Пудель повернул голову. В первый раз она увидала его глаза. Те были красными и совершенно сумасшедшими. Кто угодно с такими глазами мог убить любого, если пожелал, ибо только безумие, настоящее безумие может привести кулак за планку.

"Да. " — сказал Большой Фидо.

Он был обычным псом. Он выпрашивал и кувыркался, пускался наутек и приносил. Каждую ночь его тянуло на прогулки.

Было темно, ни огонька, когда это произошло. Однажды ночью он просто лежал в своей корзине и размышлял о своем имени Фидо, данного ему, и о названии корзины, также названной Фидо. Он размышлял о своем одеяле, с надписью «Фидо» на нем, и о миске, с надписью «Фидо» на ней, а превыше всего он задумался об ошейнике, с надписью «Фидо» на нем, и где-то глубоко в его голове что-то щелкнуло, и он сгрыз свое одеяло, на бросился на своего владельца и бежал сквозь окно кухни. Оказавшись снаружи, на улице Лабрадор, осмелевший и окрепший от свободы Фидо посмеялся над ошейником и миг спустя убегал, завывая.

Это было только началом.

Собачья иерархия — это очень просто. Фидо просто рыскал вокруг, расспрашивая всех, в основном сдавленным голосом, ибо в клыках он сжимал чью-то лапу, пока и не занял место главаря самой большой банды диких псов в городе. Люди да-да, а не только псы — все еще рассказывали о битве между Фидо и Крикливым Чокнутым Артуром, ротвейлером с одним глазом и весьма дурным нравом. Но большинство животных не сражается до смерти, а только до поражения противника; Фидо же невозможно было победить, ибо он побеждал, прокусывая шею противнику. Он вцепился в Крикливого Чокнутого Артура, пока тот не признал себя побежденным, а затем к полному изумлению Артура Большой Фидо убил его. В этом псе было что-то необъяснимо решительное — вы могли осыпать его песком в течение пяти минут и все оставалось тихо-мирно, но не могли ему сдаться и лучше было не поворачиваться к нему спиной. Потому что у Большого Фидо была мечта.

"Что случилось? " — спросил Морковка.

"Это тролль оскорбил этого гнома. " — сказал гном Крепкорукий.

"Мне показалось, что констебль Осколок отдает приказ младшему констеблю Хрольфу Пижаме. " — сказал Морковка.

«Что там такое?»

«Он — тролль!»

«Ну и что?»

«Он оскорбил гнома!»

"Поймите, это просто военный термин. " — сказал сержант Двоеточие.

"Оказывается, этот чертов тролль просто-напросто спас мне сегодня жизнь. " — прокричал Жвачка.

«Зачем?»

"Зачем? Зачем? Потому что это моя жизнь. Вот зачем!

Оказывается, я должен быть безмерно признателен ему за это."

«Я не имел в виду…»

"А сейчас немедленно заткнитесь! Вы, Крепкорукий! Что вы понимаете, вы гражданский! Почему вы такой тупой! Тьфу!

Я слишком мал для такого дерьма!"

В дверях появился Угольнолицый. Его силуэт нарисовался темной массой пересекающихся линий и отвесных поверхностей. От гнева и подозрений его глаза горели алым блеском.

"И вы позволите ему сейчас уйти! " — простонал гном.

"Это потому, что у нас нет никаких причин держать его под замком. " — сказал Морковка. — «Кто бы ни убил мистера Заложи-Молоток, он был достаточно маленького роста, чтобы пробраться сквозь дверь в мастерскую гнома. Тролль, его размера, не мог бы этого сделать.»

"Но все знают, что он плохой тролль! " — кричал Крепкорукий.

"Я никогда не совершал ничего… " — сказал Угольнолицый.

"Вы не можете сейчас вернуть ему свободу, сэр. " — шипел Двоеточие.

«Против него будут подстрекать всех!»

«Я никогда не совершал ничего.»

«Хорошая работа, сержант. Констебль Осколок!»

«Сэр?»

«Предложите ему вступить в Дозор.»

«Я никогда не совершал ничего.»

"Вы не имеете права так поступать! " — кричал гном.

"Не собираюсь быть ни в каком Дозоре! " — ворчал Угольнолицый.

