высокую фигуру только вскользь, но Королева заколыхалась, как воздух над раскаленной дорогой, и пронзительно закричала.
      Тиффани не стала ждать и смотреть, что случится дальше. Схватила брата и понеслась прочь сквозь высокую траву, мимо странных созданий, которые смотрели в ту сторону, откуда летели звуки королевского гнева.
      Вот теперь в лишенной теней траве зашевелились тени. Некоторые существа — шуточные, как на составной картинке — меняли облик и начинали двигаться вслед за Тиффани с ее вопящим братом.
      На дальней стороне прогалины раздался громовой гул. Две великанши, которых Роланд называл Шмелиными Тетками, поднимались в воздух. Их маленькие крылышки от усилия превратились в размытые круги.
      Кто-то поймал Тиффани за руку и втянул в гущу травы. Это был Роланд.
      — Можешь сейчас выбраться отсюда? — сказал он. Лицо у него было красное.
      — Э-э… — начала Тиффани.
      — Тогда просто бежим. Давай руку. Погнали!
      — А ты знаешь дорогу отсюда? — еле переводя дыхание, спросила Тиффани, мчась рядом с ним среди гигантских маргариток.
      — Нет, — пропыхтел Роланд. — Нету дороги. Видела там… дрёмов снаружи… это сильный сон…
      — Тогда чего мы бежим?
      — Не попадаться ей… под руку. Если надолго… спрятаться… Снибс говорит, она… забывает…
      Вряд ли она меня так уж скоро забудет, подумала Тиффани.
      Роланд остановился, она вырвала у него свою руку и побежала дальше вместе с Вентвортом, который цеплялся за нее с молчаливым изумлением.
      — Ты куда? — закричал Роланд у нее за спиной.
      — Я точно не хочу ей попадаться под руку!
      — Вернись! Ты назад бежишь!
      — Ничего не назад! Я прямо!
      — Это сон! — заорал Роланд, на сей раз близко, потому что догонял ее. — Ты бежишь по кру…
      Тиффани вылетела на поляну…
      … на ту самую поляну.
      Шмелиные Тетки приземлились по бокам от нее. Королева шагнула вперед.
      — Ты знаешь, — сказала она, — я ожидала от тебя большего, Тиффани. А сейчас давай сюда мальчика, и я буду решать, что дальше.
      — Это небольшой сон, — пробормотал Роланд позади. — Если убегаешь далеко, то делаешь круг…
      — Я могу сделать для тебя сон, который будет меньше, чем ты сама, — приятным тоном поговорила Королева. — Тебе может быть очень больно!
      Цвета стали ярче. Звуки громче. Тиффани уловила какой-то запах, и это показалось ей странным, потому что до той секунды никаких запахов тут не было.
      Резкий, горький запах, который ни за что не забудешь. Запах снега. И сквозь жужжание насекомых в траве Тиффани различила едва-едва уловимое:
      — Кривенс! Не могу вылезти отсюдава!

      На дальнем конце поляны, где разбиватель орехов занимался своим делом, остался последний орех. В половину роста Тиффани величиной. И он слегка покачивался. Щелкун взмахнул молотом, и орех уткатился из-под удара.
      Зри то, что по-настоящему тут… сказала себе Тиффани и засмеялась.
      Королева бросила на нее озадаченный взгляд и властно спросила:
      — Ты находишь это забавным? Что тебя так развеселило?
      — Просто смешная мысль пришла, — ответила Тиффани.
      Королева сверкнула глазами, как делают все обделенные чувством юмора, когда им в ответ кто-то смеется.
      Не такая уж ты умная и ловкая, подумала Тиффани. Тебе никогда не было это нужно. Ты же могла получить все, что хочешь, просто погрезив об этом. Ты веришь в свои сны, поэтому тебе никогда не надо думать.
      Она повернулась к Роланду и шепнула:
      — Расколи орех! Не волнуйся, что я буду делать, расколи!
      Мальчик посмотрел на нее растерянно.
      — Что ты ему сказала? — резко спросила Королева.
      — Я сказала «прощай», — ответила Тиффани, крепко прижимая к себе брата. — Своего брата не отдам, делай, что хочешь!
      — Ты знаешь, какого цвета у тебя внутренности? — спросила Королева.
      Тиффани молча помотала головой.
      — Ну, сейчас узнаешь, — сказала Королева с приветливой улыбкой.
      — Ты не настолько могущественная, чтобы это сделать, — проговорила Тиффани.
      — А знаешь, ты права, — ответила Королева. — Такой вид физической магии действительно весьма труден. Однако я могу заставить тебя думать, что делаю с тобой очень… страшные вещи. А это, малышка — все, что мне требуется. Не хочешь сейчас попросить, чтобы я тебя пожалела? Возможно, потом будешь уже не в состоянии.
      Тиффани выдержала паузу и сказала:
      — Не-ет. Я, пожалуй, не стану.
      Королева склонилась к ней. Ее серые глаза на миг заполнили для Тиффани весь мир.
      — Мой народ будет помнить об этом очень долго, — промолвила Королева.
      — Надеюсь, — ответила Тиффани. — Рас-ко-ли о-рех.
      По лицу Королевы снова мелькнуло выражение озадаченности. Она не привыкла к резко меняющимся ситуациям.
      — Что?
      — А? О… ага… — пробормотал Роланд.
      — Что ты ему сказала? — спросила Королева, когда он кинулся к человеку с молотом.
      Тиффани пнула ее в голень. Это было не по-ведьмовски. Это было так по-девятилетнему, что Тиффани хотела бы придумать нечто получше. С другой стороны, ботинки у нее были крепкие, и пинок тоже.
      Королева встряхнула ее.
      — Зачем ты это сделала? — сказала она. — Почему не делаешь то, что я говорю? Всем было бы так хорошо, если бы они делали то, что я говорю!
      Тиффани смотрела ей в лицо. Глаза у Королевы теперь были серые, но зрачки — как серебряные зеркальца.
      Я знаю, что ты такое, сказал ее Третий Помысел. Ты то, что никогда ничему не способно научиться. Ты не знаешь о людях ничего. Ты просто… старый маленький ребенок.
      — Хочешь сладкого? — шепнула Тиффани.
      У нее за спиной раздались крики. Она извернулась в цепких руках Королевы и увидела, что Роланд борется за кувалду. Под взглядом Тиффани он отчаянно взмахнул этой тяжелой хреновиной, занося ее над головой, и сбил с ног эльфа позади себя.
      Королева яростно повернула Тиффани к себе, когда молот обрушился на орех.
      — Сладкого? — прошипела она. — Я тебе покажу сла…
      — Кривенс! Энто Кралева! У ней наша келда, у старой головешки!
      — Без царев! Без королёв! Мальцы-вольнецы!
      — Рррастерзаю кебаб!
      — Навешаем ей!
      Наверно, Тиффани была единственным существом всех времен и народов, кто радуется, заслышав поблизости Нак Мак Фигглов.
      Они хлынули наружу из расколотого ореха. Некоторые были еще в галстуках-бабочках. Другие, как обычно, в своих кильтах. Но все как один — в боевом духе и, чтобы не терять времени, лупили друг друга набегу, набирая скорость.
      Прогалина… очистилась. Создания хоть реальности, хоть сна способны заметить опасность, когда она летит к ним орущей, ругающейся, сине-рыжей волной.
      Тиффани вырвалась у Королевы из рук, по-прежнему держа Вентворта, и поспешила в сторонку, чтобы смотреть из травы.
      Здоров Ян пробежал мимо, неся над головой извивающегося эльфа, в полный рост. Потом резко затормозил и швырнул свою ношу высоко вверх, через всю поляну.
      — Прилетел соловушка на свою головушку! — возопил Ян и устремился обратно в гущу битвы.
      Нак Мак Фигглов нельзя ни растоптать, ни задавить. Они работали группами, взбираясь друг по другу, чтобы на подходящей высоте треснуть эльфа кулаком. Или, предпочтительнее, боднуть. А когда противник упал, тут его вдоль и поперек пинками обработают.
      В драке у них был определенный метод. Например, они всегда выбирали самого крупного из противников, потому что — как объяснил позднее Роб Всякограб — «тама попасть легче, ведаешь». И они просто не останавливались. Вот что изматывало врага напрочь. Как будто на тебя напали осы с кулаками.
      Прошло некоторое время, прежде чем Фигглы сообразили, что противник закончился. Они еще немного подрались между собой, чтобы не зря была вся эта долгая дорога и типа того, потом утихомирились и стали проверять карманы лежащих врагов на предмет завалявшейся монетки.
      Тиффани поднялась на ноги.
      — Эччч, ну непоганая работа, сам скажу, — произнес Роб Всякограб, оглядевшись. — Сполнили брань аккуратно, даже стихов не читали.
      — Как вы попали в орех? — спросила Тиффани. — В смысле, он же… орех!
      — Иного пути не нашлося, — ответил Роб. — Пригодный путь искать надобно, чтобы дать на орехи. Навигация во сне — дело тяжкое.
      — Особо ежели чуток мальца клюкнумши, — сказал Вулли Валенок, широко улыбаясь.
      — Что? Вы там… выпивали? — сказала Тиффани. — Я тут лицом к лицу с Королевой, а вы были в пивной?
      — Эччч, нет! — ответил Роб. — Помнишь сон тот с большою вечеринкой? Где ты в платьице красивое разубрана была? Мы застряли там.
      — Я же прикончила дрёма!
      У Роба сделался не совсем искренний вид.
      — Н-н-ну-у-у, — сказал он, — не так легко смогли мы выбраться, как ты. Пошло чуть больше времени у нас.
      — Всю выпивку пришлося там прикончить, — пришел ему на помощь Вулли. Роб сверкнул на него взглядом и огрызнулся:
      — Негоже все так оборачивать!
      — Вы хотите сказать, что сон может продолжаться без дрёма? — спросила Тиффани.
      — Коли жажда сильно замучила, — ответил Вулли Валенок. — И ежели бы только выпивка, там же ж еще канапы энти…
      — Но я думала, что если будешь есть или пить во сне, то навсегда останешься там!
      — Для многих так, — ответил Роб. — Но не для нас. Домы, банки али сны — нету места, куда нам влезти не под силу и вылезти обратно.
      — Вот разве что кроме пивных, — сказал Здоров Ян.
      — О, айе, — весело подтвердил Роб. — С пивными так, без труда не вытащишь рыбку из пруда, слово даю кр-р-репкое.
      — А куда пропала Королева? — спросила Тиффани.
      — Эччч, она сделала гэтьски, как только завидела нас, — ответил Роб. — И нам то же самое надобно, леди, пока не изменился сон. — Он кивнул в сторону Вентворта. — Энто и есть мальца родич твой? Соплей-то в носе!
      — Хаччу сладка! — заорал Вентворт на сладком автопилоте.
      — Обойдешься! — заорал Роб в ответ. — Сопли отставить, с нами резво иттить, на мальца сестре своей мешком не висеть!
      Тиффани открыла рот, чтобы возмутиться, и закрыла снова: Вентворт после секундного ошеломления хихикнул.
      — Ляля! — сказал он. — Маля! Маля-маля цацы!
      — Мама дорогая, — сказала Тиффани. — Теперь начнется.
      И все-таки она была здорово удивлена. Вентворт никогда не проявлял столько интереса ни к чему, кроме сахарных пупсов.
      — Роб, у нас тута один настоящий, — окликнул кто-то из пиктси. К своему ужасу Тиффани увидела, что Фигглы приподняли над землей голову Роланда. Он лежал, растянувшись во весь рост, без сознания.
      — А, парнишка, что тебе грубиянил, — сказал Роб. — И Здорова Яна целился молотком тюкнуть, не от великого разума. Чего с ним делать будем?
      Трава задрожала. Свет в небе угасал. И становилось холоднее.
      — Оставлять его тут нельзя! — сказала Тиффани.
      — Окей, поволокем, — ответил Роб. — Двигаем щас же!
      — Маля-маля цацы-цы! Маля-маля-цы! — с наслаждением выкрикивал Вентворт.
      — Он так весь день теперь будет, — сказала Тиффани. — Простите.
      — К двери беги, — сказал Роб. — Можешь зреть ее?
      Тиффани стала отчаянно озираться. Ветер уже сделался морозно-колючим.
      — Зри дверь! — скомандовал Роб.
      Тиффани моргнула, повернулась кругом.
      — Эм-м… Э…
      Ощущение мира за пленкой сна теперь не приходило так легко, как в момент ее страха перед Королевой. Тиффани старалась сосредоточиться. Запах снега…
      Это же смешно, говорить о том, что снег чем-то пахнет. Он просто замерзшая вода. Но Тиффани всегда понимала сразу же, проснувшись утром, если ночью выпал снег. Его запах был как вкус жести. У жести правда есть вкус, хотя он примерно то же самое, что и запах снега.
      Тиффани показалось, что мозги у нее трещат от напряжения. Если я во сне, надо проснуться. Только бежать — без толку. Во снах всегда полно беготни. Но она чувствовала, что есть направление, в котором окружающая картина как-то… тоньше. И белее.
      Она закрыла глаза и стала думать о снеге, скрипучем, свежем, словно крахмальные простыни. Сосредоточилась на ощущении снега под ногами. Все, что надо сделать — это проснуться…
      Она действительно стояла на снегу.
      — Славно, — сказал Роб.
      — Я уловила, как это! — сказала Тиффани.
      — Эччч, порою дверь бывает и в главе твоей, — ответил Роб Всякограб. — Теперя двигаем!
      Тиффани почувствовала, что ее приподнимают вверх. Роланд, похрапывающий рядом, тоже поднялся над землей на дюжинах синих ног, когда пиктси залезли под него.
      — Не тормозим, покудава не убрались отсюдава! — сказал Роб. — Фигглы, ва-хэй!
      Они заскользили по снегу за группами дозорных, которые бежали впереди. Через минуту или две Тиффани оглянулась назад и увидела, что голубые тени растекаются вширь. И становятся темнее.
      — Роб… — сказала она.
      — Айе, я ведаю, — отозвался он. — Резвей, парни!
      — Они быстро текут, Роб!
      — Энто ведаю тож!
      Крупинки снега секли ей лицо. Деревья по бокам сливались в полосы. Лес проносился мимо. Но тени расползались впереди, преграждая дорогу, и бежать сквозь них было как сквозь что-то плотное. Как сквозь густой туман.
      А тени за спиной были уже полуночно-черными внутри.
      Но пиктси оставили позади последнее дерево, теперь перед ними раскинулась белая равнина.
      Они остановились — так резко, что Тиффани чуть не кувыркнулась вперед.
      — Что такое?
      — А где наши старые следы подевалися? — сказал Вулли Валенок. — Только что были! В которую сторону нам?
      Протоптанная по снегу тропа, что вела их все это время, исчезла.
