Мористее — высоко-высоко над «Баррасом», который теперь, в свете сумерек, был виден не более, как силуэт, мерцала Собачья звезда — Сириус — крохотное пятнышко голубого света, подобное бриллианту на черном бархате. Сириус, прохладное дуновение ветра с грот-марса, скрип блоков, по временам — оклик впередсмотрящего, поскрипывание мачт и деталей корпуса — все это многие месяцы было такой же частью его жизни, как голод и холод, жара и усталость.
И через несколько минут после того, как возникший на горизонте парус был опознан как французский линейный корабль, все это свелось к разбитому кораблю, управляемому еле живыми матросами. Путей к спасению не было. Приближаясь к ним, «Баррас» казался неким прекрасным творением: слегка покачиваясь на волнах, он словно склонялся в элегантном поклоне, поставив все паруса, вплоть до лиселей. Даже когда линейный корабль повернулся бортом к ветру, идя с открытыми портами, ощетинившись черными стволами мощных орудий, торчащих, подобно указующим перстам, он по-прежнему был прекрасен.
Внезапно он окутался облачками белого желтоватого дыма, которые, слившись в сплошную пелену, скрыли его из вида. Потом он показался вновь, сопровождаемый тонкими полосами дыма, поднимающимися из орудийных портов. «Сибилла» вздрогнула под обрушившимся на нее невидимым смертоносным градом: с такой дистанции чугунные ядра размерами от крупного апельсина до небольшой дыни прошивали трехфутовой толщины борт, вырывая из него щепы размером с человеческую ногу, зазубренные и острые, как лезвие клинка.
Казалось, что «Сибилле» не пережить этот залп, но она продолжала идти. Для второго залпа французы использовали несколько орудий, заряженных картечью. Рэймидж видел, как дробь размером с голубиное яйцо отбросила человека от одного борта к другому, словно удар исполинского кулака, другие забились в конвульсиях, стоная от боли. Он видел, как некоторые из двенадцатифунтовых орудий «Сибиллы», весом в добрых четверть тонны каждое, отлетали прочь, сметенные ядрами с «Барраса», словно деревянные игрушки. А потом он лишился сознания.
Вскоре маленькая «Сибилла» была изрешечена до такой степени, что превратилась в дырявое корыто, полное дыма и пламени, страданий, стонов и смерти. И теперь, когда большая часть тех, кто делал корабль живым организмом, кто провел его через половину земного шара, лежали мертвые или раненые, заливая кровью палубу, которую драили дважды в день, казалось неуместным, даже кощунственным, что в небе все также мерцали звезды, волны весело плескались под волнорезом «Сибиллы» и разбегались за ее кормой, обозначая место, по которому только что прошел фрегат, чтобы через мгновение изгладить все следы его присутствия из своей памяти.
Рэймидж заставил себя отойти от фальшборта — опять он погрузился в размышления, в то время как собирался только удостовериться, что «Баррас» следует тем же курсом. Теперь для исполнения плана, который или спасет или погубит подчиненных ему людей, у него оставалось около десяти минут. Ему подумалось, что к встрече с этими самыми минутами он готовился все предыдущие восемь лет своей флотской службы.
Подошел боцман:
— Мы перенесли почти всех, сэр, осталось около дюжины. По моим подсчетам, в строю осталось меньше пятидесяти человек.
Рэймидж увидел, что помощник плотника ждет своей очереди.
— Почти шесть футов, сэр, — доложил он. — Чем глубже садится корабль, тем больше пробоин оказывается под водой.
Лейтенант заметил, что несколько десятков человек, собравшихся здесь, включая раненых, внимательно прислушиваются к их разговору.
— Замечательно, это старое корыто продержится еще какое-то время — сказал он. — Не будет необходимости мочить ноги.
Пустая бравада, но этих ребят нужно приободрить. Он посмотрел на «Баррас». Понимает ли капитан француза, что «Сибилла» еще не в его власти? В подзорную трубу он должен был видеть, что штурвала нет, и сделать вывод, что если бы фрегат мог управляться, то он уже сделал бы попытку спастись.
