— Ей сказали больше никакого алкоголя, — повторила она, очевидно предполагая, что он где-то у себя припрятал пару бутылок.
— Ну а я говорю — больше никакого доктора! — заявила миссис Роскошь, заговорщицки подмигивая Мойсту. — Мои так называемые пасынок и падчерица за это платят, представляете? Да они меня отравить задумали! И все говорят, что я свихнулась…
Раздался стук в дверь, скорее как просьба войти, чем объявление о намерении. Миссис Роскошь двинулась с впечатляющей скоростью, и, когда дверь раскрылась, арбалеты уже поворачивались.
Вошел мистер Бент со все еще рычащим мистером Непоседой на руках.
— Я же говорила, что пять раз, мистер Бент! — закричала миссис Роскошь. — Я могла попасть в мистера Непоседу! Вы считать не умеете?
— Я прошу прощения, — отозвался Бент, осторожно водружая мистера Непоседу в ящик. — И я умею считать.
— Ну и кто у нас такой непоседа? — сказала миссис Роскошь, в то время как пес чуть не взрывался от сумасшедшего радостного волнения видеть кого-то, кого он не видел самое большее десять минут. — Ты был послушным мальчиком? Он был послушным мальчиком, мистер Бент?
— Да, мадам. Чрезмерно, — яд змеиного мороженного не мог быть холоднее. — Могу я вернуться к своим обязанностям?
— Мистер Бент думает, я не знаю, как управлять банком, правда ведь, мистер Непоседа? — промурлыкала миссис Роскошь песику. — Глупый этот мистер Бент, правда? Да, мистер Бент, вы можете идти.
Мойст припомнил старую банбадукскую пословицу: «Если старушка злобно разговаривает со своей собакой, то эта собака — обед». Это поразительно подходило к случаю, и случай этот был неподходящим для того, чтобы быть рядом.
— Ну, было приятно познакомиться с вами, миссис Роскошь, — сказал он, поднимаясь. — Я… Обдумаю все.
— Он был у Хьюберта? — спросила миссис Роскошь, видимо, у собаки. — Прежде, чем он уйдет, ему надо побывать у Хьюьерта. Думаю, он немножко путается в финансах. Отведите его к Хьюберту, мистер Бент. Хьюберт хорошо объясняет.
— Как пожелаете, мадам, — откликнулся Бент, уставившись на мистера Непоседу. — Я уверен, что выслушав объяснения Хьюберта о денежном потоке, он больше не будет
немножкопутаться. Прошу вас, следуйте за мной, мистер Липвиг.
Пока они спускались, Бент безмолствовал. Он поднимал свои безразмерные ступни осторожно, как будто идя по полу, усыпанному булавками.
— Миссис Роскошь — живенькая старушенция, да? — рискнул Мойст.
— Думаю, она то, что принято называть «оригиналом», сэр, — мрачно отозвался Бент.
— Немного утомляет временами?
— Я не буду это комментировать, сэр. Миссис Роскошь принадлежат пятьдесят один процент акций моего банка.
Его банка, отметил Мойст.
— Странно, — сказал он. — Она только что сказала мне, что владеет только пятидесятью процентами.
— И собакой, — ответил Бент. — У собаки один процент, наследство от покойного Сэра Джошуа, а собака принадлежит миссис Росокшь. У покойного Сэра Джошуа, было, как я понимаю, так называемое проказливое чувство юмора, мистер Липовиг.
И собаке принадлежит часть банка, подумал Мойст. И правда, какие эти Роскоши веселые люди.
— Полагаю, вам это не кажется слишком забавным, — сказал он.
— Я с удовольствием признаю, что я ничего не считаю забавным, сэр, — ответил Бент, когда они достигли основания лестницы. — У меня нет никакого чувства юмора. Вообще нет. Это френологически доказано. У меня Синдром Нихтлахена-Кейнвортца, что по какой-то непонятной причине понимается как печальный факт. Я же, напротив, рассматриваю это как дар. Счастлив сказать, что вид толстяка, поскальзывающегося на банановой кожуре, понимаю только как несчастный случай, который подчеркивает необходимость избавления от бытовых отходов.