      Роб Всякограб глянул в сторону леса. Там клубилась тьма, словно дым, и расстилалась вдоль горизонта.
      — Она кошмары за нами послала, — прорычал Роб. — Туго будет, ребята.
      Тиффани различила очертания в надвигающейся ночи. Обняла Вентворта покрепче.
      — Кошмары, — повторил Роб, обернувшись к ней. — Тебе с ними знаться нечего. Мы придержим их. Тебе тикать надо. Уматывай сей же миг!
      — Мне же некуда бежать! — сказала Тиффани.
      Она слышала тонкие звуки, вроде стрекотания, вроде шума насекомых, со стороны леса. Пиктси плотно стянулись друг к другу. Обычно, когда они чуяли будущую драку, то ухмылялись от уха до уха. Но сейчас они были смертельно серьезны.
      — Эччч, не умеет она проигрывать, Кралева, — сказал Роб.
      Тиффани посмотрела на противоположную сторону горизонта. Кипящая чернота была и там: кольцо смыкалось вокруг них со всех сторон.
      Двери повсюду, думала она. Старая келда говорила, что двери — они повсюду. Я должна найти дверь.
      Но здесь только снег да несколько деревьев…
      Пиктси вытащили мечи.
      — А что э-э, это за кошмары? — спросила Тиффани.
      — Обычные вещи дурными становятся, — сказал Роб.
      Тиффани секунду смотрела на него недоуменно, а потом ее передернуло. О да, она знала, что это за кошмары. Они редко приходили к ней, но когда приходили, это было гадко. Как-то раз она проснулась и ее всю колотило от мысли, что за ней гонялись ботинки Бабушки Болит. А в другой раз это была банка сахара. Что угодно может стать кошмаром.
      С чудовищами она бы как-нибудь разобралась. Но не хотела столкнуться с озверевшими ботинками.
      — Э-э… у меня есть идея, — сказала она.
      — И у меня, — отозвался Роб. — Быть подальше отсюда, идея моя.
      — Вон там кучка деревьев, — сказала Тиффани.
      — Ну и? — Сказал Роб, вглядываясь в тучу кошмаров. Теперь там были видны детали — зубы, когти, глаза, ребра. Судя по свирепому взгляду Роба, было ясно: что бы ни случилось дальше, первые несколько чудовищ встретятся лицом к лицу с очень серьезной проблемой. Если у них есть лица.
      — А вообще можно драться с кошмарами? — спросила Тиффани.
      — Нету штуки, с которой мы драться не можем, — прорычал Здоров Ян. — Если у него есть глава, она попомнит чудное мгновенье. А если нету главы у него, напинаем что есть!
      Тиффани уставилась в наступающее… нечто.
      — У некоторых там голов хватает!
      — Везуха, стало быть, — ответил Вулли Валенок.
      Пиктси переминались с ноги на ногу, готовясь кинуться в бой.
      — Сыграй нам грустно, дудочник, — сказал Роб Вильяму гоннаглу. — Под музыку волынки биться станем…
      — Нет! — сказала Тиффани. — Я этого терпеть не намерена! Способ драться с кошмаром — проснуться! Я ваша келда! Это приказ! Бежим к вон тем деревьям! Делать, что я сказала!
      — Малямаля-цы! — завопил Вентворт.
      Пиктси глянули на кучку деревьев, потом на Тиффани.
      — Делать! — заорала она с такой силой, что несколько Фигглов моргнули. — Сейчас же делать, что я сказала! Этот путь лучше!
      — Карге не перечат, Роб, — негромко сказал Вильям.
      — Я приведу вас домой, — отрезала Тиффани. «Надеюсь», — мысленно прибавила она. Но ей видно было маленькое, круглое, бледное лицо, которое выглядывало из-за дерева. В той купе деревьев прятался дрём.
      — Эччч, айе, но… — Роб глянул туда. — Аии, нет, зрите это…
      Перед наступающей стеной жути появилась бледная точка. Снибс пытался оторваться. Его локти ходили, как поршни. Коротенькие ноги словно слились в колесо. Щеки надулись, как шары.
      Волна кошмаров прокатилась поверх него и продолжала наступать.
      Роб сунул свой меч в ножны.
      — Слышали, что наша келда рекла! — крикнул он. — Берем ее и гэтьски!
      Тиффани приподнялась над землей. Фигглы подхватили бесчувственного Роланда. И все помчались к деревьям.
      Тиффани вытащила руку из кармана передника. Расправила смятую обертку «Бравого Морехода». Вещь, на которой можно сосредоточиться, вспомнить свой сон…
      Говорят, что море можно увидеть с высочайшего холма на Мелу. В ясный зимний день, когда воздух был чист и прозрачен, Тиффани вглядывалась изо всех сил — и видела лишь голубоватый туман, в который сливается далекая даль. Но море на пачке «Бравого Морехода» было ярко-синим, с белыми серпиками на волнах. Оно было морем, для Тиффани.
      Дрём, притаившийся в тех деревьях, выглядит маленьким. Значит, не очень уж он сильный. Надеюсь на это. Я должна надеяться на это…
      Деревья приближались. И кольцо кошмаров — тоже. Некоторые звуки были ужасны: хруст костей, треск разбиваемых камней, зуд жалящих насекомых, кошачий визг, все ближе и ближе… ближе…

      …кругом был песок, разбивались белопенные волны, падали на прибрежную гальку и отступали с таким звуком, с каким старая женщина сосет твердый мятный леденец.
      — Кривенс! Где энто мы? — сказал Вулли Валенок.
      — Айе, и почему мы на желтые грибы похожие? — добавил Роб Всякограб.
      Тиффани посмотрела вниз и хихикнула. Все Фигглы были одеты в точности как Бравый Мореход: в дождевиках из промасленной кожи, с такими же кожаными широкополыми шляпами желтого цвета, которые почти целиком закрывали им лица. Пиктси начали бродить туда-сюда, натыкаясь друг на друга.
      «Мой сон!» — подумала Тиффани. — «Дрём пользуется тем, что может найти в твоем разуме… но этот сон — мой. Я сама могу им воспользоваться».
      Вентворт притих. Он во все глаза смотрел на волны.
      На прибрежной отмели была лодка. Как один Фиггл, или желтый гриб, все пиктси ринулись к ней и стали карабкаться на борт.
      — Что вы делаете? — спросила Тиффани.
      — Лучше нам драпака дать отсюда, — ответил Роб. — Славный сон ты нашла, но медлить здесь неможно.
      — Мы же будем тут в безопасности!
      — Эччч, Кралева всюду сыщет путь, — сказал Роб, и сотня пиктси подняла весло. — Не клопочи себя, мы в лодках разумеем. Видала, как Не-Вовсе-Мальца-Джорди с Мальца Бобби ущучивали рыбку в той реке? Не чужие мы искусству рыболовному и судоходному, ведаешь ли.
      Похоже, они действительно знали толк в лодках. Весла поднялись, были вставлены в уключины, отряды Фигглов заработали, лодка сошла с камней и оказалась на волнах.
      — Теперь ты мальца родича давай, — крикнул Роб Всякограб с кормы.
      Неуверенно, поскальзываясь на мокрых камнях, Тиффани прошлепала по холодной воде и передала Вентворта в лодку.
      Для него, кажется, все происходящее было дико забавным.
      — Малямаля цацы! — вопил он, когда его усаживали в лодку. Это была его единственная шутка, и он не собирался ее бросать.
      — Айе, верно говоришь, — сказал Роб, запихивая Вентворта под сиденье. — Теперя вести себя, как бы хороший мальчик, про сладка не орать, а то Дядя Роб тебя поразит по уху.
      Вентворт хихикнул.
      Тиффани побежала обратно на сушу и с большим трудом заставила Роланда встать на ноги. Он посмотрел на нее затуманенным взглядом и проговорил:
      — Ч… случилось? Я видел странный со… — его глаза опять закрылись, и он обмяк.
      — Лезь в лодку! — крикнула Тиффани, таща его по галечному пляжу.
      — Кривенс, мы берем энту мальца дубину-бестолочь? — спросил Роб, хватая Роланда за штаны и взваливая на борт.
      — Конечно! — Тиффани полезла следом и шлепнулась на дно лодки, когда ту качнуло на волне.
      Весла скрипнули, плеснули по воде, и лодка рывком пошла вперед. Она подпрыгнула еще пару раз, когда ее подхватили волны, а потом побежала по морю. Все-таки пиктси были очень сильными. Хотя каждое весло выглядело, как поле битвы, на котором Фигглы висели, лезли на плечи друг другу или просто тянули за все, до чего могли достать, оба весла гнулись дугой в мощных гребках.
      Тиффани кое-как поднялась и постаралась не обращать внимания на внезапное чувство неуверенности в животе.
      — Правьте к маяку! — сказала она.
      — Айе, ведаю, — ответил Роб. — Энто единственное место, что тут ести! А Кралева свет не любит. — Он ухмыльнулся. — Славный сон, леди. На небеса не глядела?
      — Просто голубое небо, — сказала Тиффани.
      — Не то, чтобы вовсе небо, — сказал Роб. — Оглянися взад.
      Тиффани оглянулась. Голубое небо. Очень голубое. Но над удаляющимся берегом, посередине между зенитом и линией горизонта, была желтая лента. Она казалась очень далекой и громадной, сотни миль в поперечнике. А в центре ленты нависал над миром огромный, словно галактика, голубовато-туманный вдали, спасательный пояс.
      На нем были написанные задом наперед буквы, каждая крупнее, чем луна:
      ДОХЕРОМ ЙЫВАРБ
      — Мы на обертке? — проговорила Тиффани.
      — О, айе, — ответил Роб.
      — Но я чувствую море… по-настоящему. Оно соленое, и мокрое, и холодное. Не нарисованное! Мне и не снилось, что оно соленое и такое холодное!
      — Не шуткуешь? Стало быть, картинка оно снаружи, а настоящее внутри. — Роб кивнул. — Ведаешь, время долгое мы в набеги бегали, хитили по мирам по всяким, и я тебе вот чего скажу: вселенная куды не-про-ще, чем кажется снаружи.
      Тиффани вынула потертую обертку из кармана и еще раз внимательно посмотрела на нее. Вот спасательный пояс, вот и маяк. Но самого Бравого Морехода нет на обертке. А что есть — это крошечная, чуть больше точки среди нарисованных волн, идущая на веслах лодка.
      Тиффани поглядела вверх. На небе были грозовые тучи — там, перед огромным, туманным спасательным поясом. Длинные, рваные тучи клубились и наступали.
      — Недолго путь она искала, — пробормотал Вулли Валенок.
      — Верно, — сказала Тиффани. — Но это мой сон. Я знаю, как он пойдет. Гребите, не останавливайтесь!
      Свиваясь и сливаясь, несколько туч пролетели высоко над лодкой, спикировали в море и канули среди волн. Это выглядело как водяной смерч, запущенный задом наперед.
      Начался ливень, такой жуткий ливень, что море затянуло дымкой.
      — И все? — спросила Тиффани с удивлением. — Это и все, что она может?
      — Сомневаюся, — ответил Роб. — Парни, гните весла!
      Лодка ринулась вперед, прыгая с одного гребня волны на другой.
      Но вопреки всем законам природы, суденышко теперь будто взбиралось по склону. Вода перед ними вспучивалась все выше и выше, и лодку смывало вниз потоками встречных волн.
      Что-то вздымалось. Что-то белое раздвигало над собой морские воды. Громадные водопады рушились в море с поблескивающего купола, который поднимался к темному грозовому небу.
      Он рос, и все не прекращал и не прекращал. И наконец показался глаз. Крохотный по сравнению с горообразной головой, он повернулся в глазнице и устремил взгляд на лодку.
      — Ну что, сия глава — Здорову Яну и то цельный день возиться, — сказал Роб. — Да назавтра доделывать. Гребем, парни!
      — Это из моего сна, — сказала Тиффани так спокойно, как могла. — Это Рыба Кит.
      Но мне никогда не снился его запах, добавила она мысленно. И все же вот он. Непомерный, осязаемый, заполняющий весь мир запах соленой воды, рыбы, слизи…
      — А чего оно кушает? — спросил Вулли Валенок.
      — О, про это я знаю, — ответила Тиффани, когда лодка покачнулась на вздыбившейся воде. — Киты не опасны, потому что едят очень маленьких существ…
      — Гребем нафиг! — завопил Роб Всякограб.
      — А откудава ты ведаешь, что кушает оно только мальца всякое? — спросил Вулли, когда пасть Рыбы Кита начала раскрываться.
      — Я за урок про Зверей Подводных заплатила целый огурец, — ответила Тиффани. Через их лодку прокатилась волна. — У китов даже зубов нет!
      Послышался скрип, налетел порыв зловонно-рыбьего дыхания силой примерно с тайфун, и взору всех открылись гигантские заостренные зубы.
      — Айе? — сказал Вулли. — Ну, не прими в обиду, энта подводная зверь в другой школе училася!
      Струи воды сносили лодку назад. И теперь Тиффани видела голову зверя целиком, и каким-то странным образом — Тиффани вряд ли могла бы объяснить, как именно — кит был похож на Королеву. Было в нем от Королевы что-то, или сама она была в нем.
      — Это мой сон! — закричала она в небо. — Я его видела сто раз! Тебя не звали сюда! И киты людей не едят, это все знают, кроме полных дураков!
      Хвост размером с поле хлопнул по воде. Кит ринулся вперед.
      Роб Всякограб отшвырнул свою желтую шляпу и выхватил меч.
      — Эччч, ну мы пыталися по-хорошему, — сказал он. — Будет у мальца бестии расстройство живота великое!
      — Айе, мы к воле дорогу прорубим себе! — заорал Вулли.
      — Нет! Гребите! — крикнула Тиффани.
      — Где слыхано, чтоб Нак Мак Фигглы казали спину недругу! — завопил Роб.
      — Вы же гребете спиной вперед! — ответила Тиффани.
      У Роба сделался убитый вид.
      — О, айе, об энтом не помыслил я, — сказал он, садясь.
      — Гребите, — настойчиво сказала Тиффани. — Мы почти добрались до маяка!
      Протестующе бубня — потому что, хотя лицом они были куда надо, но двигались в неправильную сторону — пиктси налегли на весла.
      — А большая здоровая башка у него, видели, — сказал Роб. — Сколь велика она, как ты бы рек нам, гоннагл?
      — Эччч, рек бы я: изррррядно велика, — ответил Вильям, который был на веслах вместе со всеми. — Пожалуй, что не устрашился бы сказать, грррромадна.
      — Ты столь бы далеко зашел в речах?
      — О, айе. Грррромадна, здесь уместно это слово.
      Вот-вот схватит нас, думала Тиффани.
      Мой план должен сработать. Это мой сон. В любой миг. Сейчас в любой миг…
      — А сколь оно к нам близко, как ты скажешь? — поинтересовался Роб, когда лодка перекатывалась и прыгала по волнам перед самым носом у Кита.