Морковка наклонился к нему. "Здесь вокруг сотни гномов. С огромными топорами. " — прошептал он.

Угольнолицый моргнул.

«Я буду вступать.»

«Приведите его к присяге, констебль.»

«Разрешите зачислить еще одного гнома, сэр? Для поддержания паритета?»

«Действуйте, констебль Жвачка.»

Морковка снял шлем и вытер лоб.

"Я думаю, что все проблемы только из-за него. " — сказал он.

Толпа в недоумении таращилась на него.

Морковка в ответ широко улыбнулся.

«Никто не обязан оставаться здесь, если у него нет желания.» — сказал он.

«Я никогда не совершал ничего.»

"Да… но… послушайте. " — сказал Крепкорукий. — «Но если он не убивал старину Заложи-Молоток, то кто же?»

«Я никогда не совершал ничего.»

«Наше расследование продолжается.»

«Вы не знаете!»

«Но я отыщу!»

«Ах, да? А когда, черт, вы узнаете?»

«Завтра.»

Гном заколебался.

"Ладно. " — сказал с сильным недоверием в голосе. «Завтра. Но лучше, если это все-таки произойдет завтра.»

"Непременно. " — сказал Морковка.

Толпа рассеялась, или по крайней мере немного разошлась. Тролли, гномы и люди — граждане Анк-Морпорка — никогда не испытывали тяги к поспешным действиям, пока уличный театр не закончен.

У констебля Осколка, производящего смотр войскам, грудь так раздулась от гордости и тщеславия, что его костяшки едва не касались земли.

«Слушайте вы, чертовы тролли!»

Он помолчал, пока следующая мысль не заняла достойную позицию.

"Слушайте внимательно! Ты в Дозоре, парень! Эта работа с большими возможностями. " — сказал Осколок. — «Я только вступил в Дозор, а уже получил повышение! Вам дадут образование и подготовку для хорошей работы на Гражданской Улице!»

«Это твоя дубинка, с торчащим в ней гвоздем. Ты будешь ею жрать. Ты будешь спать на ней. Когда Осколок прикажет, — 'Прыгай! ', то ты ответишь, — 'Какого черта? Мы сделаем это все с помощью чисел'. Я узнал великое множество чисел!»

«Я никогда не совершал ничего.»

«Ты, Угольнолицый, образумься, у тебя в ранце маршальский жезл!»

«Никогда не брал ничего, никогда.»

"Вы сейчас сядете и сосчитаете мне до тридцати двух!

Нет! Лучше до шестидесяти четырех!"

Сержант Двоеточие почесал переносицу. Мы живы, — подумал он. Тролль оскорбил гнома на глазах у других гномов. Угольнолицый… А что, Угольнолицый. Мне сдается, что Осколок сама чистота по сравнению с ним. Освобожден и зачислен в стражу… Морковка здорово срезал Заскока. Правда Морковка обещал, что узнает все завтра, а уже стемнело. Но мы живы.

Прислушайся к ним, псам. Каждый на своем конце, в этом пекле.

Любимица прислушивалась к ворчанию псов и думала о волках.

Ей приходилось бегать со стаей волков и она хорошо знала их. Эти псы не были волками. Волки были в общем-то мирными созданиями и предельно простыми.

В итоге вожак стаи был скорее похож на Морковку. Морковка пришелся городу впору также, как и он подошел бы высоким лесам.

Псы были смышленее волков. Волки не нуждались в умственных способностях У них были другие заботы. Но псы… они получили умственные способности от людей. Хотелось им этого или нет. Псы без сомнения были свирепее волков. Они унаследовали и это от людей.

Большой Фидо превратил свою банду бездомных псов в то, что невежественная мысль могла счесть волчьей стаей. Все без исключения глядели с горящими глазами на пуделя, вещающего:

О Предназначении, О Дисциплине, О Естественном Превосходстве Собачьей Расы, О Волках.

Правда с точки зрения Большого Фидо волки выглядели совсем не такими, какими их знала Любимица. Они были больше, злее, мудрее, волками мечты Большого Фидо. Они были Королями Леса, Ужасом Ночи. Они носили имена Быстрый Клык и Серебряная Спина. Они были воплощением того, кем каждый пес стремился стать.

