— Шлюпка готова, сэр, — доложил Саутвик.
      Рэймидж снова повернулся к Лэйдману и повторил ему сказанное штурманом.
 
      Садясь в шлюпку, чтобы отправиться на «Диадему», он осознал, что состояние возбуждения, в котором он пребывал, сам того не замечая, и которое позволяло ему быть бодрым и деятельным в течение последних двадцати четырех часов несмотря на недостаток сна и пищи, исчезло. Лейтенант чувствовал себя ужасно усталым и подавленным, вплоть до того, что операция по спасению «Белетты», происходившая всего лишь утром, приобрела отсвет некоей нереальности, будто на самом деле ничего и не было. Впечатление было такое, что это просто чей-то красочный рассказ, услышанный им несколько месяцев назад. Дело «Сибиллы» тоже казалось полузабытым сном.
      И тут, пока он сидел рядом с Джексоном, направляющем шлюпку к «Диадеме», и напротив Лэйдмана, молчаливого и угрюмого, прошлое снова приобрело четкий фокус, словно на этот участок его памяти навели мощную подзорную трубу.
      Раздался глухой стук, и Лэйдман вскочил на ноги: они подошли к борту «Диадемы», и Лэйдману, как старшему, предстояло подниматься первым.
      У трапа Лэйдмана встретил капитан Таури, поприветствовав его и передав, что коммодор ждет. Обратившись к Рэймидж, он сказал:
      — Коммодор примет вас через пять минут.
      Стоявший якорную вахту молодой лейтенант поглядел на Рэймиджа, видимо размышляя, стоит ли затеять разговор, но Рэймидж был совершенно не в настроении болтать, и стал мерить шагами палубу напротив трапа. Он почти не заметил, как покинул корабль капитан Лэйдман.
      Наконец, подошел лейтенант и спросил:
      — Это вы Рэймидж?
      — Да.
      — Коммодор ждет вас немедленно.
      Лейтенант показывал дорогу. У двери в капитанские апартаменты застыл на вытяжку часовой из морских пехотинцев. Лейтенант постучал, дождавшись ответа, открыл дверь и вошел. Судя по всему, коммодор находился в спальной каюте, поскольку даже не входя в большую каюту лейтенант негромко произнес:
      — Мистер Рэймидж, сэр.
      Потом повернулся и жестом предложил Рэймиджу войти.
      — А, мистер Рэймидж!
      Голос был высоким и немного гнусавым. Рэймидж удивился, насколько маленьким оказался коммодор: ростом ниже Джанны, узкий в плечах, с тонким лицом. А еще, слегка оторопев, заметил Рэймидж, один глаз слегка блестел, как стекло. Ну конечно, коммодор Нельсон лишился глаза у Кальви, около года тому назад. Зато сохранившийся глаз смотрел очень проницательно.
      Возможно, в физическом плане Нельсон был мал, но Рэймидж буквально ощущал исходящую от него силу: коммодор был натянут, как струна, но прекрасно владел собой, лицо его выдавало возбуждение, но мгновение спустя Рэймидж понял, что на деле тот совершенно спокоен. Этот человек напоминал бьющий ключом источник.
      — Присаживайтесь, — коммодор указал на стул у подножья крохотной кушетки.
      «Его беспокоит рост?» — подумал Рэймидж. Казалось совершенно очевидным, что такой шаг ставил Рэймиджа в невыгодное положение. И случайно ли разговор происходит в спальной каюте?
      — Как вы полагаете, мистер Рэймидж, зачем я послал за вами?
      Вопрос был таким неожиданным, что Рэймидж на мгновение растерялся, думая, что коммодор шутит, но единственный глаз смотрел на него холодно и строго.
      — По любой из доброй полудюжины причин, сэр, — не задумываясь, сказал Рэймидж.
      — Перечислите их.
      — Хорошо. Оставление «Сибиллы»… Попытка исполнить приказ, данный капитану Леттсу насчет спасения беглецов.
      — Это две.
      — Дальше: жалоба графа Пизано… И трибунал, сэр.
      — Четыре.
      «Боже правый, — подумал Рэймидж, — попал из Годдарда да в полымя».