      — Весьма хорррош вопрос твой, Роб, — отозвался Вильям. — И я скажу в ответ: изррррядно близко.
      Теперь в любой миг, думала Тиффани. Я знаю, Мисс Тик говорила, что не стоит верить в свои сны, но она имела в виду: не стоит просто надеяться.
      Э-э… сейчас, вот-вот, я… надеюсь. Он никогда не промахивался…
      — Сказал бы я, что чрррррезвычайно близко… — начал Вильям.
      Тиффани сглотнула, надеясь, что Кит не сделает то же самое. Между его зубастой пастью и лодкой было всего тридцать ярдов воды.
      И тут эти тридцать ярдов заполнила деревянная стена, вклинившись между Китом и лодкой, стремительно летя по воде: зип-зип-зип-зип.
      Тиффани с открытым ртом смотрела вверх. Белые паруса сверкали на фоне грозовых туч, рассыпая брызги, как водопад. Она смотрела на реи, канаты, на матросов, карабкающихся по мачтам, и кричала ура.
      А потом корабль Бравого Морехода показал корму и она стала быстро скрываться в дождевом тумане, но Тиффани все же успела разглядеть у штурвала высокого бородача в желтом дождевике. Бородач обернулся и помахал ей — лишь одно короткое движение — и корабль скрылся во мгле.
      Тиффани ухитрилась встать на ноги после того, как лодку качнуло водяным валом, и закричала на высящегося перед ней Кита:
      — Догоняй его! Все должно идти так! Ты гонишься за ним, он за тобой! Так сказала Бабушка Болит! Ты не можешь иначе, раз ты Рыба Кит! Это мой сон! Мой закон! Я в нем больше практиковалась, чем ты!
      — Рыб! — крикнул Вентворт.
      Это изумило ее сильнее, чем сама Рыба Кит. Тиффани уставилась на брата, держа равновесие в качнувшейся опять лодке.
      — Рыб! — повторил Вентворт.
      — Правильно! — сказала Тиффани с удовольствием. — Большой рыб! А самое интересное, что кит — это не рыба! Это млекопитающее, как корова!
      Ты правда это сказала? — спросил ее Второй Помысел. Все пиктси смотрели на нее, как завороженные, а лодку крутило на волнах. Это же первый раз в жизни, когда брат сказал что-то кроме «сладка» и «маля», а ты просто взяла и поправила его?
      Тиффани посмотрела на кита. Ему приходилось туго. Ведь это же был тот самый кит, о котором она видела сны столько раз после того, как Бабушка Болит рассказала ей историю, и такой историей даже Королева управлять была не в силах.
      Кит неохотно повернулся и ушел под воду, следуя за кораблем Бравого Морехода.
      — Рыба нет! — сказал Вентворт.
      — Это млекопита… — проговорил язык Тиффани, прежде чем она успела его удержать.
      Пиктси продолжали неподвижно смотреть на нее.
      — Он просто должен запомнить, как правильно, — пробормотала она, стыдясь сама себя. — А то многие делают эту ошибку…
      Ты станешь такой же, как Мисс Тик, сказал ее Второй Помысел. Ты что, хочешь этого?
      — Да, — ответил голос, и Тиффани поняла, что голос был ее собственный. В ней радостно закипал гнев. — Я — это я, люблю логику и аккуратность, и когда не знаю точно, то проверяю! И когда люди что-то говорят наобум, то меня это бесит! Хорошо делаю сыр. Быстро читаю. Думаю головой! И у меня всегда при себе моток шнурка! Такой вот я человек!
      Она умолкла. Теперь даже Вентворт смотрел на нее во все глаза. И моргал.
      — Водяной коров уплыл, — полувопросительно и смиренно сказал он.
      — Верно! Молодец! — ответила Тиффани. — Придем домой, дам конфету. Одну!
      Тесная толпа пиктси взирала на нее по-прежнему тревожно.
      Роб нервно поднял руку и спросил:
      — Ты ничего, если мы дальше поплывем? Пока твой Рыба Ки… Коров не воротился?
      Тиффани глянула мимо него вперед. Маяк был недалеко. Там, на крошечном островке виднелся небольшой причал.
      — Да, пожалуйста. Эм-м… Благодарю вас, — ответила она, успокаиваясь понемногу. Корабль и Кит пропали в дожде и морской дали, волны едва лизали берег.
      Дрём сидел на камнях, вытянув перед собой бледные толстые ноги. Он смотрел на море и не обратил особого внимания на подплывшую лодку. Ему кажется, он у себя дома, подумала Тиффани. Я даю ему сон, где он чувствует себя хорошо.
      Пиктси хлынули на причал и привязали лодку.
      — Окей, добралися, — сказал Роб Всякограб. — Щас энтой тварюке главу снесем, и вылезем отсюдава…
      — Не надо! — сказала Тиффани.
      — Так ведь оно…
      — Не трогайте его. Просто… оставьте его в покое, ладно? Ему до нас дела нет.
      Он знает, что такое океан, добавила Тиффани мысленно. Наверно, тоскует по своим родным берегам. Вот почему этот сон такой настоящий. Одна бы я никогда не сумела сделать все так верно.
      Краб выполз из пены прибоя у ног дрёма и замер, погрузившись в крабьи сновидения.
      Похоже, что дрём забылся сам в своем сне, подумала Тиффани. Интересно, проснется ли он когда-нибудь?
      Она повернулась к Нак Мак Фигглам и сказала:
      — В моем сне я всегда просыпалась, когда добиралась до маяка.
      Пиктси поглядели вверх, на красно-белую башню, и все как один вытащили мечи.
      — Не доверяем Кралеве мы, — проговорил Роб. — Она сделает так, что ты почуешь себя беспечно. А как перестанешь быть настороже, сиганет на тебя. За дверкой будет поджидать, спорю на то. Пусти-ка нас вперед себя.
      Это была инструкция, а не вопрос. Тиффани кивнула и проводила взглядом Фигглов, которые всей толпой рванули с прибрежных камней к башне маяка.
      Оставшись на причале одна, если не считать Вентворта и бесчувственного Роланда, она вынула из кармана жабу. Тот открыл желтые глаза и уставился на море.
      — Или мне снится, или я на пляже, — сказал он. — А жабы не видят снов.
      — В моем сне видят, — ответила Тиффани. — А это мой сон.
      — Если так, он в высшей степени опасен! — сказал жаба неблагодарно.
      — Нет, он приятный, — возразила Тиффани. — Замечательный. Смотри, как танцует свет на волнах.
      — Где таблички с предупреждением, что можно утонуть? — подал он жалобу. — Спасательных поясов нет, заграждений от акул нет. Помилуйте, а квалифицированных спасателей вижу я тут? Нет, не вижу. Представьте, что кто-нибудь…
      — Здесь пляж, — сказала Тиффани. — О чем ты говоришь?
      — Я… я не знаю, — ответил жаба. — Ты не опустишь меня на землю, пожалуйста? Я чувствую, что у меня начинает болеть голова.
      Тиффани посадила его на землю, и он убрел куда-то в кучу водорослей. Через некоторое время она услыхала, как он что-то ест.
      Море было спокойно.
      Все было мирно и тихо.
      Именно такой момент, когда любой человек со здравым смыслом должен насторожиться.
      Но ничего не случилось. А после этого тоже ничего не случилось. Вентворт выбрал среди прибрежной гальки камешек и сунул в рот, основываясь на предположении, что сладостью может оказаться все на свете.
      Потом внутри маяка внезапно раздался шум. Тиффани слышала приглушенные крики, шмяканье, пару раз звон разбитого стекла. В какой-то момент, судя по звуку, что-то тяжелое полетело вниз по длинной спиральной лестнице, ударяясь о каждую ступеньку.
      Дверь отворилась. Показались Фигглы. Вид у них был удовлетворенный.
      — Нае проблемо, — сказал Роб Всякограб. — Никого нету.
      — Так был же грохот!
      — О, айе. Увериться-то надо, — ответил Вулли Валенок.
      — Маля маля цы! — закричал Вентворт.
      — Я проснусь, когда войду в дверь, — сказала Тиффани, выволакивая Роланда из лодки. — Всегда просыпалась. Должно сработать. Это мой сон. — Стараясь удержать Роланда в прямостоячем положении, Тиффани оглянулась на ближайшего Фиггла. — Можете взять Вентворта?
      — Айе.
      — И не потеряетесь, и не напьетесь, или еще что?
      Роб Всякограб явно был оскорблен.
      — Спокон веку не теряемся мы! — ответил он. — Всегда ведаем, где мы ести! Мож порою не вовсе уверены мы, где все остальное девалося, но не наша вина, коль оно потерялося! Не теряются никогда и нигде Нак Мак Фигглы!
      — И не напьетесь? — сказала Тиффани, таща Роланда к маяку.
      — Никогда за всю жизнь не терялися! Не по нас это, парни? — продолжал Роб. Ему ответил ропот возмущенного согласия. — «Потерямшись» и «Нак Мак Фигглы» не такие слова, что рядышком стоять могут!
      — Так что насчет не напиваться? — спросила Тиффани, положив Роланда наземь.
      — Теряться, энто не к нам! — заявил Роб. — Ясно я выррражаюся!
      — Ну, все равно на маяке нет выпивки. — Тиффани засмеялась. — Разве что парафиновое масло, но на такое ни у кого ума не хватит!
      Пиктси внезапно притихли.
      — А это что за штука за такая? — медленно и осторожно проговорил Вулли Валенок. — Навроде того, что налито как бы в бутылку большую?
      — На ней мальца череп еще и две косточки крестиком, да? — сказал Роб Всякограб.
      — Наверно, да, — сказала Тиффани в ответ, — и это стрррашная вещь. Если выпить, болеть будешь стрррашно.
      — Взаправду? — отозвался Роб Всякограб задумчиво. — А интеррресно… вроде как послушать, что энто будет как бы за болезнь?
      — Можно умереть, — ответила Тиффани.
      — Мы уже мертвые, — сказал Роб.
      — Ну, тогда очень, очень плохо будет с желудком, — проговорила Тиффани, а потом хорошенько посмотрела на них. — Оно еще и легко воспламеняемое. В общем, сильно повезло, что никто из вас его не выпил…
      Вулли Валенок шумно рыгнул, пахнуло парафином.
      — Айе, — сказал он.
      Тиффани пошла за Вентвортом. Позади себя она слышала сдавленный шепот пиктси, которые сбились в кружок.
      — Я рек вам, тот мальца череп означает «не трожь сего»!
      — А Здоров Ян рек, энто значится: оно славно крепкое! Что за жизнь учинтся, ежели все начнут выпивку опасную бросати где ни попадя, а кто-нибудь ни сном ни духом случайно двери вынесет, засов своротит, со шкапа цепь сорвет, замок взломает и ненароком выпьет!
      — А что такое легко воспламеняемое?
      — Загорается легко!
      — Так, так, не паникуем. Никому не рыгати да не отливати вблизи огня открытого, окей? И держитеся как бы ни в чем не бывало.
      Тиффани улыбнулась про себя. Прикончить пиктси действительно не просто. Может, из-за веры в то, что ты уже мертвый, тебя смерть не берет. Она повернулась и глянула на дверь маяка. Во сне она никогда не видела эту дверь по-настоящему открытой. Ей всегда казалось в глубине души, что маяк должен только маячить где-то. И еще, он существует, чтобы светить — значит, внутри там сплошной свет. Вроде того, что коровник должен быть полон коров, а водопой — воды.
      — Ладно, ладно, — сказала она Робу Всякограбу. — Я потащу Роланда, вы возьмите Вентворта.
      — Не желаешь меньшого нести? — спросил Роб.
      — Маля маля цы! — крикнул Вентворт.
      — Вы его понесете, — ответила Тиффани кратко. Это значило: я не уверена, что все пойдет как надо. И думаю, что на такой случай ему будет безопаснее с вами, чем со мной. Надеюсь, что проснусь у себя в спальне. Так хорошо было бы проснуться у себя в спальне…
      Конечно, если все остальные тоже проснутся у меня в спальне, то мне могут задать всякие разные вопросы, но это лучше, чем встреча с Королевой…
      За спиной у Тиффани раздался рокот воды и дробь катящейся гальки. Тиффани повернулась и увидела, как море стремительно отступает от берега. На глазах у нее из-под прибрежных волн показались вершины валунов, груды водорослей на них — и вот они уже сохнут высоко над уходящей водой.
      — А, — сказала она через мгновение. — Все в порядке. Я знаю, что там такое. Это отлив. На море так бывает. Оно каждый день приливает и отливает.
      — Айе? — сказал Роб. — Диву даться. На вид вроде как утекает оно через дырку …
      Примерно в пятидесяти ярдах от них последние ручейки морской воды исчезали, сбегая за край прибрежной отмели, а несколько пиксти уже направлялись в ту сторону.
      И на Тиффани внезапно накатила не то чтобы паника. Это чувство было куда замедленнее и хуже паники. Оно началось лишь с маленького покалывающего сомнения: послушай, а отлив правда должен быть таким быстрым?
      Учитель (Удевительное Природаведение, Один Яблок) не очень вдавался в подробности, но сейчас Тиффани видела рыб, которые бились на обмелевшем дне. Наверно, рыба не гибнет при каждом отливе?
      — Э-э… мне кажется, надо сейчас быть осторожнее… — проговорила она, поспешая следом за Робом.
      — Почему? Ежели бы вода прибывала, то дело другое, — ответил он. — Когда воротится прилив?
      — Мм… через несколько часов, я думаю, — сказала Тиффани, чувствуя, как медленно и мучительно паника разрастается у нее внутри. — Но я не уверена, что это…
      — Так времени кучища, стало быть, — сказал Роб.
      Они добрались до края отмели, где уже стояли в линию все остальные пиктси. Остатки убегающей воды еще журчали у них под ногами.
      Это было как смотреть с холма в долину. На дальнем ее краю, в милях и милях от них, отступающее море было лишь туманно-блестящей линией.
      А поблизости, внизу, были останки затонувших кораблей. Много их было. Галеоны, шхуны, клиперы. Сломанные мачты, свисающие снасти, пробитые борта. Обломки кораблекрушения лежали повсюду на обнажившемся каменистом дне бухты.
      Все как один Фиггл, пиктси блаженно вздохнули.
      — Потопшие клады!
      — Айе! Золото!
      — Груды!
      — Сокррровишша!
      — Почему вы решили, что там должны быть сокровища? — спросила Тиффани.
      Нак Мак Фигглы посмотрели на нее с удивлением, как если бы она предположила, что камни могут летать.
      — Надлежит им там быти, — сказал Вулли Валенок. — А то с чего бы оне потонули?
