Терри Пратчетт

Эрик

* * *

Космос (близ Большого Космоса),

Вселенная,

панцирь Великой Харр’Мо-Нии (самый верх),

Плоскомирье,

Кудаж-Ясней,

Псевдополис,

Помойный переулок, 13

Пчелы у Смерти большие и черные; жужжат они басом, хмуро, а мед копят в сотах из воска, белого, точно свечи на алтаре. Мед этот черен как ночь, вязок как грех и сладок как патока.

Общеизвестно, что восемь основных цветов при смешении дают белый. Но для тех, кому дано видеть, есть и восемь цветов черноты. У Смерти ульи стоят в черной траве под осыпанными черным цветом древними ветвями черного сада, где в конце концов поспеют... м-м... вряд ли красныеяблоки.

Траву уже скосили, и потрудившуюся над ней косу прислонили к узловатому стволу груши. Смерть, осторожно приподымая костлявыми пальцами соты, производил ревизию своего пасечного хозяйства.

Над ульем гудели пчелы. Смерть, как и положено пасечнику, был в сетке. Не из страха перед укусами. Просто порой случайная пчела залетала Смерти в череп, и – здравствуй, головная боль.

Смерть вынул соты, поднес их к серому свету своего мирка, угнездившегося между реальностями, и в этот миг по его вотчине прокатилась легчайшая дрожь. Отозвался жужжанием улей, медленно проплыл к земле слетевший с ветки листок, и (странное дело, ведь воздух в угодьях Смерти всегда теплый и неподвижный) по саду пронесся ветерок.

Смерти почудился, всего на мгновение, быстрый топот и чья-то скороговорка... нет, торопливая мысль: «чертчертчерт, мне крышка, крышка,КРЫШКА!»

Смерть – одно из древнейших созданий во вселенной; человеку не постичь и азов его бытия и мышления. Однако – хороший пасечник – он сперва бережно вернул на место рамку с сотами и крышку улья и лишь затем занялся расследованием загадочного происшествия. В несколько шагов очутившись на другом краю мрачного сада, у дома, Смерть снял сетку, бережно выгрузил пчел, заплутавших в глубинах его черепа, и приступил к разбирательству. Когда он садился за письменный стол, вновь налетел порыв ветра. Счетчики жизней на полках задребезжали, а маятник большущих часов в прихожей на кратчайший миг замер, прервав свое извечное занятие – кроить время на удобные в обращении ломти. Смерть вздохнул и напряг глаза.

Нет на свете такого далекого и опасного места, куда бы не проник Дух Смерти. Собственно, чем опаснее место, тем вероятнее, что он уже там.

Пронзив пристальным взглядом туманы времени и пространства, Смерть пробормотал:

– АХ, ВОТ ЭТО КТО!

* * *

В Анк-Морпорке стоял знойный полдень. Вообще, Анк-Морпорк – самый процветающий, шумный и суматошный, а главное, многолюдный город на Диске. Но сейчас солнечные дротики и копья добились того, чего так и не удалось достичь ни бесчисленными вторжениями, ни гражданскими войнами, ни введением комендантского часа: установили в городе спокойствие и порядок.

Собаки, тяжело дыша, валялись в жгучей тени. Река Анк, которая, мягко говоря, никогда не блистала резвостью, еле струилась в берегах, словно жара отняла у нее последние силы. Раскаленные точно печка-голландка улицы вымерли.

В длинной и красочной истории Анк-Морпорка не было случая, чтобы этот вольный город покорился врагу. Технически– да, город захватывали, и довольно часто; Анк-Морпорк радушно распахивал объятия сорящим деньгами захватчикам-варварам, но – о диво! – всякий раз по прошествии нескольких дней озадаченные оккупанты с изумлением спохватывались, что их кони им уже не принадлежат, а через пару месяцев образовывали очередную городскую диаспору со всеми ее атрибутами – национальной кухней, съестными лавками и граффити.

А вот жара, осадившая город, торжествовала над стенами победу. Она одела улицы зыбким саваном – и под паяльной лампой солнца наемных убийц сковала усталость, чересчур сильная, чтобы убивать. Воров вдруг одолела честность. В увитой плющом твердыне Невидимого Университета, ведущей высшей школы чернокнижья, дремали, надвинув на лицо остроконечные колпаки, ее обитатели. Даже навозные мухи не бились в оконные стекла – слишком изнурял зной. В ожидании заката, а с ним – передышки, которую принесет короткая, душная бархатная ночь, город предавался сиесте.

Лишь Библиотекарь не страдал от жары. И качался, как на качелях.

Почему? Да потому, что натянул пару веревок с прилаженными к ним кольцами в одном из подвалов библиотеки Невидимого Университета, там, где хранились книги... гм... эротического^[1] содержания. В чанах с колотым льдом. Над ними-то в облаке прохладного пара и покачивался дремлющий Библиотекарь.

Всякая волшебная книга живет собственной жизнью. Попадаются до того бойкие, что цепями их на месте не удержишь – такие книги приходится наглухо прибивать к полкам или хранить между стальными пластинами. Или, как тома по искусству тантрической любовной магии для серьезных ценителей, помещать в очень холодную воду, чтобы не дать книге воспламениться и испепелить аскетически скромную обложку.

Мирно спящий Библиотекарь тихонько покачивался над бурлящими чанами.

Вдруг – пренеприятнейшие звуки! – тишину нарушил быстрый топот. Кто-то стремительно промчался через Библиотеку, и стук его каблуков утих за стеной. Послышался слабый далекий крик, что-то вроде «божебожебоже, вот ОНО, мне КРЫШКА».

Разбуженный Библиотекарь спросонок потерял равновесие и рухнул в те жалкие дюймы тепловатой воды, которые только и удерживали опус Н.Е.Койдамы «Радость тантрической любви с иллюстрациями. Пособие для студентов, владеющих основами предмета» от спонтанного самовозгорания.

