Дожидаясь, когда помощник кока выплеснет помои за борт, чайки раскричались еще сильнее и приблизились к кораблю. С убранными или взятыми на гитовы парусами «Лайвли» постепенно терял ход, и по знаку Доулиша якорь плюхнулся в воду, а якорный канат, дымясь от трения, зазмеился сквозь клюз.
      Когда бриг ошвартовался рядом, катер лорда Пробуса спустили на воду и гребцы, одетые в красные куртки из джерси и черные соломенные шляпы, споро погнали его к борту семидесятичетырех пушечного корабля «Трампетер», капитан которого был старшим офицером в гавани Бастии. Рэймидж обрадовался, придя к выводу, что Годдард, скорее всего, находится в море. На якоре стояли еще два линейных корабля и четыре фрегата.
      На воду была спущена одна из шлюпок «Лайвли», в которую сел боцман с целью обойти корабль кругом и убедиться, что все реи выровнены: они должны висеть абсолютно горизонтально.
      Тем временем первая из маркитантских лодок уже отвалила от пирса, груженая женщинами, фруктами и вином. При этом первый и второй товары были, без сомнения, уже подпорченными, и все три чрезмерно дорогими. Доулиш заметил их приближение и отдал команду морским пехотинцам не разрешать лодкам подходить ближе чем на двадцать пять ярдов.
      — Нельзя доверять этим корсиканцам, — пояснил он Рэймиджу. — Половина из них симпатизирует французам и ждет не дождется их прихода, другая половина настолько боится нашего бегства, что не решается помогать нам из страха последующего наказания. Но в одном они едины — в стремлении нажиться за наш счет.
      — Корсиканские маркитанты не единственные в этом роде.
      — Нет. Я имею в виду народ в целом. Не хотел бы я быть здесь вице-королем — старине сэру Гилберту нужно огромное терпение, чтобы править здесь. А еще армия: для защиты острова у нас есть не более полутора тысяч солдат.
      — Возможно, этого хватит, чтобы защитить сам порт.
      — Полагаю, что так. И какого черта мы вообще оказались на Корсике? — поинтересовался Доулиш.
      — Изволь, — ответил Рэймидж. — Года три тому назад один парень по имени Паоли поднял восстание против французов, прогнал их и попросил помощи у Британии. Правительство направило сюда вице-короля — сэра Гилберта. Но не думаю, что это была хорошая идея: Паоли и сэр Гилберт рассорились, да и со своими людьми Паоли не ладит. Два корсиканца — два разных мнения. А Паоли — старый больной человек.
      — Не знаю, как сможет Бонапарт высадиться, — сказал Доулиш. — Мы обыскали все якорные стоянки от Эльбы до Арджентарио и захватили или потопили все то немногое, что нашли. На это могут возразить, что приватиры всех мастей шастают по ночам, перевозя за наличные с материка революционеров — по дюжине-две за рейс. Несколько пленников, захваченных на бриге, говорят, что корсиканцы, обосновавшиеся в Леггорне, так достали французов, что те выдают им оружие, деньги и сплавляют их освобождать Корсику на свой страх и риск. Французам терять нечего: если мы перехватим этих ребят в море — тем меньше головной боли будет у властей в Леггорне, а если им удастся высадиться — тем больше проблем будет у нас.
      Вдруг Доулиш вскинул подзорную трубу.
      — Мичман! Живее! «Трампетер» поднял сигнал.
      Парнишка вскочил на планширь и примостил трубу среди снастей.
      — Четыре и шесть, — прокричал он. — Это наш позывной, сэр!
      — Бог мой, парень!
      — Два-один-четыре… Это приказ лейтенанту с указанного корабля прибыть на борт. Потом… Господи! Это интересно!
      — Что интересно?
      — Дальше идет номер восемь-восемь, сэр. Это корабль, но я не знаю, какой. Сейчас посмотрю в списках.
      — Не стоит, — заявил Рэймидж, — это позывной «Сибиллы». Они требуют меня. Подтверди получение, Джек, и дай мне шлюпку, пожалуйста. Кстати, кто теперь командует «Трампетером»?
      — Боюсь, что Краучер — один из любимцев Годдарда.