      — Верное слово, — сказал Роб Всякограб. — Должно быть золото на потонувших кораблях, а то чего ради драться с восьминожками, акулками да все такое прочее? Хитить сокровища со дна морского — лучшее грабство, какое бывает!
      И тогда Тиффани почувствовала настоящую, откровенную панику.
      — Это маяк! — сказала она, указывая рукой. — Видите? А маяки для того, чтобы корабли не разбивались о скалы! Правильно? Понимаете? Это ловушка специально для вас! Королева где-то здесь!
      — Можно мы толечко чуточки спустимся и в один мальца кораблик заглянем? — кротко попросил Роб Всякограб.
      — Нет! Потому что… — Тиффани заметила краем глаза блеск и подняла взгляд от корабельных обломков. — Потому что… море… возвращается…
      То, что казалось облаком на горизонте, становилось все больше и блестело все сильнее. Тиффани уже могла расслышать рев.
      Она кинулась обратно на пляж, сунула руки Роланду под мышки, чтобы дотащить его до маяка. Оглянулась назад и увидела, что пиктси по-прежнему стоят и смотрят на гигантскую наступающую волну.
      И Вентворт был рядом с ними, восторженно глядя на воду и наклонившись вперед, так что мог бы взяться за руки с двумя пиктси, если бы они стали на цыпочки.
      Эта картина отпечаталась у нее перед глазами, как выжженная раскаленным железом. Маленький мальчик и пиктси, все они стоят к ней спиной и с интересом смотрят на летящую к ним, сверкающую стену воды высотой до неба.
      — Быстро! — завопила Тиффани. — Я ошиблась, это не прилив, это Королева…
      Затонувшие корабли поднялись и закрутились в шипящей пене.
      — Быстро!
      Ей удалось просунуть под Роланда свое плечо, и она поволокла его, шатаясь на камнях, к двери маяка, и вода с грохотом ударила позади о берег…
      …на миг весь мир заполнился белым ослепительным светом…
      …и под ногами заскрипел снег.
      Это был молчащий, холодный мир Королевы. Никого вокруг и ничего, только снег. И лес вдали. Темная туча клубилась над ним.
      Впереди, едва-едва различимая, висела в воздухе картина: трава и несколько камней, озаренных лунным светом.
      Это была дверь домой.
      Тиффани в отчаянии обернулась.
      — Пожалуйста! — Она просила не кого-то конкретно. Просто не могла не кричать. — Роб? Вильям? Вулли? Вентворт?
      Со стороны леса раздался лай Мрачных Псов.
      — Выбираться, — пробормотала Тиффани. — Выбираться отсюда…
      Вцепилась в воротник Роланда и потащила его к двери. По снегу он хотя бы скользил легче.
      Никто и ничто не попыталось остановить ее. Немного снега просыпалось через врата, на траву меж камней, но воздух был теплым и живым, полный шума ночных насекомых. Под настоящей луной, под настоящим небом, она дотянула мальчика до поваленного камня и усадила, оперев об этот камень спиной. Села рядом, обессиленная до мозга костей, стараясь отдышаться.
      Платье на ней было мокрое и пахло морем.
      Она слышала свои собственные мысли, как будто издалека.
      Они могут быть еще живы. Это же был сон, в конце концов. Должен быть выход из него. Мне только нужно его найти. Я должна вернуться туда.
      Псы лаяли громко и близко…
      Тиффани снова встала, хотя сейчас ей хотелось одного — спать.
      Три камня, арка дверного проема, чернели на фоне звездного неба.
      И на глазах у нее они обрушились. Левый повалился, медленно-медленно, и два других съехали на него.
      Она бросилась вперед и попыталась сдвинуть многотонную глыбу. Шарила руками в воздухе, надеясь, что проход между мирами еще здесь. Щурилась изо всех сил, пытаясь увидеть его.
      Тиффани стояла под звездами, одна, и старалась не заплакать.
      — Какой позор, — сказала Королева. — Ты всех подвела, не так ли?

      По зеленому дерну Королева подошла к Тиффани. Где Королева ступала, там на миг взблескивала изморозь. Та маленькая частица Тиффани, которая продолжала мыслить, подумала: к утру эта трава пожухнет. Королева убивает мой дерн.
      — Вся наша жизнь — не более чем сон, как подумаешь, — проговорила Королева своим доводящим до белого каления, спокойным и приятным голосом. — Вы, люди, так любите грёзы. Грезите, что вы умные. Что вы много значите. Что вы особенные. Знаешь, вы такие мастера — почти как дрёмы, а воображения у вас явно больше. Я должна сказать — благодарю.
      — За что? — сказала Тиффани, глядя на свои ботинки. Страх стянул ее тело, как раскаленная проволока. Бежать некуда.
      — Я никогда бы не подумала, насколько поразителен ваш мир, — ответила Королева. — Я имею в виду, дрёмы… они не многим больше, чем ходячая губка, честно. Их мир древний. Он почти мертв. Они уже не изобретательны. При небольшой помощи с моей стороны, ваш народ сможет это делать гораздо лучше. Потому что, видишь ли, вы мечтаете и грезите все время. Ты, в особенности, все время грезишь. Твоя картина мира — это пейзаж, где ты находишься в центре, разве нет? Изумительно. Посмотри на себя, в этом довольно-таки безобразном платье и неуклюжих ботинках. Ты грезила о том, что можешь вторгнуться в мой мир со сковородкой. Мечта под названием «Отважная Девочка Спасает Младшего Братика». Ты считала себя героиней сказки. А потом убежала и бросила его. Знаешь, я думаю — когда на кого-то рушатся биллионы тонн морской воды, это как железная скала, которая упала на тебя, верно?
      Тиффани не могла думать. Ее голова была полна горячего розового тумана. Это не могло сработать.
      Ее Третий Помысел был где-то в розовом тумане и пытался пробиться к ее слуху.
      — Я Роланда вытащила, — пробормотала Тиффани, по-прежнему глядя на свои ботинки.
      — Но ведь он не твой, — сказала Королева. — Он, давай посмотрим правде в лицо, тупой мальчик с красным лицом и мозгами, которые заплыли салом: такой же, как его папа. Ты бросила своего братика с бандой мелких воришек, чтобы спасти избалованного придурка.
      Не было времени! — пронзительно закричал ее Третий Помысел. — Ты не смогла бы добежать до Вентворта и потом до маяка! Ты и так едва-едва успела! Ты вытащила Роланда! Ты поступила логично! Ты не должна чувствовать себя виноватой из-за этого! Что лучше: попытаться спасти брата и быть решительной, отважной, глупой и мертвой, или спасти этого парня и быть решительной, отважной, умной и все еще живой?
      Но что-то внутри нее продолжало твердить: оказаться глупой и мертвой было бы более… правильно.
      Что-то продолжало твердить: маме ты так и скажешь — не было времени спасти брата, поэтому я вместо него спасла кого-то другого? Она будет рада, что ты оказалась такой сообразительной? Быть правой — далеко не всегда срабатывает.
      Это Королева! — вопил Третий Помысел. — Это ее голос! Это вроде гипноза! Прекрати слушать!
      — Мне все же думается, это не твоя вина, что ты так холодна и бессердечна, — сказала Королева. — Вероятно, дело в твоих родителях. Они, видимо, никогда не уделяли тебе достаточно времени. А завести младшего брата, это вообще большая жестокость с их стороны, надо как-то быть осмотрительнее. К тому же, они не доглядели за тем, что ты читаешь чересчур много слов. Это нездорово для молодого мозга, забивать его словами «парадигма» и «эсхатологический». Это приводит к такому поведению, что начинаешь собственного брата использовать, как приманку для чудовища. — Королева вздохнула. — Жаль, что подобные вещи происходят повсюду. Ты должна гордиться хотя бы, что не докатилась до чего-то похуже, чем стала просто глубоко интровертированной и социально неприспособленной.
      Она прошлась вокруг Тиффани.
      — Так все это грустно. В собственных мечтах ты сильная, разумная, логичная… такой человек, у которого при себе всегда есть моток шнурка. Но все это лишь попытка оправдать себя в том, что ты лишена истинной, настоящей человечности. Есть мозг, но нет сердца. Ты даже не плакала, когда умерла Бабушка Болит. Чересчур много ты думала, и теперь твое думание тебя подвело. А я думаю, что лучше для всех будет, если сейчас я просто тебя убью, как считаешь?
      Найди камень! — кричал Третий Помысел. — Ударь ее!
      Тиффани осознавала присутствие других фигур в сумраке. Кто-то с летней картинки, а еще дрёмы, Безглавец, Шмелиные Тетки.
      Вокруг нее изморозь расползалась по земле.
      — Думаю, нам тут будет хорошо, — сказала Королева.
      Тиффани чувствовала, как холод поднимается вверх по ее ногам. Третий Помысел кричал охрипшим сорванным голосом: сделай что-нибудь!
      Следовало мне быть более организованной, монотонно крутилось у нее в голове. Не полагаться на сны. Или… может, следовало быть более человечной. Больше… чувствовать. Но я ничего не могла поделать с тем, что не плакала! Просто… не пришли слезы! И как я могу перестать думать? И даже думать о том, как я думаю, что думаю?
      Она видела улыбку в глазах Королевы, и думала: кто из этих думающих — я?
      Есть ли вообще настоящая я?
      Тучи покрывали небо, словно краска. Заслонили звезды. Это были чернильные тучи замерзшего мира, облака кошмара. Начался дождь. Дождь с градом. Он бил в землю, как пули, превращая почву и дерн в меловую кашу. Ветер выл, словно стая Псов.
      Тиффани сумела сделать шаг вперед. Ее ботинки вязли в раскисшем мелу.
      — Наконец решили хоть чуточку показать характер? — сказала Королева, отодвигаясь на шаг.
      Тиффани попыталась двинуться вперед еще, но ее ничто не слушалось. Она чересчур замерзла и чересчур устала. Она ясно чувствовала, как ее я исчезает, теряется…
      — До чего печально закончить вот так, — сказала Королева.
      Тиффани упала вперед, в замерзающую грязь.
      Дождь шел сильнее, жалил, как иголки, барабанил по ее голове и бежал по щекам, как ледяные слезы. Бил так сильно, что у Тиффани перехватило дух.
      Она чувствовала, как холод высасывает из ее тела все тепло. Это было единственное ощущение, что у нее осталось, и еще звенящая музыкальная нота.
      Эта нота звучала так же, как пахнет снег и блестит изморозь. Высокая, тонкая, тягучая и безжизненная.
      Тиффани не чуяла земли под собой, и в непроглядной тьме не видела ничего, даже звезд. Тучи скрыли все.
      Ей было так холодно, что холода она уже не ощущала. И своих пальцев тоже. В ее замерзающий разум еле-еле просочилась мысль: а есть ли я вообще? Или мои мысли — только сон обо мне?
      Чернота становилась глубже. Не бывает ночи такой черной, не бывает зимы такой холодной. Сейчас было холоднее, чем в середине зимы, когда ложился снег, и Бабушка Болит пробиралась от сугроба к сугробу, разыскивая теплые тела. Овцы могут пережить снегопад, если у пастуха есть голова на плечах, говорила Бабушка. Снег защищает от мороза, овцы могут выжить в теплых пещерках под покровом сугробов, где ледяной ветер не достает их, проносится поверху, не причиняя вреда…
      Но сейчас было так холодно, как в те дни, когда не защищал даже снег, и ветер был как сама чистая стужа, и гнал по мерзлой земле кристаллики льда. Гибельные дни ранней весны, когда начинали ягниться овцы, а зима вдруг, завывая, возвращалась назад…
      Тьма была повсюду, лютая и беззвездная.
      Одно пятнышко света, далеко-далеко.
      Единственная звездочка. Низко. Движется.
      Увеличивается в ночи. Делает зигзаги.
      Молчание укрыло и укутало Тиффани.
      Молчание пахло овцами, скипидаром и табаком.
      А потом… началось движение, как будто Тиффани погружалась в землю, очень быстро…
      Мягкое тепло и, лишь на миг, рокот волн.
      И ее собственный голос проговорил у нее в голове:
      Эта земля у меня в костях.
      Земля под волной.
      Белизна.
      Что-то белое медленно сеялось в теплой, тяжелой темноте вокруг Тиффани — белое, как снег, но мелкое, как пыль. Скапливалось где-то внизу: она различала там смутную белизну.
      Существо, похожее на конический стаканчик мороженого со множеством щупальцев, пронеслось мимо и скрылось.
      Я под водой, думала Тиффани.
      Я помню…
      Это миллионнолетний дождь под волной, это земля рождается под водами океана. Не сон. Память. Земля под волной. Миллионы и миллионы крошечных ракушек…
      Эта земля живая.
      Все время вокруг был теплый, уютный запах пастушьей хижины и чувство, что тебя держат на невидимых руках.
      Белизна под нею росла холмом, и вот уже поднялась и поглотила Тиффани с головой, но в этом не было ничего неприятного. Словно белый туман.
      Теперь я внутри мела, словно кремни, «меловы дети»…
      Она не могла бы точно сказать, сколько времени оставалась в глубокой теплой воде, прошла ли вообще хоть секунда или миллионы лет пролетели как миг. Но потом снова ощутила движение, теперь она чувствовала, что поднимается вверх.
      И опять хлынули воспоминания.
      Кто-то всегда присматривает за границами. Не потому, что так решил. Такие вещи решаются за нас. Кто-то должен заботиться. Иногда кто-то должен принимать бой. Кто-то должен говорить за тех, у кого нет голоса…
      Тиффани открыла глаза. Она по-прежнему лежала в грязи, а Королева смеялась над ней, и вверху ревела буря.
      Но Тиффани было тепло. Точнее сказать, она горела от ярости, до белого каления. За проплешины на земле пастбища, за свою тупость, за красоту и смех этого существа, у которого есть один-единственный талант: контроль.
      Эта… тварь собирается отнять мой мир.
      Все ведьмы эгоистки, говорила Королева. Но Третий Помысел Тиффани сказал: что ж, преврати эгоизм в оружие! Пускай твоим будет все! Чужие жизни, мечты, надежды пускай будут твоими! Защити! Спаси! Отогрей в овчарне! Иди ради них против ветра! Не подпускай к ним волка! Мои сны, мой брат, моя семья, моя земля, мой мир! Не смей трогать мое!
      У меня есть обязанности!
      Ее ярость хлынула через край. Она встала, сжав кулаки, закричала в рев бури, закричала со всей силой бешеного гнева, который переполнял ее.
      Молния ударила в землю рядом с Тиффани. Дважды. С одной стороны от нее, потом с другой.
      И эти разряды не ушли в землю, а замерли, потрескивая, и сделались фигурами двух овчарок.
      От их шерсти шел пар, и когда они встряхнулись, голубые искры брызнули с их ушей. Их внимательные взгляды были обращены к Тиффани.
      Королева ахнула и пропала.