— Боцман, как только последний раненый окажется на палубе, соберите всех здоровых здесь. Мне также потребуется дюжины две топоров. Кстати, кто из мичманов отвечал за сигналы?
— Мистер Скотт.
— Отправьте нескольких человек разыскать его тело и забрать сигнальную книгу. Скажите людям, что никто не покинет корабль до тех пор, пока она не будет найдена.
К нему подошел старшина Джексон, американец, с брезентовым мешком в руках.
— Здесь все штурманские карты и лоции, судовой журнал и судовая роль, которую я разыскал в каюте казначея, сэр.
Рэймидж передал ему документы, взятые в каюте капитана, за исключением приказов адмирала.
— Положите все это в мешок. Матросы ищут сигнальную книгу. Позаботьтесь о ней, когда ее найдут. А пока дайте мне кортик.
— Сигнальная книга, сэр, — доложил моряк, протягивая ему тонкий томик, покрытый пятнами крови.
— Давай сюда, — сказал Джексон, и сунул книгу в мешок.
Рэймидж снова поглядел на «Баррас». Оставалось совсем немного времени.
— Боцман, где топоры?
— Готовы, сэр.
Вернулся Джексон, неся подмышкой пару кортиков.
— Это пригодится вам, сэр, — сказал он, протягивая ему рупор. Этот парень успевает подумать обо всем! Рэймидж пошел к корме, забрался на планширь, вдоль которого были развешены койки. «Будем надеяться, что французы не откроют огонь», — мрачно подумал он и поднес к губам громкоговоритель.
— Слушайте внимательно, ребята, и не бойтесь переспросить, если не поймете чего-нибудь. Если вы точно исполните мои указания, мы сумеем ускользнуть в шлюпках. Не в наших силах помочь раненым: ради них самих мы должны оставить их попечению французского хирурга.
У нас четыре шлюпки, способных держаться на воде. Когда я дам команду, у вас останется не более трех минут, чтобы занять места в шлюпках и начать грести что есть силы.
— Простите, сэр, но как мы сможем не дать линейному кораблю захватить шлюпки? — спросил боцман.
— Скоро узнаете. Сейчас француз находятся там, — он указал рукой направление. — И сближается с нами. Через восемь или десять минут он подойдет к нашему борту, готовый взять нас на абордаж. И мы не сможем ему помешать.
В этот момент корабль вздрогнул, напомнив о том, что уровень воды в трюме все прибывает.
— Если мы выбросим белый флаг, то, само собой, не сможем уйти с корабля. Так что придется поводить его за нос, чтобы выиграть время. Если мы выждем, пока француз не поравняется с нами, а затем внезапно остановим корабль, то он, вполне вероятно, будет захвачен врасплох и проскочит мимо нас. Однако нам предстоит сделать это очень быстро, не дав ему шанса открыть огонь. Пока он развернется, мы уйдем на шлюпках, сунув перед этим фал в руки одному из раненых, чтобы тот мог спустить флаг и сдать корабль.
— Прошу прощения, сэр, но как мы сможем остановить фрегат? — поинтересовался один из морских пехотинцев.
— Есть только один способ: спустить за борт что-то, что действовало бы как якорь. А чтобы быть уверенными в том, что французы не успеют открыть огонь, мы должны в это же время резко отвернуть в сторону. Говоря на солдатском языке, — сказал он, обращаясь к морскому пехотинцу, — мы сделаем «налево, кругом» пока Джонни-француз будет маршировать прямо.
— И что же мы сбросим за борт, сэр? — спросил тот же самый солдат уныло, как будто ему уже он уже слышал все это раньше и убежден, что ничего не получится. Пехотинец провел языком по зубам, словно они оставались последним, на что ему оставалось надеяться.
