– Вот Каменолицый и убрал ее с плеч!
      – Но короля даже не судили.
      – Ни один судья не согласился, – сказал Ваймз.
      – Кроме Вас… то есть, Вашего предка…
      – О? Кому-то надо было это сделать. Некоторые чудовища не должны ходить по земле.
      Дракон нашел страницу, которую искал и развернул книгу.
      – Вот его герб.
      Ваймз посмотрел на знакомый знак совы морпорк сидящей на анхе. Она была на щите, поделенном на четыре части, с символом на каждой четверти.
      – И что означает эта корона с торчащим сквозь нее кинжалом?
      – О, это традиционный символ, ах-ха. Отражает его роль в защите короны.
      – Правда? А эта связка из прутьев с топором внутри? – показал он.
      – Букет. Символизирует что он… офицер закона. А топор – интересный предвестник будущего, так? Но топором, я боюсь, ничего не решают.
      Ваймз уставился на третью четверть. Там был рисунок, который изображал что-то вроде мраморного бюста.
      – Символизирует его прозвище «Каменолицый», – подсказал Дракон. – Он просил, чтобы показали связь. Иногда геральдика – это просто искусство хороших каламбуров.
      – А последняя? Кисть винограда? Горький пьяница, что ли? – горько сказал Ваймз.
      – Нет. Ах-ха. Игра слов. Ваймз – Вайн – Вино.
      – А. Искусство плохихкаламбуров, – сказал Ваймз. – Я не думаю, что у Вас тут люди в ногах валяются, выпрашивая герб.
      Дракон захлопнул книгу и вздохнул.
      – Тех, кто делает то, что надо сделать, редко награждают. Увы, такой прецедент, и я бессилен, – старый голос зазвучал радостней. – Но, все равно… я был очень рад, коммандер, когда услышал о Вашей женитьбе на леди Сибил. Отличная родословная. Одна из самых знатных семей в городе, ах-ха. Рамкины, Селачиисы, Венчерисы, Ноббсы, конечно…
      – Это все, не так ли? – сказал Ваймз. – Так я пошел?
      – У меня редко бывают гости, – сказал Дракон. – В общем, люди видны по Геральдике, но я думал, Вы должны получить должное объяснение. Ах-ха. Мы так заняты сейчас. Раз у нас появилась возможность поработать с истиннойГеральдикой. Но сейчас, мне сказали, век Крылана. Сейчас, похоже, как только мужик откроет свой второй магазин по торговле мясными пирогами, он чувствует побуждение представлять себя джентльменом, – он помахал тонкой белой рукой в направлении трех гербов, наколотых в ряд на доске. – Мясник, хлебопек и изготовитель свечей, – он тихонько хихикнул. – Да, изготовитель свечей, это факт. Ничего не поможет, но мы копаемся в записях и вытаскиваем доказательства того, что они заслуживают герба…
      Ваймз взглянул на три герба.
      – По-моему я уже видел этот герб? – сказал он.
      – А. Мистер Артур Керри – производитель свечей, – сказал Дракон. – Неожиданно у него очень хорошо пошли дела и он чувствует, что он должен стать джентльменом. Щит разделен скрученной дурной d'une meche en metal gris – что означает – стальной серый щит, отражающий его личное предназначение и усердие (насколько усердный, ах-ха, этот бизнес!) разделенный фитилем.
      Верхняя половина – chandelle in a fenetre avec rideaux houlant (свеча освещающая окно теплым заревом, ах-ха), нижняя половина – два канделябра illumine (отражает, что несчастный человек продает свечи и богатым и бедным без разделения). К счастью его отец владел гаванью, что позволило нам протянутьлинию с изображением гребня волны с lampe au poisson (лампа сделанная в виде рыбы), отражая его и его сына профессии. Девиз я оставил на обычном современном языке – «Арт стоит свеч». Я извиняюсь, ах-ха, это ужасно, но я не могу ничего поделать с этим.
      – У меня уже бока болят от смеха, – сказал Ваймз.
      Какая-то мысль крутилась у него на уме, но он не мог ее уловить.