      — Молния, гони! — крикнула Тиффани. — Гром, возьми! — И ей вспомнился день, когда она металась по пастбищу, то и дело падала и вопила совершенно неправильные команды, а две собаки делали что надо и как надо…
      Две черно-белые полоски промчались по склону — и вверх, к тучам.
      И там стали гуртить бурю.
      Тучи панически разбегались, но где надо каждый раз проносилась комета, и заворачивала их куда надо. Чудовищные образы извивались и выли в кипящем небе, но Гром и Молния со многими отарами поработали на своем веку; иногда раздавался щелчок сверкающих, как молния, зубов — и жалобный визг в ответ. Тиффани смотрела вверх сквозь дождь, текущий по ее лицу, и выкрикивала команды, которые вряд ли слышала какая-нибудь собака.
      Теснясь, громыхая и завывая, буря перекатилась через холмы — прочь, в сторону гор, где в глубоких ущельях был подходящий загон для нее.
      Запыхавшись и победно сияя, Тиффани смотрела на собак. Они вернулись и снова сели рядом с ней на траву. И тут она вспомнила кое-что еще: не имело значения, какие команды она им дает. Это не ее собаки. Это рабочие собаки.
      Гром и Молния не принимают приказов от маленькой девочки.
      И смотрели собаки не на нее.
      Они смотрели на то, что было позади нее.
      Тиффани не побоялась бы обернуться, если бы ей сказали, что там немыслимое чудовище. Обернулась бы, если бы ей сказали: там тысячи клыков. Но сейчас она не могла себя заставить, это было самое трудное дело за всю ее жизнь — повернуться сейчас и посмотреть.
      Она не боялась того, что может увидеть. Она жутко, смертельно, до самого мозга кости боялась, что может не увидеть это. Закрыла глаза, когда ее спотыкавшиеся от страха ботинки переступали по траве, поворачиваясь кругом, а потом глубоко вдохнула и открыла глаза снова.
      На нее пахнуло «Бравым мореходом», овцами и скипидаром.
      Искрясь в темноте, блестя и сияя белым платьем пастушки, сверкая каждой голубой лентой и серебряной пряжкой, перед ней стояла Бабушка Болит, широко улыбалась и лучилась от гордости. В руке она держала большой пастуший посох, разукрашенный голубыми бантами.
      Она медленно сделала пируэт, и Тиффани увидела, что Бабушка была ослепительной пастушкой с головы до краешка юбки, но по-прежнему обута в свои громадные старые ботинки.
      Бабушка вынула трубку изо рта и наградила Тиффани коротким кивком — таким, который у нее заменял бурю аплодисментов. А потом — Бабушки уже не было.
      Настоящая звездная ночь укрывала пастбище, и воздух был наполнен ночными звуками. Тиффани не знала: то, что сейчас произошло, было сном? Или произошло где-то не совсем тут? Или только у нее в голове? Не имеет значения. Это произошло. А сейчас…
      — Но я по-прежнему здесь, — вымолвила Королева, проступив перед ней. — Возможно, все это и был сон. Возможно, ты слегка повредилась умом, потому что в конце концов ты очень странный ребенок. Возможно, ты получила помощь. Но на что годишься ты сама? Тебе действительно кажется, что ты способна выстоять против меня сама? Я могу заставить тебя думать все, что мне угодно…
      — Кривенс!
      — О нет, их тут не хватало, — сказала Королева, воздев руки.
      Появились не только Нак Мак Фигглы, но еще и Вентворт, сильный запах водорослей, изрядное количество морской воды и мертвая акула. Все это возникло в воздухе и кучей плюхнулось на землю между Королевой и Тиффани. Но пиктси были готовы к драке в любой ситуации. Катясь по земле, вскакивая на ноги, они одновременно вытряхивали воду из волос и выхватывали оружие.
      — А, никак ты? — сказал Роб Всякограб, сверкая глазами на Королеву. — Ликом к лику наконец-то мы с тобою, грымзой старой, проклятущею! Неможно тебе сюда, поняла? Убралась щас же вон! Уйдешь подобру-поздорову?
      Королева наступила на Роба и вдавила его в землю по самую маковку.
      — Уйдешь, спрашиваю? — повторил он, вылезая обратно, как будто ничего не произошло. — Не зли меня! И шавок твоих без толку науськивать, бо ведаешь сама — мы простирнем их да сушиться вывесим. — Он повернулся к Тиффани, которая стояла не шелохнувшись. — Доверь нам энто дело, Келда. Мы тут с Кралевой старину вспомним!
      Королева щелкнула пальцами.
      — Вечно вы суетесь в то, чего не понимаете, — прошипела она. — Ну что ж, как вам вот это?
      Все мечи Нак Мак Фигглов засветились вдруг синим светом.
      В задних рядах озаренных странным сиянием пиктси раздался голос, очень похоже, что Вулли Валенка:
      — Эччч, солоно теперича взаправду…
      В воздухе неподалеку возникли три фигуры. Та, что посередине, как разглядела Тиффани, была наряжена в длинную красную мантию, странный длинный парик и черные бриджи, пристегнутые к туфлям. Двое других выглядели вроде бы как обычные люди, в обычных серых костюмах.
      — О лютая ты женщина, Крррррралева, — проговорил Вильям Гоннагл, — законникам предать нас на карманчик…
      — Вы зрите на того, который слева, — проскулил какой-то пиктси. — Вы зрите, у него есть чемоданчик! Чемоданчик! О вэйли вэйли вэйли, чемоданчик…
      Неохотно, шаг за шагом, сбившись от ужаса в тесную толпу, Нак Мак Фигглы начали отступать.
      — О вэйли вэйли, щелкает замками, — простенал Вулли Валенок — О вэйли вэйли, это звук Судьбы, когда законник открывает чемоданчик…
      — Мистер Роб Всякограб Фиггл и прочие? — произнесла фигура голосом, предвещающим страшное.
      — Нетути тут никого с таким именем! — вскрикнул Роб. — Ничего не знаем!
      — Мы заслушали список по обвинению в уголовных преступлениях и гражданских правонарушениях, составляющий девятнадцать тысяч семьсот шестьдесят три отдельных пункта…
      — Не было нас тамочки! — отчаянно закричал Роб. — Правда, парни?
      — …включающий более чем две тысячи случаев Массового Побоища, Публичных Беспорядков, Обнаружения В Пьяном Виде, Обнаружения В Особо Пьяном Виде, Употребления Нецензурных Выражений (учитывая девяносто семь случаев Употребления Выражений, Которые Могли Быть Нецензурными, Если Бы Их Кто-то Понял), Нарушений Общественного Спокойствия, Злостного Бродяжничества…
      — Попутали с кем-то нас! — вопил Роб. — Не виноватые мы! Стояли мы там просто, а кто-то энто сделал и убёг!
      — Крупной Кражи, Мелкой Кражи, Грабежа Со Взломом, Незаконного Проникновения, Пребывания С Преступными Намерениями…
      — С малолетства нас никто не понимал! — орал Роб Всякограб. — Гоните на нас только за то, что синие мы! Как что, так сразу мы! Полиция всегда нас ненавидит! Нас и в стране-то не было тогда!
      Но, под стоны скукожившихся пиктси, судейский достал из чемоданчика большой бумажный свиток, прокашлялся и начал зачитывать вслух:
      — Ангус Здоров; Ангус Мальца; Ангус Не-Так-Здоров-Как-Здоров-Ангус; Арчи Здоров; Арчи Мальца Псих; Арчи Одноглаз…
      — Имена ведают наши! — всхлипнул Вулли Валенок. — Имена ведают! Тюремная темница нам!
      — Протестую! Прибегаю к предписанию Хабеас Корпус, — тонким голосом произнес кто-то. — И выдвигаю заявление Вис-не фасем капите реплетам, без нанесения ущерба.
      Последовал миг абсолютного всеобщего безмолвия. Роб Всякограб оглянулся на перепуганных Нак Мак Фигглов и спросил:
      — Окей, окей, кто из вас энто изрек?
      Из толпы пиктси выполз жаба и тяжело вздохнул.
      — Ко мне все как-то вдруг вернулось, — проговорил он. — Я теперь помню, кем был. Юридическая терминология пробудила мою память. Ныне я жаба… — он сглотнул. — Но прежде я был адвокатом. И все тут происходящее, господа, незаконно. Предъявленные вам обвинения целиком сфабрикованы и представляют собой клубок лжи, основанной на клеветнических измышлениях.
      Его желтые глаза посмотрели вверх, на законников Королевы.
      — А так же требую переноса заседания на временус вечнос, на основе Потест-не матер туа сьере, амиго.
      Законники Королевы извлекли из пустоты несколько больших книг и начали торопливо их листать.
      — Мы незнакомы с терминологией адвокатуры, — сказал один.
      — Эй, а они взмокли, — проговорил Роб. — Так ты речешь, мы тоже взять себе законника могём?
      — Разумеется, — ответил жаба. — Вы можете привлечь адвоката для защиты.
      — Защиты? — переспросил Роб. — И ты речешь, нам выехати можно на энтом «клубке лжи» твоем?
      — Безусловно, — сказал жаба. — С теми сокровищами, что вы награбили, можете окупить свою невинность полностью и безоговорочно. Мой гонорар будет составлять…
      Он икнул, потому что дюжина мечей, светящихся синим светом, мгновенно повернулись остриями к нему.
      — Я как раз вспомнил, почему фея-крестная превратила меня в жабу, — проговорил он. — Так что, учитывая обстоятельства, я займусь вашим делом про боно публико.
      Мечи не шелохнулись.
      — В смысле задарма, — пояснил он.
      — Золотые слова, — сказал Роб под лязганье мечей, прячущихся в ножны. — Как же энто угораздило тебя оказаться адвокатом и жабою?
      — О, ну… я просто принял участие в прениях, — ответил жаба. — Фея-крестная одарила мою клиентку заветными пожеланиями «здоровья-богатства-счастья», в общем, обычный пакет. И когда однажды утром крестница проснулась и почувствовала себя не особенно счастливой, она обратилась ко мне, чтобы я возбудил против крестной иск о нарушении контракта. Безусловно, это был первый случай в истории феекрестничества. К сожалению, это так же обернулось и первым случаем превращения крестницы в маленькое ручное зеркало, а ее адвоката — как вы можете наблюдать перед собой — в жабу. Для меня стало худшим моментом, когда судья захлопал в ладоши. Это было, на мой взгляд, как-то грубо с его стороны.
      — И ты все едино не забыл свои адвокатские штуки? Законно… — сказал Роб и уставился на юристов Королевы. — Эй, хитроморды, а вот у нас тута дешевый адвокат, и мы не побоимся его применити с нанесением ущерба!
      Те вытаскивали все больше и больше толстых книг из пустоты, причем выглядели обеспокоенными. Глаза внимательно наблюдавшего за ними Роба блеснули.
      — А чего это значит, «Висни фас им», друг ты мой ученый? — спросил он.
      — Вис-не фасем капите реплетам, — сказал жаба. — Мне сходу ничего получше не вспомнилось, и в целом это приблизительно значит… — он кашлянул, — «А по морде не хочешь?»
      — Подумай, как проста закона речь, а нам и невдомек было, — сказал Роб Всякограб. — Мы тут все законниками были бы, парни, если б ведали слова кучерявые! Насуваем им!
      Нак Мак Фигглы могут сменить расположение духа в одну секунду, особенно под звук боевого клича. Мечи взметнулись вверх.
      — Десять тысяч негритят!
      — Судебной драмы хватит с нас!
      — Закон на нашей стороне!
      — На то и закон, чтоб о гопоте заботиться!
      — Нет, — произнесла Королева и повела рукой.
      И Нак Мак Фигглы, и законники пропали с глаз, будто растаяли. Остались только сама Королева и Тиффани, лицом друг к другу, на зеленой траве под светом ранней зари, в шуршащем свисте ветра среди камней.
      — Что ты с ними сделала? — крикнула Тиффани.
      — Они неподалеку… где-то, — беспечно проговорила Королева. — Все это грёзы, в любом случае. Сны во сне, мечты о мечтах. Тебе нельзя полагаться ни на что, малышка. Ничто не реально. Ничто не прочно. Все проходит. Все, что ты можешь сделать — овладеть искусством сновидений. Но для этого у тебя уже нет времени. А у меня его было… больше.
      Тиффани толком не знала, который из ее помыслов сейчас взял дело в свои руки. Она устала. У нее было чувство, как будто глядишь на себя откуда-то сверху и немного из-за спины. Она видела, как ее ботинки покрепче встали на землю пастбища, и тогда…
      и тогда…
      …и тогда, словно поднимаясь из облаков сна, она почувствовала глубокое-глубокое время, на котором стояла. Почуяла дыхание плоскогорья и далекий рев древних, древних морей, заключенный в миллионах крохотных ракушек. Подумала о Бабушке Болит, которая там, под травой, снова становится частью мела, частью земли под волной. Ощутила, как вокруг нее медленно поворачиваются гигантские колеса звездного хоровода и времени.
      Тиффани открыла глаза и потом, где-то в глубине себя, открыла глаза снова.
      Она услышала, как трава растет, и червяков под корнями травы. Чувствовала все тысячи маленьких живых созданий вокруг, различала все запахи ветерка и все оттенки ночи…
      Колеса звезд и лет, пространства и времени, совместились. Тиффани знала сейчас наверняка: где я, кто я и что я такое.
      Она занесла руку. Королева попыталась остановить ее, но это было все равно, что пытаться затормозить движение веков. Рука Тиффани попала Королеве по лицу и сбила с ног.
      — Я никогда не плакала по Бабушке, потому что плакать было незачем, — сказала Тиффани. — Она меня вовсе и не покидала!
      Тиффани наклонилась, и столетия наклонились вместе с ней.
      — Секрет не в том, чтобы не спать, — шепнула она. — Секрет в том, чтобы проснуться. Проснуться труднее. Я проснулась и я настоящая. Знаю, откуда пришла и куда иду. Ты больше не можешь меня одурачить. Или тронуть. Ни меня, ни мое.
      Я больше никогда не буду такой, как сейчас, думала Тиффани, созерцая ужас на лице Королевы. Никогда не буду себя чувствовать высокой, как небо, и старой, как холмы, и сильной, как море. Мне кое-что дали ненадолго, и плата заключается в том, что я должна отдать это назад.
      И награда тоже заключается том, что я должна отдать это назад. Никакой человек не смог бы так жить. Так можно провести весь день, разглядывая цветок, потому что он изумителен, а молоко само не подоится. Не удивительно, что мы идем по жизни, как во сне. Пробудиться и видеть все таким, какое оно действительно есть… никто не мог бы долго это выдержать.
      Она глубоко вдохнула и подняла Королеву с земли. Тиффани сознавала все происходящее, рев бурлящих грез вокруг, но грезы на нее не действовали. Она была настоящая и наяву, больше наяву, чем когда-нибудь прежде за всю свою жизнь. Ей надо было сосредотачиваться даже для того, чтобы просто думать, сквозь лавину льющихся в ее разум ощущений реальности.