      — А в присутствии не менее пяти пост-капитанов, — взмахнул рукой Рэймидж, указывая на стоящие на якоре корабли.
      Лицо Доулиша выражало недоумение.
      — Ты забыл о Статутах военного трибунала, — пояснил Рэймидж. — Припомни: «Если в зарубежных водах собираются вместе пять или более военных кораблей его величества… старший по званию офицер вправе созвать военный трибунал и возглавить его…»
      — Ах, да, конечно. Значит Краучер может…
      — Именно, и он это сделает, без сомнения. Не мог бы ты одолжить мне шляпу и шпагу?
 
      В сравнении с «Лайвли» «Трампетер» был намного больше, а сияющий позолотой декор свидетельствовал, что капитан Краучер достаточно богат, чтобы выложить из собственного кошелька кругленькую сумму на украшение корабля, поскольку Морской Департамент так скудно выделял деньги на эти цели, что один капитан — как вспомнилось Рэймиджу, пока он вылезал из шлюпки, удерживаемой багром бакового, и карабкался наверх — запросил у Департамента, какой именно борт нужно украсить позолотой.
      Рэймидж вскарабкался по толстым баттенсам, образующим узкие ступени, и, отдав честь, поинтересовался у щеголеватого лейтенанта, где ему можно найти капитана.
      — Вы Рэймидж, не так ли? — пренебрежительно спросил лейтенант.
      Рэймидж посмотрел на его прыщавое лицо, потом медленно оглядел лейтенанта снизу доверху. Лет двадцать с небольшим — предельный возраст для лейтенанта, минимум мозгов и непоколебимая уверенность в карьерном росте. Прыщавое лицо залилось румянцем, и Рэймидж понял, что владелец оного прочитал его мысли.
      — Прошу сюда, — торопливо произнес он. — Капитан Краучер и лорд Пробус ждут вас.
      Апартаменты капитана Краучера были более просторными, чем у Пробуса: в большой каюте можно было стоять, не сгибаясь, и более меблированными. Пожалуй, мебели было даже слишком много, как и выставленных на показ изделий из серебра.
      Сам Краучер выглядел болезненно тощим. Даже элегантно пошитый и отутюженный мундир не мог скрыть факт, что Природа пожадничала на нем: если говорить о теле, то Краучеру было отпущено по «казначейской мерке» — иными словами — по четырнадцать унций на фунт.
      — Входите, Рэймидж, — произнес он, выслушав доклад лейтенанта.
      Рэймидж, увидевший Краучера впервые, едва удержался от смеха, убедившись, насколько точным оказалось данное тому прозвище — «Грабли». Глаза капитана были посажены глубоко, а лобная кость выдавалась далеко вперед, так что каждый глаз напоминал ядовитую змею, злобно глядящую из расселины в скалах. Губы выдавали безволие, слабость и порочность — три неразлучных спутника, подумал Рэймидж. Руки походили на клешни, соединенные с телом запястьями не толще рукоятки метлы.
      Пробус стоял, повернувшись спиной к окну, так что лицо его оказалось в тени. Похоже, он чувствовал себя неуютно, как человек, вовлеченный в события, которым не в состоянии помешать, но которые ему не нравятся.
      — А теперь, Рэймидж, я хотел бы услышать отчет в содеянном вами, — произнес Краучер. Голос его, высокий и пронзительный, оказался именно таким, каким можно было ожидать, глядя на этот рот.
      — Письменно или устно, сэр?
      — Устно, приятель, устно. У меня уже есть копия вашего рапорта.
      — В таком случае мне нечего добавить к нему, сэр.
      — Вы уверены?
      — Да, сэр.
      — Прекрасно. Что в таком случае вы скажете об этом? — спросил Краучер, взяв со стола несколько листов. — Что вы скажете об этом, а?
      — Он вряд ли представляет, что это, — торопливо вмешался Пробус.
      — Ну что ж, я его скоро просвещу. Это, юноша, жалоба, по сути — обвинение, где граф Пизано обвиняет вас в трусости, в том, что вы сознательно оставили на милость французов его раненого кузена. Что вы на это скажете?
      — Ничего, сэр.
      — Ничего? Ничего?! Вы признаете обвинение в трусости?