— Вы не пробовали… — начал было Мойст, но Бент предостерегающе поднял руку.
— Прошу вас! Повторяю, я не считаю это тяжестью! И позвольте сказать, меня раздражает, когда люди воспринимают это именно так! Не стоит пытаться рассмешить меня, сэр! Если бы у меня не было ног, вы бы постарались заставить меня бегать? Я вполне счастлив, благодарю!
Он остановился около очередной пары дверей, немного успокоился и схватился за ручки.
— А теперь, может быть, следует воспользоваться возможностью показать вам, где… я бы сказал, выполняется серьезная работа, мистер Липовиг. Это всегда называлось счетной палатой, но я предпочитаю представлять это как, — он потянул на себя двери, которые величественно распахнулись, — мой мир.
Это было впечатляюще. И первым впечатлением, которое получил Мойст, было: это Ад в день, когда не нашлось спичек.
Он уставился на ряды согнутых спин, что-то неистово черкающих. Никто не поднял головы.
— Под этой крышей я не допущу счетов, Счетных Костей или других бесчеловечных приборов, мистер Липовиг, — сообщил Бент, двигаясь по центральному проходу. — Человеческий мозг способен не допускать погрешностей в мире чисел. Раз уж мы их изобрели, то как может быть иначе? Мы здесь точны, сэр, точны… — быстрым движением Бент вытянул листок бумаги из ящика для исходящих с ближайшего стола, бегло его просмотрел и бросил обратно с легким мычанием, которое означало то ли его одобрение тому, что служащий все сделал правильно, то ли разочарование от того, что он не нашел ничего неправильного.
Листок был напичкан вычислениями, и ни один смертный точно никак не мог их проверить с одного взгляда. Но Мойст не поставил бы и пенни на то, что Бент не рассчитал каждую строчку.
— В этой комнате мы в сердце банка, — гордо возвестил главный кассир.
— В сердце, — тупо отозвался Мойст.
— Здесь мы вычисляем прибыль, и хранение, и закладные, и цены, и… фактически, все. И мы не ошибаемся.
— Что, никогда?
— Ну, почти никогда. О, некоторые личности иногда допускают ошибку, — признал Бент с презрением. — К счастью, я проверяю каждое вычисление. Ни одна ошибка мимо меня не пройдет, можете на это рассчитывать. Ошибка, сэр, — это хуже, чем грех, по причине того, что грех часто зависит от точки зрения, личного мнения или даже определенного времени, но ошибка — это факт, и она требует исправления. Я вижу, что вы предусмотрительно не усмехаетесь, мистер Липовиг.
— Нет? В смысле нет. Не усмехаюсь! — ответил Мойст. Черт. Он забыл древнюю истину: когда пристально наблюдаешь, позаботься о том, чтоб никто пристально не наблюдал за тобой.
— Но вы, тем не менее, потрясены, — заметил Бент. — Вы пользуетесь словами, и мне говорили, что делаете это хорошо, но слова мягки и умелым языком могут быть выбиты в разные значения. Числа жесткие. О, с ними можно мошенничать и обманывать, но нельзя изменить их природу. Тройка — это тройка. Нельзя уговорить ее стать четверкой, даже если вы ее расцелуете.
Где-то в зале раздалось слабое хихиканье, но мистер Бент, видимо, не заметил.
— И они не слишком снисходительны. Мы здесь очень усердно работаем над тем, что должно быть сделано, — продолжал он. — А вот здесь сижу я, в самом центре…
Они достигли ступенек большого возвышения в центре комнаты. Как только они сделали это, мимо них уважительно пробралась худая женщина в белой блузке и длинной черной юбке и положила пачку бумаг в ящик, где уже скопилась довольно высокая гора. Она бросила взгляд на мистера Бента, который сказал «Спасибо, мисс Дрэйпс». Он был слишком занят, демонстрируя чудеса помоста с полукруглым столом сложного дизайна, чтобы заметить выражение, которое промелькнуло на ее маленьком бледном лице. А вот Мойст заметил, и прочел в нем тысячу слов, возможно, написанных в ее дневнике, но никогда никому не показанных.