Большой Фидо одобрил Любимицу. Как он выразился, она была очень похожа на волчицу.

Они все потрясенно слушали, полностью погрузившись в мечты, маленького пуделя, который нервно пукал во время рассказа, и вещал им, что естественный облик пса более гармоничен и велик. Любимица могла бы рассмеяться, если бы не обстоятельства, в которых она находилась, и сильное сомнение в том, что ей удастся выбраться живой.

А потом она уже увидала, что случилось с маленькой, похожей на крысу, дворняжкой, которую втащили в центр круга пара терьеров и обвинили в том, что та приносила палку.

Даже волки не делали такого с другими волками. Этого не было в кодексе волчьего поведения. В этом не было нужды.

Волки не нуждались в правилах, как быть волками.

Когда наказание завершилось, то она заметила Гаспода, сидящего в углу и пытающегося быть незаметным.

"Если мы сейчас ускользнем, то они будут за нами гнаться? " — спросила она.

«Вряд ли. Встреча заканчивается, видишь?»

«Тогда пошли.»

Они скрылись в переулке и, когда были уверены в том, что их не заметили, пустились бежать.

"Бог мой. " — сказала Любимица, когда между ними и стаей псов пролегла дистанция в несколько улиц. — «Он сумасшедший, правда?»

"Нет, сумасшедший — это когда пена на устах. " — сказал Гаспод. — «Он — безумен. Это когда пена на мозгах.»

«Вся эта чепуха о волках…»

"Полагаю, что каждый пес имеет право на мечту. " — сказал Гаспод.

«Но волки совершенно не такие! У них даже нет имен!»

«У всех есть имена.»

«У волков нет. Зачем они им? Они знают, кто они, и знают остальных членов стаи. Это все… образы. Запах, ощущение и облик. У волков даже нет слова для волков. Это совсем на них непохоже. Имена — это людские дела.»

"У псов есть имена. У меня есть имя. Гаспод. Это мое имя. " — сказал Гаспод.

"Ну… Я не могу объяснить почему. " — сказала Любимица. — «Но у волков нет имен.»

Луна была нынче высоко в небе, черном как чашка кофе, который вообще-то и не черный совершенно.

Ее свет превращал город в паутину из серебряных нитей и теней.

Давным-давно Башня Искусств была центром города, но города со временем стремятся переселиться и центр Анк-Морпорка находился ныне в нескольких сотнях ярдах отсюда. Башня по-прежнему возвышалась над городом, ее черный силуэт рисовался в вечернем небе, умудряясь выглядеть чернее, чем можно было бы предположить. Мало кто даже поглядывал на Башню Искусств, ибо она всегда была здесь. Она была просто вещью. Люди редко смотрят на привычные вещи.

Послышалось тихое, еле уловимое звякание металла о камень. На миг кто-нибудь, стоявший рядом с башней и смотревший в нужном направлении, мог бы заметить, что пятно, черневшее даже в темноте, медленно, но неуклонно движется к верхушке башни.

На миг лунный свет выхватил из тьмы тонкую металлическую трубу, висевшую за спиной у человека. Затем все вновь погрузилось в глубочайшую тьму, в то время как тот продолжал свое движение вверх.

Окно было тщательно закрыто.

"Но она всегда оставляет его открытым. " — захныкала Любимица.

"Ей пришлось захлопнуть его сегодня вечером. " — сказал Гаспод. — «Тут вокруг шныряет много странных людей.»

"Но она знает о странных людях. " — сказала Любимица. «Большинство из них живет в ее доме!»

«Тебе просто нужно превратиться в человека и разбить окно.»

«Я не могу так сделать! Я буду обнаженной!»

«Ну а сейчас, ты разве не обнажена?»

«Но я сейчас в облике волчицы. В этом-то разница!»

«За всю свою жизнь я ничего не одевал на себя. И это меня никогда не беспокоило.»

"Дом Дозора. " — пробормотала Любимица. — «В Доме Дозора должно что-нибудь быть. В конце-концов запасная кольчуга. Простыня или еще что-нибудь. И дверь никогда плотно не закрывается. Пошли.»

