" Никому до него нет дела, нет и не будет, - даже если придет участковый - какой-нибудь замухрышка с лейтенантскими погонами на плечах - и будет пытать, откуда у Каукалова машина, в каком магазине он её приобрел, - все равно ничего не узнает. Более того, его можно будет просто послать на три буквы, и милицейский гриб этот пойдет, как миленький... Можно, конечно, его облагодетельствовать пряником - не кнутом, а пряником, - дать сто долларов, но результат все равно будет тот же самый.
      Он поставил машину под самыми своими окнами, одним боком загнав на тротуар, аккуратно закрыл двери на ключ, потом, ткнув в сторону "семерки" маленьким, вдвое меньше спичечной коробки, пультом, нажал на кнопку сигнализации. Машина отозвалась мяукающим звуком.
      - Раму не перекособочит? - озабоченно спросил Аронов, взглянув на машину сзади.
      - Ничего ей не сделается, - спокойно произнес Каукалов и в следующий миг, словно бы почувствовав что-то, приподнял одно плечо, потом другое, втянул голову в плечи и круто развернулся.
      Около соседнего подъезда стояла Ольга Николаевна и внимательно смотрела на него. Каукалов, выпрямившись, неуверенно улыбнулся, произнес тихо, машинально - для самого себя, а не для Ольги Николаевны:
      - Вы?
      Ольга Николаевна продолжала хмуро и озабоченно глядеть на него, потом подняла руку и поманила пальцем.
      Этот обидный жест уже был знаком Каукалову, и сейчас он родил внутри боязнь, ещё что-то, и Каукалов, покорно покивав Ольге Николаевне, маленькой, противной ему самому трусцой побежал к ней. Повторил бесцветно:
      - Вы?
      Ольга Николаевна не удостоила его ответом, скомандовала коротко:
      - В машину!
      Она припарковала свой автомобиль на небольшом асфальтовом пятачке в торце дома.
      Ольга Николаевна открыла дверь, втянула длинные ноги в машину, затем, перегнувшись через сиденье, приподняла пальцами стоячок дверного замка. Каукалов, поежившись, забрался вовнутрь. Ольга Николаевна завела мотор, с места дала газ. Была она чем-то здорово раздражена.
      - Значит, так, - сказала Ольга Николаевна через несколько минут, когда они выехали на ревущий, плотно запруженный машинами проспект, машину ты сегодня поставил у дома первый раз?
      - Так точно, - тихо ответил Каукалов.
      - Чтобы больше этого не было, - с яростью в голосе произнесла Ольга Николаевна. - Ясно?
      Каукалов помолчал.
      - Я спрашиваю, ясно?
      - Так точно! - прежним тихим, подрагивающим от обиды и ощущения опасности голосом повторил Каукалов.
      - Ты что, вздумал засветиться? - Ольга Николаевна чуть смягчила тон. - Дурак! Не светись, не светись! Все это, - она сделала круговое движение рукой, - машины, дорогая одежда, обновка - обязательно привлекает внимание бабушек, сидящих на скамейках, и участковых милиционеров.
      - Да никому сегодня до этого дела нет! - Каукалов не удержался, осмелел и хлопнул себя кулаком по колену. - Все воруют, убивают друг друга, открыто похваляются этим и хоть бы хны. Что тут машина? Пустяк! Сущий пустяк по сравнению с миллиардами, которые украл какой-нибудь первый вице-премьер, а с десятками тысяч жизней, загубленных в Чечне, - и того меньше.
      - Все равно! Раз я сказала - не надо светиться, значит, не надо светиться! - Ольга Николаевна назидательно подняла палец и погрозила им Каукалову. - Я предупредила один раз, первый и последний. Больше предупреждать не буду. Понял?
      - Понял, - угрюмо подтвердил Каукалов.
      Приехали на знакомую квартиру. "Полковника опять нет дома - проводит какие-нибудь плановые мероприятия по очистке города от пустых жестяных банок. Вот гриб рогатый! Лучше бы дома сидел! - Каукалов поморщился. На душе у него было муторно и темно. - Полкаш! А полкашиха в его отсутствие и рада раздвинуть ноги", - опасливо покосился на дверь ванной, за которой скрылась Ольга Николаевна.