      – Этот– для мистера Герхардта Хука, президента Гильдии Мясников, – сказал Дракон. – Его жена сказала ему, что необходим герб, и кто мы такие, чтобы спорить с дочерью торговца требухой, таким образом, мы сделали ему красный щит, это – кровь, голубые и белые линии – передник мясника, поделили линией сосисок, в центре топорик для рубки мяса, что вложен в руку с перчаткой, боксерской перчаткой, лучшее что, ах-ха, что мы могли сделать для слова «Хук». Девиз – Futurus Meus est in Visceris, что переводится как «Мое будущее внутре», относящееся и к его профессии и к, ах-ха, намеку на старый обычай говорить…
      – …будущее исходит изнутри, – сказал Ваймз. – Чудесно, – что бы ни означала та крутящаяся мысль в его голове, она становилась все более назойливой.
      – В то время как этот, ах-ха, для Рудольфа Горшка из Гильдии Хлебопеков, – сказал Дракон, указывая костлявым пальцем на третий щит. – Можете прочесть его, коммандер?
      Ваймз угрюмо посмотрел на щит.
      – Ну, он разделен на три части, есть роза, пламя и горшок, – сказал он. – Э… хлебопеки использует огонь, а горшок для воды, я думаю…
      – И каламбур с именем, – сказал Дракон.
      – Ну только если его звали Рози, Я… – Ваймз поморгал. – Роза это цветок. О, черт побери. Цветок, мука. Мука, огонь и вода? Но горшок какой-то странный. Ночной горшок что ли?
      – Раньше хлебопеки назывались писсуарами,– сказал Дракон. – А что, коммандер, сделаем мы из Вас хорошего геральдиста! А девиз?
      – Quad Subigo Farinam, – сказал Ваймз, и наморщил лоб. – «Потому что»… «мучнистый» – это что-то от кукурузы, или муки, правильно?… о, нет… «Потому что мешу тесто»?
      Дракон похлопал.
      – Неплохо, сэр!
      – Долгими зимними вечерами здесь должна собираться куча народа, – сказал Ваймз. – И это и есть геральдика? Кроссворды и каламбуры?
      – Конечно, больше этого, – сказал Дракон. – Эти гербы довольно-таки просты. Нам надо было их более или менее придумать. Тогда как предтечи гербов старых семей, таких как Ноббсы…
      – Ноббсы!– воскликнул Ваймз, как монетку уронил. – Вот оно! Вы сказали «Ноббс»! Еще до этого, – когда Вы говорили о старых семьях!
      – Ах-ха. Что? О, конечно. Да. О, да. Старая добрая семья. Хотя сейчас, к сожалению, пришедшая в упадок.
      – Уж не имеете ли Вы в виду, что Ноббс является… капрал Ноббс? – сказал Ваймз, страх оборвал его слова.
      Книга раскрылась. В оранжевом свете Ваймз увидел вверх ногами смутные отражения гербов, и вьющиеся, не подрезанные ветви фамильных древ.
      – Как его там. Как его там Ц.В.Св.Дж. Ноббс?
      – Э… да. Да!
      – Сын Сконнера Ноббса и леди, названной здесь Мэйси с улицы Вязов?
      – Наверно.
      – Внук Слоупа Ноббса?
      – Похоже на то.
      – Который был незаконнорожденным сыном от Эдварда Св. Джона де Ноббса, графа Анха, и, ах-ха, горничной неизвестного происхождения?
      – Боже мой!
      – Граф умер без наследника, за исключением того, ах-ха, который был Слоупом. Мы не могли проследить эту ветвь – до настоящего времени, по крайней мере.
      – Боже мой!
      – Вы знаете этого джентльмена?
      Ваймз с удивлением обратил внимание на это серьезное и положительное выражение о капрале Ноббсе, в котором содержалось слово «джентльмен».
      – Э… да, – сказал он.
      – Он владеет имуществом?
      – Только чужим.
      – Да, ах-ха, обязательно скажите ему. Если сейчас нет земель и денег, конечно, но титул-то еще остался.
