Довольно трудно припомнить дословно, но ему запомнилось, что для младшего лейтенанта (да извинит его мистер Рэймидж за такие слова) тот так хорошо осведомлен, и когда он сообщил мистеру Рэймиджу об уровне воды в трюме, лейтенант принялся производить грубый расчет: сколько воды поступает внутрь корабля, каков приблизительный запас плавучести и как долго сможет фрегат продержаться на воде, учитывая факт, что по мере погружения скорость поступления воды через пробоины растет из-за увеличения давления.
      — Разумеется, я знаю, что вам это известно, сэр, — ответил он Блэкмену, — но это моипоказания, и я описываю все, что мистер Рэймидж говорил и делал. А говорил он громко, потому что, насколько могу судить, только пришел в себя после потери сознания. До сих пор удивляюсь, — добавил Ллойд, — как ему удалось-таки произвести подсчеты с такой головой.
      — Мистер Рэймидж сделал примерные расчеты, сколько корабль продержится на плаву? — поинтересовался Феррис.
      — Да, примерно от шестидесяти до семидесяти пяти минут.
      Рэймидж заметил, что Краучер ощущает все возрастающее беспокойство: вопросы Ферриса явно раздражали его, хотя Рэймидж понимал, что они направлены исключительно на установление истины. В то же время Блэкмен, с точки зрения Краучера, пошел не тем путем: помощник плотника оказался человеком уверенным, с хорошей памятью, и оскорбительные наскоки Блэкмена его не смутили. Неуклюжие попытки последнего бросить тень на Рэймиджа на деле привели к обратному результату.
      Наконец беспокойство Краучера заметил и сам Блэкмен, прекратив задавать Ллойду вопросы.
      — Есть ли у трибунала еще вопросы к свидетелю? — сказал Краучер. — Ну хорошо, подозреваемый может приступить к перекрестному допросу.
      Необходимо было уточнить два пункта — единственно ради протокола.
      — Вы точно запомнили мою оценку времени, оставшегося до гибели корабля, с учетом полученных повреждений и выходом помп из строя?
      — Да, сэр, совершенно точно. Отчасти именно потому, что вы назвали время в минутах, а не между часом и часом с четвертью.
      — Как по вашему, сколько времени прошло после того, как я высказал свою оценку, до момента, когда французы подожгли корабль?
      — Больше получаса, сэр.
      — Почему вы думаете, что французы подожгли корабль?
      — Мнение не может считаться показанием, мистер Рэймидж, — вмешался Краучер.
      — Прошу прощения, сэр, но я прошу профессионала высказать свою точку зрения по вопросу, в котором он разбирается, а вовсе не его мнение.
      — Не спорьте с судом.
      Рэймидж поклонился и снова повернулся к помощнику плотника: вопрос был совершенно уместным, но если его можно сформулировать по-другому, то не стоит препираться с Краучером,
      — Если бы я приказал вам заложить фитиль для взрыва корабля в момент, когда я высказал свою оценку, вы бы исполнили приказ?
      — Нет, сэр.
      — Почему?
      — Крюйт-камера была затоплена, сэр.
      — А если вместо этого я отдал бы вам приказ вывести корабль из строя, как бы вы поступили?
      — Просто поджег бы его, как сделали французы.
      — Теперь предположим, что у вас на момент, когда я принял командование, имелось достаточное количество людей для ремонтных работ и исправные помпы — могли бы вы предотвратить затопление корабля?
      — Нет, сэр. Определенно нет.
      — У меня нет больше вопросов к свидетелю, сэр, — сказал Рэймидж Краучеру.
      — Отлично. У суда больше нет вопросов, поэтому позовите следующего свидетеля.
      — Пригласите графа Пизано, — произнес помощник судьи-адвоката.
      Рэймидж ожидал этого момента. Пока суд, казалось, шел по его сценарию: хитростью ему удалось заставить Краучера внести речь Джанны в протокол, он предотвратил попытку распустить заседание трибунал, а показания боцмана и помощника плотника прозвучали в его пользу. Все, что он мог сделать сейчас — попытаться не позволить Краучеру использовать Пизано как свидетеля.