И не миновать бы беды, будь Библиотекарь представителем рода гомо сапиенс. По счастью, сейчас он был орангутаном. В Библиотеке витало, клубилось, плескалось и носилось столько чистой магии-сырца, что было бы странно, если бы время от времени не происходили несчастные случаи. Одно особенно яркое событие обратило Библиотекаря в обезьяну. Немногие получают возможность еще при жизни выбыть из рядов человечества... Библиотекарь ожесточенно сопротивлялся любым попыткам вернуть ему людское обличье, а поскольку он был единственным на всю вселенную библиотекарем, способным доставать книги с полок ногами, его оставили в покое.

Следует добавить, что с тех пор приятное общение с дамой в представлении Библиотекаря отдаленно напоминало полет мешочка с маслом сквозь штабель старых автомобильных камер, а потому Библиотекарю повезло: он отделался лишь легкими ожогами, головной болью и смутной неприязнью к огурцам, которая к чаю прошла.

Наверху, в Библиотеке, фолианты изумленно поскрипывали переплетами и шелестели страницами: невидимый бегун прошел прямо сквозь полки и исчез – или, вернее, окончательно исчез...

* * *

Анк-Морпорк постепенно стряхивал дрему. Что-то невидимое с отчаянными воплями мчалось по городу, не пропуская ни единого уголка и волоча за собой шлейф разрушений. Где бы оно ни появилось, все менялось.

Гадалка с улицы Ловкачей услышала в спальне топот бегущих ног и обнаружила, что ее хрустальный шар превратился в маленькую стеклянную сферу с домиком и снежными хлопьями внутри.

В тихом уголке харчевни «Штопаный барабан» (где Ренна Рыжая Разбойница, Страхолюда Румянц и Диома – Вестница Ночи собрались на девичник поболтать и поиграть в канасту) выпивка превратилась в желтых слоников.

– Ох уж эти чародеи, – причитал буфетчик, спешно заменяя бокалы. – Нельзя такое позволять, ох, нельзя!

* * *

Часы пробили полночь.

Члены Совета Кудесников протерли глаза и затуманенно воззрились друг на друга. Они тоже чувствовали: позволять такое нельзя. Тем паче, что онитут были ни при чем.

Наконец новый ректор университета, Эзролит Тугодумми, подавил зевок, выпрямился в кресле и постарался напустить на себя приличный случаю непререкаемый менторский вид. Тугодумми знал, что на самом деле слеплен вовсе не из ректорского теста. Если честно, он не хотел браться за эту работу. Ректору стукнуло девяносто восемь, и достичь столь почтенного возраста ему удалось лишь благодаря тому, что он неукоснительно придерживался двух правил: никому не доставлять хлопот и никому не становиться поперек дороги. Закат жизни он рассчитывал посвятить завершению трактата о «Некоторых малоизвестных аспектах куйских обрядов вызывания дождя», каковые, по его мнению, представляли идеальный предмет академического исследования, ибо давали положительный результат исключительно в Ку, а этот континент сполз в океан несколько тысячелетий тому назад^[2]. Беда в том, что в последние годы ректор как будто бы сделал крохотный шажок к завершению жизненного пути, и врожденное трудолюбие и рвение, присущие всякому чернокнижнику, уступили место непривычной вежливой скромности. Однажды утром старик спустился вниз и обнаружил, что все обращаются к нему «господин ректор». Тугодумми понадобился не один день, чтобы уяснить, в чем причина.

Ректор маялся головной болью. Соснуть бы еще недельку-другую... однако следовало что-то сказать.

– Господа... – начал он.

– У-ук.

– Прошу прощения, иобезья...

– У-ук.

– Разумеется, я хотел сказать – приматы...

– У-ук.

Ректор некоторое время молча открывал и закрывал рот, пытаясь направить свои мысли в новое русло. Библиотекарьex officio^[3] являлся членом университетского совета. Никому не удалось раскопать ни единого правила, которое воспрещало бы вводить орангутанов в состав совета, хотя втихомолку все очень старались выискать что-нибудь этакое.

– Это привидение, – наконец изрек он. – Возможно, чей-нибудь призрак. Тут нужны колокол, книга и свеча^[4].

Казначей вздохнул.

– Пробовали, господин ректор.

Ректор подался к нему:

– Ась?

– Пробовали, говорю! – рявкнул казначей в самое ухо почтенному старцу. – После обеда, помните? Читали из «Определителя муравьев» Кривонрава и звонили в Старого Тома^[5].

– В самом деле? Так что же, все уладилось?

– Нет, господин ректор.

– Ась?

– Вообще-то, прежде у нас не бывало хлопот с призраками, – заметил старший наставник. – Колдуны после смерти попросту не поселяются ни в домах, ни в замках.

Ректору захотелось отыскать хоть крупицу утешения.

– Быть может, это нечто естественного происхождения, – предположил он. – Гул подземного источника, например. Или движения земной коры. Или что-нибудь в канализации. В трубах. Трубы, знаете ли, порой могут издавать очень занятные звуки...

Он откинулся на спинку кресла и радостно улыбнулся.

Члены совета переглянулись.

– Урчание в трубах не похоже на быстрый топот, господин ректор, – робко промолвил казначей.

– Разве что кто-нибудь плохо закроет кран, – прибавил старший наставник.

Казначей свирепо взглянул на него. Когда невидимое вопящее создание пулей пронеслось через его комнату, он как раз принимал ванну. Он не хотел бы вновь пережить нечто подобное.

Ректор кивнул.

– Решено, – подытожил он и уснул.

Казначей в молчании воззрился на него. Потом стянул со старика колпак и осторожно подсунул ему под голову.

– Ну? – неуверенно сказал он. – Есть у кого-нибудь предложения?

Библиотекарь поднял лапу.

– У-ук, – сказал он.

– Что ж, молодцом, молодцом, – с прохладцей похвалил казначей. – Есть другие мнения?

Орангутан сердито сверкнул глазками. Чародеи отрицательно замотали головами.

– Вибрации в структуре реальности, – сказал старший наставник. – Вот что это такое.

– И что же делать?

– Будь я проклят, если знаю. Вот разве попробовать старый...

– О нет, – перебил казначей. – Молчите. Прошу вас. Это чересчур опасно...

Он не договорил. Фразу обрубил пронзительный вопль. Он возник на дальнем конце комнаты и, постепенно смещаясь, пронесся вдоль стола под аккомпанемент топота множества бегущих ног. Расшвыривая и опрокидывая стулья, чернокнижники дружно ринулись под стол.

Пламя свечей, прежде чем погаснуть, вытянулось длинными тонкими октариновыми язычками.

Воцарилась тишина особого рода – такая повисает после малопристойного звука.

И казначей сказал:

– Ладно. Сдаюсь. Мы рискнемприбегнуть к обряду Коззырр-Тленн.

* * *

Обряд Коззырр-Тленн – самый серьезный из тех, какие по плечу восьми чародеям. Это обряд призывания Смерти – тот, естественно, в курсе абсолютно всего, что происходит.

И, конечно, приступают к этому обряду неохотно – ведь старшие чародеи обычно глубокие старики иоченьне любят привлекать внимание Смерти к своим особам.

Обряд отправляли в полночь, в Большом зале Университета, где смешались свечи, курения, рунические надписи, магические круги, то есть все то, что, строго говоря, не обязательно, но придает бодрости. Возжегся пламень магии, прозвучали заклинания, и призываемый дух был должным образом призван.

Чародеи уставились в октограмму.

Пусто.

Чуть погодя обступившие восьмиугольник фигуры в просторных одеяниях начали негромко переговариваться.

– Должно быть, мы где-то ошиблись.

– У-ук.

– А может, Его сейчас нет на месте.

– Или Он занят.

– Как думаете, может, плюнуть на это дело и пойти баиньки?

– КОГО МЫ ЖДЕМ, ГОСПОДА?

Казначей медленно повернулся к своему соседу. Чародея всегда узнаешь по одеянию: оно пестро изукрашено блестками, значками и символами, отделано мехом и кружевом, внутри же, как правило, помещается изрядная толика чародея. Одеяние, о котором идет речь, было, однако, черным-черно, а ткань, похоже, выбрали за прочность и долговечность – присущую и владельцу, чей облик наводил на мысль о том, что, выйди из-под пера этой особы книга о диетическом питании, она непременно стала бы бестселлером.

Смерть с вежливым интересом смотрел в октограмму.

– Гм... – сказал казначей. – Собственно... вам, собственно, полагается быть внутри.

– ПОКОРНЕЙШЕ ПРОШУ ПРОСТИТЬ.

Смерть с достоинством прошествовал в центр зала и выжидательно воззрился на казначея.

– НАДЕЮСЬ, СО ВСЕМИ ЭТИМИ «О, НЕЧИСТЫЙ ДУХ, О, ДЕМОН ЗЛА» ПОКОНЧЕНО?

– Смею надеяться, мы не отрываем вас ни от каких важных дел? – учтиво справился казначей.

– У МЕНЯ ВСЕ ДЕЛА ВАЖНЫЕ, – был ответ.

– Естественно, – поспешил согласиться казначей.

– ДЛЯ КОГО-НИБУДЬ.

– Гм. Э-э... Мы призвали тебя, о нечис... сударь, дело в том, что...

– ЭТО РИНСВИНД.

– Что?

– ДЕЛО В РИНСВИНДЕ. ОН ПРИЧИНА. ОТВЕТ: ЭТО РИНСВИНД.

– Но мы еще не задали вопрос!

– НЕВАЖНО. ОТВЕТ: ЭТО РИНСВИНД.

– Послушайте, мы хотим знать, чтовызвало такой взрыв... ой!

Смерть демонстративно снимал с острого края своей косы невидимые пылинки.

Ректор приставил к уху корявую ладонь.

– Что он сказал? Что это за хрыч с клюкой?

– Это Смерть, господин ректор, – терпеливо пояснил казначей.

– А?

– Это Смерть, сударь. Понятно?

– Гнать в шею, – взмахнул посохом престарелый чародей.

Казначей вздохнул.

– Мы сами его вызвали, господин ректор.

– Да ну? Зачем? Экая глупость!

Казначей сконфуженно улыбнулся и уже собрался просить Смерть извинить Тугодумми ввиду преклонных лет последнего, но понял, что это будет напрасное сотрясение воздуха.

– Речь идет о чародее Ринсвинде? У него еще... – тут казначей содрогнулся, – ...такой омерзительный Сундук-Самоход?.. Но ведь Ринсвинд взлетел на воздух во время памятных всем нам магических пертурбаций^[6]?

– И ВЫЛЕТЕЛ В КАЗЕМАТНЫЕ ИЗМЕРЕНИЯ. А ТЕПЕРЬ ПЫТАЕТСЯ ВЕРНУТЬСЯ.

– Это возможно?

– ПРИ НЕОБЫЧНОМ СТЕЧЕНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ. ЕСЛИ БЫ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ ИСТОНЧИЛАСЬ ОПРЕДЕЛЕННЫМ – И НЕОЖИДАННЫМ – ОБРАЗОМ.

– Что маловероятно, не правда ли? – с тревогой спросил казначей. Тех, чья двухмесячная отлучка официально считается визитом к тетке, всегда выбивает из колеи появление неких лиц, ошибочно полагающих, что дело обстоит иначе, и по вине обманчивой игры света убежденных, будто они своими глазами видели, как незадачливый визитер делал то, чего никак не мог делать в силу гостевания у тетушки.

– ОДИН ШАНС НА МИЛЛИОН, – сказал Смерть. – ВОТ ИМЕННО: ОДИН НА МИЛЛИОН.

– Ах, – с огромным облегчением выдохнул казначей, – какая жалость! – Он заметно повеселел. – Конечно, шумит он ужасно. Но, полагаю, долго он не протянет – увы.

– ВОЗМОЖНО, – безразлично отозвался Смерть. – ВПРОЧЕМ, УВЕРЕН, ВАМ НЕ ХОТЕЛОСЬ БЫ, ЧТОБЫ У МЕНЯ ВОШЛО В ПРИВЫЧКУ ОСТАВЛЯТЬ ЗА СОБОЙ ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО.

– Нет! Нет, конечно, – поспешно сказал казначей. – Что ж. Большое спасибо. Бедняга. Какая жалость! Ну, что ж поделаешь. Вероятно, к подобным вещам следует относиться философски.

– ВЕРОЯТНО.

– Не смеем задерживать, – вежливо добавил казначей.

– БЛАГОДАРЮ.

– До свидания.

– ДО ВСТРЕЧИ.

Шум прекратился перед самым завтраком. Расстроился лишь Библиотекарь. В свое время Ринсвинд был его другом и помощником и охотно чистил бананы. И бесподобно умел убегать. Ринсвинд, считал Библиотекарь, не из тех, кого легко поймать.

Вероятно, необычайное стечение обстоятельств действительно имело место.

Какое иное объяснение можно было бы найти?

* * *

Необычайное стечение обстоятельств имеломесто.

Упомянутый единственный шанс на миллион выпал. Нашелся тот, кто наблюдал, исследовал и подбирал орудия для особого деяния.

Тут-то и подвернулся Ринсвинд.

Остальное было делом техники.

* * *

Итак, Ринсвинд открыл глаза. Над собой он увидел потолок. Пол означал бы неприятности.

Недурно для начала.

Он осторожно ощупал поверхность, на которой лежал. Поверхность была шероховатая – деревянная, с одинокой дыркой от гвоздя. Такие поверхности всегда подразумевают присутствие людей.

Уши Ринсвинда уловили потрескивание огня и загадочное бульканье.

Нос Ринсвинда, чувствуя, что остался не у дел, поспешил доложить о слабом запахе серы.

Хорошо. Что это ему дает? Он лежит на шероховатом деревянном полу в комнате, освещенной пламенем очага, а рядом что-то булькает, источая сернистые запахи. Поскольку происходящее представлялось Ринсвинду сном, такая дедукция его вполне устроила.

Что еще?

Ах, да.

Он разинул рот и истошно завопил.

Ему полегчало.

Он полежал еще немного. Выпроставшись из вороха воспоминаний, в голову полезли мысли о тех днях, когда маленький Ринсвинд, лежа по утрам в кровати, безнадежно делил уплывающее время на все более мелкие отрезки, желая отдалить миг, когда придется встать и посмотреть в лицо великому множеству житейских проблем – например (как в данном случае), кто он, где он и почемуон здесь.

– Ответствуй, чтоты? – вопросил чей-то голос у границ его сознания.

– Я как раз к этому подходил, – пробормотал Ринсвинд.

Он приподнялся на локтях, и комната обрела четкие очертания.

– Предупреждаю, – сказал голос, доносившийся как будто бы от стола. – Меня оберегают могущественные амулеты, коим несть числа.

– Великолепно, – отозвался Ринсвинд. – Завидую.

Из размытого пятна у него перед глазами стали медленно вычленяться детали. Он находился в длинной низкой комнате. Одну стену полностью занимал огромный очаг. Вдоль другой стены из конца в конец тянулась скамья, заставленная всевозможными сосудами, сработанными, без сомнения, пьяным стеклодувом, которого мучила икота; в сложных, хитро закрученных стеклянных змеевиках кипели, бурлили, клокотали и булькали разноцветные жидкости. С крюка расслабленно свисал скелет. К шесту подле скелета кто-то прибил чучело птицы. Какие бы грехи ни водились за ней при жизни, она не заслужила того, что с ней сделал таксидермист.

Затем внимательный взгляд Ринсвинда прошелся по полу. По-видимому, вот уже некоторое время ничто иное по нему не проходилось: место на усеянных битым стеклом и опрокинутыми ретортами досках было расчищено лишь вокруг самого Ринсвинда – место под...

Магический круг.

Работу, судя по всему, выполнили с предельным тщанием. Чья бы рука ни водила мелком, человек этот, несомненно, отлично сознавал, что его цель – поделить вселенную на две части: внутри круга и вне его.

Ринсвинд, разумеется, был внутри.

– Ага, – сказал он, чувствуя, как его захлестывает знакомое и в определенном смысле даже умиротворяющее чувство бессилия перед надвигающейся опасностью.

– Заклинаю тя и взываю: смирен будь, о демон, исчадье ада, – проговорил голос, как теперь понял Ринсвинд, из-застола.

– Хорошо, – быстро отозвался Ринсвинд. – Я не против. Гм. Но, быть может, все-таки произошла малюсенькая ошибочка?

– Цыц! Стань передо мной как лист перед травой!

– Ладно! – Ринсвинд не возражал. – А зачем?

– Не мни, о злой дух Шамгаротов, будто лживый язык твой лукавым велеречием сумеет обречь мя участи презлой и прежалкой, – возвестил стол, – зане искушен я в повадках бесовских. Повинуйся всякому велению моему, не то вновь ввергну тебя в ад клокочущий, откуда придиху... Извиняюсь – придеша... Пришед, вот!

Из-за стола выдвинулась фигура` – невысокая, коренастая, с головы до пят густо увешанная всевозможными талисманами и амулетами, которые, если и были бессильны против волшебства, то вполне могли защитить от не слишком решительного выпада мечом. На носу громоздились очки, а на голове – шапка с длинными ушами, что вкупе придавало фигуре сходство с близоруким спаниелем.

Дрожащая рука сжимала меч. Клинок, испещренный символами и знаками, гнулся – столько их было.

– В ад клокочущий? – чуть слышно переспросил Ринсвинд.

– Угу. Где вопли грешных душ терзают слух...

– Да, я понял, – перебил Ринсвинд, – но, видите ли, дело в том, что я, собственно, не демон. Может, вы меня отпустите, и дело с концом?

– Тебе не заморочить мя обличьем, демон, – изрекла фигура. И более обыденным тоном добавила: – Демоны всегда врут, это все знают.

– Да? – ухватился за соломинку Ринсвинд. – Тогда я демон.

– Ага! Сознался!

– Послушай, с меня довольно, – сказал Ринсвинд. – Я не знаю, кто ты и в чем дело, зато не прочь пропустить стаканчик. Нет возражений?

Он хотел выйти из круга и окаменел от потрясения – рунические надписи брызнули искрами, больно изжалившими все тело.

– Не можаху... не можаша... невмочь те... – Заклинатель демонов сдался. – Послушай! Ты не можешь выйти из круга, пока я не освобожу тебя, ясно? Я, конечно, не хочу показаться невежливым, но дело в том, что, если я выпущу тебя из круга, ты получишь возможность принять свое настоящее обличье – надо полагать, довольно-таки жуткое. Замри! – прибавил он, чувствуя, что сбился с тона.

– Ладно, замер, – буркнул Ринсвинд, потирая локоть. – И все-таки я не демон.

– А чего откликнулся на заклинание? Случайно проходил сквозь паранормальные измерения, да?

– Наверное... Я не очень помню.

– Врешь! – Заклинатель прислонил меч к высокой подставке, где возлежал раскрытый том – тяжелый, весь в закладках, – и сплясал короткую бурную джигу. – Сработало! Хе-хе-хе! – Заметив полный ужаса, остановившийся взгляд Ринсвинда, он справился с собой и, смущенно кашлянув, подступил к подставке.

– Честное слово, я не... – начал Ринсвинд.

– Где-то тут написано, – проговорила фигура, – ну-ка, поглядим. А, вот. Ты должен... то есть, приказываю тебе... э-э... исполнить три моих желания. Да. Хочу быть царем царей земных, хочу познать самую красивую женщину всех времен, а еще я хочу жить вечно. – Он поощрительно взглянул на Ринсвинда.

– Все чохом? – спросил Ринсвинд.

– Да.

– Раз плюнуть, – в голосе Ринсвинда звучало ядовитое веселье. – И тогда с обеда я, надо полагать, выходной?

– А еще я хочу сундук золота. Ну... на обзаведение.

– А мне казалось, ты все обдумал заранее.

– Да. Замри!

– Да ладно, ладно. Только... – Ринсвинд лихорадочно соображал: субъект совершенно сумасшедший, но сумасшедший с мечом; единственный мой шанс – переспорить его и переубедить на его же языке. – Только, видишь ли, я не слишком могущественный демон. Боюсь, такие поручения немного того... не моего уровня. К сожалению. «Замрикай» сколько влезет, но твои запросы превышают мои возможности.

Фигурка глянула на него поверх очков.

– Понятно, – брюзгливо сказала она. – А чтоты можешь?

– Ну... э-э... – промычал Ринсвинд, – пройтись по магазинам, принести тебе пакетик мятных леденцов. Или еще что-нибудь.

Молчание.

– Ты действительно не можешь исполнить ни одно мое желание?

– Уж извини. Послушай. Выпусти меня, а я уж замолвлю за тебя словечко, когда вернусь... – Ринсвинд запнулся. Где, черт побери, живут демоны? – ...В Дьяволград, – с надеждой закончил он.

– Ты хочешь сказать, в Пандемониум? – подозрительно уточнил его тюремщик.

– Вот-вот, правильно. Я оговорился. Я там всем скажу: в следующий раз, как будете в реальном мире, разыщите... как тебя звать?

– Торсли. Эрик Торсли.

– Вот-вот.

– Демонолог. Псевдополис, Помойный переулок. Рядом с дубильней, – с надеждой доложил Торсли.

– Так точно. Ты не беспокойся. А теперь, если ты меня выпустишь...

У Торсли вытянулась физиономия.

– Ты уверен, что ничего не можешь сделать? – спросил он, и Ринсвинд не мог не заметить пробивавшуюся в голосе Торсли мольбу. – Даже маленького сундука с золотом хватило бы. И потом, женщина не обязательно должна быть первой красавицей всех времен. Сойдет и вторая. Или третья. В общем, выбери любую из первой сот... тысячи. Так сказать, из того, что есть на складе. – Фразу Эрик закончил гнусаво от вожделения.

Ринсвинду захотелось сказать: послушай, все, что тебе нужно, – это бросить возиться с химикалиями в темных комнатах, побриться, постричься, принять ванну, нет, две, и уж тогда (но тут Ринсвинду пришлось честно признать, что даже отмытому, побритому и насквозь пропитанному туалетной водой Торсли не взять приз на конкурсе красоты) – тогда получай по физиономии от любой красотки, какую выберешь.

Не бог весть что, конечно, но все же физический контакт.

– Ты уж извини, – повторил он.

Торсли вздохнул.

– Чайник вскипел. Хочешь чаю?

Ринсвинд шагнул вперед, в психоэнергетическое поле. Раздался треск.

– Ах, да, – замялся Торсли. Чародей посасывал обожженные пальцы. – Вот что: наложу-ка я на тебя заклятие заточения.

– Ей-богу, не надо.

– Нет, так будет лучше. Тогда ты сможешь ходить по комнате. Кстати, у меня тут все готово – на случай, если б ты сгонял... ну... за ней.

– Отлично, – сказал Ринсвинд. Пока демонолог бормотал по книге какие-то слова, он думал: ноги. Дверь. Лестница. Великолепное сочетание!

Ему пришло в голову, что в Торсли есть что-то не вполне обычное, но он не мог понять, что именно. Внешне тот оченьнапоминал знакомых Ринсвинду анк-морпоркских бесознатцев – перепачканных реактивами, сгорбленных, со зрачками, стянувшимися от вредных испарений в точку величиной с булавочную головку. Новый знакомец Ринсвинда легко вписался бы в их компанию... если бы не эта неуловимая странность.

– Честно говоря, – сообщил Торсли, деловито стирая часть круга, – ты у меня первый. Раньше мне никак не удавалось вызвать демона. Как тебя зовут?

– Ринсвинд-Ветромой.

Торсли подумал.

– Такого не помню, – объявил он. – В «Демонологии» упоминается Ринджинн. И Винсвин. Но у них крылья... Теперь можешь выходить. Кстати, воплощеньице – первый сорт. Сразу и не подумаешь, что ты злой дух. Обычно демоны, если им охота выглядеть по-человечески, оборачиваются знатными господами, королями или принцессами. Но прикинуться дряхлым колдуном... очень хитро! Ты меня чуть не провел. Жаль, что ты не можешь исполнить ни одного моего желания.

– Не пойму, зачем тебе вечная жизнь, – сказал Ринсвинд, в душе принимая твердое решение при первом же удобном случае расквитаться с Торсли за «дряхлого». – Вернуть молодость– это я могу понять.

– Ха! Не больно-то весело быть молодым, – фыркнул Торсли... и испуганно зажал себе рот.

Ринсвинд подался вперед.

Лет этак пятидесяти. Вот чего не хватало.

– Фальшивая борода! – воскликнул он. – Сколько тебе лет?

– Восемьдесят семь! – пискнул Торсли.

– У тебя за ушами веревочки!

– Семьдесят восемь, честно! Замри!

– Да у тебя еще молоко на губах не обсохло!

Эрик высокомерно выпрямился.

– Ничего подобного! – огрызнулся он. – Мне почти четырнадцать!

– А-га!

Мальчишка замахнулся на Ринсвинда мечом.

– Ну и подумаешь! – закричал он. – Демонологом можно быть в любом возрасте! Все равно ты мой демон и должен делать, что я велю!

– Эрик!– донеслось откуда-то снизу.

Эрик побелел.

– Да, мама? – крикнул он, не сводя глаз с Ринсвинда, и одними губами прошептал: тише,пожалуйста.

– Что там за шум?

– Какой шум, мама?

– Ступай мыть руки, милый, завтрак готов!

– Сейчас, мам. – Эрик робко взглянул на Ринсвинда. – Это мама, – объяснил он.

– Ну и голосок у твоей матушки! – заметил Ринсвинд.

– Я... я лучше пойду, – сказал Эрик. – А тебе придется остаться здесь.

Мальчишку вдруг осенило, что он вышел из образа, и он опять взмахнул мечом:

– Замри! Повелеваю тебе не покидать сей светлицы!

– Ладно-ладно, о чем разговор, – согласился Ринсвинд, окидывая взглядом окна.

– Обещаешь? Не то отошлю обратно в Преисподнюю!

– Нет, это мне ни к чему, – покачал головой Ринсвинд. – Ну давай, сыпь отсюда. И обо мне не беспокойся.

– Меч и прочее я оставлю тут, – сказал Эрик, разоблачаясь. Взору Ринсвинда предстал щуплый темноволосый подросток, который обещал стать гораздо симпатичнее, когда пройдут юношеские угри. – А ты гляди ничего не трогай! А то пожалеешь.

– Да я и в мыслях ничего такого не держу, – заверил Ринсвинд.

Оставшись в одиночестве, он не спеша подошел к подставке и взглянул на книгу. Выразительно яркие алые буквы складывались в название «Mallificarum sumpta diabolicite occularissingularum»– «Книга полной власти». Ринсвинд слыхал о ней. Где-то в Библиотеке хранился экземпляр данного труда, хотя чародеи не утруждали себя его чтением. (Факт на первый взгляд странный – ведь если и есть на свете что-то, ради чего чародей не раздумывая родную бабушку продаст, это власть. Однако на деле ничего особенностранного тут не было – любому чародею, которому умственные способности позволяют просуществовать больше трех минут, достанет смекалки понять, что, если демонология дает какую-то власть, она дает ее демонам, и тщиться поставить ее себе на службу все равно что пытаться насмерть засечь мышь гремучей змеей.)

Даже чародеи считали демонологов странными. Типичный демонолог скрытен, бледен и занимается чем-то мудреным и непонятным в комнате, куда почти не проникает свет. Здороваясь с таким субъектом за руку, вы ощущаете влажное, слабое пожатие. Ничего общего с порядочной магией наука о бесах не имеет, и ни один уважающий себя чародей ни за какие коврижки не станет знаться с этой публикой: пустозвонов среди них, что колоколов на соборной колокольне.

Ринсвинд тщательно осмотрел скелет – на всякий случай. Тот, казалось, не имел намерения вносить какую бы то ни было лепту в развитие событий.

– Скелет-то ихнего, какбишьего, деда, – проскрипел у Ринсвинда за спиной надтреснутый голос.

– Довольно необычное наследство, – заметил Ринсвинд.

– Да нет, не самогодеда. Дед его купил в какой-то лавчонке. Это того... какбишьего... круть-верть...

– Не сказать, что сейчас он очень подвижен, – отозвался Ринсвинд и вдруг сделался чрезвычайно тих и задумчив. – Хм, – сказал он, не поворачивая головы, – а с кем, собственно, имею честь?..

– Я этот, какбишьего... Ну этот... Тьфу, пропасть! На «пэ».

Ринсвинд медленно обернулся.

– Попугай? – спросил он.

– Ага, ага, он самый.

Ринсвинд уставился на существо, восседавшее на шесте. Глаз у его собеседника был один, зато сверкал рубином. Прочее же было представлено главным образом лиловатой кожей, утыканной пеньками перьев, – ни дать ни взять испеченная в духовке массажная щетка. Это чудо-юдо раскачивалось на шесте, медленно теряя равновесие, и в конце концов повисло вниз головой.

– Я думал, ты чучело, – сказал Ринсвинд.

– От чучела слышу, ведьмак.

Ринсвинд пропустил эту отповедь мимо ушей и повлекся к окну. Окошко, хоть и небольшое, выходило на почти плоскую крышу. И там, за ним, была настоящая жизнь, настоящее небо, настоящие дома. Он потянулся к ставням, чтобы открыть их, и...

Трескучая волна прокатилась вверх по руке Ринсвинда и ударила в мозжечок.

Ринсвинд плюхнулся на пол, посасывая пальцы.

– Говорилитебе, – сказал попугай, раскачиваясь вниз головой как маятник. – Да где там! Тебе бы какбишьего на ус, а ты не пожелал. Тебя же какбишьих держат!

– Но они должны действовать только на демонов!

– Ну да. – Попугай наконец развил достаточный момент, чтобы, помогая себе колючими останками того, что когда-то гордо именовалось крыльями, единым махом вновь занять нормальное положение. – Все, значитца, соответствует. Явился через дверь с надписью «Какбишьего» – стало быть, и обхождение с тобой будет как с этим... какбишьего... демоном. Изволь подчиняться всем правилам и этим... какбишьихтамам. Горемыка ты, горемыка!

– Но ты-то знаешь, что я чародей!

Попугай крякнул.

– Насмотрелся я на ихнего брата, приятель. Самого Мак-Какбишьеггора живьем видал. У нас тут такие какбишьихтамы перебывали – просо в глотку не лезло. Здоровенные, чешуйчатые, огнем пых-пых! Неделями стены от сажи отскребали, – прибавил он одобрительно. – Это, самой собой, при ихнем старике. У мальца-то ничего не выходило. До нынешнего дня. Мальчонка смышленый. По мне, так виноваты эти... какбишьихтам... родители. Скоробогачи, понимаешь. Винокурение и виноторговля. Напрочь испортили парнишку – малый возится со всякой дрянью, что осталась от старого какбишьего, а они и рады. «Такой умный мальчик, вечно смотрит в книжку», – передразнил попугай. – А я другое скажу: не видать ему от них того, что по-настоящему требуется смышленому пареньку... этой... какбишьее...

– Любви и опеки? – подсказал Ринсвинд.

– Знатной... какбишьее... порки, вот чего, – ответил попугай.

Ринсвинд схватился за разламывающуюся голову. Если демонам всякий раз приходится терпеть такое,неудивительно, что они вечно не в духе.

– Попка-дуррак, – неопределенно высказался попугай, как человек сказал бы «э-э» или «о чем это я», и продолжал: – Вот дед мальца, тот это дело страсть обожал. И еще своих голубей.

– Голубей, – повторил Ринсвинд.

– Не то чтоб у деда шибко хорошо получалось. И без мелких неприятностей не обходилось, и это... какбишьего...

– Мне казалось, ты что-то говорил о здоровенных чешуйчатых...

– Нуда.Но дед не заради того старался. Он-то из кожи вон лез вызвать суккуба. – Невозможно сально ухмыльнуться, располагая только клювом, однако попугаю это удалось. – Дьяволиц, что являются по ночам и учиняют безумный разгул этой... какбишьее... страсти.

– Слыхал-слыхал, – перебил Ринсвинд. – Чертовски опасные твари.

Попугай склонил голову набок.

– У старикана так ничего и не вышло. Раз в жизни он все ж таки вызвал демона, а тот оказался болиголов.

– Это еще что такое?

– Демон головной боли.

* * *

Демоны появились в мире Диска ничуть не позже богов, с которыми их многое роднит. Что касается отличий, то разница между демонами и божествами примерно та же, что между террористами и борцами за свободу.

За редкими исключениями демоны обитают по соседству с реальностью, в обширном измерении, оформленном, как водится, в огненных тонах и разогретом до постоянной температуры обжига. Острой необходимости в этом нет, однако если среднестатистического демона и можно в чем-то упрекнуть, то именно в приверженности традициям.

Посреди преисподней из озера суррогатной лавы, откуда открывается бесподобный вид на все Восемь Кругов, величественно поднимается Пандемониум^[7]. В миг, о котором пойдет речь, жизнь в городе полностью оправдывала его название.

* * *

Астафгиала, нового Верховного Демона, сжигала ярость. Система кондиционирования воздуха опять вышла из строя; вокруг были сплошь тупицы и интриганы; он только что узнал плохую новость – но мало того. Перед троном владыки, в страхе поджав хвост, съежился демон-посыльный (избранный жеребьевкой). Он до бессмертия боялся, как бы в самом скором времени с ним не приключилось что-нибудь прекрасное^[8].

– Ну? – вопросил Астафгиал.

– Э-э... небезызвестный круг в Псевдополисе открылся, о повелитель.

– А. Неглупый мальчуган. Мы возлагаем на него большие надежды.

– Э-э... а затем вновь закрылся, о повелитель. – Демон зажмурился.

– Кто сквозь него прошел?

– Гм... – Демон оглянулся на коллег, сгрудившихся в дальнем конце тронной залы длиной в милю.

– Я спрашиваю: кто сквозь него прошел?

– Собственно говоря, о пове...

– Ну?