      – Извините… давайте удостоверимся, что я понял правильно. Капрал Ноббс… мойкапрал Ноббс… является графом Анха?
      – Ему надо будет удовлетворить нас с доказательством своего происхождения, но все кажется правильным.
      Ваймз тупо уставился в точку. По всему образу своей жизни капралу Ноббсу не удалось бы представить доказательства, что он вообще относится к роду человеческому.
      – Боже мой! – сказал Ваймз еще раз. – И я так думаю, у негоесть собственный герб?
      – И довольно замечательный.
      – Ох.
      Ваймз даже не хотелгерба. Час назад он бы с удовольствием пропустил бы эту встречу как он это и делал уже столько раз. Но…
      – Нобби? – сказал он. – Боже мой!
      – Ну, ну! Это была оченьудачная встреча, – сказал Дракон. – Мне так нравится заполнять записи до нынешних дней. Ах-ха. Между прочим, как поживает юный капитан Кэррот? Я слышал его подружка – оборотень. Ах-ха.
      – Действительно, – сказал Ваймз. В темноте, Дракон сделал движение похожее на секретный знак показывания носа. – Мы знаем это!
      – У капитана Кэррота все хорошо, – максимально ледяным голосом сказал Ваймз. – У капитана Кэррота всегда все хорошо.
      Уходя, он хлопнул дверью. Огоньки свечей качнулись.

* * *

      Констебль Ангуа вышла из переулка, на ходу застегивая ремень.
      – Мне кажется, что все прошло очень хорошо, – сказал Кэррот, – и если дальше будет продолжаться также, а мы будем приобретать все большее уважение общества.
      – Пфф! Ну и рука у того мужика! Я сомневаюсь, знает ли он вообще, что означает выражение «нижнее белье», – сказала Ангуа, вытирая рот.
      Автоматически они начали шагать вдоль по мостовой – энергосберегающей походкой полицейских, когда нога раскачивается как маятник для придания движения полицейскому с минимальным расходом энергии. «Умение ходить очень важно», – всегда говорил Ваймз, и потому что Ваймз говорил так, Кэррот в это верил. Ходить и разговаривать. Ходить достаточно далеко и разговаривать с достаточным числом людей, и рано или поздно ответ найдется.
       «Уважение общества»,– подумала Ангуа. Фраза Кэррота. Фактически это была фраза Ваймза, хотя Сэр Самуэль обычно сплевывал после этой фразы. Но Кэррот верилв это. Это Кэррот предложил руководству города, чтобы рецидивисты получали шанс «искупить вину перед обществом» ремонтируя дома престарелых. И это стало еще одной проблемой стариков, ведь, учитывая уровень преступности Анх-Морпорка, такая практика привела к тому, что за полгода прихожую одной старушки столько раз обклеивали обоями, что она могла двигаться в ней только боком .
      – Я нашел кое-что интересное, тебе тоже интересно будет на это посмотреть, – сказал Кэррот после короткой паузы.
      – Интересно, – сказала Ангуа.
      – Но я не скажу тебе что это, я хочу, чтобы это было сюрпризом, – сказал Кэррот.
      – О. Хорошо.
      Ангуа прошла немного в задумчивости и потом сказала:
      – Мне интересно, это будет таким же сюрпризом, как и та коллекция камней, что ты показал мне на прошлой неделе?
      – Хорошая была коллекция, правда? – сказал Кэррот с энтузиазмом. – Я столько раз проходил по той улице, и никогда не подозревал, что там находится музей минералов! И какие там силикаты!
      – Удивительно! И ты думаешь, что люди толпой ринутся туда, как узнают об этом?
      – Да, не могу представить, почему нет!
      Ангуа напомнила себе, что в душе у Кэррота не было и намека на иронию.
      Она сказала себе, не его вина, что гномы показали ему некоторые шахты, и он действительно думал, что куски камней могут быть интересны всем. А за неделю до этого они ходили на сталелитейный завод. Там тоже было очень интересно.
