Небо оставалось бледно-голубым и просторным, но на горизонтах мысли погромыхивал гром. Ведьмы испытывали неприятное беспокойство. При таком их скоплении на небольшом клочке земли нервозность перекидывалась с одной участницы Испытаний на другую и, многократно усиленная, передавалась всем и каждому. И оттого даже самых обычных людей, твердо уверенных, будто руны — это овечья шерсть, постепенно охватывала та глубокая необъяснимая тревога, что заставляет кричать на детей и гонит в кабак.

Маманя заглянула в просвет между ларьками. Розовая фигура по-прежнему терпеливо сидела позади чана. От нее веяло унынием.

Тогда маманя, перебегая от одной палатки к другой, перебралась туда, откуда была видна буфетная стойка. Там уже шла оживленная торговля. В центре застеленного скатертью прилавка возвышалась груда чудовищных кексов. И банка с вареньем. Какой-то олух приписал сбоку мелом: «ВЫНЬ ЛОЖКУ ИЗ БАНКИ! НА ПЕННИ — ТРИ ПОПЫТКИ!»

Маманя вроде бы приложила все усилия к тому, чтобы остаться незамеченной, однако позади вдруг зашуршала солома. Комитет выследил ее. Тогда она спросила:

— Вы это написали, госпожа Мак-Рица? Сердца у вас нет! Не по-людски это…

— Мы решили, что вы должны поговорить с барышней Громс-Хмурри, — объявила Летиция. — Пусть прекратит!

— Что прекратит?

— Она всем что-то внушает! Она ведь явилась сюда воздействовать на всех нас, верно? Ни для кого не секрет, что она не гнушается магической обработкой умов! Мы все это чувствуем! Она портит праздник!

— Она просто сидит возле чана, — возразила маманя.

— Да, но как она сидит, позвольте вас спросить?! Маманя опять выглянула из-за ларька.

— Ну как… обыкновенно. Сами знаете… поясница согнута, коленки…

Летиция сурово погрозила ей пальцем:

— Послушайте, Гита Огг…

— Уж если вам надо, чтобы она ушла, ступайте и сами ей скажите! — вспылила маманя. — А я по горло сыта этими вашими…

Раздался пронзительный детский крик.

Ведьмы переглянулись и ринулись через поле к «Счастливому уженью».

По земле, захлебываясь слезами, катался маленький мальчик.

Это был Пьюси, маманин младшенький внук.

Маманя похолодела. Подхватив карапуза на руки, она обожгла бабаню свирепым взглядом.

— Что ты с ним сделала, ты… — начала она.

— Ни-хач-чу-у-у-куклу-у-у-у! Ни-хач-чу-у-у-куклу-у-у-у! Хач-чу-у-СОЛДАТИКА-А-А-А!

Тут только маманя заметила, что в липкой ручонке Пьюси зажата тряпичная кукла, а маленькое личико (та его часть, что виднелась по краям разинутого рта) залито слезами ярости и разочарования…

— ОййхаччухачухачуСОЛДАТИКА-А-А!

…Она поглядела на товарок, на бабаню Громс-Хмурри — и почувствовала, как всю ее, от пяток до макушки, пронизывает нестерпимый леденящий стыд.

— Я объясняла, что можно бросить куклу обратно и снова попытать счастья, — робко сказала бабаня. — Но он и слушать не захотел.

— …хаччууухаччуууСОЛДА…

— Пьюси Огг, если ты сию же минуту не угомонишься, бабушка тебе… — и маманя с ходу сочинила самое страшное наказание, какое могла придумать: — …никогда больше не даст конфетку!

Напуганный такой невообразимой угрозой, Пьюси закрыл рот и замолчал. После чего, к ужасу мамани, Летиция Мак-Рица, решительно выпрямив стан, заявила:

— Барышня Громс-Хмурри, вам лучше уйти.

— Разве я мешаю? — удивилась бабаня. — Надеюсь, что нет. Я вовсе не хотела мешать. Просто он попробовал выловить подарок и…

— Вы… всем действуете на нервы.

Ну, сейчас начнется, подумала маманя. Вот сейчас Эсме вскинет голову, прищурится, и, если Летиция не отойдет на пару шагов, стало быть, она куда смелей меня.

— А нельзя мне остаться посмотреть? — спокойно спросила бабаня.