Она пустилась шагом по улице, а Гаспод, подвывая, потрусил вслед за ней.

Кто-то пел.

"Бог мой! " — сказал Гаспод. — «Ты только погляди.»

По улице маршировали четверо Дозорных. Два гнома и два тролля. Любимица узнала Осколка.

«Грудь вперед! Без сомнения вы самые ужасные новобранцы, каких мне доводилось видеть! Выше ногу!»

«Я никогда не совершал ничего!»

«А сейчас, впервые в жизни, ты делаешь кое-что, младший констебль Угольнолицый! Это настоящая мужская жизнь в Дозоре!»

Отряд завернул за угол.

"Что происходит? " — спросила Любимица.

«Спроси меня. Я мог бы узнать побольше, если бы один из них хоть на миг остановился.»

Вокруг Дома Дозора, на Подворье Псевдополиса, стояла небольшая толпа. Они казалось тоже были Дозорными. Сержант Двоеточие стоял под мигающим фонарем, царапая что-то в своем планшете, и разговаривал с маленьким человеком с огромными усами.

«И ваше имя, мистер?»

«САЙЛАС! НЕУКЛЮЖАЯ ВЫПЕЧКА!»

«Вам никогда не доводилось быть городским глашатаем?»

«ТАК ТОЧНО!»

«Точно. Дайте ему его шиллинг, констебль Жвачка! Один для всего вашего отряда.»

"КТО ЭТО КОНСТЕБЛЬ ЖВАЧКА? " — спросил Неуклюжая-Выпечка.

«Здесь внизу, мистер.»

Человек бросил взгляд на Жвачку.

«НО ВЫ! ГНОМ! Я НИКОГДА…»

"Станьте 'смирно', когда вы разговариваете со старшим офицером. " — заревел Жвачка.

"Послушайте, в Дозоре нет ни гномов, ни троллей, ни людей. " — сказал Двоеточие. — "Только Дозорные. Слышите!

Так всегда говорит капрал Морковка. Разумеется, если вы желаете служить в отряде констебля Осколка…"

"МНЕ НРАВЯТСЯ ГНОМЫ. " — поспешно сказал Неуклюжая-Выпечка. "ТАК ВСЕГДА БЫЛО. НО ТОЛЬКО НЕ ЗДЕСЬ. НИ ОДИН. В ДОЗОРЕ, ВОЗРАЖАЮ. " — добавил он после секундного размышления.

"Вы быстро усваиваете. Вы пройдете длинный путь в этой армии настоящих мужчин. " — сказал Жвачка. «В один прекрасный день вы обнаружите фельдмаршальскую железяку где-нибудь у себя в носовом платке. Сомкнуть строй! Грудь вперед!»

"Пятый новобранец пока что. " — сказал Двоеточие капралу Валету в то время, как Жвачка со своим новым подчиненным удалились в темноту. — «Даже Декан Университета пытался вступить.»

«Потрясающе.»

Любимица обменялась взглядами с Гасподом.

"Осколок без сомнения выстраивает их в ряд с помощью кулаков. " — сказал Двоеточие.

"Через десять минут они глина в его руках. Подумай только. " — добавил он. — «все что угодно, через десять минут глина в его руках. Припоминаю своего чертового сержанта, который был у нас, когда я только вступил в армию…»

"Он был крутым? " — сказал Валет, подкуривая сигарету.

"Крутым? Бог мой! Тринадцать недель сплошных страданий, что было, то было! Каждое утро пробежка на десять миль, по уши в грязи половину времени, а он без умолку верещит и кроет нас день-деньской! Однажды он заставил меня всю ночь напролет чистить унитазы зубной щеткой! Чтобы поднять нас с постелей, он колотил всех палкой с шипами! Мы должны были прыгать сквозь обручи, мы смертельно его ненавидели и могли бы выпустить ему кишки, если у кого-нибудь хватило бы духу, но разумеется никто не отважился. Он предоставил нам три месяца живой смерти. Но… знаешь… после выпускного парада… мы, глядя на самих себя, все в новеньких мундирах, и вообще, наконец-то настоящие солдаты, глядя какими мы стали… ну, мы увидели его в баре, и… не думал, что придется рассказать тебе… " Любимица с Гасподом увидели, как Двоеточие вытер подозрительную слезу.