— А корабль мы остановим вот как, — продолжил Рэймидж, подавляя внезапное желание хорошенько встряхнуть этого парня и жалея, что разрешил задавать вопросы. Он говорил медленно и четко: ошибок быть не должно. — Фок-мачта едва держится — почти все ванты и бакштаги правого борта перебиты. Дюжина парней с топорами может за несколько секунд подрубить оставшиеся, и мачта рухнет за борт — за левый борт. Она и станет якорем. — Пять тонн древесины, снастей и парусов, упавших в воду, но все еще соединенных с кораблем вантами левого борта, заставят судно резко повернуть, а именно это ему и было нужно. — А в тот момент, когда фок-мачта упадет за борт, мы поставим контрбизань и крюйс-марсель. Это заставит корму двигаться вперед, тем временем как обломки мачты вынудят нос развернуться.
— А что французы, сэр?
Вопрос задал матрос, и вопрос далеко не праздный: в отличие от «зубастика» моряк явно не был профессиональным Фомой Неверующим.
— Если они будут находиться прямо напротив нас, когда мы развернемся практически «на пятачке», у них останется не более нескольких секунд на то, чтобы открыть огонь. Если это все-таки произойдет, — Рэймидж счел нужным подстегнуть людей, — нам крышка. Если хотя бы половина бортового залпа придется нам в корму, никто из вас не увидит больше портсмутского мыса. Так что молитесь и ничего не напутайте.
Осталось всего лишь несколько минут. Что нужно сказать еще? Ах, да:
— Теперь о шлюпках: боцман — вы командуете красным катером; помощник плотника — у вас черный катер. Старшина грот-мачты — тебя зовут Уилсон, не так ли, — ты возьмешь гичку. Я пойду на баркасе.
Ну и последнее: вы, ребята, — он указал на дюжину моряков, стоявших ближе всех к гакаборту, — будете работать топорами. Возьмите их у боцмана, идите на бак, и стойте у оставшихся вант и бакштагов по штирборту. Распределитесь по своему усмотрению и ждите, когда боцман отдаст команду рубить снасти — это произойдет, когда вы услышите, что я говорю по-французски.
Рэймидж вспомнил, что надо поглядеть на «Баррас». Он все ближе. В песочных часах тают последние песчинки…
— Ну что же, выполняйте.
Он жестом подозвал Уилсона.
— Отбери несколько марсовых и будь готов поставить контрбизань и крюйс-марсель. Ничего не предпринимайте без моей команды, но как только наступит время, работайте, как будто за вами гонятся все черти преисподней. Потом подтягивайте к штирборту шлюпки через порты на полуюте.
«Баррас» находился уже не более чем трехстах футах от них, хотя при таком свете легко ошибиться. Скорее всего, прошло минут пять. «Предположим, — подумал, он, ощущая неприятный холодок в спине — что французы не догадываются о моем замысле…»
— Боцман, помощник плотника, Уилсон! — когда те подошли, Рэймидж спрыгнул с фальшборта. — Как только мы повернем и корабль остановится, отправляйтесь вниз и сажайте людей в шлюпки. Отваливайте, едва окажетесь на борту. Старайтесь держаться вместе: как только будет возможность, мы соединим шлюпки линем. В случае чего, точка рандеву будет находиться в пяти сотнях гребков к северу отсюда: это примерно пять минут гребли в направлении на Полярную звезду. Вопросы есть?
Вопросов не было. Боцман выглядел спокойным: теперь, когда появился тот, кто мог отдавать ему приказы, он стал действовать быстро и эффективно. Помощник плотника был флегматичным малым, а Уилсон принадлежал к той породе людей, о которых говорят «сам черт ему не брат».
— Тогда выполняйте, — бросил Рэймидж.
Двое повернулись и ушли, но боцман задержался. Он казался немного смущенным.
— Хотел бы я, чтобы ваш папа был здесь, сэр.
— Вы, значит, не доверяете мне?
