- Правда,- ответил Иван Петрович заметно потертым Леночкиным словом,граждане должны, но толпе государственных рабов на все плевать...
      - И Мурцуфла этого жалко,- вставила Лена.
      - Жалко,- сказал Крабов,- жалко, потому что он в клетке и понимает, что в клетке, но клетка собственной конструкции, и на нее накинут черный платок...
      - Какая клетка? А-а, та, что вначале, да?
      - Есть клетка времени, и он сидит в ней,- стал разъяснять Иван Петрович,- и выскочить из этой клетки ему не дано, он вынужден делать то, что положено в данной клетке в данное время. А жалко потому, что он-то это понимает - не в наших, а в своих образах, но все равно понимает. В остальном чем он лучше других?
      Скучно и непонятно. Умничает толстячок. А название глупое - может, так на русский перевели, а на самом деле - другое...
      Такой сигнал воспринял Иван Петрович, когда они с Леной подходили к остановке, и чуть не ответил, что при любом названии оригинала он считает перевод весьма удачным - откуда взять лучший русский эквивалент бессилия? И нужно ли? Хотел ответить, но вовремя удержался и получил новую порцию:
      С приветом дядя, ей-богу, с приветиком. Все пальцы измял, ну и что? Теперь проводить захочет. Скучно...
      Иван Петрович нерешительно помялся на месте, подумал. Подходил ее автобус.
      - Спасибо, Леночка, за компанию, до свидания,- сказал он вдруг, хотя еще пару секунд назад мог бы поклясться, что никогда не откажется от проводов симпатичного существа в красном берете.
      Похолодало. Иван Петрович добрался до дому к часам десяти и хотел сразу же залезть в постель. Но его поджидала Анна Игоревна с ужином, носившим следы какой-то праздничной идеи. И главное - не было вопросов и не приходилось возводить бастионы оправдательной блажи. Зато стопочка "Пшеничной" пришлась очень кстати. Он согрелся.
      - Хочешь еще? - спросила Анна.
      - Нет, спасибо.
      X Тогда она ткнулась носом в воротник его домашней куртки и заплакала.
      Через час они уснули, довольные друг другом и переполненные тем трудно определимым и незаслуженно забываемым чувством, которое иногда называют нежной признательностью.
      15
      Разумеется, в эту ночь к Ивану Петровичу не мог не прийти полноценный сон. И сон пришел.
      Прежде всего, он увидел себя на берегу Пропонтиды, но почему-то не могучим рыцарем в блестящих доспехах, а маленьким мальчишкой, вылепливающим из влажного песка большой и красивый замок.
      Он твердо знал, что раскинувшийся неподалеку город - не его родина. Он явился сюда как бы по пути, случайно, а истинная его цель - война за гроб Господень с неверными где-то там, на юго-востоке. И потому на рубахе его нашит небольшой красный крест - ведь не может быть, чтоб в столь древние времена под стенами Константинополя выбирали санитаров, да и в реальном своем школьном детстве Иван Петрович до такой должности никогда не дослуживался, а напротив, постоянно хватал замечания за грязные и обгрызенные ногти. Правда, специалистом по части песочных замков он был отменным.
      Прямо на маленького Ваню налетел могучий всадник, подхватил его, и Ване, то есть Ивану Петровичу, почудилось, что они, как в сказке, одним прыжком перемахнули через высоченные константинопольские стены.
      Так Крабов оказался в низкой, богато украшенной перламутровыми инкрустациями комнате один на один с Алексеем V, который действительно непрерывно хмурился, всем своим видом оправдывая кличку Мурцуфл.
      "Отличное имя для кота,- подумал Иван Петрович,- а то все Васька да Васька..."
      - Здравствуйте, Иван Петрович,- глухим голосом произнес император.Что делать будем?
      - А что? - растерялся Крабов.
      - Как что? - удивился великий базилевс. - Готовится штурм, Иван Петрович, не сегодня, так завтра эта крестоносная орда ворвется в город.