"… я с Гудком Джексоном и Боровом Картофелем подкараулил его в переулке и избили до полусмерти, так что у меня костяшки три дня ныли. " — Двоеточие прочистил нос. «Счастливые денечки… хочешь тянучку, Валет?»

«Не беспокойся, особого желания нет, Фред.»

"Дайте одну маленькой собачке. " — попросил Гаспод.

Двоеточие дал, а потом долго удивлялся почему.

"Видишь? " — сказал Гаспод, разгрызая тянучку своими ужасными зубами. — «Я — неподражаем. Неподражаем.»

«Лучше молись, чтобы Большой Фидо ничего не пронюхал.»

— сказала Любимица.

"Не-а. Он меня не тронет. Я его беспокою. У меня есть Власть. " Он яростно почесал ухо. «Послушай, тебе не стоит здесь появляться, нам лучше уйти и…»

«Нет.»

"История моей жизни. " — сказал Гаспод. — "Это Гаспод.

Дайте ему пинка."

"А я думала, что у тебя была большая счастливая семья, куда можно вернуться. " — сказала Любимица, открывая толчком дверь.

"Что? Ах, да. Конечно. " — поспешно сказал Гаспод. «Да. Но я люблю мою независимость. Я мог бы мигом оказаться дома, если только пожелал.»

Любимица промчалась наверх по лестнице и открыла лапой ближайшую дверь.

Это была спальня Морковки. Его запах, какой-то золотисто-розовый цвет заполняли ее от края до края.

На стене, аккуратно приколотый, висел чертеж шахты гномов. На другой стене висел огромный лист дешевой бумаги, на котором была нарисована, с многочисленными перечеркиваниями и помарками, карта города.

Перед окном, там где здравомыслящий человек мог бы его поставить, чтобы обладать всеми возможными преимуществами имеющегося света и не испытывать нужды тратить свечей из городского бюджета, стоял маленький стол. На нем лежала бумага и стоял стаканчик с карандашами. Там же в комнате стоял старый стул, под шатающуюся ножку которого был подложен свернутый листок бумаги.

В комнате отсутствовал комод с одеждой и тем самым напомнившая Любимице комнату Бодряка. Это было место, куда кто-то приходил спать, но не жить. Любимица задумалась, а было ли время, когда любой Дозорный был по-настоящему свободен от службы. Она не могла представить сержанта Двоеточие в гражданской одежде. Если вы были Дозорным, то оставались им все время, что являлось выгодной сделкой для города, ибо он платил вам за службу в Дозоре только за десять часов в день.

"Отлично. " — сказала она. — «Я могу взять простыню с кровати. Закрой глаза.»

"Зачем? " — спросил Гаспод.

«Во имя благопристойности.»

Гаспод поперхнулся от удивления, а затем сказал. — «Помаю. Да-а, я мог бы увидеть твою суть. Поверь, тебе не заставить меня глядеть на обнаженную женщину, нет-нет. Строить глазки. Сумасшедшая мысль. Поверь, поверь мне.»

«Ты понимаешь, о чем я говорю?»

"Обо мне нельзя сказать, что я так поступаю. Отнюдь нет. Одежда никогда не была тем, что ты могла бы назвать собачьей вещью, достойной быть надетой ею. " Гаспод почесал ухо. «Впрочем здесь присутствуют два метасинтаксических варианта. Прости.»

«У тебя это совсем по-другому. Ты же знаешь, кто я. В любом случае псы обыкновенно обнажены.»

«А потому люди…»

Любимица превратилась в женщину.

Уши Гаспода от ужаса прижались к голове. Сам того не замечая, он завыл.

Любимица выпрямилась.

"Знаешь, что хуже всего? " — сказала она. — «Это мои волосы. Их с трудом можно распутать. И мои ноги покрылись грязью.»

Она стащила с кровати простыню и завернулась в нее, как в импровизированную тогу.

"Ну. " — сказала она. — «Ты видел на улице и хуже, Гаспод?»

«Что?»

«Можешь открыть глаза.»

