Плоский мир (№20) - Санта-Хрякус

— ПИСК!

— Да? Что?

Смерть Крыс указал на крышу, на небо и взволнованно запрыгал. Ворон развернул один глаз верх.

— А, да. Он, — кивнул ворон. — Всегда появляется в это время года. Наверное, дальний родственник малиновок, которые, кстати…

— ПИСК! ПИ-И-ИСК! — Смерть Крыс изобразил фигуру, упавшую в камин и ходившую по комнате. — ПИСК! И-ИСК ИСК ИСК. ПИСК «ХИСК-ХИСК-ХИСК»! ИСК ИСК ПИСК!

— Переусердствовал, ожидая Санта-Хрякуса, да? Накушался коньячного масла?

— ПИСК?

Глаза ворона завращались.

— Послушай, Смерть — это Смерть, а не работа на полставки, понял? Ты не можешь устроиться в свое свободное время мыть окна или подстригать людям лужайки.

— ПИСК!

— Ну хорошо.

Ворон немного присел, чтобы крошечная фигурка смогла забраться к нему на спину, потом взмахнул крыльями и взлетел.

— Конечно, оккультные фигуры частенько съезжают с катушек, — сказал он, поднимаясь над садом в озаренное лунным светом небо. — Взять, к примеру, Лихо…

— ПИСК.

— Что ты, что ты, я ни в коем случае не провожу никаких параллелей…

Сьюзен терпеть не могла «Заупокой», но, когда бремя нормальности становилось особо нестерпимым, она шла именно туда. Запах, выпивка и клиентура этого трактира оставляли желать лучшего, и все же в «Заупокое» был один большой плюс. Здесь не обращали внимания. Никто. Ни на что. Свячельник традиционно предполагалось проводить в кругу родных и близких, но некоторые местные завсегдатаи выглядели так, что у них вполне могли быть не семьи, а выводки или, допустим, стаи. А кое-кто, похоже, и вовсе сожрал своих родственников, ну, или по крайней мере чьих-либо еще родственников.

В «Заупокое» пили умертвил. И когда у трактирщика, которого звали Игорь, заказывали «Кровавую Мэри»… в общем, вы получали то, что заказывали.

Завсегдатаи не задавали вопросов — и не только потому, что многие вместо связной речи изъяснялись рычанием. Просто никому не хотелось знать ответы. Каждый в «Заупокое» пил в одиночестве, даже если сидел в группе. Или, скажем, в стае.

Несмотря на криво развешанные страшдественские украшения, призванные создать некий уют и ощущение праздника, «Заупокой» так и не превратился в семейное заведение[9].

Именно воспоминаний о семье так хотелось избежать Сьюзен.

Сейчас ей в этом помогал джин с тоником. В «Заупокое», если, конечно, вам не было все равно, следовало заказывать прозрачные напитки, потому что у Игоря иногда возникали очень странные идеи по поводу того, что можно надеть на кончик трубочки для коктейля. Если вы видели что-то круглое и зеленое, оставалось только надеяться, что это оливка.

Она почувствовала за ухом чье-то горячее дыхание. Рядом с ней на стуле устроился страшила.

— И что же здесь делает нормальная девочка? — прохрипел страшила, окутывая ее облаком алкогольных паров и несвежего дыхания. — Решила, что это круто — прийти сюда в черном платье и потусоваться с потерянными мальчиками? Или мрак опять вошел в моду, а?

Она немного отодвинула свой стул. Страшила усмехнулся.

— Хочешь поиметь страшилу под своей кроваткой?

— Перестань, Шлимазель! — сказал Игорь, продолжая протирать стакан.

— А чего она сюда приперлась? — прохрипел страшила, хватая Сьюзен за руку огромной волосатой лапищей. — Может, ей хочется…

— Я повторять не буду, Шлимазель, — предупредил Игорь.

Сьюзен повернулась к страшиле.

Игорю не было видно ее лица, но страшила явно что-то увидел. И отпрянул так быстро, что свалился со стула.