— Видите? — нетерпеливо спросил главный кассир.
— М-м-м? — протянул Мойст, провожая взглядом семенящую прочь женщину.
— Вот здесь, видите? — повторил Бент с тем, что казалось почти энтузиазмом. — С помощью этих педалей я могу двигать стол, чтобы смотреть в любую сторону комнаты! Это паноптикум моего маленького мира. Ничто от меня не ускользнет! — он яростно закрутил педали, и весь помост начал с грохотом вращаться. — И можно поворачивать на двух скоростях, видите, из-за этих гениальных…
— Вижу, что почти ничего от вас не ускользает, — сказал Мойст, когда мисс Дрэйпс села на место. — Но мне не хотелось бы отрывать вас от работы.
Бент кинул взгляд на ящик и слегка пожал плечами.
— Эта пачка? Много времени она не займет, — сказал он, устанавливая ручник и поднимаясь. — Кроме того, я думаю, что вам очень важно увидеть, как это у нас налажено, прежде чем мне придется отвести вас к Хьюберту.
Тут он слегка кашлянул.
— А с Хьюбертом у вас, выходит, не налажено? — предположил Мойст, направляясь обратно к главному залу.
— Уверен, что намерения у него самые лучшие, — сказал Бент, оставив слова висеть в воздухе как петлю.
В зале господствовала величественная тишина. Несколько человек были за прилавками, старая леди за дверью смотрела, как ее собака пьет из своей медной миски, и любые слова произносились приемлемо-приглушенным тоном. Мойст всей душой был расположен к деньгам, они были одной из его любимейших вещей, но они не должны были быть чем-то, о чем надо говорить потише, чтоб вдруг не проснулись. Если деньги здесь и говорили, то шепотом.
Главный кассир отворил маленькую и не слишком приметную дверь, скрытую за лестницей и какими-то растениями в кадках.
— Пожалуйста, будьте осторожны, здесь всегда мокрый пол, — предупредил он и указал путь вниз по широким ступеням в огромнейший из всех виденных Мойстом подвалов. Каменные своды, поддерживающие красиво облицованный потолок, простирались далеко во мрак. Повсюду были свечи, а в центре что-то сверкало и наполняло пространство с колоннами бледно-голубым светом.
— Это когда-то было криптой храма, — объяснил шедший впереди Бент.
— Вы хотите сказать, что это место не просто выглядит, как храм?
— Строилось как храм, да, но никогда в этом качестве не использовалось.
— Правда? — спросил Мойст. — А какого бога?
— Никакого, как оказалось. Один из королей Анка приказал его построить около девятиста лет назад, — ответил Бент. — Думаю, это случай спекулятивного строения. То есть он не имел в виду какого-то конкретного бога.
— Надеялся, что какой-нибудь подвернется?
— Именно, сэр.
— Как для синиц? — сказал Мойст, внимательно вглядываясь во все вокруг. — Это место что, вроде небесной кормушки?
Бент вздохнул:
— Вы красочно выражаетесь, мистер Липовиг, но, полагаю, в этом есть некоторая правда. В любом случае, это не сработало. Потом это стало хранилищем на случай осады, крытым рынком, ну и так далее, пока его не заполучил Джокателло Ла Вис, когда город не выполнил обязательств заема. Это все есть в официальной истории. Не правда ли, прекрасное совокупление?
После долгой паузы Мойст произнес:
— Неужели?
— Вы так не считаете? Мне говорили, что здесь ее больше, чем где-либо еще в городе.
— Правда? — спросил Мойст, нервно оглядываясь. — Э, надо приходить сюда в какое-то определенное время?
— Ну, обычно в часы работы банка, но иногда пускаем группы по договоренности.
— Вы знаете, — проговорил Мойст, — Думаю, смысл беседы от меня немного ускользает…
Бент неопределенно махнул на потлок.
— … Я имел ввиду сочетание куполов, — пояснил он. — Или, точнее, сводов.