      - Как ты думаешь, чем мы сегодня будем заниматься? - весело спросила Ольга Николаевна, появившаяся через несколько минут в халатике, накинутом прямо на голое тело. В распахе виднелся аккуратный выпуклый живот с крупным, похожим на крученую пуговицу пупком и мохнатый рыжеватый лобок. А?
      - Интегралами, наверное, - Каукалов отвел взгляд в сторону, расстегнул куртку, - либо изучением жизни на Марсе.
      Ответом Ольга Николаевна осталась довольна, хохотнула игриво:
      - Хорошее предположение! - Оттаивая, она сощурила голубые глаза в ласковой улыбке. - Давай, раздевайся, ду-рак ты этакий... Быстрее!
      Каукалов, кивнув покорно, снял куртку, положил её на кресло. Взялся за брюки.
      - Люблю, когда мужчины раздеваются. Есть в этом что-то таинственное, волнующее, - она в восхищении сладко почмокала губами, - не знаю даже, что... Наверное, этому нет названия.
      - А я люблю, когда раздеваются женщины. - Каукалов и сам удивился вырвавшейся фразе: вроде бы и не он её произнес.
      Ольга Николаевна нахмурилась, сделала два коротких быстрых шага и резко, с оттяжкой, ударила Каукалова по щеке.
      - Без казарменных пошлостей. Понял?
      Каукалов схватился рукой за щеку, потер её, произнес угрюмо:
      - Понял.
      Ольга Николаевна действовала на него, как удав на кролика. Что с ним происходит? Он покорно стянул брюки.
      - Быстрее! Еще быстрее! - резко скомандовала Ольга Николаевна и сжала белые крупные зубы, по лицу её пробежала светлая тень, глаза посветлели от страсти, она схватила Каукалова за шею, с силой потянула к постели, он напружинился, удержался на ногах, но Ольга Николаевна потянула сильнее, и Каукалов повалился на тахту.
      В следующий миг Ольга Николаевна сделала ловкое подсекающее движение и очутилась сверху, на Каукалове, словно всадник на лошади. Еще одно неуловимое движение - она вообще была мастером по части подсечек, потайных силовых движений, жестов - сказывалась милицейская наука, - и пальцы ноги поддели трусы Каукалова. Через секунду трусы сами слетели с него.
      - Ну! Ну! Ну! - азартно вскричала Ольга Николаевна. - Ну! - Она задергалась, забилась в некоем сладком отчаянии, стараясь насадиться на Каукалова целиком, сквозь сжатые зубы протиснулось шипение - горячее, будто на сковороду плеснули воды. Каукалов, отзываясь на голос и судороги Ольги Николаевны, замычал, заерзал сам, ухватил её за бедра и что было силы притянул к себе. - Еще сильнее! - яростно потребовала Ольга Николаевна.
      - Не могу, - простонал Каукалов через минуту, но Ольга Николаевна не слышала его.
      - Ну! Ну! Ну! - Она стонала, дергалась на Каукалове, будто подбитая дробью, ослепляла белизной крепко сжатых зубов. На лбу у неё проступил мелкий, искрящийся пот.
      Скоро все было кончено - Ольга Николаевна выдохлась, пот лил с неё ручьями, Каукалов тоже был мокрым. И совершенно обессиленным, словно бы из него, как из тюбика с зубной пастой, выдавили содержимое.
      Отвалившись от Каукалова, Ольга Николаевна несколько минут лежала неподвижно, вздрагивая и тяжело дыша, потом перевернулась набок и прошептала:
      - Мне было хорошо...
      - Мне тоже. - Он едва выдавил два коротких слова - не было сил ни на что, даже на то, чтобы говорить.
      Ольга Николаевна с трудом поднялась и, шатаясь, побрела в ванную.
      Каукалов чувствовал себя отвратительно. Ему казалось, что от него пахнет чем-то приземленным, плохим, может быть, даже грязным. Пот у него, что ли, такой мерзкий? Во рту слиплась соленая горечь. Он пожевал губами, подумал, что неплохо бы эту горькую дрянь куда-нибудь сплюнуть, в следующий миг испугался своего желания и с гулким звуком проглотил комок слюны.