      Рэймидж обратился к Краучеру:
      — Минутку, сэр. Имя этого джентльмена не значилось в списках свидетелей со стороны обвинения в списке, переданном мне помощником судьи-адвоката.
      Обезоруживающая улыбка Краучера дала Рэймиджу понять, что он совершил ошибку. Непонятно как, но Краучер готовился поставить ему мат.
      — Помощник судьи-адвоката все вам разъяснит, — вежливо ответил Краучер.
      Рэймиджу нужно было выиграть время. Он стремительно вскочил:
      — Может быть, пока идут препирательства, стоит объявить перерыв?
      — Препираться тут не о чем, — отрезал Краучер. — Продолжайте, — бросил он Барроу.
      Казначей встал и поправил очки.
      — Подобный прецедент произошел на заседании военного трибунала в январе прошлого года, — торжественно произнес он. — Военный трибунал имел место быть здесь, в Бастии. Запрос был адресован властям в Лондоне. Главный судья-адвокат высказал свое мнение в письме от 22 мая 1795 года. Вот его копия. Здесь сказано: «Если предполагается, что какое-либо лицо, находящееся в пределах досягаемости, может дать важные свидетельские показания, не сомневаюсь, что трибунал может потребовать его присутствия и допросить».
      Феррис собирался что-то сказать, но Рэймидж опередил его.
      — Вы упомянули главного судью-адвоката?
      — Да, — с важным видом кивнул Барроу.
      — А какое отношение он имеет к делу?
      — Не понимаю вас, — вмешался Краучер.
      — Главный судья-адвокат, сэр, — пояснил Рэймидж, — имеет отношение только к армейским делам. Вряд ли мне стоит напоминать вам, что обязанность разбирать судебные дела морских офицеров является прерогативой судьи-адвоката флота. Полагаю, что зачитанное мнение относиться к армейскому трибуналу?
      Краучер посмотрел на помощника судьи-адвоката.
      — Ну да, сэр, но у нас нет оснований сомневаться, что судья-адвокат флота высказал бы иное мнение, — пробормотал Барроу.
      — Это — мнение, а мнение — не доказательство, — заявил Рэймидж. — К тому же, насколько мне известно, обычай службы обязывает принимать во внимание мнение обвиняемого по отношению к свидетелям противной стороны.
      Однако он понимал, что силы не равны, и решил не дать Краучеру испытать маленькое торжество.
      — В тоже время, я не стану возражать против вызова того или иного свидетеля, поскольку уверен, — Рэймиджу не удалось скрыть в голосе иронию, — что трибунал руководствуется исключительно стремлением установить истину.
      — Вот и прекрасно, — нетерпеливо произнес Краучер, и распорядился вызвать Пизано, который появился в дверях с таким выражением, словно был самым почетным гостем на званом балу. Проходя под бимсами, он каждый раз кланялся, хотя в запасе оставалось дюйма два высоты — очевидно, на меньшем по размеру «Лайвли» итальянец так часто прикладывался к ним, что хорошо усвоил урок. Тем не менее, отметил про себя Рэймидж, вместо того, чтобы создать впечатление da grande signore,Пизано выглядел как надутый голубь, с важным видом разгуливащий по пьяцце.
      — Не будете ли вы любезны встать здесь, — подобострастно сказал Барроу. — Это вы Луиджи Витторио Умберто Джакомо, граф Пизано?
      — У меня есть еще несколько других имен, но этих вполне достаточно, чтобы назвать меня.
      — Вы достаточно оправились, чтобы дать показания? — не вытерпел Краучер.
      — Да, благодарю вас, — сухо сказал Пизано, явно желая придать недавний эпизод забвению.
      — Прошу простить меня, но я вынужден задать вам вопрос, — произнес Барроу. — Вы исповедуете римскую католическую веру?
      — Да.
      — Находитесь вы… То есть не находитесь вы под отлучением?
      — Конечно нет!
      Барроу положил на Библию распятие и положил их перед Пизано.
      — Будьте любезны, положите руку на распятие и повторяйте за мной слова присяги.