      Королева была легкой, как младенец, и безумно меняла облики в руках у Тиффани — чудовища, составленные из разных кусочков звери. Когти, щупальца. Но в конце концов Королева стала маленькой и серой, как обезьянка, с большой головой и большими глазами, с узкой впалой грудью, которая ходила вверх-вниз, тяжело дыша.
      Тиффани подошла к трилитам. Каменная арка стояла, как прежде. Она никогда и не падала, подумала Тиффани. У этого существа нет ни силы, ни магии, есть лишь один-единственный трюк. Наихудший.
      — Держись подальше от меня, — сказала Тиффани, входя в каменные врата. — Никогда не возвращайся. Никогда не трогай мое. — И потому, что это существо было такое слабое и похоже на младенца, Тиффани добавила: — Но я надеюсь, что кто-то будет плакать по тебе. Надеюсь, что Король к тебе вернется.
      — Ты меня жалеешь? — прорычало существо, которое было Королевой.
      — Да. Немного, — сказала Тиффани. Как мисс Робинсон, подумала она.
      Тиффани опустила это существо на землю, оно скачками кинулось прочь по снегу, повернулось и снова стало прекрасной Королевой.
      — Победа не будет за тобой, — сказала Королева. — Всегда найдется дорога внутрь. Все грезят.
      — Иногда мы пробуждаемся, — ответила Тиффани. — Не возвращайся… иначе буду с кем-то разбираться.
      Она сосредоточилась, и теперь каменная арка обрамляла ни больше — и не меньше — чем кусочек летнего пастбища.
      Мне надо будет найти способ, как запечатать эту дверь, сказал ее Третий Помысел. Или двадцатый помысел, может быть. Она сейчас была полна помыслами.
      Ей удалось отойти немного в сторону, и там она села, обхватив руками колени. Представьте себе, что такое насовсем застрять в этом состоянии, думала она. Придется носить в ушах затычки, в ноздрях тоже, и на голове черный колпак до плеч, и все равно будешь чересчур хорошо видеть и слышать…
      Она закрыла глаза, и потом закрыла глаза снова.
      Почувствовала, как все это уходит из нее. Действительно похоже на то, как погружаешься в сон, соскальзываешь из этого широко распахнутого, необыкновенного чувства яви просто в… нормальное, повседневное «наяву». Как будто все вокруг затуманилось и приглушилось.
      Вот так мы все ощущаем всегда, думала она. Ходим всю жизнь, как во сне, потому что как мы сумели бы жить постоянно такими проснувшимися…
      Кто-то похлопал ее по ботинку.

      — Эй, вы куда девалися? — с возмущенным видом орал Роб Всякограб. — Только собрались мы энтим законникам славный процесс учинити, а тут вы с Кралевой пропали!
      Сны во сне, подумала Тиффани, держась руками за голову. Но все кончилось, и невозможно глядеть на Фиггла и не чувствовать, что такое реальность.
      — Все кончилось, — ответила Тиффани.
      — Ты ее прибимши?
      — Нет.
      — Тогда она воротится, — сказал Роб. — Она жутко тупая. Насчет снов-то ловка, это да, но мозгов нисколько нету.
      Тиффани кивнула. Все вокруг постепенно продолжало затуманиваться. Мгновения полной пробужденности отступали, как сон. Но я должна запомнить, что это был не сон.
      — Как вы убежали от громадной волны? — спросила она.
      — Эччч, мы быстрые, — ответил Роб. — И маяк тама крепкий. Водичка-то высоко поднялась, ясное дело.
      — Акулы опять же, все такое, — сказал Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок.
      — О, айе, акулки там были, — пожимая плечами, согласился Роб, — да энтот восьминожка…
      — Гигантский кальмар, — сказал Вильям Гоннагл.
      — Мы из него кебаб так, по-быстрому, — сказал Вулли Валенок.
      — По-па-помни маля-маля! — завопил Вентворт, переполненный остроумием.
      Вильям вежливо кашлянул.
      — И вынесла со дна волна большая погибшие суда, полны сокрррровищ… — сказал он. — Помародерствовать мальца мы задержались…
      Нак Мак Фигглы подняли над головами великолепные самоцветы и золотые монеты.
      — Но это же драгоценности из сновидения, верно? — сказала Тиффани. — Золото фей! Оно превратится в мусор, как только наступит утро!
      — Айе? — спросил Роб Всякограб и посмотрел в сторону горизонта. — Окей, вы келду слышали, ребята! У нас мож полчаса, чтоб это все продать! Разрешите гэтьски? — обратился он к Тиффани.
      — Э-э… о да. Хорошо. Благодарю вас…
      Они пропали, на долю секунды превратившись в размытый сине-рыжий вихрь.
      Но гоннагл Вильям задержался на миг и поклонился Тиффани.
      — Ты справилась вовсе неплохо, — сказал он. — Мы тобою гордимся, и Бабушка тоже горррдилась бы. Помни об этом. Не думай, что тебя не любят.
      Потом и он исчез тоже.
      Послышался стон. Это начал шевелиться лежащий на траве Роланд.
      — Маля маля цы ушли, — сказал Вентворт огорченно, в наступившей тишине. — Нету кривенс.
      — Что это было? — пробормотал Роланд, садясь и сжимая руками голову.
      — Тут все чуточку непросто, — сказала Тиффани. — Эм-м… ты многое помнишь?
      — Все было как… во сне… — ответил Роланд. — Я помню… море, мы все бежали, я расколол орех, в котором было полно этих маленьких человечков, и я охотился в огромном лесу среди теней…
      — Сны бывают очень странными, — осторожно сказала Тиффани. Она встала и подумала: я должна немного подождать здесь. Не понимаю, откуда это знаю, но знаю точно. Наверно, понимала и забыла. Но я должна дождаться здесь чего-то…
      — Ты сможешь дойти до деревни? — спросила она.
      — О да. Думаю, да. Но что ты?..
      — Тогда не мог бы ты взять с собой Вентворта, пожалуйста? Я хочу… отдохнуть немножко.
      — Уверена? — сказал Роланд, глядя на нее озабоченно.
      — Да. Я не долго. Пожалуйста? Отведи его на ферму. Скажи моим родителям, что я скоро буду. Скажи — со мной все в порядке.
      — Маля маля цы, — сказал Вентворт. — Кривенс! Хочу кроватку.
      Роланд по-прежнему смотрел на нее в сомнении.
      — Ступайте! — велела она и махнула рукой в сторону села.
      Когда, несколько раз оглянувшись на нее, оба мальчика скрылись за холмом, Тиффани села на землю меж четырех железных колес и обхватила руками колени. Вдали ей был виден курган Нак Мак Фигглов. Они уже сейчас казались каким-то странным воспоминанием, а ведь она их видела всего несколько минут назад. Но когда они скрывались из виду, то оставляли впечатление, что их тут никогда не было.
      Я могу пойти к этому кургану и поискать нору-вход. Но что, если не найду? Или найду, но внутри там никого нет, кроме кроликов?
      Нет. Все это правда, сказала она себе. Я должна помнить.
      В утренней мгле раздался крик сарыча. Тиффани посмотрела вверх и увидела, как птица сделала круг, попала под лучи солнца, и маленькая точка отделилась от нее.
      Выдержать падение с такой высоты было бы слишком даже для пиктси.
      Тиффани торопливо, неловко вскочила на ноги, глядя на летящего с небес Хэмиша. И тут — что-то надулось над ним, и он уже не падал, а скользил вниз плавно, как пушинка.
      Наполнившийся воздухом предмет у него над головой имел форму буквы Y. Чем ближе, тем лучше Тиффани видела эту вещь… и узнавала.
      Хэмиш приземлился, и панталоны Тиффани (те, что длинные, с узором из розочек), опустились на него.
      — Это было здоровски, — сказал Хэмиш, выбираясь из складок материи. — Не бывати мне больше на голову уроненным!
      — Мои лучшие панталоны, — проговорила Тиффани устало. — Ты их украл с нашей бельевой веревки, да?
      — О айе. В чистом славном виде, — ответил он. — Кружавчики пришлось отрезать, ибо мешались. Но я их приберег, запросто можешь обратно пришити. — Он одарил Тиффани широкой улыбкой пилота, который в кои веки сумел избежать жесткой посадки.
      Тиффани вздохнула. Ей нравились кружева. У нее было не так много вещей, которые для красоты, а не только для необходимости.
      — Думаю, лучше оставь их себе, — сказала она.
      — Айе, раз так — оставлю, — сказал Хэмиш. — Чего я хотел-то… а, да. К тебе тут гости на подходе. Через долину заприметил. Глянь туда вверх.
      В небе действительно виднелись две черточки, они были крупнее, чем ястреб и летели так высоко, что их заливал свет восходящего солнца. Тиффани следила за тем, как они пошли на снижение.
      Это были два помела.
      «Я знала, что должна была подождать здесь!» — подумала Тиффани.
      У нее забулькало в ушах. Она повернулась и увидела, как Хэмиш бежит по траве. Сарыч подхватил его и стал набирать высоту. Интересно, подумала она, Хэмиш побаивается или просто предпочитает не попадаться на глаза тем… кто там сейчас прибудет?
      Помела опускались. На том, что летело ниже и приземлилось первым, сидели две фигуры. Тиффани узнала Мисс Тик, энергично цеплявшуюся за другую ведьму, поменьше ростом, которая правила метлой. Мисс Тик не то слезла, не то свалилась со своего места и рысью засеменила к Тиффани.
      — Что мне пришлось пережить, ты не поверишь, — сказала она. — Это был кошмар! Мы летели сквозь грозу! Ты в порядке?
      — Э-э… да.
      — Что тут было?
      Тиффани молча смотрела на нее. С чего начать ответ на такой вопрос?
      — Королева ушла, — сказала Тиффани. Это вроде был основной итог.
      — Что? Королева ушла? О… э… Эти леди — Миссис Огг и…
      — С утречком, — сказала вторая всадница, которая оправляла на себе длинное черное платье, а из-под его складок при этом раздавалась памкание резинок. — Наверху ветер дует куда хочет, я тебе скажу!
      Это была невысокая толстенькая дама с жизнерадостным лицом, похожим на слишком долго хранившееся яблочко; все морщинки на нем принимали новое положение, когда она улыбалась.
      — А это, — продолжала Мисс Тик, — Мисс…
      — Мистрис, — одернула третья ведьма, сходя с помела.
      — Прошу прощения, Мистрис Ветровоск, — сказала Мисс Тик. — Очень, очень хорошие ведьмы, — шепнула она Тиффани. — Мне крупно повезло договориться с ними. В горах ведьм уважают.
      На Тиффани произвело впечатление, что кто-то способен заставить Мисс Тик смущаться и суетиться, но третья из прибывших ведьм вызвала это всего лишь тем, что стояла тут.
      Она была высокой — только вот, как заметила Тиффани, на самом деле не такой уж рослой, просто у нее была осанка, которая могла запросто провести вас. Одета, как и другие, в несколько поношенное черное платье. У нее было старческое, худое, непроницаемое лицо. Пронзительные голубые глаза, которые осмотрели Тиффани с головы до ног.
      — У тебя хорошие ботинки, — сказала ведьма.
      — Расскажи Мистрис Ветровоск, что произошло… — начала было Мисс Тик, но старшая ведьма приподняла руку, и Мисс Тик тут же остановилась. Теперь Тиффани была и впрямь под впечатлением.
      Мистрис Ветровоск посмотрела таким взглядом, который видел Тиффани насквозь и еще примерно на пять миль позади нее. Потом подошла к стоячим камням и повела рукой. Это было странное движение, словно нарисованная волна, и от него в воздухе на миг остался светящийся след. И еще был звук — аккорд, как будто множество звуков раздались одновременно. А потом резко стихли.
      — Табак «Бравый Мореход»? — спросила ведьма.
      — Да, — ответила Тиффани.
      Ведьма опять повела рукой. Снова резкий, сложный звук. Мистрис Ветровоск внезапно повернулась и устремила взгляд на пригорок вдали — курган пиктси.
      — Нак Мак Фигглы? Келда?
      — Э-э, да. Только временно, — сказала Тиффани.
      — Хмммпф, — произнесла Мистрис Ветровоск.
      Волна. Звук.
      — Сковородка?
      — Да. Правда, она потерялась.
      — Хммм.
      Волна. Звук. Словно эта женщина извлекала из воздуха историю всего, случившегося с Тиффани.
      — Наполнили бадейки?
      — Да, и ящик для дров тоже, — ответила Тиффани.
      Волна. Звук.
      — Понимаю. Особое овечье Наружное?
      — Да, мой отец говорит, что от него вырастают волосы на…
      Волна. Звук.
      — А, Страна снега. — Волна. Звук, — Королева. — Волна. Звук, — Битва.
      Волна. Звук.
      — По морю? — Волна, звук, волна, звук…
      Мистрис Ветровоск смотрела на вспыхивающий воздух, на картины, которые были видны только ей. Миссис Огг села с Тиффани рядышком и принялась устраиваться поудобнее, задирая в воздух свои коротенькие ноги.
      — Я пробовала «Бравый Мореход», — сказала она. — Пахнет, как паленые ногти, верно?
      — Да уж! — отозвалась Тиффани благодарно.
      — Чтобы стать Келдой у Нак Мак Фигглов, надо выйти замуж за кого-то из них, да? — спросила Миссис Огг невинным тоном.
      — А, да. Но я нашла обходной путь, — сказала Тиффани в ответ. И рассказала, как. Миссис Огг засмеялась. Это был компанейский смех. Такой смех, от которого тебе становится уютно.
      Аккорды и вспышки в воздухе прекратились. Мистрис Ветровоск некоторое время стояла, глядя в пустоту, потом сказала:
      — Ты победила Королеву, в конце. Но тебе помогли, я думаю.
      — Да, — ответила Тиффани.
      — И это было —
      — Я не спрашиваю вас, как вы делаете свои дела, — сказала Тиффани прежде, чем даже поняла, что собирается это сказать. Мисс Тик ахнула. У миссис Огг блеснули глаза, и ее взгляд перелетел с Тиффани на Мистрис Ветровоск, словно у зрительницы на теннисном матче.
      — Тиффани, Мистрис Ветровоск самая знаменитая ведьма во всех… — сурово начала Мисс Тик, но та остановила ее жестом, как прежде. Мне действительно надо бы научиться такому, подумала Тиффани.
      Затем Мистрис Ветровоск сняла свою островерхую шляпу и поклонилась Тиффани.
      — Хорошо сказано, — проговорила она, выпрямляясь и глядя Тиффани прямо в глаза. — У меня не было ни единого права тебя спрашивать. Это твой край, и мы тут с твоего разрешения. Свидетельствую тебе уважение, как и ты будешь уважать меня. — Воздух словно замер на миг, и небо потемнело. После этого Мистрис Ветровоск продолжала, как будто грозового мгновения и не было вовсе: — Но если тебе однажды захочется рассказать мне больше, я была бы благодарна послушать. — Это было сказано житейским, общительным тоном. — И эти самые, что на вид как из теста сырого сделаны, про них я бы тоже не отказалась побольше узнать. Никогда мне прежде не попадались. А с таким человеком, как твоя бабушка, я была бы рада познакомится. — Она выпрямилась еще больше. — Теперь нам надобно выяснить, осталось ли еще чему тебя научить.
      — Сейчас я должна узнать про ведьминскую школу? — спросила Тиффани. На миг повисло молчание.
      — Ведьминская школа? — переспросила Мистрис Ветровоск.
      — Э-э, — сказала Мисс Тик.
      — Это было местофорически, да? — сказала Тиффани.
      — Место форически? — переспросила Миссис Огг.
      — Она имеет в виду, метафорически, — пробормотала Мисс Тик.
      — Как в историях, — сказала Тиффани. — Все в порядке. Я разобралась. Школа — здесь, верно? Волшебное место? Весь мир. Здесь, вокруг. И ты об этом не догадаешься, пока не присмотришься. Знаете, что пиктси этот мир считают Раем? Просто мы не смотрим. Ведьмовству нельзя обучить, читая лекции. То есть, нельзя обучить как следует. Тут все дело в том, как быть… собой, я думаю.
      — Недурно выражено, — сказала Мистрис Ветровоск. — Ты не тупица. Но магия в нашем деле тоже имеется. Освоишь. Владеть магией — ума палаты не нужно, иначе волшебники не смогли бы это делать.
      — И еще, тебе надо будет чего-то для заработка, — добавила Миссис Огг. — За ведьмовство деньги не берутся. Для себя не колдуют, понимаешь? Железное правило.
      — Я делаю хороший сыр, — ответила Тиффани.
      — Сыр, а? — сказала Мистрис Ветровоск. — Хммм. Да. Сыр — это хорошо. А в медицине разбираешься? В повивании? Это надежный кусок хлеба, который всегда с тобой.
      — Ну, я помогала во время окота, в тяжелых случаях. И смотрела, как мой брат родился. Мене никто не сказал уйти. На вид это было не очень трудно. Хотя мне кажется, сыры делать легче, и не так шумно.
      — Сыр — это хорошо, — кивнув, повторила Мистрис Ветровоск. — Сыр штука живая.
      — А чем вы занимаетесь на самом деле? — спросила Тиффани.
      Худощавая старая ведьма помедлила мгновение…
      — Мы присматриваем за границами, — проговорила она. — Границ много больше, чем думают люди. Между жизнью и смертью, этим миром и следующим, ночью и днем, правым и неправым… и за ними нужен дозор. Мы приглядываем за ними, охраняем общую сумму вещей. И никогда не просим себе никакой награды. Это важно.
      — Подарки нам делают, заметь. Народ бывает к ведьмам с дорогой душой, — радостно сказала миссис Огг. — Как у нас на селе день выпечки, так я иной раз шелохнуться-то не могу от этих пирогов. Способы есть никогда ничего себе не просить, понимаешь. Когда ведьма довольна, у народа сердце радуется.
      — Но тут все думают, что ведьмы — это зло! — сказала Тиифани, а ее Второй Помысел добавил: «Вспомни, часто ли Бабушке Болит приходилось платить за свой табак?»
      — К чему народ может привыкнуть — просто диву дашься, — сказала миссис Огг. — Только начинать надо полегоньку.
      — А теперь живо, — сказала Мистрис Ветровоск, — сюда кто-то скачет на фермерской лошади. Светловолосый, лицо красное…
      — Это мой отец, наверно! — сказала Тиффани.
      — Галопом гонит бедолагу, — заметила Мистрис Ветровоск. — Давай быстро. Хочешь обучиться искусству? Когда уедешь из дому?
      — Пардон? — спросила Тиффани.
      — Здешние девушки не уходят в люди? Наниматься в горничные и все такое? — спросила миссис Огг.
      — А, да. Только чуть старше, чем я.
      — Ну, когда ты будешь чуть старше, чем ты, Мисс Тик тебя навестит, — сказала Мистрис Ветровоск. Мисс Тик согласно кивнула. — В горах есть пожилые ведьмы, которые поделятся своими знаниями, в награду за небольшую помощь по дому. Твой край не оставят без присмотра, пока будешь в отлучке, можешь на это полагаться. А тебе трехразовое питание, своя кровать и помело напрокат. Так у нас дела ведутся. Устраивает?
      — Да, — сказала Тиффани, расплывшись счастливой улыбке. Изумительные секунды убегали слишком быстро, а она хотела столько всего спросить. — Да! Но, э-э…
      — Что? — спросила миссис Огг.
      — Я не должна буду танцевать без ничего, или в этом роде? Просто я слышала разговоры…
      Мистрис Ветровоск возвела глаза к небу. Миссис Огг радостно ухмыльнулась.
      — Ну, в этой процедуре имеются свои рекомендуемые стороны… — начала она.
      — Нет, ты не обязана! — оборвала Мистрис Ветровоск. — Никаких пряничных домиков, никакого хихиканья и никаких танцев!
      — Если тебе самой не захочется, — сказала миссис Огг, поднимаясь на ноги. — Особого вреда нет в том, чтоб изредка хихикнуть, если такое твое настроение. Я бы знатному хихику тебя научила хоть сейчас, да нам действительно пора восвояси.
      — Но… как ты ухитрилась? — спросила Мисс Тик у Тиффани. — Тут сплошной мел! Ты стала ведьмой на мелу? Как?
      — Это все, что известно тебе, Проникация Тик, — сказала Мистрис Ветровоск. — Кости этих холмов — кремень. Он крепкий, острый и годится в дело. Король камней. — Она взяла свое помело и обернулась к Тиффани. — У тебя хлопот полон рот не будет, как думаешь?
      — Наверно, будет, — сказала Тиффани.
      — Помощь нужна?
      — Мои хлопоты, выкручусь, — ответила Тиффани. Она хотела ответить: «Да, да! Мне понадобится помощь! Не знаю, что начнется, когда мой отец будет здесь! И Барон может серьезно разозлиться! Но я не хочу, чтобы вы думали, как будто я не могу решить свои собственные проблемы! Я должна уметь выкручиваться!»
      — Это хорошо, — сказала Мистрис Ветровоск. Тиффани задалась вопросом, не умеет ли та читать мысли.
      — Мысли? Нет, — сказала Мистрис Ветровоск, забираясь на свое помело. — Лица — да. Подойди сюда, юная леди.
      Тиффани повиновалась.
      — Насчет ведьмовства дело в том, — проговорила Мистрис Ветровоск, — что это вовсе не как в школе. Сначала сдаешь зачет, а потом тратишь несколько лет, чтобы узнать, как ты сумела его сдать. Немножко похоже на жизнь, в этом смысле. — Она протянула руку и бережно приподняла голову Тиффани за подбородок, чтобы посмотреть ей в лицо. — Я вижу, ты открыла глаза.
      — Да.
      — Славно. Многие люди никогда не открывают. Но даже при всем при том тебя могут ждать в будущем некоторые сложности. Тебе понадобится вот это.
      Она протянула руку и нарисовала в воздухе кольцо вокруг волос Тиффани, а потом повела рукой вверх, делая легкие движения указательным пальцем.
      Тиффани пощупала руками у себя над головой. Сперва ей показалось, что там пусто, но потом она коснулась… чего-то. Такое особое, воздушное ощущение; если вы не ожидали его, то ваши пальцы так и прошли бы насквозь, не почуяв.
      — Это вправду есть? — спросила Тиффани.
      — Кто знает? — ответила ведьма. — Это виртуальная островерхая шляпа. Никто другой не догадается, что ты ее носишь. Возможно, для тебя она будет удобна.
      — Вы имеете в виду, она существует только в моем воображении? — сказала Тиффани.
      — У тебя там существует куча всяких вещей. И это не обязательно значит, что их на самом деле нет. Лучше не привыкай задавай мне чересчур много вопросов.
      — А что стало с жабой? — сказала Мисс Тик, у которой привычка задавать вопросы была развита хорошо.
      — Он ушел жить к Вольным Мальцам, — ответила Тиффани. — Оказалось, что прежде он был адвокатом.
      — Ты подарила клану Фигглов адвоката? — сказала миссис Огг. — Мир содрогнется. Опять же, я всегда говорю: иной разок содрогнуться — полезное и милое дело.
      — В дорогу, сестры. Удалиться нам пора, — проговорила Мисс Тик, забравшись на помело позади миссис Огг.
      — Зачем такие слова, — отозвалась та. — Это театральные слова, они самые. Счастливо, Тифф. Еще свидимся.
      Ее помело плавно взлетело. А метла Мистрис Ветровоск издала жалкий короткий звук, вроде того «пок», с которым у Мисс Тик распрямлялась островерхая шляпа. Затем из метлы послышалось «кшу-га-гу-га».
      Мистрис Ветровоск вздохнула.
      — Дварфы эти, — сказала она. — «Мы все починили, о да», и у них в мастерской она заводится с первого раза…
      Вдали послышался стук лошадиных копыт. С удивительной быстротой Мистрис Ветровоск соскочила со своего помела, крепко схватила его наперевес и помчалась прочь так, что юбка захлопала от ветра.
      Ее фигура была уже смутным пятнышком вдали, когда отец Тиффани на ломовой лошади показался из-за бровки холма. Он даже не надел коню кожаные накопытники; здоровенные куски дерна разлетались из-под бьющих по земле железных подков на копытах величиной как суповые тарелки.
      Тиффани расслышала у себя за спиной, вдалеке, «кшу-га-гу-га-ввууууууууум» в ту секунду, когда отец спрыгнул с лошади.
      Она удивилась при виде того, как он и смеется, и плачет одновременно.
      Все как будто во сне.
      Тиффани обнаружила, что эти слова очень удобны. Трудно вспомнить, все как будто во сне. Все было как во сне, я не уверена.
      А переполненный счастьем Барон был уверен целиком и полностью. Очевидно, что эта… эта особа по прозвищу Королева… похищала детей, но Роланд справился с ней, о да, и помог двоим малышам тоже вернуться домой.
      Мать настаивала, чтобы Тиффани легла в постель, хотя день стоял на дворе. А Тиффани вовсе и не была против. Она устала, и лежала под покрывалами в приятно-розоватом мире между сном и явью.
      Ей было слышно, как внизу разговаривают Барон с ее отцом. Они пытались понять случившееся, и у них получалась сказка, которую они плели вместе. Ясное дело, девочка очень отважна (это Барон говорил), но, слушайте, ведь ей всего девять лет, правильно? И она даже не знает, как держать в руках меч! А Роланду давали уроки фехтования…
      И так далее. Были еще другие вещи, которые родители Тиффани обсуждали меж собой после того, как Барон ушел. Почему это Крысоед стал теперь жить на крыше, к примеру.
      Тиффани лежала под одеялом и ощущала запах мази, которой мать натерла ей виски. Мать сказала, что Тиффани, наверно, получила удар по голове: видите, как она все время ее трогает.
      Стало быть… Роланд с говяжьим лицом — это наш герой, верно? А я точно как те придурковатые принцессы, которые подвихивают ножку и постоянно падают в обморок. Это совершенно несправедливо!
      Она потянулась к столику возле кровати, на который положила свою невидимую шляпу. Шляпе совсем не повредило, что мать поставила на стол чашку бульона прямо сквозь нее. Пальцы Тиффани ощутили, едва уловимо, шершавую кайму.
      Никогда не просим себе никакой награды, думала она. И потом, это мой секрет. Все, что случилось. О Вольных Мальцах знаю здесь только я. Надо признать, что Вентворт проявил сильную склонность носиться по дому, обмотав себе нижнюю часть тела скатертью и крича: «Маля-маля цы! Напек в тапки!» Но миссис Болит нарадоваться не могла, что видит его, и вдобавок была так счастлива слышать от него что-то кроме «хаччу сладка», поэтому не особенно вникала в его слова.
      Нет, я не расскажу никому. Они не поверят. А если вдруг поверят и пойдут копаться в кургане пиктси? Я не могу этого допустить.
      Что бы сделала Бабушка Болит?
      Бабушка Болит ничего бы не сказала. Она часто ничего не говорила. Только улыбалась про себя, попыхивала трубкой и ждала подходящего времени…
      Тиффани улыбнулась про себя.
      Она спала, и ей ничего не снилось.
      И прошел день.
      А потом другой.
      На третий день полил дождь. Тиффани зашла на кухню, когда никого поблизости не было, и взяла с полки фарфоровую пастушку. Спрятала ее в мешочек, выскользнула из дому и побежала к холмам.
      Худшая часть непогоды обходила Мел стороной — то есть с обеих сторон, потому что плоскогорье, словно корабельный нос, разрезало тучи. Но когда Тиффани добралась до места, где четыре железных колеса и остатки печки виднелись из травы, и вырезала квадратный кусок дерна, и аккуратно выдолбила ямку для фарфоровой пастушки, а потом положила обратно дерн… он был так пропитан дождевой водой, что имел возможность опять укорениться и выжить. Тиффани считала, что все сделала правильно. И она была уверена, что уловила запах табака.
      Потом она пошла в сторону кургана пиктси. Насчет этого ей было как-то неуютно. Ведь она знала, что пиксти там, правда? Значит, идти туда и проверять было вроде как… показывать сомнение в этом, нет? Они же занятой народ. У них сейчас куча дел. У них траур по старой келде. У них может быть хлопот полон рот. Она повторяла это про себя. Дело не в том, что у нее постоянно вертелся в голове вопрос — а вдруг на самом деле в норе нет никого, кроме кроликов. Дело совсем не в том.
      Она была келдой. У нее были обязанности.
      Она услышала музыку. Голоса. И потом внезапное молчание, когда попыталась вглядеться в полутьму.
      Тиффани бережно вынула из мешка бутылку Особого овечьего Наружного и дала ей соскользнуть по темной норе.
      Тиффани пошла обратно и услыхала, как приглушенная музыка зазвучала снова.
      И все-таки помахала рукой сарычу, который лениво кружил под облаками. Она была уверена, что кто-то крохотный оттуда помахал ей в ответ.
      На четвертый день Тиффани занималась маслом и другими домашними делами. Ей помогали.
      — А теперь я хочу, чтобы ты пошел и покормил кур, — сказала она Вентворту. — Я хочу, чтобы ты сделал что?
      — Комил ко-ко, — сказал Вентворт.
      — Кур, — проговорила Тиффани сурово.
      — Кур, — послушно повторил Вентворт.