Когда девушка заговорила, это были не просто слова, но высеченное в камне утверждение, гласящее, каковым будет будущее.

— УХОДИ И ПЕРЕСТАНЬ НАДОЕДАТЬ МНЕ.

Затем Сьюзен повернулась и несколько виновато улыбнулась Игорю. Страшила, быстро выбравшись из обломков стула, вприпрыжку ускакал к двери.

Сьюзен почувствовала, что посетители отвели глаза и вернулись к своим прежним занятиям или разговорам. В «Заупокое» и не такое могло сойти с рук.

Игорь поставил стакан на стойку и поглядел на окно. Оно было неожиданно большим для питейного заведения, успех которого зависел от поддержания внутри темноты. Впрочем, некоторые завсегдатаи прибывали сюда по воздуху.

Как раз сейчас кто-то стучал в стекло.

Прихрамывая, Игорь выбрался из-за стойки и открыл окно.

Сьюзен посмотрела вверх.

— О нет… — В трактир влетел громадный ворон, и с его спины Смерть Крыс спрыгнул на стойку прямо перед Сьюзен.

— ПИСК ПИСК ИИСК! ИИСК! ПИСК ИСК ИСК «ХИСК-ХИСК-ХИСК». ПИ…

— Убирайся, — сказала Сьюзен холодно. — Мне совсем не интересно. Ты просто плод моего воображения.

Ворон опустился на край большой чаши, стоявшей за стойкой.

— Великолепно, — прокаркал он.

— ПИСК!

— Это что? — спросил ворон, счищая что-то с кончика клюва. — Лук? Какая гадость!

— Вы, оба, давайте, кыш! Валите отсюда! — откликнулась Сьюзен.

— Крыса говорит, твой дедушка совсем свихнулся, — сообщил ворон. — Начал разыгрывать из себя Санта-Хрякуса.

— Послушайте, я не… Что?

— Красный плащ, длинная борода…

— «ХИСК-ХИСК-ХИСК»!

— …Твердит «Хо-хо-хо», разъезжает в санях, запряженных четверкой кабанов, все такое…

— Кабанов? А где Бинки?

— Понятия не имею. Конечно, такое иногда случается, я говорил крысе, эти оккультные сущности, они ведь…

Сьюзен закрыла уши руками — скорее в качестве эффектного жеста, а не для того, чтобы не слышать дальнейшего.

— Я ничего не хочу знать! У меня нет дедушки! Да, да, это факт. Неоспоримый. Дедушки нет. Надо держаться фактов…

Смерть Крыс что-то долго пищал.

— Крыса говорит, ты должна его помнить. Он высокий, не слишком упитанный, носит косу…

— Пшел! И забери с собой эту крысу!

Она взмахнула рукой и, к своему стыду и ужасу, сбила маленький скелет в балахоне прямо в пепельницу.

— ПИСК?

Ворон подцепил скелетик клювом и собрался было взлететь, но тот вдруг выхватил свою крошечную косу.

— И-ИСК ИСК ПИСК!

— Он говорит, ты еще пожалеешь.

Ворон взмахнул крыльями и вылетел в ночь. Игорь, не говоря ни слова, закрыл окно.

— Они были ненастоящие, — поспешила заверить его Сьюзен. — Ну, то есть… ворон, скорее всего, был настоящим, но эта крыса… Не стоило ему с ней связываться.

— Потому что она ненастоящая, — понятливо кивнул Игорь.

— Вот именно! — с облегчением подтвердила Сьюзен. — Впрочем, ты, наверное, их и не видел.

— Ага, — откликнулся Игорь. — Ничего не видел.

— Сколько я должна? — спросила Сьюзен. Игорь долго считал пальцы.

— Доллар за напитки, — наконец сообщил он. — И пять пенсов за то, что ворон, которого здесь не было, поклевал пикули.

Это была ночь перед страшдеством.

В ванной аркканцлера Модо вытер руки тряпкой и с гордостью оглядел результаты своего труда. Белоснежный фаянс, медь и бронза, сверкающие в лучах лампы.