      Вернувшись из ванной, Ольга Николаевна плашмя опрокинулась на тахту, подтолкнула маленьким, твердым, будто выточенным из камня кулачком Каукалова:
      - Иди вымойся. А то ведь ты сегодня вообще не мылся. Воняет от тебя, как от козла! Чего стоишь?
      - Не стоишь, а лежишь, - не выдержав, аккуратно поправил Каукалов.
      - Никак снова хочешь получить по физиономии? - Ольга Николаевна потянулась к лакированному столику, взяла пачку сигарет - удлиненных, дорогих, - ловко щелкнула зажигалкой, произнесла удивленно, словно бы для самой себя: - Что-то больно смелым стал...
      Каукалов в ответ натянуто рассмеялся, сполз с тахты и поскакал в ванную.
      Когда он вернулся, Ольга Николаевна лежала сосредоточенная, хмурая, жестко поблескивала большими голубыми глазами. Коротким резким движением ткнув сигарету в хрустальную пепельницу, спросила:
      - Ну чего там новенького на Минском шоссе? Давай рассказывай!
      Каукалов тряхнул мокрыми волосами, торопливо пробормотал:
      - Сейчас, сейчас... - неловко улегся рядом с Ольгой Николаевной и попросил: - Дай сигарету!
      - Все-таки ты очень хорошо хочешь заработать по зубам, - холодно и лениво произнесла Ольга Николаевна. - Я не давала повода разговаривать со мною на "ты".
      Невольно поперхнувшись, Каукалов пробормотал смятое извинение. Ольга Николаевна лениво протянула пачку с сигаретами, потом подала зажигалку. Каукалов закурил, шумно затянулся - вкус дорогих сигарет показался ему сладким, потом коротко, стараясь быть таким же жестким, как и Ольга Николаевна, рассказал, что принесли три дня "разведывательных полетов" по Минскому шоссе.
      - Все ясно, - голос у Ольги Николаевны стал по-девчоночьи звонким, безмятежным, в ней словно бы что-то ожило, - будем готовиться к крупной операции... Пора брать отбившуюся фуру. Посмотрим, что нам это принесет. Десяти дней вам на подготовку хватит?
      - Да меньше хватит, может, даже одного дня хватить, - взбодрившись, произнес Каукалов: он был рад, что Ольга Николаевне его доклад понравился.
      - Легкомысленный ответ, - нахмурилась Ольга Николаевна. - Даже опытным людям, не чета вам, на подготовку надо не менее недели. Понятно? Поэтому отвожу вам с напарником десять дней. Теперь вот что - напиши мне на бумажке свои размеры. Обуви и одежды. И размеры своего приятеля. Кстати, как зовут его? У меня где-то записано, но где именно, я не помню. Такие вещи вообще в памяти не держу, - губы Ольги Николаевны тронула капризная усмешка, - чтобы мозги не замусоривать.
      - Илья он, - сказал Каукалов, - зовут, как пророка, командующего громом и молниями.
      - Размеры своего пророка мне тоже дай, - велела Ольга Николаевна, - и парочку фотографий три на четыре. Желательно цветных. Приятелю скажи бороду пусть сбреет. Немедленно. Чтоб на фото был без бороды. Я вас кое-какими документами снабжу. С документами будете чувствовать себя спокойнее. - Она повернулась к Каукалову, приказала: - Иди сюда!
      Он опасливо приподнялся на тахте.
      - А муж... ваш муж... он не придет?
      Ольга Николаевна засмеялась.
      - Не бойся, не придет. У него сегодня дежурство по городу. А потом, я хоть и ниже его по званию, но зато выше по должности. - И она повелительно повторила: - Иди сюда!
      Перекатившись по тахте к Ольге Николаевне, Каукалов мягко обхватил её, словно боялся помять это сверкающее чистое тело, застонал бессильно от сладкого ощущения, охватившего его, неожиданно вспомнил всех своих девчонок, с которыми успел познать "услады жизни" - их было не очень много, чтобы посчитать, хватало пальцев одной руки, зажмурил глаза и будто бы бросился в омут.
      Сразу погрузился в жаркую глубину, но в следующий миг всплыл на поверхность - очнулся от громкого голоса Ольги Николаевны:
      - Ты мне лобок не раздолбай! Аккуратнее!