      Произнося присягу, Пизано закатил глаза, что по его мнению, видимо, должно было подчеркнуть благоговение и уважение к процессу. Затем он занял свое место.
      — Ваш английский настолько хорош, что у меня нет необходимости прибегать к услугам переводчика! — заметил Краучер с льстивой улыбкой.
      Рэймидж прекрасно представлял себе, как отреагирует Пизано.
      — Переводчика? — у меня есть право требовать переводчика?
      — Разумеется, — торжественно произнес Краучер, — любой, чьим родным языком не является английский, вправе воспользоваться в английском суде услугами переводчика.
      — В таком случае я требую переводчика, — заявил Пизано, скрестив руки и ноги, и давая тем самым понять, что не скажет ни слова, пока не приведут переводчика.
      — Ах… ну да, конечно, — с кислым видом пробормотал Краучер. — Барроу, пошлите за переводчиком.
      Барроу посмотрел на Краучера взглядом, который, по впечатлению Рэймиджа должен был о чем-то его предостеречь, но сказал:
      — Конечно, сэр.
      — Пошлите за моим клерком, — распорядился Краучер. — Он найдет кого-нибудь.
      Клерка привели, поручили найти толмача, а когда тот стал было возражать, приказали заткнуться и выпроводили с напутствием от Краучера: «И пошевеливайся!».
      С улыбкой удовлетворения на лице Краучер откинулся в кресле. Барроу выглядел озабоченным — он, без сомнения, видел тучи, собирающиеся на горизонте. Когда капитан Блэкмен прошептал что-то на ухо Краучеру, улыбка последнего поблекла, и он обратился к капитану Херберту, сидевшему слева от него. Херберт покачал головой и в свою очередь повернулся к своему соседу. Тот тоже замотал головой, а Блэкмен тем временем шептался с сидевшим справа членом трибунала, который пожал плечами и задал вопрос Феррису, которой тоже ответил ему жестом отрицания.
      Краучер вытащил из кипы один из журналов «Сибиллы» и стал читать, пытаясь скрыть терзающее его беспокойство. Пизано, видимо задетый тем, что не находится в центре внимания, демонстрировал свою скуку: сначала стряхивал пылинки со своих небесно-голубых бриджей (и где только он их откопал, удивился Рэймидж), а затем принялся разглядывать свои ногти с такой сосредоточенность, которою вряд ли, как подозревал Рэймидж, сумел бы проявить в более важном деле.
      Лейтенант уныло подумал, что дела обстоят хуже некуда. Краучер все поставил на показания Пизано, и вряд ли вызовет еще какого-нибудь свидетеля. Значит, ему самое время подумать о построении своей защиты. Снова вызвать боцмана и помощника плотника? Нет. Им нечего добавить к прежним показаниям. Остается только Джексон. В том, что касается «Сибиллы» он может лишь подтвердить то, что было сказано ранее, но в деле с Башней и визитом в Арджентарио его показания могут быть полезны.
      Но чтосможет Джексон? Благорасположенность, которую Краучер демонстрировал по отношению к Пизано, говорила о том, что капитан сделает все, чтобы убедить трибунал поверить каждому слову графа, вопреки вмешательству Джанны.
      В таком случае обинительный вердикт — дело решенное. Рэймидж чувствовал, как испаряется его недавнее воодушевление. Чего стоят все эти прекрасные рассуждения про ответный удар, подумал он с горечью… Нельзя сражаться без оружия. С этим же столкнулся и его отец.
      Но если слово Пизано так много значит для них, то так же важно должно быть и слово Джанны! Пусть не для трибунала, но если ее показания будут внесены в протокол, их прочитают сэр Джон Джервис и лорды Адмиралтейства. И еще (он выругал себя за то, что только сейчас сообразил это): суд только что решил, что свидетель может быть вызван без предварительного предупреждения.
      В эту минуту в каюту вернулся клерк и передал капитану Краучеру записку. Тот прочитал ее, посмотрел на Пизано и произнес извиняющимся тоном:
      — Боюсь, что по недоразумению в настоящий момент на эскадре есть только один человек, знающий итальянский, но его нельзя использовать в качестве переводчика.
      — Почему нельзя, — высокомерно спросил Пизано.
      — Я … хм… да… — Краучер поглядел вокруг, словно рассчитывая найти подходящее объяснение написанным на какой-нибудь переборке. — Может быть вам достаточно будет просто поверить мне на слово?
      — Если у меня есть право требовать переводчика, я требую переводчика, — настаивал Пизано. — Вы сами сказали, что у меня есть на это право. Я требую соблюдения моих прав!
      — Мне жаль, — со вздохом ответил Краучер, — но единственным переводчиком, находящимся в пределах досягаемости, является лейтенант Рэймидж.
      Манеры Пизано сыграли с ним злую шутку: Рэймидж поймал себя на мысли, что использование столь неприятного человека в качестве орудия достойно сожаления, и может быть даже Краучера, почти наверняка разделяющего обычное для британского морского офицера презрение к иностранцам, терзают определенные сомнения.
      — Ну ладно, — заявил Пизано. — Но я выражаю официальную жалобу на нарушение моих прав.
      — Сэр… — обратился к Краучеру Барроу, — Вы позволите мне высказать мнение? Если граф просто желает обратить внимание трибунала на факт, что не может воспользоваться услугами переводчика, то все в порядке. Но если он вносит официальную жалобу, это может послужить причиной того, что лорды Адмиралтейства обвинят суд в нарушении процедуры и отменят его решение.
      Краучер посмотрел на Пизано.
      — Согласны ли вы, что в протоколе просто будет указано, что услугами переводчика просто не имелось возможности воспользоваться?
      — На каком таком коле? Что имеется в виду?
      — Нет-нет, — торопливо пояснил Краучер. — Протокол — это, ну, как сказать, письменное изложение всего, что происходит на суде.
      — А, в таком случае все в порядке. И покончим с этим. Я занятой человек, — добавил Пизано. — У меня масса дел.
      Не теряя времени, пока Пизано не передумал, Краучер распорядился:
      — Отлично, мы запишем это немедленно. Помощник судьи-адвоката вручит вам документ, — он сделал паузу, ожидая пока Барроу найдет и передаст бумагу, — на которую я попрошу вас взглянуть. Вы ее узнаете?
      — Да, конечно, это письмо написал я.
      — Кому вы его адресовали?
      — Тому парню… Как же его зовут? Проддинг… Пробинг… Пробус… Ну тому, который командует маленьким кораблем.
      — Не будете ли вы любезны зачитать перед трибуналом содержание этого документа?
      Очень ловкий ход, подумал Рэймидж. Но в наших силах затруднить Пизано это дело. Надо только дать ему пару минут, чтобы он успел оседлать своего конька…
      — Я составил данный рапорт о недостойном поведении лейтенанта Рэймиджа…
      — Как я понял, свидетеля просили только зачитать документ, — заметил капитан Феррис.
      — Хм, да. Прошу вас, зачитайте письмо без вступительных ремарок, — сказал Краучер.
      — Хорошо. Я читаю: «Уважаемый лорд Пробус, я требую, чтобы указанный лейтенант Рэймидж был обвинен в том, что оставил на милость врагам моего раненого кузена графа Питти на пляже у Торре Бураначчо, а также в том, что по причине его разгильдяйства и трусости была ранена моя кузина маркиза ди Вольтерра…»
      Рэймидж встал и вежливо спросил:
      — Можно ли уточнить: свидетель зачитывает оригинал документа или его копию? Если копию, то она должна быть заверена.
      —  Mio Dio! —воскликнул Пизано.
      — Это существенное замечание, сэр, — вмешался Барроу.
      — Это то самое письмо, которое я написал, мой собственный почерк. Я его узнаю, — возмущенно сказал Пизано. — Это не копия, что за бредовое предположение!
      — Это моя вина, — уныло согласился Барроу. — Мне следовало задать свидетелю этот вопрос прежде, чем он начал читать.
      — Прошу вас, продолжайте, — нетерпеливо сказал Краучер.
      Пизано заговорил громче, как бы желая предотвратить дальнейшие попытки перебить его. Рэймидж подумал, что, зачитанное вслух Пизано, письмо звучит еще более истеричным и неуравновешенным, чем когда он просматривал его в каюте Пробуса.
      Пизано изображал из себя актера, обращающегося к публике — вдохновенный подъем здесь, многозначительная пауза там, при этом все чтение сопровождалось исполненной смысла жестикуляцией левой рукой. Упоминая о ранении Питти граф постучал себя в грудь (не по голове, отметил Рэймидж), а о ранении маркизы — по правому плечу.
      Было интересно, о чем думают шесть капитанов, и Рэймидж, утомленный актерством Пизано, стал внимательно следить за ними. Феррис рассеянно рисовал на листе бумаги. Сидящий рядом с ним капитан тоже производил впечатление незаинтересованного зрителя. Что касается Блэкмена — то его мысли прочитать было нелегко — он был человеком скрытным, и без сомнения пытался представить себе воочию, какой эффект произведет письмо Пизано, когда его прочтут лорды в тиши кабинетов Адмиралтейства. Напротив, Краучер выглядел довольным, и снисходительно терпел кривлянья Пизано. Херберт и шестой капитан явно предпочли бы оказаться в этот момент в море.
      Наконец Пизано закончил читать и театральным жестом бросил письмо на стол.
      — Трибунал допросит вас, — сказал Краучер.
      — К вашим услугам, — с поклоном ответил граф.
      — Вы видели как упал граф Питти?
      — Да, я слышал выстрел и видел, как он упал.
      — Вы пришли к нему на помощь? — задал вопрос Феррис.
      — Нет, мне было некогда.
      — Почему?
      — Потому что я знал о ранении маркизы и спешил помочь ей.
      — Но неужели не было времени хотя бы посмотреть, как тяжела рана? — не унимался Феррис.
      — Рыцарство и честь говорят, что леди превыше всего, — высокопарно заявил Пизано.
      — А что вы делали, когда добрались до шлюпки? — спросил Краучер.
      — Ждал.
      — Кого?
      — Маркизу.
      — А затем?
      — Она пришла вместе с лейтенантом.
      — А далее?
      — Лейтенант отдал приказ отправиться немедленно, как только придет еще один моряк.
      — Вы говорили что-нибудь?
      —  Mio Dio!Я умолял его подождать графа Питти!
      — Но почему вы думали, что граф способен идти? — продолжал Феррис.
      Пизано на мгновение задумался.
      — Я надеялся на это.
      — Как далеко находилась французская кавалерия? — спросил Краучер, пытаясь сменить направление допроса, заданное Феррисом.
      — О, — Пизано явно колебался, какой ответ дать. — Весьма затрудняюсь сказать.
      — Когда вы впервые пришли к мнению, что поведение лейтенанта Рэймиджа внушает вам опасения?
      — О, прежде, чем увидел его. Его план был сущим безумием. Я всем так и сказал. И оказался прав: посмотрите, что получилось. Граф Питти и маркиза ранены…
      — Когда вы высказали свою жалобу? — продолжал Краучер.
      — Как только встретил ответственного британского офицера.
      — Не думаю, что у трибунала есть иные вопросы, — сказал Краучер тоном, пресекшим желание Ферриса говорить что-либо. — Обвиняемый может приступить к перекрестному допросу свидетеля.
      Пизано встал одновременно с Рэймиджем, который вежливо обратился к капитану Краучеру:
      — Свидетеля должно быть еще беспокоят последствия удара по голове. Можно разрешить ему снова сесть?
      — Да, конечно, — согласился Краучер. — Садитесь, пожалуйста.
      Пизано сел, не сразу догадавшись, что Рэймидж таким образом получил преимущество смотреть на него сверху вниз.
      — Граф Пизано, — начал Рэймидж, — как крестьяне, так и маркиза разъяснили вам, прежде чем вы отправились…
      — Наводящий вопрос, — прервал его Краучер. — Вы не должны задавать вопрос, подсказывающий свидетелю, какой ответ он должен дать.
      — Прошу прощения, сэр. — Рэймидж снова обернулся к Пизано.