Его немного беспокоило то, что он не все успел проверить, но господин Чудакулли сказал, что проверит сам, когда будет пользоваться, а Модо никогда не спорил с начальством. На то оно и начальство, чтобы лучше знать. Подобное положение вполне устраивало Модо. Он не вмешивался в вопросы времени и пространства, а начальство, в свою очередь, не лезло с советами к нему в теплицы. Такие отношения он называл сотрудничеством.

Особенно тщательно он надраил полы. Господин Чудакулли настоял на этом.

— Грибной гномик, ну надо ж такое придумать! — фыркнул он, в последний раз проводя тряпкой по крану. — Что за воображение у этих господ…

Где-то далеко, неслышный для всех, раздался некий шум, за которым последовал звон серебря-ных бубенцов.

«Динь-динь-динь».

— Вот черт! — выругался кто-то, упав в сугроб. Не совсем подходящее выражение для самого начала жизни.

А в ночном небе сквозь пространство и время летели сани, даже не подозревая о только что зародившейся и рассерженно отряхивающейся от снега новой жизни.

— ЭТА БОРОДА МЕНЯ РАЗДРАЖАЕТ.

— А зачем тебе понадобилась борода? — раздался голос из-за мешков. — Ты же сам сколько раз говорил: люди видят только то, что хотят увидеть.

— НО НЕ ДЕТИ. ОНИ ЗАЧАСТУЮ ВИДЯТ ТО, ЧТО СУЩЕСТВУЕТ НА САМОМ ДЕЛЕ.

— По крайней мере, хозяин, борода создает настроение. Держит в роли, так сказать.

— НУ А СПУСКАТЬСЯ ПО ТРУБЕ? КАКОЙ В ЭТОМ СМЫСЛ? Я МОГ БЫ ПРОЙТИ СКВОЗЬ СТЕНУ.

— Проходить сквозь стены не совсем правильно, — возразил голос из-за мешков.

— МЕНЯ ВПОЛНЕ УСТРАИВАЕТ.

— А положено по трубе. И борода, кстати, тоже положена.

Из-за мешков высунулась голова, которая, казалось, принадлежала самому древнему и непривлекательному эльфу во всей вселенной. Не спасало даже то, что ее венчала причудливая зеленая шапочка с бубенчиком.

Древний эльф помахал скрюченной рукой, в которой была зажата толстая пачка писем, написанных, как правило, карандашом на цветных листках. А еще на листках изображались кролики и плюшевые медвежата.

— Вряд ли эти бедняжки стали бы писать письма тому, что проходит сквозь стены, — сказала голова. — Кроме того, не мешало бы еще поработать над «Хо-хо-хо».

— ХО. ХО. ХО.

— Нет-нет-нет! — воскликнул Альберт. — Не хочу ни на что намекать, хозяин, но в этом восклицании должно быть больше жизни. Смех должен быть заразительным. Это… это нужно произносить так, словно писаешь ты чистым бренди, а ходишь по-большому рождественским пудингом, прошу прощения за мой клатчский.

— ПРАВДА? НО ОТКУДА ТЫ ВСЕ ЗНАЕШЬ?

— Когда-то я был молодым, сэр. Каждый год как послушный мальчик вешал на камин свой чулок. Чтобы там оказались игрушки. Впрочем, тогда в нем появлялись лишь сосиски да кровяная колбаса, если очень повезет. Но еще в чулке я всегда находил леденцовую свинку. Ночь перед страшдеством считается неудачной, хозяин, если ты не нажрешься как свинья. Примета такая.

Смерть посмотрел на мешки. Это был странный, но очевидный факт: из мешков, в которых Санта-Хрякус переносил игрушки, всегда торчали плюшевый мишка, игрушечный солдатик в форме настолько яркой, что от нее рябило бы в глазах даже на дискотеке, барабан и красно-белый леденец — независимо от того, что бы там ни содержалось на самом деле. А действительное содержание оказывалось намного безвкуснее и стоило, как правило, пять долларов и девяносто девять пенсов.

