Прижимист, но не так, чтобы уж очень... Жить дает... Ничего особенного шашлычник не знал, наверное, да и умел держать язык за плечами. А меня мучили сомнения. Не могли же стрелять просто так - выскочить из-за угла и бить напрямую. В стрельбе должен быть смысл, иначе, к чему шум? Вот кому мог переступить дорогу Шурка?.. Многим, наверное... Но сильней всех донимал Воронова, хотя вряд ли бывший таксист мог решиться на крайности... Трусоват... Это было видно по вчерашнему происшествию в "Брассьюри"...
      Не знал я, что думать о выстрелах.
      И мысль о Шурке меня не оставляла.
      Мобильник мне оставили (тоже, наверное, как средство контроля), но почему-то я не решался позвонить Юхе. Какое-то суеверное чувство меня останавливало. Правда, ночью я звонил Юхе. Он был в стельку пьян, а врач, дежуривший при Шурке, к трубке не подошел. Сейчас Шурку уже, конечно, забрали, переправили в надежное место, а Юха валяется дома без сознания...
      Гомункул.
      Меня передернуло.
      Я запрещал себе думать о Шурке. Я не мог поверить, что с ним случилось что-то такое. Наверное, стреляли все-таки не в него, как-то не с той стороны заезжал "жигуленок". Случайно, наверное, подстрелили Шурку.
      Я просто не знал, что обо всем этом думать.
      Ну, а насчет четной стороны...
      Четная она и есть четная, сказал я себе. Никаких симпатий бывший таксист у меня не вызывал - если надо заехать к нему, значит, надо. Я специально подкатил к "Брассьюри" со стороны торговых рядов и поставил джип так, чтобы из окон кафе машину не было видно. Это было не сложно. Весь нижний этаж соседнего здания, обратил я внимание, занимал офис какой-то фирмы и, несмотря на раннее утро, у парадного подъезда стояло с десяток иномарок. Пара рослых секъюрити в пятнистой форме, скрестив на груди руки, прохаживалась под высоким козырьком, облицованным розовым мрамором. Помпезность сразу бросалась в глаза. Но крепкая, видать, была фирма.
      В "Брассьюри" я вошел с черного хода.
      Рабочему в сером мятом халате (он укладывал во дворе пустую тару) я успокаивающе помахал рукой: свои, дескать! Он взглянул на меня и призадумался; их, видно, хорошо пасли. Узким коридорчиком, в котором пахло подгорелым маслом и мытыми овощами, я попал на просторную кухню. Посудомойка понимающе кивнула:
      - У себя, у себя сам-то...
      И хорошо, что у себя, подумал я, неторопливо поднимаясь по винтовой лесенке в правую башенку "Брассьюри". Не знаю, чего хотел я от Кости Воронова, скорее, о Шурке не хотел думать.
      А в башенке оказалось не тесно.
      Стояли там тяжелый металлический сейф (как только его втащили по такой лесенке?), простой письменный стол, короткий диванчик и два жестких стула. На диванчике боком ко мне расположился бывший таксист. Он внимательно читал газету и не сразу меня услышал. На столе дымилась чашка кофе. Но услышав меня, Воронов вскочил, как ужаленный.
      - Чего вскидываешься? Ствол есть?
      Он непонимающе заморгал. Толстая морда бывшего таксиста побагровела. Какой к черту ствол? У него даже руки дрожали, когда он бросил газету.
      - В интересное время живем, - заметил я, оглядываясь и демонстративно держа руку в заднем кармане брюк. - Куда ни ткнись, везде удивительное. Окликнешь человека, пугается.
      И спросил:
      - Ты почему так рано в кафе?
      - Совсем не рано, - в глазах Воронова метались тени страха. - Я всегда так прихожу.
      - Зачем?
      Вопрос не предполагал ответа.
      Воронов так и понял, прижал руку к груди:
      - Сердце пошаливает...
      - Чтобы сердце не пошаливало, веселиться надо, - подсказал я. Не интересно было говорить с Вороновым. - Кто в Шурку стрелял?
      - Откуда мне знать?
      - Небось, жалеешь, что не ты?
      - Может, и жалею, только какая разница? - Воронов потихоньку успокаивался. Он даже узнал меня: - Ты ведь Андрюха, да?.. Ты ведь теперь вместо Шурки?.. - И добавил: - Шурка - дурак. Он сам нарывался на пулю. С таким характером долго не живут. Вот и выяснилось, что он не жилец.
      - Как это не жилец? - насторожился я. - Ты что такое несешь?
      Воронов молча протянул мне газету. Его лицо заметно побледнело.
      В кратком некрологе, подписанном группой верных товарищей (так и значилось под текстом - верные товарищи), извещалось, что такого-то числа в случайной автокатастрофе трагически погиб Александр Духнов (Шурка) - верный друг, добрый товарищ.
      Газета была городская, утренний выпуск.
      Печатают такие выпуски ночью, медленно доходило до меня.
      Значит, ночью, скорее всего, не позднее двенадцати, кто-то звонил в типографию и диктовал некролог... А я звонил Юхе в третьем часу... Юха был пьян, это точно, но ничего такого он не сказал, и врач находился при раненом... Значит, Шурка был ещё жив, медленно соображал я, а текст некролога уже надиктовали... А милиция, значит, считала, что Шурка погиб в автокатастрофе... Не схлопотал пулю, пусть и случайную, а погиб в автокатастрофе... Похоже, Филин действительно мог любого отмазать... Даже мертвеца...
      - Вот так значит... - сказал я, аккуратно складывая газету. - Кто стрелял? Знаешь?
      - Да откуда? - закричал Воронов и перекрестился. - Если ты теперь тут за Шурку, нет вопросов, как платил, так и буду платить. Я не отказник, я живу по понятиям. Тут действительно место такое: не обережешься - сожгут. Мне Шурку чего любить? - честно признался Воронов. - Шурка - просто сторож. Но я ж понимаю, что сторож имеет право иногда резать овцу. Зато стадо он охраняет. Хотя от твоего сторожа Шурки, - честно признался Воронов, некоторые торговцы сами с намыленной веревкой в руках бежали в сторону Березовой рощи... Скотина он, твой Шурка, - пришел в себя, совсем осмелел бывший таксист. - Это Господь подставил его под чужую пулю... Тут рядом богатый офис, - объяснил Воронов свое предположение. - Там Труба сидит, ты о нем, наверное, слышал, о нем все слышали. Он собирает денежки с дураков, строит пирамиды похлеще египетских. Он как проклятый этот Труба. В него раз пять стреляли, сожгли пару машин... И вчера, наверное, это в него стреляли...
      - Клюквенный "мерс"?
      Воронов кивнул.
      - Малиновый пиджак?
      - Он самый, - обрадовался Воронов. Он видел, что я ему верю. - Вчера я смотрел в окно, когда вы уходили. Я на Шурку обиделся. Ну, вот и увидел этого "Жигуленка"... У Трубы много врагов, он полгорода уже обобрал. Менты в его офисе уже были, только черта с два они что-нибудь разнюхают? Они, сам видишь, - кивнул он на брошенную газету, - и про Шурку-то ничего не знают. А может и знают, да молчат. Ты правильно вчера сделал, что сразу увез Шурку, а то крутился бы сейчас в жерновах. Стреляли-то все равно в Трубу, Шурку случайно зацепили. Вот теперь и похоронят, как жертву автомобильной катастрофы. Если бы до ментов дошло, - намекнул он, - что Шурку подстрелили, вони, конечно, было бы на весь город. А может и не было, покачал он головой. В конце концов, ваше дело начинали менты да налоговики. Всем жить хочется.
      Противный он был.
      Я ткнул пальцем в чашку:
      - Твой кофе?
      - Ну да.
      Я наклонился и аккуратно сплюнул в чашку.
      Воронов нисколько не удивился. Смиренно спросил:
      - Мне пить?
      Я не ответил.
      Противно было смотреть на круглую кабанью морду бывшего таксиста. Меня подстрелят, подумал я, он так же будет просматривать газеты. Черт возьми, я совершенно не был готов к тому, что Шурка может умереть. Такое мне не приходило в голову. Уверен, что пацаны Филина следили за мной, но мне было наплевать. В наглую срезав путь через трамвайные рельсы, я вновь вкатил в тенистый двор старого профессорского дома.
      До того как отправиться в "Рыбы", мы с Юхой запросто раздавили бутылку дагестанского коньяка. Юха, оказывается, за ночь пару таких осилил. Немного он успел и поспать. На столе валялась неаккуратно порезанная кета, пустые бутылки весело катались под ногами по полу кухни.
      - Я уже давно один живу, - любовно объяснил Юха, пьяно блаженно щурясь. Лицо у него было сильно помято, но он переживал прилив альтруизма. - Ко мне уже давно никто не ходит. Одни померли, другие выбились в люди... Помнишь? - расцвел он. - Мчат такси по городу, люли-люли, песни там какие-то в стороне... А моя любимая вышла в люди, она сидит и плачет, плачет обо мне... Это обо мне, обо мне, Андрюха!.. Точно говорю, обо мне... Жалко, магнитофон сломался, а то бы я тебе одну песенку прокрутил... Ночью я наступил на магнитофон, он взял и сломался... - Юха растерянно развел руками и понизил голос, кивнув в сторону комнаты, в которой ночью лежал на диване Шурка: - Бандосы?
      - А то!
      - И доктор?
      Я кивнул. Мне было все равно.
      - Да я сразу все понял, - с пьяной откровенностью провозгласил Юха. У меня глаз - алмаз. Вы ещё в дверь не вошли, а я уже все понял. Меня учить не надо. Я Шурке всю жизнь твердил, что попадет однажды под пулю. - И спросил, хитро щурясь: - Только почему это они не пьют, твои бандосы?
      - А разве они не пьют?
      - При мне не пили.
      - Вот и ты поумерь пыл.
      Но Юху уже понесло. Он попал в колею.
      Радостно шалея от выпитого, он рассказал, что настоящего бандита чувствует за версту. Глаза его загорелись. Он же, конечно, в детстве дружил с бандитами. Юха совершенно забыл, что мы росли в одном дворе и по какой-то неясной ассоциации вдруг перескочил на маршала Покрышкина, который когда-то не раз приезжал к его отцу. Они были друзьями и маршал Покрышкин (кажется, тогда он ещё не был маршалом), приехав в Новосибирск, всегда приходил к старому корешу профессору палеоботаники Толстому - раздавить пару мерзавчиков. Маленький Юха якобы сидел на диване и слушал рассказы про воздушные баталии маршала. В некоторых вариантах Юха втихомолку от отца допивал за маршалом разливное пиво. Отгуляв свое, маршал категорически следовал в сторону вокзала и случалось так, что по дороге на него нападали бандиты. Как это без бандитов в ночном городе? Наглых бандосов иногда останавливал Юха (он же всех знал), а иногда маршал выхватывал из карманов два нагана и гонял сволочей по бульвару. При этом маршал шипел, как раненый Шурка. У Шурки, похоже, крыша ночью поехала, объяснил Юха. Он лежал, как мраморный (Юха любил такие сравнения), и шипел.
      - Как это шипел?
      - Ну, пытался сказать что-то.
      - Что именно?
      - Да я уже все рассказал врачу.
      - А врач всю ночь тут пробыл?
      - Да нет, - с пьяной откровенностью, выказывая мне глубочайшую любовь, объяснил Юха. - Считай, часов до двенадцати я сам с Шуркой возился... Может с доктора ещё четвертак сорвать? - вдруг спохватился он. Диван-то все же испачкали... - И, не получив моего благословения, продолжил: - Он, как змей, шипел, Шурка, значит... Шипит сквозь зубы: он, дескать, джазист!.. Ну, лежит, молчит, как мраморный, потом приходит в себя и начинает шипеть: джазист он, дескать... Я себе коньячку плесну, присяду рядом и тоже шиплю, успокаиваю Шурку: ты вот, дескать, джазист, а я гомункул... Так и шипели с ним... И знаешь, что скажу тебе, Андрюха?..
      - Ну?
      - Врем мы много!
      - С чего бы это? - усмехнулся я.
      - А ты не усмехайся. Когда человек в отходняке, у него нейроны в мозгу начинают отмирать. От этого человек может полностью слететь с катушек. Но перед этим он ненадолго как бы раскрепощается, как бы начинает нести правду. Или то, что он сам считает правдой. Вот ты сам подумай, как мы нынче живем? - загрустил Юха. - Никаких идей, никаких идеалов, только врём на каждом шагу. Вот и Шурка... Он уже как бы отходняке, а все равно хочется ему утереть мне нос... Джазист он, видите ли!.. Да хоть буддист, мне-то что?.. Между прочим, - добро улыбнулся он, - я раз пять за него выпил.
      - Может, ты не пойдешь в "Рыбы", гомункул? - обеспокоился я.
      - Да ты чего? Меня ж пригласили! Живые бандосы пригласили! возмутился Юха. - Ты же знаешь, что сам я никогда в "Рыбы" не попаду. Меня туда просто не пустят. Твои же бандосы и не пустят.
      - Ладно.
      Я кивнул.
      Я понимал, о чем шипел Шурка перед смертью.
      Конечно, он джазист, он не врал. У меня сердце сжалось. Шурке бы не шипение гомункула, а настоящий сакс перед смертью услышать. Ну, вот я страшно жалел Шурку. Ведь все у нас только начиналось. Что-то он нервничал, что-то, наверное, предчувствовал. Не зря говорил, что интересуют его не подружки, а деловые ребята. Значит, задумывал что-то. А тут случайная пуля. Ему бы настоящий джаз послушать, а рядом оказался только пьяный Юха. Кто думал, что Шурка умрет? Юха, наверное, сидел рядом, свет из экономии не зажигал, ждал терпеливо, когда Шурка в очередной раз шевельнется. По доброте своей дал слово не мучить раненого бандоса. Только когда уж сильно надоедало ждать, напоминал, наверное: вот я гомункул, а ты кто? И, если верить Юхе, Шурка даже в забытьи откликался: он, мол, джазист... А потом приехал этот врач... Они тут, эти твои бандосы, пьяно и счастливо объяснил Юха, прежде, чем увезти Шурку, заглянули в каждую щель, даже за диван заглядывали. Искали жилетку. Где, дескать, Шуркина жилетка? Ну, пришлось отдать, сокрушенно покачал головой Юха. Я им честно сказал: ну, зачем вам жилетка? Там дырка в палец, я заштопаю. А врач нехорошо на меня посмотрел, а второй бандос чуть не смазал меня по рылу.
      - По лицу, наверное.
      - Да нет, не по лицу, а по рылу, я-то знаю, - отмахнулся Юха и, заглотив ещё одну порцию спиртного, вспомнил: - Только Юха не дурак. У него в предках лучшие адмиралы ходят. Папку я утром нашел, когда бандосы уже уехали.
      - Какую папку? - насторожился я.
      - Ну, Шуркину, наверное. Такая кожаная, на замочках. Ты когда Шурку тащил, она у него в руке была. Он в неё вцепился, как коршун. Потом папка свалилась за диван, даже я этого не видел. А мне ведь чужого не надо, расправил плечи Юха. - Я сразу решил, что тебе отдам папку, - Юха очень органично играл роль честного человека. - Только тебе отдам, а не бандосам.
      - А я кто по-твоему?
      - Ну, не знаю, - неохотно признался Юха, он не любил признаваться в своем незнании. - Ты с Шуркой пришел, бандосы потом появились. Ты отдай папку Шурке, напомни, что я его и раньше предупреждал. - Юха ещё не знал о некрологе, не хотел я ему говорить о Шуркиной смерти. - Зачем мне в это впутываться, правда? Вот, скажем, Шурка джазист, это я понимаю. А вот за папку он мне запросто яйца оторвет.
      - Это ты правильно подумал.
      - Ну, вот и забирай, - окончательно решил Юха и откуда-то из-за пустых бутылок, которыми был заставлен весь угол кухни под раковиной, извлек кожаную папку на металлических молниях. Действительно эту папку я видел, кажется, в Шуркином джипе.
      - Внутрь заглядывал?
      - Не успел, - сокрушенно признался Юха. - Я когда гуляю, делами не занимаюсь.
      Похоже, он не врал.
      Раскрыв папку, я увидел пачку купюр (зелеными), перехваченную резинкой, и кучу заверенных печатями бумаг. Некоторые были напечатаны типографским способом, другие написаны от руки. Кажется, векселя, договора какие-то, долговые обязательства. Отдельно резинкой было схвачено несколько крупных купюр деревянными. Я сразу положил их перед Юхой.
      - Это мне?
      - Конечно, тебе.
      - А Шурка?.. - растерялся он.
      - Смело бери, - ободрил я. - Шурка не обидится.
      - Нет, ты погоди... Это почему я один?.. Мы давай напополам разделим... Так будет честно...
      - Не надо делить.
      - Да чем я заслужил?
      - Да тем, что неболтлив, - намекнул я.
      Он понял по своему:
      - Тогда я за коньячком...
      - Мы в "Рыбы" идем, - напомнил я.
      - Да мы по глотку! За дружбу.
      - Ни полглотка, - сказал я. - А про папку эту забудь, нигде ни полслова. Особенно в "Рыбах". Всосал? Это не наше дело, гомункул. Расколешься, яйца не только тебе оторвут. Помни... Или нет, скорее забудь... - Я совсем запутался в словах: - Может, Юха, ты все-таки не пойдешь в "Рыбы"?
      Но Юха пошел.
      Про некролог я ему не сказал. Не знаю, почему. Не мог решиться. Глаза у Юхи горели. Видимо, не слишком хорошо жил он последние годы. Повязал какую-то морковку вместо галстука, побрился, точнее, сделал вид, что побрился, побрызгал рыжую морду остатками коньяка и мы вывалили во двор. Какие-то интеллигентные седые старушки укоризненно покивали Юхе со скамеечки, в ответ он радушно поднял руку. Кожаную Шуркину папку я надежно припрятал в библиотеке Юхи за томами "Литературного наследства". Кто в наше время интересуется литературным наследством? Даже сам Юха не видел, где я припрятал папку, и я надеялся, что, поддав, он совсем про неё забудет.
      От избытка чувств Юху понесло на анекдоты.
      Типа идет мужик с ножом. Видит в темном переулке другого мужика и очень нагло спрашивает: деньги есть? Ага, ещё наглее отвечает тот, и вытаскивает из-за пояса огромный топор: тебе, дескать, зачем? Ну, первый (пряча нож) отвечает: да так, разменять хотел.
      Юха достал меня анекдотами.
      Идет тихий интеллигент по темному переулку. Страшно до смерти, ночь, луна, дождик моросит, мертвый ужас разлит в воздухе. "Ау, ау!.. - слабо подает голос интеллигент. - Есть тут кто-нибудь?.." - "Ну, я, - вываливает из-за угла ужасный бандос с ножом в руке. - Легче стало?"
      - Помолчи, - попросил я.
      Юха что-то понял.
      В "Рыбах" гремела музыка. А стрелять так стрелять, а гулять так гулять... Почему, черт возьми, я попал сюда не с Шуркой?.. Именно с Шуркой я должен был вломиться сюда... В холле нас встретили плешивый Долган с конкретным Толяном. Ободрившийся, как-то подозрительно быстро освоившийся с "Рыбами" Юха тотчас завел с бандосами степенную беседу о геморрое. А стрелять так стрелять, а любить так любить... Мы на тачках день-деньской, льстиво признался Долган, явно признавший Юху за большого профессора. Нас, как и вас, профессоров, жизнь всяко мучает. Известно, в России как культура началась, так профессуру погнали в тюрьмы. По одним этапам ходим, льстиво пожаловался Долган. Мы ведь социально близкие, правда?
      Юха согласно кивал.
      Он сразу уловил настрой Долгана.
      Мы, большие профессора, нагло кивал Юха, так считаем, что геморрой, в принципе, не самая страшная штука. На интеллект, например, не действует. Умный человек крепче геморроя. В принципе, намекнул Юха, он может запросто достать свечи. Настоящие импортные, хотя, в общем, за небольшие деньги. Подсвечники? - удивился он встречному вопросу Долгана. Зачем тебе подсвечники? Как ты их вставишь в жопу?
      Поймав мой злобный взгляд, Юха сменил тему.
      У него, например, три деда были знаменитыми адмиралами, неназойливо сообщил он пораженным бандосам. Лихо гонял турков по всем морям. Например, в Средиземном туркам мало не показалось. Знаешь, что такое капер? - спросил Юха у плешивого. Травка, наверное, честно ответил Долган.
      Я глотнул вина.
      Мне хотелось напиться, но в то же время напиваться я не хотел.
      Вид у меня был затурканный. Наверное, Долган и конкретный Толян считали, что я не спрашиваю их о Шурке только потому, что сам уже все знаю. Их, правда, интересовали какие-то бумаги, в чем-то там Шурка как бы провинился, не донес кому-то чего-то. Но тут они никак не могли держать на подозрении меня, а ещё меньше могли подумать на Юху, - мы с ним пока как-то не сильно укладывались в реальность. Все-таки я старался держать под контролем трепотню Юхи, который окончательно привел в восторг Долгана и конкретного Толяна правдивым рассказом о своих великих предках. Когда Юха начал поливать скатерть коньяком, пытаясь изобразить - вот так, значитца, залив лежит, а вот так, значитца, торчит болгарский мыс Калиакра, а вот так, значитца, его знаменитый дед вывел русскую эскадру на турок, ну и все такое прочее, я так на Юху глянул, что завороженный Долган счел нужным заметить:
      - Ты, Андрюха, профессора не обижай. Он прикольный чувак. Пусть говорит, что хочет, мы за все заплатили.
      Наверное, они хорошо заплатили.
      Музыка в баре гремела, дым стоял столбом.
      Мне захотелось склеить какую-нибудь из окрестных баб и приволочь домой, но я не знал, кто эти бабы. Часть их, конечно, явилась в "Рыбы" с кавалерами, но кто их кавалеры - этого я не знал. Поэтому и сидел, как сыч, ничего пока не предпринимая, потому что давно усвоил нехитрое житейское правило, состоящее из двух пунктов. Первый пункт: не путайся с бабами своих приятелей (даже если они бандосы). Второй пункт: никогда не путайся с бабами своих приятелей (даже если они точно бандосы). Почему-то мне казалось, что Филин где-то здесь. Сидит, наверное, со стороны изучает меня. Если я, конечно, интересен ему. Пацаны Филина, наверное, весь день ходили за мной: и когда я четную сторону объезжал, и когда пытался расколоть козла Костю Воронова, и потом, когда жрал коньяк у Юхи. А я тут никого, кроме плешивого Долгана и конкретного Толяна, не знал. Это меня напрягало.
      А ещё меня напрягал Шурка.
      Ну, ладно, думал я, десять штук зеленых (наличкой) Шурка мог держать в папке для какого-то специального случая. Сейчас эти деньги Шурке не нужны, хотя с радостью выложил бы я эти баксы, появись Шурка в "Рыбах". А стрелять так стрелять... Похоже, гипсовый старец в метро сказал мне правду... Несколько дней назад я имел в кармане пять баксов, сегодня мог заводить собственное дело... А гулять так гулять... Главный вопрос один, с пьяной увлеченностью бубнил рядом зарвавшийся Юха: был выбор у Бога, когда он создавал Вселенную, или не было у него выбора?..
      - Да неужто, блин, не было? - поразился Долган.
      Юха смиренно покачал головой: "Я тоже не знаю."
      Дым пеленал необозримые просторы зала. Как при Синопе.
      На площадке перед гремящим оркестром бурно отплясывало несколько пестрых пар. А стрелять так стрелять, а любить так любить... Рядом два сдвинутых столика то совершенно пустели, то расцветали как клумба. Время от времени в меня впивались острые глазки какой-то симпатичной твари, которая настоящей обезьяной скакала возле оркестра, а потом за столиком резко хваталась за фужер с шампанским.
      Я издали раздел симпатичную тварь взглядом. Она мгновенно откликнулась.
      Не надо паскудства, сказал я себе. Ну, вот безумно я жалел Шурку. Никак не мог поверить в случившееся, бред все это, и ясно рассмотрел господина майора, время от времени присутствовавшего при симпатичной твари. Разумеется, майор был в штатском, да и не майор он, конечно, был, просто все вокруг казалось мне нелепым. Шурка должен был привести меня в этот зал, а Шурки не было. Совсем не было. Недавно был, а сейчас его совсем не было. Я постепенно надирался, от этого моя нижняя губа все сильней оттопыривалась, верный признак того, что жизнь становится невмоготу... Ну, правда, почему так?.. Ну, вот нет Вадика Голощекого, и хрен с ним... Ну, вот нет бывшей жены, то же самое... Но Шурка, Шурка...
      Пытаясь встряхнуться, я перевел взгляд на Юху.
      Как раз в этот момент он выпил на брудершафт с пацанами.
      Правильно, сказал я себе. Рыба ищет, где глубже, а Юха... Вот именно.
      Я Юху любил, а ведь ещё не поинтересовался, чем он зарабатывает себе на жизнь. Наверное, преподает где-нибудь. На выпивку Юхе хватает, по крайней мере, квартиру пока не продал, хотя квартира завидная. Даже библиотеку пока не пропил. А сейчас, встретив меня, считает, наверное, что пруха ему пошла. Несколько дней назад я сам так считал. Угоди дурацкая пуля в меня, я бы и помер с ощущением прухи. До боли в сердце я жалел Шурку. Ведь "Брассьюри", считай, была почти в руках Шурки, он почти дожал бывшего таксиста. От того, наверное, подумал я, перехватывая пронзительный взгляд нежной твари, и летят пули в таких, как Шурка... Значит, Господь ещё не забыл про нас, грешных, держит ситуацию под контролем... Жалко, что Шурка не успел выкупить из таможни парашют Вадика Голощекого, это пришлось бы в кайф... Почему, черт возьми, Вадик сбежал, а не разбился, прыгая с парашютом?..
      Я прислушался к пацанам.
      Иногда странные истории можно услышать.
      Оказывается, три года назад Шурка здорово маялся без квартиры.
      Первую свою квартиру он потерял в результате каких-то спекуляций, а вторую никак не мог купить. А плешивый Долган как раз в это время завел небольшое дело, поимел некий кооперативчик. Он (как и Шурка) не входил тогда в команду Филина (наверное, и команды ещё не было), вот, подумав, Шурка предложил Долгану взять кредит в банке.
      Идея у Шурки была красивая: игральные карты!
      Что еще, кроме игральных карт, можно было купить в стране, шумно и безоглядно вступившей в перестройку, в огромной, переворошенной, как муравейник, гудящей, нищей, бунтующей, вопящей, несущейся неизвестно куда стране, всем демонстративно показывающей пустые прилавки? А у Шурки, ко всему прочему, имелся выход на известный ленинградский полиграфический комбинат. Короче, взяли мы кредит, рассказал Долган, ровно один миллион рублей - под пятнадцать процентов годовых. В те годы почему-то запрещалось брать в кредит больше, чем один миллион. Почему правительством была выбрана именно такая цифра, никто толком объяснить не мог, но существовала по этому поводу специальная инструкция.
      Все это Долган рассказал сумбурно, сбивчиво и по его тусклым глазам, а так же по досадливым словечкам, то и дело слетающих с его веселых поганых губ, я понял, что он до сих пор не простил покойнику ни одной копейки. Вот ведь знал, паскуда, что нет больше Шурки, что навсегда упокоился его приятель Шурка, а все равно ничего не простил. Я это сразу взял на заметку. Мало ли? Вдруг придется работать в паре?
      Получив кредит, Шурка создал дочернее предприятие.
      Долган, значит, в головняке, а Шурка в дочернем.
      Сейф на двоих, бухгалтерша на двоих (они с ней не спали, досадливо подчеркнул Долган), а вот печати заказали две - для удобства. Понятно, Шурка незамедлительно улетел в Ленинград, там явился на полиграфический комбинат к своему приятелю-жулику и вплотную занялся покупкой и отгрузкой игральных карт. В Сибири карты должны были пойти в реализацию через сеть книжных магазинов и многочисленных в то время киосков "Союзпечати". Как раз появились первые легальные казино. Это тоже шло в жилу. В казино много карт надо, там на каждую сдачу идет свежая колода. По взаимной договоренности со счета Долгана должны были уйти в Ленинград четыреста тысяч, а с Шуркиного миллион. Естественно, счета проплатили и Долган остался в Энске ждать прибыли. Правда, пока Шурка со своим приятелем-жуликом изучал питерские кабаки, нанятый Шуркой КАМАЗ, доверху загруженный игральными картами, ушел почему-то не в Энск, как предполагалось, а в далекую солнечную Молдову. Под тенистым городом Кишиневым КАМАЗ загнали в цыганский табор и разгрузили. Обалделый шофер, вернувшись в Энск, сильно удивил Долгана таким сообщением.
      Но, в принципе, какая разница - Энск или Кишинев? Долган спокойно занимался делами своего кооперативчика и ждал прибыли. Скоро, блин, много будет прибыли, пьяным голосом каждый день сообщал по телефону Шурка. Скоро привезут наличку в трех больших мешках, потому что в одном мешке, блин, столько налички не поместится.
      Но дни шли, а деньги не приходили.
      Занявшись в мае квартальным отчетом, Долган с испугом обнаружил, что Шурка перевел миллион в Ленинград не со своего счета, а с Долгановского. При этом Шурка грубо подделал подпись Долгана. "Где деньги, блин?" - каждый день теперь орал Долган по телефону. "Как это где? - дивился Шурка. - В дороге, конечно! В больших мешках. Везут из Кишинева. Это солнечная Молдова. Не малый путь." - "Что значит, везут? - орал Долган. - Нам пора закрывать кредит. Да и вообще, странно... Эта подпись... Зачем, блин, ты подделал подпись?.." - "Да торопился, понимаешь..."
      Короче, пришлось Долгану самому лететь в Питер.
      В Питере он обзвонил нужных людей, обрисовал связи, а уж после этого двинулся на полиграфический комбинат.
      А там, оказывается, его ждали.
      И даже не просто ждали, а очень. И сразу предъявили гарантийное письмо с его, Долгана, собственной (подделанной, конечно) подписью. А по этому гарантийному письму, составленному по всем правилам, Долган обязан был не только поставить полиграфическому комбинату три вагона шпал, но ещё доплатить какую-то сумму наличкой, потому что беспринципный, но требовательный Шурка часть игральных карт взял с какой-то особенной роскошной рубашкой.
      Я не дослушал конца истории.
      Наклонился к плечу незнакомый пацан, смуглый, нервный, настоящий мачо-латинос. Я таких не люблю. Зайди во второй кабинет, шепнул. И сразу отвалил, будто не имел ко мне никакого отношения. По пьяни я почему-то решил, что во втором кабинете сидят мордовороты, интересующиеся Шуркиной папкой, но ждал меня в кабинете Филин. Он оказался совершенно невыразительным человеком в простом, но добротном костюме, явно не купленном в магазине. Даже в "Рыбах" Филин (Виталий Иванович) не позволил себе расслабиться, все пуговички на костюме были застегнуты, а неброский галстук туго затянут. Что-то страдальческое проглядывало в легких морщинах, густо покрывавших его лоб, в осторожном взгляде. На меня Филин взглянул как на какую-то поганку неизвестного пока вида. Вот приходится и с такими работать, подтвердил его страдальческий взгляд. Но вслух он сказал другое.
      - Парашют на какой таможне?
      Оказывается, Шурка успел о парашюте растрепаться.
      - Я туда специального человека отправлю, - страдальчески заявил Филин. - Мне память о Вадике дорога. Мы все его знали. - Он плеснул коньяку в какую-то крошечную рюмку из тяжелого стекла и оглядел меня: - Чтобы иметь хорошие сборы, надо самолично воспитать, а иногда даже перевоспитать большое стадо баранов. Понимаешь, о чем я?..
      Я кивнул.
      - Пьешь в меру, это хорошо. И Костю-козла правильно припугнул, (все-то он знал, скотина). - Оно, конечно, с Шуркой получилось нехорошо, но в нашем деле всякое бывает. Ты это помни. Каждый за себя, один Бог за всех. Все ходим под Богом. - И, помолчав, добавил: - Считай, ты в команде.
      Я поднялся.
      Мне очень хотелось спросить, когда и где будут хоронить Шурку, но я не решился. Правда, в дверях Филин меня остановил:
      - Шуркины вещи у тебя остались?
      - Какие вещи? - не понял я.
      - Он ничего не оставил?
      - Мне? Да когда? - ответил я, но врать не стал: - Оставил, впрочем. Ну, пятьсот баксов. Это точно. Выдал вроде как подъемные.
      - Капусту можешь не возвращать, - разрешил Филин. - А еще?
      - Ну, джип. Я пока на Шуркином джипе езжу.