Днем, растянувшись на песке в тени кустов можжевельника, Рэймидж погрузился в состояние между сном и бодрствованием, наслаждаясь временной свободой от необходимости принимать решения или избегать неотвратимой опасности. Все, что его беспокоило в этот момент — это комары и мухи, набросившиеся на добычу с решимостью, совершенной несвойственной этой миролюбивой стране.
      В голове он в очередной раз прокручивал план, наброски которого уже обсудил с Джексоном и экипажем. За некоторое время до наступления девяти, если, конечно, не переменится ветер, благодаря которому уровень воды в реке должен немного подняться, гичку подведут к песчаной банке, где оставят под присмотром двух матросов. Так что беглецам предстоит добираться до шлюпки вброд, зато это позволит быстро выйти в море в случае непредвиденного развития событий. Но если все пойдет по плану, гичку можно будет подвести к берегу, так что итальянцы смогут забраться в нее, не замочив ног. Оставалось дождаться Нино, который должен принести известие от маркизы о том, сколько человек отправятся с ними.
      Он никогда не видел этих людей, но уже проникся к ним ненавистью: из-за самого факта существования этих надушенных франтов (какими они, скорее всего, являются), из-за их громких имен погибла «Сибилла» и значительная часть ее экипажа. Чтобы стряхнуть с себя душащую ярость, он сел. Но едва лег снова, как почувствовал стыд за свою предосудительность: эти люди вполне могли оказаться храбрецами, стремящимися внести свой вклад в войну с французами.
      — Глоток воды, сэр?
      Недремлющий Джексон. После их возвращения в Бастию он никогда больше не увидит этого янки, с его похожим на покойника лицом: его ушлют на другой корабль.
      Рэймидж взял ковш и отпил глоток. Вода была теплой, и, как вся вода из корабельных запасов, тухлой. Однако у моряков выработалась многолетняя привычка пить, перекрыв носовые каналы так, чтобы не чувствовать запаха, пока вода не окажется в желудке, а там уже поздно выказывать отвращение.
      Не исключено, что обвинения в адрес беглецов несправедливы, но разве не могли они, имея деньги и влияние, найти, либо украсть, наконец, какую-нибудь рыбацкую лодку и добраться до Корсики своим ходом, а не запрашивать британский военный корабль? Для чего им понадобился корабль — для обеспечения удобств или безопасности? Если они сочли, что путешествие в рыбацком баркасе окажется не слишком комфортабельным, то пусть отправляются к дьяволу. Если их волнует безопасность, то их, наверное, можно понять: они лишились всего (по крайней мере, на время) — своих земель, домов, богатств. И все же, причиной тому, как он подозревал, стало стремление к роскоши, тщеславие, желание быть в brutta figura— «на высоте». Вот в чем заключалось прежде, и до наших дней заключается настоящее проклятие Италии.
      Многие итальянцы, если не все, подумал он, похожи на Ван дер Деккена — «Летучего голландца»: лежащее на них проклятие обрекает их метаться по свету, запрятав поглубже гордость, терпя бури и невзгоды. И так будет продолжаться до той поры, пока они вновь не обретут чувство собственного достоинства и уверенность в себе, что неотделимо одно от другого.
      Впрочем, если признаться честно, оставляя в стороне стремление к brutta figura,неприязненное отношение Рэймиджа к этим людям проистекало из его собственных мрачных предчувствий, этого он не в силах был отрицать. Взор лейтенанта устремился в бездонную синеву неба. Предчувствия… опасения… страхи: все это разные названия одного и того же — вино тоже самое, только наклейки на бутылках разные. Страх, который, если присмотреться был не так уж и велик, и порождался лишь последствиями сдачи «Сибиллы». У отца осталось немало врагов, ждавших лишь случая продолжить вендетту. Надежда была лишь на то, что в момент их прибытия в Бастию там окажется капитан Нельсон. Но если там будет адмирал Годдард или кто-то из его приспешников, что вполне может случиться, тогда…
      До слуха его донеслось чье-то пыхтение и ворчание. Джексон вскочил, держа кортик наизготовку. Появился Нино.
      — Ну и жара, комманданте, — заявил он, энергично утирая пот куском материи, благодаря чему слой сажи, постоянно украшающий лицо всякого карбонария, за исключением мест, по которым часто стекает пот, еще больше размазался по лицу. — На этот раз мне не удалось захватить врасплох вашего часового!
      — Какие новости, Нино? Присаживайся. У нас, правда, нет вина — только вода.