Смерть загодя исследовал пару мешков. В частности, там он обнаружил: Настоящего Агатового Ниндзю со Страшно-Смертельным Захватом и фигурку капитана Моркоу, Образцово-Ночного Стражника Анк-Морпорка С Полным Боекомплектом. Причем один меч капитана Моркоу стоил столько же, сколько старая добрая деревянная кукла.

Игрушки для девочек производили не менее гнетущее впечатление. Казалось, каждой девочке хотелось получить в подарок лошадку. И почти все животные улыбались. Лошади, как считал Смерть, не должны улыбаться. Если лошадь улыбается, значит, она замышляет что-то скверное.

Он вздохнул.

Кроме того, ему приходилось решать, кто из детей вел себя хорошо, а кто — плохо. Вот раньше в этом не возникало необходимости. Хорошие, плохие — итог всегда был одним и тем же.

И тем не менее существовали правила. Иначе ничего не получится.

Кабаны подлетели к очередной трубе.

— Прибыли, — сказал Альберт. — Джеймс Цузл, восемь лет.

— ДА, ДА, ПОМНЮ ТАКОГО. В СВОЕМ ПИСЬМЕ ОН НАПИСАЛ СЛЕДУЮЩЕЕ: «Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЯ НЕ СУЩЕСТВУЕТ, ВЕДЬ ВСЕМ ИЗВЕСТНО, ТЫ — ЭТО ПАПА». НУ КОНЕЧНО, — сказал Смерть с нескрываемым сарказмом. — НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ЕГО ДРАЖАЙШИЙ ПАПЕНЬКА ТОЛЬКО И МЕЧТАЕТ О ТОМ, КАК БЫ ОБОДРАТЬ ВСЕ ЛОКТИ В ДВЕНАДЦАТИФУТОВОЙ УЗКОЙ И ГРЯЗНОЙ КАМИННОЙ ТРУБЕ. ОСТАВЛЮ-КА Я ПОБОЛЬШЕ САЖИ НА ТАМОШНЕМ КОВРЕ.

— Правильно, сэр. Отличная идея. Кстати говоря, пора спускаться.

— А ЕСЛИ Я НИЧЕГО ЕМУ НЕ ПОДАРЮ В КАЧЕСТВЕ НАКАЗАНИЯ ЗА НЕВЕРИЕ?

— Да, но что это докажет? — Смерть вздохнул.

— ПОЛАГАЮ, ТЫ ПРАВ.

— Список проверил?

— ДА. ДВАЖДЫ. НАДЕЮСЬ, ЭТОГО ДОСТАТОЧНО?

— Определенно.

— ЧЕСТНО ГОВОРЯ, НЕ ВИЖУ В ЭТОМ НИКАКОГО СМЫСЛА. НАПРИМЕР, КАК Я МОГУ ОПРЕДЕЛИТЬ, ХОРОШО ИЛИ ПЛОХО ОН СЕБЯ ВЕЛ?

— Ну… не знаю… наверное, надо посмотреть, аккуратно ли он повесил одежду и всякое такое…

— А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ХОРОШО, Я ДОЛЖЕН ПОДАРИТЬ ЕМУ КЛАТЧСКУЮ БОЕВУЮ КОЛЕСНИЦУ С НАСТОЯЩИМИ ВРАЩАЮЩИМИСЯ ЛЕЗВИЯМИ?

— Да.

— А ЕСЛИ ОН ВЕЛ СЕБЯ ПЛОХО? — Альберт задумчиво почесал за ухом.

— Когда я был маленьким, те дети, что вели себя плохо, вместо подарка получали мешок костей. Как это ни поразительно, но к концу года все детишки начинали вести себя как пай-мальчики. Или девочки.

— НИЧЕГО СЕБЕ. А СЕЙЧАС? — Альберт поднес пакет к уху и пошуршал им.

— Похоже на носки, — сообщил он.

— НОСКИ?

— Или шерстяную жилетку.