      — Когда вы узнали, что за вами прислали только маленькую шлюпку?
      — Крестьянин рассказал мне об этом.
      — Сколько всего вас было?
      — Шестеро.
      — А сколько человек решило отправиться в шлюпке?
      — Вы сами прекрасно знаете.
      — Отвечайте на вопрос.
      — Трое.
      — Почему не поехали другие?
      — Им не понравился план.
      — А вам?
      — Да. То есть я хотел сказать — нет.
      — Вам не понравился план, но вы все же пошли?
      — Да.
      — Вы добрались до шлюпки первым, раньше прочих своих друзей?
      — Да.
      — Что произошло потом?
      — Вы прекрасно знаете: к шлюпке прибыли вы, неся маркизу.
      — А после этого?
      — Ее приняли на борт.
      — Кто?
      — Матросы. И вы.
      — Но не вы?
      — Нет.
      — А я забрался в шлюпку?
      — Да.
      Это была такая наглая ложь, что Рэймидж едва не вышел из себя.
      — И вы не слышали, как я расспрашивал матросов о том, где находится граф Питти?
      — Нет.
      — Ни того, как я звал Джексона?
      — Нет.
      — Похоже, допрос этого свидетеля складывается не в вашу пользу, мистер Рэймидж, — вмешался Краучер.
      Не сказал бы, подумал Рэймидж. Итальянец наслаивает ложь на ложь. И все, что мне остается сделать — добиться максимально точного изложения его истории в протоколе.
      Краучер сказал Пизано, что тот может идти, и пояснил значение сказанной им фразы.
      Затем капитан посмотрел на Рэймиджа — лицо его светилось триумфом — и объявил:
      — Подсудимый может переходить к своей защите.
      Рэймидж уже приготовился заговорить, когда Краучер буркнул:
      — Разве вы не написали свое выступление? Не хотите ли вы сказать, что нам придется тратить время, ожидая, пока вы продиктуете его помощнику судьи-адвоката? Вам наверняка известно, что сейчас вам следовало лишь зачитать его и передать копию мистеру Барроу?
      — Если вы все-таки позволите, сэр…
      — Ну хорошо, приступайте.
      — В отношении потери «Сибиллы» я не считаю нужным вновь вызывать боцмана и помощника плотника, чтобы выслушать их свидетельства в свою пользу. Показания, данные ими в поддержку обвинения, проясняют факт, что мной было сделано все возможное в данных обстоятельствах.
      — Это решит трибунал, — не удержался от комментария Краучер.
      Есть ли смысл вызывать Джексона? Что он сможет добавить? Рэймидж решил, что колебания ни к чему, и сказал:
      — Конечно, сэр. Однако показания графа Пизано затронули новый аспект дела, не отраженный в обвинении, и я прошу пригласить свидетеля со стороны защиты.
      Он решил потянуть паузу, догадываясь, что Краучер ожидает услышать фамилию Джексона, и дать его нетерпению усилиться.
      — Хорошо, в таком случае назовите имя свидетеля!
      — Вызовите маркизу ди Вольтерра.
      Барроу лихорадочным движением сорвал с носа очки, а Краучер громыхнул кулаком по столу, чтобы остановить часового, готового было открыть дверь и повторить слова Рэймиджа.
      — Вы не можете вызвать маркизу.
      — Почему, сэр?
      Краучер помахал листком бумаги:
      — Ее нет в вашем собственном списке свидетелей.
      — Однако трибунал уже принял решение, что имеет право вызывать свидетелей, не обозначенных в списке.
      — Трибунал — да, но не обвиняемый.
      Рэймидж посмотрел на Барроу: тот перестал писать и наблюдал за Краучером.
      — При всем моем уважении, сэр, я настаиваю, чтобы в протоколе была сделана соответствующая запись. Я просил вызвать только одного свидетеля. И насколько я понимаю, трибунал отказывается вызвать его?
      — Вы правильно поняли, мистер Рэймидж. Главный судья-адвокат указывает: если трибуналпредполагает, что какое-либо лицо может дать «важные свидетельские показания», то оно может быть вызвано. Маркиза уже рассказала нам все, что знала. Вы настояли, чтобы сказанное ею занесли в протокол. Трибунал не считает, что она может добавить «что-либо важное» к сообщенному ранее.