      — И чтобы вытер нос не рукавом! Я дала тебе платок. А когда пойдешь обратно, попробуй, сможешь ли нести целое полено. Сделаешь?
      — Эччч кравенс, — пробубнил Вентворт.
      — И что мы не говорим? — сказала Тифффани. — Мы не говорим…
      — «…кривенс», — пробубнил Вентворт.
      — И мы это слово не говорим при…
      — …при маме, — ответил Вентворт.
      — Верно. А потом, когда я закончу, мы сможем пойти на речку.
      Вентворт просветлел.
      — Маля маля цы? — сказал он.
      Тиффани ответила не сразу.
      Она не виделась ни с одним Фигглом после того, как попала домой.
      — Может быть, — сказала она. — Но они, наверно, сильно заняты. Им надо найти новую келду, и… ну, заняты они. Наверно.
      — Маля цы кажут а па башке те, рыбаморда! — счастливым голосом сказал Вентворт.
      — Посмотрим, — ответила Тиффани, чувствуя себя, как взрослые. — Теперь, пожалуйста, иди покорми кур и собери яйца.
      Он уковылял, держа корзину для яиц обеими руками, а Тиффани выложила на мраморную столешницу масло и взяла лопаточки для сбивания. Потом надо будет проштамповать масло деревянной печатью. Людям нравилось, чтобы на масле была маленькая картинка.
      Когда Тиффани начала формовать масло в брусок, то заметила чью-то тень в дверном проеме и обернулась.
      Это был Роланд.
      Он глядел на нее, и лицо у него было даже краснее, чем обычно. И теребил в руках свою шляпу, которая наверняка стоила кучу денег, в точности как Роб Всякограб — свой шлем.
      — Да? — сказала Тиффани.
      — Слушай, насчет… Ну, насчет всего этого… — начал Роланд.
      — Да?
      — Слушай, я не… я имею в виду, не врал никому ничего, — выпалил он. — Но мой отец вроде как сам решил, что я герой, и просто ничего не слушал, даже когда я ему сказал, как… как…
      — Как я тебе пригодилась? — проговорила Тиффани.
      — Да… в смысле, нет! Он сказал, сказал, как тебе повезло, что я был там, он сказал…
      — Это неважно, — проговорила Тиффани, снова беря лопатки.
      — И он просто повторяет всем вокруг, как смело я себя вел, и…
      — Я же сказала, это неважно, — произнесла Тиффани. Лопаточки шлепали по свежему маслу: «пат-пат-пат».
      Пару секунд Роланд открывал и закрывал рот беззвучно.
      — Хочешь сказать, что ты не против? — наконец выговорил он.
      — Да, я не против.
      — Но так же несправедливо!
      — Мы единственные, кто знает правду, — сказала Тиффани.
      Пат-пат-пат. Роланд смотрел на жирное, роскошное масло, которому она спокойно придавала форму.
      — О, — сказал он. — Так ты никому не скажешь, нет? Я в том смысле, что ты имеешь полное право, но…
      — Мне никто не поверит, — сказала Тиффани.
      — Я пытался, — сказал Роланд. — Честно. Я правда пытался.
      Полагаю, ты и правда пытался, думала Тиффани. Но ты не очень ловкий, а Барон уж точно человек без Первого Зрения. Он видит мир таким, каким хочет видеть.
      — Ты когда-нибудь станешь Бароном, верно? — промолвила она.
      — Ну, да. Когда-нибудь. Слушай, а ты действительно ведьма?
      — Когда твое время придет, будешь хорошим Бароном, я полагаю? — сказала Тиффани, переворачивая масло. — Честным, щедрым и порядочным? Будешь хорошо платить людям и заботиться о пожилых? Не позволишь выгнать старую женщину из дому?
      — Ну, я надеюсь, что…
      Тиффани повернулась к нему, держа лопаточки в руках.
      — Потому что я буду здесь, видишь ли. Ты поднимешь глаза и заметишь, что я на тебя смотрю. Я буду стоять в толпе, с краю. Всегда. Я буду присматирвать за всеми делами, потому что Болит, и за моей спиной много поколений таких же, как я, и это мой край. Но ты станешь для нас Бароном, и надеюсь, хорошим. А если нет… будем разбираться.
      — Слушай, я знаю, что ты мне… — начал Роланд, наливаясь краской.
      — Очень пригодилась? — подсказала Тиффани.
      — … но так со мной разговаривать не надо, понимаешь!
      Тиффани была уверена, что из-под потолка, на самом-самом краю слышимости, до нее донеслось: «Эччч кривенс, мальца сопляк-то наглый…»
      Она закрыла глаза на мгновение, а потом, с колотящимся сердцем, указала лопаткой для масла на одну из бадеек.
      — Бадейка, наполнись! — приказала Тиффани.
      Бадья превратилась в размытую полоску и вдруг захлюпала. Вода струйкой потекла через край.
      Роланд смотрел широко раскрытыми глазами. Тиффани улыбнулась ему самой милой своей улыбкой, от которой кто-нибудь запросто мог оробеть.
      — Ты никому не скажешь, ладно? — проговорила она.
      Он повернул к ней бледное лицо и выговорил с трудом:
      — Кто же мне поверит…
      — Айе, — сказала Тиффани. — Так что мы понимаем друг друга. Это ведь славно? А теперь, если ты не возражаешь, я бы закончила это дело и взялась бы за сыр.
      — Сыр? Ты же можешь сделать все, что пожелаешь! — вырвалось у Роланда.
      — Вот сейчас я и желаю заняться сыром, — невозмутимо проговорила Тиффани. — Ступай.
      — Эта ферма принадлежит моему отцу! — выдал Роланд и лишь потом сообразил, что произнес это не мысленно, а вслух.
      — Очень смело с твоей стороны, сказать такие слова, — проговорила она. — Но я полагаю, что ты сожалеешь о них теперь, когда обдумал как следует?
      Роланд, который стоял зажмурившись, кивнул.
      — Хорошо, — сказала Тиффани. — Я сегодня буду делать сыр. Завтра, может быть, сделаю что-то другое. А спустя время, возможно, меня здесь не будет, и ты подумаешь: «Где она?» Но частица меня всегда будет здесь, всегда. Я буду всегда думать об этой земле. Буду иметь ее в виду. И вернусь. А теперь ступай!
      Он повернулся и побежал.
      Когда его шаги затихли вдалеке, Тиффани сказала:
      — Ну ладно, кто здесь?
      — Это я, госпожа. Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, госпожа. — Пиктси появился из-за бадейки. — Роб Всякограб рек, что нам следовает мальца приглядеть, как тут у тебя да что, и поблагодарить за подарочек.
      Все равно это магия, даже когда вы знаете, как это сделано, подумала Тиффани.
      — Тогда наблюдайте за мной только в маслодельне, — сказала она. — Не шпионить!
      — Эччч, как можно, госпожа, — ответил Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок нервно. Потом радостно ухмыльнулся. — Фион отправляется быть келдою в клане у Медноглавой Горы, — сказал он, — и меня с собою зовет быть гоннаглом!
      — Поздравляю!
      — Айе, и Вильям говорит, что я в порядке, только над волынкой поработать надобно, — сказал он. — И… э-э…
      — Что?
      — Э-э… Хэмиш говорит, что девушка есть в клане на Длинном Озере, ищет она, где быть келдой… э-э… то славный клан, откудава она… — пиктси постепенно становился фиолетовым от смущения.
      — Хорошо, — сказала Тиффани. — Будь я Робом Всякограбом, сразу пригласила бы ее.
      — Ты не супротив? — сказал Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок с надеждой.
      — Ничуточки, — сказала Тиффани. Самой себе она вынуждена была признаться, что чуточку огорчения все же чувствовала. Но эту чуточку она могла задвинуть на дальнюю полку где-нибудь у себя в памяти.
      — Это распрекрасно! — сказал пиктси. — А то ребята переживали, не без того, ведаешь. Я побегу скажу им. — Он понизил голос. — А не будет ли тебе по сердцу, ежели я догоню этого большекучу, что щас ушел отседа, и свалится он снова со своей лошадки?
      — Нет! — ответила Тиффани поспешно. — Нет. Не надо. Нет. — Она взяла лопаточки для масла. — С ним уж я сама, — добавила Тиффани с улыбкой. — Со всем, с чем надо, я сама.
      Оставшись в одиночестве, она доделала масло. Пата-пата-пата-пат…
      Она остановилась, отложила лопатки в сторону и кончиком безупречно чистого пальца нарисовала на бруске извилистую линию, и еще одну следом. Так что вместе это выглядело как волна. Провела под ними третью линию, широкую дугу, которая означала Мел.
      Земля Под Волной.
      Потом быстро разгладила поверхность бруска и взяла печать, которую сделала вчера. Сама тщательно вырезала из куска яблоневой древесины, которую дал ей плотник мистер Блок.
      Она приложила печать, потом аккуратно подняла ее.
      И вот — блестя на великолепной маслянистой поверхности, появилась прибылая луна. И на фоне луны парит ведьма на помеле.
      Тиффани улыбнулась опять, и это была улыбка Бабушки Болит. Однажды дела пойдут по-новому здесь, на земи.
      Только начинать надо полегоньку. Любой старый дуб сперва маленький.
      Потом она стала заниматься сыром…
      …у себя в маслодельне, на ферме, среди расстилающихся полей, что покрывают плоскогорье, и оно дремлет под жарким летним солнцем, и медленно движутся отары по короткой траве, как облака по зеленому небу, и пастушья собака глядишь пронесется, словно падучая звезда. Живая земь во веки вечные.

      Картина, куда Тиффани «шагнула» в этой книге, существует на самом деле. Называется она «Мастерский взмах сказочного дровосека» и находится в Лондоне, в Галерее Тэйта. Автор этой картины — Ричард Дадд. Ее размер — всего лишь 12 на 15 дюймов. Автору потребовалось девять лет, чтобы ее закончить, и произошло все это в середине девятнадцатого века. Не могу припомнить более знаменитой картины про «фей». Она и вправду очень странная. Летний зной сочится из нее.
      Что люди «знают» про Дадда, это «помешался, убил своего отца, был заперт на всю оставшуюся жизнь в сумасшедший дом и нарисовал безумную картину». Грубо говоря, все так и было. Но это жуткий рассказ о жизни талантливого, искусного художника, у которого развилось тяжелое умственное расстройство.
      Нак Мак Фиггла не видно на этой карине, но я считаю, что его вполне могли оттуда убрать за неприличный жест. С них станется.
      Ах да, и традиция класть вместе с овчаром в гроб клочок непряденой овечьей шерсти — тоже правда. Даже боги понимают, что пастуху нельзя пренебрегать овцами. Бог, который этого не понимает, не заслуживает веры.
      Слова «полносолнечье» нет, но было бы славно, если бы оно существовало.

      Одна маленькая частица ее разума занималась тем, что не одобряла имя Тиффани. Ей было девять лет, и она подозревала: нелегко будет носить имя «Тиффани» так, чтобы оно тебе шло. Кроме того, на прошлой неделе она решила стать ведьмой, когда вырастет. И была уверена, что «Тиффани» сюда не клеится. Люди будут смеяться.
      Здесь ТП в очередной раз использует прием — обращаться к читательским ассоциациям, которые никак не связаны с Плоским Миром. Тот мир, в котором ювелирные изделия и уникальные витражи от Тиффани стали синонимом слов «шик, роскошь и гламур», имеет все-таки форму шара.
      Лишь одна вещь из ее котомки могла вызвать у кого-нибудь подозрения: очень маленькая, замызганная брошюрка Великого Вильямсона «Введение в Эскапологию». Если на вашей работе один из видов профессионального риска — что вас бросят в пруд со связанными руками, то способность одетым и обутым проплыть под водой тридцать ярдов, плюс умение скрываться в тине, дыша через тростинку — эти навыки чего-нибудь стоят лишь при условии, что вы в обращении с узлами просто изумительны.
      Эскапологию можно отнести к цирковым искусствам, особенно — к искусствам иллюзионистов, хотя в общем это самостоятельное явление. Мастером-основателем эскапологии (в том виде, как она существует сейчас) был великий Гарри Гудини. Он превратил в захватывающее шоу способность освобождаться от любых оков, да еще когда тебя вдобавок запирают в камере, закапывают в землю и тому подобное.
      Один из традицинных номеров эскапологии — человека в цепях, веревках и наручниках бросают в огромный аквариум. И там артист, на глазах у публики, должен освободиться и вынырнуть на поверхность — предпочтительно до того, как иссякнет запас воздуха в легких.
      Что касаетася «Великого Вильямсона», то на ум приходит альбом Робби Вильямса «Эскапология» (Escapology — Robbie Williams).
 
 
      Дженни Зелензуб. Водоплавающий монстр, длинные зубы и когти, глаза как суповые тарелки.
      Jenny Greenteeth
      ДЖЕННИ ЗЕЛЕНЫЕ ЗУБЫ
      Принадлежит к особой разновидности детских боуги — так называемым багам. Фейри-баги обычно очень дружны с родителями маленьких проказливых детей, отгоняют малышей от опасных мест и не разрешают слишком сильно шалить. Нередко родственники пугают детей багами, заставляя своих отпрысков проявлять больше послушания. Сами Дженни относятся к водяным фейри. Их внешний облик может показаться довольно устрашающим — длинные влажные волосы, распущенные по плечам, большие зелёные клыки, торчащие изо рта, и очень острые блестящие когти. Согласно легендам, Дженни могут похитить детей, если те часто играют неподалеку от воды, и утащить на самое дно. О приближении Дженни обычно свидетельствует зеленоватая пена, неожиданно появившаяся на спокойной поверхности пруда или другого водоёма. Обычно опасность подстерегает детей, которые бегают по мелководью босиком.
      (Сайт «Мир фантазий: Мифические существа»)
 
      И говорят вам: старая ведьма живет одна в странном пряничном доме
      Речь идет о сказке «Гензель и Гретель» (или «Ганс и Гретта»), которая наиболее известна в обработке братьев Гримм. Ведьма из этой сказки жила в пряничном домике.
 
 
      Если можешь получить островерхую шляпу от бабушки в наследство, это прекрасно в смысле экономии. Они по ценам — не подступиться, особенно хорошие, которые способны выдержать падение на голову домиков.
      Здесь не только намек на то, как удачно приземлилась вместе со своим домом-фургончиком Дороти из сказки Ф. Баума «Волшебник из страны Оз» (в русском варианте — Элли из сказки Волкова «Волшебник Изумрудного Города»).
      Похожий случай произошел в кнгие ТП «Ведьмы за границей», но с другим результатом: крепкий череп и прочная ведьминская шляпа на каркасе сослужили хорошую службу несравненной Нэнни Огг. Она заметила, что в благодарность обязательно устроит рекламу мастеру, который продал ей шляпу. И свое слово, как видно, сдержала.