      — Нет, сэр. Я хочу сказать, что мне нечего сказать об обвинениях графа Пизано. Он утверждает, ему точно известно, что его кузен был ранен, а не убит?
      — Ну…хмм… — Краучер пробежал взглядом по страницам. — Именно об этом здесь не говорится…
      — Понятно, сэр.
      — Не стоит быть таким дерзким, Рэймидж, — огрызнулся Краучер, и добавил с ухмылкой, — это уже не первый случай, когда член вашей семьи привлекается по пятнадцатой статье, а теперь, возможно, и по десятой…
      Пятнадцатая статья Свода законов военного времени устанавливала наказание для «каждого, кто служа на флоте или будучи причастным к нему» из трусости или предательства сдал королевский корабль врагу, в то время как статья десятая относилась к тем, кто «по причине предательства или трусости сдался врагу или запросил пощады».
      Замечание Краучера было таким оскорбительным, что Пробус замер, но Рэймидж ответил спокойно:
      — Вы простите меня, сэр, если я скажу, что статья двадцать вторая не позволяет мне ответить вам.
      Краучер покраснел. Двадцать вторая статья Свода среди прочего предусматривала запрет поднимать оружие на старшего по званию, тем самым не позволяя младшим офицерам вызывать на дуэль старших.
      — А вы скользкий тип, юноша, очень скользкий. Вы разве не старший по званию офицер, уцелевший из экипажа «Сибиллы»?
      — Да, сэр.
      — В таком случае послезавтра, то есть в четверг, вы в законном порядке предстанете перед трибуналом, и мы сможем расследовать обстоятельства ее сдачи.
      — Слушаюсь, сэр.
      Возвращаясь в шлюпке на «Лайвли», Рэймидж с удивлением осознал, что на душе у него определенно стало легче. Теперь, когда трибунал стал неизбежным, когда он увидел врага в лицо, перспектива не казалась такой ужасной. Разумеется, когда три шлюпки пришли в Бастию, адмирал Годдард выслушал рапорт боцмана «Сибиллы», и оставил Краучеру инструкцию, как поступать в случае прибытия Рэймиджа. Годдард не мог даже мечтать, что задача Краучера окажется такой простой…
 
      Утром следующего дня, в среду, Рэймиджу, по большому счету, находящемуся под стражей, нечем было заняться. После того, как девушка и ее кузен были размещены в доме вице-короля, корабль казался совершенно пустым. «Без сомнения, — с иронией подумал лейтенант, — сэру Гилберту и леди Эллиот уже в десятый раз приходится выслушивать горестную повесть Пизано». Что ж, сэр Гилберт — твердолобый шотландец, знающий семью Рэймиджей уже в течение многих лет. Потрясет ли его услышанное?
      После полудня к борту «Лайвли» подошла шлюпка с «Трампетера» и прибывший на ней лейтенант передал на борт несколько запечатанных документов, а получив расписку, отбыл на другие корабли, стоящие в гавани. Через несколько минут клерк лорда Пробуса передал Рэймиджу адресованный ему толстый пакет.
      Письмо, написанное на борту «Трампетера», датированное вчерашним числом и подписанное «помощник судьи-адвоката» (скорее всего, к этом качестве выступал казначей корабля) гласило:
 
       Капитан Алоизиус Краучер, капитан корабля Его величества «Трампетер» и старший по званию офицер среди командиров кораблей и судов, присутствующих в Бастии, распорядился созвать военный трибунал для расследования причин и обстоятельств потери бывшего фрегата Его величества «Сибилла», находившегося ранее под вашей командой, и изучения вашего поведения как единственного оставшегося в живых офицера, в соотношении с потерей вышеуказанного корабля. Так же было указано, что мне следует выступить на упомянутом трибунале, имеющем место быть в восемь часов утра, в четверг, пятнадцатого числа, на борту «Трампетера», в качестве помощника судьи-адвоката. Прикладываю к настоящему копию приказа, а также документы, к нему прилагаемые, и надеюсь, что вас не затруднит направить мне список лиц, которых вы хотели бы вызвать как свидетелей со своей стороны, чтобы возможно было собрать их к назначенному времени.
 
      Под письмом стояла подпись: Хорас Барроу. Рэймидж бегло проглядел вложенные в пакет документы. Здесь был приказ Краучера о назначении этого самого Барроу помощником судьи-адвоката, приказ о созыве трибунала, копия письма Пизано лорду Пробусу, копия рапорта самого Рэймиджа, и, наконец, последняя бумага давала понять, что боцман и помощник плотника с «Сибиллы» вызываются как свидетели обвинения.
      Рэймидж чувствовал, что нечто здесь не так: почему письмо Пизано, не имеющее ничего общего с делом «Сибиллы», оказалось среди приложений к приказу Краучера? Лейтенант подозревал Краучера в желании занести его в протокол трибунала, так чтобы Адмиралтейство ознакомилось с ним, а другого пути добиться этого не было. Законность такого действия вызывала сомнения, но Рэймидж был уверен, что рано или поздно письмо все равно всплывет, так что пусть это случится сейчас.
      Он достал часы: для того, чтобы найти свидетелей и выстроить свою защиту у него оставалось всего лишь восемнадцать часов…
      Ему нужен боцман, бывший следующим по старшинству и имеющий самые достоверные сведения о потерях среди экипажа «Сибиллы», помощник плотника, могущий дать отчет о состоянии корабля на момент его сдачи, и Джексон, поскольку тот находился рядом с Рэймиджем почти все время его краткого командования. Еще — юнга, передавший ему сообщение о вступление в командование. И те два матроса, которые помогли ему добраться до квартер-дека. Их имена он забыл, зато Джексону они наверняка известны.
      Рэймидж подошел к помощнику штурмана, выполнявшему обязанности вахтенного офицера, пока «Лайвли» стоял на якоре — Пробус не относился к тем замороченным капитанам, которые заставляют лейтенантов нести вахту даже во время пребывания в гавани — и попросил его позвать Джексона, но прежде чем помощник штурмана успел открыть рот, Рэймидж услышал, что имя Джексона выкрикивает из люка старшина капитанского катера. Что Пробусу понадобилось от Джексона?
      — Отставить, — сказал Рэймидж, — подождем, пока с ним не переговорит капитан.
      Долго ждать не пришлось: минуты через три после того, как Джексон спустился в каюту капитана, он вышел и стал разыскивать Рэймиджа. Торопливо подбежав, американец отдал честь и огорченно сказал:
      — Я только что получил приказ капитана, сэр.
      — У него есть полное право приказывать тебе.
      — Знаю, сэр, но приказ заключается в том, что наших парней переводят на «Топаз», сэр. Причем срочно, согласно приказу капитана Краучера.
      Рэймидж бросил взгляд на выкрашенный в черный цвет «Топаз». Шлюп невелик, и скорее всего находится под командованием лейтенанта или коммандера, звание которого не позволяет ему войти в состав трибунала. Он заметил, что от борта «Топаза» только что отвалила шлюпка с «Трампетера», без сомнения, передавшая приказы Краучера.
      Джексон, проследивший за взглядом лейтенанта, воскликнул вдруг:
      — Смотрите, сэр, он готовится выйти в море!
      Действительно, люди на шлюпе засуетились вокруг у парусов. Рэймидж почувствовал, как все внутри у него сжалось от ужаса — он догадался, что затеял Краучер…
      Лейтенант с «Трампетера» передал Рэймиджу приказ о созыве трибунала и требование предоставить список свидетелей, но в тоже самое время вручил Пробусу распоряжение немедленно переслать на «Топаз» бывших моряков с «Сибиллы». А командиром «Топаза» только что, вне всякого сомнения, было получено указание выйти в море, едва матросы с «Сибиллы» окажутся на борту…
      Таким образом, когда список свидетелей, составленный Рэймиджем, попадет на «Трампетер», «Топаз» уже уйдет, и помощник судьи-адвоката сможет почти не кривя душой ответить, что большинство из затребованных свидетелей не находятся в порту.
      Джексон, должно быть, почувствовал, как напрягся Рэймидж.
      — Что-то не так, сэр? — взволнованно спросил он.
      — Все не так, — грустно ответил лейтенант. — Завтра я предстану перед трибуналом по обвинению в трусости, а за исключением боцмана и помощника плотника не смогу представить ни одного свидетеля в свою защиту.
      — В трусости? — изумился Джексон. — Как же так, сэр? Разве это не будет формальное разбирательство о потере корабля?
      Рэймидж осознавал, что с позиций сохранения дисциплины ему не следует обсуждать подобные вопросы с Джексоном, но поскольку американец завтра будет уже в море, это не имеет существенного значения.
      — Да, в трусости. По крайней мере, как я думаю, они постараются приписать мне это.
      — Но это не есть настоящее обвинение, не так ли, сэр?
      — Нет, это обычная формулировка.
      — Но…Какого черта они смеют упрекать вас в трусости, извините за грубость, сэр?
      — С легкостью, — с горечью ответил Рэймидж. — Есть письменное свидетельство графа Пизано.
      — Хм… Бога ради…
      — Джексон. С моей стороны было крайне неразумно рассказывать тебе все это. А теперь живо назови мне несколько имен: юнги, которого боцман послал за мной, когда я лежал без сознания, и тех матросов, что помогли мне подняться на палубу.
      — Не могу припомнить, сэр. Но некоторые из ребят могут: я расспрошу их, прежде чем нас отправят на «Топаз», сэр.
      Джексон взял под козырек и ушел. На лице американца застыло странное выражение — неужели это была радость? Рэймидж почувствовал приступ ужаса: в последние несколько дней он вел с Джексоном слишком откровенные разговоры, и хотя Краучер не мог узнать этого из рапорта Рэймиджа, американец, если ему придет в голову оболгать лейтенанта, был единственным свидетелем, могущим существенно усилить обвинения Пизано…
      Он в ловушке! На секунду его охватила самая настоящая паника — ему пришло в голову, что даже если Краучер вернет несколько человек из экипажа «Сибиллы», прибывших в Бастию вместе с боцманом, единственным значимым свидетелем, за исключением самого боцмана и помощника плотника, остается Пизано. Джанна, если будет чувствовать себя достаточно хорошо, чтобы присутствовать на суде, в худшем случае поддержит своего кузена, в лучшем — не станет противоречить ему.
      Вернулся Джексон:
      — Этих парней зовут Патрик О’Коннор и Джон Хиггинс, сэр, а юнгу — Адам Брентон.
      — Спасибо, — отозвался Рэймидж и бегом направился в кают-компанию, где потребовал у вестового принести бумагу, чернила и перо.
      Он торопливо нацарапал письмо помощнику судьи-адвоката с приложением списка свидетелей, которых просит вызвать в суд, и поставил свою подпись. На другом листе Рэймидж написал фамилии боцмана, помощника плотника, матросов, которых назвал Джексон и завершил список именами самого Джексона и Смита. Затем, поразмыслив, приписал в письме постскриптум, где указал, что лист свидетелей может быть дополнен после того, как получит возможность заглянуть в судовую роль «Сибиллы» и освежить память.
      Сложив вместе письмо и список — запечатывать их не было времени, он выбежал на палубу.
      Доулиш стоял у трапа, где Джексон построил шестерых матросов с «Сибиллы», держащих в руках свои гамаки и новые вещевые мешки, до обидного пустые, поскольку морякам оказалось по средствам приобрести у казначея только несколько предметов.
      — Джек, ты можешь срочно отправить это письмо на «Трампетер»? Дело не терпит отлагательств.
      — Конечно. У борта стоит шлюпка с «Топаза» — она может завезти его на обратном пути.
      — Нет, Джек, можешь ли ты отправить одну из своих шлюпок?
      Доулиш сообразил, что настойчивость Рэймиджа имеет свои причины.
      — Помощник боцмана! Команду дежурной шлюпки сюда. Эй, — обратился он к мичману, — возьми дежурную шлюпку и передай это, — Доулиш посмотрел на письмо, — помощнику судьи-адвоката на «Трампетер»!
      Джексон принялся называть имена моряков «Сибиллы» по списку, который держал в руке. Доулиш крикнул:
      — Эй, вы, пошевеливайтесь! Не вижу шлюпочной команды! Помощник боцмана, подгони людей!
      Рэймидж заметил, что на трапе появился Пробус и направился к ним.
      — Зачем нужна шлюпка? — спросил он Доулиша. — «Топаз» высылает шлюпку за этими матросами.
