При свете толстых, громко потрескивающих свечей сидели, собравшись в кружок, офицеры «Блаженного Уильяма» и плели сеть заговора.

— Ему опять повезло, но, дьявол меня разрази, человеку не может везти вечно!

— Однажды он влезет в историю, из которой не сможет выбраться, это и морскому ежу понятно.

— Он пойдет на Дно и потащит нас всех за собой!

Несмотря на все эти решительные высказывания, несмотря на все те страхи, что внушало офицерам поведение Кидда, они не готовы были сделать последний шаг. К этому шагу их подталкивал самый решительный — Каллифорд. Шаг этот заключался в том, чтобы избавиться от блаженного капитана «Блаженного Уильяма» и вернуться в прежнюю, привычную колею жизни.

И Мэй и Берджесс сомневались. Сомневались и многие другие члены команды. Кое-кто вообще перестал доверять Каллифорду после того случая у Сан-Хуана, когда он показал, что ради достижения своих целей готов пожертвовать половиной команды, например бросив ее на берегу.

Были и такие, кто сомневался в успехе подобного предприятия по, так сказать, мистическим причинам. Мыслимое ли дело — два раза пытались вырваться, и неизменно судьба невероятным стечением обстоятельств возвращала все на круги своя. Так надо ли в третий раз ее испытывать?

И наконец, самую большую группу составляли считающие, что от добра добра не ищут. Зачем бежать со службу, которая складывается так неплохо. Все положенные по соглашению деньги команде выплачиваются. На прежние сбережения лорд Хардуэй лапу свою накладывать не стал, хотя возможность такую имел. На дворе война, не безопаснее ли провести ее в компании из десяти кораблей невисской эскадры, чем в одиночестве в бурных волнах военного времени?

Была бы конкретная цель, ради которой имеет смысл рискнуть, тогда другое дело.

Отворив маленькую закопченную дверь в глубине комнатки, Каллифорд ввел в полутемное помещение человека, закутанного в плащ.

— А теперь вы послушаете этого человека. Когда плащ был сброшен, собравшиеся офицеры увидели перед собою небезызвестного Базира, Раздался тихий вздох разочарования. От этого омусульманенного индуса никто не ждал никаких полезных откровений. Жил он на положении ссыльного на острове, вел образ жизни настолько тихий, что он мог показаться таинственным. Английские власти настолько свыклись с фактом его существования, что почти перестали его замечать. Да и он сам все делал для того, чтобы не бросаться в глаза. Горячительных напитков внутрь не употреблял, женщинами не интересовался. Или хорошо скрывал, что интересуется.

Но, как выясняется, он не оставил намерений изменить свою судьбу, закончить жизнь на маленьком островке в чужом океане ему не хотелось.

Однажды, столкнувшись как бы случайно с Робертом Каллифордом возле рыбной лавки в дальнем конце набережной, он шепнул бывшему пирату, что желал бы с ним поговорить.

Каллифорд не забыл человека со звездой во лбу, но острота размышлений о нем притупилась. Старший помощник догадывался, что этот тип располагает какими-то тайными и полезными сведениями, но, не имея возможности вытащить их из него, потерял к ним острый интерес. Бесполезно мечтать о бочке с золотом, лежащей на морском дне.

И вот теперь он сам.

— Поговорить?

Базир испуганно оглянулся:

— Только не здесь.

— Разумеется. Но где?

Встретились в той самой комнате, где впоследствии проходило совещание офицеров «Блаженного».

Базир, даром что восточный человек, начал с места в карьер:

— Я собираюсь покинуть остров.

— Ты испрашиваешь у меня разрешения? — не удержался от пошлой шутки Каллифорд

Мусульманин и не подумал обижаться:

— Я хочу, чтобы ты мне помог.

— Ни больше ни меньше?

— Я хорошо заплачу.

Каллифорд немного помолчал, что-то вычисляя в уме, потом сказал:

— Плати.

— Сейчас у меня нет денег.

— Так и знал. Ты попросишь отвезти тебя в Сурат, а награду я получу из казны Великого Могола, да?

— Деньги ближе.

— Где?

— На Мадагаскаре.

На языке у Каллифорда вертелось еще одно ядовитое замечание, и даже не одно, но он сдержался.

— Говори.

Базир оглянулся.

— Да никого нет, говори.

— Я видел, куда капитан Леруа спрятал деньги.