Гаспод моргнул. Любимица в обеих ипостасях имела прекрасный вид, но вторая или две одновременно, когда телесный облик мчался от одной станции к другой, совсем не был столь достопримечателен, чтобы вам захотелось увидеть его на полный желудок.

"Я думал, что ты свернешься на полу, хрюкая, отращивая волосы и распрямляясь. " — промычал он.

Любимица посмотрела в зеркало на свои волосы, удерживая в памяти свой ночной облик.

«Но зачем?»

«Вся эта дребедень… не причиняет тебе вреда?»

«Это немного напоминает как-будто чихаешь всем своим существом. Как ты думаешь, у него есть гребень? Я имею в виду гребень? Ведь у каждого есть гребень…»

«Взаправду… огромный… чих?»

«Могла бы сгодиться и одежная щетка.»

Они замерли от скрипа открываемой двери.

Вошел Морковка. Он не заметил их в темноте, а побрел к столу. Чиркнула спичка… вонь серы… а затем он зажег свечу.

Он сдвинул со лба шлем, а потом окончательно снял его с головы, так что тот повис у него на плечах.

Они услышали, как он бормочет. — «Не может быть что это правда?»

"Что не может? " — спросила Любимица.

Морковка резко обернулся вокруг. «Что вы здесь делаете?»

"Ее униформу украли, пока мы шпионили в Гильдии Убийц. " — сообщил Гаспод.

"Мою униформу украли. " — сказала Любимица. — "пока я находилась в Гильдии Убийц. Шпионя. " Морковка по-прежнему разглядывал ее. "там был один старикан, бормотавший без умолку. " — с отчаянием продолжала она.

«Как зубрилка? Рука тысячелетий и коротышка?»

«Да, именно так…»

"Скверный Оле Рон. " — вздохнул Морковка. — «наверное продал ее за выпивку. Впрочем я знаю, где он живет. Напомните мне, чтобы я сходил и поговорил с ним, когда будет свободное время.»

"Не хотите ли спросить у нее, во что она одевалась, когда была в Гильдии. " — сказал Гаспод, забившись под кровать.

"Заткнись! " — сказала Любимица.

"Что? " — спросил Морковка.

"Я разузнала о комнате. " — быстро сказала Любимица. «некто, именуемый…»

"Эдвард с'Мерть. " — сказал Морковка, усаживаясь на кровать. Дряхлые пружины начали скрипеть-скрипеть-скрип…

«Как вы об этом узнали?»

«Думаю, что с'Мерть украл гоннилду. И он же убил Фасольку. Но… Убийцы, убивающие без оплаты? Это еще хуже, чем гномы и их инструменты. Это хуже, чем клоуны и их лица. Сдается, Крест по-настоящему взбешен. Он разослал Убийц на поиски парня по всему городу.»

«А-а. Ну-ну. Не хотел бы оказаться в туфлях Эдварда, когда они его найдут.»

"Я тоже не хотел бы сейчас оказаться в его туфлях. Послушай, я знаю, где Эдвард сейчас. Он попал им под руку.

Он мертв, вместе со своими туфлями."

«Убийцы его отыскали?»

«Нет. Его нашел кто-то другой. А потом его труп обнаружили Жвачка и Осколок. Насколько могу судить, он мертв в течение многих дней. Послушай! Этого не может быть! Но я соскреб грим Фасольки и оторвал красный нос, и это был без сомнения он. И парик того самого рыжего цвета. Он должно быть помер сразу после Заложи-Молоток.»

Любимица села рядом с ним.

«Но… кто же стрелял в Осколка? И убил девушку-нищенку…»

«Да.»

«Но это не мог быть Эдвард?..»

"Ха! " Морковка стащил с себя нагрудник и кольчугу.

«Так что мы разыскиваем еще одного. Некоего третьего.»

«Но ведь нет никаких улик! Просто кто-то с гоннилдой в руках! Где-то в городе! Где угодно! И я устал!»

Пружины опять скрипнули, когда Морковка встал и пошатываясь поплелся к столу. Он сел, положил перед собой лист бумаги, осмотрел карандаш, заточил его мечом, и, после минутного раздумья, начал писать. Любимица молча глядела на него. У Морковки под кольчугой была кожаная жилетка с короткими рукавами. На левом предплечье виднелось родимое пятно в виде короны.