      — Из уважения к моему дяде в Порто-Эрколе я, комманданте, взял на себя смелость захватить с собой кое-что, — усмехнулся Нино.
      Он развязал узелок и достал три бутылки белого, с золотистым оттенком вина, которым славилась здешняя округа, а также несколько кусков сыра и с полдюжины длинных тонких ломтей хлеба.
      — Это сухари, — сказал Нино. — Маркиза рассказала мне о ваших корабельных сухарях, так что разыскал для вас нечто подобное.
      — Очень благородно с твоей стороны, Нино.
      —  Prego,комманданте, это пустяки, чувствуйте себя как дома. Этот хлеб сделан из зерна, выращенного моим дядей.
      Употребление вина в такую жару всегда вызывало у Рэймиджа головную боль, но отказ обидел бы Нино.
      — Мы выпьем немного, а остальное прибережем для путешествия, — сказал лейтенант.
      — Пейте все сейчас, комманданте, два синьора захватят с собой припасы на дорогу.
      — Два синьора, Нино? — Рэймидж внимательно посмотрел на крестьянина.
      — Я принес вам сообщение от маркизы, комманданте. Она велела передать: три других синьора пришли к выводу, что долг обязывает их остаться здесь.
      Голос Нино был вежливым, но его отношение к отказавшимся не вызывало сомнений.
      — Кто же те два синьора?
      — Мне неизвестны их имена. Они молоды, и, как я полагаю, родственники — кузены. А теперь мне пора идти, комманданте — до нашей встречи в девять я должен успеть кое-что сделать. Permesso,Комманданте?
      — Конечно Нино. Спасибо тебе, и передай привет брату, жене и матери. А также мои извинения за то, что доставил им столько беспокойства прошлой ночью.
      — Пустяки, комманданте.
      С этими словами он ушел. Рэймидж приказал Джексону дать вина и еды матросам и снова растянулся на песке, наблюдая за насекомыми, мелькающими между ветками можжевельника. Воздух гудел от стрекотанья цикад, этот звук идет, казалось отовсюду, иногда создавая ощущение, что стрекот раздается прямо в мозгу.
      Сон освежил Рэймиджа, он чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Неотложные проблемы были разрешены, и лейтенант поймал себя на мысли, что думает о девушке: раз за разом перед его мысленным взором прокручивались сцены в Башне, снова и снова ему будто слышался ее голос. Трудно понять, какой он: мягкий, но с металлическими нотками властности, звучащий отчетливо, но мелодично. Чистый, но в то же время на грани легкой хрипоты. Он попытался предположить, какой оттенок приобрела бы эта хрипота, будь она влюблена, но тут же заставил себя не думать об этом: благодаря палящему солнцу в жар бросало и при отсутствии подобных мыслей. Хватит и того, что его взбудоражили воспоминания об обнаженной Еве, вышедшей из под резца Гиберти и предположения об очертаниях тела, спрятанного под черным балахоном.
      Его обуревало неодолимое желание еще раз вольно побродить по холмам Тосканы: проскакать по дороге, поднимая облака белой пыли, увидеть растущие на склонах стройные ряды темно-зеленых кипарисов, контрастно выделяющихся на фоне ослепительно-голубого неба. Понаблюдать, как тащит плуг пара бурых быков, лениво отгоняя мух хвостом, тем временем как их хозяин дремлет в коляске. Подняться по извилистой дороге к воротам обнесенного стенами города на холме, промчаться под звон копыт по узкой мостовой, а подняв взор, увидеть, как из окошка на него с интересом устремляется пара прекрасных глаз. Вернуться в прошлое, во времена своего детства, когда Джанна была маленькой девочкой, которую маркиза взяла в свой дом…
 
      Когда, уже в сумерках, Рэймидж наблюдал за тем, как луна поднимается над Монте Капальбио, цикады стрекотали с прежней силой — неужели они никогда не спят? Еще днем, рассматривая плоский камень, закрепленный в южной стене Башни, лейтенант с трудом сумел прочитать несколько выбитых на нем латинских слов, гласящих, что некий Альфиеро Николо Вердеко «воздвиг сие строение в году 1606 от Рождества Христова». Неужели синьор Вердеко стоял двести лет назад на этом самом месте, глядя на свое «строение», купающееся в розовато-серебристом свете полной луны, луны, которая бывает только в дни осеннего равноденствия?