— Какие деньги?

Базир снова оглянулся.

— Те, что французы нашли на «Порт-Ройяле».

— Он же поделил их вместе с членами команды?!

— Только половину или около того. Вторую половину он как капитан взял себе и унес в лес. Там спрятал.

— Ему никто не попытался помешать?

— В это время все как раз делили то, что осталось.

Каллифорд почувствовал, что они подходят к самому интересному.

— И никто не попытался за ним проследить?

Базир выразительно посмотрел на собеседника.

— Значит, ты проследил? Что же ты видел?

— Все.

Старший помощник нервно усмехнулся:

— Все — это ничего!

— Все — это все.

— Не будем препираться. Ответь: ты видел, куда Леруа зарыл ящик?

— Да.

— Кто еще это видел?

— Негр и Кидд, они сопровождали капитана.

— То есть дикари никакого золота не получили?

Базир отрицательно покачал головой:

— Нет. Ты ведь искал, и хорошо искал, но ничего не нашел, правда?

Каллифорд задумчиво кивнул.

— Негра убил Леруа…

— Да, это так.

— Значит, только Кидд…

— И я.

— Значит, только два человека знают, где зарыт ящик.

— В твоем тоне я чувствую недоверие. Что тебе кажется сомнительным в моем рассказе, спрашивай!

— Спрошу, спрошу.

— Я весь внимание.

Каллифорд взял со стола глиняный кувшин и встряхнул, проверяя, есть ли в нем жидкость. Кувшин был пуст.

— Ты хочешь выпить?

— Да.

— Но тут некого послать за вином. Мы одни.

— Дьявол с ним, с этим вином.

— Магомет держится того же мнения.

— Кто? А-а… Ты вот что мне скажи, как тебе удалось выследить их. Ведь ты был пленником, тебя должны были охранять?

Базир улыбнулся:

— Я же сказал тебе, они начали делить деньги. Человек за этим занятием становится глух, нем…

— Ладно. Тогда скажи мне, почему, когда ты увидел место, где спрятан ящик, ты не затаился на острове, в зарослях, тебя вряд ли стали бы искать. Ты бы мог завладеть всеми деньгами сам.

Базир снова улыбнулся. Вопросы бывшего пирата не казались ему страшными.

— И что бы я с ними делал в джунглях среди дикарей? Эти люди принадлежат к племени сакалава, они очень дики и не знают, что такое деньги. И потом, кто их знает, не захотели бы они меня съесть. Или назначить своим богом, как Кидда, что ненамного лучше.

Каллифорд сардонически похмыкал, объяснения мусульманина казались ему убедительными.

— Значит, ты хочешь, чтобы я помог тебе бежать с острова, отвез на Мадагаскар, а ты за это отдашь мне деньги. Или, может быть, ты хочешь часть?

Пришел черед Базира хмыкать.

— Разве я похож на полоумного?

— Не сказал бы.

— Так вот, мне не нужны деньги, ни часть, ни все.

— Что же тебе нужно?

— Человек. Один.

Каллифорд снова напрягся, разговор, ставший абсолютно прозрачным, вдруг снова подошел к омуту.

— Человек. Нет ничего ничтожнее человека, если вдуматься. Но иногда человек — это не так мало, как кажется.

Базир сидя поклонился.

— Блеск твоего ума достоин всяческого восхваления. Убежден, он засверкает еще ярче, когда я сообщу тебе имя этого человека.

— Сообщи.

— Уильям Кидд.

Старший помощник ждал чего-то в этом роде. Более того, он был убежден, что услышит именно это имя, но все же не смог скрыть удивления.

— Зачем тебе Кидд? Только не говори, что он тебе дорог, как брат, что ты сроднился с ним душами, когда сидел в трюме моего корабля.

— Я не скажу этого.

— Тогда мне приходит на ум вот что: Кидд владеет какой-то такой тайной, по сравнению с которой золото капитана Леруа — это ничтожнейшая из мелочей.

Базир пожал плечами:

— Рассуди, какой тайной может обладать этот ничтожнейший из смертных. Если бы он и знал что-нибудь ценное, он давно бы уже разболтал. Он любит выпить, а у пьяного вино говорит вместо языка.

Каллифорду трудно было не согласиться с этим замечанием, он неуверенно кивнул.

— Но все же мне хотелось бы знать, зачем тебе нужен Уильям Кидд.