      И все равно… все равно… Кэррот не мог не нравится. Кэррот нравился даже людям, которых он арестовывал. Он нравился даже старухам, которые постоянно дышали из-за него свежей краской. Он нравился ей.Очень. Из-за этого бросить его будет еще тяжелее.
      Она была оборотнем-волком. В этом было все. Приходится или тратить все свое время, на то чтобы люди не узнали этого, или позволить им узнать и тратить все свое время, наблюдая, как тебя сторонятся и перешептываются у тебя за спиной, хотя для того чтобы увидеть, как они перешептываются, надо оглянуться.
      Кэрроту было все равно. Но ему было не все равно, что другим людям было не все равно. Ему было не все равно, когда даже самые близкие друзья-коллеги начинали носить кусочки серебра где-нибудь на теле. Она видела, как он расстраивается из-за этого. Она видела, что напряжение растет, и он не знал, как с ним бороться.
      Все стало, как предсказывал отец. Общайся с людьми не только во время еды, и это будет все равно, что спрыгнуть в серебряную шахту.
      – По-видимому, будет огромный салют после празднества в будущем году, – сказал Кэррот. – Мне нравятся салюты.
      – Я поражаюсь, почему Анх-Морпорку нравится отмечать факт того, что триста лет назад здесь была гражданская война, – сказала она, возвращаясь к действительности.
      – Почему бы и нет? Мы победили, – сказал Кэррот.
      – Да, но вы и также и проиграли.
      – Всегда ориентируйся на положительные моменты, так я говорю. Ага, вот мы и пришли.
      Ангуа посмотрела на вывеску. Она уже научилась читать руны гномов.
      – Музей Хлеба Гномов, – сказала она. – Черт. Не могу дождаться.
      Кэррот счастливо кивнул и толкнул дверь. Внутри стоял запах засохших корок.
      – Эй-ей, мистер Хопкинсон? – позвал он. Ответа не было. – Он иногда уходит, – пояснил он.
      – Наверно, когда радостное возбуждение становится слишком сильным для него, – сказала Ангуа. – Хопкинсон? Что-то не очень похоже на фамилию гнома.
      – О, он человек, – сказал Кэррот, переступая порог. – Но известный авторитет. Хлеб – это его жизнь. Он опубликовал полное описание наступательной выпечки. Ну… раз его нет здесь, я возьму два билета и оставлю два пенса на столе.
      Музей мистера Хопкинсона не производил впечатления, что у него бывало много гостей. На полу и витринах лежала пыль, и очень много пыли было на экспонатах. Большинство из них были классической боевой формы, с чертами своего съедобного происхождения, но там были и буханки, ватрушки ближнего боя, убийственные метательные гренки, огромное количество других запыленных орудий, изобретенных расой, занимающейся едой как оружием и зашедшей дальше всех в создании его убийственных видов.
      – Ты чего ищешь? – спросила Ангуа.
      Она понюхала. Чувствовался знакомый противный резкий запах.
      – Это… ты готова для этого?… Это… боевой хлеб Б'храйена Кровавого Топора! – сказал Кэррот, копаясь в столе на входе.
      – Буханка хлеба? Ты привел меня сюда, чтобы показать буханку хлеба?
      Она фыркнула опять. Да. Кровь. Свежаякровь.
      – Точно, – сказал Кэррот. – Его позаимствовали для показа только на две недели. Это тот самый хлеб, которым он размахивал во время битвы в долине Кум, когда убил пятьдесят семь троллей, – здесь тон Кэррота понизился с энтузиазма до гражданского уважения, – это было очень давно, и мы не должны позволять древней истории ослеплять нас по поводу отношений в много-этнической общине века Крылана.
      Скрипнула дверь.
      Потом:
      – Этот боевой хлеб, – издалека сказала Ангуа, – черный, не так ли? Несколько крупнее, чем обычный хлеб?
      – Да, правильно, – сказал Кэррот.
      – А мистер Хопкинсон… Маленький человек? Невысокий, с белой острой бородкой?
      – Да – это он.
      – И у него проломленный череп?
      – Что?
      – Я думаю тебе лучше подойти и посмотреть самому, – сказала Ангуа, отступая назад.