— Нет-нет! — Запротестовал боцман. — Я о другом. Я был рядом с ним в то время, сэр. Это неправильно, все, что они сделали. Он бы гордился вами, сэр!
С этими словами он ушел. Странно, подумал Рэймидж, он никогда не говорил раньше, что плавал с моим отцом. Не очень-то ободряет, когда в такой момент сыну напоминают о том, что «они сделали» с его отцом. Впрочем, похоже боцман хотел таким образом уверить его в своей преданности.
Оставалось сделать еще две вещи, а новый взгляд на «Баррас» подсказывал, что времени осталось совсем мало. Рэймидж убедился, что Джексон находится поблизости. Американец осклабился:
— Скоро он окажется на расстоянии броска вашего ножа, сэр!
Рэймидж улыбнулся: его искусство в обращении с ножом, которое он еще ребенком перенял от сицилийца, служившего кучером у отца во время их пребывания в Италии, было хорошо известно.
Осторожно ступая, чтобы обогнуть лежащие в самых причудливых позах тела убитых, лейтенант перешел на другую сторону квартердека, туда, где находились раненые.
— Эй, ребята, до скорой встречи в Гринвиче!
Один два голоса отозвались на это упоминание о доме слабым «ура».
— Мы оставляем вас, но не бросаем, — продолжил Рэймидж, сомневаясь впрочем, что они заметят разницу. — С полудюжиной пушек мы не можем драться, а они — он указал на «Баррас» — могут взять нас на абордаж когда им заблагорассудится. У них на борту есть хирург и медикаменты, а у нас нет. В вашем положении плен предпочтительнее. Одному из вас дадут в руки фал от флага: спустите его, как только мы покинем корабль, так что французы просто взойдут на корабль и не причинят вам вреда. Мы — те, кто не получил ран…да, мы бежим, но для того, чтобы продолжить борьбу. О последнем бое «Сибиллы» будут ходить легенды. Так что… спасибо вам, и удачи.
Все это звучало довольно фальшиво, и, произнося последние банальности, он чувствовал комок в горле из-за переполняющих его чувств. И тем не менее, в ответ на его слова раздалось «ура».
— Боцман, впереди все готово?
— Да, сэр.
— Кстати, — сказал он, обращаясь к Джонсону, — если французы откроют огонь и со мной что-нибудь случится, немедленно дайте знать боцману, и уничтожьте пакет, который, как вы видели, я положил в карман. Это очень важно. Теперь передайте конец фала в руки одному из раненых и убедитесь, что он понимает, что нужно делать.
— Есть, сэр.
«Удивительно, насколько хладнокровен этот американец», — подумал Рэймидж.
Глава 2
Рэймидж забрался на койки, сложенные на планшире. Боже, «Баррас» уже совсем рядом — ярдах в ста, и почти на траверзе. Он мог различить носовой бурун и легкий пенный след за кормой. Рэймидж поднес рупор к уху, направив раструб в сторону линейного корабля, но ничего не услышал.
На мгновение у него создалось впечатление, что французский капитан намерен подвести свой корабль к борту «Сибиллы» без ненужной спешки. Это, безусловно, было правильное решение — меньше риска повредить борт или сцепиться снастями.
«Если только… — и тут Рэймиджа охватил ужас, а по коже побежали мурашки, — если только я не заблуждался с самого начала. А не мог не заблуждаться, поскольку француз должен видеть, как тяжело повреждена „Сибилла“: она глубоко сидит в воде и неуклюже кренится; он понимает, что ее не удастся отбуксировать в Тулон. И сближается только для того, чтобы нанести
coup de grace,который грянет с минуты на минуту: череда вспышек пробежит по ряду пушечных портов „Барраса“, как отсверки зарниц на горизонте, и я вместе со всеми оставшимися на „Сибилле“ можем считать себя покойниками.
Я мнил себя таким умным, думая, что тщеславие француза побудит его захватить „Сибиллу“ в качестве приза, но мной руководило стремление выжить, и я не принимал в расчет другие возможности. И вот теперь я все равно что приговорил к смерти раненых, которые кричали мне „ура“ несколько секунд назад».