— ТАК ЕМУ И НАДО. ЕСЛИ Я ВПРАВЕ ВЫСКАЗЫВАТЬ СВОЕ МНЕНИЕ…

Альберт посмотрел на заснеженные крыши и вздохнул. Как все нелепо. Он помогал, потому что, ну… Смерть все-таки его хозяин. Что тут еще скажешь? Если бы у его хозяина было сердце, оно находилось бы на нужном месте. Однако ж…

— Хозяин, ты уверен, что нам нужно этим всем заниматься?

Уже наполовину забравшись в трубу, Смерть повернулся.

— А ТЫ МОЖЕШЬ ПРЕДЛОЖИТЬ ЛУЧШУЮ АЛЬТЕРНАТИВУ?

Альберт промолчал.

И правда, кто-то же должен всем этим заниматься!

На улице снова появились медведи.

Но Сьюзен игнорировала их и даже не пыталась обходить трещины в мостовой.

Медведи просто стояли, слегка изумленные и полупрозрачные, и видеть их могла только Сьюзен. Ну, и еще дети. Новости о Сьюзен быстро разносились по городу. Медведи уже слышали о кочерге. Казалось, всем своим видом они всячески пытались продемонстрировать: «Орешки и ягодки. Мы пришли только за этим. Большие острые зубы? Какие большие остр…. Ах эти! Так они ж только для того, чтобы щелкать орешки. А ягодки — ух, какими опасными бывают ягодки!»

Когда она вернулась домой, городские часы как раз пробили шесть. У нее был собственный ключ. Словно она не была какой-то там служанкой.

Нельзя быть герцогиней и служанкой. Но гувернанткой быть можно. Таковы правила игры. Не важно, кто ты есть, но важно другое: как именно ты проводила свое время до того, как поступить подобно всякой порядочной девушке — читай: «выйти замуж». Ну а все, что было до, — это так, игра, невинные забавы.

Гетры-старшие испытывали перед ней благоговейный трепет. Ведь она была дочерью герцога, а господин Гетра — всего-навсего известной фигурой в оптовой сапожно-башмачной торговле. Госпожа Гетра только и мечтала о том, как бы попасть в высшее общество, — в настоящий момент она штудировала всевозможные труды по этикету очень надеясь, что это поможет достижению цели. Она относилась к Сьюзен с некой озабоченной предупредительностью, которой, как она считала, достоин всякий, кто с молоком матери впитывал разницу между вилкой для салатов и вилкой для десертов.

Правда, Сьюзен еще не приходилось слышать о ком-либо, кто добился бы признания в высшем обществе благодаря хорошему знанию этикета. Все знатные вельможи, которых ей доводилось встречать в доме отца, большей частью ели руками, а любимой их фразой было: «Да бросай на пол, собаки все равно подберут».

Когда же госпожа Гетра робко спросила ее, как следует обращаться к двоюродному брату королевы, Сьюзен, не задумываясь, ответила: «Ну, обычно мы называли его просто Джейми» — и госпожа Гетра тут же отбыла в свою комнату, сославшись на головную боль.

Что же касается господина Гетры, то он, встретив Сьюзен в коридоре, лишь кивал и никогда ни о чем не спрашивал. Он твердо знал, какое место занимает в обувной торговле, был весьма этим удовлетворен и не пытался влезть, так сказать, в чужие башмаки.

К тому времени, как Сьюзен вернулась, Гавейн и Твила (о, такие имена способны дать только очень, очень любящие родители) уже лежали в постельках. Причем отправились туда по собственному желанию. В определенном возрасте люди свято верят в то, что, если пораньше лечь спать, завтра наступит быстрее.

Она решила прибраться в детской, приготовиться к утру и начала уже подбирать разбросанные детьми игрушки, как вдруг кто-то легонько постучал в окно.

Сьюзен посмотрела в темноту, потом открыла раму. За окном шел снег.

Летом из этой комнаты были видны красивые ветви вишневого дерева, которые в зимней темноте превратились в серые тонкие линии, на которые неспешно оседал снег.

— Кто там? — окликнула Сьюзен.

Кто-то бодро скакал по скованным холодом веткам.

— Чирик-чирик, неплохо получается, а?