* * *

      Дракон – Король Гербов сидел один среди свечей.
       «Итак, это был коммандер Сэр Самуэль Ваймз,– размышлял он. – Глупый человек. Очевидно, что не видит дальше своей гордыни. И такие люди достигают больших высот в эти дни. Но, все равно, от таких людей есть своя польза, надо полагать, поэтому Ветинари и выбрал его. Глупые люди бывают, способны сделать то, о чем умные не осмелятся и подумать…»
      Он вздохнул, и подтянул к себе другую книгу. Она не была намного толще, чем остальные, которые отражали его работу, этот факт удивил бы любого, кто знал ее содержание.
      Он был очень горд ею. Эта была довольно необычная работа, но Дракон удивлялся, или удивлялся бы, если бы не утратил способности удивляться чему-либо за последние несколько сотен лет – как легко достались ему некоторые ее части. Ему не надо было даже читать ее. Он знал ее наизусть.
      Фамильные древа были аккуратно посажены там, слова располагались там, где надо на страницах, все, что ему надо было делать – это повторить.
      Первая страница была озаглавлена: «Потомки короля Кэррота I, благословленного богами на правление Анх-Морпорком». Длинное и сложное фамильное древо занимало следующую дюжину страниц, пока не достигало слов:
      «Женат на…»
      Слова дальше были просто вписаны карандашом.
      – Дельфина Ангуа фон Убервальд, – прочитал Дракон вслух. – Отец и, ах-ха, высочество – Барон Гуйе фон Убервальд, также известен как Серебряный Хвост, мать, Мме Серафина Соксе-Блунберг, также известная как Желтый Клык, из Гунуа…
      Эта часть была большим достижением. Он предполагал, что у его агентов будут трудности с определением волчьей стороны в происхождении Ангуа, но оказалось, что горные волки также обращают много внимания на подобного рода вещи. Предки Ангуа однозначно были среди лидеров стаи.
      Дракон – Король Гербов ухмыльнулся. Насколько он знал, принадлежность к виду была второстепенна в таких вопросах. Что действительно имело значение для каждого – это хорошие предки.
      Ну, ладно. Это было будущее, которое моглослучиться.
      Он отодвинул книгу в сторону. Одним из преимуществ жизни более продолжительной чем обычная, было то, что узнаешь, как изменчиво будущее.
      Люди говорили что-то типа: «Наши времена мирные» или «империя будет жить тысячу лет», и меньше чем через полжизни поколения никто и не помнил даже тех, кто сказал это, не помнили, что они сказали и где затерян их прах.
      История менялась из-за мелочей. Часто несколько росчерков пера было достаточно для такого фокуса.
      Он потянул другую книгу к себе. На обложке было написано: «Потомки короля…». Интересно, как этот человек назовет себя? По меньшей мере, это трудно предсказать. Ну, хорошо…
      Дракон взял карандаш и написал: «Ноббс».
      Он улыбнулся свету свечей.
      Люди продолжают говорить об истинном короле Анх-Морпорка, но история научила другому жестокому уроку. Она гласила – часто словами, написанными кровью, – что настоящий король тот, кого короновали.

* * *

      Книги заполняли и эту комнату. Такое было первое впечатление – нудное и угнетающее нагромождение книг. Останки отца Тубелчека лежали поверх кучи упавших книг. Несомненно, он был мертв. Никто бы не выжил при такой потере крови. И никто не смог бы так долго оставаться живым с головой похожей на спущенный футбольный мяч. Должно быть, кто-то стукнул его булавой.
      – Та старуха выбежала с криком, – салютуя, сказал констебль Посети. – Поэтому я вошел и застал все в таком виде, сэр.
      – Именнов таком, констебль Посети?
      – Да, сэр. И меня зовут Посети-Неверующего-С-Разъяснительным-Памфлетом, сэр.
      – Кто была та старуха?
      – Она назвалась миссис Канаки, сэр. Она сказала, что она всегда приносит ему еду и обслуживает его.
      – Обслуживаетего?