      Щеки у Каукалова сделались красными от стыда. Желание пропало. Сильно пахло потом. Внутри родилось что-то протестующее, злое, захотелось наговорить Ольге Николаевне обидных слов и уйти либо вообще поступить круто: накинуть на шею удавку и стянуть концы. В следующий миг он подавил в себе злость и согласно мотнул головой: есть действовать аккуратнее!
      В одиннадцать вечера Каукалов забеспокоился, приподнялся на тахте.
      - Мне пора!
      - Куда? Зачем? - расслабленно поинтересовалась Ольга Николаевна, потянулась к хрустальному стакану, в который был налит джин, встряхнула его.
      - Оставайся... Ты мне не мешаешь.
      - Нет, я все-таки пойду...
      - Я же сказала: оставайся! Ты - первый человек, который пытается ослушаться меня. А это, знаешь ли... - Она улыбнулась одним краем рта. Улыбка её была беспощадной. - Это чревато!
      Каукалов остался.
      Проснулся он рано утром от холода. Рядом с ним, укрывшись невесомым пуховым одеялом, сладко посапывала Ольга Николаевна. Лицо её за ночь постарело, стало незнакомым, около носа и рта пролегли морщины, губы тоже сделались морщинистыми, в подглазья натекла мученическая синева. Каукалов едва не присвистнул, увидев Ольгу Николаевну такой.
      Но главное было не это. Он думал, что роскошные каштановые волосы у Ольги Николаевны - собственные, а оказалось - не свои. Ольга Николаевна носила парик. Парик сполз набок, распластался на подушке и обнажил полулысую голову. С редким пушком и слабенькими натуральными волосами, очень редкими, почти отсутствующими на темени и висках.
      Каукалов поспешно отодвинулся от Ольги Николаевны. Натянул на себя плед, закрыл глаза. Постарался одолеть сложное ощущение, возникшее в нем, тут были и страх, и брезгливость, и злость, и что-то ещё - тоска, что ли; разложить это ощущение по полочкам Каукалов не сумел, вздохнул, жалея самого себя, и через несколько минут забылся.
      Это был не сон, а некая одурь - перехода от яви к этой одури Каукалов не почувствовал: из тьмы тут же вытаяла Ольга Николаевна - морщинистая, старая, ехидно улыбающаяся. Морщины у неё были не только на лице, но и на шее и груди, под полными темными сосцами, на животе, были даже на коленях, потом Ольга Николаевна потянулась, распрямляясь, морщины исчезли буквально на глазах, она помолодела, мазнула чем-то по лицу, кажется, маленькой пуховочкой, которой смахивают со щек пудру, и лицо её стало совсем юным. "Колдунья", - Каукалов похолодел от страха, потряс головой, стараясь прийти в себя, и в следующий миг ухнул в вязкую темноту.
      Когда он проснулся в следующий раз, то снова увидел на подушке голову Ольги Николаевны. Ольга Николаевна была молодой, строгой, с румяным, хорошо отдохнувшим лицом. Никаких морщин, синяков под глазами и тем более лысины.
      - Скажи, из автомата ты хорошо стреляешь? - спросила Ольга Николаевна, едва Каукалов открыл глаза.
      - В армии стрелял хорошо. Есть даже грамоты за меткую стрельбу. - В голосе Каукалова возникли и тут же погасли хвастливые нотки.
      - А из пистолета?
      - Из пистолета хуже, но из тридцати двадцать пять выбить и сегодня сумею.
      - Ах, да! - словно бы вспомнив, что Каукалов был в армии, воскликнула Ольга Николаевна. - Это офицерам положено стрелять из "макарова", как пробками из шампанского. - Она усмехнулась. - Суду все ясно! - Повернулась к Каукалову всем телом и произнесла повелительно: - Иди ко мне!
      Ольга Николаевна и Каукалов по-разному понимали, что такое "подготовка к крупной операции": Каукалов был готов действовать на "авось", а подполковник милиции Кличевская - только после предварительных прикидок, сопоставления фактов, "разведданных", различных сведений... Впрочем, то, что Ольга Николаевна выделила такой большой срок для подготовки, Каукалов расценил как некий положительный симптом, как очки в свою пользу: Ольга Николаевна хочет его сохранить, бережет его...