— А! Ну да! Конечно! — произнес Мойст. — Знаете, я не удивлюсь, если немногие люди об этом догадываются.
А потом Мойст увидел сверкающий среди арок Хлюпер.
Глава 3
Хлюпер — Правильный Хьюберт — Один очень большой матрас — Кое-какие наблюдения по поводу туризма — Глэдис делает сэндвич — Офис Слепых Писем — Наследие Миссис Роскошь — Зловещее послание — План бегства — Еще более зловещее послание, точно куда зловещее, чем первое — Мистер Липовиг садится не в ту карету
Мойст раньше уже видел, как гнут и выдувают стекло, и он восхищался мастерством людей, которые это делали, как может восхищаться человек, чье единственное мастерство — это гнуть слова. Кто-то из этих гениев, наверное, поработал и здесь. Также как и их двойники с гипотетической Другой Стороны — стеклодувы, продавшие душу какому-нибудь литому богу за умение выдувать стекло в спирали, разделенные на части бутыли и формы, которые казались и очень близкими, и в то же время удаленными на какое-то расстояние. По стеклянным трубам журчала, струилась и, да, хлюпала вода. Чувствовался запах соли.
Бент подтолкнул Мойста, указал на невероятную деревянную вешалку и молча протянул ему длинный желтый непромокаемый плащ и такой же головной убор. Сам он уже облачился в похожую форму и магическим образом добыл откуда-то зонт.
— Платежный баланс, — объяснил он, пока Мойст натягивал дождевик. — У него все никак не получается установить его правильно.
Где-то раздался грохот, и на них брызнули капли воды.
— Видите? — добавил Бент.
— Что эта штуковина делает? — спросил Мойст.
Бент закатил глаза.
— Черт знает, небеса догадываются, — он повысил голос — Хьюберт? У нас гость!
Отдаленные всплески стали громче, и из-за стеклянных изделий показалась фигура.
Правильно это или нет, но Хьюберт — это одно из имен, которым сразу придаешь форму. Мойст бы первым согласился с тем, что бывают высокие и худые Хьюберты, но этот Хьюберт был самой правильной хьюбертовской формы, то есть коренастый и пухлый. Хотя у него были рыжие волосы, что, по опыту Мойста, было необычным для стандартной модели Хьюберта. Волосы росли очень густо и торчали из головы как щетина на щетке. Высотой сантиметров в десять, их, похоже, стригли с помощью ножниц для стрижки овец и уровня. На них можно было поставить блюдце с чашкой.
— Гость? — нервно спросил Хьюберт. — Чудесно! У нас тут внизу гости нечасто бывают!
Хюьерт носил длинный белый халат с нагрудным карманом, полным карандашей.
— Правда? — спросил Мойст.
— Хьюберт, это мистер Липовиг, — сказал Бент. — Он здесь, чтобы… Узнать о нас.
— Я Мойст, — сказал Мойст, делая шаг вперед со своей лучшей улыбкой и протягивая руку.
— Ой, простите. Надо было дождевики ближе к двери повесить, — сокрушился Хьюберт. Он посмотрел на руку Мойста как на какое-то интересное устройство, а потом осторожно ее пожал. — Вы нас не в лучшее время видите, мистер Липвик.
— Правда? — проговорил Мойст, все еще улыбаясь. Ну как эти волосы вот так стоят, задавался он вопросом. Клей он использует, что ли?
— Мистер Липовиг — главный Почтмейстер, Хьюберт, — сообщил Бент.
— Да? О. Я в последнее время нечасто выходил из подвала, — объяснил Хьюберт.
— Правда? — сказал Мойст, теперь его улыбка стала немного стеклянной.
— Нет, понимаете, мы тут так близки к завершению, — продолжил Хьюберт. — Думаю, мы почти добились…
— Мистер Хьюберт уверен, что это… устройство — что-то вроде хрустального шара, показывающего будущее, — пояснил Бент и закатил глаза.
— Возможные варианты будущего. Будет ли мистеру Липостику угодно увидеть его в действии? — спросил Хьюберт, дрожа от энтузиазма и рвения. Только человек с каменным сердцем сказал бы «нет», так что Мойст предпринял чудесную попытку показать, что это было всем, о чем он мечтал.
— С удовольствием, — согласился он, — но что конкретно оно делает?
Слишком поздно он уловил знаки. Хьюберт схватился за лацканы своего халата, как будто готовился к выступлению и весь исполнился жаждой общения, или, по крайней мере, жаждой долго говорить в твердой уверенности, что это то же самое.
— Хлюпер, как его любя зовут, — это то, что я называю кавычки открываются аналоговая машина кавычки закрываются. Он решает задачи, не подразумевая их как числовое выражение, но фактически в точности воспроизводит их в формах, которыми мы можем управлять: в данном случае, денежный поток и его действия внутри нашего общества становятся водой, текущей через стеклянную матрицу — Хлюпер. Геометрическая форма некоторых емкостей, действие клапанов и, как я говорю, хитроумно наклоняемые ведра и потокорегулирующие винты позволяют Хлюперу моделировать весьма сложные и запутанные дела. Также мы можем менять начальные условия, чтобы изучить присущие системе закономерности. Например, что случится, если уменьшить рабочую силу города вдвое, мы можем выяснить с помощью регулировки некоторых клапанов, вместо того, чтобы выйти на улицы и убить людей.
— Какое усовершенствование! Браво! — отчаянно воскликнул Мойст и зааплодировал.
Никто не присоединился. Он засунул руки в карманы.
— Э, может, вам продемонстрировать менее, эм, драматичный пример? — рискнул Хьюберт.
Мойст кивнул.
— Да, — сказал он. — Покажите… Покажите мне, что происходит, когда люди сыты по горло банками.
— А, знакомый случай! Игорь, поставь программу пять! — прокричал Хьюберт какому-то силуэту, виднеющемуся в чаще стеклянного оборудования. Раздались звуки скрипящих поворачиваемых винтов и журчание наполняемых резервуаров.
— Игорь? — повторил Мойст. — У вас есть Игорь?
— О, да, — сказал Хьюберт. — Вот как я получаю этот прекрасный свет. Они знают секрет заточения молний в банки! Но пусть это вас не беспокоит, мистер Липоспик. Просто то, что у меня на службе Игорь и я работаю в подвале, еще не значит, что я какой-нибудь безумец, ха-ха-ха!
— Ха-ха, — согласился Мойст.
— Ха-хах-хах! — произнес Хьюберт. — Хахахахаха!!! Ах-хахахахахаха!!!!!…
Бент похлопал его по спине. Хьюберт закашлялся.
— Извините, это все из-за здешнего воздуха, — пробормотал он.
— Определенно выглядит… Сложной, эта ваша штуковина, — сказал Мойст, в попытке отыскать вокруг что-нибудь нормальное.
— Э, да, — слегка отстраненно сказал Хьюберт. — И мы ее постоянно совершенствуем. Например, поплавки, соединенные с имкусно снабженными пружинами шлюзами где-нибудь в Хлюпере позволяют изменению уровня в одной колбе автоматически влиять на потоки в нескольких других частях системы…
— А зачем это? — спросил Мойст, наугад указав на круглую бутыль, подвешенную в трубах.
— Клапан Фаз Луны, — сразу же ответил Хьюберт.
— Луна влияет на то, как обращаются деньги?
— Мы не знаем. Может. Погода точно влияет.
— Правда?
— Определенно! — засиял Хьюберт. — И мы постоянно добавляем новые воздействия. Честное слово, я не успокоюсь, пока моя чудесная машина не сможет полностью отразить все до последней детали экономического цикла нашего великого города!
Раздался звонок, и Хьюберт добавил:
— Спасибо, Игорь! Запускай!
Что-то лязгнуло, и разноцветная вода начала пениться и струиться по самым крупным трубам. Хьюберт вместе с голосом повысил длинный указательный палец.
— Теперь, если мы понизим общественное доверие к банковской системе — смотрите вот на эту трубу — вот здесь увидите поток наличности, вытекающий из банков в Колбу Двадцать восемь, пока что обозначенную как Старый Носок Под Матрасом. Даже весьма богатые люди не хотят, чтобы их деньги были вне их контроля. Видите, как матрас наполняется, или, может, лучше сказать… толстеет?
— Это будто очень много матрасов, — согласился Мойст.
— Я предпочитаю думать об этом как об одном матрасе высотой в треть мили.
— Правда? — отозвался Мойст.
Плюх!Где-то открылись клапаны, и вода понеслась по новому пути.
— Теперь видите, как пустеют банковские ссуды, по мере того как вода течет в Носок?
Бубульк!— Обратите внимание на Резервуар Одиннадцать, вон там. Это значит, что расширение бизнеса замедляется… Вот оно, вот…
Кап!
— Теперь смотрите на Ведро Тридцать Четыре. Оно наполняется, наполняется… вот! Шкала слева на Колбе Семнадцать, кстати, показывает терпящие крах предприятия. Видите, как начала наполняться Фляга Девятнадцать? Это лишения прав выкупа закладных… Потеря работы — это Колба Семь… А вот и клапан Колбы Двадцать девять, когда все начинают доставать носки.
Всплеск!
— Но что можно купить? Вот здесь мы видим, что Колба Одиннадцать тоже иссякла…
Кап.
Если не считать редкие побулькивания, акватическая активность стихла.
— И теперь мы в положении, в котором не можем двигаться, потому что, образно выражаясь, наступили на собственные руки, — сказал Хьюберт. — Работа пропадает, люди страдают без сбережений, заработная плата понижается, фермы приходят в запустение, с гор спускают неистовые тролли…
— Они и так уже здесь, — встрял Мойст. — Некоторые даже в Страже служат.
— Вы уверены? — удивился Хьюберт.
— Ну да, у них есть шлемы и все такое. Я их видел.
— Значит, полагаю, они в неистовстве уйдут обратно в горы, — заключил Хьюберт. — Думаю, я бы на их месте ушел.
— Вы думаете, это все может действительно случиться? — спросил Мойст. — Куча трубок и ведер могут вам об этом сказать?
— Они очень точно связаны с событиями, мистер Липосвик, — сказал Хьюберт с узявленным видом. — Связь — это все. Вы знали, что то, что края одежды имеют тенденцию подниматься во времена национального кризиса — установленный факт?
— Вы имеете в виду?… - начал Мойст, не совсем уверенный, как это предложение должно закончиться.
— Женские платья становятся короче, — объяснил Хьюберт.
— И это вызывает национальный кризис? Правда? И как высоко они…
Мистер Бент издал свинцовый кашель.
— Думаю, возможно, нам пора идти, мистер Липовиг, — сказал он. — Если вы увидели все, что хотели, то вы, несомненно, торопитесь уйти.
Чувствовалось легкое ударение на «уйти».
— Что? О… Да, — сказал Мойст. — Мне, пожалуй, пора. Ну, спасибо вам, Хьюберт. Это, без сомнения, было крайне познавательно.
— Я только никак не могу избавиться от утечек, — сказал маленький человечек с немного пришибленным видом. — Клянусь, каждый стык водонепроницаем, но в конце никогда не остается то же количество воды, с каким мы начинали.
— Конечно нет, Хьюберт, — отозвался Мойст, похлопав его по плечу. — Это потому что вы так близки к достижению совершенства!
— Да? — удивился Хьюберт, вытаращив глаза.
— Конечно. Любой знает, что к концу недели никогда не будет столько денег, сколько, по вашим представлениям, должно быть. Это широко известный факт!
Восторг осветил лицо Хьюберта. Топси была права, сказал Мойст себе. Я хорошо лажу с людьми.
— А теперь продемонстрировано Хлюпером! — выдохнул Хьюберт.
— Я напишу на этом монографию!
— Или запишите мнографию
обэтом! — сказал Мойст, тепло пожимая ему руку. — Ну ладно, мистер Бент, утекаем прочь!
Когда они поднимались по главной лестнице, Мойст спросил:
— Кем Хьюберт приходится теперешнему председателю?