      – Вы понимаете, сэр. Убирает и подметает.
      На полу и правда валялся поднос с разбитым кувшином и рассыпанной кашей. Женщина, которая обслуживала старика, была шокирована, увидев, что кто-то обслужил его раньше.
      – Она трогала его?
      – Говорит что нет, сэр.
      Это означало, что старый священник умер самой аккуратнойсмертью, какую Ваймз когда-либо видел. Руки его были сложены на груди. Глаза были закрыты.
      И что-то, похожее на скрученную бумажку, было вложено в его рот, придавая трупу неуместно развязанный вид, как если бы он решил выкурить последнюю сигарету после того как умер.
      Ваймз очень осторожно вытащил маленький свиток и развернул его. Он был покрыт очень аккуратно вписанными, но незнакомыми буквами. Единственную полезную информацию, что можно было из них извлечь, было то, что автор этих строк использовал единственную доступную в избытке жидкость, разлитую вокруг.
      – Фук, – сказал Ваймз. – Написано кровью.Кто-нибудь может понять, что здесь написано?
      – Да, сэр!
      Ваймз закатил глаза.
      – Да, констебль Посети?
      – Посети-Неверующего-С-Разъяснительным-Памфлетом, сэр, – обиженно сказал констебль Посети.
      – … – Неверующего-С-Разъяснительным-Памфлетом . Я как раз хотел так сказать, констебль, – сказал Ваймз. – Итак?
      – Это древнее Клатчианское написание, – сказал констебль Посети. – Одно из племен, живущих в пустыне, которые называются Кенотины, сэр. У них древняя, но имеющая фундаментальное заблуждение…
      – Да, да, да, – сказал Ваймз, он уже научился определять, когда разговор начинал переходить на религиозный бред. – Но Вы знаете, что это значит?
      – Я могу узнать, сэр.
      – Хорошо.
      – Между прочим, была ли у Вас какая-нибудь возможность посмотреть на те листовки, которые я Вам недавно дал, сэр?
      – Я был очень занят! – автоматически ответил Ваймз.
      – Ничего страшного, сэр, – сказал Посети и улыбнулся изнуренной улыбкой тех кто борется с большим злом. – В любое удобное для Вас время.
      Страницы из многих сброшенных на пол книг были вырваны и разбросаны повсюду.
      На многих из них были пятна крови.
      – Некоторые из них, похоже, религиозные, – сказал Ваймз. – Можно найти кое-что, – он повернулся. – Камнелом, огляди все здесь, хорошо?
      Камнелом перестал очерчивать труп мелом.
      – Есть, сэр. Что искать, сэр?
      – Все что найдешь.
      – Хорошо, сэр.
      Ваймз с ворчанием присел на корточки и потыкал пальцем серое пятно на полу.
      – Грязь, – сказал он.
      – Энто бывает на полу, сэр, – подсказал Камнелом.
      – Только это белая. А у нас здесь чернозем, – сказал Ваймз.
      – А, – сказал Камнелом. – Улика.
      – Конечно, может быть, и просто грязь.
      Было что-то еще. Кто-то попытался привести в порядок книги. Несколько дюжин книг были сложены в одну аккуратную башню, толщиной в одну книгу, самые большие книги в основании, края подогнаны с геометрической точностью.
      – Вот чего я непонимаю, – сказал Ваймз. – Была борьба. Пожилого человека жестоко атаковали. Потом кто-то – может он сам, умирая, может быть убийца – пишет что-то, используя кровь бедняги. И аккуратно сворачивает и засовывает в рот как конфетку. Потом он умирает, кто-то закрывает ему глаза, укладывает его аккуратно, строит аккуратную башню из книг и… что делает? Выходит в бурлящий круговорот, что называется Анх-Морпорк?
      Сержант Камнелом самым честным образом поднял в одну бровь, изображая задумчивость.
      – Могет быть… могет быть ест следы снаружи энтого окна, – сказал он. – Энтот «улика» завсегда надобно искать тама.