      - Надо войско собрать,- поражаясь своей государственной мудрости, посоветовал Крабов.
      - Вот! - громко воскликнул базилевс.- В том-то и дело, что ничего не выходит. Войско не хочет собираться. Никто и ни за какие деньги не желает идти под наши знамена. Впрочем, денег тоже нет - последние Ангелы успели всю казну крестоносцам сплавить. Дескать, те - тоже христиане, только ищут бога своим путем. Мы бы их шайку шапками закидали - у нас перепроизводство головных уборов,- но теперь ни одна живая душа и шапкой кинуть не хочет.
      "Откуда он выучился так по-русски шпарить? - поразился Иван Петрович.Вот будет комедия, когда я объявлю в Академии наук, что византийский император совсем прилично по-нашему изъясняется..."
      Но эта глубокая мысль не получила должного развития. Алексей V начал генерировать, и Иван Петрович страшно обрадовался, что его способности не исчезли от такого дальнего броска во времени.
      Сей рыцарь - явный шпион Бонифация, в аду мне гореть, если он не лазутчик. За чей счет он стал бы носиться по столетиям? А может, венецианцы? Не устроить ли ему небольшую пытку?..
      От последней идеи базилевса прошибло Ивана Петровича холодным потом. Греки, резонно полагал он, очень приличные мастера насчет пыток. Впрочем, кто не мастер в этой области? А испытывать на себе достижения разных народов в древнейшем искусстве развязывания языков никак не хотелось. Хотелось мгновенно испариться.
      Оглядев себя, Иван Петрович понял, что он уже не мальчик, а настоящий рыцарь, только доспехи у него синтетические - из какого-то блестящего пластика. До чего же быстро он повзрослел под действием нехитрой задумки великого базилевса.
      "Прекрасно,- мелькнула у него мысль,- но что будет с моим панцырем, если кому-нибудь из этих здоровенных идиотов захочется стукнуть меня мечом? Надо срочно уматывать отсюда, пока цел... Или доспехи сменить?.."
      Но Иван Петрович точно знал, что запись в общую очередь на рыцарскую амуницию прекращена, а удостоверения участника Первого крестового похода у него пока нет.
      - Вот и ты не хочешь поддержать меня,- печально сказал Алексей V. - По глазам вижу, что ты мечтаешь испариться в самый ответственный момент. Но не удастся! Ничего у тебя не выйдет! Ты будешь помогать мне до последнего.
      - Но я тороплюсь,- стал оправдываться Иван Петрович.- Я вообще из другого времени, я случайно попал в ваш Константинополь. Мне домой надо, а завтра утром - на работу.
      - Я сам знаю, из какого ты времени,- твердо заявил базилевс.- Будешь из того времени, которое я укажу, ибо с меня никто еще не снял императорскую корону, и я сам волен указывать ход времени.
      "Это он от наглости или избытка христианского мировоззрения? - подумал Крабов.- Он же умный мужик".
      - Я и вправду не дурак,- продолжал базилевс, пытаясь скорчить ироническую ухмылку.- Я повидал такое, что тебе ни в одном двухсерийном сне не привидится, я понимаю все, даже то, что ты из иного времени. Но мне нужен живой свидетель - подчеркиваю, живой - и именно оттуда. И ты станешь свидетелем нашей гибели от равнодушия. Кстати, имей в виду - мне надоели твои критические взгляды. Тебя и семь с половиной веков ничему не научили. Сел бы ты на мое место...
      Алексей V по кличке Мурцуфл вдруг безнадежно махнул рукой и умолк. Потом он внезапно и пружинисто вскочил с золотого трона, широким жестом пригласил Ивана Петровича следовать за собой, и они пошли, вернее, помчались по переходам императорского дворца.
      "Здесь одной только стражей можно опрокинуть всех крестоносцев,- решил Иван Петрович.- На кой черт держать по целому взводу бездельников в каждом углу, жалуясь на нехватку военного бюджета?"