      До слуха Рэймиджа донеслись всплески воды. С вершины дюны он посмотрел вниз, на устье реки: стоя по колено в воде, трое матросов удерживали шлюпку так, чтобы корма килем цеплялась за песчаную банку. Остальные моряки уже заняли места в гичке, готовые помочь беглецам подняться на борт.
      Лейтенант спросил у Смита, сколько времени. Показался тонкий лучик света — это Смит приподнял брезент, закрывающий фонарь, и поднес к нему часы. Слава Богу, что кто-то догадался захватить изрядный запас свечей.
      — Почти без пяти девять, сэр.
      Самое время направиться по гряде дюн к Башне, высматривая приближение итальянцев. Остается надеяться, что они придут вовремя. В Италии понятие «в девять часов» может означать любой промежуток времени между десятью и полуночью. Рэймидж подозревал, что они укрываются где-то поблизости от маленького городка Капальбио, находящегося на дальней от моря стороне озера. Самый короткий путь к гичке ведет вокруг северной оконечности озера, где они выйдут на тропу, идущую параллельно берегу водоема ярдах в сорока от него, и соединяющую Башню с деревушкой Анседония, расположенной на пути к перешейкам. Нино говорил, что эта дорога носила имя Страда ди Кавалледжери — Дорога всадников, но теперь ей никто не пользуется. Дорогу покрывал слой плотного песка, с основой из камня в тех местах, где она пересекала заболоченные участки. Заканчивалась дорога у Башни, там, где через реку перекинут мост из узких дощечек. Беглецам нужно всего лишь следовать по дороге вплоть до моста, затем повернуть направо, взобраться на гряду дюн и двигаться вдоль течения реки до самого устья, где их ждет шлюпка.
      Луна быстро поднималась над горизонтом, буквально на глазах уменьшаясь в размерах и теряя свой розоватый оттенок. Проклятье, подумал Рэймидж, сейчас, должно быть, уже половина десятого.
      Джексон, казалось, почувствовал обуревающие его волнение и беспокойство.
      — Надеюсь, с ними все в порядке, сэр?
      — Думаю, да: ни разу в жизни не встречал пунктуального итальянца.
      — Тем не менее, она говорила, что им потребуется полчаса. Если они вышли с наступлением сумерек, то должны быть в пути не менее часа.
      — Знаю, парень, — оборвал его Рэймидж. — Но нам неизвестно, когда точно они вышли, откуда, и как идут, так что нам остается только ждать.
      — Прошу прощения, сэр. Мне кажется, что у ее светлости и джентльменов сегодня был нелегкий день.
      — С чего ты взял?
      — Не хотелось бы, чтобы она подумала, что, делая что-нибудь, я делаю это из страха…
      — Брось.
      Но Джексона снедало желание высказаться, и ничто кроме непосредственного приказа не могло его остановить.
      — … мне сдается, что ей по силам заставить любого мужчину чувствовать себя слабым перед ней, сэр.
      — Не спорю.
      — Но в этом есть и другая сторона, сэр…
      — Неужели? — Рэймидж стал подозревать, что Джексон догадывается о его беспокойстве и пытается с помощью разговора скрасить время ожидания.
      — Конечно есть. Если рядом с мужчиной находится женщина, способная воодушевить его, тот может перевернуть для нее мир.
      — Скорее она сделает это для него.
      — Нет, сэр. Она, конечно, маленькая и изящная, но полагаю, нет, уверен, что силой характера не уступит любому мужчине — она не из породы дамочек, которые постоянно вздыхают: «подайте мне нюхательную соль, Вилли», если позволите так сказать, сэр. Только мне сдается, что все это от того, что ей приходится быть главой семейства, а тут иначе нельзя. Зато внутри она всего лишь женщина.
      Ему хотелось, чтобы Джексон продолжал говорить. Американец не фамильярничал: черт побери, по возрасту он годился Рэймиджу в отцы, и его мысли, пусть даже выраженные далеко не в светской манере, совершенно очевидно проистекали из жизненного опыта. И что еще более важно, подумал лейтенант, этот низкий, слегка гнусавый голос помогает ему справиться с захлестывающим его чувствами одиночества и отчаяния. Он вновь бросил взгляд через болотистую равнину Мареммы на резко очерченные в лунном свете силуэты гор, потом перевел взгляд на саму луну, выглядевшую, несмотря на покрывавшие ее поверхность оспины кратеров, словно отполированная серебряная монета, посмотрел на звезды, такие яркие, и усеивавшие небо так густо, что, казалось, невозможно было коснуться неба кончиком шпаги и не попасть ни в одну из них. Они будто говорили ему: «Ты такой ничтожный, такой неопытный, такой испуганный… Как мало ты знаешь, и как мало у тебя времени, чтобы чему-нибудь научиться…»
      Внезапно откуда-то слева, с расстояния примерно в тысячу ярдов вдоль по Страда ди Каваледжери до него донесся звук мушкетного выстрела. Затем второго, потом — третьего.
