" Рушиться начало все подряд. Переверзев заболел, у Пуговкина съемки, Никулин с цирком за границей, а Вицин с Моргуновым без него не хотят. Харитонов без фонограммы не соглашается петь свою "Если б гармошка умела", а фонограмму не привезли, а они все в афише. А тут еще объявлен Крамаров, и, как назло, суббота, а в субботу правоверные евреи, если тебе известно, не работают. А никто и в мыслях не держал, что любимец российской шпаны, косой уркан Савка Крамаров по совместительству правоверный еврей. Жуть... Полный стадион. Я выхожу, звучит "Ленин всегда живой", а "Ленин" еще не прилетел из Донецка со вчерашнего стадиона. Срочно гримируют местного артиста, который больше похож на Горького, чем на Ильича, сажают в пролетку и под фонограмму везут два круга по беговой дорожке. Но забыли про Крупскую, и в последний момент меня хватают, заворачивают в плед, и я два круга под потной ленинской подмышкой мотаюсь по стадиону за те же полторы ставки! Ну, можно так жить?"
      Жить так действительно было нельзя, и постепенно эти грандиозные шедевры площадного искусства угасли, и на смену им на эти же стадионы вышли смелые и архипопулярные солисты и даже несколько "речевиков". Отсюда и возник одно время условный ценз актерского рейтинга: "Он собирает стадионы", "Он собирает Дворцы спорта", "Он не собирает"... и т.д.
      Вечная боль эстрадного артиста - отсутствие репертуара. Дефицит эстрадных авторов существовал всегда и достиг апогея в наши дни, когда они просто исчезли - исчезли не физически, а как профессионалы. Было светлое время, когда ситуация на эстрадном фронте была строго дифференцирована. Замечательные наши друзья Арканов, Горин, Хайт, Курляндский, Жванецкий, позднее Задорнов и другие писали, писали под стоны, просьбы, истерики, а артисты, вымучив для себя материал, бросались его "подминать" под себя и исполнять...
      Все кончилось! Все авторы теперь читают сами. Мы - голые и босые. Я иногда думаю: откуда возникла такая уродливая ситуация? Конечно, авторы тоже люди и хотят кушать, а жить и кушать можно, только если тебя узнают в лицо на улицах и в магазинах, а в лицо тебя могут узнавать, только если ты мелькаешь на телеэкране, и чем чаще, тем сытнее ты живешь. Но, конечно, не только животный меркантилизм бросает нынешних сатириков на теле- и эстрадные подмостки. Неизлечимая зараза публичного успеха хватает мертвой хваткой актерского тщеславия наших подчас не очень внешне приспособленных к пребыванию на сцене авторов и лишает нас литературной пищи.
      Ну, это все, Боренька, полушутки, хотя и небезосновательные. Но основа упадка эстрадной литературы кроется, как мне кажется, в другом. С незапамятных времен в нашей могучей советской литературе существовали могучие писатели, имеющие Союз, Литфонд, наконец, гордое звание "инженеры человеческих душ" и т.д. Люди, пишущие специально для эстрады, даже пишущие ярко и великолепно, никогда в писатели не допускались - они всегда назывались "авторы". Если попадался поэт, пишущий для эстрады, к нему тут же пришлепы-вали: песенник. Эстрадные авторы тем самым образовывали некий второй и третий эшелоны литераторов, не попадающих в Союз, с трудом и пренебрежением допускавшихся в Дома творчества и т.д., не имевших возможности стать "инженерами душ", а в лучшем случае они могли добраться до сантехника этих душ. Сколько на моей памяти было криков, споров о незаслуженном принижении этого клана, о пересмотре приема авторов в Союз писателей. Все это кончилось тем, что при Всесоюзном управлении охраны авторских прав была создана секция эстрадных авторов с сомнительным уставом и все тем же второсортным статусом. Они не печатались в толстых журналах и не издавались в серьезных издательствах, они были неименитыми - они были авторы. А отсюда уже рукой подать до расхожего нынче сочетания "автор и исполнитель". Вот они и бросились исполнять - круг замкнулся, но нам, артистам, которым нужны слова, от этого не легче.