      — Да, еще операция с «Белеттой», сэр.
      — А шестая?
      — Я могу насчитать только пять, сэр.
      — Ладно. А теперь попробуйте угадать мое мнение по перечисленным выше эскападам?
      В голосе его появилась ледяная нотка, а Рэймидж чувствовал себя усталым и совершенно разбитым. Не потому, что испугался, а потому что из того, что говорили обо всех капитанах и младших флаг-офицерах на Средиземноморской эскадре, да и на всем флоте, наибольшее впечатление на него произвели рассказы о коммодоре Нельсоне. Он понял вдруг, что с момента приостановки трибунала питал тайную надежду: стоит коммодору узнать, как все было, и с него, Рэймиджа, снимут все обвинения.
      И вдруг это холодное, почти бесцеремонное обращение. Оно свидетельствовало, что Нельсон, в лучшем случае, рассматривает предстоящее дело как неприятное, и принимается за него без желания, в худшем — намерен довести до конца начатое Годдардом и Краучером.
      — Я не знаю, чем все можетзакончится, сэр, но знаю, как должнобы. — Голос Рэймиджа был грустным, но лишенным эмоций, почти равнодушным.
      — Ну, в таком случае, излагайте, — нетерпеливо заявил Нельсон. — Но кратко.
      — «Сибилла», сэр — она не могла сражаться, а за раненными мы не могли обеспечить уход, так как хирург и его помощник погибли. Фрегат тонул слишком быстро, чтобы французы успели залатать его и сохранить на плаву. Мой поступок обеспечивал оказание медицинской помощи раненым, а здоровым давал время сбежать в шлюпках.
      — Мысль оказаться в плену у французов так испугала вас, что сбежали после того, как сдались?
      Нотка ехидства в голосе коммодора заставила Рэймидж вспыхнуть от ярости, и лишь с большим трудом он удержал себя в руках.
      — Нет, сэр! Я не сдался. Я преднамеренно покинул корабль прежде, чем раненые спустили флаг. Офицер, который позволяет себе и своим людям сдаться в плен, когда мог бы отступить и продолжать нести службу, должен рассматриваться как предатель, ну или почти как предатель. Именно об этом говорит Свод законов военного времени.
      — Неплохо сказано! — сказал Нельсон, и неожиданно залился смехом. — Эта мысль пришла мне в голову при прочтении вашего рапорта. Рапорт, кстати, превосходный, и он уже на пути к сэру Джону Джервису с моим сопроводительным письмом. Теперь перейдем к спасению итальянцев.
      — Мы сделали, что могли, сэр.
      — Что заставило вас пойти на такой риск, имея всего лишь гичку?
      Голос опять стал ледяным, и у Рэймиджа упало сердце.
      — Это показалось меньшим из двух зол, сэр. Во-первых, если бы мы промедлили вывезти их, существовала опасность, что французы найдут и схватят беглецов. Во-вторых, в случае бегства в шлюпке существовал лишь риск попасть в шторм на перегруженной лодке.
      — Значит, вы пришли к заключению, что предложение воспользоваться шлюпкой давало беглецам больше шансов на спасение?
      — Да, сэр.
      — Почему?
      — Ну, если бы они остались на берегу, их могли бы выдать крестьяне. И я не смог бы этому помешать. Но если мы отправимся на шлюпке, был смысл рассчитывать, что мне так или иначе удастся пережить шторм.
      — Отлично. Теперь о жалобе графа Пизано.
      — Здесь нечего особенно сказать, сэр. Я вернулся назад, и обнаружил его кузена мертвым, но Пизано не верит этому.
      — У вас не было свидетелей.
      — Не было, сэр… А впрочем нет, есть! — воскликнул Рэймидж, сообразив, что недавняя операция вытеснила из памяти признание Джексона.
      — Кто он?
      — Старшина с «Сибиллы», американец по имени Джексон. Я не знал, что он видел тело после меня. Ему не было известно об обвинениях Пизано, и он не представлял, что его показания могут иметь какую-либо ценность. Так или иначе, сэр, прибытие «Диадемы» прервало дачу им показаний.