— Не напрягайся, ничего удивительного ты не услышишь. Просто дело в том, что я хочу вернуться домой. Деньги капитана Леруа — это плата за то, что ты меня довезешь.

— А Кидд?! Он тут при чем?!

— Это совсем просто. Кидд — единственный человек, который был свидетелем нападения французов на «Порт-Ройял». Я хочу не просто вернуться домой, но и остаться жить после того, как меня допросят при дворе Аурангзеба. Великий Могол ужасен в гневе, но справедлив и невинных не карает.

Старший помощник молчал.

— Тебе тоже выгодно, чтобы Кидд достался мне.

— Почему это?

— Капитаном «Блаженного Уильяма», несомненно, станешь ты, зачем тебе на борту присутствие бывшего капитана?

— Я могу его повесить.

— Не думаю, что команда тебя поддержит. Кидд — не оборванец из портовой таверны, он офицер британского королевского флота. Накинув петлю ему на шею, в конце концов накидываешь петлю на шею себе. А так у тебя будет возможность все свалить на меня. В бегстве корабля виноват Кидд, в бегстве Кидда виноват Базир, разве это плохой план?

И Берджесс и Мэй сказали, что план хорош. Они готовы поговорить с людьми. Ящик с золотыми монетами — сильный аргумент в споре о том, как должна сложиться дальнейшая судьба «Блаженного Уильяма».

— Неплохо было бы этот план дополнить, — неожиданно сказал главный канонир.

Все вопросительно на него посмотрели.

— Нам надо запутать следы.

— Как?

— Пусть они думают, что мы отправились не на Мадагаскар, а куда-нибудь на север.

— В Нью-Йорк! — воскликнул Берджесс. — Сегодня я намекну своей подружке о том, что собираюсь там побывать.

«БЛАЖЕННЫЙ УИЛЬЯМ»

(продолжение)

В отсутствие лорда Хардуэя полковник Маллин был главным военным начальником на острове. Хант и Херст стояли перед ним навытяжку, одной рукой придерживая шляпы, другой — шпаги. Сразу по возвращении из плавания они явились с докладом к тому, кто их в это плавание направил.

Двери из кабинета полковника были открыты на большую веранду, нависавшую над склоном холма, поросшего маквисами и фиангами и спускавшегося прямо к обрывистому в этом месте морскому берегу.

На веранде, на острове и на всем Карибском море царила ночь. Душноватая, наполненная бесчисленными цикадовыми трелями, украшенная огромными, как бы чуть маслянистыми звездами.

Прямо между створками висела громадная, напряженно светящаяся, с полупрозрачными краями луна.

Полковника красоты тропической природы не интересовали.

Он прохаживался вокруг длинного овального стола, заваленного, как и положено штабному столу, картами и. уставленного бутылками и подсвечниками. Полковник любил во время работы пропустить другой-третий стаканчик рома. Полыхающая физиономия свидетельствовала, что этой ночью он своим привычкам изменять не стал.

Опершись пухлыми ладонями о край стола, Маллин сказал:

— Продолжайте, Херст.

— Мы сыграли с ним в триктрак не менее сотни партий.

— Только в триктрак?

— Точно так, сэр.

— Вы предлагали ему другие игры?

— Да, сэр. Но другие игры ему, по-моему, неизвестны. Ни баккара, ни антрес, ни…

— Понятно.

— Надобно отметить еще вот что. Из этих ста партий Кидд у нас не выиграл ни одной.

Полковник направил в сторону своего офицера недоверчиво сверлящий взгляд.

— Ни одной? Из ста?!

— Точно так, сэр. Ни я, ни лейтенант Хант не считаем себя особенно умелыми игроками, сэр.

— Может быть, он специально изображал из себя простачка, чтобы потом…

— Мы играли не на деньги, в такой тактике не было бы никакого смысла.

Полковник покрутил за горлышко пустую бутылку. Появившийся бесшумно камердинер заменил ее на полную,

— Чем еще кроме триктрака вы занимались?

Тут начал отвечать Хант:

— Он рассказывал нам о своей прежней жизни. О юношеских годах, о своей семье. Судя по всему, он не считался в семье путным парнем. Отец его владел несколькими фермами, но к хозяйству Кидда не подпускал. Таким образом, он бил баклуши до сорока лет.

Полковник хмыкнул:

— Такое и в лондонском семействе встретишь не часто.