      Два раза они с Илюшкой проехались по Минскому шоссе до поворота на Кубинку и обратно, потом до границы Московской области и обратно, но ничего нового для себя не выяснили.
      Как-то днем Каукалову позвонил дед Арнаутов и шамкающим голосом, словно забыл в стакане с водой вставные челюсти, попросил срочно приехать к нему.
      - Случилось что-нибудь? - недовольно спросил Каукалов.
      Арнаутов это недовольство уловил.
      - Твое дело - исполнять приказы, а не задавать глупых вопросов, - он повысил голос. - Понял? Еврейчика своего тоже возьми с собой.
      К старику Арнаутову поехали на метро: машину Каукалов теперь оставлял у деда в гараже - рекомендациям Ольги Николаевны следовал неукоснительно. Вообще-то Ольга Николаевна была права - если они с Илюшкой будут приезжать домой на машине, то это в конце концов обязательно привлечет внимание окружающих: слишком уж много живет в их доме разных любопытных бабушек, тетушек, кумушек, и каждая обязательно сморщит лоб с озадаченным видом: "Откуда это у Женьки Каукалова персональное авто?" - и пойдет с этим вопросом доискиваться истины. На всякий роток ведь не накинешь платок.
      Дед Арнаутов встретил гостей хмуро, бросив: "Пошли со мной!", повел Каукалова с Ароновым в гараж.
      В гараже ткнул пальцем в багажник "семерки":
      - Открывай!
      Каукалов открыл, мелькнула невольная мысль: "А вдруг в багажнике труп и его надо прямо сейчас, не медля ни минуты, вывозить из города? Тьфу!" Но трупа в багажнике не было. На чистом резиновом коврике лежал автомат. "Калаш", родной "калашников". Каукалов не сдержал улыбки, вопросительно глянул на старика Арнаутова, протянул руку к автомату. Арнаутов одобрительно наклонил голову, произнес сухо и бесстрастно:
      - Под резиновым ковриком - второй.
      Под резиновым ковриком действительно лежал второй "калашников". Если первый был уже тусклый, потертый, побывавший в деле, с царапинами на стволе и ложе, то второй автомат был совершенно новенький, ещё в смазке и в прилипших к деревянному прикладу обрывках прозрачной оберточной бумаги.
      - Поезжай куда-нибудь в лес, проверь, - старик хлопнул ладонью по ребру багажника, потом нажал пальцем на кнопку замка, словно бы проверяя, защелкнулся запор или нет, - а заодно и корешку своему малоопытному покажи, что это за сало в шоколаде - автомат и с чем его едят.
      - Понял, - сказал Каукалов. - Где патроны?
      Старик Арнаутов, кряхтя, развернулся, подошел к железному шкафу, встроенному в кирпичную стенку - она была специально сложена с внутренней стороны дюралевого гаража, поковырялся ключом в сейфовом замке, со скрежетом открыл одну из тяжелых створок, вслепую пошарил на полке шкафа. Достал один рожок, кинул Каукалову: "Держи!" Каукалов ловко поймал рожок. За первым рожком старик достал второй, но кидать не стал - отдал прямо в руки с торжественными словами, будто награждал орденом:
      - Вручаю ещё один.
      - Для пристрелки двух рожков мало будет. - Каукалов подкинул в руке один рожок, потом второй.
      - Хватит этого. Патроны денег стоят, - проворчал Арнаутов, - а я даю бесплатно. Но в следующий раз буду высчитывать из твоего кармана... Ясно?
      "Жмот! - выругался про себя Каукалов. - На такое дело денег жалеет. От этого автомата, может, жизнь моя будет зависеть... И твое, старый пехальщик, благополучие".
      - Нет так нет, - пробормотал угрюмо. - И нечего мне лекции читать!
      - Пристрелять надо всего один автомат. Новый, - миролюбиво произнес старик Арнаутов, словно не замечая резкости Каукалова, - второй-то пристрелянный... Чего на него в таком разе деньги тратить, спрашивается? Он зарабатывать деньги должен - за-ра-ба-ты-вать! - по слогам, медленно повторил старик и, будто учитель, недовольный своим подопечным двоешником, гневно вскинул голову. - А не тратить!
      "Ладно, скажу лысой бабели, она тебе живо репку открутит, - решил про себя Каукалов, - не может быть, чтобы ты, старый пряник, был для неё дороже, чем я. За-ра-ба-ты-вать, - передразнил он старика. - Взять бы тебя один раз на дело вместо Илюшки - живо бы в штаны наделал".
      - Не слышу восторга. - Арнаутов пытливо глянул на Каукалова - видать, что-то почувствовал либо прочитал каукаловские мысли, смущенно прохрюкал что-то в кулак и снова распахнул дверцу своего тяжелого железного шкафа. Пошарил там и достал плоскую пол-литровую фляжку виски с косо приклеенной красной этикеткой, протянул Каукалову: - Держи! Когда отстреляетесь глотнете по чутку.
      Все-таки иногда в старике возникало что-то положительное, способное растрогать собеседника.
      Но Каукалов не растрогался, он хотел было вообще отвернуться от деда Арнаутова, но понял, что это слишком, и нехотя, медленно, нарочито медленно, протянул руку к фляжке.
      - Это я от чистого сердца, - сказал старик Арнаутов, - от себя лично!
      Решили ехать по Минскому шоссе, которое уже изучили, как детскую площадку перед собственным домом, когда под стол пешком ходили, - здесь им был известен каждый поворот, даже каждая отметина на асфальте. Огнедышащий "Змей Горыныч", лихо глотающий асфальт, исчез - видать, его передвинули на другое место, хотя дорожные строители, наряженные в яркие оранжевые жилетки, трудились, как и прежде, - сновали по шоссе, будто муравьи, что-то доделывали.
      Осень за прошедшую неделю заполыхала вовсю, всеми красками, зеленых цветов в подмосковном лесу почти не осталось - даже ели с соснами покрылись каким-то коричневым старческим налетом, стали грустными, задумчивыми.
      - Мы допустили ошибку, - качнул головой Каукалов, - что выехали на Минку, - привычка сработала. Вот черт!
      - Привычка - вторая натура, - не замедлил вставить Илья.
      Каукалов поморщился.
      - Надо бы в сторону уйти, на Новорижское. Вот где глухих мест действительно полным-полно.
      - Нет ничего проще - через Одинцово направо и дальше - обходными путями.
      Так они и сделали. Через полчаса нашли глухое место в овраге, по сырому глинистому дну которого бежала мутная струйка воды. Было тихо, кругом словно бы все вымерло - ни одна птица не подавала голоса. Даже ворон и сорок, и тех не было слышно. Хотя от машины отошли всего ничего - метров двести, не больше. Каукалов забрал из багажника оба автомата.
      Аронов с опаской покосился на оружие. Каукалов усмехнулся.
      - Не смотри так, чтобы осечек не было. Кто знает, попадем в передрягу, и тогда у кого окажется такая вот пишущая машинка, - Каукалов приподнял один автомат, - конструкции господина Калашникова, - тот и продвинется в дамки.
      - Все ясно, - Аронов вздохнул, - что ничего не ясно. Хорошая жизнь нас ожидает.
      - А попасть в дамки - значит выжить. Так-то, Илюша, - назидательно проговорил Каукалов. - А теперь слушай и запоминай. Вот это предохранитель. А этой вот хреновиной ты можешь перевести автомат со стрельбы очередями на стрельбу одиночную. - Каукалов неспешно, словно инструктор на занятиях, рассказывал приятелю все, что знал про автомат Калашникова. Аронов, так и не преодолев в себе робость, некий страх перед оружием, с вытянутым лицом слушал своего друга.
      Каукалов же вдруг с неясной тоской подумал о том, что как-нибудь, в самый пиковый момент, Илюшка его подведет. И останется он тогда один на один со своей судьбой... Но другого напарника у Каукалова не было. Да и потом, если он подыщет другого, Илюшку придется убирать: слишком много видел, слишком много знает... Каукалов отгонял такие мысли подальше, ругался, стискивал зубы...
      Но, с другой стороны, стискивай зубы - не стискивай, а помочь ничем не поможешь: слишком уж неприспособленным оказался Илья к делу, которое ему навязал Каукалов.
      Выбрав в качестве мишени сырую черную корягу, мрачно возвышающуюся над гнилостной водой ручья, Каукалов с одной короткой очереди разнес её в лохмотья. Аронов восхищенно захлопал в ладони.
      - Ты - настоящий снайпер, Жека! Как в кино.
      - Снайпер не снайпер, а второй разряд по стрельбе имею. Могу даже птицу с ветки снять. - Каукалов протянул автомат напарнику. - Ну-ка, попробуй. Только не дави на спусковой крючок до посинения.
      Радостное восхищение на лице Аронова сменилось испугом, большие темные глаза повлажнели, губы задрожали. Каукалов помрачнел, оттянул шпенек затвора.
      - Показываю ещё раз пример хорошей стрельбы, за которую в армии дают увольнение вне очереди.
      Он вскинул автомат, коротко нажал на спусковой крючок, воздух задрожал от негромкого вспарывающего звука, - будто тупой нож всадился в ткань и сделал надрез, - вторая черная коряжка, расположенная метрах в тридцати от Каукалова, превратилась в ошмотья: была коряга - и не стало её.
      - Понял? - спросил он Аронова.
      - Понял, - ответил тот, сглотнул слюну.
      - На! - Каукалов вновь протянул автомат напарнику. - Покажи класс!
      Класса Илья не показал - не было навыка, он не попал ни в корягу, торчащую, словно гигантская кость, из осыпавшейся боковины оврага, ни в перевернутый березовый комель, взметнувший в воздух свои оборванные корни, будто руки, ни в глиняную голову, наподобие муравейника вспухшую на дне оврага, которую неохотно огибала вонючая говорливая вода.
      Если до коряги было двадцать метров, до перевернутого комля двенадцать, то до глиняной головы всего ничего - метров семь. И все равно Аронов не попал. Каукалов даже крякнул от досады, потом, помотав в воздухе рукой, сморщился, будто на зуб ему попало что-то кислое.
      - Ну и ну! - только и сумел произнести он.
      - Извини, - смущенно улыбнулся Аронов, - зато я незаменим в другом.
      В чем был незаменим Аронов, Каукалов не знал и спрашивать не стал, перехватил у Ильи автомат, привычно вскинул его, нажал на спусковую собачку, но выстрелов не последовало - рожок был пуст. Каукалов выругался, вскинул второй автомат и короткой, в три выстрела, очередью разнес глиняный нарост. Тот лопнул, будто воздушный шар, превратился в сухие брызги.
      Следом Каукалов разнес березовый комель с обрубленными щупальцами, за ними - корягу. Когда-то коряга была справным деревом, осиной или кленом, но овраг слизнул её, уволок в преисподнюю - ничего не осталось от дерева, только гниль.
      Новый автомат был неплохо сработан, бил точно, пули не "косили", мушка не была сбита набок. Единственное, что плохо, - на ложе и прикладе, сколько ни вытирай тряпкой, обязательно остается смазка, делает руки жирными, это вызвало у Каукалова некое раздраженно-брезгливое ощущение, будто он вляпался в какое-то дерьмо.
      - Да, Илюша, дело твое швах, - произнес он тусклым голосом, стрелять ты совсем не умеешь.
      Илья виновато развел руки в стороны:
      - Чему не научен, тому не научен.
      В рожке второго автомата оставалось ещё патронов десять. Каукалов отдал автомат Илье. Развернул его на сто восемьдесят градусов, под уклон, показал на кривой кусок ствола, вросший в глину.
      - Попробуй-ка попасть вон в ту кривулину. Только вначале тщательно прицелься, а потом уж нажимай на собачку. И не дергай, не дергай её, нажимай плавно. Пла-авно.
      Он терпеливо, удивляясь, откуда же у него взялись такие способности, объяснил Аронову, как надо целиться, как ловчее прижимать к себе приклад, как лучше держать автомат в момент передергивания затвора - простые истины, которые отработались у сержанта Каукалова в армии до автоматизма, стали привычкой и совсем были неведомы необученному штатскому Илье Аронову.
