Края одежды как мера национального кризиса: Автор будет вечно благодарен известному военному историку и стратегу Сэру Бэзилу Лидделлу Харту за то, что он поделился с автором этим ценным наблюдением в 1968 году. Это может объяснить, почему мини-юбки никогда по-настоящему не выходили из моды с шестидесятых годов.
      Студенты, изучающие историю вычислительной техники, распознают в Хлюпере отдаленное эхо Экономического Компьютера Филипса, построенного в 1949 году инженером, ставшим потом экономистом Биллом Филипсом, который также создал впечатляющую гидравлическую модель национальной экономики. Несомненно, никаких Игорей привлечено к делу не было. Одну из ранних машин можно найти в Музее Науки в Лондоне, а дюжина или где-то около того других выставлены для обозрения по всему миру заинтересованным зрителям.
      И, наконец, как всегда, автор благодарен Британскому Фонду Наследия Шуток за работу по убеждению в том, что старые добрые шутки никогда не умирают…

       Ожидание в темноте — Заключенная сделка — Висящий человек — Голем в голубом платье — Преступление и наказание — Шанс cделать хорошие деньги — Золотистая цепь — Нет жестокости к лисам — Мистер Бент ведет счет времени
      Они лежали в темноте, на страже. Не было способа измерить, сколько проходит времени, не было и необходимости его измерять. Было время, когда их здесь не было, предположительно, будет и время, когда их здесь опять не станет. Они будут где-то еще. Время посередине было несущественным.
      Но кто-то разбился, а некоторые, самые молодые, совсем затихли. Вес нарастал. Что-то должно быть сделано. Один из них оживил сознание песней.
      Сделка была трудной, но для кого? Вот в чем вопрос. И мистер Блистер, юрист, не мог добиться ответа. А хотел бы. Когда какие-то объединения или компании заинтересованы в приобретении бесполезной земли, то более маленьким компаниям, возможно, захочется приобрести любые соседние участки, лишь бы только разузнать, вдруг та, первая компания что-то где-то слышала, в хорошей компании, например.
      Но сложно сказать, что было нужно в этом случае.
      Он послал женщине на другом конце стола соответствующую заинтересованную улыбку.
      — Вы понимаете, мисс Добросерд, что эта местность попадает под дварфийский закон о горном деле? Это значит, что все металлы и руды принадлежат Низкому Королю дварфов. Вам придется выплачивать ему за них роялти. Не то, чтобы они там обязательно окажутся, должен сказать. Считается, что там только песок и ил далеко вглубь, причем очевидно, очень далеко.
      Он подождал какой-то реакции от женщины напротив, но она просто смотрела на него. Синий дымок от ее сигареты струился к потолку.
      — Теперь перейдем к вопросу о древностях, — продолжил юрист, наблюдая за тем ее выражением лица, которое можно было разглядеть из-за дымки. — Низкий Король постановил, что все найденные вами драгоценности, вооружение, доспехи, кости, свитки, посуда и древние предметы, классифицированные как Устройства, также будут подлежать налогу или конфискации.
      Мисс Добросерд замерла, как будто сверяясь с внутренним списком, потушила сигарету и спросила:
      — А есть хоть какая-то причина предполагать, что там окажется что-нибудь из всего этого?
      — Ровным счетом никаких, — с кривой усмешкой сказал юрист. — Все знают, что мы имеем дело с бесполезной и бесплодной землей, но король перестраховывается на случай, если все эти «все» ошибаются. Так ведь часто и случается.
      — За такой короткий срок аренды он просит огромные деньги!
      — Которые вы охотно платите. Понимаете, дварфы нервничают. Дварфу очень непривычно расставаться с землей, пусть даже на пару лет. Я полагаю, ему необходимы деньги из-за всего, что связано с Кумской долиной.
      — Я плачу требуемую сумму!
      — Это так, это так. Но я…
      — Он будет соблюдать контракт?
      — До последней буквы. Это уж по крайней мере можно сказать точно. Дварфы — ярые приверженцы правил в таких делах. Все, что от вас требуется — подписать и, к сожалению, заплатить.
      Мисс Добросерд вытащила из сумки плотный лист бумаги и положила его на стол.
      — Это банковский чек на пять тысяч долларов, полученный в Королевском Банке Анк-Морпорка.
      Юрист улыбнулся.
      — Достойное доверия учреждение, — сказал он и добавил — по крайней мере, считается таким по традиции. Подпишите, где я поставил крестики, хорошо?
      Он внимательно наблюдал за тем, как она ставит подписи. Ей даже показалось, что он задержал дыхание.
      — Вот, — сказала она, протягивая контракт через стол.
      — Может, вы утолите мое любопытство, мадам? — спросил юрист. — Пока чернила сохнут?
      Мисс Добросерд заговорщицки оглянулась, как будто старые громоздкие книжные шкафы скрывали множество ушей.
      — Вы умеете хранить секреты, мистер Блистер?
      — О, уверяю, мадам. Уверяю!
      Она подозрительно посмотрела по сторонам.
      — Даже так, это должно быть сказано потише, — сказала она свистящим шепотом.
      Он с надеждой кивнул, наклонился вперед и в первый раз за много лет почувствовал женское дыхание вблизи своего уха:
      —  Я тоже, — сказала она.
      Это было около трех недель назад…
      Удивительные вещи можно узнать, болтаясь на водосточной трубе посреди ночи. Например, люди обращают внимание на маленькие тихие звуки — щелчок оконной задвижки, шорох отмычки — в большей степени, чем на такие шумные звуки, как падение кирпича или даже (потому что, в конце концов, это Анк-Морпорк) крик. Эти звуки настолько громкие, что их слышат все и потому они являются проблемой всего общества, и, следовательно, не моей личной. Но тихие звуки звучали рядом, предполагая такие вещи, как подкрадывание, а значит, были неотложными и личными.
      Так что он старался не делать тихих звуков.
      Внизу под ним двор Главного Почтамта гудел, как перевернутый улей. Новая круглосуточная служба работала очень хорошо. Ночные кареты прибывали, а в свете фонарей сверкал новый Убервальдский Экспресс. Все было так, как надо, вот почему для полночного лазутчика все было не так, как надо.
      Карабкающийся человек вогнал клин в мягкую известку между кирпичами, переместил вес, подвинул ног…
      Чертов голубь! Испугался и в панике взлетел. Втораянога человека соскользнула, пальцы, держащиеся за сточную трубу, разжались, и когда мир перестал раскачиваться, от скорой встречи с далекими булыжниками его предотвращало лишь то, что он изо всех сил вцепился в клин, который, стоит признать, не представлял собой ничего, кроме длинного плоского гвоздя с Т-образным захватом.
      И стену не обманешь, подумал он. Если раскачаться, рукой и ногой можнодотянуться до трубы, или штырь может выскочить.
      Ла-а-ад — но…
      У него были и другие клинья, и маленький молоточек. Можно ли вбить еще один, при этом не отпустив первый?
      Над ним голубь присоединился к коллегам на высоком выступе.
      Человек вогнал штырь в известь со всей силой, на какую осмелился, достал из кармана молоток и, когда внизу с бряканьем и звоном отбыл Экспресс, сделал один хороший удар.
      Клин крепко встал на место. Человек бросил молоток, надеясь, что звук от его падения будет заглушен общим шумом, и схватился за новую опору прежде, чем молоток долетел до земли.
      Ла-а-ад — но. А теперь я… Застрял?
      Труба была ближе, чем в трех футах. Отлично. Должно сработать. Переместить обе руки на новый захват, осторожно раскачаться, обхватить левой рукой трубу и можно будет подтянуться до нее целиком. А потом все…
      Голубь беспокоился. Вообще для голубей это нормальное состояние. Но этот выбрал именно данный момент, чтобы облегчиться.
      Ла-ад — но. Поправка: обе руки теперь держатся за внезапно очень скользкий штырь.
      Черт.
      И в этот момент, поскольку беспокойство среди голубей перемещается быстрее, чем голый человек через монастырь, начался легкий дождь.
      Есть минуты, когда выражения вроде «лучше и быть не может» не всплывают в памяти.
      А потом голос снизу произнес:
      — Кто там, вверху?
       Спасибо тебе, молоток. Наверняка меня не видно, подумал человек. Люди смотрят наверх из хорошо освещенной улицы с никудышным ночным зрением. Но что с того? Они теперь знают, что я здесь.
      Ла-а-д-но.
      — Хорошо, ты меня застукал, папаша, — обратился он вниз.
      — Воришка, да? — донесся голос.
      — Ниче не трогал, папаша. Клево, если б кто-нить помог, папаша.
      — Ты из Гильдии Воров? На их жаргоне говоришь.
      — Не, папаша. Я всегда говорю « папаша», папаша.
      Смотреть вниз сейчас было нелегко, но судя по звукам, конюхи и незанятые кучера подтянулись поближе. Это нехорошо. Извозчики обычно встречаются с ворами на пустынных дорогах, где преступники редко задумываются над тем, чтобы задавать милые вопросы вроде «Кошелек или жизнь?». Когда их ловят, то справедливость и возмездие счастливо сочетаются с подвернувшимся под руку куском железной трубы.
      Под ним слышалось бормотание, но похоже, что консенсус был достигнут.
      — Так, господин Почтовый Вор, — раздался веселый голос. — Вот что мы сделаем, хорошо? Пойдем в здание, да, и я протяну тебе веревку. Вполне честно, так?
      — Так, папаша.
      Это было неправильное веселье. Это был задор слова « друг» во фразе «Чё, друг, на меня уставился?». Гильдия Воров платила двадцатидолларовое вознаграждение за представленного живьем нелицензированного преступника, и существовало столько способов, о, все еще оставаться живым, когда тебя втаскивают внутрь и швыряют на пол.
      Человек посмотрел вверх. Окно комнаты главного почтмейстера было прямо над ним.
      Ла-а-ад…но.
      Пальцы и руки онемели и одновременно болели.
      Он услышал грохот большого грузового лифта внутри здания, удар распахнувшегося люка, шаги по крыше, почувствовал, как по руке ударилась веревка.
      — Хватай или падай, — послышался голос, когда человек постарался вцепиться в нее. — В конце концов, результат один и тот же.
      В темноте раздался смех. Люди крепко держали веревку. Фигура повисла в воздухе, затем оттолкнулась и качнулась в другую сторону. Прямо под водосточным желобом разбилось стекло, и веревка опустела.
      Члены спасательной группы повернулись друг к другу.
      — Ладно, вы двое, передние и задние двери, сейчас же! — распорядился самый сообразительный кучер. — За ним! Быстро в лифт! Остальные, мы зажмем его! Этаж за этажом!
      Как только они погрохотали обратно по ступенькам и понеслись по коридору, из одной комнаты высунул голову человек в ночной рубахе, уставился на всех с удивлением и резко спросил:
      — Что вы все, черт возьми, тут делаете? Вперед, за ним!
      — Н-да? А ты кто такой? — один из конюхов притормозил и присмотрелся к говорившему.
      — Он господин Мойст фон Липових, вот кто! — воскликнул кучер из задних рядов. — Он главный почтмейстер!
      — Кто-то ворвался в окно, приземлился прямо между… В смысле, чуть ли не прямо на меня! — заорал человек в ночной рубахе. — Выбежал в коридор! Десять долларов каждому, если поймаете его! И кстати, Липовиг, вообще-то!
      Это возобновило было суету, но конюх подозрительным голосом произнес:
      — Эй, а ну-ка скажи " папаша", а?
      — Ты что мелешь? — возмутился кучер.
      — У него голос похож на того малого, — заметил конюх. — И дышит он тяжело!
      — Ты идиот? — воскликнул кучер. — Он почтмейстер! У него чертов ключ! У него вообще всеключи! И на кой ему вламываться в собственную комнату?
      — По-моему, надо заглянуть внутрь, — настаивал конюх.
      — Да ну? А по-моему, то, от чего мистер Липовиг тяжело дышит в своей комнате — это его личное дело! — заявил кучер, активно подмигивая Мойсту. — И по-моему, десять долларов сейчас от меня убегает из-за твоей дурости. Извините нас на это, сэр, он новенький и ни стыда, ни совести. Мы покинем вас, — добавил он, притрагиваясь к тому месту, где, по его мнению, располагался его чуб, — с дальнейшими извинениями за любые неудобства, которые могут быть всем этим вызваны. А теперь ломанулись, вы, кретины!
      Когда они скрылись из виду, Мойст вернулся в комнату и аккуратно запер дверь.
      Ну, по крайней мере, хоть какие-то навыки остались. Легкий намек на женщину у него в комнате очень помог. Как бы то ни было, он и впрямь был почтмейстером и у него и впрямь были все ключи.
      Оставался только час до рассвета. Опять он не ложился спать. Можно уже формально встать и повысить репутацию рвением к работе.
      Они могли застрелить его прямо там, на стене, подумал он, складывая рубашку. Могли оставить его там висеть и делать ставки, сколько он еще продержится, прежде чем не выдержит и ослабит хватку, это было бы очень по-Анк-Морпоркски. Ему просто сильно повезло, что они решили нанести ему одно-другое качественное увечье перед тем, как отослать его на ящик Гильдии. А удача приходит к тем, кто оставляет для нее место…
      Раздался тяжелый, но, тем не менее, каким-то образом вежливый стук в дверь.
      — Вы Прилично Выглядите, Мистер Липовиг? — прогудел голос.
       К сожалению, да, подумал Мойст, но вслух сказал:
      — Входи, Глэдис.
      Пол заскрипел и мебель на другом конце комнаты задребезжала, когда вошла Глэдис.
      Глэдис была големом, глиняным человеком (или, чтобы избежать ненужных споров, глиняной женщиной) около семи футов ростом. Она — ну, с именем вроде Глэдис вариант «это» был немыслимым, а «он» уж тем более — носила очень обширное голубое платье.
      Мойст покачал головой. Смысл всей этой глупости на самом-то делебыл в этикете. Мисс Маккалариат, которая заведовала всеми стойками и прилавками Почтовой Службы с помощью железного кнута и луженой глотки, не устраивал чистящий дамские уборные голем мужского пола. Как мисс Маккалариат пришла к заключению, что они мужского пола больше по природе, чем по традиции, было загадкой, но спорить с такими, как она — занятие неблагодарное.
      Таким образом, с дополнением в виде крайне большого ситцевого платья, голем стал для мисс Маккалариат достаточно женственным.
      Странным было то, что каким-то образом Глэдис теперь и впрямь стала женщиной. Дело было не только в платье. Она чаще проводила время в обществе девушек за стойками, которые, похоже, приняли ее в свое сестринство, несмотря на то, что она весила полтонны. Они даже делились с ней модными журналами, хотя сложно представить себе, что значат средства по уходу за кожей в зимнее время для кого-то, кому тысяча лет и чьи глаза горят, как огонь в топке.
      И теперь Глэдис его спрашивает, в приличном ли он виде. Как она сможет определить?
      Она принесла ему чашку чая и городское издание Таймс, все еще сырое, только что из-под пресса. И то и другое было осторожно положено на стол.
      И… О боги, они напечатали его иконографию. Его самую настоящую иконографию! Он, Ветинари и еще какие-то знатные лица вчера вечером, все смотрят на новую люстру! Он умудрился немного двинуться, так что изображение было слегка размытым, но это все равно было то самое лицо, которое каждое утро смотрело на него из зеркала при бритье. До самой Генуи были люди, обманутые, обдуренные, обведенные вокруг пальца и проведенные этим лицом. Единственное, чего он с ними не сделал, так это не облутошивал, и то только потому, что не знал, как.
      Ладно, у него было универсальное лицо, похожее на множество других лиц, но было ужасным видеть его запечатленным в газете. Некоторые люди думали, что иконографии крадут душу, но у Мойста в данном случае на уме была свобода.
      Мойст фон Липовиг, опора общества. Ха…
      Что-то заставило его приглядеться повнимательней. Что это за человек за ним стоит? Похоже, что он смотрит через плечо Мойста. Полное лицо, борода, похожая на ту, что у Лорда Ветинари, но только если бородка патриция напоминала козлиную, тот же самый стиль на другом человеке выглядел как результат случайного, бессистемного бритья. Кто-то из банка, так? Было столько людей, столько рук для пожатия, и все хотели попасть на картинку. Человек выглядел загипнотизированным, но процесс снятия своей иконографии часто так на людей действует. Просто еще один гость или кто-то, занимающий важную должность…
      И они поместили эту картинку на первую страницу лишь потому, что кто-то посчитал главный сюжет газеты про очередной лопнувший банк и толпу злобных клиентов, пытающихся повесить управляющего, не заслуживающим иллюстрации.
      Что бы редактору не проявить чувство приличия и поместить картинку всего этого, добавив огоньку в повседневную жизнь? О нет, лучше пусть будет изображение Мойста чертового Липовига!
      И боги, поставив человека перед перспективой виселицы, не смогли удержаться от еще одного раската грома. Вот, ниже на странице, заголовок «Подделывающий Марки Будет Повешен». Казнят Оулсвика Дженкинса. И за что? За убийство? За то, что он был печально известным банкиром? Нет, просто за подделку пары сотен листков марок. Качественной причем работы, Стража никогда бы не зацепилась, если бы они не ввалились к нему на чердак и не нашли бы полдюжины листков красных полпенсовых марок, вывешенных на просушку.
      И Мойст давал показания, прямо там, в суде. Ему пришлось. Это был его гражданский долг. Подделка марок представлялась столь же страшной, как подделка монет, и он не мог уклониться. Он был главным почтмейстером, в конце концов, уважаемой фигурой в обществе. Он бы почувствовал себя немного получше, если бы человек ругался или свирепо смотрел на него, но он просто сидел на скамье подсудимых, маленькая фигурка с тонкой бородкой, и выглядел потерянным и смущенным.
      Оулсвик подделывал марки стоимостью всего в полпенни, это так. Что не могло не разбивать сердце. О, он и сам подделывал бумаги большей ценности, но кто пойдет на такой риск за полпенни? Оулсвик Дженкинс пошел, и теперь он сидел в камере для смертников в Танти, и у него было несколько дней, чтобы поразмышлять над природой жестокой судьбы, прежде чем его поведут сплясать в воздухе.
      Были там, знаем, подумал Мойст. Все померкло — а потом у меня вдруг появилась целая новая жизнь. Но я никогда не думал, что быть твердо стоящим на ногах гражданином настолько плохо.
      — Эм… спасибо, Глэдис, — обратился он к фигуре, вежливо стоящей рядом с ним.
      — У Вас Назначена Встреча С Лордом Ветинари, — сказала голем.
      — Я уверен, что нет.
      — Снаружи Стоят Два Стража, Которые Уверены, Что Да, Мистер Липовиг, — прогремела Глэдис.
      О, подумал Мойст. Одна из такихвстреч.
      — А время этой встречи — прямо сейчас, ведь так?
      — Да, Мистер Липовиг.
      Мойст схватил брюки, и какие-то остатки воспитания заставили его поколебаться. Он посмотрел на гору голубого хлопка перед ним.
      — Ты не могла бы?… - спросил он.
      Глэдис отвернулась.
      Она кусок глины, весом в потонны, угрюмо подумал Мойст, влезая в свою одежду. И безумие настигает.
      Он закончил одеваться и торопливо спустился по черной лестнице в каретный двор, который совсем недавно грозил стать его предпоследним пристанищем. Рейс на Квирм как раз выезжал, но Мойст вскочил к кучеру, кивнул ему и с помпой покатил по Противостороннему Бродвею, пока не появилась возможность спрыгнуть около главного входа дворца.
      Было бы здорово, мелькнуло у него в голове, когда он бежал вверх по ступенькам, если бы Его Светлость разделял мнение, что встреча — это что-то, зависящее не от одного человека. Но он был тираном, в конце концов. У тиранов тоже должно быть какое-нибудь развлечение.
      Стукпостук, секретарь патриция, ждал у двери Продолговатого Кабинета и поторопил Мойста сесть напротив стола его светлости.
      Через девять секунд усердного записывания, Лорд Ветинари поднял взгляд от бумаг.
      — А, мистер Липовиг, — сказал он. — А что не в золотом костюме?
      — Он в чистке, сэр.
      — Надеюсь, день выдался приятный? До сих пор, по крайней мере?
      Мойст огляделся по сторонам, наскоро припоминая все недавние маленькие проблемы Почтовой Службы. Кроме Стукпостука, который стоял возле своего хозяина с выражением почтительной бдительности, в комнате больше никого не было.
      — Слушайте, я могу все объяснить, — сказал Мойст.
      Лорд Ветинари поднял бровь с озабоченностью человека, который, найдя гусеницу в салате, осторожно приподнимает остальные листики.
      — Прошу вас, — сказал он, откидываясь на спинку кресла.
      — Нас слегка занесло, — начал Мойст. — Проявили слишком уж креативное мышление. Развели мангустов в почтовых ящиках, чтобы змеи держались подальше…
      Лорд Ветинари ничего не сказал.
      — Э…Которых, стоит признать, мы затащили в ящики, чтобы снизить количество лягушек…
      Лорд Ветинари повторил свой ответ.
      — Э, которых, по правде, служащие засунули, чтобы отвадить улиток…
      Лорд Ветинари оставался безмолвным.
      — Э… Которые, я вынужден отметить, сами заползли в ящики сожрать клей с марок, — закончил Мойст, опасаясь, что он скатывается в несвязное бормотание.
      — Ну, по крайней мере, их вам не пришлось никуда засовывать, — весело заметил Ветинари. — Как вы сами заметили, это, возможно, было случаем, где свежую логику следовало бы заменить здравым смыслом, скажем, среднестатистической курицы. Но я вас не поэтому сегодня сюда пригласил.
      — Если дело в клее для марок с капустным запахом… — начал было Мойст, но Ветинари взмахнул рукой.
      — Занимательное происшествие, — сказал он. — И я уверен, что никто не пострадал.
      — Э… Тогда Второе Издание Пятидесятипенсовой Марки?
      — Той, которую называют «Влюбленные»? Общество Благопристойности посылало мне жалобу, да, но…
      — Наш художник не понимал, что рисовал! Он не много знает о сельском хозяйстве! Он думал, что молодая парочка занимается сеянием!
      — Кхм, — выразился Ветинари. — Но я думаю, что оскорбляющее чувства некоторых действие детально можно разглядеть только при помощи довольно сильной лупы, так что оскорбление, если его считать таковым, устраняет само себя.
      Ветинари кинул одну из своих быстрых пугающих улыбок.
      — Я так понимаю, что несколько экземпляров, которые ходят среди коллекционеров, приклеены к простому коричневому конверту.
      Он посмотрел на ничего не выражающее лицо Мойста и вздохнул.
      — Скажите, мистер Липовиг, хотите сделать по-настоящему хорошие деньги?
      Мойст поразмыслил над этим и очень осторожно спросил:
      — А что со мной будет, если я скажу «да»?
      — Начнете новую карьеру, полную рискованных предприятий и трудностей, мистер Липовиг.
      Мойст беспокойно заерзал. Ему не нужно было оглядываться, чтобы понять, что теперь у дверей точно кто-то стоит. Кто-то крепко, но не гротескно сложенный, в дешевом черном костюме, абсолютно без чувства юмора.
      — А, просто для полной картины, что будет, если я скажу «нет»?
      — Можете выйти в ту дверь, и вопрос больше подниматься не будет.
      Дверь была в стене напротив. Мойст входил не через нее.
      — Вот в ту, да? — уточнил он, вставая и показывая на дверь.
      — Именно так, мистер Липовиг.
      Мойст повернулся к секретарю.
      — Могу я одолжить ваш карандаш, мистер Стукпостук? Благодарю.
      Он подошел к двери и открыл ее. Потом театрально приложил ладонь к уху и уронил карандаш.
      — Посмотрим, как глу…
       Шмяк! Карандаш подпрыгнул и покатился по весьма солидным на вид доскам. Мойст поднял вещь и уставился на нее, а потом медленно вернулся к своему месту.
      — А разве там, за этой дверью, не было глубокой ямы, полной острой шипов? — спросил он.
      — Не представляю, почему вы могли бы так подумать, — ответил Лорд Ветинари.
      — Уверен, она там была, — продолжал настаивать Мойст.
      — Вы не знаете, Стукпостук, с чего бы мистеру Липовигу думать, что за этой дверью должна быть глубокая яма, полная острых шипов?
      — Понятия не имею, милорд, — пробормотал Стукпостук.
      — Я вполне счастлив с Почтовой Службой, знаете ли, — заявил Мойст и понял, что реплика прозвучала так, будто бы он оправдывался.
      — Уверен в этом. Главный Почтмейстер из вас превосходный, — заметил Ветинари и повернулся к Стукпостуку, аккуратно вкладывая письмо в конверт. — Теперь, когда с этим покончено, лучше взяться за ночную почту из Генуи.
      — Да, милорд, — ответил Стукпостук.
      Анк-Морпоркский тиран склонился над работой. Мойст тупо смотрел, как Ветинари достал маленькую, но на вид тяжелую коробочку из ящика стола, вытащил из нее кусок черного воска и растопил из него маленькую лужицу на конверт, все это — с приводящей Мойста в бешенство увлеченностью занятием.
      — Это все? — спросил он.
      Ветинари поднял взгляд и казалось, удивился тому, что Мойст все еще здесь.
      — Ну да, мистер Липовиг. Можете идти. — Он отложил кусок воска и взял из коробки черное кольцо с печатью.
      — Я имею в виду, проблем ведь нет, так?
      — Нет, никаких. Вы стали образцовым гражданином, мистер Липовиг, — сказал Ветинари, аккуратно впечатывая V в остывающий воск. — Каждое утро встаете в восемь, через полчаса вы уже за своим столом. Вы превратили Почтовую Службу из бедствия в четко работающий механизм. Платите налоги, а еще маленькая птичка мне на хвосте принесла, что вас рекомендуют на пост председателя Гильдии Торговцев в будущем году. Хорошая работа, мистер Липовиг!
      Мойст встал было, чтобы уйти, но помедлил.
      — А что плохого в должности председателя Гильдии Торговцев? — спросил он.
      Медленно и нарочито терпеливо Ветинари положил кольцо обратно в коробку, а коробку — в ящик.
      — Прошу прощения, мистер Липовиг?
      — Просто вы так сказали, будто в этом есть что-то плохое.
      — Уверен, что я этого не делал, — Ветинари взглянул на секретаря, — Было ли в моих словах что-либо унизительное, Стукпостук?
      — Нет, милорд. Вы часто упоминали, что торговцы и лавочники — костяк и главная опора города, — ответил Стукпостук, передавая патрицию тонкую папку.
      — У меня будет золотая цепь и все такое, — сказал Мойст.
      — У него будет золотая цепь и все такое, Стукпостук, — известил Ветинари, разворачивая новое письмо.
      — Так и что в этом плохого? — допытывался Мойст.
      Ветинари снова посмотрел на него с искусным выражением неподдельного замешательства.
      — С вами все хорошо, мистер Липовиг? Похоже, у вас что-то случилось со слухом. Бегите же, Центральное Почтовое Отделение открывается через десять минут, и я уверен, что вы рветесь, как всегда, подать хороший пример своим работникам.
      Когда Мойст вышел, секретарь тихо положил на стол Ветинари еще одну папку.
      Она была озаглавлена «Альберт Спэнглер/Мойст фон Липовиг».
      — Спасибо, Стукпостук, но зачем?
      — Приказ о казни Альберта Спэнглера все еще в силе, милорд, — пробормотал тот.
      — А. Понимаю, — сказал Ветинари. — Вы думаете, что я укажу мистеру Липовигу на то, что его все еще могут повесить под его псевдонимом Альберт Спэнглер? Вы думаете, я мог бы указать ему, что мне достаточно лишь объявить газетам о своем шоке от того, что наш уважаемый мистер Липовиг — никто иной, как искусный вор, фальшивомонетчик и ловкий обманщик, который за многие годы украл много сотен тысяч долларов, взламывая банки и вынуждая честный бизнес вылетать в трубу? Вы думаете, я буду угрожать ему ревизией счетов Почтовой Службы, которая, без сомнения, обнаружит вопиющий факт присвоения чужого имущества? Вы думаете, что выявится пропажа всего пенсионного фонда Почтовый Службы? Вы думаете, я выражу всему миру свой ужас по поводу того, как негодяй Липовиг выпутался из петли с помощью неизвестных лиц? Другими словами, вы думаете, что я покажу ему, как просто скинуть человека с его положения настолько низко, что его бывшим друзьям придется наклоняться, чтобы плюнуть в него? Вы это подразумевали, Стукпостук?
      Секретарь уставился в потолок. Его губы шевелились где-то около двадцати секунд, пока Лорд Ветинари разбирался с бумагами.
      Затем он опустил взгляд и произнес:
      — Да, милорд. Я думаю, это исчерпывающее объяснение.
      — А, но ведь распялить человека можно не одним способом, Стукпостук.
      — Лицом вверх и лицом вниз, милорд?
      — Спасибо, Стукпостук. Вы знаете, что я ценю вашу развитую нехватку воображения.
      — Да, сэр. Спасибо, сэр.
      — На самом деле, Стукпостук, позволим ему построить себе собственную дыбу и самому же крутить рычаг.
      — Не уверен, что улавливаю вашу мысль, милорд.
      Лорд Ветинари отложил перо.
      — Необходимо учитывать психологию личности, Стукпостук. Каждого человека можно представить как замок, к которому существует ключ. У меня большие надежды на мистера Липовига в грядущей схватке. Он до сих пор сохранил инстинкты преступника.
      — Откуда вы знаете, милорд?
      — О, есть множество мелких признаков, Стукпостук. Но наиболее убедительным, думаю, является то, что он ушел с вашим карандашом.
      Заседания. Постоянные заседания. И довольно скучные заседания, что отчасти было причиной их существования. Скука любит компанию.
      Почтовые службы больше не перемещались по городу. Они обосновались на местах и теперь эти места требовали работников, и штатных расписаний, и зарплаты, и пенсий, и ремонтных служб, и ночных уборщиков, и графиков дежурств, и дисциплины, и инвестиций, и еще, и еще…
      Мойст печально посмотрел на письмо от госпожи Эстрессы Партлей из Кампании Равных Ростов. Почтовая Служба, очевидно, нанимала недостаточно дварфов. Мойст написал ей, по его мнению — весьма разумно, что треть всего персонала являются дварфами. Она ответила, что не в этом дело. Дело было в том, что раз дварфы обычно высотой в две трети человеческого роста, то Почта, как ответственное полномочное лицо, должна нанимать одного целого и треть дварфа на каждого служащего-человека. Почта должна стремиться к дварфийскому обществу, говорила госпожа Партлей.
      Мойст взял письмо большим и указательным пальцами и отпустил падать на пол. Оно стремится вниз, госпожа Партлей, стремится вниз.
      Еще там было что-то про жизненные ценности.
      Мойст вздохнул. Как все изменилось. Он стал ответственным государственным служащим, и люди могли безнаказанно обращаться к нему с такими выражениями, как «жизненные ценности».
      Тем не менее, Мойст был готов поверить, что существуют люди, получающие удовольствие от созерцания колонок цифр. Он в их число не входил.
      Прошло уже несколько недельс тех пор, как он в последний раз придумывал марку! И намного больше с тех пор, когда он в последний раз испытал то покалывание в пальцах, тот зуд и то чувство полета, означающие, что в его голове возник коварный замысел, призванный перехитрить того, кто надеялся перехитрить его самого.
      Все было таким… Респектабельным. И от этого становилось душно.
      Потом он вспомнил про сегодняшнее утро и улыбнулся. Ладно, он застрял, но теневое братство ночных лазутчиков признавало здание Почты чрезвычайно сложной задачей.
      И он смог проболтать себе выход из сложной ситуации. В целом, это была победа. Были даже моменты, между минутами дикого ужаса, когда он чувствовал себя живым и парящим.
      Тяжелые шаги в коридоре свидетельствовали о том, что приближалась Глэдис с его полутренним чаем. Она вошла, низко пригнув голову, чтобы не удариться о косяк, и с ухватками огромного, но обладающего невероятной координацией, существа, поставила чашку и блюдце, не вызвав никакой ряби. И сказала:
      — Экипаж Лорда Ветинари Ждет Снаружи, Сэр.
      Мойст был уверен, что в последнее время в голосе Глэдис стало больше высоких ноток.
      — Да я с ним час назад виделся! Чего он ждет-то? — воскликнул он.
      — Вас, Сэр. — Глэдис отвесила книксен, а когда голем отвешивает книксен, то это можно услышать.
      Мойст выглянул из окна. Черная карета стояла возле Почты. Рядом околачивался возница и спокойно курил.
      — Он сказал, что у меня встреча?
      — Кучер Сказал, Что Ему Было Велено Ждать, — ответила Глэдис.
      — Ха!
      Прежде, чем выйти, Глэдис сделала еще один книксен.
      Когда дверь за ней закрылась, Мойст вернулся к стопке бумаг на столе. Верхняя пачка была озаглавлена «Протоколы Заседания Подкомитета Подвижной Почтовой Службы», но больше это было похоже на трактаты.
      Он поднял кружку с чаем. На ней было написано « Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь но это помогает!». Он уставился на нее, потом рассеянно взял толстое черное перо и поставил запятую между « здесь» и « но». А еще вычеркнул восклицательный знак. Он ненавидел восклицательный знак, его маниакальное, отчаянное веселье. Этот знак означал: «Не обязательно быть психом, чтобы работать здесь! Мы позаботимся, чтобы ты им стал!»
      Он заставил себя прочесть «Протоколы», понимая, что глаза пропускают целые абзацы в целях самозащиты.
      Потом взялся за Недельные Отчеты Районных Отделений Почты. После этого своими акрами слов растекся Комитет Медицины и Несчастных случаев.
      Время от времени Мойст поглядывал на кружку.
      В двадцать девять минут двенадцатого затрезвонилбудильник на столе. Мойст встал, задвинул стул, прошел к двери, досчитал до трех, открыл ее, сказал «Привет, Тиддлс» вошедшему престарелому почтовому коту, посчитал до девятнадцати, пока кот совершал свой круг по комнате, сказал «Пока, Тиддлс», когда тот проковылял обратно в коридор, и вернулся к своему столу.
       Ты только что открыл дверь престарелому коту, потерявшему представление об обхождении препятствий, сказал он себе, заводя будильник заново. И ты так делаешь каждый день. Думаешь, нормальные люди так поступают? Ладно, очень жалко смотреть на кота, когда он стоит часами, уткнувшись в стул, пока кто-нибудь его не сдвинет, но теперь ты каждый день встаешь, чтобы подвинуть стул для кота. Вот что с людьми делает честная работа.
       Да, но нечестная работа чуть не довела меня до виселицы!— запротестовал он.
       И что? Повешение длится пару минут. Комитет Пенсионного Фонда длится вечность!Это же такая скука! Ты заперт в золотой клетке!
      Мойст оказался около окна. Возница ел печенье. Когда он поймал взгляд Мойста, то дружелюбно помахал.
      Мойст чуть не отпрыгнул от окна. Он быстро сел на место и пятнадцать минут подряд подписывал требуемые формы FG/2. Потом вышел в коридор, ведущий в большой холл, и посмотрел вниз.
      Он пообещал вернуть большие люстры, и теперь обе они висели здесь, сверкая как персональные звездные системы. Большой, блестящий прилавок сверкал в своем отполированном великолепии. Повсюду царил гул целеустремленной и важной деятельности.
      Ему все удалось. Все работало. Это была Почта. И все веселье закончилось.
      Он спустился в сортировочные комнаты, заглянул в раздевалку почтальонов, чтобы дружески выпить чашечку похожего на деготь чая, послонялся по каретному двору, загораживая дорогу людям, занятым своими делами, и, наконец, побрел обратно в свой кабинет, согбенный бременем скуки.
      И случайно бросил взгляд в окно, как сделал бы всякий на его месте.
      Кучер обедал! Кучер, черт его подери, обедал! Поставил на тротуар складной стульчик и разложил еду на складном столике! Большой кусок свиного пирога и бутыль пива! У него даже белая скатерть была!
      Мойст бросился вниз по главной лестнице, как спятивший танцор чечетки, и выбежал наружу через большие двойные двери. В какую-то переполненную народом минуту, когда Мойст пробирался к карете, еда, стол, скатерть и стул были убраны в какое-то незаметное отделение, и кучер стоял около приветливо открытой двери.
      — Слушайте, по какому это все поводу, а? — спросил Мойст, жадно глотая воздух. — У меня не…
      — А, мистер Липовиг, — раздался из кареты голос Лорда Ветинари. — Садитесь. Благодарю, Хаусман, миссис Роскошь ждет. Шевелитесь же, мистер Липовиг, я вас не съем. Только что уже пообедал вполне приемлемым сэндвичем с сыром.
      Что плохого в том, чтобы просто выяснить в чем дело? Вот вопрос, от которого за многие столетия было получено больше вреда, даже чем от: «Да что плохого, если я возьму только одно?» и «Все будет хорошо, только стой спокойно».
      Мойст забрался в темноту кареты, дверь за ним захлопнулась, и он резко обернулся.
      — Ну в самом-то деле, — сказал Лорд Ветинари. — Ее закрыли, не заперлиже, мистер Липовиг. Успокойтесь!
      Рядом с ним очень прямо сидел Стукпостук с большой кожаной сумкой на коленях.
      — Что вы хотите? — спросил Мойст.
      Лорд Ветинари изогнул бровь.
      — Я? Ничего. Что выхотите?
      — Что?
      — Ну, это вы залезли в мой экипаж, мистер Липовиг.
      — Да, но мне сказали, что он стоит на улице!
      — А если бы вам сказали, что он черный, вы бы тоже сочли необходимым что-нибудь предпринимать по этому поводу? Вот дверь, мистер Липовиг.
      — Но вы тут все утро стоите!
      — Это общественная улица, сэр, — заметил Лорд Ветинари. — А теперь садитесь. Хорошо.
      Карета резко двинулась с места.
      — Вы все не угомонитесь, мистер Липовиг, — произнес Ветинари. — Не беспокоитесь о своей безопасности. Жизнь потеряла вкус, не так ли?
      Мойст ничего не ответил.
      — Давайте поговорим об ангелах, — предложил Лорд Ветинари.
      — Ага, да, я это помню, — горько сказал Мойст, — Вы мне уже рассказывали, когда меня повесили…
      Ветинари поднял бровь.
      —  Почтиповесили, прошу заметить. На волосок от смерти.
      — Неважно! Меня повесили! И самым ужасным во всем этом было обнаружить, что Вестник Танти отвел мне вего лишь два абзаца! Представляете, два абзаца на целую жизнь гениальных, изобретательных и абсолютно ненасильственных преступлений? Да я мог быть примером для молодежи! Всю передовицу сожрал Дислексичный Алфавитный Убийца, а он всего-то осилил А и В!
      — Не спорю, редактор, похоже, придерживается мнения, что заслуживающее внимания преступление это то, жертву которого собирают сразу по трем аллеям, но такова цена свободной прессы. Но нас обоих устраивает, не так ли, что Альберт Спэнглер покинул этот мир настолько… незаметно?
      — Да, но я никак не ожидал такой загробной жизни! Мне теперь всю оставшуюся жизнь придется делать то, что прикажут?
      — Поправка, вашей новой жизни. Но таковы голые факты. — ответил Ветинари, — Однако, позвольте мне перефразировать. Вас, мистер Липовиг, ожидает жизнь, полная уважения и спокойствия, гражданского достоинства и, конечно, по прошествии времени, заслуженной пенсии. Не говоря, разумеется, о достойной золотой цепи.
      Мойст содрогнулся от этих слов.
      — А если я несоглашусь, что вы сделаете?
      — М-м-м? О, вы не так поняли меня, мистер Липовиг. То, о чем я говорил — это то, что будет с вами, если вы отклоните мое предложение. Если вы его примете, то вам придется ходить по краю пропасти, вам будут противостоять могущественные и опасные враги и каждый день будет подкидывать новые испытания. Вас даже могут попытаться убить.
      — Что? Почему?
      — Вы раздражаете людей. Между прочим, на новой работе вам и шляпу дадут.
      — И на этой работе можно сделать хорошие деньги?
      — Ничего, кроме денег, мистер Липовиг. Фактически, это должность начальника Королевского Монетного Двора.
      — Что? Целый день выбивать монетки?
      — Коротко говоря, да. Но традиционно этот пост совмещается с руководящей должностью в Королевском Банке Анк-Морпорка, которая и будет вашей основной работой. А деньги вы можете делать в свободное время.
      —  Банкир? Я?
      — Да, мистер Липовиг.
      — Да я ничего не знаю об управлении банком!
      — Это хорошо. Никаких предубеждений.
      — Я грабилбанки!
      — Превосходно! Просто выверните наизнанку ход мыслей, — просиял Лорд Ветинари. — Деньги должны быть внутри.
      Карета остановилась.
      — В чем тут дело? — спросил Мойст. — В чем по-настоящему причина?
      — Когда вы приняли управление Почтовой Службой, мистер Липвиг, она была позором. А теперь вполне эффективно работает. Эффективно до скуки, фактически. В результате молодой человек может оказаться ночью на стене, или начинает вкрывать замки ради острых ощущений, или даже может увлечься Экстремальным Чиханием. Как вы подбираете отмычки, кстати?
      Отмычки ему продала пожилая леди в маленьком магазинчике в одном темном переулке, причем кроме него, там больше никого не было. Мойст до сих пор не мог понять, почему он их купил. Они были только географически нелегальны, но от знания, что они лежат в куртке, возникало приятное волнение. Все это было очень печально и напоминало тех серьезных деловых людей, надевающих на работу строгие костюмы с галстуками ярких расцветок, в безумной, отчаяной попытке продемонстрировать, что они еще сохранили свободный неукротимый дух.
       О боги, я стал одним из них. Ну, по крайней мере патриций, кажется, не знает про дубинку.
      — У меня все не настолько запущено, — сказал он.
      — А дубинка? Зачем вам дубинка? Вы же ведь пальцем никого никогда не тронули? Вы забираетесь на крыши и подбираете отмычки к собственным ящикам. Вы похожи на животное в клетке, которое рвется в джунгли! Мне бы хотелось дать вам то, что вам необходимо. Бросить вас львам.
      Мойст начал было протестовать, но Ветинари поднял руку.
      — Вы возглавили наше посмешище, Почту, и сделали из нее солидное предприятие, мистер Липовиг. Но банки Анк-Морпорка, сэр, отнюдь не посмешище. Ими заправляют упрямые ослы, мистер Липвиг. Слишком уж много было неудач. Они погрязли в болоте и живут в прошлом, знатное положение и богатство затмили им очи и они верят, что золото дороже всего.
      — Э… А разве это не так?
      — Нет. И такой вор и мошенник, как вы… — я еще раз прошу прощения, вы и сами это знаете в глубине души. Для вас это был просто способ набирать очки, — сказал Ветинари, — Что может золото знать об истинных ценностях? Посмотрите в окно и скажите, что вы видите.
      — Эм… Маленькую грязную псину, которая смотрит, как какой-то мужик мочится, — ответил Мойст, — простите, вы выбрали неподходящее время.
      — Если понимать мои слова менее буквально, — проговорил лорд Ветинари, наградив его Взглядом, — вы бы увидели огромный, суматошный город, полный опасных людей, которые добывают состояние из всго, что попдается им под руку. Они возводят, строят, вырезают, пекут, заливают, формируют, куют и замышляют странные и изощренные преступления. Но деньги они хранят в старых носках. Они больше доверяют носкам, чем банкам. Мы создаем искусственный дефицит металлических денег, вот почему ваши марки де факто являются валютой. Наша серьезная банковская система в полном беспорядке. Фактически, просто посмешище.
      — Еще большее посмешище будет, когда вы поставите меняво главе, — заявил Мойст.
      Ветинари послал ему быструю улыбку.
      — Неужели? — сказал он, — ну, посмеяться иногда нужно.
      Кучер открыл дверь, и они вышли.
      Почему храмы? — размышлял Мойст, разглядывая фасад Королевского Банка Анк-Морпорка. Почему банки всегда строят похожими на храмы, несмотря на то, что многие значительные религии (а) традиционно против того, чем занимаются банки и (б) открывают там счет?
      Конечно, он и раньше видел здание, но так до сих пор и не удосужился рассмотреть его. В отличие от многих денежных храмов, этот не был таким уж плохим. Архитектор, по крайней мере, знал, как построить достойную колонну, и когда нужно остановиться. И он был твердо настроен против херувимов, хотя над колоннами располагался благородно-возвышенный фриз, изображающий что-то аллегорическое с участием дев и ваз. В большинстве ваз и, как заметил Мойст, на некоторых девах, гнездились птицы. Злобный голубь покосился на Мойста с каменной груди.
      Мойст часто проходил мимо этого места. Оно никогда не было особенно оживленным. А позади него находился Королевский Монетный Двор, который вообще никогда не подавал признаков жизни.
      Сложно представить себе более уродливое здание из тех, что не выигрывали в архитектурных конкурсах. Монетный Двор был мрачной постройкой кирпично-каменной кладки, с высокими узкими зарешеченными окнами и дверями. Всем своим видом строение будто говорило миру «Даже не думай».
      До сих пор Мойст о нем и не думал. Ведь это был монетный двор. Место, где вас переворачивают вниз головой над ведром и вытрясают все на свете, прежде чем выпустить наружу. И у них там всюду охрана и двери с шипами.
      И Ветинари хотел поставить его во главе всего этого. В такой здоровенной бочке меда обязательно должна быть и нехилая ложка дегтя.
      — Скажите, милорд, — осторожно произнес Мойст, — что произошло с человеком, занимавшим раньше эту должность?
      — Я предполагал, что вы спросите, так что выяснил. Он умер на девяностом году жизни, от сердечного приступа.
      Звучало неплохо, но Мойст прожил и повидал достаточно, чтобы продолжить расследование.
      — Кто-нибудь еще в последнее время умирал?
      — Сэр Джошуа Роскошь, председатель банка. Умер полгода назад в своей постели, в возрасте восьмидесяти лет.
      — Есть множество неприятных способов умереть в собственной постели, — отметил Мойст.
      — Не спорю, — признал Лорд Ветинари. — Однако, в данном случае это произошло в объятиях молодой женщины по имени Душечка после огромной порции устриц. Насколько это было неприятным, я боюсь, мы никогда не узнаем.
      — Она была его женой? Вы сказали, это случилось в его собственной…
      — У него были аппартаменты в здании банка, — прервал его Ветинари. — Обычная привилегия, весьма полезная в случаях, — Ветинари сделал секундную паузу, — когда он работал допоздна. Миссис Роскошь не присутствовала при этом событии.
      — Если он Сэр, то разве она не должна быть Леди? — насторожился Мойст.
      — То, что ей не нравится быть Леди — это весьма характерно для миссис Роскошь, — сказал Лорд Ветинари. — А я уважаю ее желания.
      — И часто он «работал допоздна»? — Мойст старательно выделил слова Ветинари в кавычки. Не Леди, значит, да? — подумал он.
      — С поразительной для его возраста регулярностью, как я понимаю.
      — О, неужели? Знаете, кажется, я припоминаю некролог в Таймс. Но вроде там не было деталей такого рода.
      — Да, и куда только катится пресса, диву даешься.
      Ветинари повернулся и обозрел здание.
      — Из этих двух я предпочитаю откровенность Монетного Двора, — сообщил он. — Он рычит на мир. Сборщики налогов занимают два верхних этажа, что может вызвать некоторое беспокойство… Как вы думаете, мистер Липовиг?
      — Что это за круглая штуковина, которая торчит из крыши? — спросил Мойст. — Из-за нее здание становится похожим на свинью-копилку с застрявшей в щели монетой!
      — Как ни странно, ее действительно называют Дурной Пенни, — ответил Ветинари. — Большое колесо, снабжающее энергией машины для чеканки монет и тому подобное. Оно приводилось в движение заключенными в те времена, когда термин «общественные работы» был не просто словом. Или словосочетанием. Под этим подразумевалось жестокое и необычное наказание, что, тем не менее, говорит о весьма небогатом воображении. Зайдем внутрь?
      — Послушайте, сэр, что вы хотите, чтобы я сделал? — вопросил Мойст, когда они начали подниматься по мраморным ступеням. — Я немного понимаю в банковском деле, но как мне управлять монетным двором?
      Ветинари пожал плечами.
      — Понятия не имею. Думаю, что служащие дергают за рычаги. Кто-то говорит им, как часто это делать и когда остановиться.
      — А почему кому-нибудь захочется меня убить?
      — Не могу сказать, мистер Липовиг. Но вас пытались убить по меньшей мере один раз, даже когда вы просто безобидно доставляли письма, так что я предполагаю, что ваша карьера в банковском деле будет захватывающей.
      Они поднялись на самый верх лестницы. Пожилой мужчина, одетый в то, что могло сойти за генеральскую форму армии самого нестабильного типа, отворил перед ними дверь.
      Лорд Ветинари предоставил Мойсту возможность войти первым.
      — Я просто осмотрюсь, ладно? — сказал тот, поколебавшись на пороге. — У меня ведь совсем не было времени обдумать ваше предложение.
      — Само собой, — ответил Ветинари.
      — Этим я ни к чему себя не обязываю, так?
      — Ни к чему, — заверил Ветинари. Он прошел к кожаному дивану и сел, приглашая Мойста последовать его примеру. Вечно предупредительный Драмнотт расположился позади них.
      — Какой приятный запах стоит в банках, вам не кажется? — спросил Ветинари. — Смесь полировки, чернил и богатства.
      — И лисоимства, — добавил Мойст.
      — Это означает жестокость к лисам. Думаю, вы имели в виду лихоимство. Церковь, похоже, не слишком выступает против него в наше время. Между прочим, никто, кроме нынешнего председателя банка не в курсе моих намерений. Для всех остальных сегодня вы просто проводите небольшую инспекцию от моего имени. Только к лучшему, что вы не надели сегодня свой знаменитый золотой костюм.
      В банке стояла тишина, в основном потому, что звуки просто терялись в высоких потолках, а отчасти оттого, что люди всегда понижают голос в непосредственной близости от крупных сумм денег. Бросались в глаза красный бархат и позолота. Повсюду висели картины, изображающие серьезных людей в сюртуках. Время от времени раздавались быстрые шаги по мраморному полу, затихающие когда тот, кому они принадлежали, ступал на остров ковра. А внушительные столы были обиты серовато-зеленой кожей. С самого детства обшитые серо-зеленой кожей столы для Мойста означали Богатство. Красная кожа? Тьфу! Это для выскочек и хвастунов. Серо-зеленый означал, что уже ваши предки достигли Благосостояния и вы получили его в наследство. Для лучшего эффекта кожа должна быть немного вытертой.
      На стене за стойкой тикали большие часы, поддерживаемые херувимами. Появление лорда Ветинари произвело определенный эффект. Служащие подталкивали друг друга и кидали в его сторону выразительные взгляды.
      В действительности же, осознал Мойст, они не особо бросались в глаза. Природа наградила его способностью быть лицом с заднего плана, причем даже тогда, когда он стоял прямо перед вами. Он не был уродливым, не был привлекательным, он просто был таким незапоминающимся, что иногда удивлял самого себя во время бритья. А Ветинари носил черный, совершенно не стремящийся привлечь внимание цвет, но тем не менее он производил эффект свинцового груза, положенного на резиновую поверхность. Он искажал пространство вокруг себя. Люди не сразу замечали его, но моментально чувствовали его присутствие.
      И сейчас люди шептали в переговорные трубки — патриций здесь, но никто его официально не приветствует! Будут неприятности!
      — Как поживает мисс Добросерд? — поинтересовался Ветинари, не обращая внимания на возрастающую суматоху.
      — Она в отъезде, — без выражения сказал Мойст.
      — А, Траст, без сомнения, обнаружил еще одного погребенного голема.
      — Да.
      — Все еще выполняет приказы, отданные ему тысячу лет назад?
      — Наверное. Он где-то в глуши.
      — Она неутомима, — радостно изрек Ветинари. — Големы возвращаются к жизни из тьмы веков, чтобы крутить колеса торговли для всеобщего блага. Прямо как вы, мистер Липовиг. Она оказывает городу огромную услугу. И Голем-Траст тоже.
      — Да, — согласился Мойст, пропуская мимо ушей все про возвращение к жизни.
      — Но ваш тон говорит об другом.
      — Ну… — Мойст почувствовал себя неловко, но все же продолжил. — Она вечно срывается с места, стоит им только найти очередного голема в какой-нибудь древней канализации или…
      — И не срывается за вами, так сказать?
      — А из-за этого последнего ее уже несколько недель нет, — игнорируя замечание, возможно, потому что оно было верным, продолжил Мойст, — и она не говорит, в чем дело. Говорит только, что это что-то важное. Что-то новенькое.
      — Думаю, она заинтересовалась шахтами, — предположил Ветинари. Он начал медленно постукивать тростью по мраморному полу. Стук распространялся по помещению. — Я слышал, что, похоже, големы копают шахты на дварфийских землях в ближней Химерии, рядом с почтовым трактом. Должен добавить, это представляет весьма большой интерес для дварфов. Король сдал землю Обществу и наверняка заинтересуется тем, что они там откопают.
      — У нее неприятности?
      — У мисс Добросерд? Нет. Зная ее, скорее уж у короля дварфов могут появиться неприятности. Она весьма… Целеустремленная юная леди, как я заметил.
      — Ха! Вы и представить не можете, насколько.
      Мойст сделал мысленную пометку отправить Адоре Белль сообщение, как только закончит с банком. Ситуация с големами вновь накалилась, все из-за гильдий с их жалобами на то, что големы отбирают работу. Мисс Добросерд была нужна в городе — из-за големов, конечно.
      Тут Мойст осознал, что слышит едва различимый шум. Он исходил сверху, и звучал как воздух, булькающий в жидкости, или как вода, выливающаяся из бутылки с характерным бломп-бломпаньем.
      — Вы слышите? — спросил он.
      — Да.
      — Не знаете, что это?
      — Будущее экономического планирования, как я понимаю. — Лорд Ветинари выглядел если не обеспокоенным, то уж по крайней мере необычно озадаченным.
      — Должно быть, что-то случилось, — сказал он. — Обычно у мистера Бента заведено оказываться на этаже через пару секунд после моего прибытия. Надеюсь, с ним не случилось ничего неприятного.
      Большие двери лифта распахнулись в дальнем конце холла, и из него вышел человек. Какое-то мгновение, незаметное тому, кто в свое время не зарабатывал на жизнь чтением лиц, человек выглядел встревоженным и озабоченным. Но это выражение бесследно исчезло, как только он поправил манжеты и заулыбался теплой, благожелательной улыбкой того, кто собирается вытянуть из вас немного денег.
      Мистер Бент во всех отношениях казался уравновешенным и несгибаемым. Мойст ожидал увидеть традиционный банкирский сюртук, но вместо этого человек оказался одет в черный пиджак отличного покроя и полосатые брюки.
      Еще мистер Бент был тихим. Он шагал бесшумно даже по мрамору, и у него были неожиданно большие ступни для столь щегольски одетого человека. Но его черные, начищенные до зеркального блеска туфли были очень выского качества. Может, он хотел ими похвастаться, потому что шел как лошадь на выводке, очень медленно поднимая каждую ногу с пола, прежде чем опять опустить ее. Кроме этой неуместной детали, мистер Бент создавал впечатление чего-то, что тихо хранится в футляре, пока не понадобится.
      — Лорд Ветинари, я прошу прощения! — начал он. — Боюсь, было одно незавершенное дело…
      Лорд Ветинари поднялся на ноги.
      — Мистер Маволио Бент, позвольте представить вам мистера Мойста фон Липовига, — сказал он. — Мистер Бент здесь — главный кассир.
      — А, изобретатель революционно ненадежной однопенсовой банкноты? — произнес Бент, протягивая худую руку. — Какая смелость! Очень рад познакомиться с вами, мистер Липовиг.
      — Однопенсовой банкноты? — озадаченно спросил Мойст. Мистер Бент, несмотря на свои заверения, совсем не выглядел обрадованным.
      — Вы вообще слушали, что я говорил? — поинтересовался Ветинари. — Ваши марки, мистер Липовиг.
      — Фактическая валюта, — добавил Бент, и Мойста озарило. Ну, это было так, он знал это. Он подразумевал, что марки надо приклеивать к конвертам, но люди простодушно решили, что марка за пенни — это не что иное, как легкий, заверенный правительством пенни и, кроме того, его можно приклеить к конверту. Рекламные страницы пестрели предложениями, связанными с почтовыми марками: «Узнай Сокровенные Тайны Вселенной! Пришли восемь марок за буклет!». Многие марки использовались в качестве денег и вообще ни разу не бывали в почтовых ящиках.
      Что-то в улыбке мистера Бента раздражало Мойста. При близком рассмотрении она была не столь доброй.
      — Что вы имеете в виду под «ненадежными»? — спросил он.
      — Как вы утверждаете ее претензию стоимости в один пенни?
      — Э, если приклеить ее к письму, то получите путь ценой в пенни? — предположил Мойст. — Я не понимаю, что вы…
      — Мистер Бент из тех, кто верит в исконную ценность золота, мистер Липовиг, — сказал Ветинари. — Я уверен, что вы поладите быстро, как масло с огнем. Я покину вас и буду ожидать вашего решения со, эм, капитальным интересом. Пойдемте, Стукпостук. Может, заскочите завтра повидаться со мной, мистер Липовиг?
      Его собеседники проводили его взглядом. Потом Бент уставился на Мойста.
      — Полагаю, я должен все здесь вам показать… сэр, — произнес он.
      — У меня такое чувство, что я вам не очень уж приглянулся, мистер Бент? - сказал Мойст. Бент пожал плечами, что было впечатляющим движением с его исхудалой фигурой.
      Все равно что наблюдать, как гладильная доска грозит сложиться.
      — Я не знаю ничего, что могло бы дискредитировать вас, мистер Липовиг. Но я верю, что у Ветинари и председателя на уме опасные махинации, и вы — их орудие, мистер Липовиг, их инструмент.
      — Вы имеете в виду нового председателя?
      — Именно так.
      — Лично у меня нет намерения и желания быть инструментом, — заявил Мойст.
      — Рад за вас, сэр. Но происшествия происходят…
      Снизу раздался звон стекла и слабый приглушенный крик:
      — Черт! Это ведь был платежный баланс!
      — Может, пройдемся и осмотрим все? — весело предложил Мойст. — Начиная с того, откуда донесся этот крик?
      — Эта мерзость? — Бент слегка содрогнулся. — Думаю, стоит подождать, пока Хьюберт там не приберет. О, полюбуйтесь только! Это же ужасно…
      Мистер Бент двинулся через комнату к большим, внушительного вида часам. Он посмотрел на них так, будто бы они нанесли ему смертельное оскорбление, и щелкнул пальцами, но к нему уже спешил один из младших служащих с небольшой стремянкой. Мистер Бент поднялся по ступенькам, открыл часы и подвел секундную стрелку вперед на две секунды. После чего дверца часов была захлопнута, лесенка убрана, а бухгалтер, поправляя манжеты, вернулся к Мойсту.
      Он смерил Мойста взглядом с головы до ног.
      — Они теряют почти минуту в неделю. Я что, единственный, кому это кажется оскорбительным? Увы, похоже на то. Приступим к золоту, пожалуй?
      — О-о-о, да, — ответил Мойст. — Приступим!

       Золотое обещание — Люди отделов — Цена пенни и полезность окон — Расходы от доходов — Охрана и ее необходимость — Очарование сделками — Сын многих отцов — Утверждаемая ненадежность в случае пламенеющего нижнего белья — Паноптикум Мира и слепота мистера Бента — Сводный комментарий
      — Я как-то ожидал чего-то… большего, — признался Мойст, глядя сквозь железные прутья на маленькую комнату, содержащую золото. Металл в открытых мешках и коробках тускло поблескивал в свете факелов.
      — Это почти десять тонн золота, — укоризненно ответил Бент. — Они не должны выглядеть большими.
      — Но все слитки и мешки вместе не намного больше конторок снаружи!
      — Они очень тяжелые, мистер Липовиг. Это сплошной истинный металл, чистый и незапятнанный, — сказал Бент. Его левый глаз слегка подергивался. — Это металл, никогда не бывший в немилости.
      — Правда? — спросил Мойст, проверяя, открыта ли все еще дверь отсюда.
      — И также это единственная база надежной финансовой системы, — продолжал мистер Бент, свет отражался от слитков и золотил его лицо. — Это Цена! Это Стоимость! Без золотого якоря все обратилось бы в хаос.
      — Почему?
      — А кто бы установил ценность доллара?
      — Но наши доллары ведь не из чистого золота, так?
      — А-ха, да, — ответил Бент. — Золотого цвета, мистер Липовиг. Меньше золота, чем в морской воде, они только золотистые. Мы обесценили собственную валюту! Позор! Не может быть худшего преступления!
      Его глаз снова задергался.
      — Э-э… убийство? — предложил Мойст. Да, дверь все еще была открыта.
      Мистер Бент махнул рукой:
      — Убийство однажды случается и все. Но когда рушится доверие к золоту, воцаряется хаос. Однако так пришлось сделать. Гадкие монеты, следует признать, только золотистые, но они хотя бы намекают на настоящее золото в запасах. В своей жалкости они, тем не менее, утверждают первенство золота и нашу независимость от махинаций правительства! У нас больше золота, чем в других банках города, и только у меня есть ключ от той двери! И у председателя, конечно, — добавил он так, как будто это была неприятная и непрошенная задняя мысль.
      — Я где-то читал, что монета представляет собой обещание передать золото стоимостью в доллар, — пришел на помощь Мойст.
      Мистер Бент сцепил руки перед лицом и возвел глаза кверху, как будто в молитве.
      — В теории, да — сказал он через пару мгновений. — Я бы предпочел сказать, что это негласное понимание, что мы выполним наше обещание обменять ее на золото стоимостью в доллар при условии, что фактически нас не будут об этом просить.
      — Так… Это не настоящее обещание?
      — Определенно оно и есть, сэр, в финансовых кругах. Дело, понимаете ли, в доверии.
      — Вы имеете в виду, доверьтесь нам, у нас здоровое дорогое здание?
      — Острите, мистер Липовиг, но зерно истины в этом может быть. — Бент вздохнул. — Я вижу, вам многому придется научиться. По крайней мере, придется позволить мне научить вас. А теперь, полагаю, вам бы хотелось посмотреть на Монетный Двор. Людям всегда нравится смотреть на Монетный Двор. Сейчас двадцать семь минут тридцать шесть секунд второго, так что обед у них должен был уже закончиться.
      Это было похоже на пещеру. Хотя бы это оправдало ожидания Мойста. Монетный двор должен быть освещен ярким живым пламенем.
      Главный холл был высотой в три яруса, и собирал немного серого света из рядов зарешеченных окон. И, в смысле первичной архитектуры, этим все и исчерпывалось. Все остальное было отделами.
      Отделы были встроены в стены и даже, как ласточкины гнезда, висели у потолка, снабженные ненадежными на вид деревянными лестницами. Неровный пол сам представлял собой поселок отделов, беспорядочно расположенных, непохожих один на другой, каждый с крышей на несуществующий случай дождя. В плотном воздухе мягко плавали клочки дыма. У одной из стен светилась темно-оранжевым кузница, создавая правильную Стигийскую атмосферу. Место выглядело как загробное назначение для людей, совершивших незначительные и довольно скучные грехи.
      Все это было, тем не менее, просто фоном. Господствовал надо всем в холле Дурной Пенни. Колесо было… странным.
      Мойст раньше уже видел подобные колеса. Один был в Танти, и заключенные могли укреплять на нем свою сердечно-сосудистую систему, хотелось им того или нет. Мойсту пришлось принять пару смен, прежде чем он понял, как обыграть систему. То колесо было жестокой вещью, тесной, тяжелой и гнетущей. Дурной Пенни был намного больше, но его почти будто бы и не было. Был только металлический край, который отсюда казался пугающе тонким. Мойст тщетно старался разглядеть спицы, пока не понял, что их вообще не было, только сотни тонких проволок.
      — Ладно, я вижу, что оно должно работать, но… — начал он, уставившись на огромную коробку скоростей.
      — Оно очень хорошо работает, я полагаю, — сказал Бент. — Есть голем, чтобы двигать его, когда необходимо.
      — Но оно же непременно должно развалиться на части!
      — Должно? Я не в состоянии утверждать это, сэр. А, вот и они…
      Люди направлялись к ним из разных отделов и из двери в дальнем конце здания. Они двигались медленно и осторожно, с единственной целью, как живые мертвецы.
      Впоследствии Мойст думал о них как о Людях Отделов. Не все из них были стариками, но даже молодые большей частью очень рано приобрели налет зрелого возраста. Очевидно, чтобы получить работу в Монетном Дворе, нужно было подождать, пока кто-нибудь не умрет, это был случай Отделов Мертвецов. Как бы то ни было, положительным моментом было то, что когда ожидаемая вами вакансия освобождалась, вы получали работу, даже если были совсем немногим живее, чем предыдущий служащий. Люди отделов управляли полировочным отделом, прессовочным отделом, литейным (два отдела), охранным (один, но довольно большой отдел) и хранилищем с замком, который Мойст бы открыл одним чихом. Назначение других отделов остались тайной, но, возможно, они были построены на случай, если кому-нибудь вдруг срочно понадобится отдел.
      У Людей Отелов было то, что сходило в их отделах за имена: Альф, Альф Младший, Плевун, Малыш Чарли, Король Генри… но у того, кто был, так сказать, назначенным собеседником с миром за пределами отделов, было полное имя.
      — Это мистер Теневой Восемнадцатый, мистер Липовиг, — сказал Бент. — Мистер Липовиг… Просто осматривается.
      — Восемнадцатый? — спросил Мойст. — Вас есть еще семнадцать?
      — Больше нет, сэр, — ответил Теневой, оскалившись.
      — Мистер Тенистый — потомственный мастер, сэр, — сообщил Бент.
      — Потомственный мастер… — без выражения повторил Мойст.
      — Точно, сэр, — сказал Теневой. — Мистер Липовиг хочет узнать историю, сэр?
      — Нет, — твердо ответил Бент.
      — Да, — заявил Мойст, смотря на его «твердо» своим "проницательно".
      — О, похоже, что хочет, — вздохнул Бент. Мистер Теневой улыбнулся.
      Это была очень полная история, и требовала она долгого рассказа и много времени. В какой-то момент Мойсту показалось, что время это подошло бы Ледниковому Периоду. Слова протекали мимо него, как грязный поток, но, как и в грязном потоке, кое-что застревало. Пост потомственного мастера появился сотни лет назад, когда должность Начальника Монетного Двора была синекурой, данной своему собутыльнику тогдашним королем или патрицием, который использовал того как копилку и не делал ничего, кроме как появлялся время от времени с большим мешком, похмельем и многозначительным взглядом. Должность была образована, потому что возникло смутное понимание, что должен быть кто-то ответственный, и, по возможности, трезвый.
      — И вы действительно всем управляете? — быстро спросил Мойст, чтобы перекрыть поток чрезвычайно интересных фактов о деньгах.
      — Точно, сэр. Временно. Начальника не было сотню лет. Pro tern.
      — И как вы получаете плату?
      Наступило минутное молчание, а потом мистер Теневой сказал таким тоном, будто он говорил с ребенком:
      — Это — монетный двор, сэр.
      — Вы сами делаете собственную зарплату?
      — А кто еще это сделает, сэр? Но все официально, не так ли, мистер Бент? Он получает все квитанции. Мы, в сущности, обходимся без добавочной стоимости.
      — Ну, по крайней мере, у вас прибыльное дело, — весело сказал Мойст. — Я имею в виду, что, должно быть, вам сделать деньги — раз плюнуть!
      — Как-то сводим концы с концами, сэр, да, — ответил Теневой так, как будто это была больная тема.
      — Концы с концами? Вы же монетный двор! — удивился Мойст. — Как можно не делать прибыли, делая деньги?
      — Расходы, сэр. Куда ни глянь — везде расходы.
      — Даже от доходов?
      — И там тоже, сэр. — Ответил Теневой. — Это разорительно, сэр, это на самом деле так. П’нимаете, сделать фартин’ стоит полпенни, и почти пенни — чтобы сделать полпенни. Пенни выходит за пенни с четвертью. Шестипенсовик стоит два пенса с четвертью, так что здесь мы в выигрыше. Полдоллара стоит семь пенсов. И только шесть пенсов за доллар, явное улучшение, но эт’ потому, что мы тут их делаем. Самые засранцы — это гроши, потому что ценятся они в полфартинга, а стоят шесть пенсов из-за кропотливой работы, они такие маленькие и с дыркой в середине. Трешки, сэр, у нас только несколько человек их делают, много работы и выходит каждая за семь пенсов. И не спрашивайте меня о двухпенсовиках!
      — А что с двухпенсовиками?
      — Рад, что вы об этом спросили, сэр. Тщательная работа, сэр, складывается в семь и одну шестнадцатую пенса. А, да, еще шестнадцатая пенса, сэр, элим.
      — Я про такой даже не слышал никогда!
      — Ну, нет, сэр, вы и не могли, человек вашего-то класса, но и он имеет место, сэр, имеет место. Милая маленькая штучка, сэр, куча крошечных деталей, изготавливаемая по традиции вдовами, стоит аж целый шиллинг из-за такой кропотливой гравировки. У старушек уходят дни только на один, из-за ихнего зрения и всего такого, но зато они чувствуют себя полезными.
      — Но шестнадцатая часть пенни? Четверть фартинга? Что на нее можно купить?
      — Вы удивитесь, сэр, но на некоторых улицах… Свечной огарок, маленькую картофелину, которая только чуть-чуть позеленела, — ответил Теневой. — Может быть, сердцевинку яблока, которую не совсем доели. И, конечно, очень удобно кидать в коробки с пожертвованиями.
      И золото, значит, якорь, да? — подумал Мойст.
      Он осмотрел все обширное пространство. Здесь работало всего около дюжины человек, включая голема, о которых Мойст научился думать как о виде, к которому следует относиться как к «человеку из-за ценности, равной человеческой», и прыщавого парня, делавшего чай и о котором Мойст так не думал.
      — Похоже, вам не нужно много людей, — сказал он.
      — А, ну, мы только серебряные и золотые…
      — Золотистые, — быстро вмешался Бент.
      — …Золотистые монеты здесь делаем, видите ли. И необычную всячину, вроде медалей. Делаем заготовки для меди и латуни, но остальное делают надомники.
      — Надомники? Монетный Двор с удаленными работниками?
      — Точно, сэр. Вот как вдовы. Они работают на дому. Ну вы же не будете ждать от стареньких вдовушек ковылять сюда, большинство из них без двух палок не обходится!
      — Монетный Двор… То есть место, которое изготавливает деньги… нанимает людей, которые работают дома? Нет, в смысле, я знаю, что это модно, но я имею в виду… Ну, вам не кажется это странным?
      — Да боги с вами, сэр, у нас есть семьи, которые целыми поколениями делали пару медяков за вечер! — счастливо поведал Тенистый. — Папа делает основной оттиск, мама доканчивает чеканку, детишки чистят и полируют… Это традиция. Наши удаленные работники — как одна большая семья.
      — Хорошо, но как же сохранность?
      — Если украдут хоть на фартинг, их можно будет повесить, — сообщил Бент. — Считается за государственную измену, знаете ли.
      — Вы в какой семье росли? — ужаснулся Мойст.
      — Должен заметить, что никто никогда так не поступал, потому что они преданны, — заявил мастер, уставившись на Бента.
      — На первый раз обычно принято отрубать руку, — смилостивился добрый семьянин Бент.
      — И много они денег на этом делают? — сказал Мойст, осторожно влезая между ними двумя. — В смысле заработка?
      — Около пятнадцати долларов в месяц. Это тщательная работа, — ответил Теневой. — Некоторые пожилые дамы не получают столько. К нам поступает много недоброкачественных элимов.
      Мойст принялся разглядывать Дурной Пенни. Колесо поднималось через главную шахту здания и выглядело слишком воздушно-хрупким для чего-то столь большого. Одинокий голем тяжело ступал внутри, у него была глиняная табличка на шее, а это означало, что он из тех, кто не может говорить. Мойсту стало любопытно, а знает ли об этом Голем-Траст. У них были поразительные способы находить этих существ.
      Пока он смотрел, колесо мягко замедлилось и остановилось. Молчаливый голем замер.
      — Скажите, — сказал Мойст. — А зачем мучаться с золотистыми монетами? Почему просто не, ну, делать доллары из золота? Неужто так много обрезки и распылки?
      — Я удивлен, что такой джентльмен, как вы, знаете такие названия, сэр, — ошеломленно сказал мастер.
      — Я интересуюсь криминальным мышлением, — сказал Мойст чуть быстрее, чем намеревался. Это была правда. Нужна была только способность самоанализа.
      — Похвально, сэр. О да, сэр, видели мы такие штучки, сэр, и даже больше, о да! Клянусь, мы все повидали. И покраску, и золочение, и прессовку . Даже переплавку, сэр, с примесью меди, очень тщательно сделано. Клянусь, сэр, есть люди, которые на фальшивки и подделки будут тратить по два дня, чтобы сделать ту же сумму денег, которую честно можно за день заработать.
      — Не может быть!
      — Вот чтоб мне провалиться, — заверил Теневой. — Ну какой здоровый разум до такого додумается?
      Ну, мой, когда-то, подумал Мойст. Так было веселее.
      — Не могу и представить, — сказал он вслух.
      — Так что городской совет сказал нам, что доллары должны быть золотистыми, а в основном они, честно говоря, из желтой меди, потому что блестит хорошо. О, их все равно подделывают, сэр, но тяжело сделать все точно, и Стража, если что, жестко скрутит их, и хотя бы никто не стащит золото, — сказал Теневой. — Это все, сэр? А то нам еще нужно еще до конца работы дела сделать, понимаете, а если мы останемся после конца рабочего дня, то нам придется сделать больше денег, чтоб оплатить наши сверхурочные, а если ребята подустанут, то мы начнем зарабатывать деньги быстрее, чем можем их изготовить, а все это приведет к тому, что я могу назвать только головоломкой…
      — Вы имеете в виду, что если задержитесь, то придется задержаться еще больше, чтобы заплатить за первую задержку? — сказал Мойст, обдумывая то, насколько нелогичным может быть логичное мышление, если использует его достаточно большая организация.
      — Именно так, сэр, — сказал Теневой. — И путь этот ведет к безумию.
      — Очень короткий путь, — кивнул Мойст. — Но, если позволите, еще одно. Как у вас обстоят дела с охраной?
      Бент кашлянул.
      — В монетный Двор невозможно попасть снаружи, не из банка, когда все заперто, мистер Липвиг. По договоренности со Стражей, кто-нибудь вне службы патрулирует по ночам оба здания, с некоторыми из наших собственных охранников. Здесь они одеты в официальную банковскую униформу, конечно, потому что Стража настолько убога, но они, как вы понимаете обеспечивают профессиональный подход.
      Ну, да, подумал Мойст, подозревая, что его опыт общения со стражами порядка было несколько глубже, чем опыт Бента. Деньги, возможно, и в безопасности, но спорю, что вы частенько недосчитываетесь моря кофе и карандашей.
      — Я думал о… Дневном времени, — сказал он. Люди Отделов посмотрели на него пустыми взглядами.
      — А, это, — отозвался мистер Теневой. — Этим мы сами занимаемся. По очереди. На этой неделе охраняет Малыш Чарли. Покажи ему свою дубинку, Чарли.
      Один из людей вытащил из костюма большую палку и робко ее поднял.
      — Еще был значок, но он потерялся, — сообщил Теневой. — Только это не имеет значения, потому что мы все знаем, чья очередь. А когда уходим, то этот человек обязательно всем напомнит ничего не красть.
      Последовало молчание.
      — Ну что ж, похоже, что у вас тут все схвачено, — сказал Мойст, потирая руки. — Благодарю, джентльмены!
      И они прошествовали прочь, каждый в свой отдел.
      — Вероятно, очень немного, — сказал Бент, провожая их взглядом.
      — Ммм? — протянул Мойст.
      — Я уверен, вы прикидывали, сколько денег выходит вместе с ними.
      — Ну, да.
      — Я думаю, совсем немного. Они говорят, что через некоторое время деньги становятся просто… материалом, — сказал главный кассир, направляясь обратно к банку.
      — Чтобы сделать пенни, нужно затратить больше, чем пенни, — пробормотал Мойст. — Это со мной что-то не так, или это все неправильно?
      — Но, видите ли, когда он изготовлен, пенни остается пенни, — заметил мистер Бент. — Вот в чем магия.
      — Да ну? Слушайте, это медный диск. Чем еще он может стать?
      — В течение года, практически всем, — мягко ответил Бент. — Он станет несколькими яблоками, частью повозки, парой шнурков, некоторым количеством сена, часом владения места в театре. Может даже стать маркой и послать письмо, мистер Липовиг. Может использоваться триста раз и все равно — и это радует — останется тем же пенни, готовым и охотным к использованию еще раз. Это не яблоко, которое может испортиться. Его стоимость закреплена и стабильна. Он не расходуется.
      Глаза мистера Бента опасно блестели, и один дергался.
      — А все потому, что в конечном счете он стоит крошечную часть вечного золота!
      — Но это просто кусочек металла. Если б мы использовали вместо монет яблоки, то их хотя бы можно было есть, — сказал Мойст.
      — Да, но его можно съесть один раз. А пенни — это, так сказать, вечное яблоко.
      — Которое нельзя съесть. И яблоню не посадишь.
      — Можно использовать деньги, чтобы сделать больше денег, — заметил Бент.
      — Да, но как можно сделать больше золота? Алхимики не могут, гномы крепко держатся за то, что у них есть, Агатейцы нам тоже не дадут. Почему не перейти на серебряный стандарт? В Банбадуке так делают.
      — Могу себе представить, они ведь иностранцы, — отозвался Бент. — Но серебро чернеет. Золото — нетускнеющий металл.
      И опять был этот тик: ясно, что золото крепко захватило этого человека.
      — Вы достаточно увидели, мистер Липовиг?
      — Пожалуй, даже чересчур много.
      — Тогда давайте пойдем встретимся с председателем.
      Мойст проследовал за Бентом с его отрывистой походкой два пролета мраморной лестницы и дальше по коридору. Они остановились перед парой дверей темного дерева, и мистер Бент постучал — не один раз, а последовательностью стуков, так что это предполагало код. Потом очень осторожно толкнул дверь.
      Кабинет председателя был просторным и просто меблирован весьма дорогими вещами. Всюду виднелись бронза и медь. Вероятно, последнее сохранившееся дерево какого-то редкого, экзотического вида срубили, чтобы создать стол председателя, который был предметом зависти и таким большим, что в нем можно было хоронить. Он блестел глубоким, глубоким зеленым цветом и говорил о власти и неподкупности. Мойст допустил, что он, как всегда бывает, врал.
      Очень маленький песик сидел в латунном ящике для входящих бумаг, но только когда Бент сказал «Мистер Липовиг, госпожа председатель», Мойст осознал, что стол занят еще и человеком. Голова очень маленькой, очень почтенной, седовласой женщины вглядывалась в него поверх этого стола. На нем по обе стороны от нее, сияя серебристой сталью в этом мире вещей золотого цвета, покоились два заряженных арбалета, укрепленные на маленьких шарнирах. Женщина как раз убирала свои худые маленькие руки от курков.
      — О да, как мило, — раздалась ее трель. — Я — миссис Роскошь. Присаживайтесь, мистер Липовиг.
      Он так и сделал, пытаясь оказаться как можно дальше от текущей зоны досягаемости арбалетов, и пес спрыгнул со стола на его колено со счастливым и сокрушительным энтузиазмом.
      Это был самый маленький и уродливый пес из всех виденных Мойстом. Выпученными глазами, будто вот-вот взорвутся, он напоминал золотую рыбку. Нос, наоборот, похоже, был вдавлен внутрь. Пес тяжело хрипел, и у него были такие кривые ноги, что он, должно быть, время от времени об них сам же и спотыкался.
      — Это мистер Непоседа, — представила пожилая женщина. — Обычно он к людям не привязывается, мистер Липовиг. Я впечатлена.
      — Привет, мистер Непоседа, — сказал Мойст. Пес тявкнул и покрыл лицо Мойста всем тем, что лучшего есть в собачьей слюне.
      — Вы ему нравитесь, мистер Липовиг, — одобрительно заметила миссис Роскошь. — Сможете угадать породу?
      Мойст вырос бок о бок с собаками и довольно хорошо разбирался в породах, но что касается мистера Непоседы, то тут просто не с чего было начать. Так что он решился обратиться к честности.
      — Все? — предположил он.
      Миссис Роскошь засмеялась, и смех этот звучал на шестьдесят лет моложе, чем было ей.
      — Очень точно! Его мать была чистокровной гончей, они раньше были очень популярны в королевских дворцах. Но однажды ночью она сбежала, стоял жуткий лай, и, боюсь, мистер Непоседа — сын многих отцов, бедняжка.
      Мистер Непоседа повернул к Мойсту оба душевных глаза, и выражение морды у него стало немного искаженным.
      — Бент, мистер Непоседа, похоже, испытывает затруднения, — сказала миссис Роскошь. — Пожалуйста, выведи его на маленькую прогулочку в сад, ладно? Я думаю, что молодые служащие не дают ему достаточно времени.
      Быстрая тень грозовой погоды пробежала по лицу главного кассира, но он покорно снял с крючка красный поводок.
      Маленький пес зарычал.
      Еще Бент достал пару толстых кожаных перчаток и проворно их одел. Под возрастающее рычание он с большой осторожностью поднял собаку, обхватил ее одной рукой и, не издав не единого звука, вышел.
      — Так это вы — знаменитый Главный Почтмейстер, — сказала миссис Роскошь. — Не кто иной, как человек в золотом. Хотя, как я замечу, не этим утром. Подойди поближе, мальчик, дай посмотреть на тебя на свету.
      Мойст приблизился, и старая леди неловко поднялась при помощи двух тростей с набалдашниками слоновой кости. Одну из них она бросила, схватила подбородок Мойста и стала пытливо разглядывать его лицо, поворачивая его голову так и эдак.
      — Хммм, — протянула она, отступая. — Как я и думала…
      Оставшаяся трость ударила Мойста сзади по ногам и подкосила, как соломинку. Пока он ошарашено лежал на толстом ковре, миссис Роскошь триумфально продолжила:
      — Ты вор, мошенник и хитроумный и изобретательный жулик! Признай это!
      — Неправда! — слабо запротестовал Мойст.
      — И лжец, — радостно добавила миссис Роскошь. — И наверняка самозванец! Ой, не трать зря на меня этот невинный взгляд. Я сказала, что вы негодяй, сэр! Я бы не доверила тебе даже ведро воды, если бы у меня панталоны горели!
      Потом она сильно ткнула ему в грудь:
      — Ну, ты что, весь день тут собираешься разлеживаться? — рявкнула она. — Вставай, парень, я же не говорила, что ты мне не нравишься!
      С кружащейся головой Мойст настороженно поднялся на ноги.
      — Дайте вашу руку, мистер Липовиг, — потребовала миссис Роскошь. — Главный Почтмейстер? Да ты просто шедевр! Давай сюда!
      — Что? О… — Мойст схватил руку старушки. Это было как пожатие руки холодному пергаменту. Миссис Роскошь рассмеялась.
      — А, да, прямо как открытое и обнадеживающее рукопожатие моего покойного мужа. Ни у какого честного человека не может быть рукопожатия честнее этого. Как так получилось, что вас так долго не заносило в финансовую область?
      Мойст осмотрелся. Они были одни, все его карты были раскрыты, и некоторых людей просто не существовало способа обмануть. Мы тут имеем, сказал себе Мойст, Типичную Задорную Старушку: индюшачья шея, смущающее чувство юмора, радостное удовольствие от мягкой жестокости, прямота в разговорах, которая заигрывает с грубостью, и что, важнее, заигрывает с заигрыванием. Нравится думать, что она не «леди». Забавляется со всем, что не рискует упасть, причем с таким взглядом, который говорит «Я могу делать, что хочу, потому что я старая. И я питаю слабость к мошенникам». Таких старушек было непросто одурачить, но в этом и не было необходимости. Мойст расслабился. Иногда сбросить маску было величайшим облегчением.
      — Ну, по крайней мере, я не самозванец, — сказал он. — Мойст фон Липвиг — мое настоящее имя.
      — М-да, не могу себе представить, чтобы в этом деле у тебя был какой-то выбор, — отозвалась миссис Роскошь, направляясь обратно к своему месту. — Как бы то ни было, ты, похоже, морочишь головы всем подряд и постоянно. Садитесь, мистер Липовиг, я не укушу.
      Последнее было сказано с видом, который посылал сообщение «Но дайте мне полбутылки джина и пять минут найти зубы, и тогда посмотрим!» Она указала на стул рядом с собой.
      — Что? Я думал, я уволен? — воскликнул Мойст, оттягивая время.
      — Правда? Почему это?
      — Из-за всего того, что вы сказали?
      — Я не сказала, что думаю, что ты плохой человек, — заметила миссис Роскошь. — И мистеру Непоседе ты нравишься, а он удивительно хорош в оценке людей. Кроме того, по словам Хэвлока, ты чудеса сотворил с нашей Почтой. — Миссис Роскошь протянула руку куда-то вниз и водрузила на стол внушительную бутыль джина. — Глотнете, мистер Липовиг?
      — Э-э, не в этот раз.
      Миссис Роскошь втянула воздух.
      — У меня не много времени, сэр, но, к счастью, много джина.
      Мойст посмотрел, как она наливает лишь немногим меньше летальной дозу в бокал.
      — У тебя есть девушка? — спросила она, поднимая стакан.
      — Да.
      — Она знает, что вы за тип?
      — Да. Я часто напоминаю ей об этом.
      — Не верит, м? Ах, таковы все влюбленные женщины, — вздохнула миссис Роскошь.
      — Вообще-то я не думаю, что ее это волнует. Она не просто обычная девушка.
      — А, и видит твою скрытую суть? Или, может, ту скрытую суть, которую ты тщательно возвел, чтобы люди находили ее? Люди вроде тебя… — она сделала паузу и продолжила — вроде нас заводят по меньшей мере одну скрытую сущность для любознательных гостей, так ведь?
      Мойст ничего на это не ответил. Разговаривать с миссис Роскошь было все равно, что стоять напротив волшебного зеркала, которое раскрывало тебя до изнанки. Он только сказал:
      — Большинство ее знакомых — големы.
      — О? Здоровые глиняные люди, которые предельно надежны и кому нечего предъявить в отделе штанов? Что она находит в тебе, мистер Липовиг? — она ткнула его пальцем, похожим на сырную соломину.
      У Мойста открылся рот.
      — Верную противопо-ложность, я уверена, — сказала миссис Роскошь, похлопав его по руке. — И Хэвлок, значит, послал тебя сюда объяснить мне, как управлять моим банком. Можешь звать меня Топси.
      — Ну, я… — объяснить ей, как управлять ее банком? Так это не подразумевалось.
      Топси наклонилась поближе.
      — Я никогда не имела ничего против Душечки, знаешь ли, — сказала она, слегка понизив голос. — Очень милая девушка, хоть и жирная, как ярд лярда. И она была не первой. Далеко не так. Я и сама когда-то была любовницей Джошуа.
      — Правда? — он знал, что ему придется все это выслушать, вне зависимости от того, хотелось ему этого или нет.
      — О да, — ответила миссис Роскошь. — Люди тогда больше понимали. Все это было вполне приемлемым. Мы с его женой обычно собирались раз в месяц на чай, чтобы обсудить его график, и она говорила, что рада, что может выпустить его из-под каблука. Разумеется, в то время любовница должна была быть женщиной многих достоинств.
      Она вздохнула.
      — Сейчас, конечно, достаточно способности крутиться вокруг шеста вверх тормашками.
      — Устои везде рушатся, — согласился Мойст. Это была хорошая ставка. Они всегда рушились.
      — Банковское дело на самом деле очень похоже, — сказала Топси, как бы мысля вслух.
      — Прошу прощения?
      — Я имею в виду, что результат-то все равно будет таким же, но стиль должен как-то учитываться, ты не думаешь? Нужен блеск. Нужна изобретательность. Действо нужно, а не просто деятельность. Хэвлок говорит, что это твой конек, — она кинула Мойсту вопросительный взгляд. — В конце концов, ты сделал Почту почти героичным предприятием, да? Люди часы сверяют по прибытию Орлейского экспресса. Раньше они сверяли календари!
      — Щелкающие башни все еще приносят некоторый убыток, — пробурчал Мойст.
      — Удивительно небольшой, всевозможно обогащая при этом человеческое общество, и, несомненно, свою долю получают и налоговики Хэвлока. У вас дар приводить людей в восторг, мистер Липовиг.
      — Ну, я… ну, полагаю, да, — выдавил он. — Я знаю, что чтобы продать сосиску, надо уметь продавать шипение.
      — Прекрасно, прекрасно, — сказала Топси, — но я надеюсь, ты знаешь, что каким бы хорошим продавщиком шипения ты ни был, рано или поздно надо будет дать сосиску, ммм?
      Она подмигнула ему так, что женщину помоложе за это бы посадили.
      — Между прочим, — сказала она, — помнится слух, что боги указали тебе путь к захороненному сокровищу, с помощью которого ты восстановил Почту. Что было на самом деле? Топси можешь рассказать.
      Наверное, и впрямь мог, решил он и заметил, что хотя ее волосы были редкими и почти белыми, они все еще хранили бледный след оранжевого, который намекал на более яркую рыжину в прошлом.
      — Это были мои припрятанные накопления за годы мошенничества, — поведал он.
      Миссис Роскошь захлопала в ладоши.
      — Чудесно! Вот уж и впрямь сосиска! Это так…соответствующе. У Хэвлока всегда был нюх на людей. У него, знаешь, большие планы насчет города.
      — Подприятие, — сказал Мойст. — Да, знаю.
      — Подземные улицы, и новые доки, и все такое, — продолжала Топси. — А для всего этого правительству нужны деньги, а деньгам нужны банки. К сожалению, люди почти потеряли веру в банки.
      — Почему?
      — Потому что обычно мы теряем их деньги. В основном не для какой-то цели. Крушение в 88, Крушение 93-го, Крушение 98-го… Хотя последнее было скорее похоже не на крах, а на звон. Мой покойный муж раздавал ссуды направо-налево, так что нам пришлось влезать в страшные долги и прочие результаты сомнительных решений. Теперь у нас старушки хранят свои деньги, потому что всегда так делали и милые молодые служащие все еще вежливы и у двери все еще стоит медная миска для их маленьких собачек, чтобы пить оттуда. Вы можете что-то с этим поделать? Я прекрасно знаю, что запасы старушек подходят к концу.
      — Ну, э, у меня, может, и есть парочка идей, — сообщил Мойст, — но это все еще некоторый шок. Я вообще-то совсем не представляю себе, как работает банк.
      — Никогда не клал в банк деньги?
      — Только не внутрь, нет.
      — А как, ты предполагаешь, он работает?
      — Ну, берете деньги богачей, ссужаете их подходящим людям под проценты и возвращаете как можно меньше этих процентов.
      — Да, а каков подходящий человек?
      — Кто-то, кто может доказать, что ему не нужны деньги?
      — О, как цинично. Но общую идею ты ухватил.
      — Не бедным, значит?
      — Только не в банках, мистер Липовиг. Никому, чей доход меньше полутора сотен долларов в год. Для этого изобрели носки и матрасы. Мой покойный муж всегда говорил, что единственный способ сделать деньги на бедняках — это оставить их бедняками. В деловой жизни он был не очень-то добрым человеком. Есть еще какие-нибудь вопросы?
      — Как вы стали председателем?
      — Председателем и управляющим, — гордо поправила Топси. — Джошуа нравилось держать все под контролем. О да, у него это так получалось, ну конечно…
      Последнее было сказано почти про себя.
      — А теперь я занимаю обе должности из-за древней магии под названием «владеление пятидесятью процентами акций».
      — Я думал, что магия в пятидесяти одном проценте, — заметил Мойст. — Разве остальные владельцы не могут заставить…
      Дверь в дальнем конце комнаты распахнулась и вошла высокая женщина в белом, везя за собой тележку, содержимое которой было накрыто тканью.
      — Время принять лекарства, миссис Роскошь, — возвестила она.
      — Они мне вообще не помогают, Сестра! — отрезала старушка.
      — И вы знаете, что доктор сказал больше никакого алкоголя, — сказала сиделка. Она обвинительно посмотрела на Мойста.
      — Ей сказали больше никакого алкоголя, — повторила она, очевидно предполагая, что он где-то у себя припрятал пару бутылок.
      — Ну а я говорю — больше никакого доктора! — заявила миссис Роскошь, заговорщицки подмигивая Мойсту. — Мои так называемые пасынок и падчерица за это платят, представляете? Да они меня отравить задумали! И все говорят, что я свихнулась…
      Раздался стук в дверь, скорее как просьба войти, чем объявление о намерении. Миссис Роскошь двинулась с впечатляющей скоростью, и, когда дверь раскрылась, арбалеты уже поворачивались.
      Вошел мистер Бент со все еще рычащим мистером Непоседой на руках.
      — Я же говорила, что пять раз, мистер Бент! — закричала миссис Роскошь. — Я могла попасть в мистера Непоседу! Вы считать не умеете?
      — Я прошу прощения, — отозвался Бент, осторожно водружая мистера Непоседу в ящик. — И я умею считать.
      — Ну и кто у нас такой непоседа? — сказала миссис Роскошь, в то время как пес чуть не взрывался от сумасшедшего радостного волнения видеть кого-то, кого он не видел самое большее десять минут. — Ты был послушным мальчиком? Он был послушным мальчиком, мистер Бент?
      — Да, мадам. Чрезмерно, — яд змеиного мороженного не мог быть холоднее. — Могу я вернуться к своим обязанностям?
      — Мистер Бент думает, я не знаю, как управлять банком, правда ведь, мистер Непоседа? — промурлыкала миссис Роскошь песику. — Глупый этот мистер Бент, правда? Да, мистер Бент, вы можете идти.
      Мойст припомнил старую банбадукскую пословицу: «Если старушка злобно разговаривает со своей собакой, то эта собака — обед». Это поразительно подходило к случаю, и случай этот был неподходящим для того, чтобы быть рядом.
      — Ну, было приятно познакомиться с вами, миссис Роскошь, — сказал он, поднимаясь. — Я… Обдумаю все.
      — Он был у Хьюберта? — спросила миссис Роскошь, видимо, у собаки. — Прежде, чем он уйдет, ему надо побывать у Хьюьерта. Думаю, он немножко путается в финансах. Отведите его к Хьюберту, мистер Бент. Хьюберт хорошо объясняет.
      — Как пожелаете, мадам, — откликнулся Бент, уставившись на мистера Непоседу. — Я уверен, что выслушав объяснения Хьюберта о денежном потоке, он больше не будет немножкопутаться. Прошу вас, следуйте за мной, мистер Липвиг.
      Пока они спускались, Бент безмолствовал. Он поднимал свои безразмерные ступни осторожно, как будто идя по полу, усыпанному булавками.
      — Миссис Роскошь — живенькая старушенция, да? — рискнул Мойст.
      — Думаю, она то, что принято называть «оригиналом», сэр, — мрачно отозвался Бент.
      — Немного утомляет временами?
      — Я не буду это комментировать, сэр. Миссис Роскошь принадлежат пятьдесят один процент акций моего банка.
      Его банка, отметил Мойст.
      — Странно, — сказал он. — Она только что сказала мне, что владеет только пятидесятью процентами.
      — И собакой, — ответил Бент. — У собаки один процент, наследство от покойного Сэра Джошуа, а собака принадлежит миссис Росокшь. У покойного Сэра Джошуа, было, как я понимаю, так называемое проказливое чувство юмора, мистер Липовиг.
      И собаке принадлежит часть банка, подумал Мойст. И правда, какие эти Роскоши веселые люди.
      — Полагаю, вам это не кажется слишком забавным, — сказал он.
      — Я с удовольствием признаю, что я ничего не считаю забавным, сэр, — ответил Бент, когда они достигли основания лестницы. — У меня нет никакого чувства юмора. Вообще нет. Это френологически доказано. У меня Синдром Нихтлахена-Кейнвортца, что по какой-то непонятной причине понимается как печальный факт. Я же, напротив, рассматриваю это как дар. Счастлив сказать, что вид толстяка, поскальзывающегося на банановой кожуре, понимаю только как несчастный случай, который подчеркивает необходимость избавления от бытовых отходов.
      — Вы не пробовали… — начал было Мойст, но Бент предостерегающе поднял руку.
      — Прошу вас! Повторяю, я не считаю это тяжестью! И позвольте сказать, меня раздражает, когда люди воспринимают это именно так! Не стоит пытаться рассмешить меня, сэр! Если бы у меня не было ног, вы бы постарались заставить меня бегать? Я вполне счастлив, благодарю!
      Он остановился около очередной пары дверей, немного успокоился и схватился за ручки.
      — А теперь, может быть, следует воспользоваться возможностью показать вам, где… я бы сказал, выполняется серьезная работа, мистер Липовиг. Это всегда называлось счетной палатой, но я предпочитаю представлять это как, — он потянул на себя двери, которые величественно распахнулись, — мой мир.
      Это было впечатляюще. И первым впечатлением, которое получил Мойст, было: это Ад в день, когда не нашлось спичек.
      Он уставился на ряды согнутых спин, что-то неистово черкающих. Никто не поднял головы.
      — Под этой крышей я не допущу счетов, Счетных Костей или других бесчеловечных приборов, мистер Липовиг, — сообщил Бент, двигаясь по центральному проходу. — Человеческий мозг способен не допускать погрешностей в мире чисел. Раз уж мы их изобрели, то как может быть иначе? Мы здесь точны, сэр, точны… — быстрым движением Бент вытянул листок бумаги из ящика для исходящих с ближайшего стола, бегло его просмотрел и бросил обратно с легким мычанием, которое означало то ли его одобрение тому, что служащий все сделал правильно, то ли разочарование от того, что он не нашел ничего неправильного.
      Листок был напичкан вычислениями, и ни один смертный точно никак не мог их проверить с одного взгляда. Но Мойст не поставил бы и пенни на то, что Бент не рассчитал каждую строчку.
      — В этой комнате мы в сердце банка, — гордо возвестил главный кассир.
      — В сердце, — тупо отозвался Мойст.
      — Здесь мы вычисляем прибыль, и хранение, и закладные, и цены, и… фактически, все. И мы не ошибаемся.
      — Что, никогда?
      — Ну, почти никогда. О, некоторые личности иногда допускают ошибку, — признал Бент с презрением. — К счастью, я проверяю каждое вычисление. Ни одна ошибка мимо меня не пройдет, можете на это рассчитывать. Ошибка, сэр, — это хуже, чем грех, по причине того, что грех часто зависит от точки зрения, личного мнения или даже определенного времени, но ошибка — это факт, и она требует исправления. Я вижу, что вы предусмотрительно не усмехаетесь, мистер Липовиг.
      — Нет? В смысле нет. Не усмехаюсь! — ответил Мойст. Черт. Он забыл древнюю истину: когда пристально наблюдаешь, позаботься о том, чтоб никто пристально не наблюдал за тобой.
      — Но вы, тем не менее, потрясены, — заметил Бент. — Вы пользуетесь словами, и мне говорили, что делаете это хорошо, но слова мягки и умелым языком могут быть выбиты в разные значения. Числа жесткие. О, с ними можно мошенничать и обманывать, но нельзя изменить их природу. Тройка — это тройка. Нельзя уговорить ее стать четверкой, даже если вы ее расцелуете.
      Где-то в зале раздалось слабое хихиканье, но мистер Бент, видимо, не заметил.
      — И они не слишком снисходительны. Мы здесь очень усердно работаем над тем, что должно быть сделано, — продолжал он. — А вот здесь сижу я, в самом центре…
      Они достигли ступенек большого возвышения в центре комнаты. Как только они сделали это, мимо них уважительно пробралась худая женщина в белой блузке и длинной черной юбке и положила пачку бумаг в ящик, где уже скопилась довольно высокая гора. Она бросила взгляд на мистера Бента, который сказал «Спасибо, мисс Дрэйпс». Он был слишком занят, демонстрируя чудеса помоста с полукруглым столом сложного дизайна, чтобы заметить выражение, которое промелькнуло на ее маленьком бледном лице. А вот Мойст заметил, и прочел в нем тысячу слов, возможно, написанных в ее дневнике, но никогда никому не показанных.
      — Видите? — нетерпеливо спросил главный кассир.
      — М-м-м? — протянул Мойст, провожая взглядом семенящую прочь женщину.
      — Вот здесь, видите? — повторил Бент с тем, что казалось почти энтузиазмом. — С помощью этих педалей я могу двигать стол, чтобы смотреть в любую сторону комнаты! Это паноптикум моего маленького мира. Ничто от меня не ускользнет! — он яростно закрутил педали, и весь помост начал с грохотом вращаться. — И можно поворачивать на двух скоростях, видите, из-за этих гениальных…
      — Вижу, что почти ничего от вас не ускользает, — сказал Мойст, когда мисс Дрэйпс села на место. — Но мне не хотелось бы отрывать вас от работы.
      Бент кинул взгляд на ящик и слегка пожал плечами.
      — Эта пачка? Много времени она не займет, — сказал он, устанавливая ручник и поднимаясь. — Кроме того, я думаю, что вам очень важно увидеть, как это у нас налажено, прежде чем мне придется отвести вас к Хьюберту.
      Тут он слегка кашлянул.
      — А с Хьюбертом у вас, выходит, не налажено? — предположил Мойст, направляясь обратно к главному залу.
      — Уверен, что намерения у него самые лучшие, — сказал Бент, оставив слова висеть в воздухе как петлю.
      В зале господствовала величественная тишина. Несколько человек были за прилавками, старая леди за дверью смотрела, как ее собака пьет из своей медной миски, и любые слова произносились приемлемо-приглушенным тоном. Мойст всей душой был расположен к деньгам, они были одной из его любимейших вещей, но они не должны были быть чем-то, о чем надо говорить потише, чтоб вдруг не проснулись. Если деньги здесь и говорили, то шепотом.
      Главный кассир отворил маленькую и не слишком приметную дверь, скрытую за лестницей и какими-то растениями в кадках.
      — Пожалуйста, будьте осторожны, здесь всегда мокрый пол, — предупредил он и указал путь вниз по широким ступеням в огромнейший из всех виденных Мойстом подвалов. Каменные своды, поддерживающие красиво облицованный потолок, простирались далеко во мрак. Повсюду были свечи, а в центре что-то сверкало и наполняло пространство с колоннами бледно-голубым светом.
      — Это когда-то было криптой храма, — объяснил шедший впереди Бент.
      — Вы хотите сказать, что это место не просто выглядит, как храм?
      — Строилось как храм, да, но никогда в этом качестве не использовалось.
      — Правда? — спросил Мойст. — А какого бога?
      — Никакого, как оказалось. Один из королей Анка приказал его построить около девятиста лет назад, — ответил Бент. — Думаю, это случай спекулятивного строения. То есть он не имел в виду какого-то конкретного бога.
      — Надеялся, что какой-нибудь подвернется?
      — Именно, сэр.
      — Как для синиц? — сказал Мойст, внимательно вглядываясь во все вокруг. — Это место что, вроде небесной кормушки?
      Бент вздохнул:
      — Вы красочно выражаетесь, мистер Липовиг, но, полагаю, в этом есть некоторая правда. В любом случае, это не сработало. Потом это стало хранилищем на случай осады, крытым рынком, ну и так далее, пока его не заполучил Джокателло Ла Вис, когда город не выполнил обязательств заема. Это все есть в официальной истории. Не правда ли, прекрасное совокупление?
      После долгой паузы Мойст произнес:
      — Неужели?
      — Вы так не считаете? Мне говорили, что здесь ее больше, чем где-либо еще в городе.
      — Правда? — спросил Мойст, нервно оглядываясь. — Э, надо приходить сюда в какое-то определенное время?
      — Ну, обычно в часы работы банка, но иногда пускаем группы по договоренности.
      — Вы знаете, — проговорил Мойст, — Думаю, смысл беседы от меня немного ускользает…
      Бент неопределенно махнул на потлок.
      — … Я имел ввиду сочетание куполов, — пояснил он. — Или, точнее, сводов.
      — А! Ну да! Конечно! — произнес Мойст. — Знаете, я не удивлюсь, если немногие люди об этом догадываются.
      А потом Мойст увидел сверкающий среди арок Хлюпер.

       Хлюпер — Правильный Хьюберт — Один очень большой матрас — Кое-какие наблюдения по поводу туризма — Глэдис делает сэндвич — Офис Слепых Писем — Наследие Миссис Роскошь — Зловещее послание — План бегства — Еще более зловещее послание, точно куда зловещее, чем первое — Мистер Липовиг садится не в ту карету
      Мойст раньше уже видел, как гнут и выдувают стекло, и он восхищался мастерством людей, которые это делали, как может восхищаться человек, чье единственное мастерство — это гнуть слова. Кто-то из этих гениев, наверное, поработал и здесь. Также как и их двойники с гипотетической Другой Стороны — стеклодувы, продавшие душу какому-нибудь литому богу за умение выдувать стекло в спирали, разделенные на части бутыли и формы, которые казались и очень близкими, и в то же время удаленными на какое-то расстояние. По стеклянным трубам журчала, струилась и, да, хлюпала вода. Чувствовался запах соли.
      Бент подтолкнул Мойста, указал на невероятную деревянную вешалку и молча протянул ему длинный желтый непромокаемый плащ и такой же головной убор. Сам он уже облачился в похожую форму и магическим образом добыл откуда-то зонт.
      — Платежный баланс, — объяснил он, пока Мойст натягивал дождевик. — У него все никак не получается установить его правильно.
      Где-то раздался грохот, и на них брызнули капли воды.
      — Видите? — добавил Бент.
      — Что эта штуковина делает? — спросил Мойст.
      Бент закатил глаза.
      — Черт знает, небеса догадываются, — он повысил голос — Хьюберт? У нас гость!
      Отдаленные всплески стали громче, и из-за стеклянных изделий показалась фигура.
      Правильно это или нет, но Хьюберт — это одно из имен, которым сразу придаешь форму. Мойст бы первым согласился с тем, что бывают высокие и худые Хьюберты, но этот Хьюберт был самой правильной хьюбертовской формы, то есть коренастый и пухлый. Хотя у него были рыжие волосы, что, по опыту Мойста, было необычным для стандартной модели Хьюберта. Волосы росли очень густо и торчали из головы как щетина на щетке. Высотой сантиметров в десять, их, похоже, стригли с помощью ножниц для стрижки овец и уровня. На них можно было поставить блюдце с чашкой.
      — Гость? — нервно спросил Хьюберт. — Чудесно! У нас тут внизу гости нечасто бывают!
      Хюьерт носил длинный белый халат с нагрудным карманом, полным карандашей.
      — Правда? — спросил Мойст.
      — Хьюберт, это мистер Липовиг, — сказал Бент. — Он здесь, чтобы… Узнать о нас.
      — Я Мойст, — сказал Мойст, делая шаг вперед со своей лучшей улыбкой и протягивая руку.
      — Ой, простите. Надо было дождевики ближе к двери повесить, — сокрушился Хьюберт. Он посмотрел на руку Мойста как на какое-то интересное устройство, а потом осторожно ее пожал. — Вы нас не в лучшее время видите, мистер Липвик.
      — Правда? — проговорил Мойст, все еще улыбаясь. Ну как эти волосы вот так стоят, задавался он вопросом. Клей он использует, что ли?
      — Мистер Липовиг — главный Почтмейстер, Хьюберт, — сообщил Бент.
      — Да? О. Я в последнее время нечасто выходил из подвала, — объяснил Хьюберт.
      — Правда? — сказал Мойст, теперь его улыбка стала немного стеклянной.
      — Нет, понимаете, мы тут так близки к завершению, — продолжил Хьюберт. — Думаю, мы почти добились…
      — Мистер Хьюберт уверен, что это… устройство — что-то вроде хрустального шара, показывающего будущее, — пояснил Бент и закатил глаза.
      — Возможные варианты будущего. Будет ли мистеру Липостику угодно увидеть его в действии? — спросил Хьюберт, дрожа от энтузиазма и рвения. Только человек с каменным сердцем сказал бы «нет», так что Мойст предпринял чудесную попытку показать, что это было всем, о чем он мечтал.
      — С удовольствием, — согласился он, — но что конкретно оно делает?
      Слишком поздно он уловил знаки. Хьюберт схватился за лацканы своего халата, как будто готовился к выступлению и весь исполнился жаждой общения, или, по крайней мере, жаждой долго говорить в твердой уверенности, что это то же самое.
      — Хлюпер, как его любя зовут, — это то, что я называю кавычки открываются аналоговая машина кавычки закрываются. Он решает задачи, не подразумевая их как числовое выражение, но фактически в точности воспроизводит их в формах, которыми мы можем управлять: в данном случае, денежный поток и его действия внутри нашего общества становятся водой, текущей через стеклянную матрицу — Хлюпер. Геометрическая форма некоторых емкостей, действие клапанов и, как я говорю, хитроумно наклоняемые ведра и потокорегулирующие винты позволяют Хлюперу моделировать весьма сложные и запутанные дела. Также мы можем менять начальные условия, чтобы изучить присущие системе закономерности. Например, что случится, если уменьшить рабочую силу города вдвое, мы можем выяснить с помощью регулировки некоторых клапанов, вместо того, чтобы выйти на улицы и убить людей.
      — Какое усовершенствование! Браво! — отчаянно воскликнул Мойст и зааплодировал.
      Никто не присоединился. Он засунул руки в карманы.
      — Э, может, вам продемонстрировать менее, эм, драматичный пример? — рискнул Хьюберт.
      Мойст кивнул.
      — Да, — сказал он. — Покажите… Покажите мне, что происходит, когда люди сыты по горло банками.
      — А, знакомый случай! Игорь, поставь программу пять! — прокричал Хьюберт какому-то силуэту, виднеющемуся в чаще стеклянного оборудования. Раздались звуки скрипящих поворачиваемых винтов и журчание наполняемых резервуаров.
      — Игорь? — повторил Мойст. — У вас есть Игорь?
      — О, да, — сказал Хьюберт. — Вот как я получаю этот прекрасный свет. Они знают секрет заточения молний в банки! Но пусть это вас не беспокоит, мистер Липоспик. Просто то, что у меня на службе Игорь и я работаю в подвале, еще не значит, что я какой-нибудь безумец, ха-ха-ха!
      — Ха-ха, — согласился Мойст.
      — Ха-хах-хах! — произнес Хьюберт. — Хахахахаха!!! Ах-хахахахахаха!!!!!…
      Бент похлопал его по спине. Хьюберт закашлялся.
      — Извините, это все из-за здешнего воздуха, — пробормотал он.
      — Определенно выглядит… Сложной, эта ваша штуковина, — сказал Мойст, в попытке отыскать вокруг что-нибудь нормальное.
      — Э, да, — слегка отстраненно сказал Хьюберт. — И мы ее постоянно совершенствуем. Например, поплавки, соединенные с имкусно снабженными пружинами шлюзами где-нибудь в Хлюпере позволяют изменению уровня в одной колбе автоматически влиять на потоки в нескольких других частях системы…
      — А зачем это? — спросил Мойст, наугад указав на круглую бутыль, подвешенную в трубах.
      — Клапан Фаз Луны, — сразу же ответил Хьюберт.
      — Луна влияет на то, как обращаются деньги?
      — Мы не знаем. Может. Погода точно влияет.
      — Правда?
      — Определенно! — засиял Хьюберт. — И мы постоянно добавляем новые воздействия. Честное слово, я не успокоюсь, пока моя чудесная машина не сможет полностью отразить все до последней детали экономического цикла нашего великого города!
      Раздался звонок, и Хьюберт добавил:
      — Спасибо, Игорь! Запускай!
      Что-то лязгнуло, и разноцветная вода начала пениться и струиться по самым крупным трубам. Хьюберт вместе с голосом повысил длинный указательный палец.
      — Теперь, если мы понизим общественное доверие к банковской системе — смотрите вот на эту трубу — вот здесь увидите поток наличности, вытекающий из банков в Колбу Двадцать восемь, пока что обозначенную как Старый Носок Под Матрасом. Даже весьма богатые люди не хотят, чтобы их деньги были вне их контроля. Видите, как матрас наполняется, или, может, лучше сказать… толстеет?
      — Это будто очень много матрасов, — согласился Мойст.
      — Я предпочитаю думать об этом как об одном матрасе высотой в треть мили.
      — Правда? — отозвался Мойст.
       Плюх!Где-то открылись клапаны, и вода понеслась по новому пути.
      — Теперь видите, как пустеют банковские ссуды, по мере того как вода течет в Носок? Бубульк!— Обратите внимание на Резервуар Одиннадцать, вон там. Это значит, что расширение бизнеса замедляется… Вот оно, вот…
       Кап!
      — Теперь смотрите на Ведро Тридцать Четыре. Оно наполняется, наполняется… вот! Шкала слева на Колбе Семнадцать, кстати, показывает терпящие крах предприятия. Видите, как начала наполняться Фляга Девятнадцать? Это лишения прав выкупа закладных… Потеря работы — это Колба Семь… А вот и клапан Колбы Двадцать девять, когда все начинают доставать носки.
       Всплеск!
      — Но что можно купить? Вот здесь мы видим, что Колба Одиннадцать тоже иссякла…
       Кап.
      Если не считать редкие побулькивания, акватическая активность стихла.
      — И теперь мы в положении, в котором не можем двигаться, потому что, образно выражаясь, наступили на собственные руки, — сказал Хьюберт. — Работа пропадает, люди страдают без сбережений, заработная плата понижается, фермы приходят в запустение, с гор спускают неистовые тролли…
      — Они и так уже здесь, — встрял Мойст. — Некоторые даже в Страже служат.
      — Вы уверены? — удивился Хьюберт.
      — Ну да, у них есть шлемы и все такое. Я их видел.
      — Значит, полагаю, они в неистовстве уйдут обратно в горы, — заключил Хьюберт. — Думаю, я бы на их месте ушел.
      — Вы думаете, это все может действительно случиться? — спросил Мойст. — Куча трубок и ведер могут вам об этом сказать?
      — Они очень точно связаны с событиями, мистер Липосвик, — сказал Хьюберт с узявленным видом. — Связь — это все. Вы знали, что то, что края одежды имеют тенденцию подниматься во времена национального кризиса — установленный факт?
      — Вы имеете в виду?… - начал Мойст, не совсем уверенный, как это предложение должно закончиться.
      — Женские платья становятся короче, — объяснил Хьюберт.
      — И это вызывает национальный кризис? Правда? И как высоко они…
      Мистер Бент издал свинцовый кашель.
      — Думаю, возможно, нам пора идти, мистер Липовиг, — сказал он. — Если вы увидели все, что хотели, то вы, несомненно, торопитесь уйти.
      Чувствовалось легкое ударение на «уйти».
      — Что? О… Да, — сказал Мойст. — Мне, пожалуй, пора. Ну, спасибо вам, Хьюберт. Это, без сомнения, было крайне познавательно.
      — Я только никак не могу избавиться от утечек, — сказал маленький человечек с немного пришибленным видом. — Клянусь, каждый стык водонепроницаем, но в конце никогда не остается то же количество воды, с каким мы начинали.
      — Конечно нет, Хьюберт, — отозвался Мойст, похлопав его по плечу. — Это потому что вы так близки к достижению совершенства!
      — Да? — удивился Хьюберт, вытаращив глаза.
      — Конечно. Любой знает, что к концу недели никогда не будет столько денег, сколько, по вашим представлениям, должно быть. Это широко известный факт!
      Восторг осветил лицо Хьюберта. Топси была права, сказал Мойст себе. Я хорошо лажу с людьми.
      — А теперь продемонстрировано Хлюпером! — выдохнул Хьюберт.
      — Я напишу на этом монографию!
      — Или запишите мнографию обэтом! — сказал Мойст, тепло пожимая ему руку. — Ну ладно, мистер Бент, утекаем прочь!
      Когда они поднимались по главной лестнице, Мойст спросил:
      — Кем Хьюберт приходится теперешнему председателю?
      — Племянником, — ответил Бент. — Но как вы…?
      — Я всегда интересуюсь людьми, — сказал Мойст, улыбнувшись себе. — И рыжие волосы, конечно. Почему у миссис Роскошь два арбалета на столе?
      — Фамильные ценности, сэр, — соврал Бент. Это была преднамеренная, вопиющая ложь, и должно быть, он хотел, чтобы ее таковой и видели. Фамильные ценности. И спит она в кабинете. Ну хорошо, она инвалид, но обычно люди это делают дома…
      Она не предпринимает попыток выйти из комнаты. Она настороже. И она очень озабочена тем, кто именно входит в комнату.
      — Вы чем-нибудь интересуетесь, мистер Бент?
      — Я делаю свою работу с тщательностью и вниманием, сэр.
      — Да, ну а чем занимаетесь по вечерам?
      — Перепроверяю итоги за день в кабинете, сэр. Я нахожу вычисления вполне… удовлетворяющими.
      — У вас очень хорошо получается, да?
      — Лучше, чем можете себе представить, сэр.
      — Значит, если я буду откладывать девяносто три доллара сорок семь пенсов в год семь лет подряд под два с четвертью процента, сколько…
      - $835.13 будут вычисляться ежегодно, сэр, — спокойно произнес Бент.
      Ну да, и дважды ты знал точное время, подумал Мойст. Даже не взглянув на часы причем. Ты очень хорошо ладишь с числами. Может, даже нечеловечески хорошо…
      — Работаете без отпусков? — спросил он вслух.
      — У меня был тур по основным банковским домам Убервальда прошлым летом, сэр. Это было очень поучительно.
      — Должно быть, это заняло несколько недель. Рад, что вы смогли оторваться от своих дел здесь!
      — О, это было просто, сэр. Мисс Дрэйпс, старший служащий, каждый день посылала клик-сообщения о делах. Я мог просматривать их за послеобеденным штруделем и немедленно посылать ответ с советами и инструкциями.
      — Мисс Дрэйпс — полезный член персонала?
      — Да, это так. Она выполняет свои обязанности тщательно и расторопно. — Он замолчал. Они были на вершине лестницы. Бент повернулся и посмотрел прямо на Мойста. — Я работаю здесь всю жизнь, мистер Липовиг. Берегитесь семьи Роскошь. Миссис Росокшь — лучшая из них, прекрасная женщина. Остальные… Привыкли поступать по-своему.
      Старая семья, старые деньги. Такого рода семья. Мойст почувствовал далекий зов, напоминающий песню жаворонка. Он возвращался дразнить его каждый раз, когда, к примеру, он видел кого-то нездешнего с картой и растерянным видом, требующего быть освобожденным от своих денег услужливым и сложноуследимым способом.
      — Опасные, значит? — произнес он.
      Бент выглядел слегка оскорбленным такой прямотой.
      — Они не привыкли к разочарованиям, сэр. Они пытались выдать Миссис Роскошь за сумасшедшую, сэр.
      — Правда? — спросил Мойст. — по сравнению с кем?
      Ветер гулял по городку Большому Кочану, который любил называть себя Зеленым Сердцем Равнин.
      Назывался он Большим Кочаном потому, что был домом Самому Большому Кочану Капусты в Мире, а жители города были не слишком-то изобретательны в названиях. Люди проезжали многие мили, чтобы посмотреть на это чудо; они заходили внутрь и выглядывали из его окошек, покупали закладки в виде капустных листьев, капустные чернила, капустные рубашки, кукол Капитана Кочана, музыкальные шкатулки, искусно изготовленные из кольраби и цветной капусты, которые играли «Песенку Любителя Капусты», капустное варенье, овощной эль и зеленые сигары, сделанные из новейших сортов капусты и скрученные на бедрах местных девушек, предположительно потому, что им это нравилось.
      Еще был увлекательный Мир Сурепки, где самые маленькие дети могли в ужасе кричать на гигантскую голову самого Капитана Кочана, также как и его друзей Клоуна Цветнокапуста и Билли Брокколи. Для посетителей постарше был, конечно, Капустный Исследовательский Институт, над которым всегда висела зеленоватая завеса по ветру от тех растений, которые казались довольно странными и иногда поворачивались посмотреть вам вслед.
      А еще… как лучше запечатлеть в памяти этот день, чем позировать для картинки по совету одетого в черное человека с иконографом, который снимал всю счастливую семью и обещал цветную картинку в рамке, причем присланную прямо к ним домой, всего за три доллара, включая доставку, залог один доллар, чтобы покрыть расходы, если вы будете так любезны, сэр, и, позвольте сказать, какие у вас замечательные детишки, мадам, они, без всякого сомнения, делают вам честь, о, и я уже говорил, что если вы не будете в восторге от картинки, тогда не присылайте остальные деньги и больше ни слова об этом?
      Капустный эль был довольно неплох, и в вопросах, касающихся матерей, нельзя переборщить с лестью, и, ладно, у человека были весьма странные зубы, которые, было такое ощущение, стремились вырваться у него изо рта, но никто не идеален и, в любом случае, что мы потеряем?
      Теряли доллар, и доллары эти накапливались. Тот, кто говорит, что честного человека не обманешь, сам таковым не является.
      Где-то примерно на седьмой семье начал проявлять смутный интерес стражник, так что человек в пыльном черном костюме изобразил, что он записал последнее имя и адрес и побрел по аллее. Он швырнул сломанный иконограф обратно в кучу мусора, где его и нашел — этот был из дешевых, и бес давным-давно испарился — и уже собирался отправляться в поля, но вдруг увидел катящуюся по ветру газету.
      Для человека, путешествующего исключительно за счет своего хитроумия, газета была ценным сокровищем. Засунь ее в рубашку — она будет греть. Ею можно разжечь огонь. Для особо разборчивых и утонченных она могла заменить дневной запас щавеля, лопуха или других растений с широкими листьями. Ну и, в крайнем случае, ее можно читать.
      Этим вечером ветер все поднимался. Человек окинул первую страницу беглым взглядом и засунул ее за жилет.
      Его зубы попытались ему что-то сказать, но он никогда их не слушал. Если слушать свои зубы, можно с ума сойти.
      Как только он добрался обратно до Почты, Мойст поискал семью Роскошь в "Кто-c есть Кто-c". Они были и впрямь тем, что называли «старыми деньгами», что значило, что эти деньги сделаны так давно, что черные делишки, которые когда-то наполняли сундуки, теперь стали исторически неуместными. Забавно: о бандите-отце предпочитали молчать, а вот пра-пра-пра-пра-прадедушкой пиратом-рабовладельцем можно было хвастаться направо-налево. Время превращало злобных ублюдков в негодяев, а негодяй — слово с огоньком в глазах, и в нем нет ничего постыдного.
      Они были богаты столетиями. Ключевые игроки в текущем урожае Роскошей, не считая Топси, были ее деверь Марко Росокшь и его жена Каприция Роскошь, дочь известного доверительного фонда. Они жили в Генуе, насколько можно далеко от Роскошь, и это было в очень Роскошном духе. Еще были пасынок и падчерица Топси, близнецы Космо и Пупси, которые, как утверждала история, родились, сжимая руки вокруг горла другого, как истинные Роскоши. Было еще много кузенов, теток и генетических паразитов, все следили друг за другом, как кошки. Как слышал Мойст, их семейный бизнес был традиционно банковским делом, но последние поколения, поддерживаемые сложной сетью долговременных капиталовложений и древних фондов, разнообразили занятия, лишая друг друга наследства и возбуждая друг против друга дела, все это с очевидным огромным энтузиазмом и похвальной немилосердностью. Мойст припомнил их снимки со светских страниц Таймс, они заходили в лоснящиеся черные кареты или выходили из них и не много улыбались, чтобы вдруг деньги не утекли.
      О семейной ветке Топси не упоминалось. Она была из Кувырком, очевидно, недостаточно благородных, чтобы быть Кем-то-с. Топси Кувырком… В этом было какое-то мюзик-холльное звучание, и Мойст мог в это поверить.
      За время отсутствия Мойста его ящик для входящих наполнился до краев. Это все были неважные дела, и от него на самом деле ничего не требовалось, но беда была в новомодной копировальной бумаге. Он получал копии всего, а они занимали время.
      Не то, чтобы у него плохо получалось что-то поручать. У него исключительно хорошо получалось поручать. Но этому таланту необходимы на другом конце цепочки люди, у которых хорошо получается выполнять поручения. А они такими не были. Что-то в Почте отбивало охоту к оригинальному мышлению. Письма опускаются в ящики, так? Здесь не было места людям, которые хотели бы поэкспериментировать с ними, толкая их себе в ухо, пуская их вверх по трубе или спуская в нужник. Было бы неплохо, если…
      Он увидел тоненькое розовое клик-сообщение среди прочих документов и быстро его вытянул.
      Оно было от Шпильки!
      Он прочел:
      Успех. Возвращаюсь послезавтра. Все откроется. Ш.
      Мойст аккуратно положил послание. Конечно, она страшно по нему скучала и очень хотела снова увидеть, но очень скупо расходовала деньги Траста Големов. А еще у нее, наверное, закончились сигареты.
      Мойст побарабанил пальцами по столу. Год назад он просил Адору Белль Добросерд стать его женой, и она объяснила, что, вообще-то, это он станет ее мужем.
      Это должно случиться… Ну, это должно случиться где-то в ближайшем будущем, когда у Миссис Добросерд все-таки лопнет терпение от занятого графика дочери и она устроит свадьбу сама.
      Но как ни посмотри, он был почти женатым человеком. А почти женатые люди не связываются с семейством Роскошей. Почти женатый человек непоколебим, надежен и всегда готов подать своей почти жене пепельницу. Он должен быть таким для своих детей, которые однажды появятся, и убедиться, что они будут спать в хорошо проветриваемой детской.
      Мойст разгладил послание.
      И еще он завяжет с ночным лазаньем. Это по-взрослому? Это благоразумно? Он — орудие Ветинари? Нет!
      Но память расшевелилась. Мойст встал и направился к шкафу с ящиками для файлов, которого он обычно старался избегать любыми способами.
      Под надписью «Марки» он обнаружил маленький отчет, полученный два месяца назад от Стэнли Хоулера, Главы Отделения Марок. В отчете бегло говорилось о продолжении высокого роста продаж одно- и двухдолларовых марок, что было выше, чем даже ожидал Стэнли. Может быть, марочные деньги были распространеннее, чем он думал. В конце концов, правительство подтвердило их, так? Их проще носить. Надо проверить, сколько именно они…
      Раздался сдержанный стук в дверь, и вошла Глэдис. Она чрезвычайно аккуратно несла сэндвичи с говядиной, очень, очень тонкими, как одна только Глэдис и умела делать. Достигалось это следующим образом: кусок говядины клался между двух кусков хлеба, а потом по ним сильно ударялось рукой размером с лопату.
      — Я Предвидела, Что Вам Не Удастся Позавтракать, Почтмейстер, — прогремела она.
      — Спасибо, Глэдис, — сказал Мойст, мысленно встряхивая себя.
      — И Внизу Лорд Ветинари, — продолжила она. — Говорит, Что Незачем Спешить.
      Сэндвич остановился на полпути ото рта Мойста.
      — Он в здании?
      — Да, Мистер Липовиг.
      — Сам там один бродит? — воскликнул Мойст с нарастающим ужасом.
      — В Данный Момент Он В Отделе Слепых Писем, Мистер Липовиг.
      — Что он там делает?
      — Читает Письма, Мистер Липовиг.
      Незачем спешить, мрачно подумал Мойст. Ну да. Что ж, я доем эти сэндвичи, которые мне сделала милая леди-голем.
      — Спасибо, Глэдис, — сказал он.
      Когда она ушла, Мойст достал из ящика стола пару щипцов, открыл сэндвичи и принялся потрошить их, доставая кусочки костей, образовывавшихся в результате кувалдовой техники Глэдис.
      Прошло чуть больше трех минут, когда голем вернулась и терпеливо встала перед столом.
      — Да, Глэдис? — сказал Мойст.
      — Его Светлость Пожелал, Чтоб Я Проинформировала Вас, Что Спешить Все Еще Незачем.
      Мойст кинулся вниз по лестнице, и Лорд Ветинари действительно оказался в Отделе Слепых Писем с ногами на столе, пачкой писем в руках и улыбкой на лице.
      — А, Липовиг, — сказал он, взмахнув неряшливыми конвертами. — Прекрасный материал! Лучше, чем кроссворды! Мне вот этот нравится: «Песивотруши Шопротиф Авдекоря». Я внизу приписал правильный адрес.
      Он передал письмо Мойсту. Там было написано «К. Вистлер, Пекарь, Свинарный Холм, дом 3».
      — В городе три пекарни, которые могут быть названы против аптеки, — объяснил Ветинари, — но только Вистлер готовит такие довольно вкусные ватрушки, которые, к сожалению, выглядят так, как будто собака только что сделала свои дела вам на тарелку и как-то еще умудрилась добавить каплю сахарной глазури.
      — Хорошая работа, сэр, — слабым голосом сказал Мойст.
      На другом конце комнаты Фрэнк и Дейв, все время занятые дешифровкой неразборчивых, написанных с ошибками, не туда отправленных или просто безумных посланий, которые каждый день протекали сквозь Отдел Слепых Писем, смотрели на Ветинари с изумлением и благоговением. В углу Стукпостук, похоже, заваривал чай.
      — Думаю, фокус в том, чтобы проникнуть в разум пишущего, — продолжил Ветинари, смотря на письмо, покрытое грязными отпечатками пальцев и чем-то, что выглядело как остатки чьего-то завтрака. Он добавил:
      — В некоторых случаях, как я догадываюсь, места остается много.
      — Фрэнку и Дейву удается разобраться с каждыми пятью из шести, — заметил Мойст.
      — Они настоящие волшебники, — отозвался Ветинари. Он повернулся к людям, которые нервно улыбнулись и отшатнулись, оставив улыбки неловко висеть в воздухе перед ними как защиту. И добавил: — Но, думаю, сейчас у них должен быть перерыв на чай?
      Оба посмотрели на Стукпостука, который разливал чай в две чашки.
      — Где-нибудь еще? — предположил Ветинари.
      Никакая экспресс-доставка не могла бы обогнать Фрэнка и Дейва. Когда дверь за ними захлопнулась, Ветинари продолжил:
      — Вы осмотрели банк? Ваши заключения?
      — Думаю, я скорее засуну палец в мясорубку, чем свяжусь с Роскошами, — ответил Мойст. — О, я бы, наверное, смог бы что-нибудь сделать, и Монетному Двору нужна хорошая встряска, но банком должен управлять кто-то, кто понимает банки.
      — Люди, которые понимают банки, довели его до того состояния, в котором он пребывает сейчас, — заметил Ветинари. — И я стал правителем Анк-Морпорка не потому, что понимаю город. Как и банковское дело, город понять удручающе просто. Я стал правителем, заставив город понимать меня.
      — Я понял вас, сэр, когда вы говорили что-то насчет ангелов, помните? Ну, так это сработало. Я исправившийся человек и буду поступать как таковой.
      — Вплоть до золот-истой цепи? — спросил Ветинари, когда Стукпостук протягивал ему чашку чая.
      — Чертовски верно!
      — Миссис Роскошь вы очень впечатлили.
      — Она сказала, что я конченый плут!
      — И впрямь высокая похвала из уст Топси, — сказал Ветинари и вздохнул — Что ж, я не могу заставлять такого исправившегося человека, как вы…
      Он остановился, потому что Стукпостук наклонился прошептать ему что-то на ухо, а затем продолжил:
      — То есть я, ясное дело, могу заставить вас, но в данном случае не думаю, что сделаю это. Стукпостук, запишите, пожалуйста, следующее. «Я, Мойст фон Липовиг, желаю заявить, что у меня нет желания или намерения управлять или быть вовлеченным в управление любого банка Анк-Морпорка, вместо этого я предпочитаю посвятить все силы дальнейшему усовершенствованию Почтовой Службы и системы щелкающих башен». Оставьте место для подписи мистера Липовига и даты. А теперь…
      — Слушайте, зачем это надо… — начал Мойст.
      — … Продолжайте: «Я, Хэвлок Ветинари и т. д., подтверждаю, что я действительно обсуждал будущее банковской системы Анк-Морпорка с Мистером Липовигом и полностью соглашаюсь с выраженным им желанием продолжать его работу в Почтовой Службе, свободно и без помех или взысканий. Место для подписи и так далее… Благодарю, Стукпостук.
      — К чему это все? — спросил сбитый с толку Мойст.
      — В Таймс, похоже, думают, что я намереваюсь национализировать Королевский Банк, — сообщил Ветинари.
      — Национализировать? — переспросил Мойст.
      — Украсть, — перевел Ветинари. — Не знаю, откуда берутся такие слухи.
      — Полагаю, даже у тиранов есть враги? — сказал Мойст.
      — Как всегда, хорошо сказано, Мистер Липовиг, — сказал Ветинари, послав ему проницательный взгляд. — Дайте ему подписать меморандум, Стукпостук.
      Стукпостук выполнил просьбу, не забыв впоследствии забрать карандаш с весьма самодовольным видом. Потом Ветинари встал и отряхнул мантию.
      — Припоминаю нашу увлекательную беседу об ангелах, мистер Липовиг, и припоминаю также, мои слова о том, что ангел является только раз, — немного подавленно сказал он. — Не забывайте об этом.
      — По-видимому, леопард все-таки может сменить окраску, — задумчиво произнес Стукпостук, когда по улицам пополз доходящий до пояса вечерний туман.
      — Действительно, по-видимому, это так. Но Мойст фон Липовиг — человек многих видимостей. Я уверен, что он верит во все, что говорит, но надо смотреть в скрывающуюся за поверхностью сущность Липовига, честную душу с прекрасным преступным сознанием.
      — Вы что-то подобное уже говорили раньше, сэр, — заметил секретарь, открывая дверь экипажа. — Но, похоже, что честность взяла верх.
      Ветинари, поставив ногу на ступеньку, задержался.
      — Действительно, но мне, Стукпостук, запал в душу тот факт, что он вновь украл ваш карандаш.
      — Вообще-то нет, сэр, потому что я позаботился положить его в карман! — с некоторым триумфом поведал Стукпостук.
      — Да, — радостно сказал Ветинари, ныряя в скрипящее кожаное нутро экипажа, а Стукпостук с нарастающим отчаянием стал хлопать себя по карманам, — Я знаю.
      Ночью в банке несли службу охранники. Они патрулировали коридоры вальяжной походкой, что-то насвистывая себе под нос, твердо зная, что злодеев не пустят внутрь лучшие замки, и что весь пол на первом этаже был покрыт мрамором, на котором в долгие тихие ночные дежурства каждый шаг звучал как колокольный звон. Некоторые стражи дремали, стоя с полуприкрытыми глазами.
      Но кое-кто не обратил внимания на железные замки, проник сквозь латунные решетки, беззвучно ступил на звонкие плиты, прошел под самым носом у дремлющих охранников. И тем не менее, когда фигура вошла через большие двери кабинета председателя, две арбалетных стрелы прошли сквозь нее и воткнулись в добротную деревянную отделку.
      — Ну, нельзя винить тело за попытку, — сказала Миссис Роскошь.
      — МЕНЯ НЕ ВОЛНУЕТ ВАШЕ ТЕЛО, МИССИС ТОПСИ РОСКОШЬ, — сказал Смерть.
      — Давненько уже никого не волновало, — вздохнула Топси.
      — ЭТО ЧАС РАСПЛАТЫ, МИССИС РОСКОШЬ. ФИНАЛЬНЫЙ РАСЧЕТ.
      — Ты всегда в такие моменты используешь банковские аллюзии? — спросила Топси, поднимаясь. Что-то сгорбленное осталось в кресле, но это уже не было Миссис Роскошь.
      — Я СТАРАЮСЬ СООТВЕТСТВОВАТЬ ОКРУЖЕНИЮ, МИССИС РОСКОШЬ.
      — «Закрытие гроссбуха» тоже неплохо звучит.
      — СПАСИБО. Я ЗАПОМНЮ. А ТЕПЕРЬ ВЫ ДОЛЖНЫ ПОЙТИ СО МНОЙ.
      — Похоже, что я очень вовремя составила завещание, — заметила Топси, распуская свои белые волосы.
      — ВСЕГДА НАДЛЕЖИТ ЗАБОТИТЬСЯ О ПОТОМСТВЕ, МИССИС РОСКОШЬ.
      — О потомстве? Роскоши могут поцеловать меня в задницу! Я с ними навсегда расправилась. О да! Что теперь, мистер Смерть?
      — ТЕПЕРЬ? — спросил Смерть. — ТЕПЕРЬ, МОЖНО СКАЗАТЬ, НАСТУПИТ ВРЕМЯ… РЕВИЗИИ.
      — О. Такая есть, да? Ну, мне ни за что не стыдно.
      — ЭТО УЧИТЫВАЕТСЯ.
      — Хорошо. Оно и должно, — сказала Топси.
      Она взяла Смерть под руку и проследовала с ним через двери по черной пустыне в бесконечную ночь.
      Через некоторое время мистер Непоседа сел и завыл.
      На следующее утро в Таймс появилась маленькая статья о банковском деле. В ней часто употреблялось слово «кризис».
      А, вот мы где, подумал Мойст, добравшись до четвертого абзаца. Точнее, вот я где.
      «Лорд Ветинари сообщил Таймс:
      “Это правда, что, с разрешения председателя банка, я обсуждал с Главным Почтмейстером возможность его предложения своей помощи Королевскому Банку в эти трудные времена. Он отказался, и на этом вопрос исчерпан. Управлять банками — не дело правительства. Будущее Королевского Банка Анк-Морпорка — в руках его директоров и владельцев акций.”»
      И да помогут этому боги, подумал Мойст.
      Он энергично принялся за документы. Окунулся в бумаги, проверяя расчеты, исправляя ошибки и мыча себе под нос, чтобы заглушить внутренний голос искушения.
      Пришло время завтрака, а вместе с ним тарелка доставленных Глэдис сэндвичей с сыром, каждый шириной с фут, а еще полуденный номер Таймс.
      Миссис Роскошь умерла ночью. Мойст уставился на статью. Там говорилось, что старушка, долгое время болевшая, тихо скончалась во сне.
      Он выронил газету и уставился в стену. Было похоже, что она держалась на одной только выдержке и джине. Но все равно, эта живость, эта искра… Ну, она же не могла держаться вечно. И что же будет теперь? О боги, как хорошо, что он вовремя выбрался из всего этого!
      И, несомненно, не лучшее время, чтобы быть мистером Непоседой. Он выглядел неуклюжей собакой, так что ему бы лучше научиться бегать очень быстро.
      В последней принесенной Глэдис почте был еще длинный и явно не в первый раз используемый конверт, адресованный ему «личтно» черными жирными буквами. Мойст разрезал его ножом для бумаги и вытряхнул содержимое в мусорную корзину, так, на всякий случай.
      Внутри была сложенная газета. Как оказалось, вчерашняя Таймс с Мойстом фон Липовигом на передовице. Обведенным кружком.
      Мойст развернул конверт. На другой стороне крошечным четким почерком было написано:
       Уважаемый сэр, я придпринял маленькую передосторожность, поместив некатарые письманные свидетельсва на сохранение знакомым доверинным лицам. Познее я ищо дам вам о себе знать…
       Друг