      — Это там! — вскинул руку Джексон. — Вы видели вспышку?
      — Нет.
      Черт, черт, черт! А у него даже нет оружия — кортик остался в шлюпке.
      Еще одна вспышка, и мгновение спустя — грохот выстрела.
      — На этот раз я видел — это прямо рядом с дорогой. Должно быть, они напоролись на французский патруль.
      — Наверное, — согласился Джексон. — Стреляют вразнобой.
      Понимая, что оставаясь здесь не сможет ничего сделать, Рэймидж скомандовал:
      — Идем. Доберемся до конца дороги и проводим их!
      Они ринулись вперед по гряде дюн, но через каждые десять шагов то один, то другой, споткнувшись, летел на землю, так как ноги вязли в чрезвычайно рыхлом песке. Ветки можжевельника и синеголовника цеплялись за одежду, так что им пришлось огибать стороной самые большие кусты.
      Наконец они поравнялись с Башней и, едва переводя дух, устремились вниз по склону, следуя прихотливому изгибу реки, уходившему в сторону озера.
      Уклон закончился, и, прорвавшись сквозь стену кустарников, они оказались у дороги: справа от них она обрывалась у маленького моста, а влево тянулась вдаль в направлении Анседонии, растворяясь в ночной тьме.
      Раздалось еще три выстрела. Рэймидж заметил вспышки — все со стороны озера. Вдруг Джексон упал на четвереньки. Рэймиджу пришла было в голову мысль, что того задела шальная пуля, но тут лейтенант увидел, что американец приложил ухо к земле.
      — Кавалеристы — с полдюжины примерно, но скачут россыпью, — доложил он.
      — Не слышно бегущих людей?
      — Нет, сэр. Этот песчаный грунт плохо проводит звуки.
      Стоит ли им бежать по дороге дальше, чтобы вступить в бой с преследователями? Нет, это может только ухудшить положение беглецов. Лучше ждать здесь. Впрочем, стоит попробовать устроить диверсию, чтобы отвлечь огонь — в этом заключается единственная надежда.
      — Джексон! — в волнении Рэймидж схватил американца за плечо. — Слушай: они могут достичь шлюпки или если будут двигаться по дороге, или если перевалят через дюны прямо здесь, а дальше пойдут вдоль пляжа. Я останусь на дороге, а ты поднимешься на дюны. Когда итальянцы пройдут мимо меня, мы убедимся, что они идут в правильном направлении. Когда к нам приблизится кавалерия, постараемся отвлечь ее. Как только я закричу «шлюпка», поворачиваемся и бежим к гичке — лошади не смогут скакать во весь опор по такому песку. Все ясно?
      — Так точно, сэр!
      С этими словами Джексон стал взбираться наверх по склону дюны. Американец, который несколько лет тому назад воевал против англичан, теперь состоял на службе в британском флоте и рисковал своей шкурой ради того, чтобы вырвать нескольких итальянцев из рук французов, которые недавно были его союзниками в борьбе с англичанами. Все это как-то не укладывалось в голове.
      Рэймидж внимательно наблюдал за дорогой, пытаясь уловить какие-то признаки движения. Сообразив, что он находится слишком близко от шлюпки, чтобы его диверсия могла дать итальянцам достаточно времени для перехода через дюны, лейтенант переместился еще ярдов на пятьдесят вперед. Вытащив из-за голенища метательный нож, он притаился в тени большого куста. Если не считать стука его собственного сердца, вокруг стояла мертвая тишина. Даже цикады приостановили свой концерт. Только тени да луна, чей свет лишал цвета оттенков, а человека — мужества. Невдалеке послышался хруст веток и ритмичный топот: кто-то бежал. Еще всполох — раздался выстрел. Стреляли вблизи от дороги, со стороны, ближней к морю. Еще выстрел, на этот раз с противоположного направления. Потом раздались крики: кто-то по-французски требовал остановиться. Опять вспышка и резкий хлопок — пистолетный выстрел, сделанный прямо с дороги — беглецы пытаются защищаться. Они бежали, едва переводя дух, крича что-то и ругаясь по-итальянски. Теперь уже можно было смутно различить группу людей, зигзагами, чтобы сбить прицел, бегущих по направлению к ним.
      Со стороны моря слышался звон лошадиной сбруи. Что это — еще один кавалерийский патруль, следующий вдоль берега?
      Джексон!
      Здесь, сэр!
      Американец находился ярдах в тридцати от него, на вершине дюны.
      — Отвлеки лягушатников, я помогу итальянцам, нельзя никого потерять!
      — Есть, сэр.
      Рэймидж побежал вперед по дороге, крича: 'Qui, siamo qui!’
      — Где? — раздался голос Нино.
      — Прямо перед вами, не сбавляйте ходу!
      — О, мадонна, мы почти пропали! Маркиза ранена!
      Через несколько мгновений он встретился с ними. Двое мужчин — скорее всего, беглецы-аристократы — несли, подхватив под руки, девушку, ноги ее волочились по песку. Она была в сознании. Нино с братом держались позади, прикрывая их с тыла. Оттолкнув итальянцев, Рэймидж ухватил девушку за правую руку, и, наклонившись, закинул ее себе на плечи. Распрямившись, он, продолжая прижимать ее правую руку, ухватился своей левой за ее правую лодыжку, оставив, таким образом, свободной правую руку, в которой по-прежнему сжимал нож. Лейтенант побежал по дороге, направляясь к Башне.
      — На сколько мы опережаем французов?
      — Шагов на пятьдесят. Дюжина кавалеристов, или даже больше, — выдохнул один из итальянцев, — у нас пистолеты, вот почему они не подходят ближе, но зарядов больше нет.
      Ноша, его, слава Богу, оказалась легкой, но насколько тяжело она ранена? Голова ее безвольно свешивалась вниз.
      — Больно?
      — Да, немного. Я потерплю.
      — Мадонна! — вскричал Нино, — посмотрите сюда!
      Раздавшийся почти под ухом стук копыт заставил Рэймиджа опрометью нырнуть в промежуток между кустарниками. Сбросив девушку, он обернулся и увидел двух всадников, один за другим въезжающих в прогал. Лезвия сабель блестели в лунном свете. Кавалеристы уже использовали свои карабины, и не успели перезарядить их.
      Шесть ярдов…пять… Рэймидж стоял прямо на пути всадников, даже не пытаясь скрыться. Четыре ярда… Сабля француза поднялась для замаха… Рэймидж перехватил нож и вскинул руку…Лошадь повернула немного, поскольку хозяин слегка потянул поводья, освобождая линию удара. Рэймидж взмахнул рукой, и лезвие ножа на мгновение сверкнуло в свете луны.
      Сабля опустилась, а человек, падая, но все еще держась одной рукой за поводья, издал какой-то булькающий звук. Испугавшись, лошадь подалась назад и столкнулась с другой лошадью. Второй всадник развернул своего коня и поскакал к выходу из прогала. Первая лошадь последовала за ним, волоча по земле тело своего хозяина.
      Рэймидж подскочил, вытащил из тела убитого нож, снова взвалил девушку на плечо и вернулся на дорогу. Второй кавалерист скрылся из виду, и лейтенант стал звать итальянцев, которые, как оказалось, прятались в зарослях неподалеку.
      — Вперед! — закричал Рэймидж, переходя на бег.
      Справа раздался свист — Джексон подражал трели боцманской дудки.
      — Мы будем прорываться к шлюпке, Джексон, прикрой нас!
      — Есть, сэр! Простите за этих двоих — они обогнали меня.
      Нести девушку стало тяжелей: здесь, на дюнах, рыхлый песок совершенно не давал бежать. Может быть, попробовать добраться до кромки берега, где песок плотный?
      — Нино!
      — Да, комманданте.
      — Нам нужно разделиться: продолжай вести своих по дороге, а я переберусь через дюны и пойду вдоль берега — мне слишком трудно на таком рыхлом песке.
      — Я понял, комманданте!
      Это место подходило для того, чтобы перебраться через гряду так же, как любое другое. «Держитесь», — бросил Рэймидж девушке, и ринулся вверх по склону, стараясь использовать силу инерции, чтобы достичь вершины дюны без остановки. Он уже стал спускаться вниз, когда нога его увязла в песке, и лейтенант рухнул, уронив девушку. Высвободившись, он бросился к ней:
      — С вами все в порядке?
      — Да. Я могу идти сама — так будет легче на таком песке. Я пыталась сказать это с того самого момента, как вы схватили меня.
      — Вы уверены?