      Поэтому, Боря, девяносто процентов того пародийного материала, который мы позволяем себе показывать зрителю на ТВ или концертах, - это актерская импровизация и авторская самодеятельность. Так как я работаю на эстраде довольно редко и льщу себя надеждой, что считаюсь все-таки театральным актером, то и репертуар держится довольно долго, ибо когда он становится старым, то тут же возникает спасительная рубрика "Перелистывая страницы" и материал из старого превращается в вечный. Работать на эстраде одному, да еще со старыми монологами скучно, и работаем мы с напарником.
      Наш дуэт с Державиным возник издревле: сначала мы просто родились в одном роддоме имени Грауэрмана, что ныне выполз на Новый Арбат, а при нашем появлении скромно стоял возле уютной Собачьей площадки. Была такая удивительная площадка в прошлой Москве, с памятником собаке, старинным особнячком, где размещался Институт Гнесиных, деревянными пивными ларьками, где пиво закусывали бутербродами с красной рыбкой и не менее красной икрой, где зимой в ледяное пиво доливали его же из большого чайника, подогретого почти до кипения, чтобы жаждущие аборигены не простудили горлышко, а на фасаде заведения было большое воззвание: "Требуйте долива пива после отстоя пены!" Потом мы "дружили домами" - Державин жил и живет в доме, где помещается Театральное училище им.Щукина, которое мы с ним впоследствии закончили (он позднее, как молодой, я раньше, как старый), а в детстве часто собирались в миниатюрной двухкомнатной квартирке на первом этаже этого же дома, где жила семья Журавлевых, где было весело и шумно, где вокруг младших Журавлевых - Маши и Таты (наших подруг и почти ровесниц) устраивались балы, вечера шарад и импровизаций, где пели, читали и танцевали под аккомпанемент Святослава Рихтера, - думаю, мало кто может похвастаться тем, что имел в своей биографии такого "тапера". Страсть к "эстрадному" пребыванию родилась у нас с Михаилом Михайловичем с "капустников" еще в первом нашем совместном театре (а мы их вместе поменяли в своей жизни три, включая, надеюсь, последний - Театр сатиры), в Театре имени Ленинского комсомола, куда мы попали со студенческой скамьи и где прожили разную, но веселую и молодую актерскую жизнь. У нас с Мишей есть одна эстрадная зарисовка, которая сопутствует нам уже более тридцати лет и, как нам кажется, не стареет. Долгожительство ее предопределено формой. Державин (не владеющий, к сожалению, впрочем, как и я, ни одним зарубежным языком) имеет патологическую способность к имитированию мелодики разных иностранных языков на словесной абракадабре... Номер строится как интервью с приехавшим иностранным гостем, со всеми нюансами советского перевода, где говорится явно одно, а переводится явно другое. Где гость говорит в течение двух-трех минут, а перевод звучит как "Здравствуйте, друзья!". Эта форма проверила себя десятилетиями и не стареет, ибо "резиновая". В каждой ситуации, в каждой аудитории, в каждый данный момент она наполняется сиюсекундным содержанием, что приводит публику в некое ошеломление. Действительно, приезжая на какой-нибудь провинциальный завод, мы до концерта расспрашиваем местных об острых проблемах производства, узнаем об одиозных фигурах данного предприятия, и когда на сцене "иностранец" говорит, что он потрясен женщи-нами номерного завода, после этого закатывает глаза и с вожделенным вздохом произносит: "О! Григорьева", а я "перевожу": "Он без ума от Камзолкиной", - зал встает в едином порыве, ибо никак не может понять, откуда заезжие столичные артисты могут знать фамилии главного бухгалтера предприятия и начальника ВОХРы (военизированной охраны).