— Племянником, — ответил Бент. — Но как вы…?
— Я всегда интересуюсь людьми, — сказал Мойст, улыбнувшись себе. — И рыжие волосы, конечно. Почему у миссис Роскошь два арбалета на столе?
— Фамильные ценности, сэр, — соврал Бент. Это была преднамеренная, вопиющая ложь, и должно быть, он хотел, чтобы ее таковой и видели. Фамильные ценности. И спит она в кабинете. Ну хорошо, она инвалид, но обычно люди это делают дома…
Она не предпринимает попыток выйти из комнаты. Она настороже. И она очень озабочена тем, кто именно входит в комнату.
— Вы чем-нибудь интересуетесь, мистер Бент?
— Я делаю свою работу с тщательностью и вниманием, сэр.
— Да, ну а чем занимаетесь по вечерам?
— Перепроверяю итоги за день в кабинете, сэр. Я нахожу вычисления вполне… удовлетворяющими.
— У вас очень хорошо получается, да?
— Лучше, чем можете себе представить, сэр.
— Значит, если я буду откладывать девяносто три доллара сорок семь пенсов в год семь лет подряд под два с четвертью процента, сколько…
- $835.13 будут вычисляться ежегодно, сэр, — спокойно произнес Бент.
Ну да, и дважды ты знал точное время, подумал Мойст. Даже не взглянув на часы причем. Ты очень хорошо ладишь с числами. Может, даже нечеловечески хорошо…
— Работаете без отпусков? — спросил он вслух.
— У меня был тур по основным банковским домам Убервальда прошлым летом, сэр. Это было очень поучительно.
— Должно быть, это заняло несколько недель. Рад, что вы смогли оторваться от своих дел здесь!
— О, это было просто, сэр. Мисс Дрэйпс, старший служащий, каждый день посылала клик-сообщения о делах. Я мог просматривать их за послеобеденным штруделем и немедленно посылать ответ с советами и инструкциями.
— Мисс Дрэйпс — полезный член персонала?
— Да, это так. Она выполняет свои обязанности тщательно и расторопно. — Он замолчал. Они были на вершине лестницы. Бент повернулся и посмотрел прямо на Мойста. — Я работаю здесь всю жизнь, мистер Липовиг. Берегитесь семьи Роскошь. Миссис Росокшь — лучшая из них, прекрасная женщина. Остальные… Привыкли поступать по-своему.
Старая семья, старые деньги. Такого рода семья. Мойст почувствовал далекий зов, напоминающий песню жаворонка. Он возвращался дразнить его каждый раз, когда, к примеру, он видел кого-то нездешнего с картой и растерянным видом, требующего быть освобожденным от своих денег услужливым и сложноуследимым способом.
— Опасные, значит? — произнес он.
Бент выглядел слегка оскорбленным такой прямотой.
— Они не привыкли к разочарованиям, сэр. Они пытались выдать Миссис Роскошь за сумасшедшую, сэр.
— Правда? — спросил Мойст. — по сравнению с кем?
Ветер гулял по городку Большому Кочану, который любил называть себя Зеленым Сердцем Равнин.
Назывался он Большим Кочаном потому, что был домом Самому Большому Кочану Капусты в Мире, а жители города были не слишком-то изобретательны в названиях. Люди проезжали многие мили, чтобы посмотреть на это чудо; они заходили внутрь и выглядывали из его окошек, покупали закладки в виде капустных листьев, капустные чернила, капустные рубашки, кукол Капитана Кочана, музыкальные шкатулки, искусно изготовленные из кольраби и цветной капусты, которые играли «Песенку Любителя Капусты», капустное варенье, овощной эль и зеленые сигары, сделанные из новейших сортов капусты и скрученные на бедрах местных девушек, предположительно потому, что им это нравилось.
Еще был увлекательный Мир Сурепки, где самые маленькие дети могли в ужасе кричать на гигантскую голову самого Капитана Кочана, также как и его друзей Клоуна Цветнокапуста и Билли Брокколи. Для посетителей постарше был, конечно, Капустный Исследовательский Институт, над которым всегда висела зеленоватая завеса по ветру от тех растений, которые казались довольно странными и иногда поворачивались посмотреть вам вслед.
А еще… как лучше запечатлеть в памяти этот день, чем позировать для картинки по совету одетого в черное человека с иконографом, который снимал всю счастливую семью и обещал цветную картинку в рамке, причем присланную прямо к ним домой, всего за три доллара, включая доставку, залог один доллар, чтобы покрыть расходы, если вы будете так любезны, сэр, и, позвольте сказать, какие у вас замечательные детишки, мадам, они, без всякого сомнения, делают вам честь, о, и я уже говорил, что если вы не будете в восторге от картинки, тогда не присылайте остальные деньги и больше ни слова об этом?
Капустный эль был довольно неплох, и в вопросах, касающихся матерей, нельзя переборщить с лестью, и, ладно, у человека были весьма странные зубы, которые, было такое ощущение, стремились вырваться у него изо рта, но никто не идеален и, в любом случае, что мы потеряем?
Теряли доллар, и доллары эти накапливались. Тот, кто говорит, что честного человека не обманешь, сам таковым не является.
Где-то примерно на седьмой семье начал проявлять смутный интерес стражник, так что человек в пыльном черном костюме изобразил, что он записал последнее имя и адрес и побрел по аллее. Он швырнул сломанный иконограф обратно в кучу мусора, где его и нашел — этот был из дешевых, и бес давным-давно испарился — и уже собирался отправляться в поля, но вдруг увидел катящуюся по ветру газету.
Для человека, путешествующего исключительно за счет своего хитроумия, газета была ценным сокровищем. Засунь ее в рубашку — она будет греть. Ею можно разжечь огонь. Для особо разборчивых и утонченных она могла заменить дневной запас щавеля, лопуха или других растений с широкими листьями. Ну и, в крайнем случае, ее можно читать.
Этим вечером ветер все поднимался. Человек окинул первую страницу беглым взглядом и засунул ее за жилет.
Его зубы попытались ему что-то сказать, но он никогда их не слушал. Если слушать свои зубы, можно с ума сойти.
Как только он добрался обратно до Почты, Мойст поискал семью Роскошь в "Кто-c есть Кто-c". Они были и впрямь тем, что называли «старыми деньгами», что значило, что эти деньги сделаны так давно, что черные делишки, которые когда-то наполняли сундуки, теперь стали исторически неуместными. Забавно: о бандите-отце предпочитали молчать, а вот пра-пра-пра-пра-прадедушкой пиратом-рабовладельцем можно было хвастаться направо-налево. Время превращало злобных ублюдков в негодяев, а негодяй — слово с огоньком в глазах, и в нем нет ничего постыдного.
Они были богаты столетиями. Ключевые игроки в текущем урожае Роскошей, не считая Топси, были ее деверь Марко Росокшь и его жена Каприция Роскошь, дочь известного доверительного фонда. Они жили в Генуе, насколько можно далеко от Роскошь, и это было в очень Роскошном духе. Еще были пасынок и падчерица Топси, близнецы Космо и Пупси, которые, как утверждала история, родились, сжимая руки вокруг горла другого, как истинные Роскоши. Было еще много кузенов, теток и генетических паразитов, все следили друг за другом, как кошки. Как слышал Мойст, их семейный бизнес был традиционно банковским делом, но последние поколения, поддерживаемые сложной сетью долговременных капиталовложений и древних фондов, разнообразили занятия, лишая друг друга наследства и возбуждая друг против друга дела, все это с очевидным огромным энтузиазмом и похвальной немилосердностью. Мойст припомнил их снимки со светских страниц Таймс, они заходили в лоснящиеся черные кареты или выходили из них и не много улыбались, чтобы вдруг деньги не утекли.
О семейной ветке Топси не упоминалось. Она была из Кувырком, очевидно, недостаточно благородных, чтобы быть Кем-то-с. Топси Кувырком… В этом было какое-то мюзик-холльное звучание, и Мойст мог в это поверить.