      Рэймидж почесал шрам над бровью. Петля затягивалась вокруг его шеи — он сам накинул ее на себя, и теперь Краучер затягивает узел.
      Облеченное в письменную форму и занесенное в протокол, решение Краучера будет звучать вполне убедительно… Если только он… А, черт с ним.
      — Хорошо, сэр. Я прошу вызвать свидетеля, обозначенного в моем списке — Томаса Джексона.
      «В бурю любой порт сгодиться», — подумал лейтенант.
      — Действуйте, Барроу, — спокойно сказал Краучер. — Вызывайте свидетеля.
      Когда Джексон вошел в каюту, Рэймидж почувствовал себя не таким одиноким. Но все же его якоря не цепляли дно: трибунал вынесет вердикт, что он виновен в трусости, и любой, кто прочитает протокол, согласится с приговором.
      Американец был одет очень опрятно: на любой непредвзятый суд он произвел бы благоприятное впечатление. Произнося присягу и отвечая на формальные вопросы Барроу, его голос звучал ясно и чисто, если не считать легкого американского акцента.
      При мысли, что американец осознанно пошел под арест, чтобы выступить свидетелем, а он еще несколько минут назад не хотел вызывать его, Рэймидж испытал приступ угрызений совести.
      — Можете приступить к допросу, — сказал Краучер.
      — Спасибо, сэр, — механически произнес Рэймидж. В этот миг в голове у него не было ни единой идеи. А, «Сибилла» — вот то, что должно заполнить пробелы.
      — Когда вы впервые увидели меня на палубе после гибели капитана Леттса?
      — Сразу после того, как вы вскарабкались на палубу, сэр.
      — Вскарабкался? — переспросил Феррис.
      — Да, сэр. Он очень плохо выглядел, рана на голове кровоточила.
      — С этого момента и до того, когда мы покинули корабль, сколько времени вы не находились рядом со мной?
      — Разве что несколько минут, сэр.
      — Какие указания я вам дал при подготовке к уходу с корабля?
      — Различные, сэр. Вы приказали принести карты и корабельные журналы, а также я помог вам разыскать книгу приказов и журнал регистрации писем.
      — Если бы вы оказались старшим по званию из оставшихся в живых, какие шаги вы предприняли бы, чтобы удержать корабль на плаву?
      Интересно, Краучер пропустит это?
      — Ничего нельзя было сделать, сэр — «Сибилла» тонула слишком быстро.
      Хорошо, попробуем еще раз.
      — Если бы вы были командиром, как бы вы стали спасать раненых?
      — Не знаю, сэр, — честно признался Джексон. — Выбранный вами способ был лучшим, но я бы до него ни за что не додумался.
      — Перейдем к ночи, когда мы приняли на борт маркизу ди Вольтерра и графа Пизано: вы можете рассказать обо всем, что случилось с момента, когда мы впервые узнали об их приходе?
      — Да, сэр, конечно…
      В это мгновение дверь каюты затряслась, словно кто обрушился на дверную коробку. Это был стук, стук, не терпящей отлагательств, предназначенный дать понять капитану Краучеру, что есть веские причины для вмешательства.
      — Эй вы, там, входите! — рявкнул Краучер.
      Вошедший лейтенант подскочил к столу и передал Краучеру записку. Если судить по разгневанному взгляду капитана, лейтенант все равно что лишил его призовых денег лет за пять службы.
      — Трибунал объявляется временно распущенным, — провозгласил Краучер. — Барроу, поставьте свидетелей в известность. Вы освобождаетесь из под ареста, — обратился он к Рэймиджу. — Но, разумеется, обязаны быть готовы, когда трибунал соберется вновь, — торопливо добавил капитан, видимо, поняв, что не стоит демонстрировать свою враждебность так открыто.
      В этот момент над гаванью раскатилось глухое эхо одиночного орудийного выстрела. «Со стороны моря», — отметил про себя Рэймидж.

Глава 18