      Работать и существовать вдвоем многие годы довольно сложно. Недаром, очевидно, так долго проверяют космонавтов на совместимость перед полетом, недаром распадалось столько дуэтов на сцене и в жизни. Мы пока держимся. Почему? Очень разные! Как только накапливает-ся взаимное раздражение, тут же возникает неожиданная разрядка, чаще всего из-за удачной шутки, а также сложилась негласно внутренняя субординация нашего "коллектива", которую Державин формулирует так: "Я парторг и артист, а Ширвиндт худрук и директор".
      Один атрибут у Державина, в силу обстоятельств, от него не зависящих, отпал, и он остался только артистом, но артистом замечательным. Кроме Михаила Михайловича я работал на эстраде с Андреем Мироновым. Предательства здесь не было, ибо, как известно, театральные актеры работают на эстраде урывками, между спектаклями, а Державин всегда был, есть и будет одним из самых репертуарных актеров театра. Злой, но вполне замечательный Валентин Гафт, сочинивший много точных стихотворных гадостей в наш адрес, писал:
      Державин Ширвиндта заметил,
      Благословил, но в гроб не лег,
      Им равных не было в дуэте...
      Дальше - хамство:
      Ушел Державин в "Кабачок",
      Но Ширвиндт пережил разлуку.
      Ему Миронов протянул
      Свою "брильянтовую руку".
      Часто на творческих вечерах, когда и Державин и Миронов были на основной сцене, я делил площадку с А.Д.Папановым. Мы не играли с ним вместе - мы сосуществовали: отделение - он, отделение - я. Всегда поражался и поражаюсь до сих пор какой-то прямо-таки "звериной" отдаче Папанова на сцене. Маленький, занюханный провинциальный клубик, сцена Дворца съездов одна и та же запредельная мощь и стопроцентное "отоваривание" зрителя.
      Мне всегда было страшно трогательно слушать, с чем бы он ни выступал, будь то пушкинс-кий "Медный всадник", монолог Городничего или блестящий шедевр - музыкальный монолог полотера Дома писателей из пьесы Дыховичного, Слободского, Масса и Червинского "Гурий Львович Синичкин", где он, в полном гриме Льва Николаевича Толстого, с босыми ногами (сделанными по личному папановскому эскизу, с пятнами половой мастики на ступнях, с огромными "рабочими" пальцами), заканчивал свое отделение неприхотливым стишком:
      Не знаю, сколько жить еще осталось,
      Но уверяю вас, мои друзья,
      Усталость можно отложить на старость,
      Любовь на старость отложить нельзя.
      Он вкладывал в это четверостишие какой-то тройной, одному ему понятный смысл, как будто знал, что жить осталось недолго и надо успеть отдать всю свою огромную любовь к сцене зрителю.
      Одним из самых мощных атрибутов культурной жизни "застоя" были правительственные концерты. Попасть на сцену Большого театра, а в дальнейшем Дворца съездов была огромная честь и жуткая ответственность. Страшная голгофа как для участников концерта, так и для организаторов был выбор репертуара, его редактирование и цензурирование... Самый большой ужас подстерегал так называемых "разговорников", ибо если "Аппассионату" и "Умирающего лебедя" прослушивали и просматривали по нескольку раз, дабы не проникла туда неожиданная крамола, то уж актерское словоизвержение на сцене после пленума ЦК таило огромную и роковую опасность. Текст гулял из МК в ЦК, в Управление культуры, оттуда в Министерство культуры, опять к авторам, опять в ЦК, и так до бесконечности, ибо ни один из отвечающих за концерт чиновников, начиная с вечных "правительственных" режиссеров Туманова, Ансимова и Шароева и кончая зав. отделом ЦК Шауро, не мог, не в силах был сказать окончательное "да", а нести миниатюру на просмотр к Брежневу не полагалось.
      Но обязательно в концерте должен был быть "юмористический отсек". Добрый, оптимисти-ческий, позитивный, никого не задевающий. Волнения с текстом продолжались до последней секунды, на каждой репетиции что-то убиралось и какое-то слово заменялось. А репетиций этих была масса, и волнений, естественно, столько же. Поэтому речевики с черной завистью смотрели на лежащий на полу в предкулисье Ансамбль песни и пляски Советской Армии, который был уже проверен раз и навсегда с "Песней о Родине". Они привычно лежали группами по четыре на полу и ждали сигнала: "Ансамбль Армии, на сцену", чтобы гаркнуть: "Партия... это!.."
      Я долгое время не понимал, зачем у каждого певца ансамбля, находящегося за кулисами, были полурасстегнуты штаны и из них на белой тесемочке болтался небольшой матерчатый мешочек, подобно тем, в которых дети оставляют свою сменную обувь на вешалке в школах. Только однажды я понял назначение этого атрибута. Дело в том, что, лежа и сидя на полу в течение изнурительного репетиционного дня с тремя-четырьмя прогонами концерта, славные воины-певцы резались в домино (неудобно, говоря о правительственном концерте, употребить словосочетание "забивали козла"). К моменту команды по радио: "Александровцы, на сцену" - партия (домино), как правило, была на середине розыгрыша, и, чтобы не возобновлять игру заново и не начинать расстановку костяшек на полу, певцы смахивали свои костяшки в мешочек, засовывали в штаны и, гремя домино, бежали на сцену, врубали "Партия", а затем ложились снова и, расстегнув ширинки, продолжали увлекательную игру до следующего призыва к творчеству.
      Для пущей наглядности хочу показать тебе, Боря, текст одного их моих правительственных опусов в исполнении известных тебе и любимых нами артистов.
      Миронов. Позвольте мне с точки зрения Театра сатиры...
      Ширвиндт. С сатирой рано еще!..
      Миронов. В связи с этим я бы хотел как представитель Театра сатиры...
      Ширвиндт. Куда вы торопитесь? Придет время, вас вызовут! Москва всегда рада предоставить свои сцены и экраны нашему многонациональному искусству. В связи с этим актерам часто приходится преодолевать языковой барьер. И очень радостно, что сегодня среди нас присутствуют актеры-полиглоты, которые за свою творческую жизнь сыграли представите-лей всех национальностей нашей Родины. Народные артисты РСФСР Владимир Этуш и Армен Джигарханян, к микрофону! Вам дается контрольная фраза: "Добро пожаловать в Москву!" Азербайджан!
      Этуш. Хош гяльмишсиниз!
      Ширвиндт. Эстония!
      Джигарханян. Тере тулемаст Москвассе!
      Ширвиндт. Белоруссия!
      Этуш. Кали ласка у Маскву!
      Ширвиндт. Киргизия!
      Джигарханян. Куш келипсиз Москвага!
      Ширвиндт. Таджикистан!
      Этуш. Хуш омадед!
      Ширвиндт. Латвия!
      Джигарханян. Лайпны луудзам Маскава!
      Ширвиндт. Казахстан!
      Этуш. Кош кельдиниз Москвага!
      Ну и так далее... Оба. Ух!..
      Ширвиндт. Тяжело?
      Этуш. Тяжело.
      Джигарханян. Но приятно.
      Миронов. Значит, так! Долго вы еще будете зажимать мою критику?
      Ширвиндт. Почему? Давайте вашу критику. Андрей Александрович Миронов, представитель Театра сатиры, заслуженный артист республики.
      Миронов. Меня вот тут зажимали, не давали говорить, но должен честно, нелицеприятно, со всей прямотой и резкостью, даже если кому-то это придется не по душе и покажется горьким, но я, как сатирик, не могу молчать! И пусть меня осудят, пусть косо посмотрят, но истина дороже всего, и, ничего не приукрашивая, не преуменьшая, не закругляя острых углов, не боясь последствий, я заявляю: нет, товарищи! Мне все нравится! И наши прекрасные театры, наши талантливейшие актеры, плодовитейшие драматурги, чуткий московский зритель и мой потрясающий художественный руководитель! В общем, у нас все хорошо, а остальное прекрасно! Извините за резкость!
      Ширвиндт. Это вся ваша критика?
      Миронов. Вся.
      Ширвиндт. Ну что ж. И на этом спасибо... (Возникает музыка из кинофильма "День за днем".) И наконец, наши неувядаемые ветераны, наставницы молодого поколения, народные артистки СССР Нина Сазонова и Татьяна Пельтцер!
      Сазонова. Выходи, подружка!
      Пельтцер. Запевай, товарка!
      Сазонова (запевает).
      Стоим в искусстве рядышком.
      Пельтцер (подхватывает).
      Уже играем бабушек.
      И часто вспоминаем о былом.
      Сазонова. И жизнь идет, как водится,
      И мне играть приходится,
      И роль за ролью, будто день за днем.
      Вместе. И роль за ролью, будто день за днем
      Сазонова. Смотри, стоит отличная
      Девчоночка столичная.
      Таких теперь не сыщешь днем с огнем.
      Пельтцер. Ты подойди к нам с ласкою,
      Да загляни-ка в глазки нам,
      Так мы еще и спляшем и споем.
      Вместе. Так мы еще и спляшем и споем.
      (Перепляс)
      Сазонова. Что было - не забудется,
      Что было, то и сбудется.
      У всех нас в жизни главное одно:
      Пельтцер. Пускай театры разные,
      Москвой навеки связано
      Судьбы нашей актерской полотно.
      Вместе. Судьбы нашей актерской полотно.
      (Подхватывают все участники приветствия и со словами последнего куплета покидают сцену.)
      Вот такая была милая, елейная простота, что хуже воровства. Но все же лучше, чем вранье, что никто из актеров, в той или иной степени, этим не занимался. Занимались, еще как занимались...
      Но хватит самобичевания, перейду к святому - моей педагогической деятельности - и задам риторический вопрос:
      ЗАЧЕМ МНЕ ЭТО НУЖНО?..
      Я сравниваю свое пребывание в Училище с формой заболевания неизвестной болезнью. Я плохо помню школьные азы театрально-учебного процесса, я стесняюсь теоретизировать на уроках, меня "допускают" только до дипломников - я запоздало получаю ученые степени, но... люблю, и все тут. А тут еще твой брат критик.
      Когда серьезный театральный журнал начинает интересоваться твоими соображениями в педагогике, вдруг остро и очень лично ощущаешь страшное отставание в деле изучения челове-ческой психики вообще и психики педагога театрального училища в частности. Действительно, сидишь себе беззаботно, с привычным профессорским ощущением собственного достоинства, и вдруг подходит к тебе милая девушка с умными серыми глазами и бесхитростно говорит: "Здравствуйте!" Другой бы растерялся, но мы, вооруженные до зубов театральным образовани-ем, моментально находимся и отвечаем, даже слегка привстав, а это уже само по себе обескура-живает: "Здравствуйте... чем могу..." - хотя где-то подсознательно понимаете, что это лишь фраза, а на самом деле, если подумавши, вы ничем не можете... но так уж мы привыкли к бессмысленным словообразованиям... Итак, вы говорите: "Чем могу?" И слышите в ответ, что думающие глаза присланы из журнала "Театр" и что журналу остро необходимо задать вам несколько вопросов как педагогу. Столь резкий поворот застает врасплох, но вы, как всегда, прячете непосредственную реакцию за хорошо отработанную маску человека, неспособного на проявление чувств... и говорите: "Да, слушаю вас!" - и по-доброму, устало улыбаетесь...
      - Нуждается ли современная театральная педагогика в каких-нибудь реформах?..
      О! Это удар ниже пояса. За что?..
      Сдержанно глотая воздух, с одновременным судорожным цеплянием за смысл вопроса, пытаюсь оттолкнуться от слова "реформа". Но, увы, ничего, кроме отмены крепостного права, из реформ вспомнить не могу. Да где-то, правда, на задворках воспоминаний мелькает еще и денежная реформа...
      "Нуждается ли современная театральная педагогика в каких-либо реформах?" - слышу я снова настойчивый голос и вижу умные, по-прежнему серые глаза, удивленные тем, что я сразу не могу ответить на столь легкий вопрос.
      Ну, думаю, стоп, так просто меня не возьмешь - соберусь в пружину и безапелляционно-трагически скажу: "Да!" Открываю уже рот, но, к счастью, не успеваю произнести роковое "да", так как вслед несется вопрос-расшифровка: "Если да, то в каких???"