— Точно так, сэр. Кидда отправили со старшим братом в Бристоль. Брат умер от простуды, а Уильям попал в лапы ловкому французу по имени Леруа.

Полковник поднял руку:

— Остальная часть истории мне известна. Меня интересует сейчас другое: есть ли в словах этого джентльмена хоть одно слово правды?

Хант и Херст одновременно пожали плечами и переглянулись, вздохнув.

— Что же вы молчите?

— Трудно ответить на ваш вопрос как-то определенно, сэр. Он был так искренен в своих рассказах.

— Похоже, он старался завоевать наше расположение. Мне показалось, что он не слишком хорош со своими офицерами.

— Он что, говорил, будто им не доверяет?

Оба лейтенанта отрицательно покачали головами.

— Он ничего компрометирующего ни о ком из своих подчиненных не говорил.

Маллин медленно налил себе рома. Медленно, не отрывая губ от края бокала, выпил стакан до дна.

— Теперь опишите мне этот бой. Этот удивительный победоносный бой.

Хант сказал:

— Сначала был шторм.

— Ах да, шторм. И каков же был наш герой во время этого шторма?

Лейтенанты молчали.

— Вам нечего сказать?

— Да, сэр. Во время шторма капитан Кидд был никаков.

— Напился до чертиков?

— Не совсем так, сэр.

— Он ударился об стол. Первая подошедшая волна так резко подняла нос корабля, что он вылетел из кресла и сильно ударился головой.

— А очнулся уже утром?

— Да.

— А потом выскочил на палубу и велел атаковать восьмидесятипушечный галион?

— Да, сэр.

— И чуть ли не первым же выстрелом попал ему в пороховой погреб?

Лейтенанты вздохнули и кивнули.

Полковник нахмурился и несколько раз обошел стол, громко цокая каблуками по каменному полу.

Хант и Херст провожали его взглядом.

— Не нравится мне эта история, джентльмены. Странный малый этот Кидд. Судя по тому, что о нем болтают, и по тому, что болтает он сам, это законченный кретин.

— Похоже на то, сэр.

— Но законченный кретин не может в течение одного месяца выиграть два великолепных боя, не понеся почти никаких потерь, причем у противника вполне серьезного.

— Точно так, сэр.

Полковник остановился.

— Сказать по правде, джентльмены, я не знаю, что мне и думать. Или послать к чертям собачьим весь мой прежний опыт и признать, что отныне воевать следует так, как воюет этот парень, или…

Маллин осекся. Не все, что хочется сказать, надо говорить своим подчиненным.

— Отправляйтесь спать. И поменьше болтовни.

В доме губернатора речь тоже шла о невероятной везучести капитана Кидда.

Сам он давно уже отправился домой, дабы утолить жажду приватного отдыха, а сэр Вудфорд, синьор Галиани и майор Плант никак не могли прийти к однозначному мнению на этот счет.

Везение или гениальность?

Молодой Вудфорд первым сделал вывод. По крайней мере для себя. Он решил, что отныне будет плавать только под флагом капитана Кидда.

Устроить это оказалось нетрудно. Узнав о желании губернаторского сынка, Уильям проявил поразительную сговорчивость. Чем в очередной раз удивил губернатора. Тому было отлично известно, что капитаны кораблей, как правило, неохотно берут к себе на борт отпрысков из высокопоставленных семей, дабы не попасть от них в зависимость.

Уильяма Кидда эта проблема, кажется, абсолютно не тревожила.

Между тем полным ходом продвигался ремонт «Блаженного Уильяма». Повреждения, полученные в бою с мощным французом, оказались не так страшны, как это показалось в первый момент. По приказу губернатора были не только выделены лучшие плотники, но еще и лучшие материалы. Сверх того сэр Вудфорд взял на себя и долю денежных расходов.

Это было очень кстати. Капитан Кидд, хотя и одержал две великолепные победы, не имел никакой возможности воспользоваться их плодами. И потопленные у Сан-Хуана пироги, и оставшиеся на поверхности моря обломки гордости французского военно-морского флота настоящей добычей не являлись, и команда не могла получить свою десятую долю от их продажи.

Как это ни странно, для матросов было бы выгоднее, чтобы их капитан одерживал не такие убедительные победы.

Добыча — мед войны!

Все время, пока шел ремонт, продолжался односторонний эпистолярный роман между капитаном и пятью майорскими дочерьми.

Ни одна из них так ни разу не назвалась, а он слишком плохо различал, чтобы понять, кто именно ему пишет.

То ли Арабелла, то ли Анабель, то ли Мэри, то ли Джуди… Тут ему сделалось стыдно — он вдруг понял, что имя пятой дочери он вообще забыл.

Как бы там ни было, история эта должна была иметь какое-то разрешение.

Какое?!

Кидд валялся на своей кровати, смотрел в потолок и мучился сомнениями.

Получал сестринские послания, читал их самым внимательным образом, как правило, ничего понять не мог из прочитанного и начинал от этого мучиться еще сильнее.

Послания эти день ото дня не претерпевали принципиальных изменений. Они оставались все так же непроницаемо анонимны, все так же возвышенны по тону и неуловимы по содержанию.

Все они содержали только одно внятное предложение-требование — явиться в парк у майорского дома в неестественно ранний час, с тем чтобы стать, по всей видимости, участником какого-то важного, решительного и тайного разговора.

Зачем?

С кем?

На ремонтных работах капитан не был сильно занят. Во-первых, потому, что он был капитан, и не дело ему, как русскому царю, самолично махать топором, во-вторых, потому, что он ничего не смыслил в устройстве современных кораблей. Наладить ялик дли речной рыбалки — это можно, но не больше.

И вот, послонявшись вокруг вытащенного на сушу «Уильяма», Кидд отправлялся слоняться по набережной. Набережная эта уступала, например, бристольской не только блеском, но, главное, размерами, поэтому наскучила ему в несколько дней.

Он бы поиграл в карты, но на острове никто не играл в карты для удовольствия или времяпрепровождения. Деньги же, которые у него были, Кидд спустил в первый же день. В долг ему играть было стыдно.

Долг был одним из тех мистических страхов, которые сумел внушить ему отец, тень которого возникала за его плечом всякий раз, когда он приближался к карточному столу.

Не увлекало его и массированное, беспросыпное пьянство, в коем находило отраду огромное количество моряков.

Что в такой ситуации остается человеку?

Конечно, чтение.

А его, во вполне достаточных количествах, доставляли ему сестры Плант.

Мужчина, лишенный или освобожденный от своих привычных мужских дел, начинает внимательно относиться к делам женским. От внимательного отношения — один шаг до отношения серьезного.

В какой-то момент ему начало казаться, что он слишком жестокосерден по отношению к этим возвышенным существам. Что он не имеет, в сущности, права сторониться их общества. Что он знает о жизни их душ?!

Может быть, они страдают?

Может быть, им некому открыть свое сердце?

Что от него убудет, если один раз, ранней порой, под сенью какой-нибудь магнолии или агавы, он послушает сердечные излияния молодой особы?

Но как только перспектива подобного развлечения стала реальной, Кидд струсил.

Он остро почувствовал, до какой степени ему не хочется того, к чему его толкает человеческий долг.

Сестры Плант представились ему одним сложным, пятиголовым существом, весьма смахивающим на какое-то античное чудище, виденное им в юности в отцовской книжке.

И он решил, что ни на какое свидание не пойдет.

Но вечером того же дня получил новое письмо. Оно было написано как-то особенно жалобно, страдательно, какая-то в нем присутствовала особенная пронзительность.

И сердце капитана заныло.

Нет, ни в коем случае он не собирался рассматривать это свидание как встречу Двух возлюбленных, тем более что ему было абсолютно неизвестно, с кем из пяти девушек придется беседовать. Это будет разговор двух людей, тонко чувствующих, способных принести друг другу душевное облегчение.

Только так, и никак иначе.

Пусть это произойдет нынешним вечером.

Этот вечер был весьма удобен. Назавтра ранним утром «Блаженный Уильям» должен был на пару с еще одним галионом выйти в очередное патрульное плавание.

Уильям рассудил так: если утренняя беседа не получится или, того хуже, принесет какой-нибудь скандальный результат, он сможет убраться подальше с острова еще до того, как события получат необратимый характер.

Надо думать, что Уильям, при всей своей простоте, догадывался, что какие-то неприятности от милого утреннего разговора вполне возможны.

Эта забота о своеобразной подстраховке заставляет признать, что настоящими джентльменскими качествами Уильям Кидд не обладал. И скорее был готов к позорному бегству, чем к незапланированной женитьбе.