— Я знаю, что за игру вы ведете, — продолжала Летиция. — Решили все испортить! Вам невыносимо думать, что вас обставят, и вы замыслили какую-то гадость.

Три шага назад, подумала маманя. Иначе и костей не соберешь. Вот сейчас…

— Нет. мне не хотелось бы, чтобы все думали, будто я что-то порчу, — всполошилась бабаня. Она со вздохом поднялась. — Пойду домой…

— Нет, не пойдешь! — Взбешенная маманя Огг толкнула подругу обратно на стул. — А ты, Берил Развейли, ты-то что думаешь? А ты, Летти Паркин?

— Все они… — начала Летиция.

— Я не с вами разговариваю!

Ведьмы, столпившиеся позади госпожи Мак-Рицы, прятали глаза.

— Да нет, не в том дело… я хочу сказать, мы не думаем… — неловко начала Берил. — То есть… я всегда очень уважала… но… ну… короче, это ради общего блага…

Голос ее звучал все тише и наконец замер. Летиция торжествовала.

— М-да? Тогда мы, пожалуй, и впрямь пойдем, — скривилась маманя. — Не нравится мне здешнее общество. — Она огляделась. — Агнес! А ну-ка помоги мне отвести бабаню домой…

— Честное слово, не надо… — начала бабаня, но маманя с Агнес подхватили ее под руки и бережно, но решительно повлекли сквозь толпу. Народ перед ними расступался, а потом поворачивался и смотрел им вслед.

— Вероятно, в сложившихся обстоятельствах это лучший выход, — подвела итоги Летиция.

Кое-кто из ведьм избегал смотреть ей в лицо.

Весь пол бабаниной кухни был усеян лоскутками. С края стола капал загустевший джем, образуя каменно-неподвижный холмик. Таз для варки варенья отмокал в каменной раковине, хотя было ясно, что железо проржавеет быстрее, чем варенье размякнет.

Рядом выстроились в шеренгу пустые банки из-под маринадов.

Бабаня села и сложила руки на коленях.

— Хочешь чаю, Эсме? — спросила маманя Огг.

— Нет, голубушка, спасибо. Возвращайся на Испытания. Обо мне не беспокойся, — сказала бабаня.

— Точно?

— Я тихонько посижу тут, и все. Не тревожься.

— Я обратно не пойду! — свистящим шепотом сказала Агнес, когда они вышли из избушки. — Мне не нравится, как Летиция улыбается…

— Однажды ты сказала, что тебе не нравится, как Эсме хмурит брови, — напомнила маманя.

— Да, но когда хмурят брови, сразу понятно, чего ждать. А… вы ведь не думаете, что она выдыхается, правда?

— Если и так, никто никогда об этом не пронюхает, — сказала маманя. — Нет, ты вернешься вместе со мной. Она наверняка что-то задумала. — «Ах, кабы знать что, — подумала она. — Не знаю, можно ли еще ждать».

Они еще не дошли до поля, когда маманя ощутила нарастающее напряжение. Конечно, напряжение возникало всегда, Испытания есть Испытания, но у этого был какой-то неприятный кислый привкус. Аттракционы еще работали, однако деревенские жители уже расходились по домам, напуганные предчувствиями, которые не поддавались определению, но тем не менее вполне определенно пронимали до печенок. Что же касается ведьм, те походили на персонажей фильма ужасов за две минуты до развязки, когда уже известно, что сейчас чудовище сделает роковой прыжок, и неясно лишь, за которой оно дверью.

Участницы обступили Летицию. До мамани долетали голоса — разговор шел на повышенных тонах. Она толкнула в бок знакомую ведьму, уныло наблюдавшую за происходящим.

— Винни, что там такое?

— А-а, Рина Козырь наколдовала свиное ухо, и ее подружки заявили, будто ей положена вторая попытка, потому как она вся на нервах.

— Досадно.

— А Меггера Джонсон убежала — напортачила с погодным заклинанием.

— Что, увязла в собственном облаке?

— А у меня все из рук валилось. Тебе стоит попытать счастья, Гита.

— Да я за призами не гонюсь, Винни, ты же знаешь. Мне выступать нравится.

Винни косо глянула на маманю и хмыкнула:

— Ты всегда так правдоподобно врешь. К ним торопливо подошла кума Бивис.

— Давай, Гита, — велела она. — Уж постарайся, ладно? Пока что опасаться стоит только тетки Сплетти с ее лягушкой-свистуньей, но та жутко врет мелодию. Бедняжка вся — комок нервов.

Маманя Огг пожала плечами и вышла на огороженную веревками площадку. Где-то поодаль с кем-то случилась истерика. Сквозь рыдания и икоту изредка пробивалось озабоченное посвистывание.

В отличие от магии колдунов магия ведьм обычно не требует больших затрат чистой волшебной силы. Разница та же, что между молотом и рычагом: ведьмы, как правило, стараются отыскать ту точку, незначительное воздействие на которую приносит значительный результат. Чтобы вызвать лавину, можно либо сотрясти гору, либо уронить снежинку на правильно выбранное место.

В этом году маманя, не особенно утруждаясь, готовила к показу Соломенного Человека. Для нее это был идеальный номер: забавный, с намеком и вовсе не такой трудный, как можно было подумать. Он давал понять, что маманя намерена участвовать в состязаниях, но вряд ли мог принести лавры победительницы.

Проклятие! Она так рассчитывала, что эта лягушка ее обскачет! Летними вечерами маманя не раз слышала, как она красиво насвистывает…

Маманя сосредоточилась.

Солома с шорохом поползла по стерне. Требовалось лишь умело пользоваться ветерками, гулявшими по полю, позволяя им дуть то в одну, то в другую сторону, подниматься по спирали и…

Маманя попыталась унять дрожь в руках. Она проделывала этот фокус тысячу раз и теперь могла навязать из проклятой соломы морских узлов. Но перед глазами стояло лицо Эсме Громс-Хмурри, сидящей у чана, и ее недоуменный, затравленный взгляд, обращенный к подруге, готовой в тот миг на убийство…

Мамане удалось должным образом слепить ноги и наметить руки и голову. Зрители захлопали. Но не успела маманя сосредоточиться на первом шаге своего человечка, как какой-то бродячий сквознячок закружил фигуру и рассыпал по земле охапками бесполезной соломы.

Лихорадочно жестикулируя, маманя попыталась поднять свое творение. Соломенный затрепыхался, запутался в руках и ногах и затих.

Вновь зазвучавшие аплодисменты были жидкими и тревожными.

— Прошу прощения… что-то я нынче не в форме, — пробормотала маманя, покидая поле. Судьи собрались для совещания.

— По-моему, лягушка выступила вполне прилично, — заметила маманя громче, чем требовалось, Ветер, только что доказавший свою строптивость, задул резче. Сумерки духа, если можно так выразиться, усугубила подлинная мгла.

На дальнем краю поля темнел высокий силуэт будущего костра. Никому пока еще не хватило духу разжечь огонь. Почти все не-ведьмы удалились восвояси. День давно утратил всякую прелесть.

Судейский кружок рассыпался, и к встревоженной толпе вышла улыбающаяся госпожа Мак-Рица. Только уголки губ у нее словно приморозило.

— Ах, если бы вы знали, как нелегко далось нам решение, — бодро заговорила она. — Но как чудесно все повернулось! Поверьте, нам чрезвычайно трудно было сделать выбор…

«Между мной и лягушкой, которая посеяла свисток и застряла лапой в банджо», — фыркнула про себя маманя и покосилась на сестриц-ведьм. Некоторых она знала уже лет по шестьдесят. Имей маманя Огг привычку читать, сейчас она читала бы по лицам коллег, как по книге.

— Мы все знаем, кто победил, госпожа Мак-Рица, — вклинилась она в словесный поток.

— О чем вы, госпожа Огг?

— Сегодня ни одна из нас не сумела путем сосредоточиться, — сказала маманя. — И почти все накупили талисманов на счастье. Ведьмы скупают талисманы!

Кое-кто потупился.

— Не знаю, почему все здесь так боятся барышни Громс-Хмурри! Я вот не боюсь! Вы что же, вообразили, будто она наложила на вас заклятие?

— Да, и судя по всему, еще какое крепкое! — ответила маманя. — Послушайте, госпожа Мак-Рица, сегодня победительницы нет, уж больно убого мы выступали. Все это понимают. Так давайте просто разойдемся по домам.

— Ни в коем случае! Я заплатила за этот кубок десять долларов и намерена вручить его…

Жухлая листва на деревьях затрепетала. Ведьмы сбились в тесную кучку. Зашелестели ветки.

— Это ветер, — усмехнулась маманя Огг. — Всего-навсего…

И тут бабаня просто оказалась среди них. Словно все это время ее просто не замечали. Умела она стушеваться и отступить на второй план.

— Я просто подумала, вернусь посмотрю, кто выиграл, — объяснила она. — Похлопаю вместе со всеми, ну и так далее…

Летиция, вне себя от ярости, двинулась на бабаню.

— Вы вторгались в людские умы! — взвизгнула она.

— Да как же я сумела бы, госпожа Мак-Рица? — смиренно возразила бабаня.

— При стольких-то амулетах!

— Вы лжете!

Маманя Огг услышала, как ведьмы со свистом втянули воздух сквозь зубы, и громче всех — она сама. Ибо главный капитал ведьмы — ее честность.

— Я никогда не лгу, госпожа Мак-Рица.

— Значит, вы отрицаете, что намеренно испортили мой праздник?

Ведьмы, стоявшие с края, тихонько попятились.

— Конечно, мое варенье не каждому придется по вкусу, но я никогда… — скромненько начала бабаня.

— Вы на всех воздействовали!

— …я только хотела помочь, спросите кого хотите…

— А-а, хотели! Признавайтесь! — Голос у госпожи Мак-Рицы был пронзительный, как у чайки.

— …и, конечно, я ничего не…

От пощечины голова бабани мотнулась в сторону.

На миг все замерли, затаив дыхание.

Бабаня медленно подняла руку и потерла щеку.

— Вы знаете, что для вас это пустяк!

Мамане почудилось, будто истошный вопль Летиции эхом раскатился в горах.

Кубок выпал из рук председательницы и со стуком приземлился на стерню.

Тогда участницы немой сцены ожили. Две ведьмы, выступив вперед, положили руки на плечи Летиции и аккуратно оттащили ее от бабани. Летиция не сопротивлялась.

Все ждали ответного хода бабани Громс-Хмурри. Та вскинула голову.

— Надеюсь, с госпожой Мак-Рицей все в порядке, — сказала она. — Мне показалось, она немного… не в себе.

Ответом была тишина. Маманя подобрала позабытый кубок и пощелкала по нему ногтем.

— Гм, — заметила она. — Наверняка посеребренный. Неужто бедняжка отдала за него десять долларов? Грабеж средь бела дня! — Маманя перебросила кубок куме Бивис, и та ловко поймала его на лету. — Отдашь ей завтра, Бивис?

Кума кивнула, стараясь не встречаться взглядом с бабаней.

— И все-таки нельзя, чтобы это испортило нам праздник, — бодро сказала бабаня. — Давайте-ка закончим день как положено. По обычаю. Печеной картошечкой, пастилой и давнишними историями у костра. А кто старое помянет, тому глаз вон.

Маманя почувствовала, как над полем разворачивается веер внезапного облегчения. Едва чары (которых бабаня, кстати, и не думала насылать) рассеялись, ведьмы словно вновь вернулись к жизни. Спины распрямились, плечи расправились, и даже возникла небольшая толчея — всем хотелось поскорее добраться до своей седельной сумки, притороченной к помелу.

— Старый Гоппхутор отвалил мне целый мешок картошек, — похвалилась маманя, когда вокруг уже кипела оживленная беседа. — Пойду притащу. Сумеешь развести огонь, Эсме?

Внезапная перемена в атмосфере заставила ее поднять голову. Глаза бабани блестели в темноте.

Маманя, наученная горьким опытом, ничком кинулась на землю.

Рука бабани Громс-Хмурри мелькнула в воздухе словно комета. С пальцев с треском сорвалась искра.

Костер заполыхал. Синевато-белое пламя вырвалось из гущи аккуратно сложенных веток и танцуя устремилось к небу. Резкие тени превратили лес в гравюру. Пламя посрывало шляпы, перевернуло столы, соткало фигуры и замки, и сцены знаменитых сражений, и сплетенные в пожатии руки — и заплясало по кругу. Оно оставило на сетчатке глаз жгучие пурпурные отпечатки…

И унялось. И превратилось в обычный костер.

— На забывчивость я никогда не жаловалась, — буркнула бабаня.

На рассвете бабаня Громс-Хмурри и маманя Огг по щиколотку в тумане возвращались домой. Ночь в целом удалась. Маманя сказала:

— Нехорошо ты с ними обошлась.

— Да я ничего такого не сделала.

— Ну вот чего не сделала, то и нехорошо. Все равно как выдернуть из-под человека стул, когда он уже садится…

— Кто не смотрит, куда садится, тому и сидеть незачем, — огрызнулась бабаня.

В листве выбил короткую дробь один из тех очень недолгих ливней, какие возникают, когда несколько отдельных капель не хотят идти в ногу со всеми.

— Ну ладно, — не стала спорить маманя. — Но обошлась ты с ними круто.

— Верно, — согласилась бабаня.

— А поразмыслить, так и гнусно.

— Мгм.

Маманю пробрала дрожь. Мысли, промелькнувшие у нее в голове в те несколько первых мгновений, когда Пьюси завопил…

— Я тут ни при чем, — продолжала бабаня. — Я никому не внушала ничего такого, чего вы уже не внушили бы себе сами.

— Прости, Эсме.

— Да ладно.

— Вот только… Летиция не хотела тебя с грязью мешать, Эсме. Она, конечно, злыдня, и ума не большого, и любит покомандовать, но…

— Ты ведь меня с детства помнишь, так? — перебила бабаня. — Мы ведь с тобой прошли огонь, воду и медные трубы?

— Само собой, но…

— Но ты никогда не опускалась до всяких там «я говорю вам это как друг», верно?

Маманя помотала головой. Довод был веский. Ни один дружелюбно настроенный человек так не скажет.

— А кстати, какие такие радости сулит ведьмовство? — спросила бабаня. — Слово-то какое дурацкое!

— Без понятия, — отозвалась маманя. — Я, если честно, подалась в ведьмы ради ухажеров.

— Думаешь, я не знаю?

— А твой какой был интерес, Эсме? Бабаня остановилась и поглядела сперва на морозное небо, а потом вниз, на землю.

— Не знаю, — наконец призналась она. — Наверное, такой же.

То-то и оно, подумала маманя. Возле бабаниной лачуги они спугнули оленя. У черной двери красовалась аккуратно сложенная поленница, а на парадных ступеньках лежали два мешка. В одном была большая головка сыра.

— Похоже, тут побывали Гоппхутор с Цыппингом, — заметила маманя.

— Хм. — Бабаня поглядела на испещренный старательными каракулями листок, прикрепленный ко второму мешку: «Любезная Хозяйка Громсъ-Хмурри, буду весьма признателен, если Вы дозволите мне назвать этот самоновейший призовой Сортъ „Эсме Громсъ-Хмурри“. Ваш уповающий на доброе Здравие Перси Гоппхуторъ». Так-так. Интересно, кто это его надоумил?

— И не представляю, — сказала маманя.

— Я так и думала.

Бабаня с подозрением принюхалась, развязала мешок и вытащила оттуда Эсме Громс-Хмурри.

Округлую, слегка приплюснутую с одного конца и заостренную с другого… Луковица!

Маманя Огг сглотнула.

— Я же велела ему не…

— Что-что?

— Так… ничего…

Бабаня Громс-Хмурри вертела луковицу в пальцах, а мир в лице мамани Огг ждал, пока вершилась его судьба. Но вот бабаня как будто пришла к решению, которое ее вполне устраивало.

— Очень нужный овощ — лук, — промолвила она наконец. — Крепкий. Злой.

— Для организма полезный, — подхватила маманя.

— Хорошо хранится. Придает вкус.

— Пикантный и распаляющий, — брякнула маманя, от громадного облегчения теряя нить рассуждении и запутываясь в эпитетах. — С сыром — пальчики оближешь…

— Не стоит заходить так далеко, — остудила ее пыл бабаня, бережно убирая луковицу в мешок. Тон был почти дружелюбный. — Не зайдешь попить чайку, Гита?

— Э… мне вообще-то пора…

— Ну ладно.

Бабаня стала затворять черный ход, но вдруг вновь приоткрыла дверь. Маманя увидела в щелку внимательный синий глаз.

— А все-таки я была права, — заметила бабаня. Это не был вопрос.

Маманя кивнула.

— Ага.

— Славненько!