      - Нельзя,- крикнул базилевс на ходу.- Эта стража хороша, когда охраняет наше величество от собственного народа. Но против вооруженных латинян она не пойдет. Избивать - одно дело, а воевать с крестоносцами совсем другое.
      "Интересно,- подумал Крабов,- что именно он читает - мысли или взгляды?"
      Но базилевс на своего спутника больше не реагировал. Они выскочили куда-то в район Форума Константина, и Алексей стал хватать за руки и трясти всех прохожих мужского пола.
      - К оружию! - кричал он.- К оружию, константинопольцы! Защитим наш славный город от вторжения латинских варваров!
      Но константинопольцы не собирались браться за оружие. У каждого находились какие-то неотложные дела. Некоторые просто отмахивались, другие, краснея и запинаясь, оправдывались, бубнили о семье, о трудных временах, третьи демонстрировали ворохи справок с круглыми печатями.
      - Ах, бестии! - взревел базилевс.- Я всех вас выведу на чистую воду. Не владей я великим троном императора Константина, если не разоблачу ваши подлинные мыслишки.
      И тут чьи-то сильные руки схватили Ивана Петровича и понесли над городом, и он, не успев насладиться принудительным полетом, оказался в огромном зале на позолоченном троне, очень похожем на тот, на котором ранее восседал базилевс. Трон был не слишком удобен, зато подлокотники в форме львиных лап показались Ивану Петровичу высшим достижением искусства, а великолепный материал балдахина он со знанием дела расценил как настоящую восточную ткань.
      "Непонятно,- удивленно подумал он,- почему люди так стремились к столь неудобному и ненадежному креслу? Очень уж жестко. А из балдахина вышел бы неплохой отрез для Аннушки".
      Внезапно он почувствовал, что правая рука его не свободна. Рядом стоял такой же трон, в котором удобно расположилась Леночка, поджав под себя одну ногу. Ее пальчики, по-прежнему липкие от мороженого, покоились в крабовской ладони.
      "Надо ее одернуть,- решил Крабов.- Императрице не подобает такая поза".
      Но на замечание просто не хватало времени. В зал вбежал базилевс Алексей V почему-то в сером костюме Макара Викентьевича Фросина, и вслед за ним стража стала вводить равнодушных константинопольцев.
      - Приступим? - спросил базилевс и, подмигнув Ивану Петровичу совсем по-дружески, уселся у самого подножия великого трона императора Константина на полумягкий стул с инвентарной бирочкой. Откуда-то появились тонкие папки, и базилевс, закурив любимую фросинскую "Орбиту", стал листать и зачитывать личные дела.
      "Значит, это древний византийский обычай,- сообразил Иван Петрович.Неужели и у них существовала артель слепых, штампующая эти страшненькие серые папочки? Ну, конечно! Без артели-то нельзя. И возглавлял ее предпоследний из царствовавших Ангелов - слепец Исаак II! Как трудно дается эта историческая правда..."
      Иван Петрович даже устрашился всех тех слов, которые воспринимались неким волшебным сектором его мозга и самопроизвольно скатывались ему на язык. Но базилевс казался невозмутимым и даже, в своем роде, одухотворенным. Энтузиазм сквозил в его взгляде, в небрежных движениях, которыми он извлекал папки из воздуха или брал с какого-то невидимого столика, в еще более небрежных и слегка замаскированных жестах, которыми он приказывал стражникам увести очередного, не в меру копающегося в действительности молчальника.
      И лейтмотивом неслось со всех сторон: "Пытки... пытки... пытки..." Коротенькое слово - последняя полуразмытая дамба на пути мыслеизвержения следующей жертвы.
      - Отлично! - засвидетельствовал базилевс, когда Иван Петрович пропустил первую сотню, а, перевалив на третью, Иван Петрович услыхал мерные глухие удары за стеной.
      - Это памятник тебе ставят на форуме Феодосия,- радостно пояснил базилевс.
      "Знаем мы твои памятники,- подумал Крабов,- фуражку или там корону будешь ты вешать на этот памятник. Лучше бы бесплатную путевку в настоящую Феодосию выписал".
      Одна только Леночка не могла по-настоящему включиться в странную ситуацию, представляющуюся ей чем-то вроде третьей серии "Бессилия".
      "Это и есть третья и самая существенная серия "Бессилия",- съехидничал про себя Иван Петрович, не прекращая исполнения служебных обязанностей,третья серия с прядильщицей в роли императрицы. А она молодец - в душе буря, но глазом не ведет".
      - А мне это колечко насовсем? - шепотом спросила Лена, не выдержав страшного внутреннего напряжения.
      - Т-с-с...- зашипел снизу базилевс, превращаясь из смуглого красавца-киноактера в подлинного Макара Викентьевича.- Насовсем, насовсем, только не шуми.
      - Но мне сегодня в третью смену,- капризно сказала Лена, впрочем, капризничая весьма рассеянно, поскольку ее внимание было приковано к изумительному византийскому перстню с огромным, как драконий глаз, рубином - к тому, во что превратилось ее скромное девичье колечко с бордовой стекляшкой.
      - Справку дадим,- сквозь зубы процедил базилевс Фросин.
      - Тогда хорошо,- вздохнула Лена и погрузилась в созерцание перстня.
      Вскоре она пресытилась этим занятием и, повернувшись к Крабову, спросила.
      - А вы и вправду император?
      - Не знаю,- ответил Крабов.
      - Ну да, так уж и не знаете,- заулыбалась Лена.- Однажды у нас в цехе была лекция, и лектор говорил, что императоров уже не осталось. Может, вы по конкурсу место заняли?
      Вопрос болезненно кольнул Ивана Петровича. Через несколько месяцев истекал его срок в институте, и надо было подавать документы на переизбрание.
      - А откуда вы про конкурсы знаете? - спросил он у Леночки.
      - А у меня двоюродный брат по конкурсу работает, это который в институте, а не в магазине,- с гордостью и некоторым смущением ответила она, и Крабов понял, что воспоминания об ученом двоюродном брате сильно скрашивают жизнь его соседки по трону.
      - Вы тогда обиделись на меня, да? - кокетливо поинтересовалась она.- Я просто не подумала, что такое может происходить на самом деле, а вообще-то мне ни капельки не было скучно.
      "Приукрашивает",- подумал Крабов и не стал ничего отвечать. Напряжение возрастало. Папки мелькали в руках Фросина-Мурцуфла все быстрей, и по мере их ускорения усиливались и учащались глухие удары за стеной.
      "Очень уж стараются,- отметил Крабов.- По шляпку меня вгонят, так что и кепочки не нацепишь".
      - Готово! - воскликнул базилевс.
      Зал растворился, и Крабов понял, что он присутствует в качестве почетного гостя на открытии собственного памятника. Нечто огромное, заключенное под большим черным полотном, пульсировало посреди форума Феодосия, который почему-то порос зеленой травой - и это глубокой осенью! и вообще напоминал милый сердцу Ивана Петровича пустырь за Приморским парком в его родном городке. Крабов со всей подобающей серьезностью следил за церемонией, но в глубине души сильно переживал, чувствуя, что под черным покрывалом скрывается нелепое живое существо, живой символ его, Крабова, невиданного взлета. Говорились какие-то многоцветные медовые речи, а существо под покрывалом пульсировало все слабей.
      Наконец, покрывало сдернули, и Иван Петрович сразу понял - поздно! Его двойник-символ безнадежно мертв - изящная бронзовая конструкция, по смыслу которой Иван Петрович, совсем как Беллерофонт, возносился на Пегасе к Олимпу или к иным сияющим вершинам, навсегда застыла в полувзлете-полупадении. Навсегда - это, конечно, фигура, на самом деле был отмерен срок, весьма небольшой срок до полного уничтожения озверевшей толпой захватчиков, которая именно на Пегасе раскрутит свой тугой клубок злости и неудач, свое многолетнее ожидание никак не наступающего на земле царствия небесного, где можно было бы жрать и пить вволю, не рискуя получить ржавым наконечником копья промеж лопаток, не натирая задницу дешевым, но все же купленным в долг седлом, не кланяясь до треска в пояснице сильным мира сего. И снова в Ивана Петровича проник непостижимый магнетизм слияния со своим двойником - он втягивался в бронзового Беллерофонта и отвердевал.
      - Ничего не выйдет! - закричал Фросин.- Не увильнешь!
      И Иван Петрович почувствовал, что его вместе с крылатым конем стаскивают с гранитной глыбы и снова волокут в огромный тронный зал.
      "Только причем здесь Пегас? - думал Иван Петрович.- Потом все свалят на бедного коня. Скажут, что он и распихал византийцев по темницам".
      Мелькали папки. Работа продолжалась.
      - А что мы тут делаем? - спросила Леночка, понемногу осваиваясь с обстановкой.- Куда их уводят?
      - Не знаю,- нехотя ответил Иван Петрович.- Ничего не знаю.
      - А по-моему, что-то не так, - громко сказала она. - Не мое, конечно, дело, но им грозит что-то нехорошее. Вы должны узнать...
      - Т-с-с...- делая страшные глаза, зашипел базилевс Фросин. - Вы мешаете работать.
      - Я лучше пойду, - обиделась императрица и, легко соскочив с трона, оказалась на подножке невесть откуда вырулившего автобуса.
      - Если сидеть на справке, то и без квартальной премии останешься,бросила она напоследок.
      На прощание Крабов уловил с ее стороны нечто вроде импульса жалости к странному толстячку, который ввязывается в какие-то сомнительные дела, и ощутил страшное одиночество. Крылья Пегаса уныло повисли, и старый конь всем своим видом показывал, что зарядить бронзового Ивана Петровича творческим оптимизмом уже невозможно.
      - Я, пожалуй, тоже пойду,- сказал, ни к кому не обращаясь, Иван Петрович. При этом он напряженно соображал, как забраться с таким конягой в обычный рейсовый автобус и не следует ли позвонить и вызвать грузотакси.
      - Ни в коем случае! - завопил Фросин, снова превращаясь в вечно нахмуренного грозного базилевса и резко нажимая на большую красную кнопку звонка. В зал ворвалась целая толпа стражников с грозными кувалдами наперевес, а впереди бежал рецидивист Вася с автогенным аппаратом в форме шмайсера.
      "Значит, меня уничтожат вовсе не латиняне, а, так сказать, свои же,удивленно подумал Иван Петрович.- Вот и верь после этого историческим фильмам..."
      Звонок кричал все надрывней, и Иван Петрович почувствовал, что неведомая сила, которая несомненно ассоциировалась с силой Архимеда, выталкивает его из зала куда-то вверх. И даже забронзовевший Пегас ожил и слабо взмахнул крыльями, словно пробуя эти давным-давно затекшие атавистические конечности...
      Твердая рука Анны Игоревны стягивала с Ивана Петровича одеяло.
      - Вставай, Ванюша, вставай,- приговаривала она,- уже и будильник отзвонил. Я тебе чаек приготовлю.
      "Константинополь падет потому, что я не завершил свою работу,мелькнула у Крабова совершенно дурацкая мысль.- Ну и идейки у этих византийцев... Впрочем, при таких мурцуфлах нечему удивляться".
      Чай был свежезаварен и вкусен, как никогда, и у Ивана Петровича даже осталось несколько минут для сладкого утреннего перекура. Это казалось превосходным предзнаменованием в решающий для Ивана Петровича день, каковым и была данная пятница.
      16
      Да, наступила решающая пятница, и все устремления, посетившие Ивана Петровича после путешествия к своевольным византийцам, связали его с цирком, а конкретно - с комиссией Ильи Феофиловича.
      К этому событию Иван Петрович готовился весьма тщательно - он заранее выговорил себе библиотечный день с одиннадцати часов. Подобной формой творческого отпуска он пользовался очень редко, даже реже одного законного раза в месяц, и систематическая скромность оказалась в данном случае как нельзя кстати.
      По пути в цирк Крабова охватил странный духовный озноб - особое состояние, знакомое всем, когда-либо участвовавшим во всякого рода творческих конкурсах. Мерещилась респектабельная толпа корифеев арены, тщательно анализирующих каждую деталь крабовского выступления, делающих убийственно точные замечания и, наконец, дружно голосующих за беспрепятственный допуск Крабова - по какой там у них принято: первой или второй форме! - в храм искусства. В главном, то есть во владении телепатией, Иван Петрович был полностью уверен. Разъедала его только одна проблема - почему он, свободно читая чужие мысли, никогда и никому не внушает свои.
      "Да ведь я и не пробовал этого",- вспомнил он и ужасно удивился.
      Как не дойти до идеи прямого эксперимента! Неустранимая привычка всегда и во всем следовать внешним внушениям? Возможно, однако теперь Иван Петрович настроился. Он метнул взгляд на соседку, сидящую впереди, и мысленно приказал ей повернуться и попросить у него лишний талончик.
      Цветущая дама опасного возраста действительно повернулась и попросила у Ивана Петровича талон. Это было уже слишком. Крабова мгновенно переполнила волна восторга перед самим собой, вернее, перед собственным могуществом. Волна затопила его по уши, и он сидел, хлопая ресницами и не соображая, что невежливо надолго задерживать даму в неудобном повороте.
      Собственно, талонов у Крабова не было, он постоянно пользовался проездным билетом, разумеется, к обоюдной выгоде - своей и автобусного парка. Дама секунд тридцать бессмысленно пялилась на Крабова, но потом вспомнила, что талоны ей совершенно ни к чему, что она тоже взаимовыгодный пассажир. Она фыркнула, покраснела и отвернулась.
      Что это со мной творится? Зачем талоны? Совсем эта Людка до сумасшествия доведет...
      Такой сигнал тревоги принял Крабов и через некоторое время узнал, что Люда - ее дочка, вздумавшая в неполные восемнадцать лет женихаться, да было б с кем, а то с каким-то сопливым студентом-первокурсником, живущим на хилую стипендию в общежитии и, конечно, мечтающим о прописке на невестиной жилплощади. Теперь дама и ее супруг в трансе, не знают, что делать, а дурная Людка, кажется, перестаралась и зашла слишком далеко - черт бы побрал эти поездки на картошку! - и вот приходится принимать срочное и очень ответственное решение...
      Крабову стало по-настоящему неудобно. Лезть со своими глупыми экспериментами в момент большого семейного горя - разве не верх бестактности?
      Но, с другой стороны, он горько пожалел, что не знал раньше о новой грани своего дарования, ох, как пригодилось бы ему это во время путешествия в Византию.
      "Я внушил бы крестоносцам, чтобы они устроили свою Латинскую империю где-нибудь в Сахаре,- думал он,- а Алексея V заставил бы организовать жизнь Византии по-новому, во всяком случае, без выкачивания чужих мыслей и без пыток. А главное - внушить Мурцуфлу, что время не такая уж безнадежная клетка, что рано или поздно оно распахивается и впускает в себя лучи будущего, высвечивающие правду. Вся задача в том, чтобы разгадать сочетание этих лучей и не поверить в существование черного света, способного укрыть наши истинные дела и мысли".
      И еще представилась Ивану Петровичу волнующая сцена - как он заставляет Фросина с чистой бескозырной десятерной на руках заказать мизер, лучше, конечно, втемную и на бомбе, и тот, мысленно выстраивая всевозможные матюгальные конструкции, пытается всучить кому-нибудь хоть одну взятку, пытается и не может, и тузы хитро подмигивают ему зрачками четырех руководящих мастей. И в этот момент Фанечка подходит к столу и начинает вести себя аморально - публично целовать Михаила Львовича Аронова в затылок, а Семен Павлович швыряет свои карты и осознает мгновенным озарением, стоящим вне всякой логики, что неправильно заказал свою жизнь, и недобор ему гарантирован независимо от того, пострадает или нет будущее благосостояние Фаины Васильевны.
      К чести Ивана Петровича надо сказать, что данная несколько непорядочная сцена, родившаяся в его перегруженном воображении, должна была дополниться чем-то очень важным и неприятным, относящимся к нему лично, и дополнение не состоялось по единственной причине - автобус подошел к заветной остановке, откуда начиналась его финишная прямая в большое искусство.
      Цирк встретил его просто и по-деловому. Вахтерша, выяснив, что он назначен к директору, приветливо ему кивнула, а Ксюша сообщила, что Илья Феофилович задерживается и надо немного подождать.
      Иван Петрович расстроился, ибо мог рассчитывать на все, кроме такого поворота. Его энтузиазм требовал немедленного выхода. Он бесцельно скользил взглядом по афишам и графикам на стенах, пристально разглядывал секретарь-блондинку, пока не осознал, что она заслуживает очень серьезного внимания. Попросту говоря, во внешности Ксюши не было ни одного изъяна, и в одежде, пожалуй, тоже. Крабов не выдержал и проделал адский эксперимент, при воспоминаниях о котором ему впоследствии не раз приходилось краснеть. Он мысленно приказал Ксюше посильней подтянуть юбку. Она повиновалась даже чрезмерно, и Иван Петрович, убедившись в совершенстве ее длинных ног, получил от нее дикую порцию самокритики. Обругав себя последними словами, Ксюша вскочила и исчезла из приемной до самого прихода Ильи Феофиловича.
      Илья Феофилович вошел в приемную, вздрогнул при виде Крабова и многозначительно сказал:
      - Да-да...
      Потом, открывая дверь кабинета, добавил:
      - Минутку, сейчас я вас приму.
      Откровенно говоря, назначая Крабова на пятницу, Илья Феофилович и думать не думал, что тот явится, и никакой комиссии устраивать, разумеется, не собирался. В цирк обращается не так уж мало домашних умельцев, воображающих, что они корчат очень смешные рожи или ходят по канату. Если каждого из них пропускать через более или менее компетентную комиссию, то нетрудно подсчитать, что все лучшие цирковые силы, включая гардеробщиков и уборщиц, должны будут по двадцать пять часов в сутки непрерывно заседать в упомянутых комиссиях. С этой точки зрения, предубеждение Ильи Феофиловича очень легко понять. С другой стороны, первая встреча с Крабовым не могла не оставить суровый след в его душе. Ибо разоблачение загашника Илья Феофилович не мог представить иначе, как в тесной связи с происками нечистой силы - то, что не удавалось сделать даже всеведущей Ирине Сергеевне, не могло получиться ни у кого из простых смертных.
      Илья Феофилович немного подумал и вызвал с помощью Ксюши двух человек - наездницу Канашкину, которая все равно хотела полюбоваться ясновидцем, и старшего администратора Рубинова, который умел произвести неотразимое артистическое впечатление и обладал исключительно ярким даром неуловимости.
      Члены наскоро сколоченной комиссии собрались на редкость быстро минут за двадцать, и тогда Илья Феофилович велел позвать новичка.
      За истекший час ожидания Иван Петрович успел растерять изрядную долю оптимизма. Во-первых, ему было очень стыдно перед Ксюшей, которая под умственным рентгеном Крабова оказалась славной девчонкой, по уши влюбленной в цирк и в цирковой народ. Во-вторых, всякий энтузиазм представляет собой субстанцию тонкую и легко растворимую в достаточно емких промежутках времени. Иногда в виде осадка выпадает лишь скромное желание завершить начатое дело, но это желание слабо напоминает исходный порыв.
      Аналогичный осадок руководил и действиями Ивана Петровича, когда он перешагнул порог директорского кабинета.
      - О чем сейчас думает этот товарищ? - сразу метнул вопрос Илья Феофилович, указывая на солидно покашливающего Рубинова.
      Иван Петрович смешался. Старший администратор Рубинов думал, в сущности, о приятных вещах, например, о том, что Канашкина полнеет не по дням, а по часам, что зря он так переживал, когда ее отбил Илья Феофилович, что заказ на паюсную икру будет готов к пяти, а балычок стервец Прокопьев так и не даст...
      - Он думает, что товарищ Прокопьев не даст ему балыка,- нашелся Иван Петрович.- Икры даст, а балыка - нет.
      - Я протестую,- взвизгнул Рубинов.- На службе я думаю о служебных делах!
      И тут Иван Петрович понял, что допустил серьезный просчет. Илья Феофилович бурно загенерировал:
      Ах, крокодил! Влез-таки к Прокопьеву. А тот тоже хорош гусь - не мог на прошлой неделе выписать мне пару кило семужки... Значит, икоркой балуетесь, товарищ Рубинов, ясно, ясно...
      - Это неприкрытое шарлатанство, Илья Феофилович! - кричал Рубинов, теряя свой стандартный вид заслуженного деятеля.- Можете сами выяснить у Прокопьева. Я ничего такого... А гражданин тут шарлатанит - это же видно.
      - Ладно, успокойтесь,- внушительно сказал Илья Феофилович.- Зачем оправдываться? Потом он обратился к Крабову:
      - Вы принесли программу вашего номера?
      - Какая тут программа? - удивился Крабов.- Зрители выходят, а я угадываю их мысли. Вот и все.
      - Это что ж выходит? - подал голос Рубинов.- Любой зритель выходит, и вы любую его мысль перед всеми вслух? Это ж скандал выйдет...
      Он запутался в выходах и умолк, так что его озарение насчет положительных производственных характеристик для каждого активного зрителя дошло только до Ивана Петровича.
      - Публика на то и публика,- терпеливым тоном наставницы произнесла Канашкина. - Но мы-то должны знать секрет вашего фокуса.
      - Вся беда в том, что я и сам не знаю своего секрета, - простодушно ответил ей Иван Петрович. - Наверное, и секрета никакого нет. Угадываю и точка.
      - Так не бывает,- широко заулыбался Илья Феофилович.- Точки потом расставляют, на просмотре. Всякий фокус имеет свое объяснение в соответствии с достижениями современной науки и техники. Вы не верите в это?
      - Верю,- признался Иван Петрович.
      - А раз верите,- совсем уже проникновенно произнес Илья Феофилович,то чего ж вы нас за нос водите?
      И ему самому очень понравилась такая твердая позиция в защиту современных достижений.
      - Разве сможем мы, ответственные люди, доверить вам общение с многотысячным коллективом зрителей, если вы сами не понимаете природы своего номера? - добавил он отеческим тоном.- А вдруг вы что-нибудь не то угадаете, а?
      В голосе Ильи Феофиловича чувствовалась такая многотонная ответственность за коллектив зрителей и престиж вверенного ему учреждения, что Крабова начали разъедать настоящие сомнения - а вправду ли отгадываются эти проклятые мысли, а не занесло ли его в какое-то мистическое течение, подрывающее основы реалистического искусства, и вообще, не спит ли он?
      - Посудите сами,- многоопытным соловьем залился Илья Феофилович,посудите сами. Вы приписали товарищу Рубинову совершенно странную мысль по поводу рыбных закусок, а он категорически от этого отмахивается. Удался ли ваш номер?
      Илья Феофилович обвел взглядом притихших членов компетентной комиссии и тяжело вздохнул, что должно было выражать заведомо отрицательный ответ.
      - Смею уверить,- с издевательской вежливостью произнес он, - нет, не получился! Вообще-то, в природе существует некий Прокопьев, связанный с рыбной гастрономией, но дело совсем не в этом. Не исключено, что Прокопьев даже знаком с товарищем Рубиновым, но дело опять-таки не в этом. Дело в том, что наш зритель, общаясь с вами, должен получить заряд бодрости и, так сказать, оптимизма. А что получил от вас товарищ Рубинов? Что?
      Илья Феофилович явно упивался чисто педагогической победой над настырным новичком. В красивых миндалевых глазах Канашкиной замелькали искры искреннего обожания.