— О нет, опять ты…

— А ты хотела увидеть миленькую маленькую малиновку? Послушай, твой дед…

— Убирайся!

Сьюзен закрыла окно и задернула шторы. Повернувшись к окну спиной, она попыталась сосредоточиться на комнате. Это помогало думать о… нормальных вещах.

В комнате стояло страшдественское дерево, правда небольшое, намного меньшее, чем в гостиной. Сьюзен помогала Гавейну и Твиле делать для него бумажные игрушки. Да. Точно. Именно об этом и будем думать.

Вот бумажные гирлянды. А вот веточки остролиста, не использованные в гостиной, поскольку на них мало ягод. Но проблема была успешно решена, и теперь, украшенные яркими глиняными ягодками, они торчали со всех полок.

Два чулка висели у камина, над невысокой решеткой. А еще были рисунки Твилы, на которых изображались покрытые кляксами синие небеса, ядовито-зеленая трава и красные дома с четырьмя квадратными окнами. Все правильно. Это самые что ни на есть…

…Нормальные вещи.

Стоя по стойке «смирно», она смотрела и смотрела, а непослушные пальцы выбивали барабанную дробь на пенале с карандашами.

Внезапно дверь распахнулась. Сьюзен оторвалась от созерцания и увидела державшуюся за дверную ручку Твилу. Волосы девочки были взъерошены.

— Сьюзен, чудовище снова залезло под мою кровать…

Сьюзен перестала барабанить пальцами.

— …Я слышу, как оно там шевелится… — Сьюзен тяжело вздохнула.

— Хорошо, Твила. Я сейчас.

Девочка кивнула, вернулась в свою комнату и с расстояния запрыгнула на кровать, чтобы когтистые лапы ее не схватили.

С металлическим звоном Сьюзен сняла кочергу, висевшую на бронзовой стойке, на которой также обитали щипцы и небольшая лопатка.

Еще раз вздохнула. Нормальность — это то, что ты сам творишь.

Зайдя в спальню, Сьюзен склонилась над постелькой, как будто хотела поправить на Твиле одеяло, но ее рука вдруг скользнула вниз, ухватила чью-то спутанную шерсть и сильно дернула.

Страшила вылетел из-под кровати, как пробка, и, даже не успев понять, что произошло, оказался притиснутым к стене с заломленной за спину лапой. Наконец ему удалось повернуть морду — чтобы увидеть всего в нескольких дюймах глаза Сьюзен.

Гавейн радостно запрыгал на своей кроватке.

— Прикрикни на него! Прикрикни! — просил он.

— Пожалуйста, не надо на меня кричать! — взмолился страшила.

— Тресни кочергой по башке!

— Только не кочергой! Только не кочергой!

— Это ведь ты, да? — спросила Сьюзен. — По-моему, мы сегодня уже встречались…

— Кочергой, Сьюзен, кочергой! — настаивал Гавейн.

— Нет, нет, только не кочергой!

— Ты что, недавно в городе? — шепотом уточнила Сьюзен.

— Ага, — ответил страшила и непонимающе нахмурился. — Но почему ты меня видишь?

— Тогда вот тебе мое дружеское предупреждение. Подарок на страшдество, понял?

Страшила попытался пошевелиться.

— И это ты называешь дружеским предупреждением?

— Хочешь попробовать недружеское? — Сьюзен сильнее заломила ему лапу.

— Нет, нет. Дружеское меня очень даже устраивает!

— Этот дом под запретом — усек?

— Ты что, ведьма? — простонал страшила.

— Я просто… кое-кто. Итак, ты здесь больше не появишься, верно? А то в следующий раз накрою одеялом.

— О нет!

— О да. И я это серьезно. Мы накроем твою голову одеялом.

— О нет!

— На нем вышиты пушистые кролики…

— Не-ет!

— Тогда проваливай.

Страшила, чуть не падая, заторопился к двери.

— Нельзя же так… — бормотал он. — Ты не должна нас видеть, ты же не мертва и с волшебством никак не связана, это нечестно…

— Попробуй дом номер девятнадцать, — сказала ему вслед Сьюзен, немного смягчившись. — Тамошняя гувернантка не верит в существование страшил.