      Аронов из очереди в десять выстрелов сделал два попадания - над кривулиной в двух местах взвились черные ошмотья. Илья от радости даже подпрыгнул:
      - Е-е-есть!
      И все равно первое знакомство Аронова с оружием Каукалов оценил на единицу, - если брать школьную, хорошо памятную им с Илюшкой систему оценок. А Аронов, напротив, был своей стрельбой доволен. У каждого свое.
      Каукалов загнал машину в гараж, ключ от гаража отнес деду Арнаутову.
      - Ты чего в молчанку играешь? - сощурившись так, что авоська морщин нырнула своими нитями не только под седину виска, а пошла и дальше, испещрила лоб, спросила Арнаутов.
      - Я не играю, - произнес Каукалов, не глядя на деда. - Устал что-то...
      - Все устали, - заметил дед. - Ты не один такой. Как машинки?
      - Обе в норме. Очень хорошие. Шить одежду можно. Что на одном агрегате, что на другом.
      - Ты, парень, это... - старик Арнаутов отвернул обшлаг спортивного костюма и близко к глазам поднес часы, поморгал недовольно, вглядываясь в стрелки, - сегодня вечером, в восемь часов, подрули к Олечке Николаевне домой, - не выдержал, подмигнул Каукалову, - велела обязательно быть... По очень важному делу.
      Каукалов сощурился, будто смотрел в прорезь прицела, в упор глянул на деда. Дед зябко пошевелил плечами, словно бы ему холодно стало, и вяло помотал ладонью в воздухе. Добавил, жуя слова больными сточенными зубами:
      - Да, она так и велела передать: по очень важному делу. - Арнаутов приблизился к Каукалову, обхватил его руками за плечи, дохнул чем-то кислым - то ли брагой, то ли заплесневелым хлебом, спросил - будто в ухо выстрелил: - А еврейчик твой как?.. Двадцать очков из ста может выбить?
      - Плохо, - не стал скрывать Каукалов, но больше ничего не сказал - ни к чему старику Арнаутову знать, что происходит у него с Ароновым, пусть выстраивает свою схему и в неё вписывает людей: самого себя, Илюшку Аронова, любвеобильную подполковничиху, его - Женьку Каукалова... И так далее.
      - Не забудь - в восемь ноль-ноль. - Старик постучал крепким прокуренным ногтем по стеклу своего модного хронометра.
      Ровно в восемь, минута в минуту, Каукалов позвонил в дверь знакомой квартиры. Долго не открывали, и Каукалов, с досадой подергав одной щекой, подумал, что "мадама" ещё не пришла, собрался было уходить, но что-то удержало его, и он снова надавил пальцем на кнопку звонка.
      Наконец дверь распахнулась. На пороге стояла Ольга Николаевна, длинноногая, белокожая; розовый, аккуратно простеганный в косую клетку халатик едва прикрывал её потрясающее тело. Она смотрела на Каукалова большими близорукими глазами по-девчоночьи доверчиво и как-то беспомощно все-таки Ольга Николаевна умела быть очень разной. Каукалов невольно сглотнул слюну.
      Густой, тяжелый, видать, очень дорогой парик плотно сидел у неё на голове и выглядел не менее своим, чем у иной дамочки родные волосы. Во всяком случае, если бы Каукалов не увидел рядом с собою на подушке лысеющую голову Ольги Николаевны, он ни за что бы не догадался, что она носит искусственные волосы. Каукалов вновь сглотнул: все-таки Ольга Николаевна была соблазнительной.
      - Проходи, - произнесла она с легкой улыбкой и круто, как-то очень резко, по-солдатски развернувшись, двинулась в глубину квартиры. На ходу скомандовала: - Дверью только посильнее хлопни, а то замок начал что-то заедать.
      Каукалов послушно хлопнул дверью - в ответ где-то тонко звякнуло стекло. Ольга Николаевна на ходу, не поворачивая головы, выругалась матом.
      Как она это сделала, Каукалову понравилось, он не сдержался, растянул рот в одобрительной улыбке. Обычно мат не идет женщинам, но только не Ольге Николаевне. На ходу она вытащила одну руку из халата, поправила что-то на груди и бросила Каукалову, по-прежнему не поворачивая головы: