Потупа Александр Сергеевич
      Фантакрим - XXI
      У одних вид пропасти вызывает мысль о бездне, у других - о мосте.
      Я принадлежу ко вторым.
      В. Э. Мейерхольд
      1
      Небо захлебывалось розовыми бликами - отсветами чувств, переполнявших скульптурно-совершенную пару на пьедестале столь же совершенного зеленого холма, пару, чьи взгляды были прикованы к чему-то вне горизонта, запредельному и оттого наверняка невероятно прекрасному и несущему мотив победы. Мотив переполнял пространство, переполнял вопреки логике его открытости, наслаивался прозрачной и сверкающей тканью на странный игольчато-радужный город, разбросанный вокруг холма.
      Скульптурная пара ожила, и взгляд Юноши, впитавший кубические парсеки космического одиночества и гордости за свой единственно верный путь, обратился к Ней - к Девушке, неповторимой и воплощающей. И Она не заставила Его раскаиваться, Она предпочла близкое и безумно красивое лицо вселенским далям и беспредельностям. Их взгляды встретились, и пространство между ними завибрировало от сверхнапряжения, даже слегка заискрило. И тут заговорила Она:
      - Благодаря твоему мужеству, Аль, наша планета навсегда избавлена от негодяя Кэттля и его ужасной шайки. Перед нами открывается...
      - ...перед нами открывается бесконечный путь покорения Неисчерпаемости,- мелодично подхватил Юноша. - О, Лана, в том, что человек достигнет...
      - ...человек достигнет безграничной власти над силами природы,пропела Она,- достигнет самых дальних звезд, твоя заслуга, Аль. Ты, именно ты открыл волшебную дверцу к осуществлению заветной мечты, величественной и необычайной! Я люблю тебя, Аль...
      - - Люблю тебя, Ла... Ла... Ла...
      Мелодичный голос Аля сбился на хриплое лалаканье, и его высокий лоб стал покрываться испариной. Внезапно он, словно задыхаясь, рванул свой золотистый комбинезон. И вся картина, испытывая нарастающие вибрации и теряя цвета, начала ощутимо сжиматься, стягиваться в точку...
      Тим отчаянно тер глаза. Так и есть - у двери стоит отец и смотрит на него с ехидной улыбкой. И в этой улыбочке, безобразно покровительственной и совершенно неуместной, тают последние отблески фантпрограммы - словно стены все еще отражают исчезнувшую реальность.
      - Зачем ты вырядил своего Аля в этот дурацкий комбинезон? - суховато спросил отец, и улыбка стекла с его губ вслед за последними розоватыми бликами.- И девчонку до смерти, небось, запарил... Забыл, что на твоей планете установлен вечный рай? Этому Кролику лапки стоило вывернуть за детские фантаматы...
      - Жалеешь, что не принял участия? - впрыскивая в голос всю доступную иронию, парировал Тим.- По-моему, Кролю и без тебя руки ломали.
      Отец пожал плечами.
      - Ладно, не заводись... Тебе какой-то реферат задавали. Сделал уже?
      - Это про луддитов,- поморщился Тим, усаживаясь на ковре.- Чего там делать? Я заказал кассету - прокручу, потом надиктую...
      - Кассета... прокручу... надиктую...- перебил его отец.- Надо еще и думать, понимаешь? Самому немного думать... Ты слышал про Общество имени Неда Лудда?
      - Неолуддиты, что ли? - усмехнулся Тим.- Детские игры...
      - Игры? Общество Охраны Человека - это игры? Что ты понимаешь...
      - Я никогда ничего не понимаю, один ты понимаешь все,- выкрикнул Тим и вскочил с ковра.- Тебе всюду мерещатся личные враги твоего эвромата... А они просто критикуют. Имеют право!
      - Безусловно, имеют,- раздраженно сказал отец.- Но они вовсе не стремятся к критике, Тим, они пытаются подавить мои работы, и не только мои... Ты по уши напичкан розовой фантастикой, где все сводится к гарантированной победе над каким-нибудь Кэттлем. А реальность - нечто совсем иное...
      Тим передвинулся к окну: там, словно на старинной картине, виднелись полянка и лес, а за небольшим лесом лежало озеро - любовь Тима...
      "Скучно,- думал Тим,- до чего же все это скучно. - Мои развлечения раздражают его. Еще бы! Уже шестнадцать лет, пора взрослеть, а я в твои годы... А ведь ты в мои годы тоже дурака валял, тоже модничал и ударялся во все стили, и в ретро-примитив тоже, как все... И между прочим, потихоньку включался в запретный тогда фантамат... Это теперь ты велик и непререкаем о-го-го, Игорь Павлович Ясенев, шеф Эвроцентра, творец и владыка мощнейших интеллектронов. Теперь-то тебя не переговоришь..."
      - Слушай, Тим, - сказал отец, поглядывая на часы,- мы непременно все с тобой обсудим. Давай вечером? А пока пойди погуляй. Сейчас сюда соберутся люди, нам нужно кое-что обсудить.
      - Опять секреты?
      - Не то, чтоб секреты,- усмехнулся отец,- но разговор серьезный... Кстати, подумай "емкого о неолуддитах. Почему, например, они прикрываются именем чулочника, жившего пару столетий назад? Не знаешь? Вот и подумай! А они вовсе не безобидны, эти ребята из ООЧ...
      - А по-моему, одному тебе и болят эти несчастные неолуддиты,- ни с того ни с сего взорвался Тим.- А может, они и правы, может, ты и вправду хочешь поставить машину над человеком! Да-да, хочешь, чтобы всех нас засадили в уютные хомопарки вокруг твоих эвроцентров...
      Взгляд отца потемнел, и Тим, не дожидаясь более бурной реакции, выскочил за дверь.
      А ведь в чем-то он прав, думал Ясенев, удобно устраиваясь в углу на ковре и медленней, чем хотелось бы, остывая. Я отец родной своим сотрудникам и своим машинам, в какой-то мере неплохой муж, но вот на обычное человеческое отцовство меня никогда не хватало. Классическая литературно изжеванная ситуация, которую осознаешь как реальность лишь тогда, когда тонешь в неком едком растворе для мечты о детях-сподвижниках, детях-продолжателях...
      Когда же он отдалился? И откуда его странные симпатии к неолуддитам? Сейчас многие увлеклись их болтовней, слишком многие... Они кричат об опасности наших автоэволюционных программ, не указывают на реальные опасности, а выдувают мыльные пузыри из мнимостей. Огромные мыльные пузыри самых пугающих оттенков - лишь бы средний человек встрепенулся и стал бросать на меня, на Жана Нодье и прочих подобных нам взгляды, наполненные исподлобной тупой злостью...
      Да, если разобраться, крики беотийцев - древнейший рычаг контрпрогресса, думал Ясенев. Закричать можно все, любой шаг в будущее можно побить криками, как побивали камнями древних инаковидцев. Так били беднягу Эвальда Кроля за его фантаматы. Обычно криками, а разок - вполне натурально, и в тот раз какой-то могучий борец с интеллектуальной наркоманией сломал Кролику руку. Сломал, чтобы потом, сидя в тюрьме, выпрашивать у начальника лишние полчасика включения в фантамат...
      А какие крики неслись в свое время по поводу всеобщей системы ИК индивидуальных компьютеров. "Нам не нужны квартиры, думающие за нас!" "Долой компьютерный рай!" Да, долой... А теперь божьи старички и старушки, некогда в расцвете юных сил громившие все ИК-агентства подряд, не представляют себе жилища без компьютерного контроля, дышать не могут вне запрограммированной атмосферы, подремать не прилягут без доброй порции фантасинтеза.
      Н-да, странная штука - история прогресса. Кусаем и даже выламываем руки, протягивающие нам будущее...
      История земная полнится погромными лозунгами, буквально разрывается от них - в адрес коперниковской Вселенной и космических городов, по поводу Дарвина и Эйнштейна, искусственной пищи и межзвездных сигналов. Цивилизация просто стонет от обилия тормозных колодок, визжит на всех поворотах, перегреваясь и испуская снопы опаснейших искр, и все-таки движется с нарастающей скоростью - вот в чем фокус...
      Не потому ли мой Тим увлекся историей, наукой, которая обещает из каждого сотворить мудреца, а творит кого угодно - мудрецов и подонков, сильных и слабых, устремленных и отчаявшихся... Беда в том, что учиться истории надо собственными боками, реальностью бытия, которая не сводится к безоглядно смелому конструированию далеких завтра и вчера, но требует еще и чувства текущего дня, требует тончайшей дозировки трех времен в том интеллектуальном топливе, которое обеспечивает каждый наш рывок.
      Как передать это представление Тиму? Как объяснить ему, что темные, но честные ребята из компании Неда Лудда - это совсем не то, что наши современные неолуддиты? Как растолковать, что борьба за кусок хлеба в окрестностях Ноттингема времен Регентства вовсе не похожа на нынешние выступления, от которых за версту разит сытым порыгиванием?
      Но проблемы-то есть... Длительность очередной фазы цивилизации уже меньше сроков человеческой жизни, и жизнь с трудом выдерживает испытание на разрыв разными мирами. Человек вынужден несколько раз словно бы рождаться заново, полностью переигрывая свои образовательные позиции каждые пять-семь лет. И эвроматы могут довести это напряжение до последнего предела, до биологического предела человеческого мозга, до того сверхбарьера, который потребует рывка к чему-то за рамками современного мышления, за границами того, что мы гордо именуем разумом...
      И опять я сбился на тему разговора со своими ребятами, думал Ясенев, безнадежно улыбаясь пустому пространству комнаты, и снова на неопределенное завтра сдвинут мой серьезный разговор с Тимом, так и не продуманный до конца разговор, который может никогда и не состояться...
      Лес успокаивал, тропа сама влекла в глубину, и Тим перешел на шаг. Лес - друг, он защитит, он сомкнется за спиной, и все неприятности растворятся в несущественно мелком прошлом, мелком по сравнению с этим лесом, которому мало дела до слащавости Аля и напора неолуддитов, мало дела до суеты человечков, фантомных и реальных.
      Черт бы побрал эту его усмешку, думал Тим с остывающей, но все еще пенящейся злостью, черт бы побрал безобразную гримасу умственного превосходства. Они всегда умнее нас уже потому, что вымахали под два метра и на три десятка лет больше проторчали на этом свете. Они, дрожа от нетерпения, ищут какие-то иные цивилизации, хотят немедленно - сегодня или завтра - вступить с ними в контакт, но не могут, совершенно не могут законтачить с нами, с цивилизацией их собственного будущего. И нечего тут тыкать моими шестнадцатью годами и всего лишь пятой ступенью адаптации. В конце концов я хочу видеть мир по-своему, чтобы мне не навязывали того завтра, которое кажется им прекрасным лишь сегодня, не желаю, чтобы меня загоняли в их взрослость, в их колею...
      Озеро - мой талисман, думал Тим, спускаясь по слегка наклонному песчаному берегу. Я стал бы великим лесным богом и подарил бы талисман своему дикому племени, и люди плясали бы вокруг - настоящее племя, насытившееся после долгой и трудной охоты, реальной и кровавой и вовсе не смахивающей на фантасафари, где воображаемый охотник носится с воображаемым блейзером за воображаемым тиранозавром... Мое озеро...
      Но вот оно становится отцом - "Игры?.. Это игры?.." Оно предает меня, с ужасом думал Тим, оно - талисман-предатель, не желающий ни победных плясок, ни подлинности вообще, оно - замаскированный канал всемирного фантамата, фантамата, в который превращают этот мир, которым он стремительно становится, становится чем-то, невместимым в сознание...
      - Чего ты ко мне прицепился! - вдруг закричал Тим, срываясь в крик, как срываются с высокого обрыва.- Я не хочу становиться тобой, не хочу изобретать новый эвромат! Пусть их изобретают те, кому не хватает собственных мозгов!
      Озеро-отец как-то обиженно сморщилось и стало терять лицо, превращаясь в тихое и безобидное лесное озеро, до смерти напуганное криком и криком обезличенное. Тим вздрогнул от сжавшей виски тишины, от обрушившегося на него настоящего акустического вакуума.
      Ерунда какая-то - с озером поругался, думал Тим, опускаясь на берег. Не хватает только броситься на колени, и, подобно древним, кулаками грозить небу, и вопить что-нибудь вроде "Усомнюсь, Господи!", и ощущать на затылке ознобные волны страха - вдруг кто-то смотрит с небес и прицеливается в тебя молнией.
      Молния в спину... Похоже, это я устраиваю папе молнию, причем в самый подходящий момент. Ему так трудно, и он многое скрывает от нас с мамой: борьбу с Нодье, схватки с Большим Советом, не говоря уж о всяких неолуддитах... И конечно, ему страшно видеть, что даже я, единственный его сын, зашатался под ударами антипрогрессистской пропаганды.
      И снова озеро, непослушный мой талисман, сочетается в знакомое лицо. Конечно, это диктор канала официальных новостей: "...в ближайшие дни мы станем свидетелями острой дискуссии между Эвроцентром Игоря Ясенева и Центром хомореконструкции Жана Нодье. Какой из двух программ нашей эволюции следует отдать предпочтение? Что выйдет на первый план - работы над хомо суперсапиенс или над творческими машинами? Станем ли мы усиливать интеллект индивидуально или коллективно? Откуда стартует наше будущее сверхмышление, наши гиперментальные функции - от индивида или от социоида? Наконец, какие новые, пока еще секретные, достижения продемонстрируют Большому Совету Ясенев и Нодье? Между тем, не следует забывать и о третьей точке зрения не стоит ли временно свернуть обе программы ввиду явной опасности слишком быстрого преобразования человека? Не стоит ли подумать о некотором расширении космических исследований, в частности о более активной стратегии космического Контакта?.."
      Тим вздрогнул и потер лоб. Видение стало постепенно исчезать, словно всасываясь в чуть-чуть колеблющийся экран озера.
      До чего ж тебе трудно, папа, думал Тим. Я ведь знаю - а ты во многом сомневаешься... Вот именно это и делает меня твоим союзником, скорее твоим, чем этих самых - неолуддитов. Они-то уверены в своей правоте на все сто, и, может, именно она, их вроде бы очевидная и всячески рекламируемая правота, гораздо опасней твоих хитрых эвроматов...
      Я увлекся историей, потому что мне необходимо понять, что такое прогресс. Действительно ли все сводится к системному усложнению и соответствующему уплотнению времени, к ускорению потока событий или тут что-то другое, более глубокое? Ты бы посмеялся над моими чрезмерными претензиями, но это вовсе не смешно, папа,- чрезмерность в шестнадцать может стать мерой в тридцать шесть. Одно я уже понял - прогресс, как его ни определяй, был бы немыслим без чрезмерных, без Бруно и Демокрита, без того первого косматого парня, который дрожащей рукой попытался сам выбить огонь. Не было бы ничего, кроме вечной и общепринятой стадной меры... И озеро-талисман пересохло бы...
      Я устала, устала до одури от этих переливов, думала Анна Ясенева. Мне тревожно, мне тесно от растворенной в пространстве тревоги, от пружинной напряженности мыслей. Вот-вот что-то произойдет, чудовищная сила спустит пружину пространства, и она больно ударит по затылку, ударит нешуточно, вероятно, насмерть.
      Моя новая композиция вибрирует, словно предчувствуя удар, она боится впасть в беспризорность, моя бедная светоконструкция - но она-то при чем? Не страшно ли это - голограмма, чутко и безошибочно реагирующая на мое состояние, а следовательно - воздействующая на меня, своего творца, то, чего не предвидел гениальный и несчастный Кроль, Кролик, как зовет его Игорь? Фантом вступает в игру со своим создателем, и это становится высшей точкой современного искусства. Это уже не динамическая скульптура, которой увлекались лет сто назад, и не программируемые скульптуры-роботы, и не живопись жидкими кристаллами и органическими соединениями и их автоволновыми эффектами... И даже не фантпрограммы с прямым вмешательством зрителя в сценарии, тут иное - реальный выброс своего Я, выставка чистого эмоционального состояния, способная усилить его до сумасшедших нот... Именно до сумасшедших, ибо восприятие концентрата собственной психики разве норма?
      Нас заносит, вероятно, всех нас заносит с использованием прямых мозговых команд, этого самого брайнинга. А что будет, если каждый сможет включиться в Игорев эвромат? Ведь, по слабому моему разумению, такая машина обеспечивает полную обратную связь с фантомом, а потом и его автономию, и зритель из Господа Бога, командующего парадом мерцающих кукол, превратится в их партнера, станет их отражением почти в той же степени, как и они его... Страшно подумать, что именно так, через искусство, забавные фантаматы Кроля начнут игру против человечества и каждый из нас будет потихоньку терять себя. Кто реальней - я или полупрозрачная многоцветная конденсация моих мыслей, способная действовать на меня не слабее, чем я на нее?
      Впрочем, чему удивляться? Разве наши замыслы и их воплощения, наша модель будущего Я, наша модель общего будущего - разве все такое не действовало на нас во все времена? Теперь этот эффект называют, по-моему, причинной петлей - каузлупом. Умеют же все назвать и обозначить...
      Но как обозначить эту растущую и распирающую тревогу? Она пульсирует в пляшущей передо мной работе, пульсирует вокруг Тима, которого рулетка поколений забросила в пустоту промеж двух необычайно творческих родителей, "лидеров двух далеких сфер познаний" - провались эти штампы официального канала. Хоть полюбопытствовал бы кто насчет цены нашего лидерства... Я хочу выключить свое творение, очень хочу обесцветить этот пульсирующий комок встревоженного пространства, хотя бы временно изгнать его из своей мастерской, хочу и не могу - он мешает мне, он не желает становиться замороженным импульсом памяти в черном ящике фантамата, он объявляет мне войну желаний... Тиму нужен был братик - вот что бесспорно. Нам с Игорем нужна была целая куча сорванцов, которые не дали бы нам дойти до этих проклятых лидерских позиций, до лавинообразного размножения наших идей и воплощений. Мы не дошли бы до блестящей когорты Игоревых эвроматчиков, когорты молодых и зубастых ребят, рвущихся вслед за своим пророком и кое в чем обгоняющих его, уже обгоняющих... И до моей неоглядной галереи брайнинг-фантомов тоже не дошли бы. И катались бы по полу среди мягких и теплых, брыкающихся, писающих и орущих щенят, действуя по единственно стоящей программе - программе любви...
      Все шестеро участников совещания в кабинете Ясенева живописно расселись на ковре, и со стороны все это смахивало бы на веселую мужскую вечеринку, если бы, кроме легкого запаха моря и приятного пляжного ветерка, тут присутствовало собственно веселье. Игорь Павлович сосредоточенно выводил на своем дисплее ухмыляющегося черта с вилами.
      - И тебе не надоело создавать портреты профессора Нодье? - раздраженно нарушил тишину Стив Грегори. - Уж лучше попросил бы Анну...
      - По-моему, ты уже злишься, Стив,- вежливо улыбнулся ему Арчи Ясумото.
      Грегори вскочил на ноги.
      - А по-моему, я битый час объяснял - надо немедленно запускать наши материалы, иначе Эвроцентр прикроют, бой на Совете будет проигран начисто. Суперсап - естественное развитие живого человека, а наша машина вызывает предрассудочное отторжение. И чем она умнее, тем конкурентоопасней. Нас провалят именно этим элементарнейшим предубеждением...
      - Стив, я все равно не подпишу, - совершенно равнодушно, даже не отрываясь от рисования, произнес Ясенев.
      - Ты с ума сошел, - окончательно взвинтился Грегори. - Завтра утром Нодье огласит свой материал. Объективная критика, то да се - старикашка Жан это умеет... И на Совете мы вылетим в трубу!
      Ясенев неопределенно пожал плечами.
      - В твоем варианте, Стив, мы становимся живым доказательством правоты Нодье, - сказал он. - На наше место пора прийти кому-нибудь поразумней и подальновидней. Мы становимся мастерами по борьбе с собственным будущим, великими мастерами...
      - Ты говоришь страшные вещи, Игорь, - едва ли не трагическим шепотом произнес Грегори. - Я будто слышу голос старикашки Жана...
      - А меня преследует голос твоего отца, Стив, - ответил Ясенев. - Ведь это он предсказал возможность эволюционной войны. Мы рискуем стать ее поджигателями. Разные ветви расщепленной цивилизации начнут схлестываться, избивая друг друга нашими аргументами и кое-какими производными этих аргументов - мегатонными и гаммалучевыми. Мы рискуем захлебнуться страхом .перед хомопарками...
      - Любимый образ неолуддитов? - вступил в разговор Вит Крутогоров. - С каких пор?
      - Не стоит цепляться к словам, - миролюбиво сказал Ясумото. - Мне кажется, я понимаю Игоря. Настал момент открытой игры, Совет требует от нас и от конкурентов предельно откровенного сопоставления программ. И вот Игорь связывает с этим угрозу эволюционной войны. Я не совсем согласен с ним, но я его понимаю.
      - Ты, Арчи, прирожденный проповедник-миротворец, - перебил его Крутогоров. - Но похоже, Игорь утратил веру в собственную правоту, веру, которой он заразил и нас. А куда деваться нам, зараженным?
      - Вовремя утраченная вера в свою правоту, в свою исключительную правоту нередко спасала от потоков крови,- усмехнулся Хосе Фуэнтес.- Мне кажется, вера тоже предмет оптимизации, и как знать, что вредней - ее избыток или недостаток...
      - Твои слова хоть наизусть учи,- снова вступил Крутогоров. - Но нам некогда заучивать тебя и некогда цитировать. Мы вот-вот попадем под ножницы планировочной селекции и вынуждены будем менять работу. Стив походатайствует за меня перед папашей, и я отправлюсь в Лунный Монастырь почему бы не погрузиться в спокойное созерцание космоса или собственного пупка?
      - Вы не видели Тима? - с этим вопросом возникла на пороге кабинета Анна Ясенева.
      - Мы очень заняты, Аннушка,- кивнул ей Игорь,- а Тим сбежал к озеру.
      - Ладно, действуйте, страшные заговорщики,- слабо улыбнулась Анна.- У меня какие-то нелепые предчувствия... Пойду поищу его.
      Не знаю, размышлял Тим, удастся ли мне построить теорию прогресса, но твердо знаю, что веду себя, как последняя свинья. Я нашел наилучший момент, чтобы раздразнить отца, а он постеснялся отпустить мне элементарный подзатыльник. Отец боится дать себе волю, он стиснут ответственностью за каждый свой шаг...
      Люди еще не привыкли к тому, что каждому из них может выпасть жребий повести цивилизацию за собой. На таком человеке жуткая ответственность за выбор шага, а на цивилизации - за выбор человека-поводыря... Нет, по-моему, не совсем так. Поводырь нужен слепым, а мы вовсе не слепые, мы все видим дорогу, можем поправить идущего впереди. Или не все? Или видим нечто внушенное в качестве дороги? И поправить не всегда руки дотягиваются - так, что ли? Выходит, проще всего приплясывать на месте, изображая движение, а когда в глазах вспыхнут радужные круги от мелких притопываний, завопить, дескать, вот он, надвигающийся свет будущего! И ведь самое забавное, тут есть во что поверить - в глазах все ярче разгорается зарево, а в себя придешь, только если ноги подкосятся.
      Озеро, голубой мой талисман... Вот в россыпи бликов словно сошлись в борцовской схватке отец и Нодье. И этот безобразный Нодье все время ускользает и смеется, смеется и ускользает... Но что это? На месте маленького старикашки Жана его жуткий суперсап, неотразимо страшный не своей суперовостью, а внешней схожестью - с нами. Он мгновенно гипнотизирует отца, и у того безвольно повисают руки, и вот сейчас Нодье запросто разделается с папой...
      Тьфу ты, провались оно в черную дыру! Я и впрямь чуть в озеро не бросился, и кулаки сжаты так, что кончики пальцев побелели.
      Воображение когда-нибудь заставит меня валяться в психореанимации это мама верно говорит. Добрая половина фантомов намертво застревает в твоих мозгах, говорит она, и скоро там ни на что иное места не останется. И она опять права.
      В общем, все правы, а я кругом виноват, виноват по уши и навечно...
      Анна углубилась в лес, и напряжение стало понемногу спадать.
      Как естественно сочетаются эти тени и солнечные блики, думала она, сочетаются, чтобы окраситься моим настроением и окрасить его. Достаточно провести в этом лесу хотя бы сутки, и впечатлений будет не меньше, чем после просмотра планетарного каталога фантскульптуры. Древние охотники с помощью этого волшебного аппарата - леса становились гениальными художниками, а главное - их фантомы из солнечных лучей, из лунных отблесков и колеблющихся древесных теней были для них реальностью, были частью их жизни. Ночной лес пугал их, наполнял страхом и отражал страх, а вот такой, дневной и радующий, дарил надежду, поддержку светлых и добрых духов.
      Моя тревога - лишь след усталости, думала Анна. Я слишком долго провозилась со своими психофантомами, слишком глубоко ушла в свой внутренний мир, в его зыбкие пространства, где так много теряется и так мало, так до обидного мало отыскивается вновь...
      Тим уходит за черту взрослости - нужна ли я ему со своим кудахтаньем, с чем-то вкусненьким по большим праздникам и с вечной занятостью? Разве что мелькнут в его памяти наши танцы на берегу озера, пляски дикарей, от которых они, мои мужчины, постепенно устали. И первым - Игорь...
      Может, здесь он и прячется, источник моей тревоги? Игорь удаляется, как межзвездный корабль. Мы еще обмениваемся сигналами, но они идут все дольше и все сильней искажаются разделяющим нас расстоянием. С тех пор, как он, краснея и заикаясь, попытался втолковать мне, что у Тима не смогут появиться братик или сестричка, с тех пор он стал удаляться, и никакие мои попытки...
      Человек в симбиозе с эвроматом - мечта, жутковатая мечта Игоря, и порой мне кажется, он уже начал эксперимент, временами в нем прорывается что-то надчеловеческое, какие-то невообразимые оценки и решения... Но пока он не берет меня с собой в эту иную его жизнь, где происходит нечто, не вмещающееся в обычное сознание, где неспешно, как в колбе древнего алхимика, создается новый человек. Неспешно ли? Многие как раз убеждены в обратном - все происходит слишком быстро, и цивилизация, подобно экипажу неуправляемой капсулы, несется навстречу взрыву.
      Теодор Грегори, отец Стива, назвал этот взрыв эволюционной войной дескать, до сих пор, вплоть до экологического терроризма, люди боролись между собой, а тут возникает острая межвидовая борьба, ведь все человечество нельзя будет одновременно превратить ни в суперсапов Нодье, ни в эвробионтов Ясенева... Одни захотят одного, другие - другого, а третьих их много, их, пожалуй, большинство - вполне устроит древняя человеческая оболочка и начинка. А планета мала, лишь за последнее столетие мы по-настоящему осознали, насколько маленький шарик эта планета Земля. Маленький и незащищенный - ни любовью богов, ни особыми космическими законами... Разве что наш разум, но и он перегружен, и кое-кто говорит его попросту мало, а в человеке так много противоречий...
      И эта сверхидея Тэда Грегори, сверхидея, которая самого его забросила на Луну, заставила ускользнуть в сферу чистой астрофизики, эта сверхидея волнует всех, по-моему, всех, кроме Игоря Ясенева. Он многозначительно улыбается: "Мы противопоставим этим запугиваниям естественную мораль Контакта, проекцию отношений космических на отношения земные. Ближнего надо любить вовсе не за то, что он похож на тебя и в нем отражается твое величие. Любовь, основанная на подобии людей друг другу, даже на их богоподобии, не могла остановить разгул взаимных убийств и унижений. Ближний, каким бы дальним он ни казался, - это твое иное Я, иная эволюционная ветвь единого ствола, твоя же иная реализация. Нельзя любить себя в одном реально осуществленном варианте, другие варианты тебя столь же заслуживают любви".
      Он становится серьезным: "Возлюбить свое отражение - не фокус. Победа души - возлюбить создание инаковыглядящее, инакомыслящее и даже инакодействующее..."
      Похоже, они с Махагуптой намерены всерьез протолкнуть эти идеи, до которых нам всем дорастать и дорастать...
      Но где же Тим?
      И светотени складываются в нечто, источающее острую тревогу, более острую, чем моя композиция номер такой-то... В живую тревогу живого леса, леса, который вместе со мной ищет моего мальчика...
      Атмосфера в кабинете Ясенева сгущалась.
      - Мне тошно произносить это вслух,-кричал Стив Грегори, - но здесь попахивает предательством, Игорь, обыкновенным предательством!
      - И мне не слишком нравится эта история, - тут же заговорил Крутогоров.- Только тебя, Стив, здорово заносит...
      Радж Махагупта, который до сих пор сидел неподвижно, поднял два пальца, и все удивленно затихли. Добровольное вступление в дискуссию сверхмолчаливого Раджа лучше всего подчеркивало серьезность момента.
      - Ребята, - сказал Радж, - мне тоже кажется, что наше серьезное выступление против Нодье может стать первым боевым действием между сторонниками разных эволюционных линий. А война противоречит нашим принципам.
      "Вот и беднягу Раджа до длинного монолога довели,- размышлял Фуэнтес.Вот ситуация - все всё понимают, все по-своему правы... Ясно, что для Стива наше поражение было бы смертельной потерей, в некотором смысле более страшной, чем для Ясенева - у Игоря хоть семья... А Стив после истории с Никой весь в Эвроцентре, без остатка и без малейшей разрядки. Ему непременно нужно доказать, что его не сломали..."
      Тишину, словно подчеркнувшую сказанное Махагуп-той, нарушил тонкий зуммер вызова по индиканалу. Ясенев быстро взглянул на миниатюрный наручный экран и дал переключение на стенную телепанель.
      На большом экране возник Жан Нодье и стал удивленно оглядываться.
      - У тебя совещание? - спросил он. - Может, я не вовремя?
      - Напротив, - усмехнулся Ясенев, - твоя удача - весь штаб в сборе...
      - Ну, как ваш заговор? Продвигается?
      - Разумеется! - ответил Игорь, поворачивая к экрану дисплей-планшет с изображением вооруженного черта. - Мы уже создали твое изображение, Жан, и теперь, согласно древнейшим законам магии, владеем тобой...
      - Ну да, теперь кто-то из вас проткнет мой образ лихой стрелочкой, образом каменного копья, - тоже заулыбался Нодье. - Я скончаюсь в жутких муках на другом конце Земли, и никто ни о чем не догадается... Кстати, я возвращаюсь из нашего австралийского филиала.
      - И как поживает твой Лямбда с его гиперкортексом? - совершенно безразличным тоном спросил Ясенев.
      - У тебя славная разведка, дружище,- сразу же отреагировал Нодье. Мой малыш в полном порядке, надеюсь, он предстанет перед Советом в своей лучшей форме. Но уверен, ты тоже приготовил нечто эффектное.
      - Приготовил,- вздохнул Ясенев. - Мы тут очень старались.
      - Я тоже кое-что знаю,- ухмыльнулся Нодье, делаясь особенно похожим на собственное дисплейное изображение. - Ваш эврик покажет, как сработать изящную теоретическую модель любого предложенного Советом явления. И потом вы станете демонстрировать фокусы с микроэвроматом в духе композиций Анны Ясеневой... Или я ошибся?