      — Знаю, сэр, она уже подошла. Мистер Рэймидж хочет передать письмо на «Трампетер».
      — А это не может подождать, Рэймидж? Чуть позже я собирался отправить некоторые бумаги.
      — Это список моих свидетелей, сэр.
      — Что?!
      — Список свидетелей.
      — Вы что, только проснулись?
      — Нет, сэр. Обвинительный акт мне прислали только десять минут назад.
      — Десять минут?! Разве вы не получили его вчера?
      — Нет, сэр. Он прибыл на последней шлюпке с «Трампетера», на той самой, с которой прислали приказ в отношении этих людей, — Рэймидж указал на матросов с «Сибиллы».
      — Ясно. В таком случае, продолжайте, Доулиш.
      Пробус отошел, и спустя несколько секунд Рэймидж заметил, что он направил подзорную трубу сначала на «Трампетер» а потом на «Топаз». Посмотрев на шлюп, капитан воскликнул:
      — Мичман! А что за сигнал несет шлюп?
      Рэймидж поглядел на «Топаз» и увидел, что тот только что поднял на штаге колдунчик — сигнал всем шлюпкам вернуться на корабль, являющийся также обычно предупреждением, что судно готовится отплыть.
      — Колдунчик, сэр, — доложил мичман, — шлюпкам вернуться на корабль.
      — Мистер Доулиш, — сказал Пробус, — заставьте этих парней шевелиться. Мистер Рэймидж, подойдите сюда!
      Как только Рэймидж подошел, Пробус задал ему вопрос:
      — Вы знали, что шлюп собирается отплыть?
      — Несколько минут назад мы заметили шевеление на реях.
      — Почему вы не сказали об этом мне?
      Рэймидж ничего не ответил. Это просто не пришло ему в голову.
      — Так что вы остаетесь без большинства своих свидетелей?
      Рэймидж промолчал. Пробус и сам все видел.
      Наконец, Пробус со зловещим щелчком сложил подзорную трубу, повернулся к Рэймиджу, будто что-то хотел ему сказать, но передумал.
      Как раз в это время матросы с «Сибиллы» стали спускать в шлюпку свои вещи. Джексон направился к Пробусу, видимо, чтобы отдать рапорт. Но вместо того, чтобы остановиться на подобающем расстоянии и отдать честь, американец подошел прямо к капитану, толкнул его в грудь и сказал как равному:
      — Ты чертовски неправ.
      Поскольку оцепеневший Пробус ничего не мог предпринять, Джексон таким же манером толкнул Рэймиджа.
      Пробус пришел в себя первым. Лицо его побагровело, он повернулся к Рэймиджу и спросил:
      — Этот парень сошел с ума или напился?
      — Одному Богу известно, сэр!
      — «Оскорбление», а возможно и «нанесение удара старшему по званию», сэр, — заявил Джексон. — Я должен быть помещен под арест.
      — Проклятье, он совершенно прав, — с жаром воскликнул Пробус. — Эй, оружейник! Позовите оружейника!
      Пользуясь тем, что капитан отвернулся, чтобы повторить приказание Доулишу, Джексон заговорщицки подмигнул Рэймиджу.
      Поняв смысл того, что делает Джексон, Рэймидж опустил взгляд, устыдившись своих недавних сомнений.
      Пробус с нетерпением ожидал прихода оружейника, нервно постукивая подзорной трубой по ноге, потом подскочил к поручням квартер-дека и зарычал на Доулиша.
      Пользуясь возможностью, Рэймидж прошептал Джексону:
      — Идиот, они же повесят тебя за это!
      — Да, зато я нахожусь под арестом и не могу отплыть на «Топазе»!
      — Но…
      — Я не знал, что у вас такие проблемы, сэр, полагал, что все это простая рутина, хотя и удивлялся, почему этот итальянский джентльмен то и дело выступал. Если бы…
      Он замолчал, заметив, что Пробус возвращается, а Рэймидж подумал, что с того времени, как все разговоры в гичке между ним, Пизано и Джанной велись на итальянском, Джексон не мог иметь даже представления об обвинениях Пизано.
      Минуту спустя на палубе появилась массивная фигура оружейника, запыхавшегося из-за беготни по трапам. Пробус указал на Джексона:
      — Отведите его вниз.