      — Когда же вы это выяснили?
      — Когда разговаривали на пути к «Белетте».
      — Сговор? Нет, — коммодор отмахнулся от протестов Рэймиджа. — Я не утверждаю, что вы сговорились. Только указываю, что так скажут. Как вы думаете, почему граф Пизано нажаловался на вас?
      — Чтобы обелить себя, — с горечью ответил Рэймидж. — Если докажут, что я нарушил свой долг, не вернувшись назад, все забудут спросить у него, почему он сам этого не сделал.
      — Не все, — бросил Нельсон. — А что касается «Белетты»: вы понесли большие потери?
      — Да, тринадцать убитых и пятнадцать раненых. Я ошибся в расчетах, сэр.
      — В каком плане?
      — Я предполагал обстрелять «Белетту» продольным огнем и отвернуть, прежде чем вступят в дело ее орудия.
      — И что?
      — Обстрелять получилось, но тут я понял, что не успеваю повернуть вовремя — мы попадаем под огонь последних пушек батарей фрегата — я не учел закругления его кормы.
      — И как вы думаете, что вас теперь ждет?
      — Прежде всего, полагаю, что будет возобновлено заседание трибунала по моему делу, сэр.
      — Похоже, лейтенант, что вы удивительно несведущи в Статутах военного трибунала, и удивительно ненаблюдательны.
      Видя недоуменное лицо Рэймиджа коммодор пояснил:
      — Если заседание трибунала объявляется распущенным, вновь его уже никогда не собирают. А еще вы не заметили, что «Трампетера» нет на рейде.
      — Но я полагал, сэр, что вы созовете новый трибунал.
      — Может быть. Идите за мной, — приказал Нельсон, направляясь через дверь в большую каюту.
      Около одного из больших окон кормовой галереи стояла Джанна. На ней был обычный походный черный плащ, только накинутый на плечи, так что из под него выглядывала красная подкладка и жемчужно-серая ткань платья с высоким лифом. Она в волнении смотрела на него, ее влажные губы были слегка приоткрыты. Слева от нее в кресле расположился плотно сложенный мужчина с короткой прямоугольной бородой. Между колен он сжимал трость. Трость была толстой — видимо, хромой — подумал Рэймидж. Потом лейтенант заметил, что левая нога мужчины в гипсе. Человек имел приятную наружность, но правильные черты не скрывали присущей ему жесткости, а может даже жестокости. Итальянец — вряд ли можно было сделать иной вывод, посмотрев на его лицо — но одежда: темно-серый сюртук, желтый жилет и бледно-серые бриджи — явно принадлежали не ему, или же его обслуживал скверный портной.
      Онемевший от изумления Рэймидж перевел взгляд на Джанну и заметил, что она смотрит на этого человека с любовью, если не обожанием. Тот улыбнулся ей в ответ, устремленный на нее взгляд светился симпатией.
      Удар, который испытал Рэймидж, был сокрушительным — это, должно быть, жених. Откуда, черт возьми, он тут взялся? Джанна никогда не говорила о нем. Впрочем, разве она обязана была это делать, с горечью подумал Рэймидж.
      Коммодор, не имевший, естественно, ни малейшего представления о чувствах, обуревающих Рэймиджа, продолжал говорить о чем-то. Видимо, он представил сидящего, который попытался подняться, но Рэймидж попросил его не беспокоиться, подошел и пожал ему руку. Рукопожатие было крепким, улыбка на лице итальянца светилась искренностью и дружелюбием.
      Рэймидж повернулся к Джанне, поднес к губам ее руку и, не взглянув не нее, повернулся к коммодору. Тот, похоже, пребывал в прекрасном расположении духа — он хлопнул себя по колену и воскликнул:
      — И что вы скажете об этом, а, Рэймидж?
      Рэймидж выглядел озадаченным.
      — Небольшая неожиданность, а? Труп восстал из мертвых, чтобы рассказать свою историю!
      Все, за исключением лейтенанта, рассмеялись. Неужели коммодор тоже из числа этих проклятых любителей розыгрышей?
      — Мы почти встречались раньше, тененте, — произнес итальянец.
      — В таком случае у вас есть преимущество передо мной, сэр, — холодно ответил Рэймидж.
      Видно, все решили говорить загадками. Теперь очередь Джанны пинать его, уныло подумал Рэймидж, непроизвольно посмотрев на девушку.
      Она выглядела так, будто он только что ударил ее по лицу.
      — Николас! Николас!
      Буквально пробежав разделявшее их расстояние в четыре или пять шагов, она схватила его за руку:
      — Это же Антонио! Неужели ты не понимаешь?
      В ее глазах стояли слезы. Нет, он не понимал, да и какое дело ему до Антонио — ему просто хотелось поцеловать ее. Вместо этого он мягко отстранил маркизу.
      — Антонио, Николас! Антонио — мой кузен, граф Питти!
      Каюта плавно закружилась у него перед глазами, Рэймидж пошатнулся, и Джанне пришлось поддержать его, иначе он попросту упал бы. Несколько секунд спустя коммодор и Джанна помогли ему сесть на стул, Питти же вскочил, опираясь на трость, и недоуменно твердил: «Что случилось? Что-то не так?»
      Рэймидж видел это развороченное лицо, раздробленные кости, остатки зубов, блестящие в лунном свете, разорванные ткани и черную кровь, густеющую на песке. Пизано все же оказался прав: граф Питти остался жив. Бог мой, не удивительно, почему никто не поверил, что он возвращался. Но Джексон…
      К черту их всех! Рэймидж с трудом встал со стула, чувствуя, как глаза заливает льющийся со лба холодный пот, и обратился к коммодору:
      — Разрешите вернуться на мой корабль, сэр?
      Нельсон удивился, но быстро пришел в себя:
      — Нет, садитесь.
      Рэймидж буквально упал обратно на стул: у него подгибались колени, а общая усталость внесла свою лепту, туманя его мозг. Если бы они могли оставить его одного!
      Он вдруг осознал, что Джанна склонилась перед ним, и шепчет что-то, выражение муки и непонимания на ее лице ранили его, словно кинжал.
      — Теперь все будет хорошо, — говорила она. — Все хорошо, Нико — e finito, cara mia!
      — Мистер Рэймидж пережил потрясение, — вмешался коммодор. — Похоже, мой маленький сюрприз не удался и нуждается в объяснении. Граф Питти, вы не будете любезны… И пожалуйста, сядьте, — добавил он, подвигая стул.
      Питти тяжело опустился на него.
      — Аллора, тененте, вы помните, как встретились с нами на дороге к Башне? Отлично. Когда вы с Джанной побежали через дюны к морю, мой кузен Пизано и я, в сопровождении двух крестьян, направились вдоль по тропе к Башне, а потом стали взбираться на дюны.
      Я волновался за Джанну, и остановился на вершине дюны, что посмотреть назад. Я увидел, как несколько французских кавалеристов галопом мчаться к вам вдоль берега. Ваша гибель казалась неизбежной. И вдруг, в последний момент из зарослей выскочил человек. Он побежал вниз по склону к конникам, крича так громко, что испугал лошадей.
      — Да, — кивнул Рэймидж. — Это был старшина Джексон.
      — Потом я увидел, как вы подняли Джанну и побежали к шлюпке у подножья дюн. В эту секунду сзади меня, между мной и Башней, внезапно появились два или три французских солдата, которые, должно быть скакали по тропе и оставили лошадей у Башни. Я кинулся в заросли кустарника. Солдаты погнались за мной, но им пришлось разделиться, так как заросли были слишком густыми.
      Я почти добежал до конца дюн, петляя между кустами, как кролик, как вдруг поскользнулся, пересекая небольшую проплешину — вы помните, какой рыхлый там был песок — и сломал лодыжку. Мне удалось отползти в заросли за несколько мгновений до того, как на поляне появился французский солдат. Он остановился — думаю, заметил следы, оставленные мной на песке.
      Сзади него раздался выстрел — с того направления, откуда он пришел — и солдат упал. Почти одновременно прозвучало еще несколько выстрелов, послышались крики на французском, и остальные солдаты вернулись к Башне. По моему предположению, солдата застрелил по недоразумению кто-то из своих — он вырвался вперед, и его приняли за одного из нас.
      — Куда он смотрел, когда раздался выстрел? — спросил Рэймидж.
      — В сторону шлюпки. Пуля попала ему в затылок. Ах, я понимаю, почему вы спрашиваете. Да, я оставался в укрытии еще минуты две или три, потом услышал, что кто-то кричит по-английски со стороны лодки. На поляне появился человек, и перевернул тело — оно лежало лицом вниз. Этим человеком были вы, не так ли? Я узнал вас, едва вы вошли в каюту — у вас есть особенная… как бы это сказать… особенная стать.
      — Да, я возвращался. Но не догадался, что тело принадлежит французу.
      — Неудивительно: это был кавалерист, и на нем был плащ, как и на мне. Он был без шляпы, — видимо потерял где-то — а также белые бриджи и ботинки. Как у меня.
      — Мундиры революционной Франции очень скромны, — заметил коммодор, — никакой прежней мишуры.
      — Аллора, я уже собирался позвать вас, как подумал, что нога у меня сломана, и чтобы доставить меня в шлюпку потребуется много времени. Я знал, что любое промедление способно стоить жизни всем. Так что я остался в зарослях, а вы ушли. Через несколько минут на поляну выбежал еще один человек. Он пришел с той стороны, откуда появился француз. Посмотрел на тело и выругался по-английски. Я решил, что это был тот самый моряк, который напал на кавалеристов. Ну, вот и все.
      — Но как вы добрались сюда?
      — Это оказалось не слишком трудно. Вы сказали крестьянам, что я исчез, и приказали им спасаться. Они перешли через реку — просто чтобы успокоить вас — и как только вы отплыли, вернулись искать меня. Обстреляв вас с пляжа, французы ушли.
      — Что было потом?
      — Крестьяне перенесли меня в хижину в Капальбио, и заплатили рыбаку из Порто-Эрколе, чтобы он доставил меня на Эльбу — в Порто-Ферайо. Ему не хотелось рисковать, плывя в Бастию, так что ночью мы отправились в путь вдоль побережья. В Порто-Ферайо оказался английский фрегат, на борт которого я и поднялся. На следующий день прибыл коммодор Нельсон, и до вчерашнего дня я пользовался его гостеприимством.
      Рэймидж посмотрел на Нельсона.
      — Значит, граф Питти был на борту, когда вы прибыли сюда, сэр?
      — Именно, мой мальчик.
      — Хорошо, сэр. В таком случае я думаю, что…
      — Нет, — прервал его Нельсон, — не стоит так думать. Когда я знакомился с протоколом трибунала, прерванного моим прибытием, у меня возникла необходимость подыскать лейтенанта для командования «Кэтлин». Учитывая обстоятельства, в которых происходил суд, я решил, что вам будет лучше на время покинуть Бастию. Поинтересовавшись у графа Питти, согласится ли он еще несколько часов подержать маркизу в неведении о своем возвращении, я получил согласие.
      — Простите, сэр, — пробормотал Рэймидж, — я не догадывался…
      — Не стоит благодарить меня, — ответил Нельсон. — Я не хочу, чтобы под моим началом служили трусы. Мне придется отправить сэру Джону Джервису донесение об этом, так скажем, неоконченном заседании, связанном с обвинением в трусости. Если вслед за ним смогу направить рапорт с рассказом, как тот же самый молодой офицер с успехом провел операцию по спасению экипажа «Белетты», то ни у адмирала, ни у меня самого не возникнет ни малейших сомнений в храбрости или, если на то пошло, в организаторских способностях этого юноши.
      — Но сэр, разве вы могли представить, что эта операция окажется опаснее, чем просто посадка людей с пристани на борт! — воскликнул Рэймидж.
      — Неужели? — удивленно вскинул брови Нельсон. — Напротив. Ветер с берега, другой мыс, поджидающий вас на пути, и еще — я предполагал, что французские войска займут фрегат. Полагаю, лорд Пробус намекнул вам, что вы по-прежнему под трибуналом?
      — Да, сэр.