«Вы все записываете, как это делал капитан Бодряк?»

«Нет.»

«А что же вы тогда делаете?»

«Я пишу моим папе и маме.»

«Правда?»

«Я всегда пишу моим папе и маме. Я обещал им. Как бы то ни было, это помогает мне думать. Я всегда пишу письма домой, когда думаю. Мой отец дает мне массу хороших советов.»

Перед Морковкой стоял деревянный ящик, со сложенными в нем письмами. Отец Морковки имел привычку отвечать Морковке на обратной стороне собственных писем Морковки, ибо под землей, в шахте гномов, было трудно отыскать бумагу.

«О чем же хорошие советы?»

«Обычно о добыче в шахте. Движущихся скалах. Вы понимаете. Подпорки и крепеж. В шахте нельзя делать плохо. Вы обязаны делать хорошо.»

Его карандаш заскрипел по бумаге.

Дверь оставалась по-прежнему приоткрытой, но раздался громкий стук, возвещавший неким метафорическим кодом Морзе, что стучавший заметил Морковку в своей комнате со скудно одетой женщиной и тщетно пытается быть услышанным.

Сержант Двоеточие кашлянул каким-то подозрительным кашлем.

"Да, сержант? " — сказал Морковка, не оборачиваясь.

«Что бы вы хотели, я должен делать следующим, сэр?»

«Разошлите их по отрядам, сержант. В каждый по крайней мере один человек, один гном и один тролль.»

«Да, сэр. Чем они должны заниматься, сэр?»

«Их должны видеть, сержант.»

«Хорошо, сэр. Один из новобранцев… это мистер Тоскливый, сэр. Он с улицы Вязов. Он — вампир, в самом деле, но он работает на бойне, так что это по правде не будет…»

«Поблагодарите его от души и отошлите домой, сержант.»

Двоеточие бросил взгляд на Любимицу.

"Да, сэр. Хорошо. " — сказал он с неохотой. — «Но с ним не будет неприятностей, просто если ему потребуются эти дополнительные гомогоблины, то…»

«Нет!»

«Хорошо. Отлично. Я, э-э, тогда прикажу ему убираться.»

Двоеточие закрыл дверь. Петли подозрительно скрипнули.

"Они называют вас сэр. " — сказала Любимица. — «Вы заметили?»

«Я знаю. Это неправильно. Люди должны думать о себе, говорит капитан Бодряк. Закавыка в том, что люди начинают о себе думать, только если им прикажут. Как написать слово 'случайность'?»

«Не знаю.»

"Ладно. " Морковка по-прежнему не оборачивался. «За прошедшую ночь мы захватили город, как мне кажется. Смысл этого будет виден всем.»

Нет, не увидят, сказала про себя Любимица. Они увидят тебя. Это как гипноз.

Люди живут твоим видением. Ты мечтаешь, почти как Большой Фидо, но только его мечта — это ночной кошмар, а ты мечтаешь для всех. Ты действительно думаешь, что каждый человек, в основном, прекрасен. И только в тот миг, когда они рядом с тобой, любой их них тоже в это верит.

Откуда-то снаружи доносился звук марширующих костяшек.

Отряд Осколка совершал очередной круг. «Ах, да. Он должен узнать об этом раньше или позже…»

«Морковка?»

«Гм-м?»

«Знаешь, когда Жвачка, тролль и я вступали в Дозор да-да — знаешь, почему нас было трое?»

«Разумеется. Представительство группы меньшинств. Один гном, один тролль, одна женщина.»

"А-а. " Любимица заколебалась. Там снаружи все еще сиял лунный свет. она могла бы сказать ему, сбежать вниз, обернуться и быть в полном порядке где-нибудь за городом. Она могла бы так поступить. Она была знатоком в убегании из городов. "Это было не совсем так. " — сказала она.

«Послушай, в городе масса народу, а Патриций настаивал, что…»

"Поцелуй ее. " — сказал из-под кровати Гаспод.

Любимица замерла. Лицо Морковки приняло немного странный вид из-за того, что его уши только что услышали то, во что запрограммированный ум отказывается верить. Он начал краснеть.

"Гаспод! " — крикнула Любимица, принимая Собачий Облик.