      Ваймз вздохнул. Камнелом, несмотря на то, что у него была всего одна извилина, да и та от шлема на несколько размеров меньше требуемого, был хорошим полицейским и чертовски хорошим сержантом. У него был тот особый тип глупости, который невозможно обмануть. Донести до него хоть какую-нибудь мысль было практически невозможно, но еще сложнее было выбить ее из него .
      – Камнелом, – сказал он, как можно мягче. – На той стороне окна тридцатифутовый обрыв к реке. Там не могут остаться… – он запнулся.
      Вообще-то это была река Анх.
      – Любые следы уже должны быть смыты, – поправил себя. – Почти наверняка.
      Однако он выглянул из окна, на всякий случай. Река булькала и бурлила под ним. Не было никаких следов, даже на знаменитой коре спекшихся отбросов, держащихся на реке. Но было еще одно пятно грязи на подоконнике.
      Ваймз соскреб немного и понюхал.
      – Похоже, что еще немного белой глины, – сказал он.
      Он не мог вспомнить хоть где-то место с белой глиной в окрестностях города. Как только выходишь из города, то везде есть только жирный чернозем вплоть до Рамтопса. Человек, перешедший через поле, вырастал на два дюйма.
      – Белая глина, – сказал он. – Где здесь поблизости, черт побери, земля с белой глиной?
      – Это мистично, – сказал Камнелом.
      Ваймз весело ухмыльнулся. Это действительномистика. А он не любил мистики. Мистика обычно становилась сложнее, если ее не отгадать с самого начала. Она размножалась.
      Обычные убийстваслучались всегда. И обычно даже Камнелом мог разобраться в них. Когда обезумевшая женщина стоит над лежащим мужем с торчащей из него изогнутой кочергой и причитает: «Он не должен был так говорить о нашем Невилле!», то получаешь слишком мало вариантов для обдумывания между двумя чашками кофе. И когда в субботнюю ночь находишь кучу различных частей тела, пригвожденных к стенам, потолку и полу в «Штопанном барабане», а остальная клиентура сидит ошарашенная, глазея по сторонам, совершенно не нужен интеллект Камнелома, чтобы разобраться что произошло.
      Он посмотрел на останки отца Тубелчека. Было удивительно, сколько вытекло крови, с его тонкими руками и неразвитой грудью. Он, конечно же, не мог сильно драться.
      Ваймз наклонился и осторожно поднял одно веко трупа. Мутный голубой глаз с черным зрачком смотрел на него из того места, где сейчас находился старый священник.
       «Религиозный старик, что жил в двух тесных комнатках и конечно же не делавший ничего такого… Какую угрозу кому он…?»
      Констебль Посети просунул голову через дверь.
      – Там гном внизу, без бровей и кудрявой бородой, говорит, что Вы сказали ему прийти, сэр, – сказал он. – И некоторые граждане говорят, что отец Тубелчек был их священником и они хотят похоронить его как подобает.
      – А, это должен быть Малопопка. Пришли его сюда, – выпрямляясь, сказал Ваймз. – Остальным скажи, что придется подождать.
      Малопопка забрался по лестнице, увидел сцену и успел добежать до окна еще до того как его вырвало.
      – Теперь лучше? – спросил Ваймз, когда все закончилось.
      – Э… да. Я думаю.
      – Тогда займись этим.
      – Э… а что конкретно Вы хотите, чтобы я сделал? – спросил Малопопка, но Ваймз уже спускался по лестнице.

* * *

      Ангуа зарычала. Это послужило сигналом Кэрроту, что он может опять открыть глаза.
      Женщины, как однажды заметил Кишка Кэрроту, думая, что ему нужен совет, в мелочах бывают очень забавны. Им может не нравится, если кто-то видит их без косметики, они могут настаивать на покупке маленьких чемоданов, хотя вещей берут гораздо больше, чем мужчины. В случае с Ангуа она не любила когда кто-нибудь смотрел ее превращение из человеческой в волчью форму или наоборот. Она говорила, что она стесняется этого. Кэрроту можно было видеть ее в обоих видах, но не в тех нескольких, которые она принимала при превращении, иначе он бы никогда не увидел бы ее еще раз.
      Мир был другимглазами волка.
      С одной стороны, он был черно-белым. В той его части что называлось «зрение», он был одноцветным, но о чем беспокоится, если зрение уходит на задний план, когда обоняние выходит на первый, смеясь и высовывая руки из окна, чтобы показать неприличные жесты всем остальным чувствам. После она помнила запахи как цвета и звуки. Кровь была темно-коричневой и низким басом, черствый хлеб, на удивление, был звонким ярко-голубым, и каждое человеческое существо было четырехмерной калейдоскопической симфонией. С носовым видением можно было смотреть сквозь время, так же как и на расстоянии: человек мог постоять минутку и уйти, но часом позже он все еще стоит там, для носа запахи только едва улетучивались.
      Она обошла все островки в Музее Хлеба Гномов, мордой вниз. Потом она вышла и обошла аллею, стараясь также найти что-нибудь там.
      Через пять минут она вернулась к Кэрроту и дала сигнал.
      Когда он снова открыл глаза, она протаскивала юбку через голову. В этом у людей было преимущество. Нет ничего лучше пары ручек.
      – Я думал, ты пойдешь по следам на улице, – сказал он.
      – По чьим следам? – спросила Ангуа.
      – То есть?
      – Я чувствую его запах, твой, хлеба и все.
      – Больше ничего?
      – Грязь. Пыль. Обычные запахи. О, да, есть старые следы, в несколько дней. Например, я знаю, что ты был здесь на прошлой неделе. Очень много запахов. Жир, мясо, почему-то сосновая смола, старая еда… но я могу поклясться, что здесь не было ни одного живого существа в течение дня, за исключением его и нас.
      – Но ты говорила, что всеоставляют следы.
      – Все оставляют.
      Кэррот посмотрел на останки куратора. Как ни формулируй, как широко не используй определения, он, несомненно, не мог покончить жизнь самоубийством.
      С помощью буханки хлеба.
      – Вампиры? – сказал Кэррот. – Они могут летать…
      Ангуа вздохнула.
      – Кэррот, я могу сказать, был ли вампир здесь в течение месяца.
      – В ящике стола есть почти полдоллара мелочью, – сказал Кэррот. – Все равно, вор пришел сюда за боевым хлебом, не так ли? Это очень ценный культурный экспонат.
      – У этого бедняги были родственники? – спросила Ангуа.
      – Насколько я помню, была старшая сестра. Я прихожу раз в месяц, просто чтобы поболтать. Он дает мне подержать экспонаты, знаешь ли.
      – Наверно, это очень захватывает, – не сдержалась Ангуа.
      – Это очень… удовлетворяет, да, – торжественно сказал Кэррот. – Напоминает мне дом.
      Ангуа вздохнула и зашла в комнату позади выставки. Как и во всех задних комнатах музеев, она была полностью заполнена ненужным хламом, а также экспонатами с сомнительным происхождением, такими как монетами с датой «52-ой год до Рождества Христова». Стояло несколько скамей с обломками гномьего хлеба, опрятная коробка с мешалками, и повсюду бумаги. Около одной стены, занимая большую часть комнаты, стояла печь.
      – Он изучает старинные рецепты, – сказал Кэррот, наверно, он чувствовал необходимость доказать знания и опыт старика даже после его смерти.
      Ангуа открыла дверь печи. Теплом пыхнуло в комнату.
      – Чертова печь для выпечки, – сказала она. – Для чего все эти штуковины?
      – А… Видно он выпекал метательные ячменные лепешки, – сказал Кэррот. – Довольно убийственное оружие ближнего боя.
      Она закрыла дверь.
      – Пойдем вернемся в участок, и они пришлют кого-нибудь для…
      Ангуа остановилась.
      Всегда было очень опасно, сразу после изменения формы, особенно так близко к полнолунью. Не было так плохо, когда она была в форме волка. Она оставалась разумной, или, по крайней мере, чувствоваласебя разумной, хотя жизнь казалась много проще, может она была исключительна разумна для волка.