      — Это призвано было служить предостережением. Но давайте сменим тему. Думаю, для вас не секрет, что мы намереваемся эвакуировать Бастию?
      — Конечно.
      — Замечательно. Этим утром граф Пизано и леди Эллиот отправились в Гибралтар. Маркиза и граф Питти должны были ехать с ними, но решили дождаться вашего возвращения, так что они отплывают завтра.
      Он заметил отчаяние, появившееся на лице Рэймиджа, и с симпатией сказал:
      — Как жаль, что мне придется расстаться с такой компанией. Ну да ладно, надеюсь, вскоре мы увидимся вновь, и при более счастливых обстоятельствах. Вы сильно устали, Рэймидж?
      — Нет, сэр, — солгал лейтенант.
      — В таком случае, вы не откажетесь присоединиться к нам за ужином?
 
      Ужин прошел с большим успехом: Нельсон развлекал всех, подшучивая над Джанной и Рэймиджем, а над ним, в свою очередь, подсмеивался граф Питти, которому, похоже, по душе пришлась живость темперамента коммодора. Они поднимали тосты за падение Бонапарта, за здоровье двух углежогов, за счастье Джанны, а также ее и Питти счастливое путешествие.
      Наконец, ужин подошел к концу, и Нельсон попрощался с обоими итальянцами, и предложил Рэймиджу сделать то же самое, пояснив, что завтра у него не будет времени посетить их.
      Так что Рэймиджу не оставалось выбора. Питти был сдержан, можно сказать формален. Да и Джанну, похоже, не волновала перспектива близкого расставания. Глаза ее блестели, но секунду спустя, поднеся к губам ее руку, Рэймидж обнаружил, что та холодна и безвольна: ни скрытого пожатия, ни попытки выразить в прикосновении свои тайные чувства. «Спасательная экспедиция завершилась, — с горечью подумал Рэймидж, — родственники воссоединились, и роль лейтенанта Рэймиджа подошла к концу».
      Едва он повернулся, стремясь первым покинуть каюту — ему не хотелось видеть, как шлюпка повезет Джанну к берегу — коммодор вручил ему запечатанный конверт.
      — Ваши приказы, — коротко сказал Нельсон. — Письменный рапорт об операции по спасению экипажа «Белетты» представьте мне завтра до полудня.
      Пока Джексон в темноте вел шлюпку к «Кэтлин», Рэймидж сидел на кормовой банке, снедаемый печалью. С этими итальянцами все — притворство, все — лицемерие. Минуту назад она стояла перед ним на коленях, и тут же говорит «прощай» с интонацией не более радушной, чем засидевшемуся гостю.
      Их окликнули с куттера. В ответ Джексон прокричал: «Кэтлин», давая понять, что в шлюпке капитан.
      Добравшись до своей крохотной каюты, в которой за секунду до его прихода вестовой подвесил переборку фонарь, Рэймидж отстегнул шпагу, уселся на стул и тупо уставился в палубу. Расстеленный на ней парус, заменявший ковер, в месте, где открывалась дверь, вытерся и требовал покраски. Проклятье, как он устал! Каким счастьем было бы почувствовать себя куском парусины, полусонно подумал лейтенант, когда несколько мазков кистью позволяют скрыть все грязные пятна и делают его опять новым.
      Он достал из кармана запечатанный конверт. Чего теперь хочет от него коммодор? Наверняка доставить какое-нибудь проклятое донесение: куттеры для этого и предназначены. Может, это бумаги, адресованные сэру Джону Джервису в Сан-Флоренцо, или письма для посла в Неаполе.
      Рэймидж взломал печать, открыл конверт и начал читать.
 
       «Сим вам предписывается и указывается, —гласил документ,  — принять на борт находящегося под вашим командованием королевского корабля господ маркизу ди Вольтерра и графа Питти, и с возможным поспешанием доставить их в Гибралтар, предусмотрительно придерживаясь южного маршрута во избежание перехвата вражескими военными кораблями… По прибытии в Гибралтар вам следует незамедлительно явиться к командующему там адмиралу для получения дальнейших распоряжений».
 
      Рэймидж усмехнулся: стоит ли теперь удивляться, почему так блестел взор Джанны?