Пока эти мысли роились в его голове, он не переставал внимательно прислушиваться, хотя и отстранил рупор от уха. «Впрочем, это бесполезно, — подумалось ему, — все равно я не услышу на таком расстоянии, как французский капитан дает команду открыть огонь, а если и услышу, то какая разница?»
Он разозлился на себя, и это помогло прогнать страх. Еще не все потеряно. Безусловно, это рискованная игра. Он рискнул предположить, что «Баррас» не откроет огонь, пока не окажется на расстоянии оклика. А в этот момент он находится еще слишком далеко.
Рэймидж поймал себя на мысли, что думает о пятнадцатой статье Свода Законов Военного Времени, которая с поразительной четкостью всплыла в его памяти: «Всякий, кто, находясь на флотской службе — (Бог мой, самое время цитировать эти строки!) — из трусости или предательства сдаст подчиненный ему корабль врагу …если вина его будет доказана… повинен смерти».
Что же, даже трус или предатель должен быть живым, чтобы предстать перед судом, а насколько Рэймидж мог судить, перспектива эта была весьма сомнительной.
На каком расстоянии сейчас «Баррас»? Было чертовски трудно судить об этом в почти полной темноте. Ярдов семьдесят? Рэймидж снова приложил рупор к уху. Ага, теперь он сумел различить голоса французов: пока обычные приказы и подтверждения. Они, должно быть, чувствуют себя совершенно уверенно (на что у них есть основания), иначе разговоры были бы оживленнее. Не откроют ли они огонь слишком быстро? Если бы что-то вызвало некоторое замешательство или сомнение на борту «Барраса», это помогло бы им выиграть время. «Я приведу вас в замешательство», — злорадно подумал Рэймидж, поднеся к губам рупор.
Он вовремя отдернул руку, и закричал, обращаясь к баку:
— Боцман! Отставить рубить снасти, когда я начну говорить по-французски. Не начинайте без моего приказа.
— Есть, сэр.
Он снова поднес рупор ко рту и напряг голос, стараясь докричаться до французского корабля.
—
Bon soir, messieurs!
После паузы, показавшейся ему вечностью, через приставленный к уху громкоговоритель до него долетело озадаченное:
—
Comment?
Рэймидж мог представить изумление французов, когда они услышали пожелание доброго вечера. Что же, главное не выпускать из рук инициативу.
—
Ho detto «Buona serd».
Он едва удержался от смеха, представив себе выражение лиц офицеров «Барраса», когда им на итальянском стали пояснять, что сказано было всего лишь «Добрый вечер». Прошло довольно много времени, прежде чем тот же голос снова произнес:
—
Comment?
Сейчас «Баррас» находился не далее, чем в пятидесяти ярдах: его носовой бурун был хорошо различим, а изящные очертания снастей виднелись на фоне звездного неба там, где еще несколько минут назад стояла кромешная тьма.
Время пришло: Рэймидж снова поднес ко рту рупор. «Теперь, — подумал он, — предадимся на милость статьи пятнадцатой Свода Законов Военного Времени и сделаем все от нас зависящее, чтобы ее не нарушить». Он закричал по-английски:
— Мистер Француз, корабль тонет.
Все тот же голос ответил ему:
— Што ви говорить?
— Я сказал: «Корабль тонет».
Лейтенант чувствовал, как беспокойно топчется Джексон, стоящий в шаге позади него. На «Сибилле» было необычайно тихо, и Рэймидж понял, что раненые не произносят ни звука. «Сибилла» плыла, словно корабль-призрак, без руля, с командой, застывшей в немом напряжении.
Потом через рупор он услышал, как кто-то произнес по-французски: «Это обман». Голос, судя по всему, принадлежал человеку властному, и принявшему непростое решение. Рэймидж подозревал, что следующая фраза, которую он услышит, будет команда открыть огонь.