— Правда? — с некоторой надеждой спросило чудовище.

— Хотя она верит в алгебру.

— О! Здорово.

И страшила широко улыбнулся. В доме, где никто из взрослых не верит в твое существование, можно устроить такое…

— Тогда я пойду, — махнул лапой страшила. — Э-э… счастливого страшдества.

— Возможно, — кивнула Сьюзен, провожая его взглядом.

— В прошлом месяце было веселее, — пробормотал Гавейн, забираясь обратно под одеяло. — Помнишь того, которому ты пинков надавала, ну, прямо в верхнюю часть штанов…

— Засыпайте оба, — оборвала мальчика Сьюзен.

— А наша прошлая няня говорила, что чем раньше ты заснешь, тем быстрее придет Санта-Хрякус, — заметила Твила.

— Ага, — согласилась Сьюзен. — Уж и не знаю, к счастью или к сожалению.

Они не поняли ее последнего замечания. Она и сама не поняла, почему с ее губ сорвалась подобная фраза, однако Сьюзен привыкла доверять своим чувствам.

Она им доверяла — и ненавидела их. Ох уж эти ее предчувствия… Они способны разрушить всю жизнь. Но этот «дар» был у нее с самого рождения.

Дети снова улеглись спать. Она тихонько притворила дверь и вернулась в детскую.

Что-то изменилось.

Сьюзен посмотрела на чулки. Висят как висели. Зашуршала бумажная гирлянда.

Она перевела взгляд на страшдественское дерево. Оно было обернуто мишурой и украшено криво приклеенными игрушками. А на самой макушка сидела кукла, похожая на…

Сьюзен скрестила руки, воззрилась на потолок и нарочито тяжело вздохнула.

— Опять ты? — спросила она.

— ПИСК!

— Ты, ты, кто ж еще. Звездочка на косе еще не делает тебя миленьким страшдественским ангелочком.

Смерть Крыс виновато повесил голову.

— ПИСК!

— Ты в самом деле думал, я тебя не узнаю?

— ПИСК!

— Слезай немедленно!

— ПИСК!

— Кстати, куда ты девал настоящего ангелочка?

— Запихнул под подушку кресла, — раздался голос с противоположного конца комнаты, где высился буфет. Затем что-то щелкнуло и тот же голос прокаркал: — Ну надо же, какие твердые глазные яблоки!

Сьюзен стремительно пересекла комнату и дернула чашку так резко, что ворон потерял равновесие и упал на спину.

— Это грецкие орехи! — рявкнула она, и орехи раскатились по полу. — А не глазные яблоки! И это детская! А не закусочная для воронов! Мы, видишь ли, как-то не рассчитывали, что к нам сюда залетит подкрепиться ворон! И вообще, в мире полным-полно маленьких круглых предметов, которые не являются глазными яблоками! Все понял?

Ворон закатил глаза.

— Значит, о кусочке теплой печени не стоит даже спрашивать…

— Закрой клюв! Итак, я хочу, чтобы вы оба немедленно убрались отсюда! Не знаю, как вы сюда проникли…

— А закон запрещает спускаться по трубе в канун страшдества?

— …Но я хочу, чтобы вы ушли из моей жизни навсегда! Понятно?

— Крыса сказала, что тебя следует предупредить, — угрюмо произнес ворон. — Хоть ты и чокнутая. Лично я не хотел сюда лететь, у городских ворот издох осел, а теперь мне достанутся только копыта…

— Я вас предупредила?

Снова это чувство. Изменение климата сознания, чувство осязаемости времени…

Смерть Крыс кивнул.

Откуда-то сверху донесся шорох. Из трубы посыпались хлопья сажи.

— ПИСК, — очень-очень тихо сказал Смерть Крыс.

Сьюзен охватило новое чувство — так рыба чувствует новый прилив, поток пресной воды, впадающий в море. В мир рекой лилось время.

Она посмотрела на часы. Половина шестого.

Ворон почесал клюв.

— Крыса говорит… крыса предупреждает: будь осторожна…

Другие тоже не сидели без дела в этот знаменательный канун страшдества. Песочный человек бродил от кровати к кровати со своим мешочком. Дед Мороз рисовал ледяные узоры на окнах[10].

А какое-то сгорбленное существо тащилось по канализационной трубе, увязая в хлюпкой грязи и вполголоса ругаясь.

Существо было одето в заляпанный грязью черный костюмчик, а на голове у него красовалась шляпа, которую в разных частях множественной вселенной называли «котелком», «дерби» или «ну-та-в-которой-ты-смахиваешь-на-идиота». Шляпа была глубоко нахлобучена на уши, и в связи с тем, что вышеупомянутые уши были остроконечными и торчали в стороны, хозяин шляпы и ушей больше походил на некую зловредную крыльчатую гайку.

Данное существо было гномом по форме и феей, вернее, феем по профессии. Феи — это не обязательно волшебницы и не обязательно крошечные полупрозрачные легкомысленные особы. Зачастую фея (или, как в данном случае, фей) — это профессия. Самые крошечные из фей и вовсе не видны глазу[11]. Фея — это всего лишь сверхъестественное существо, призванное что-либо уносить или, как в случае карабкавшегося по канализационной трубе создания, что-либо приносить.

О да, точнее не скажешь. Кто-то должен был этим заниматься, и данный гномик подходил идеально.

О да…

Дерни был обеспокоен. Он не являлся приверженцем насилия, а за последние дни насилия было так много… Если, конечно, тут существовало понятие дня. Эти люди… казалось, они только и думали о том, как бы сделать что-нибудь плохое ближнему своему, без этого их жизнь была скучной и неинтересной. На Дерни они обращали не больше внимания, чем лев — на какого-нибудь муравья, и все же Дерни чувствовал себя неуютно.

Хотя, конечно, неуютнее всего он чувствовал себя рядом с Чайчаем. Даже этот грубиян по прозвищу Сетка относился к Дерни если не с уважением, то с осторожностью, а человек-монстр Банджо вообще ходил за ним по пятам, как щенок.

Как раз сейчас верзила наблюдал за ним.

Банджо Белолиций очень напоминал Ронни Дженкса — хулигана, который только и делал, что травил Дерни в пансионе мамаши Вымблерстон. Ронни не был учеником. Он был внуком или племянником содержательницы, что позволяло ему шататься без дела по всему пансиону и бить любого мальчика, который был меньше, слабее или умнее его, а это более или менее означало, что он мог выбирать из всего мира. В данных обстоятельствах особенно несправедливым казалось то, что он всегда выбирал Дерни.

Дерни не испытывал ненависти к Ронни. Он слишком его боялся. Поэтому очень хотел стать его другом. О, как он об этом мечтал. Ведь в таком случае, возможно — всего-навсего «возможно»! — он будет реже получать по шее и нормально съедать свой завтрак, а не выбрасывать его в отхожее место. Причем день считался удачным, если в отхожем месте оказывался завтрак, а не сам Дерни.

Ну а потом, несмотря на все усилия Ронни, Дерни повзрослел и поступил в Университет. Периодически мать посвящала его в подробности карьеры Ронни (как и многие матери, она полагала, что мальчики были добрыми друзьями, раз вместе учились в школе). Ронни Дженкс женился на девушке по имени Энджи[12] и теперь заведовал фруктовой лавкой. По мнению Дерни, наказание явно не соответствовало преступлению.

Банджо даже дышал похоже (дыхание ведь очень сложный процесс, интеллектуальный и требующий значительных умственных ресурсов). У Ронни всегда была заложена одна ноздря и постоянно открыт рот. Он выглядел так, словно питался невидимым планктоном.

Дерни попробовал сосредоточиться на выполнении работы и не замечать прерывистого бульканья за спиной. Изменение тональности заставило его поднять голову.

— Поразительно, — изумленно промолвил Чайчай. — Как легко у тебя все получается.

Нервно улыбнувшись, Дерни откинулся на спинку стула.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.