"Я знаю, что делаю. Мужчина, Женщина. Это судьба. " сказал Гаспод.

Любимица встала. Морковка тоже вскочил, причем так быстро, что его стул отлетел прочь.

"Я должна идти. " — сказала она.

«М-м. Не ходите…»

"А сейчас уходи. " — сказал Гаспод.

Так никогда не получится, сказала сама себе Любимица.

Никогда не получается. Оборотни должны крутиться с другими оборотнями, ибо только те единственные, кто понимает…

Но…

С другой стороны… с тех пор как ей пришлось убегать после каждой встречи…

Она подняла палец.

"Минутку. " — быстро проговорила она и одним движением опустилась под кровать, вытащив Гаспода за загривок.

"Я тебе нужен! " Пес ныл, пока его несли к двери. «Мне кажется, что он догадывается! Его идея хорошо провести время, показывая Колосса Морпоркского! Пусти меня!»

Дверь захлопнулась. Любимица стояла, прислонившись к ней.

Это закончится так же, как закончилось в Псевдополисе и Квирме и…

"Любимица! " — позвал Морковка.

Она обернулась.

"Не говори ничего. " — сказала она. — «Все еще может будет в порядке.»

И через миг на кровати заскрипели пружины.

И вскоре после этого для капрала Морковки Мир Диска тронулся. И даже не побеспокоился остановиться, чтобы отменить хлеб и газеты.

Около четырех часов утра капрал Морковка проснулся, это тайное время известно только ночным людям, как-то: преступникам, полицейским и прочим недотепам. Он лежал на своей узкой кровати, прижавшись к стене и разглядывая ее.

Вне всяких сомнений это была интересная ночь.

Хотя он и был в самом деле простаком, но отнюдь не глупым, а потому всегда понимал то, что можно было бы назвать механикой. Он был знаком со многими девушками и брал их на многочисленные бодрящие прогулки, чтобы увидеть изумительную работу доменных печей и лицезреть интересные гражданские здания до тех пор, пока те окончательно теряли интерес. Ему часто приходилось патрулировать Подвальчики Путан, хотя миссис Пальма и Гильдия Белошвеек пытались уговорить Патриция именовать район Улицей Возвращающейся Привязанности. Но он никогда не видел их в связи с собой, а потому и не был окончательно уверен, как уже бывало, где же он приходился впору. Возможно это было не совсем то, о чем он собирался писать родителям. Они и так знали об этом.

Он выскользнул из кровати. Из-за задернутых гардин в комнате было удушающе жарко.

Позади, он услышал, как Любимица скатилась во впадину, оставленную его телом.

Затем весьма энергично обеими руками он распахнул шторы и впустил белый свет полной луны.

Он слышал, как позади вздыхает во сне Любимица.

Там далеко на равнине бушевали бури. Морковка видел вспышки, пронзающие горизонт, и ощущал запах дождя. Но городской воздух оставался недвижен и раскален, еще горячее из-за далекого зрелища грозы.

Башня Искусств чернела перед его взором. Он видел ее каждый день. Она возвышалась над половиной города.

Позади заскрипела кровать.

"Я думаю пора идти… " — начал он и повернулся.

Когда он поворачивался, то не заметил отблеск лунного света с вершины башни, отразившийся от металла.

Сержант Двоеточие сидел снаружи на лавке, покинув раскаленную атмосферу Дома Дозора.

Откуда-то изнутри доносился стук молотка. Жвачка появился минут десять назад, с сумкой инструментов, парой шлемов и решительным выражением лица. И Двоеточие, черт возьми, знать не знал, над чем трудится маленький дьяволенок. Он вновь пересчитал, очень медленно, помогая себе ставя галочки, имена на планшете. Ни капли сомнения. Сейчас в Ночном дозоре насчитывалось двадцать человек. А может быть и больше. Осколок пришел весьма серьезный и привел к присяге еще двух человек, еще одного тролля и деревянного болвана откуда-то из Компании Нарядной Одежды Пробковой-Туфель <И как излагалось в официальной, много времени спустя событий описывавшей их, народной песне Анк-Морпорка, сопровождаемой оловянным свистком и носовым пассажем: