Наступила секундная пауза, после чего моментально успокоившийся Плучек спокойно сказал: "А! Тогда извините!" И прогон спектакля начался, ибо Плучек, живой и экспансивный человек, тут же понял, что Гриша, юный и тогда еще не женатый, не врет и что на святое замахиваться нельзя даже во имя искусства.
      Было время, когда Григорий с Аркадием проверяли на мне свои произведения. Помню трагический случай читки впоследствии прошедшей по всем сценам тогдашнего СССР пьесы "Свадьба на всю Европу". Они оба очень волновались. Читка происходила в махонькой аркановской квартире в цоколе дома на Садовой-Самотечной, что с левого плеча нынешнего Театра Образцова. Они волновались и, чтобы размягчить слушателя, то есть меня, влили в слушателя, то есть в меня, половину литра водки для расслабления и благожелательности. Читал после вливания Аркадий, а Гриша, сидя от меня в 30 см (вся аркановская кухня, где происходила читка, была не более трех метров), внимательно следил за моей смеховой реакцией. Реакция после пол-литра была недолгой, и я уснул к середине первого акта. В дальнейшем они читали мне без алкогольной подготовки.
      Мы с Гришей и Арканом сочинили огромное количество "капустных" номеров для моей бригады в Доме актера. С Гришей мы писали эпохальные произведения - обозрения к красным вехам Театра сатиры и страны в целом. "Концерт для театра с оркестром" к пятидесятилетию создания Союза Советских Социалистических Республик, а обозрение "Нам 50" к пятидесятиле-тию собственного Театра сатиры. Гриша не хотел, упирался, стеснялся, просил пардону, но моя железная рука приковывала его к письменному столу для создания очередного юбилейного шедевра.
      Кстати, наш с А.Мироновым режиссерский дебют состоялся на пьесе Г.Горина и А.Арканова "Маленькие комедии большого дома", спектакля, при создании которого мы все очень дружили, очень волновались, очень радовались и очень сегодня тепло о нем вспоминаем. Сегодняшний Гриша очень помудрел, и ему многие воспоминания кажутся уже скучными и наивными. Он добрый, но стал достаточно жестким и холодным: все-таки врач. А раз врач, то должен понимать, что жизнь одна и в ней мы очень недолго вместе.
      Мы вместе рыбачим, вместе курим трубки, вместе любим одних и тех же друзей, вместе прожили тридцать лет - это срок! Когда года три назад Грише заказали в Кинофонде про меня брошюру, он с радостью согласился. Года два было ему не до нее, потом начальство в сто первый раз спросило Гришу: "Ну?" Он сказал, что сядет за это дело на днях... Прошло еще пару месяцев, и мы, стоя с Гришей на берегу Истры с удочками в руках, в очередной раз удивлялись отсутствию клева...
      "Да, - вспомнил вдруг Гриша, - меня же мучают с этой книжечкой в Кинофонде. Все равно делать нечего, - сказал мой старейший и близкий друг Горин, - расскажи немного о себе!"
      В этом весь Гриша! Я люблю его. Книжки обо мне он не написал, да и не надо. Лучше я напишу о нем.
      На букву "п" и у меня и у Ширвиндта в телефонной книжке записана фамилия
      ПЛЯТТ
      Есть актеры, при одном упоминании имени которых нас озаряет улыбка. Такова сила инерции. Мы привыкли видеть их в комедийных ролях и убеждены в том, что комедия - главная и единственная их стихия. Главная - возможно. Но единственная ли? Во всяком случае, применительно к Ростиславу Яновичу Плятту такое мнение кажется мне несправедливым. Ну а как быть с его драматическими образами? С Крогстадом в "Норе" Г.Ибсена? С чеховскими героями: Рублевым в "Тапере", Дорном в "Чайке", Войницким в "Лешем"? С хирургом Бурминым в "Парне из нашего города", генералом Васиным в "Русских людях" К.Симонова, с разведчиком Левиным во "Втором дыхании" А.Крона, стариком Купером в "Дальше - тишина" В.Дельмар, ученым Дау в фильме "Иду на грозу"?.. Да разве всех перечислишь? Как уместить эти роли в прокрустово ложе амплуа комика? И нужно ли это делать?
      Счастье Плятта состояло в том, что с первых дней своей жизни в искусстве он повстречал Юрия Александровича Завадского. Это произошло осенью 1926 года, и с тех пор вплоть до последних дней Завадского они почти никогда не расставались. Каждому человеку нужен учитель. Актеру - особенно. В театральной студии опытные педагоги пестуют, лелеют, воспитывают его, готовят к самостоятельной творческой работе в идеальных условиях. Но затем актеры попадают в обыкновенный театр, где выясняется, что все их навыки никому не нужны. Плятту повезло: всю жизнь у него был один учитель. Потому что сначала он попал в студию на Сретенке, которой руководил Завадский и где вместе с ним делали свои первые шаги В.Марецкая, Н.Мордвинов и другие. Затем студия была превращена в театр, и все они стали его актерами, а Завадский по-прежнему оставался их руководителем.
      В 1936 году весь коллектив вместе с Завадским перевели из Москвы в Ростов-на-Дону и слили с труппой местного театра. Это было нешуточное испытание. Но уже через год в центральной прессе появились первые прекрасные отзывы о новом ростовском театре. Они принадлежали критикам, чья репутация не вызывает сомнений, Ю.Юзовскому и Г.Бояджиеву.
      Так случилось, что первая, наиболее значительная актерская победа Плятта пришлась как раз на ростовский период. Это не означает, что около пятидесяти ролей, сыгранных прежде, ушли в корзину, как говорят писатели. Ничего подобного. Плятта уже знали и любили и в Москве, и в Ростове как великолепного комедийного актера. Правда, иногда его, как и Завадского, упрекали в излишнем увлечении формой, эстетстве, злоупотреблении эксцентрикой, гротеском.
      И вот в Ростове Завадский ставит "Дни нашей жизни" Л.Андреева и поручает тридцатилет-нему Плятту сыграть шестидесятилетнего доктора фон Ранкена, который приходит в дом к вдове своего приятеля, чтобы за деньги купить любовь ее дочери. Плятт очень подробно и образно рассказывает о том, как именно Завадский помог ему сыграть эту роль. Из слов артиста мы узнаем, каким образом режиссер разбудил фантазию актера. Это само по себе достаточно интересно. Не менее важно, однако, что, поручая своему ученику роль фон Ранкена, учитель, вероятно, ставил перед ним и перед самим собою совершенно определенную педагогическую задачу.
      В сущности, Завадский именно так и строил свои отношения с актерами. Он старался угадать возможности каждого даже тогда, когда замыслы его не находили горячей поддержки. Иногда это относилось не только к отдельной актерской работе, но и к спектаклю в целом. Так, скажем, было с последней постановкой пьесы Вл.Билль-Белоцерковского "Шторм". Хорошо помню, как все без исключения актеры до самого дня премьеры сохраняли ироничное отношение к этой затее Ю.А., как звали в театре Юрия Александровича. Но вот 6 ноября 1967 года пришли первые зрители, на сцене - вся труппа, появился Завадский, и зал устроил овацию.
      Каждая сцена принималась с нарастающим успехом, атмосфера в зале накалялась, будто игралась острая, современная драма. В финале - настоящий триумф. Все выходят на поклон, растерянны, никто еще не понимает, что произошло. Кроме Завадского. Он сияет как ребенок.
      - Юрий Александрович, поздравляю! Прошу прощения за мой скепсис, вы снова выиграли, - тут же сказал Плятт. - А я снова проиграл.
      Какое, наверное, это великое счастье - чувствовать, что ты на всю жизнь остаешься учителем для своих учеников! Что они по-прежнему нуждаются в твоем совете, одобрении, поддержке даже тогда, когда сами уже стали признанными и знаменитыми мастерами. Плятт - один из них, самых талантливых и самых знаменитых учеников Завадского. А с уходом из жизни Ю.А. и Марецкой на Плятта как бы сама собой легла дополнительная моральная ответствен-ность за нравственный климат в коллективе. До последней своей минуты, уже будучи тяжело больным, он оставался не только первым артистом труппы, но Совестью театра.
      Обратили ли вы внимание, как ходил по улице Плятт? Как ездил в метро, в троллейбусе? Как вел себя в очереди? Другие его коллеги, куда менее талантливые (и менее знаменитые), кажется, вот-вот рухнут под бременем собственной славы. Они несут себя так, словно боятся уронить. Плятт об этом никогда не думал. Если он не торопился, что бывало нечасто, мог обстоятельно рассказать смешную историю. И охотно выслушивал вашу. Последнее обстоятельство особенно удивительно: хороших рассказчиков среди известных актеров бывает значительно больше, чем хороших слушателей.
      А знаете ли вы, что означало обратиться к Плятту за помощью? Даже когда в этом нуждались не вы лично, а совершенно незнакомый Ростиславу Яновичу человек. По тому, как он охотно и легко откликался на любую просьбу, иногда казалось, что Плятт просто ждал вашего звонка.
      О ком только не хлопотал Плятт! А ведь он никогда не занимал никаких официальных должностей. И не по телефону, а всегда обязательно лично. После трудного, большого спектакля, сыгранного накануне, его можно было рано утром встретить в Моссовете. Опытный ходатай знал, что лучшее время для таких дел - утренние часы, до начала приема. И как счастлив бывал, когда удавалось помочь кому-то. И как огорчался, если не находил поддержки. Другие специально отводят часы для изучения жизни. Плятту незачем было это делать. Он знал жизнь не понаслышке. У него имелось достаточно личных впечатлений.
      Ростислав Янович много читал, охотно смотрел спектакли и фильмы, принимал участие в обсуждении самых актуальных проблем. Словом, он был по-настоящему современным, интеллигентным человеком. И еще одно замечательное качество было у него - честность. В отличие от актеров, прошедших в театре школу злословия, он умел говорить правду в глаза. Может быть, именно это свойство помогало Плятту оставаться правдивым и на сцене? Даже тогда, когда он прибегал к гротеску, эксцентрике. Вспомните профессионального любовника Пинковича в "Госпоже министерше" Б. Нушича или самовлюбленного павлина, полного идиота Президента в "Бунте женщин" В.Комиссаржевского и Назыма Хикмета.
      Плятт любил повторять, что по части совместительств он считает себя учеником очень популярного артиста Осипа Наумовича Абдулова. При всем моем уважении к таланту Абдулова думаю, что Плятт давно превзошел своего учителя. В ту пору, когда жил Абдулов, куда было податься театральному актеру? Фильмов снималось мало, телевидение только-только становилось на ноги. Оставались эстрада и радио. Разве это могло сравниться с последующими временами, когда некоторые актеры снимаются так часто, что в один вечер с ними можно встретиться по нескольким программам телевидения, не говоря уже о радио.
      Но, занимаясь "совместительством", Плятт был удивительно разборчив. Он умел говорить "нет". И не только тогда, когда отказывался от недостойных предложений в искусстве. Я никогда не забуду, как он однажды в моем присутствии отказался подписать коллективное письмо "против" одного деятеля, к которому испытывал чувство брезгливой неприязни. И чтобы не было никаких недоразумений, сам прокомментировал свой поступок: "Он безусловно негодяй. Но я никогда в жизни не ставил свою подпись "против" кого-то и чего-то, только "за". Так что уж не обессудьте!"
      Но зато если вы просили Плятта принять участие в "капустнике" или актерских "посидел-ках", отказа быть не могло, разве что вторгались спектакль в театре или съемки в кино. Конечно, не на всякий юбилей можно было рассчитывать: одно дело - Гиацинтова, Утесов или Эскин. И совсем другое впрочем, к чему теперь эти примеры...
      Своим азартом, готовностью послужить общему делу Плятт не просто снискал любовь своих коллег, но и подавал пример молодым. Я уверен, что вся "капустная" затея Шуры Ширвиндта произросла из того же Плятта, который не боялся дурачиться, выглядеть смешным и "побежден-ным" на состязаниях по бегу в мешках или еще какой-нибудь такой же "премудрости". Не зря они любили друг друга, хотя, конечно, были людьми разными и разновозрастными, но с общей группой крови - вот что главное.
      Ведь Ширвиндт тоже добрый человек. Он любит помогать товарищам и, как Плятт, готов для этого ехать Бог знает к кому в любое время дня и ночи. Правда, в отличие от Плятта Шура при этом может долго ворчать, фыркать, кого-то ругать, но это просто его способ существова-ния. Так что я могу смело сказать, что Плятт вселил в Шуру вирус общественного деятеля, но не того, что по любому случаю вылезает на трибуну. А того, что дарит людям радость, прежде всего от общения с ним.
      ПЛЯТТ И ЛОСЕВ
      Как всегда придирчиво, прочитал эссе Поюровского о Плятте в надежде вклиниться с искрометными личностными эпизодами. Но вдруг остановился и не вклинился.
      Удивительная, я бы сказал, парадоксальная дружба связывала Ростислава Яновича Плятта с Львом Федоровичем Лосевым.
      Лев Федорович Лосев по происхождению, возрасту и генофонду никак не мог рассчитывать на встречу с Пляттом, а тем более - на дружбу с ним. Я дружу с Лосевым более тридцати пяти лет, с той далекой поры, когда он в группе берсеневского молодняка снисходительно принял меня под крыло ленкомовской элиты. Все было в нашей с Левой жизни - совместные счастливые премьеры в спектаклях Сергея Львовича Штейна "Колесо счастья", "Товарищи-романтики", "Когда цветет акация", бездумное актерское застолье. Мы с ним стояли у истоков создания "капустной бригады" Дома актера, мы придумали и даже осуществили как авторы цикл телевизионных вечеров "Театральная гостиная", среди которых были наиболее удачны и любимы нами, а может быть, и всеми "В гостях у Яншина", "В гостях у Утесова", "В гостях у Жарова", "В гостях у Богословского" и другие. Сегодня Борис Михайлович Поюровский реанимировал этот тележанр - честь ему и хвала. Но, скорее всего, я ностальгически завистлив, и потому содержание сегодняшних встреч кажется мне "пожиже".
      Мы с Львом Федоровичем написали огромное множество радиопрограмм, не рядовых и незаметных, а сугубо праздничных и помпезных, где все было пронизано добрым юмором, светлой улыбкой и пафосом, пафосом, пафосом... "С днем рождения, Родина!", "Цветы к маю", "Музыкальное окно" и многие другие "радиошедевры" каждый год выходили из-под нашего остроконъюнктурного пера. Написав очередной "шедевр", мы бросались к большим актерам и провоцировали их на исполнение нетленных радиоэпопей. У нас "звучали" все! Для пафоса и монументальности - Михаил Царев, Вера Марецкая, Борис Чирков, Николай Мордвинов; для светлой и большой улыбки - Михаил Жаров, Людмила Касаткина; для беспощадной сатиры про салоны красоты и подвыпившего командировочного Владимир Канделаки, Рина Зеленая, Татьяна Пельтцер, Леонид Утесов и, конечно, всегда, для всего и очень много - Ростислав Плятт.
      Покончив с радиоэфиром, мы с Левой перешли к "большой литературе" и стали вести юмористическую страницу в журнале "Театральная жизнь", где иногда даже смешно выглядели наши зарисовки из превеселого театрального быта. Я специально на днях перечитал пару наших рассказов и пару раз улыбнулся, хотя прошло столько лет и столько уже написано нового, что улыбаться над старым как-то даже неловко.
      В нашей бурной, тогда еще довольно молодой жизни бывали счастливые минуты, когда нас принимала семья Лосевых-старших. Лева торжественно говорил: "Шура, едем к моим: накормят, посидим, выпьем, они тебя любят - не матерись!" Мы запрягали мой ржавый рыдван и, переехав окружную железную дорогу у Сокола, попадали в объятия Лосевых-старших, простых, больших, добрых, в меру суровых и абсолютно не понимавших, чем мы с их младшеньким занимаемся, над чем и зачем смеемся, пребывающих в твердой уверенности, что добром все это не кончится. Перед отправкой меня обратно, в черту окружной железной дороги, Лосев-старший полуобнимал меня, по-отцовски наставляя: "Александр, ты выпивши, будь осторожен - пробивайся огородами!"
      В моей семье старшие тоже любили "Левушку" и всегда ждали его. Мать могла часами "пытать" Лосева на все околотеатральные темы, и Левчик с врожденным чувством уважения к "взрослым" терпеливо докладывал, кто с кем, кто как и как кто.
      С супругой моей у Лосева отношения сложились сложновато. Ничего этих сложностей не предвещало - дружили, встречались семьями и т.д., все "как у людей", и на тебе - у нас родился сын Миша. Как сейчас помню, в родительской квартире моей жены, в дальней комнате, завешенной крахмальными простынями и стерильными марлями, в клеенке лежал красавец наследник, только что привезенный из роддома. Мы с Левой тихо вошли, по-моему, вымыли ноги, и сияющая, счастливая мать разрешила нам взглянуть из другой комнаты на этот шедевр, чтобы, не дай Бог, дух богемы, по ее убеждению, исходящий от нас круглосуточно, не проник за порог новой, счастливой жизни. Увидев нечто сморщенное, дико носатое и коричневатое, Лосев вздрогнул и трагически сказал: "Ничего, ничего, Таточка, он еще, может быть, выровняется".
      Прошло ровно тридцать пять лет, но когда сегодня наши семейные пути пересекаются, что-то вздрагивает в глазах Лосева и в глазах Таточки что-то гаснет.
      Мало я знаю людей - я почти их не знаю, - которые уходили бы из театра сами. Из театра или выгоняют, или выносят - третьего не дано. Лосев сам ушел из театра. Уровень его личности стал не совпадать с восприятием этой личности со стороны очередного руководства Театра имени Ленинского комсомола. Он ушел на партийную работу, ушел недалеко - райком партии стоял на той же улице Чехова, что и театр, - ушел в инструкторы райкома по культуре, где первым секретарем был Георгий Александрович Иванов спокойно-внушительный человек, отдаленно похожий на маршала Жукова и Давида Ойстраха одновременно, что, казалось бы, несочетаемо, но тем не менее... Раньше Г.Л. был артистом Театра имени Вахтангова, и, очевидно, привлечение Лосева к себе в окружение было данью театральной ностальгии, или просто ему одному там было страшно. Вся партийная карьера Лосева была отчаянной борьбой между чувством и долгом. Апофеозом этой борьбы были гастроли нашего "капустного" театра в Ленинграде, где шла одна из наших самых по тем временам острых и даже страшноватых программ и где инструктор райкома партии нес такое, что все были уверены, что либо он сошел с ума, либо приставлен специально с провокационно-надсмотрщицкими целями.
      Лев Федорович Лосев - заслуженный деятель искусств России, много лет директор Московского академического театра имени Моссовета. Как случилось, что в цитадель рафинированной театральности и изысканной интеллигентности попал, в ней укрепился и, наконец, полюбился инструктор райкома партии, живший с папой, мамой и старшим братом Клавдием за окружной железной дорогой в поселке Сокол?..
      Многие годы Лосев почти автоматически выбирался председателем ревизионной комиссии сначала ВТО, а потом СТД. Почему? Лосев обладает двумя уникальными для административно-го лица качествами: он абсолютно честный человек, и он круглосуточно самозабвенно-фанатически любит театр. Ради этого он прошел через все - через снисходительность Завадского (после смерти которого Лосев "лег костьми" и издал замечательную книжку о нем); через гениальные капризы великой Фаины Раневской (после смерти которой он приложил немало усилий, чтобы выпустить сборник воспоминаний о ней). Сейчас, когда уже вообще ничего нельзя издать, не имея ворованного миллиарда в кармане, он кладет уже немолодые свои кости на издание книги о Плятте. "Мой директор", - говорили Плятт и Раневская к концу жизни, и сколько бы ни было в этих словах иронии, любви гораздо больше...
      Почему Плятт любил Лосева? Они похожи, несмотря на абсолютную разность. Плятт никогда никому не мог отказать в помощи - Лосев помогал ему. Лосев целыми днями что-то пробивал для театра, для актеров, для цехов - Плятт, прихрамывая, безропотно ковылял за ним в ЦК, больницу, на телефонный узел, в жилуправление, чтобы своим видом, именем и свежим анекдотом подкрепить значимость очередной просьбы.
      После Юрия Никулина Ростислав Плятт был вторым самым крупным специалистом по рассказыванию анекдотов. Меня он ненавидел за возможность услышать анекдот, которого он не знал. Мы никогда не говорили друг другу "здравствуйте". Увидев меня, он кричал через переулок: "Шура, встречаются два орангутанга..." - и если я кричал "знаю!", уходил не прощаясь; если дослушивал до конца и смеялся, мы обнимались и дружили дальше.
      Лосеву досталась нелегкая доля. Он вместе с театром за довольно короткое время лишился Завадского, Орловой, Марецкой, Маркова, Раневской. Не будет кощунством предположить, что самым тяжелым ударом была для него все-таки потеря Ростислава Яновича Плятта.
      Ростислав Плятт. Смотришь сегодня на детей от трех до семи лет, чаще, правда, по телевидению, и думаешь, как из этих наивных, разных и чистых особей получается это взрослое, бессовестное население. Иногда, правда, на улицах встречаются какие-то милые старички и старушки, пытающиеся, очевидно, завершить свое земное путешествие в божеском виде; впрочем, может быть, это только кажется из-за их физической немощи. А внутри все те же благоприобретенные на жизненном пути гнусности...
      Когда в этом устойчивом контингенте возникает иная фигура, вздрагиваешь от неожиданности - откуда?
      После смерти Плятта обворовали его квартиру. Вынесли ордена, незамысловатые ценности, совсем-совсем личные вещи. Некому заступиться, кроме, пожалуй, Лосева - "директора Плятта". Да что он может, когда мы живем в безнадзорно-безнаказанной жизни, когда не только своих лучших мертвых соотечественников нельзя защитить - живые не знают, что будет через секунду...
      Дошла очередь до соавтора.
      ПОЮРОВСКИЙ
      Если в нашей ищущей свой путь стране наконец решатся брать деньги за внутренние телефонные разговоры, то Борис Михайлович Поюровский будет вынужден покончить с собой. Он не сможет существовать, не будучи круглосуточно подключенным к телефонной сети, а оплачивать метраж своих переговоров он не в состоянии финансово. Дает он остыть телефонному аппарату в короткие часы сна, во время посещения театральных представлений и просмотра программы "Вести".
      Театр - живое искусство, его по телефону не передают, а остальную информацию Борис Михайлович черпает через телефонную трубку. Дозвониться до него практически невозможно, и поэтому приходится ждать его собственного звонка. Такой звонок и раздался однажды после моего робкого вопроса, обращенного к знакомому редактору, о реальной Бориной помощи в написании данного произведения.
      В театроведческих кругах все очень сложно и тонко. И редактор сказал, что не обещает, но интригу эту затеет. Очевидно, интрига удалась, и я получил благосклонный звонок лично от Бориса Михайловича с принципиальным согласием "в складчину" поворошить стариной и помочь мне, склеротику, не врать, не путать фамилии близких людей, даты и основные вехи славного пути. При этом Боря сказал, что если я буду лениться, то он меня бросит.
      Борис Михайлович человек сравнительно молодой, но помнит все. Его можно разбудить среди ночи, если телефон не занят, спросить, например, в каком году Плятт озвучил мультфильм "Кыська-брыська", и получить исчерпывающий ответ с фамилией режиссера фильма и художника. Размах злопамятной эрудиции Поюровского настолько широк, что подчас начинаешь подозревать, что он половину просто придумывает. Не дай Бог произнести вслух эти опасения. Боря моментально лезет к себе под кровать, достает одну из ветхих папок, которыми набит весь кабинет, и извлекает из нее документальные подтверждения своих воспоминаний. Так, в нашей нынешней работе он точно подсказал мне, когда я родился, женился, где работал, что сыграл и зачем жил. Борис Михайлович - один из мамонтов советского искусствоведения, потому что люди, которые не дают кануть в Лету удивительным фигурам и событиям прошлого, вымирают.
      Борис Михайлович Поюровский - один из последних могикан. Он создал, отредактировал и пробил при помощи своей энергии и телефона много замечательных книг и телевизионных портретов - живых образов наших выдающихся современников. Я тоже его современник, и книга наша тоже хорошая, тем более что он придумал ей название, хотя все думают, что его придумал я.
      Плавно перехожу к следующему персонажу.
      РЯЗАНОВ
      Я давно знаю и очень люблю Эльдара Александровича Рязанова. Меня к нему тянет, хотя он часто ворчит, что я мало уделяю им с Ниночкой времени, что я небрежен в дружеских чувствах и т.д. Его очень много, но вес его это не толщина, а масса, масса энергии, масса гемоглобина, масса разнообразного таланта. Он подвижен, пластичен, легок на подъем, он, не поверите, но поверьте, замечательно и до удивления легко танцует (такую, даже большую танцевальную легкость я однажды с изумлением наблюдал у Жванецкого). Он обидчив и по-детски ревнив. Он тщеславен, но тщеславие его можно считать оправданным, и оно не идет ни в какое сравнение с самоощущением иных рядом существующих. Он широк и благожелателен. Сколько людей из своего киноокружения он сделал творцами! Есть поверье, что кинорежиссером-постановщиком может стать любой член киногруппы, за исключением второго режиссера.
      Эльдар сломал эту традицию и сделал второго первым. Он самоотвержен и смел. Он редко страхуется перед резкими поступками и никогда не отсиживается в тени.
      Если взглянуть на спектр его творчества, то диву даешься, откуда берутся время, силы и фантазия. "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан", - очевидно, в минуты творческой хандры воскликнул Некрасов. Эльдар пытается совместить эти две душевные ипостаси. Он, конечно же, гражданин, ибо я не помню ни одного по-настоящему серьезного катаклизма в мире, стране, киноделах, где он повел бы себя не по совести. Поэзия Рязанова очень личная и душевная, как бы снисходительно к ней ни относились некоторые, критикуя его за стилистическую неполноценность стиха. Это так несправедливо. Он прозаик и эссеист, он публицист - статьи его всегда жестки и беспощадны, без экивоков и извинений. Гневается он тяжко и надолго. Обвинять его опасно.
      Народ верит ему и его любит. Что такое народ, никто толком не знает, но я знаю, что народ его любит. Ведь это он первый открыл населению глаза на самое святое - на климат, сказал: "У природы нет плохой погоды", и народ поверил Рязанову и с меньшей подозрительностью теперь слушает прогноз погоды.
      Эльдар физически не может сидеть без дела. "Все! - говорит он мне по телефону. - Устал, нет сил, простужен, давление, посижу тупо на даче"... И через пару дней на его письменном столе появляется новая повесть. Он любопытен и любознателен. Он ходит в театр! Просто садится с Ниночкой в машину, и они едут в Москву (они постоянно живут на даче) на премьеру. Уникальное явление среди людей вообще, а уж среди выдающихся режиссеров тем более, потому что они и так все заранее знают и удивить их практически нельзя. Зритель он волшебный. Если в зале звучит одинокий смех, не надо проводить социологический анализ - это Рязанов. После изнурительной борьбы с Центральным телевидением обе стороны устали и отошли на заранее подготовленные позиции, с той только разницей, что у телевидения этих позиций не было, а у Рязанова были.
      Засидевшись без любимого телепребывания, он сразу сделал несколько неожиданных передач - ярких и самобытных. Как это могло прийти в голову взять под мышку Григория Горина и прочесать с ним старый Арбат, "вскрыв" всю подноготную перестроечного "Монмартра по-московски", или заарканить сразу "восемь девок", да еще каких "девок", и попытаться понять, что есть "звезда" в наше время и на наши деньги. Вообще, когда сегодня на наших телеэкранах гуляет сонмище мыслителей, ценителей и бичевателей, появление фигуры (не тела, а фигуры) Рязанова - это само по себе значимо. Ведет ли он кинопанораму, беседует ли с хиппи на улице, мучает ли любимых актрис, ему верят, ибо он имеет на это право, право, заслуженное годами.
      На съемочной площадке Эльдар царь и Бог, но царь доступный и Бог добрый. Он начисто лишен фанаберии, он слушает и прислушивается, он верит артистам и любит их. Любит преданно и долго. Недаром, если вспомните, круг "его актеров" очень узок, несмотря на то, что снял он достаточное количество шедевров. Он моногамен в любви, и это, наверное, охраняет его от творческой распущенности. Меня всегда тянет к нему, мне с ним уютно и спокойно, я всегда жду их с Ниной звонка, чтобы услышать: "Приезжайте скорее, мы соскучились - вы одна из немногих пар, в которой мы одинаково любим обоих, это замечательно, приезжайте скорее!"
      И на букву "ш" у нас с Шурой есть святые номера телефонов.
      ШЕЕР
      В поисках героев будущих очерков почти каждому пишущему приходится иногда преодолевать сотни километров. Таковы условия профессии. Между тем рядом с нами живут люди, с которыми мы общаемся ежедневно. С которыми дружим. Которых любим и ценим, не подозревая, что они-то и есть самые настоящие герои. И происходит так потому, что в поисках чего-то сверхъестественного у нас постепенно вырабатывается поверхностная дальнозоркость при полной внутренней близорукости.
      Адриенну Сергеевну Шеер я знал немногим более двадцати лет. Нас познакомил в ВТО Юлий Германович Шуб.
      - Адриенна Сергеевна, прошу вас оказать внимание нашему гостю и практиканту. Помогите посмотреть спектакли.
      - Ну, пошли ко мне, будем думать, - сказала Шеер.
      Мы спустились за кулисы Дома актера. Один из трех столов в этой небольшой и всегда уютной комнате принадлежал моей новой покровительнице. Телефон звонил, когда мы еще только входили. Адриенна Сергеевна очень обрадовалась этому звонку, кого-то благодарила, что-то записывала, затем смотрела в какую-то немыслимую записную книжицу, где собраны телефоны всех актеров и режиссеров Москвы, а также музыкантов, певцов, эстрадников, поэтов, докладчиков, драматургов и критиков, независимо от их положения; это нужно, чтобы помочь кому-то найти кого-то.
      - Так, теперь займемся с вами. Что вы хотите смотреть?
      Не успел я и рта открыть, как снова зазвонил телефон.
      - Извините, это по вопросу сегодняшнего вечера, - объяснила мне Адриенна Сергеевна. Разговор оказался не очень приятный: кто-то неожиданно заболел, а до начала оставались считанные часы.
      - Хорошо, вы позвоните ему сами, а уж потом решим, что делать, сказала Адриенна Сергеевна.
      - Так что вы хотите посмотреть?
      И снова звонок. И так почти до самого вечера.
      - Знаете что: оставайтесь, а потом приходите сюда, и мы обо всем спокойно поговорим.
      Вечер был сказочный. Мастера старшего поколения выступали с личными воспоминаниями о Николае Мариусовиче Радине, о котором я знал прежде очень немного.