— Вы сдаетесь? — раздался вопрос с линейного корабля, на этот раз по-английски.
Рэймидж быстро повернулся и негромко скомандовал:
— Боцман! Начинайте рубить.
Лейтенант старался избежать прямого ответа на вопрос: если он скажет «да», а потом сбежит, нарушив тем самым принятые правила, то вызовет гнев как Адмиралтейства, так и французов. Подняв рупор, Рэймидж закричал:
— Сдаетесь? Кто? Штурвал вышел из строя, мы не можем управляться, у нас много раненых…
Он слышал глухие удары топоров и надеялся, что звук этот не долетит до «Барраса». Ему надо попытаться перекрыть его своим голосом, или хотя бы отвлечь внимание французов.
— Мы не можем управляться, большинство наших людей убито или ранено… мы быстро погружаемся… капитан убит…
Проклятье, больше ему ничего не приходило в голову. Вдруг он услышал шепот Джексона:
— Живность убита, пушки разломаны, овсянка протухла…
— Да, мистер, — продолжил Рэймидж, — все наши свиньи и коровы убиты, пушки сломаны…
—
Comment?
— Свиньи, говорю. Вы убили наших свиней!
—
Je ne comprend pas!Вы сдаетесь?
— Вы убили наших свиней… — проклятье, да рухнет когда-нибудь эта мачта? — коровы разбиты, пушки не дают больше молока…свиньи производят воду со скоростью один фут за пятнадцать минут!
Он слышал, как засмеялся Джексон, и в этот самый момент впереди раздался треск и свист разрывающихся снастей. Затем послышался ужасный звук, будто какой-то гигант застонал от боли, и на фоне ночного неба Рэймидж увидел, как фок-мачта начала клониться на бок. Сначала она падала медленно, а потом рухнула в воду вместе с реями.
— Уилсон! Контрбизань и крюйс-марсель!
Лейтенант смотрел, как бизань поползла к гику, а полотнище крюйс-марселя заполоскалось на рее. Несколько секунд спустя, поглядев на море, он обнаружил, что «Баррас» исчез. До него дошло, что «Сибилла» сделала левый поворот быстрее, чем ожидалось. «Баррас» был захвачен врасплох: двигаясь первоначальным курсом, он ушел слишком далеко, чтобы ввести в действие пушки и разворотить совершенно незащищенную корму фрегата.
Он с облегчением вздохнул, чувствуя, что одежда его взмокла от пота. Рэймидж спрыгнул с фальшборта, но, приземляясь на палубу, оступился. Джексон поддержал его.
— Жаль коров, сэр, — невозмутимо произнес старшина, — я бы не отказался от кружечки молока.
Глава 3
На протяжении более чем получаса мир лейтенанта Николаса Рэймиджа ограничивался шлюпкой, морем и высоким куполом иссиня-черного свода небес. На небе не было ни единого облачка, и рассеянные по нему звезды и планеты казались искрами, вылетевшими из-под молота кузнеца.
Баркас был тяжелым, но матросы, сидевшие на банках лицом к нему, гребли с усердием: когда они разом отклонялись назад, наваливаясь на весла со всей силы, слышался скрип деревянных частей уключин. Кто это сказал в древние времена: «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир?»
В конце каждого гребка матросы переводили дух, опуская вальки весел, чтобы высвободить лопасти из воды. После этого, ведя вальки перед собой, они наклонялись вперед, словно арендаторы, кланяющиеся лендлорду, а в конце этого движения погружали лопасти весел в воду, чтобы откинуться назад в новом гребке.
Рывок, скрип, вдох, наклон вперед, рывок, скрип, вдох, наклон вперед… Рэймидж, держа румпель, чувствовал, как при каждом гребке шлюпка буквально подпрыгивает. Время от времени он бросал взгляд назад, где за ними, связанные по цепочке линем, следовали катер боцмана и две другие шлюпки.
— Сэр, — воскликнул Джексон, указывая за корму. Там вдалеке тлел красный огонек, но прямо на глазах у Рэймиджа он стал разгораться, показались языки пламени, как будто кузнечные мехи внезапно вдохнули жизнь в потухающую топку.
Полчаса прошло — французы уже должны были снять всех раненых. Одному Богу известно, какие мучения пришлось им вынести во время транспортировки на «Баррас». Хорошо хоть спокойная погода позволяет подвести линейный корабль к борту фрегата, избавив раненых от перевозки в шлюпках. Рэймидж живо представил себе, как французские офицеры, командующие абордажной партией, производят замеры в трюме и докладывают на свой корабль об уровне воды и повреждениях судна.
И вот теперь, когда пороховой погреб затоплен, они подожгли корабль… Обернувшись, лейтенант заметил, что многие моряки утирают слезы. Удивительно как привязывается экипаж корабля к нескольким сотням тонн дерева, канатов и парусины, которые служат для него домом в течение многих месяцев, Вместе с кораблем они встречают последний час, для многих он становится еще и братской могилой.
Наблюдая за пожаром на «Сибилле», гребцы сбились с ритма. Внезапный рывок линя, связывающего баркас с катером, вызвал поток проклятий со стороны боцмана. Это подсказало Рэймиджу, что людям надо дать спокойно посмотреть на погребальный костер «Сибиллы», да и что вообще отдых им не помешает. Он прокричал в темноту распоряжение.
В конце концов, нужно прочесть приказы, полученные покойным капитаном: лейтенант сгорал от любопытства с того самого момента, как гребцы перешли на размеренный ритм, и у него появилась возможность думать.
— Джексон, мне нужно прочитать кое-что. Зажги фонарь, только прикрой его парусиной.
Вынув из кармана конверт, Рэймидж достал листок бумаги и развернул его. Письмо было написано на борту «Виктори» 1 сентября, то есть неделю назад, и представляло собой приказ адмирала сэра Джона Джервиса, К.Б. капитану «Сибиллы». Почерк был красивый и разборчивый.
Как следует из полученных мной сведений, связанных с оккупацией французами Леггорна и других материковых городов, нескольким видным представителям влиятельных семейств Тосканы, симпатизирующих нам, удалось бежать на юг и укрыться на побережье в окрестностях Капальбио, откуда они и обратились с просьбой о помощи. Вам, тем самым, поручается и предписывается следовать с вверенным вашему командованию кораблем его величества «Сибилла» со всем возможным поспешанием к Капальбио, приняв меры к тому, чтобы ваши намерения не стали известны никому на побережье.
Так вот почему они оказались здесь… Рэймидж перевернул страницу и стал читать дальше.
Далее вам следует под покровом темноты выслать на берег десантную партию к укрепленной башне, расположенной между морем и озером Бурано, известной как Торре Бураначчо, с целью забрать группу беглецов, состоящую, по имеющимся данным, из шести человек, имена которых указаны на полях письма.
Из информации, которой я располагаю, следует что Башня не используется неаполитанскими войсками и не занята французами (которые, по слухам, проследовали через эту область). Беглецы устроили так, что один углежог, имя которого мне сообщено не было, но хижина которого расположена в полумиле к югу от башни и в пятистах ярдах от берега, будет осведомлен об их местонахождении.
В силу того, что переговоры будут вестись на местном языке, десантную партию должен возглавить лейтенант Николас Рэймидж, как владеющий итальянским.
Безопасности и благополучию указанных персон должно предаваться особое значение в виду влияния, которое они способны оказать на итальянскую политику, и как только он, и и иные находящиеся с ними лица окажутся в безопасности на борту находящегося под вашим командованием фрегата, вам следует незамедлительно направиться к Рандеву № 7, где вас будет ждать один из кораблей его величества. Командующий им офицер передаст вам дальнейшие инструкции.
«Мда-а… — подумал Рэймидж, оценивая длину письма и его содержание, — Старина Джарви, видимо, действительно придает этим людям такое важное значение, ведь он славится краткостью своих приказов».
Лейтенант сложил письмо и убрал его обратно в карман. В качестве приказов, адресованных покойному капитану «Сибиллы», они не представляли затруднений, но для его преемника эти трудности были таковы, что сэр Джон, этот первый педант во всем адмиральском списке, не мог даже себе представить. Рэймидж подумал, что ему даже неизвестно местонахождение Рандеву № 7.
Неожиданный толчок в щиколотку прервал его раздумья.
— Простите, сэр, — сказал Джексон, — нога дернулась.
Рэймидж понимал, что люди напряженно ждут. Ничего, подождут.
Как ему поступить? Каких действий ждет от него адмирал? Что стал бы делать бывший капитан «Сибиллы», чей прах обратился в пепел несколько минут назад, сиди он сейчас здесь, на кормовой банке баркаса?
Можно посоветоваться со старшими из матросов, показать им приказ — собрать, фактически, военный совет. Но против этого восставала его гордость. Кроме того, ему вспомнилось, как отец сказал однажды: «Николас, мальчик мой, если ты хочешь достичь чего-нибудь на службе, никогда не собирай военный совет». «И все же, горько заметил, — Рэймидж, — хотя старина и следовал своему собственному убеждению, вон как оно все вышло…»
Потом в его воображении возникла яркая картина: кучка насмерть перепуганных гражданских неотрывно смотрит на море сквозь узкое окошко крестьянской хижины. Искусанные москитами, боящиеся зажечь свет, они ждут прибытия английского корабля, который спасет их от французской гильотины или вселяющих ужас темниц великого герцога Тосканы, поскольку попытки герцога сохранить нейтралитет провалились, и, если верить слухам, он даже пригласил Наполеона отобедать у него.
Кто же эти несчастные? Он совсем забыл прочитать их имена, записанные на полях.
— Джексон, фонарь.
Он снова развернул письмо и прочитал имена пяти мужчин и женщины, записанные одно под другим на полях страницы: герцог Вентурино, маркиз Сассофортино, граф Кьюзи, граф Пизано, граф Питти и маркиза Вольтерра.
Ему потребовалось несколько секунд, что бы преодолеть потрясение после прочтения англизированного имени маркизы ди Вольтерра. Перед его мысленным взором мгновенно возник образ женщины — высокой, седой, с лицом римской матроны, той самой, которую он в детстве называл тетя Лючия. Они не были родственниками, но в качестве одной из лучших подруг ее матери маркиза часто бывала у его родителей во время их пребывания в Сиене, а они, в свою очередь, нередко гостили в ее дворце в Вольтерре. И вот теперь маленький мальчик, которого она постоянно корила за его неумение, да и нежелание цитировать строфы из Данте, вернулся, или, скорее, почти вернулся в Италию, чтобы забрать ее с берега моря…
Теперь настойчивые требования сэра Джона Джервиса получили свое объяснение: маркиза и герцог Вентурино были одними из самых влиятельных и могущественных фигур в Тоскане. Уже давно ходила молва, что если бы им удалось достичь между собой сколько-нибудь прочного согласия, они вполне могли свергнуть великого герцога и избавить Тоскану от ига опостылевших Габсбургов.
Рэймидж был доволен тем, что принял решение спасти беглецов до того, как прочел имена. Ведь в противном случае он мог изменить бы свое мнение. Лейтенант испытывал удовлетворение, осознавая, что сделал выбор, исходя из непредвзятых мотивов. Так он, по крайней мере, надеялся. Тем более, когда речь идет о спасении людских жизней, разве важно, кому они принадлежат: когда из под лезвия гильотины катится в корзину голова — будь это голова герцога или простого крестьянина — все равно это человеческая голова. Не это ли имел в виду Шекспир, спрашивая устами Шейлока: «Да разве у жида нет глаз? Разве у жида нет рук?».