      Все - это конец! Я попался, ибо если даже попытаться использовать последний вариант и сказать "нет!", то, естественно, последует: "Если нет, то почему?"
      И тут каким-то чудовищным наитием я мямлю, чтобы оттянуть время: "Мне было бы проще (проще мне, видите ли, было бы) сразу услышать все вопросы редакции..."
      - Пожалуйста. Второй вопрос: "Падает ли уровень профессиональной подготовки актеров?"
      Успев несколько прийти в себя, начинаю глубокомысленно молчать и жду, естественно, вопроса-уточнения. И он моментально несется вдогонку:
      - Если да, то в чем причина?
      "Если нет, - жду я, - то почему???"
      - Так-так, - заинтересованно давлюсь я. Дальше, пожалуйста!..
      - Согласны ли вы, что театральная педагогика один из видов режиссерского творчества?
      "Если согласны, - жду я, - то с кем? А если нет, то по какой статье?!"
      Дальше рассудок мой окончательно мутнеет, и я уже издалека слышу:
      - Как осуществляется в вашей работе связь с "живым" театром?
      "А?! - наконец соображаю я, потусторонне улыбаясь. - Это ведь вопрос оттуда - из прошлой моей земной жизни, они просто интересуются, есть ли различие между живым театром и моим родным театром теней, и если есть, то в чем?!"
      "Учитываете ли вы в своей работе достижения современной режиссуры?" доносится до меня вопрос с того света... Если нет, то да, а если да, то... суд встает, слышится барабанная дробь... я пытаюсь признаться во всем и в ужасе... просыпаюсь...
      Солнечное утро...
      23-я аудитория Щукинского училища... До ужаса знакомая: щербатые столы, видавшие Ульянова и Яковлева, Любимова и Быкова, Демидову и Борисову, Дмитриеву и Симонова...
      Сегодня за ними сидят шесть моих учеников и просто-таки по складам читают искрометный водевиль. Но я уже влюблен в них... я гоню от себя старческое: "Вот при нас Училище - это было Училище... а сейчас..."
      Оно прекрасно и сейчас - оно изобретает артистов, это можно фактически доказать... Потому что, получая свой месячный педагогический гонорар в размере 4111 рублей 47 копеек, я уверен: нет! не нуждается мое Училище в реформах, не падает уровень, осуществляется связь, учитываются достижения нет, нет... Мое Училище не нуждается!!
      Потому что если нет, то это прекрасно, а если да... то зачем, думаю я, мельком взглянув на сумму гонорара, зачем я здесь?
      Боря! Письма два-три назад ты не дал мне вклиниться между твоими посланиями: терпи теперь сам.
      НЕ ЗВАНИЕМ ЕДИНЫМ...
      Чем дольше конструируется эта книжка, тем меньше остается былого и больше наваливается дум. Читаю я послание-эссе Бориса Михайловича - и все жду по привычке шаблонных театроведческих ярлыков по моему адресу. Хотя изначально мы договаривались категорически уйти от самовосхваления и умиления друг другом, а также попыток каких-либо категорических оценок кого-нибудь или чего-нибудь. Жизнь бежит, точнее, пробегает, люди разобщаются и злятся на это, они физически не успевают за темпом жизни и опять же злятся на самих себя за то, что непроизвольно становятся не актерами, а зрителями в новой действительности (это известные стихи в прозаической форме, выданные мною за собственную мысль).
      Стимулы существования резко изменились, и люди (а актеры тоже люди) зашумели, забеспокоились, забегали в поисках новых, но новые стимулы существования пришли с другим поколением и "новым мышлением", а наше поколение со старым мышлением не может вписаться в эту круговерть неподготовленных крушений идеалов и просто стереотипов. Constuetudo est secunda natura - привычка есть вторая натура (это латынь, это я блеснул эрудицией).