– Неизвестно. Кто-то.

– Если память мне не изменяет, я распорядился, чтобы, когда мальчик добьется успеха, перед ним возник князь Вассенего и предложил бы ему запретные наслаждения и нечистые восторги, дабы подчинить его нашей воле.

Верховный Демон рыкнул. Отправлять обязанности носителя зла (поневоле пришлось ему признать) трудно в том смысле, что демоны – плохие новаторы. Крупица человеческой изобретательности пришлась бы им весьма кстати. Астафгиал действительно с нетерпением ждал Эрика Торсли: насладиться гениальной тупостью вроде той, печатью которой был отмечен упомянутый молодой человек, удавалось редко. Ад нуждался в пугающе умных эгоцентристах вроде Эрика. С амплуа отталкивающей личности те справлялись значительно успешнее любого демона.

– Совершенно верно, повелитель, – робко подтвердил демон, – и князь годами ожидал вызова, отвергая все прочие искушения, он прилежно и терпеливо изучал мир людей...

– Так где же его носило?!

– Э-э... отлучился по неестественной надобности, ваша скверность, – пробубнил демон. – И стоило ему отвернуться, как...

– Кто-то прошел сквозь круг?

– Мы пробуем разобраться...

Тут терпение высокородного Астафгиала, которое и вообще-то было не прочнее оконной замазки, лопнуло. Словечко «разобраться» словно подвело некую черту. Его подданные говорили «разобраться» вместо «провести тщательное расследование с целью установления истины»! Проклясть их значило бы обойтись с ними незаслуженно мягко.

– Вон отсюда, – прошептал он. – А я позабочусь о том, чтобы вы получили благодарность за это... эту...

– О господин мой, умоляю...

– Вон!

* * *

Озаренные мягким сиянием коридоры огласил топот – Верховный спешил в свои покои.

Его предшественники питали пристрастие к косматым ляжкам и копытам. Высокородный Астафгиал решительно отринул эту пропахшую нафталином моду. С его точки зрения, тому, чьи тылы упорно навевают мысли о жвачных, никогда не добиться от дунманифестинских зазнаек серьезного отношения к своей персоне – и он избрал для себя багряный шелковый плащ, алое трико, колпак с элегантными рожками и трезубец. У трезубца поминутно отваливались зубцы, но Астафгиал чувствовал: такойнаряд внушает должное уважение и почтение.

В прохладе покоев (Боги!.. вернее, тысяча чертей!.. Потребовались годы, чтобы оборудовать их в соответствии с цивилизованным стандартом; предшественники Астафгиала довольствовались тем, что бродили по свету, искушая смертных, и слыхом не слыхали о стрессах, порожденных руководящей работой) он осторожно снял покров с Зеркала Душ и стал смотреть, как оно мерцает, оживая.

Прохладную черную поверхность Зеркала окаймляла узорчатая рама; из-под рамы пробивались колечки жирного дыма. Они раскручивались и уплывали прочь.

– Чего изволите, хозяин?– спросило Зеркало.

– Покажи, что творилось у ворот Псевдополиса час назад, – велел Верховный и устроился для просмотра.

Чуть погодя он сходил и проверил имя «Ринсвинд» по картотеке, которой недавно заменил удручающе ограниченные гроссбухи в безобразных переплетах. Система, однако, еще требовала чистовой доводки: бестолковые демоны все заносили на букву «Л» – «Люди».

Затем Астафгиал вернулся на прежнее место и стал наблюдать за мельканием изображений, рассеянно перебирая всякую всячину на рабочем столе, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы.

Чего только там не было! Большие блокноты с магнитными держателями для хранения вырезок. Удобные подставки для ручек. Блокнотики, которые всегда оказываются как нельзя более кстати. Невероятно забавные статуэтки с лозунгами вроде «Командовать парадом буду я!» и хромированные шарики и спиральки, приводимые в движение своего рода недолговечным эрзацем вечного двигателя. Никто, глядя на этот стол, не усомнился бы, что Астафгиал, выражаясь сухим и беспристрастным языком фактов, поистине обречен.

– Вот оно что... – молвил высокородный Астафгиал, легким ударом кривого когтя приводя в движение скопление блестящих шариков.

Он не мог припомнить демона по имени Ринсвинд. С другой стороны, Ад кишел миллионамижалких тварей, лишенных какого бы то ни было представления о порядке, а он никак не мог найти время провести перепись и отправить на покой лишних и бесполезных. У того, о ком шла речь, имя было как будто бы короче и звучнее, чем у прочих. Но это непременнодолжен был быть демон.

Вассенего, спесивый, надутый старый болван, представлял старшее поколение демонов, тех, кто прятал за улыбкой презрение и повиновался Астафгиалу скрепя сердце – и почему?! потому лишь, что Верховный, начав более чем скромно, стал тем, кем стал, благодаря тысячелетию с лишком непрестанных каторжных трудов. Астафгиал не сомневался: старый черт напортачил нарочно, исключительно из желания досадить ему.

Что ж, придется разобраться – впоследствии. Например, послать Вассенего памятную записку. А сейчас поздно суетиться. Придется проявить личную инициативу. Эрик Торсли чересчур перспективен, чтобы упустить его. Заполучить Эрика Торсли... то-то взбеленятся боги!

Боги! Как же Астафгиал их ненавидел! Он ненавидел богов даже сильнее, чем старую гвардию вроде Вассенего, сильнее, чем людишек. На прошлой неделе Астафгиал устроил небольшой званый ужин. Он тщательно все продумал, хотел показать, что готов забыть прошлое и трудиться в одной команде во имя новой, лучшей и более рационально устроенной вселенной. Назвал он этот ужин «Вечер дружбы». Подавали колбаски на вертеле, не хватало только птичьего молока, Астафгиал из кожи вон лез, лишь бы прием удался, а они...