Себе в этих малопочтенных мыслях капитан не признавался. Он предпочитал думать, что, если случится какой-то конфуз и одна из бесчисленных сестер будет поставлена его неловкостью в неудобное положение, он лучше погибнет в неравном бою с врагами Британии.

Философически настроенный ум должен отметить в этом месте, какими порой странными причинами может питаться иногда воинский героизм.

Ночь перед выходом в плавание, по традиции, команда и капитан проводят на борту корабля.

Кидд прибыл в свою отремонтированную каюту как раз перед вечерним чаем.

Прибыл он вместе с молодым Вудфордом. Он был встречен Каллифордом и другими офицерами вполне спокойно, чуть ли не дружелюбно. Это капитану понравилось и настроило на благодушный лад. Он велел подать выпивку. И сам всячески проявлял усердие в ее истреблении.

Эндрю Вудфорд, глядя на капитана восторженными глазами, яростно следовал его примеру. Между тем, если бы он глядел на капитана взором не восторженным, а хотя бы отчасти внимательным, он бы заметил, что Кидд почти не пьет, а от того, что наливают ему в кружку, освобождается, переправляя джин новому лейтенанту.

Подчиненные настолько привыкли к тому, что капитан их человек не коварный, что тоже поддались на эту мелкую хитрость.

Ради того, чтобы обезопасить девичью честь, Уильям Кидд был способен и не на такое.

Так что, когда капитан, сильно пошатываясь, отправился к себе в каюту, никому и в голову не могло прийти проследить, чем он займется дальше.

А он дождался, когда все на судне успокоится. Дождался, когда луна удалится с небосклона. Выбрался через окно в своей каюте на кормовой балкон, привязал к перилам заранее подготовленную веревку и спустился вниз, в одну из гичек, которые, по традиции, привязывали под кормовой надстройкой, на случай возникновения непредвиденных надобностей.

Быстро, но бесшумно работая веслами, капитан Кидд направился к берегу.

Как он хорошо все придумал!

Никто никогда не узнает, что этой ночью его не было на корабле.

В районе главного пирса, где он собирался пристать, было слишком оживленно. Пришлось грести в сторону форта, чья зубчатая громада смутно рисовалась на фоне густозвездного неба. У подножия большой батарейной башни находилось здание кордегардии, и, по расчетам Кидда, очень скоро должно было пробить четыре склянки, смена караула.

Он не ошибся.

Как только донесся звон бортовых колоколов, окованная железом дверь кордегардии начала медленно отворяться. Сначала она выпустила клуб табачного дыма, пропитанного желтоватым светом масляных светильников, потом лейтенанта и двоих яростно зевающих мушкетеров.

Лейтенант нес тусклый фонарь, чтобы освещать дорогу.

Кидд, дождавшись, когда патруль проследует мимо, сбросил в воду каменный якорь, обмотанный веревкой, и выскочил на берег, почти не замочив башмаков.

Теперь предстояло определить направление, в котором надлежало двигаться.

Тьма стояла страшная.

Звучали насекомые на десятки ладов.

Шныряли и громко лаяли собаки.

Безрадостно напевали негры-невольники за стенами городской тюрьмы.

Тюрьма — надежный ориентир, Кидд был рад тому, что так легко до нее добрался. Теперь ему предстояло миновать сукновальный сарай, пшеничный склад, и можно поворачивать налево.

Нет, очень темно.

На какое-то время он снова засомневался, а стоит ли ему блуждать во тьме этой египетской ради сомнительного по своим моральным качествам дела. Но тут ему сама собой явилась подмога. Из караульного помещения при тюрьме вышел патруль, тот самый, который он видел возле кордегардии форта, и зашагал вверх по нужной Кидду улице.

Иногда, оказывается, патруль не просто бродит взад-вперед по берегу моря, прислушиваясь к однообразному плеску волн, но позволяет себе забраться в самые дебри пропитанного тьмою города.

Кстати.

Уильям осторожно двинулся вслед за большим тусклым фонарем, несомым одним из патрульных.

Мушкетеры громко переговаривались, это тоже его устраивало, так как скрадывало звук его шагов.

Несколько раз, когда шумные обсуждения качества местного рома вдруг стихали, Кидд застывал в первой попавшейся позе, как это было принято в детских играх фермерских ребят у него на родине.

Ему казалось, что патрульные прислушиваются, почуяв, что за ними кто-то движется.

Когда они продолжали движение или болтовню, он успокаивался.

Один раз получилось так: он, заметив, что фонарь остановился, а речь прервалась, замер, опираясь на землю одною правой ногой. Левую он медленно опускал, чтобы не ударить каблуком о какой-нибудь неуместный камень.

И в этот момент из плотной тьмы перед глазами на него вылетело существо, кажется женского рода, в свободном, широком платье и с тюрбаном на голове.

Он едва не вскрикнул, но успел понять, что это всего лишь негритянка, куда-то посланная своей хозяйкой. Равновесие же потерял и шумно свалился в какой-то колючий куст.

Его спасло то, что исчезающая в ночи, сходная с нею по цвету, девица громко хихикнула, ей было весело оттого, что она так сумела напугать белого господина.

Это хихиканье и спасло капитана Кидда от разоблачения.

Фонарь поплыл дальше, и в свете мелькнула знакомая решетка.

Уильям понял, что он пришел.

В доме майора ему приходилось бывать не один раз, поэтому он, даже ничего перед собою не видя, неплохо ориентировался в чернильном пространстве сада. Кроме того, в письмах, полученных им, содержались довольно пространные и толковые рекомендации, как следует пробираться в тот конец сада, где должна была состояться вожделенная встреча душ.

К тому же начинало светать.

Ни о каком восходе солнца речи еще не было, просто правление темноты сделалось менее полнокровным и в горении звезд почувствовалось что-то предсмертное.

Обняв теплый, шершавый ствол магнолии, Кидд проник в то отверстие в ограде, которое столько раз воспевалось в анонимных девичьих посланиях. И попал, как ему обещалось, в благоуханный цветник. Он был бы взволнован облаками запахов, когда бы и без того не трясся от ужаса.

Розарий следовало обогнуть по дорожке, посыпанной белым морским песком.

Он хрустел, как предатель, и Кидду казалось, что звук его шагов разносится набатом над всем невисским побережьем.

Теперь несколько ступенек. Каменных, звучных, как ушные перепонки дрозда.

Преодолено! С помощью необыкновенно замедленных, акробатически сложных движений.

Вон она, эта беседка.

Скрытая от окон дома двухъярусной волной жасмина. Белый купол на шести тонких, почти невидимых опорах.

Оставалось рассмотреть, есть ли кто-нибудь в этой беседке, ждут ли уже эпистолярного гостя.

Стараясь вести себя как можно осторожнее, хотя осторожнее было уже явно некуда, Уильям Кидд направился к ней. Мешали рассмотреть все как следует торчащие отовсюду ветви.

Вот он уже совсем близко.

Надо только осторожно отодвинуть вот эти листья…

И тут раздался страшный грохот.

Надо сказать, что пресловутая беседка стояла на террасе, нависшей как раз над бухтой. Тьма, наполнявшая бухту, внезапно лопнула, разорванная красно-белым громадным всполохом. Раздался треск, визг, еще какие-то звуки, которые даже трудно описать. Тьма тут же сомкнулась, намертво поглотив громоподобное событие.

Кидд бросился вон из майорского сада, так и не узнав, ждал ли его кто-нибудь в предрассветной беседке. Пробегая по улицам Порт-Элизабет к набережной, он всерьез считал этот грохот ему, Уильяму Кидду, личным предупреждением. И только оказавшись на берегу, он осознал, что все обстоит несколько сложнее и чуть-чуть иначе.

Прежде всего выяснилось, что это был никакой не взрыв.

Это был залп.

Залп этот произвел «Блаженный Уильям», покидая гавань Порт-Элизабет.

Эта пушечная канонада не стала салютом в честь присутствующих в гавани, но пришлась точно в борт шестидесятипушечного корабля «Нортумберленд», который должен был сопутствовать «Блаженному» в предстоящем плавании.

Залп был произведен одновременно и подло, и грамотно. То есть прямо над ватерлинией. В быстро рассеивающейся утренней дымке было видно, как суетятся на палубе «Нортумберленда» полуголые матросы. Поскольку предательский залп изрешетил левый борт, они сбрасывали в воду пушки правого, чтобы хоть таким образом удержать свое судно на плаву.

«Блаженный Уильям» уже миновал зону обстрела главного форта, и теперь ему ничто не угрожало.