      Артисты привыкли, чтобы их хвалили и поощряли, они привыкли, что смысл биографии в получении высоких и почетных званий. Высокое звание автоматически давало высокое положение - всякие высокие "членства", сидение в более первых рядах на собраниях, а иногда даже в президиумах, перемещение в купейных вагонах "СВ". Народный артист республики спешил сделать все, чтобы умереть народным артистом СССР, ибо только народный артист СССР имел возможность претендовать на Новодевичье кладбище. Сколько ничтожных "деятелей" лежат в этом престижном пространстве. Но так и не смогли, например, страна, народ, близкие похоронить нашего Андрея Миронова на Новодевичьем - не успели дать народного СССР. Я помню эту страшную мышино-канцелярскую возню с перезвонами по инстанциям, когда один высокий чиновник звонил другому высочайшему чиновнику и говорил, что Миронов "подан" на это звание, что "документы лежат" уже близко к финальному столу, но... нет, не "пробили", и очередной замминистра траурно поплыл под стены Новодевичьего монастыря.
      Когда Андрея вынесли из театра и город Москва остановился, я почему-то вспомнил виденные мною на пленке похороны Жерара Филипа. Не знаю, где похоронен Жерар Филип и как повлияло на место его захоронения обстоятельство, что он не дождался звания заслуженного артиста Сен-Жермен де Пре.
      Времена меняются - патологическая истерия с высокими званиями немного ослабела, хотя все осталось на своих смысловых местах. Справедливости ради надо сказать, что звания и при жизни имели некоторый практический смысл. Так, например, при гастролях в столицы союзных республик народных артистов СССР поселяли в резиденцию ЦК КПСС, а мы, живя в человеческих гостиницах, часто в нечеловеческих условиях, автоматически становились кандидатами в члены гостиницы ЦК.
      В пору некоторого азартного авантюризма и стабильного безденежья, лет двадцать, а то и больше тому назад, мы с Марком Захаровым, будучи на гастролях Театра сатиры в Ташкенте, поддались на уговоры талантливого Батыра Закирова и буквально за месяц создали узбекский шоу-мюзик-холл с первой программой "Путешествие Синдбада-морехода".
      Успех был большой, и нас с Марком даже представили к званию лауреата премии Ленинско-го комсомола Узбекистана. Но то ли Батыр Закиров не сумел убедить руководство, что мы узбеки, то ли еще что-то случилось, но умрем мы без этого лауреатства. Вообще, когда придумали комсомольское лауреатство, очень много людей и артистов, отчаявшихся получить что-нибудь путное, бросились добывать себе это молодежное поощрение. Надежда состояла в том, что лауреатом премии Ленинского комсомола мог стать человек любого возраста, так как не обязательно быть молодым, чтобы посвятить себя комсомольским проблемам. "Не расстанусь с комсомолом буду вечно молодым" этот лозунг-песня очень помог авторам и многим деятелям искусства в приобретении юношеских привилегий. Не всем, конечно, удавалось пробиться на Олимп - ЦК ВЛКСМ - и быть помощниками пятидесятилетних комсомольских вождей - умные люди сразу бросились по республикам, областям...
      Один наш очень хороший, но очень нервный артист, дико переживая из-за запаздывания звания "заслуженный артист" , проникся необыкновенной творческой любовью к комсомолу Коми АССР. Он возил туда бригады, устраивал декады и месячники дружбы. Деятельность эта была правильно понята, и буквально через полгода он стал обладателем высокого звания лауреата премии комсомола Коми АССР. Словечко "Коми" (хотя республики, как известно, у нас были все равны) несколько раздражало молодого лауреата, и при объявлении своего имени в концертах он стыдливо просил конферансье отбрасывать географическую принадлежность его лауреатства и объявлять просто: "Лауреат премии Ленинского комсомола". Услышав это и хорошо к нему относясь, я предупредил, что если, не дай Бог, кто-нибудь из "оттуда" это услышит, может быть огромный скандал, вплоть до лишения звания. Наш нервный друг поблагодарил меня и спросил совета. Я совет ему дал, и объявлялся он впредь красиво и неподсудно: "Лауреат премии Коми-сомола". Эти времена частично прошли.
      Но гордиться чем-то надо, и я тоже горжусь своими новыми званиями... По инициативе великого клоуна-лицедея Вячеслава Полунина в Ленинграде была создана Академия дураков. Талантливейший и неуемный Ролан Быков тут же создал Московский филиал академии и, назначив себя, Мережко и Жванецкого академиками, то есть, как написано в дипломе, "полными дураками", нашел в себе силы избрать еще членов-корреспондентов академии Гафта, Державина и меня, с формулировкой "полудурки". Когда мы законно поинтересовались причиной такой дискриминации, Ролан сказал, что до полных мы не доросли по возрасту. Все это неубедительно, очень отдает интригой, ибо не настолько уж мы моложе и умнее академиков.
      В том же Петербурге организовалось веселое содружество "Золотой Остап" с одновремен-ным созданием еще одной престижной академии "Академия юмористических приоритетов". В этой академии судьба моя сложилась более счастливо: на торжественном открытии академии во Дворце искусств один из ее создателей, Вадим Жук, рыцарь ленинградской юмористики, автор и режиссер многих прелестных произведений "капустно"-сатирического направления, демокра-тично объявил, что выборы затягивать не имеет смысла, так как в фойе накрыты уникальные спонсорские столы, и поэтому кандидатура одна, попросил меня на сцену, прочел справку-характеристику, и буквально за десять минут я стал Президентом Российской академии юмористических приоритетов имени (или памяти, я сейчас не помню) Остапа Бендера.
      Чтобы не быть голословным, прикладываю документ - сценарий предвыборного фарса.
      ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА КЛУБА "ЗОЛОТОЙ ОСТАП"
      Сценарий предвыборного фарса
      На сцену поднимается знаменитый актер Александр Ширвиндт, с трубкой и задумчивым выражением лица. Ведущий. Разрешите огласить биографию кандидатуры. Кандидатура Александра Анатольевича Ширвиндта родилась в 1857 году в бедной кулацкой семье. Отец мальчика с детства заменил ему отца. Пылкая, целеустремленная натура кандидатуры с детства тянулась ко всему прекрасному, за что была четырежды судима. Созданные им как на сцене Театра Ленинского комсомола, так и на сцене Театра сатиры образы отличаются глубокой пластической культурой, тонким психологическим проникновением, особой актерской заразительностью. Бойцы до сих пор с благодарностью вспоминают собранный из собранной кандидатурой макулатуры танк, который громил врага на всех направлениях. Кандидатура женат. Жена, Державин Михаил Михайлович, говорит, что он морально устойчив, ласков, в быту неразборчив. Характер в основном нордический. Овал лица мордический. Кандидатура потентен. В меру интеллигентен. Курит хорошие сигареты.
      Нельзя не сказать о педагогической деятельности Александра Анатольевича. Вот мы и сказали.
      В народе говорят: "Ласковое теля двух маток сосет". Художественные сосцы, к которым долгие годы страстно припадает кандидатура, как вы убедились, трудноисчислимы. Течет молочко по вымечку, из вымечка по копытечкам, из копытечек непосредственно на нашу многострадальную землю, которая родила нам нашу кандидатуру, да что там говорить, без двух минут Президента. Некстати вспоминаются строки лауреата Ленинской премии Эдуардаса Межелайтиса: "В шар земной упираясь ногами, солнца шар я держу на руках". Вот таким, зажатым между этими двумя шарами, но никогда не зажатым, а, напротив, раскованным, веселым и оптимистичным мы и хотим видеть Президента нашего клуба "Золотой Остап"!
      Быстро проводим фарс голосования. Кто "за", остается на своих местах, кто "против" выметайтесь из зала, из дворца и вообще из нашего прекрасного города. Кто воздержался, помните, что воздержание в нашем возрасте крайне опасно. Единогласно! Ура Президенту! Считать отныне желтый дом, в котором мы сейчас находимся, Белым домом и обеспечить пребывание в нем Президента Ширвиндта в любом состоянии в любое время дня и ночи.