Края одежды как мера национального кризиса: Автор будет вечно благодарен известному военному историку и стратегу Сэру Бэзилу Лидделлу Харту за то, что он поделился с автором этим ценным наблюдением в 1968 году. Это может объяснить, почему мини-юбки никогда по-настоящему не выходили из моды с шестидесятых годов.
      Студенты, изучающие историю вычислительной техники, распознают в Хлюпере отдаленное эхо Экономического Компьютера Филипса, построенного в 1949 году инженером, ставшим потом экономистом Биллом Филипсом, который также создал впечатляющую гидравлическую модель национальной экономики. Несомненно, никаких Игорей привлечено к делу не было. Одну из ранних машин можно найти в Музее Науки в Лондоне, а дюжина или где-то около того других выставлены для обозрения по всему миру заинтересованным зрителям.
      И, наконец, как всегда, автор благодарен Британскому Фонду Наследия Шуток за работу по убеждению в том, что старые добрые шутки никогда не умирают…

       Ожидание в темноте — Заключенная сделка — Висящий человек — Голем в голубом платье — Преступление и наказание — Шанс cделать хорошие деньги — Золотистая цепь — Нет жестокости к лисам — Мистер Бент ведет счет времени
      Они лежали в темноте, на страже. Не было способа измерить, сколько проходит времени, не было и необходимости его измерять. Было время, когда их здесь не было, предположительно, будет и время, когда их здесь опять не станет. Они будут где-то еще. Время посередине было несущественным.
      Но кто-то разбился, а некоторые, самые молодые, совсем затихли. Вес нарастал. Что-то должно быть сделано. Один из них оживил сознание песней.
      Сделка была трудной, но для кого? Вот в чем вопрос. И мистер Блистер, юрист, не мог добиться ответа. А хотел бы. Когда какие-то объединения или компании заинтересованы в приобретении бесполезной земли, то более маленьким компаниям, возможно, захочется приобрести любые соседние участки, лишь бы только разузнать, вдруг та, первая компания что-то где-то слышала, в хорошей компании, например.
      Но сложно сказать, что было нужно в этом случае.
      Он послал женщине на другом конце стола соответствующую заинтересованную улыбку.
      — Вы понимаете, мисс Добросерд, что эта местность попадает под дварфийский закон о горном деле? Это значит, что все металлы и руды принадлежат Низкому Королю дварфов. Вам придется выплачивать ему за них роялти. Не то, чтобы они там обязательно окажутся, должен сказать. Считается, что там только песок и ил далеко вглубь, причем очевидно, очень далеко.
      Он подождал какой-то реакции от женщины напротив, но она просто смотрела на него. Синий дымок от ее сигареты струился к потолку.
      — Теперь перейдем к вопросу о древностях, — продолжил юрист, наблюдая за тем ее выражением лица, которое можно было разглядеть из-за дымки. — Низкий Король постановил, что все найденные вами драгоценности, вооружение, доспехи, кости, свитки, посуда и древние предметы, классифицированные как Устройства, также будут подлежать налогу или конфискации.
      Мисс Добросерд замерла, как будто сверяясь с внутренним списком, потушила сигарету и спросила:
      — А есть хоть какая-то причина предполагать, что там окажется что-нибудь из всего этого?
      — Ровным счетом никаких, — с кривой усмешкой сказал юрист. — Все знают, что мы имеем дело с бесполезной и бесплодной землей, но король перестраховывается на случай, если все эти «все» ошибаются. Так ведь часто и случается.
      — За такой короткий срок аренды он просит огромные деньги!
      — Которые вы охотно платите. Понимаете, дварфы нервничают. Дварфу очень непривычно расставаться с землей, пусть даже на пару лет. Я полагаю, ему необходимы деньги из-за всего, что связано с Кумской долиной.
      — Я плачу требуемую сумму!
      — Это так, это так. Но я…
      — Он будет соблюдать контракт?
      — До последней буквы. Это уж по крайней мере можно сказать точно. Дварфы — ярые приверженцы правил в таких делах. Все, что от вас требуется — подписать и, к сожалению, заплатить.
      Мисс Добросерд вытащила из сумки плотный лист бумаги и положила его на стол.
      — Это банковский чек на пять тысяч долларов, полученный в Королевском Банке Анк-Морпорка.
      Юрист улыбнулся.
      — Достойное доверия учреждение, — сказал он и добавил — по крайней мере, считается таким по традиции. Подпишите, где я поставил крестики, хорошо?
      Он внимательно наблюдал за тем, как она ставит подписи. Ей даже показалось, что он задержал дыхание.
      — Вот, — сказала она, протягивая контракт через стол.
      — Может, вы утолите мое любопытство, мадам? — спросил юрист. — Пока чернила сохнут?
      Мисс Добросерд заговорщицки оглянулась, как будто старые громоздкие книжные шкафы скрывали множество ушей.
      — Вы умеете хранить секреты, мистер Блистер?
      — О, уверяю, мадам. Уверяю!
      Она подозрительно посмотрела по сторонам.
      — Даже так, это должно быть сказано потише, — сказала она свистящим шепотом.
      Он с надеждой кивнул, наклонился вперед и в первый раз за много лет почувствовал женское дыхание вблизи своего уха:
      —  Я тоже, — сказала она.
      Это было около трех недель назад…
      Удивительные вещи можно узнать, болтаясь на водосточной трубе посреди ночи. Например, люди обращают внимание на маленькие тихие звуки — щелчок оконной задвижки, шорох отмычки — в большей степени, чем на такие шумные звуки, как падение кирпича или даже (потому что, в конце концов, это Анк-Морпорк) крик. Эти звуки настолько громкие, что их слышат все и потому они являются проблемой всего общества, и, следовательно, не моей личной. Но тихие звуки звучали рядом, предполагая такие вещи, как подкрадывание, а значит, были неотложными и личными.
      Так что он старался не делать тихих звуков.
      Внизу под ним двор Главного Почтамта гудел, как перевернутый улей. Новая круглосуточная служба работала очень хорошо. Ночные кареты прибывали, а в свете фонарей сверкал новый Убервальдский Экспресс. Все было так, как надо, вот почему для полночного лазутчика все было не так, как надо.
      Карабкающийся человек вогнал клин в мягкую известку между кирпичами, переместил вес, подвинул ног…
      Чертов голубь! Испугался и в панике взлетел. Втораянога человека соскользнула, пальцы, держащиеся за сточную трубу, разжались, и когда мир перестал раскачиваться, от скорой встречи с далекими булыжниками его предотвращало лишь то, что он изо всех сил вцепился в клин, который, стоит признать, не представлял собой ничего, кроме длинного плоского гвоздя с Т-образным захватом.
      И стену не обманешь, подумал он. Если раскачаться, рукой и ногой можнодотянуться до трубы, или штырь может выскочить.
      Ла-а-ад — но…
      У него были и другие клинья, и маленький молоточек. Можно ли вбить еще один, при этом не отпустив первый?
      Над ним голубь присоединился к коллегам на высоком выступе.
      Человек вогнал штырь в известь со всей силой, на какую осмелился, достал из кармана молоток и, когда внизу с бряканьем и звоном отбыл Экспресс, сделал один хороший удар.
      Клин крепко встал на место. Человек бросил молоток, надеясь, что звук от его падения будет заглушен общим шумом, и схватился за новую опору прежде, чем молоток долетел до земли.
      Ла-а-ад — но. А теперь я… Застрял?
      Труба была ближе, чем в трех футах. Отлично. Должно сработать. Переместить обе руки на новый захват, осторожно раскачаться, обхватить левой рукой трубу и можно будет подтянуться до нее целиком. А потом все…
      Голубь беспокоился. Вообще для голубей это нормальное состояние. Но этот выбрал именно данный момент, чтобы облегчиться.
      Ла-ад — но. Поправка: обе руки теперь держатся за внезапно очень скользкий штырь.
      Черт.
      И в этот момент, поскольку беспокойство среди голубей перемещается быстрее, чем голый человек через монастырь, начался легкий дождь.
      Есть минуты, когда выражения вроде «лучше и быть не может» не всплывают в памяти.
      А потом голос снизу произнес:
      — Кто там, вверху?
       Спасибо тебе, молоток. Наверняка меня не видно, подумал человек. Люди смотрят наверх из хорошо освещенной улицы с никудышным ночным зрением. Но что с того? Они теперь знают, что я здесь.
      Ла-а-д-но.
      — Хорошо, ты меня застукал, папаша, — обратился он вниз.
      — Воришка, да? — донесся голос.
      — Ниче не трогал, папаша. Клево, если б кто-нить помог, папаша.
      — Ты из Гильдии Воров? На их жаргоне говоришь.
      — Не, папаша. Я всегда говорю « папаша», папаша.
      Смотреть вниз сейчас было нелегко, но судя по звукам, конюхи и незанятые кучера подтянулись поближе. Это нехорошо. Извозчики обычно встречаются с ворами на пустынных дорогах, где преступники редко задумываются над тем, чтобы задавать милые вопросы вроде «Кошелек или жизнь?». Когда их ловят, то справедливость и возмездие счастливо сочетаются с подвернувшимся под руку куском железной трубы.
      Под ним слышалось бормотание, но похоже, что консенсус был достигнут.
      — Так, господин Почтовый Вор, — раздался веселый голос. — Вот что мы сделаем, хорошо? Пойдем в здание, да, и я протяну тебе веревку. Вполне честно, так?
      — Так, папаша.
      Это было неправильное веселье. Это был задор слова « друг» во фразе «Чё, друг, на меня уставился?». Гильдия Воров платила двадцатидолларовое вознаграждение за представленного живьем нелицензированного преступника, и существовало столько способов, о, все еще оставаться живым, когда тебя втаскивают внутрь и швыряют на пол.
      Человек посмотрел вверх. Окно комнаты главного почтмейстера было прямо над ним.
      Ла-а-ад…но.
      Пальцы и руки онемели и одновременно болели.
      Он услышал грохот большого грузового лифта внутри здания, удар распахнувшегося люка, шаги по крыше, почувствовал, как по руке ударилась веревка.
      — Хватай или падай, — послышался голос, когда человек постарался вцепиться в нее. — В конце концов, результат один и тот же.
      В темноте раздался смех. Люди крепко держали веревку. Фигура повисла в воздухе, затем оттолкнулась и качнулась в другую сторону. Прямо под водосточным желобом разбилось стекло, и веревка опустела.
      Члены спасательной группы повернулись друг к другу.
      — Ладно, вы двое, передние и задние двери, сейчас же! — распорядился самый сообразительный кучер. — За ним! Быстро в лифт! Остальные, мы зажмем его! Этаж за этажом!
      Как только они погрохотали обратно по ступенькам и понеслись по коридору, из одной комнаты высунул голову человек в ночной рубахе, уставился на всех с удивлением и резко спросил:
      — Что вы все, черт возьми, тут делаете? Вперед, за ним!
      — Н-да? А ты кто такой? — один из конюхов притормозил и присмотрелся к говорившему.
      — Он господин Мойст фон Липових, вот кто! — воскликнул кучер из задних рядов. — Он главный почтмейстер!
      — Кто-то ворвался в окно, приземлился прямо между… В смысле, чуть ли не прямо на меня! — заорал человек в ночной рубахе. — Выбежал в коридор! Десять долларов каждому, если поймаете его! И кстати, Липовиг, вообще-то!
      Это возобновило было суету, но конюх подозрительным голосом произнес:
      — Эй, а ну-ка скажи " папаша", а?
      — Ты что мелешь? — возмутился кучер.
      — У него голос похож на того малого, — заметил конюх. — И дышит он тяжело!
      — Ты идиот? — воскликнул кучер. — Он почтмейстер! У него чертов ключ! У него вообще всеключи! И на кой ему вламываться в собственную комнату?
      — По-моему, надо заглянуть внутрь, — настаивал конюх.
      — Да ну? А по-моему, то, от чего мистер Липовиг тяжело дышит в своей комнате — это его личное дело! — заявил кучер, активно подмигивая Мойсту. — И по-моему, десять долларов сейчас от меня убегает из-за твоей дурости. Извините нас на это, сэр, он новенький и ни стыда, ни совести. Мы покинем вас, — добавил он, притрагиваясь к тому месту, где, по его мнению, располагался его чуб, — с дальнейшими извинениями за любые неудобства, которые могут быть всем этим вызваны. А теперь ломанулись, вы, кретины!
      Когда они скрылись из виду, Мойст вернулся в комнату и аккуратно запер дверь.
      Ну, по крайней мере, хоть какие-то навыки остались. Легкий намек на женщину у него в комнате очень помог. Как бы то ни было, он и впрямь был почтмейстером и у него и впрямь были все ключи.
      Оставался только час до рассвета. Опять он не ложился спать. Можно уже формально встать и повысить репутацию рвением к работе.
      Они могли застрелить его прямо там, на стене, подумал он, складывая рубашку. Могли оставить его там висеть и делать ставки, сколько он еще продержится, прежде чем не выдержит и ослабит хватку, это было бы очень по-Анк-Морпоркски. Ему просто сильно повезло, что они решили нанести ему одно-другое качественное увечье перед тем, как отослать его на ящик Гильдии. А удача приходит к тем, кто оставляет для нее место…
      Раздался тяжелый, но, тем не менее, каким-то образом вежливый стук в дверь.
      — Вы Прилично Выглядите, Мистер Липовиг? — прогудел голос.
       К сожалению, да, подумал Мойст, но вслух сказал:
      — Входи, Глэдис.
      Пол заскрипел и мебель на другом конце комнаты задребезжала, когда вошла Глэдис.
      Глэдис была големом, глиняным человеком (или, чтобы избежать ненужных споров, глиняной женщиной) около семи футов ростом. Она — ну, с именем вроде Глэдис вариант «это» был немыслимым, а «он» уж тем более — носила очень обширное голубое платье.
      Мойст покачал головой. Смысл всей этой глупости на самом-то делебыл в этикете. Мисс Маккалариат, которая заведовала всеми стойками и прилавками Почтовой Службы с помощью железного кнута и луженой глотки, не устраивал чистящий дамские уборные голем мужского пола. Как мисс Маккалариат пришла к заключению, что они мужского пола больше по природе, чем по традиции, было загадкой, но спорить с такими, как она — занятие неблагодарное.
      Таким образом, с дополнением в виде крайне большого ситцевого платья, голем стал для мисс Маккалариат достаточно женственным.
      Странным было то, что каким-то образом Глэдис теперь и впрямь стала женщиной. Дело было не только в платье. Она чаще проводила время в обществе девушек за стойками, которые, похоже, приняли ее в свое сестринство, несмотря на то, что она весила полтонны. Они даже делились с ней модными журналами, хотя сложно представить себе, что значат средства по уходу за кожей в зимнее время для кого-то, кому тысяча лет и чьи глаза горят, как огонь в топке.
      И теперь Глэдис его спрашивает, в приличном ли он виде. Как она сможет определить?
      Она принесла ему чашку чая и городское издание Таймс, все еще сырое, только что из-под пресса. И то и другое было осторожно положено на стол.
      И… О боги, они напечатали его иконографию. Его самую настоящую иконографию! Он, Ветинари и еще какие-то знатные лица вчера вечером, все смотрят на новую люстру! Он умудрился немного двинуться, так что изображение было слегка размытым, но это все равно было то самое лицо, которое каждое утро смотрело на него из зеркала при бритье. До самой Генуи были люди, обманутые, обдуренные, обведенные вокруг пальца и проведенные этим лицом. Единственное, чего он с ними не сделал, так это не облутошивал, и то только потому, что не знал, как.
      Ладно, у него было универсальное лицо, похожее на множество других лиц, но было ужасным видеть его запечатленным в газете. Некоторые люди думали, что иконографии крадут душу, но у Мойста в данном случае на уме была свобода.
      Мойст фон Липовиг, опора общества. Ха…
      Что-то заставило его приглядеться повнимательней. Что это за человек за ним стоит? Похоже, что он смотрит через плечо Мойста. Полное лицо, борода, похожая на ту, что у Лорда Ветинари, но только если бородка патриция напоминала козлиную, тот же самый стиль на другом человеке выглядел как результат случайного, бессистемного бритья. Кто-то из банка, так? Было столько людей, столько рук для пожатия, и все хотели попасть на картинку. Человек выглядел загипнотизированным, но процесс снятия своей иконографии часто так на людей действует. Просто еще один гость или кто-то, занимающий важную должность…
      И они поместили эту картинку на первую страницу лишь потому, что кто-то посчитал главный сюжет газеты про очередной лопнувший банк и толпу злобных клиентов, пытающихся повесить управляющего, не заслуживающим иллюстрации.
      Что бы редактору не проявить чувство приличия и поместить картинку всего этого, добавив огоньку в повседневную жизнь? О нет, лучше пусть будет изображение Мойста чертового Липовига!
      И боги, поставив человека перед перспективой виселицы, не смогли удержаться от еще одного раската грома. Вот, ниже на странице, заголовок «Подделывающий Марки Будет Повешен». Казнят Оулсвика Дженкинса. И за что? За убийство? За то, что он был печально известным банкиром? Нет, просто за подделку пары сотен листков марок. Качественной причем работы, Стража никогда бы не зацепилась, если бы они не ввалились к нему на чердак и не нашли бы полдюжины листков красных полпенсовых марок, вывешенных на просушку.
      И Мойст давал показания, прямо там, в суде. Ему пришлось. Это был его гражданский долг. Подделка марок представлялась столь же страшной, как подделка монет, и он не мог уклониться. Он был главным почтмейстером, в конце концов, уважаемой фигурой в обществе. Он бы почувствовал себя немного получше, если бы человек ругался или свирепо смотрел на него, но он просто сидел на скамье подсудимых, маленькая фигурка с тонкой бородкой, и выглядел потерянным и смущенным.
      Оулсвик подделывал марки стоимостью всего в полпенни, это так. Что не могло не разбивать сердце. О, он и сам подделывал бумаги большей ценности, но кто пойдет на такой риск за полпенни? Оулсвик Дженкинс пошел, и теперь он сидел в камере для смертников в Танти, и у него было несколько дней, чтобы поразмышлять над природой жестокой судьбы, прежде чем его поведут сплясать в воздухе.
      Были там, знаем, подумал Мойст. Все померкло — а потом у меня вдруг появилась целая новая жизнь. Но я никогда не думал, что быть твердо стоящим на ногах гражданином настолько плохо.
      — Эм… спасибо, Глэдис, — обратился он к фигуре, вежливо стоящей рядом с ним.
      — У Вас Назначена Встреча С Лордом Ветинари, — сказала голем.
      — Я уверен, что нет.
      — Снаружи Стоят Два Стража, Которые Уверены, Что Да, Мистер Липовиг, — прогремела Глэдис.
      О, подумал Мойст. Одна из такихвстреч.
      — А время этой встречи — прямо сейчас, ведь так?
      — Да, Мистер Липовиг.
      Мойст схватил брюки, и какие-то остатки воспитания заставили его поколебаться. Он посмотрел на гору голубого хлопка перед ним.
      — Ты не могла бы?… - спросил он.
      Глэдис отвернулась.
      Она кусок глины, весом в потонны, угрюмо подумал Мойст, влезая в свою одежду. И безумие настигает.
      Он закончил одеваться и торопливо спустился по черной лестнице в каретный двор, который совсем недавно грозил стать его предпоследним пристанищем. Рейс на Квирм как раз выезжал, но Мойст вскочил к кучеру, кивнул ему и с помпой покатил по Противостороннему Бродвею, пока не появилась возможность спрыгнуть около главного входа дворца.
      Было бы здорово, мелькнуло у него в голове, когда он бежал вверх по ступенькам, если бы Его Светлость разделял мнение, что встреча — это что-то, зависящее не от одного человека. Но он был тираном, в конце концов. У тиранов тоже должно быть какое-нибудь развлечение.
      Стукпостук, секретарь патриция, ждал у двери Продолговатого Кабинета и поторопил Мойста сесть напротив стола его светлости.
      Через девять секунд усердного записывания, Лорд Ветинари поднял взгляд от бумаг.
      — А, мистер Липовиг, — сказал он. — А что не в золотом костюме?
      — Он в чистке, сэр.
      — Надеюсь, день выдался приятный? До сих пор, по крайней мере?
      Мойст огляделся по сторонам, наскоро припоминая все недавние маленькие проблемы Почтовой Службы. Кроме Стукпостука, который стоял возле своего хозяина с выражением почтительной бдительности, в комнате больше никого не было.
      — Слушайте, я могу все объяснить, — сказал Мойст.
      Лорд Ветинари поднял бровь с озабоченностью человека, который, найдя гусеницу в салате, осторожно приподнимает остальные листики.
      — Прошу вас, — сказал он, откидываясь на спинку кресла.
      — Нас слегка занесло, — начал Мойст. — Проявили слишком уж креативное мышление. Развели мангустов в почтовых ящиках, чтобы змеи держались подальше…
      Лорд Ветинари ничего не сказал.
      — Э…Которых, стоит признать, мы затащили в ящики, чтобы снизить количество лягушек…
      Лорд Ветинари повторил свой ответ.
      — Э, которых, по правде, служащие засунули, чтобы отвадить улиток…
      Лорд Ветинари оставался безмолвным.
      — Э… Которые, я вынужден отметить, сами заползли в ящики сожрать клей с марок, — закончил Мойст, опасаясь, что он скатывается в несвязное бормотание.
      — Ну, по крайней мере, их вам не пришлось никуда засовывать, — весело заметил Ветинари. — Как вы сами заметили, это, возможно, было случаем, где свежую логику следовало бы заменить здравым смыслом, скажем, среднестатистической курицы. Но я вас не поэтому сегодня сюда пригласил.
      — Если дело в клее для марок с капустным запахом… — начал было Мойст, но Ветинари взмахнул рукой.
      — Занимательное происшествие, — сказал он. — И я уверен, что никто не пострадал.
      — Э… Тогда Второе Издание Пятидесятипенсовой Марки?
      — Той, которую называют «Влюбленные»? Общество Благопристойности посылало мне жалобу, да, но…
      — Наш художник не понимал, что рисовал! Он не много знает о сельском хозяйстве! Он думал, что молодая парочка занимается сеянием!
      — Кхм, — выразился Ветинари. — Но я думаю, что оскорбляющее чувства некоторых действие детально можно разглядеть только при помощи довольно сильной лупы, так что оскорбление, если его считать таковым, устраняет само себя.
      Ветинари кинул одну из своих быстрых пугающих улыбок.
      — Я так понимаю, что несколько экземпляров, которые ходят среди коллекционеров, приклеены к простому коричневому конверту.
      Он посмотрел на ничего не выражающее лицо Мойста и вздохнул.
      — Скажите, мистер Липовиг, хотите сделать по-настоящему хорошие деньги?
      Мойст поразмыслил над этим и очень осторожно спросил:
      — А что со мной будет, если я скажу «да»?
      — Начнете новую карьеру, полную рискованных предприятий и трудностей, мистер Липовиг.
      Мойст беспокойно заерзал. Ему не нужно было оглядываться, чтобы понять, что теперь у дверей точно кто-то стоит. Кто-то крепко, но не гротескно сложенный, в дешевом черном костюме, абсолютно без чувства юмора.
      — А, просто для полной картины, что будет, если я скажу «нет»?
      — Можете выйти в ту дверь, и вопрос больше подниматься не будет.
      Дверь была в стене напротив. Мойст входил не через нее.
      — Вот в ту, да? — уточнил он, вставая и показывая на дверь.
      — Именно так, мистер Липовиг.
      Мойст повернулся к секретарю.
      — Могу я одолжить ваш карандаш, мистер Стукпостук? Благодарю.
      Он подошел к двери и открыл ее. Потом театрально приложил ладонь к уху и уронил карандаш.
      — Посмотрим, как глу…
       Шмяк! Карандаш подпрыгнул и покатился по весьма солидным на вид доскам. Мойст поднял вещь и уставился на нее, а потом медленно вернулся к своему месту.
      — А разве там, за этой дверью, не было глубокой ямы, полной острой шипов? — спросил он.
      — Не представляю, почему вы могли бы так подумать, — ответил Лорд Ветинари.
      — Уверен, она там была, — продолжал настаивать Мойст.
      — Вы не знаете, Стукпостук, с чего бы мистеру Липовигу думать, что за этой дверью должна быть глубокая яма, полная острых шипов?
      — Понятия не имею, милорд, — пробормотал Стукпостук.
      — Я вполне счастлив с Почтовой Службой, знаете ли, — заявил Мойст и понял, что реплика прозвучала так, будто бы он оправдывался.
      — Уверен в этом. Главный Почтмейстер из вас превосходный, — заметил Ветинари и повернулся к Стукпостуку, аккуратно вкладывая письмо в конверт. — Теперь, когда с этим покончено, лучше взяться за ночную почту из Генуи.
      — Да, милорд, — ответил Стукпостук.
      Анк-Морпоркский тиран склонился над работой. Мойст тупо смотрел, как Ветинари достал маленькую, но на вид тяжелую коробочку из ящика стола, вытащил из нее кусок черного воска и растопил из него маленькую лужицу на конверт, все это — с приводящей Мойста в бешенство увлеченностью занятием.
      — Это все? — спросил он.
      Ветинари поднял взгляд и казалось, удивился тому, что Мойст все еще здесь.
      — Ну да, мистер Липовиг. Можете идти. — Он отложил кусок воска и взял из коробки черное кольцо с печатью.
      — Я имею в виду, проблем ведь нет, так?
      — Нет, никаких. Вы стали образцовым гражданином, мистер Липовиг, — сказал Ветинари, аккуратно впечатывая V в остывающий воск. — Каждое утро встаете в восемь, через полчаса вы уже за своим столом. Вы превратили Почтовую Службу из бедствия в четко работающий механизм. Платите налоги, а еще маленькая птичка мне на хвосте принесла, что вас рекомендуют на пост председателя Гильдии Торговцев в будущем году. Хорошая работа, мистер Липовиг!
      Мойст встал было, чтобы уйти, но помедлил.
      — А что плохого в должности председателя Гильдии Торговцев? — спросил он.
      Медленно и нарочито терпеливо Ветинари положил кольцо обратно в коробку, а коробку — в ящик.
      — Прошу прощения, мистер Липовиг?
      — Просто вы так сказали, будто в этом есть что-то плохое.
      — Уверен, что я этого не делал, — Ветинари взглянул на секретаря, — Было ли в моих словах что-либо унизительное, Стукпостук?
      — Нет, милорд. Вы часто упоминали, что торговцы и лавочники — костяк и главная опора города, — ответил Стукпостук, передавая патрицию тонкую папку.
      — У меня будет золотая цепь и все такое, — сказал Мойст.
      — У него будет золотая цепь и все такое, Стукпостук, — известил Ветинари, разворачивая новое письмо.
      — Так и что в этом плохого? — допытывался Мойст.
      Ветинари снова посмотрел на него с искусным выражением неподдельного замешательства.
      — С вами все хорошо, мистер Липовиг? Похоже, у вас что-то случилось со слухом. Бегите же, Центральное Почтовое Отделение открывается через десять минут, и я уверен, что вы рветесь, как всегда, подать хороший пример своим работникам.
      Когда Мойст вышел, секретарь тихо положил на стол Ветинари еще одну папку.
      Она была озаглавлена «Альберт Спэнглер/Мойст фон Липовиг».
      — Спасибо, Стукпостук, но зачем?
      — Приказ о казни Альберта Спэнглера все еще в силе, милорд, — пробормотал тот.
      — А. Понимаю, — сказал Ветинари. — Вы думаете, что я укажу мистеру Липовигу на то, что его все еще могут повесить под его псевдонимом Альберт Спэнглер? Вы думаете, я мог бы указать ему, что мне достаточно лишь объявить газетам о своем шоке от того, что наш уважаемый мистер Липовиг — никто иной, как искусный вор, фальшивомонетчик и ловкий обманщик, который за многие годы украл много сотен тысяч долларов, взламывая банки и вынуждая честный бизнес вылетать в трубу? Вы думаете, я буду угрожать ему ревизией счетов Почтовой Службы, которая, без сомнения, обнаружит вопиющий факт присвоения чужого имущества? Вы думаете, что выявится пропажа всего пенсионного фонда Почтовый Службы? Вы думаете, я выражу всему миру свой ужас по поводу того, как негодяй Липовиг выпутался из петли с помощью неизвестных лиц? Другими словами, вы думаете, что я покажу ему, как просто скинуть человека с его положения настолько низко, что его бывшим друзьям придется наклоняться, чтобы плюнуть в него? Вы это подразумевали, Стукпостук?
      Секретарь уставился в потолок. Его губы шевелились где-то около двадцати секунд, пока Лорд Ветинари разбирался с бумагами.
      Затем он опустил взгляд и произнес:
      — Да, милорд. Я думаю, это исчерпывающее объяснение.
      — А, но ведь распялить человека можно не одним способом, Стукпостук.
      — Лицом вверх и лицом вниз, милорд?
      — Спасибо, Стукпостук. Вы знаете, что я ценю вашу развитую нехватку воображения.
      — Да, сэр. Спасибо, сэр.
      — На самом деле, Стукпостук, позволим ему построить себе собственную дыбу и самому же крутить рычаг.
      — Не уверен, что улавливаю вашу мысль, милорд.
      Лорд Ветинари отложил перо.
      — Необходимо учитывать психологию личности, Стукпостук. Каждого человека можно представить как замок, к которому существует ключ. У меня большие надежды на мистера Липовига в грядущей схватке. Он до сих пор сохранил инстинкты преступника.
      — Откуда вы знаете, милорд?
      — О, есть множество мелких признаков, Стукпостук. Но наиболее убедительным, думаю, является то, что он ушел с вашим карандашом.
      Заседания. Постоянные заседания. И довольно скучные заседания, что отчасти было причиной их существования. Скука любит компанию.
      Почтовые службы больше не перемещались по городу. Они обосновались на местах и теперь эти места требовали работников, и штатных расписаний, и зарплаты, и пенсий, и ремонтных служб, и ночных уборщиков, и графиков дежурств, и дисциплины, и инвестиций, и еще, и еще…
      Мойст печально посмотрел на письмо от госпожи Эстрессы Партлей из Кампании Равных Ростов. Почтовая Служба, очевидно, нанимала недостаточно дварфов. Мойст написал ей, по его мнению — весьма разумно, что треть всего персонала являются дварфами. Она ответила, что не в этом дело. Дело было в том, что раз дварфы обычно высотой в две трети человеческого роста, то Почта, как ответственное полномочное лицо, должна нанимать одного целого и треть дварфа на каждого служащего-человека. Почта должна стремиться к дварфийскому обществу, говорила госпожа Партлей.
      Мойст взял письмо большим и указательным пальцами и отпустил падать на пол. Оно стремится вниз, госпожа Партлей, стремится вниз.
      Еще там было что-то про жизненные ценности.
      Мойст вздохнул. Как все изменилось. Он стал ответственным государственным служащим, и люди могли безнаказанно обращаться к нему с такими выражениями, как «жизненные ценности».