      Потом он обратился к Доулишу:
      — Вместе с этими людьми пошлите на «Топаз» лейтенанта. Пусть он объяснит командиру, что один из матросов оставлен на борту по моему приказу, о чем послан рапорт капитану Краучеру.
      Повернувшись к Рэймиджу, Пробус отрезал:
      — Следуйте за мной в каюту.
      Благодаря растянутому через палубу тенту в каюте было прохладно. Пробус выдвинул из-за стола кресло и сел.
      — Он знал, что завтра вас будут судить?
      — Да, сэр. Я рассказал ему об этом несколько минут назад.
      — И он видел, что «Топаз» готовится отплыть?
      — Да. Джексон видел, как они суетятся у парусов, и слышал ваши слова насчет колдунчика.
      — Ему известна суть обвинения?
      — Нет, но я дал понять, что Пизано обвинил меня в трусости.
      — Очень неосторожно с вашей стороны.
      — Да, сэр, мне очень жаль. Могу я задать вам вопрос личного характера?
      — Можете, только не обещаю, что отвечу.
      — Вам было известно об отплытии шлюпа?
      — Я не могу ответить, но моя реакция на появление колдунчика делает ваш вопрос излишним.
      — Спасибо, сэр.
      — Вам не за что меня благодарить — я ведь ничего не сказал.
      — Так точно, сэр.
      — Что собой представляет этот чертов старшина?
      — Американец, прекрасный моряк, инициативный и заслуживающий повышения. Не понимаю, почему он не подал прошение о покровительстве.
      — Ну, это его дело, — прервал Рэймиджа Пробус. — Нам важно понять, что он хочет сделать сейчас. Ясное дело, ему пришла в голову мысль попасть под арест, чтобы не идти на «Топаз». Из этого следует, что он решил остаться здесь. Зачем — понятно: Джексон собирается выступать в качестве свидетеля. Но что может он сказать в вашу защиту?
      — Это озадачивает меня, сэр. Ему мало что известно о деле Пизано, поскольку все разговоры мы вели на итальянском.
      — Значит единственные новости, которые он узнал за последние несколько минут касается обвинения Пизано, и что этот факт, возможно, всплывет на суде.
      — Именно, сэр.
      — Но это лишено смысла, ведь так? Его показания не будут носить жизненно важного характера и вряд ли станут обсуждаться. Но вы были крайне неосмотрительны, доверяясь матросу.
      — Я понимаю это, сэр.
      — Ну ладно, особого вреда это не принесло.
      — За исключением того, что Джексон теперь под арестом, также, как и я.
      — Разве? Кто это сказал?
      — Но, сэр…
      — Я всего лишь распорядился отвести его вниз. Но если я оставлю его на борту, чтобы он мог стать вашим свидетелем, я обязан поместить его под арест…
      Рэймидж ждал, пока Пробус продолжит.
      — Но прежде, чем поместить его под арест, надо определиться, за что. Не за то, что ударил меня, хотя так и было — ведь в таком случае его отдадут под трибунал и повесят. За оскорбление — это подойдет — в этом случае дело будет в моей компетенции. Но запомните, Рэймидж: если наш заговор раскроется — мы оба погибли. Так что переговорите с Джексоном, и прикажете ему быть чертовски осторожным.
      — Есть, сэр.
      — Отлично. Однако капитан Краучер не слишком любезен. У вашего отца немало врагов, юноша.
      — Я тоже склоняюсь к этой мысли, сэр. Тем не менее, непросто вот так столкнуться первый раз с человеком и обнаружить, что он твой враг.
      — Можете отчасти успокоить себя тем, что на берегу здесь, на Корсике, из-за вендетты дела обстоят еще хуже: Ромео и Джульетта, кинжалы, сверкающие в ночи, вражда между семьями, передающаяся от отца к сыну по наследству.
      — Вот и мне, похоже, досталось наследство, — с горькой иронией промолвил Рэймидж.
      — Не смешите меня, это совсем разные вещи.
      Может быть разница и есть, только в этот момент ее почти не видно, разве что корсиканцы предпочитают для таких дел темное время суток. Стилет, вонзенный между лопаток — и то более утонченный способ, чем тот, который избрал капитан Краучер.