Пролог

Окрестности Сан-Антонио, Техас

Март 1870 года

Ему нет никакого дела до чужих проблем. Да они его попросту не касаются.

Высказав про себя эту здравую мысль уже, наверное, в десятый раз, Эндрю Камерон, граф Кинлох, вновь пришпорил коня, посылая его в галоп в том же направлении, в котором скрылись трое незнакомцев, задумавших убийство.

Граф узнал об этом совершенно случайно в грязном захудалом салуне одного из безымянных техасских городков, в изобилии разбросанных по этому богатому скотоводческому краю. По правде говоря, Дрю не хотелось ничего слышать, но, к сожалению, голоса разговаривавших за соседним столиком мужчин становились тем громче, чем больше было выпито виски. Не услышать их пьяных разглагольствований было невозможно.

— Значит, так, — произнес один из этой лихой троицы, — завтра Кингсли поедет нанимать погонщиков для весеннего перегона. Поедет один. Денег у него, видишь ли, нет на помощников, будь он трижды проклят!

— Ублюдок! — проворчал второй. — Ублюдок и есть. Никто не прольет над ним и слезинки. Как там… «Из праха возник, в прах и вернется…»

— Поделом ему за то, что так поступил с нами!

— И то сказать, нам чертовски повезло, что мы наткнулись на этого коротышку, — заикаясь, поддакнул третий. — Хоть он и чудной тип, а пять тысяч на дороге не валяются!

Только этого ему и не хватало! Дрю тихо выругался. Безземельный шотландский пэр без гроша в кармане, он упорно трудился над тем, чтобы принизить величие своего титула, разрушить то уважительное отношение, которое кто-то еще мог питать к нему. И не без успеха — тридцатипятилетний прожигатель жизни, он знал толк лишь в картах да в лошадях. На родине его не ждало ничего хорошего, поэтому он приехал в Америку с единственным рекомендательным письмом в кармане на имя некоего О'Брайена. Письмо вручил ему при отъезде из Шотландии муж его сводной сестры, после того как Дрю заикнулся, что хотел бы стать ранчменом.

Но, будучи по своему духу настоящим перекати-поле, Дрю не был уверен в том, что так уж хочет пустить где-нибудь корни. Он всегда и во всем следовал своими собственными путями, подчас не совсем праведными, а то и вовсе бесчестными, но тем не менее дававшими ему то, что он ценил превыше всего, — свободу. А потому он старательно избегал привязанностей. Он слишком хорошо знал, каким мучением могут обернуться любовь и верность.

Дрю даже находил некоторое удовлетворение, если не утешение, в своем одиночестве. И все же в прошлом году ему пришлось, неожиданно для самого себя, выйти из привычной роли стороннего наблюдателя, когда прелестная четырехлетняя девчушка словно дикий хмель обвилась вокруг его сердца. Он привязался к ней всей душой и тогда же поклялся, что больше не станет повторять столь мучительной ошибки. И одного раза оказалось более чем достаточно, хватит на всю жизнь!

С тех пор Дрю честно старался ни во что не вмешиваться. Однако сейчас он просто не мог сделать вид, что его это не касается, и выкинуть из головы имя Кингсли, произнесенное мужчиной за соседним столом. Здесь, в этом захолустном городишке, не было представителя закона, к которому он мог бы обратиться, чтобы предотвратить готовящееся убийство. Здесь вообще не было никого, кто мог бы вмешаться, — ни полицейских, ни военных, одни только пьяные ковбои, способные лишь на бессмысленную потасовку.

Он сказал себе, что это не его дело, и отправился спать, честно пытаясь убедить себя в этом. И что же в результате? Он скачет по незнакомой дороге вслед трем незнакомцам, пытаясь спасти человека, которого совершенно не знает.

Трое наемных убийц свернули с дороги по направлению к каменной гряде. Дрю резко осадил лошадь. Что и говорить, эти пустынные, лишенные растительности скалы были очень удобным местом для засады.

Дрю обдумывал свои действия. Конечно, самым мудрым в его положении было бы повернуть коня и ускакать обратно со всей скоростью, на которую был способен его скакун. Другая возможность таила в себе некоторую опасность — он мог обогнуть эту гряду камней по широкой дуге, встретить человека, который будет подъезжать к этому месту, и… оказаться при этом в глупейшем положении человека, сующего нос туда, куда его не просят.

Однако долго думать Дрю не пришлось. С противоположной стороны гряды послышались выстрелы. Теперь уж он тем более не мог уехать. Его не просто возмущал сам факт нападения из-за угла — к подобным трусам у него был особый счет.

Дрю пришпорил коня. Подъехав к гряде поближе, он спешился и стал карабкаться вверх по склону, отчаянно надеясь, что еще не слишком поздно. Ответные выстрелы сказали ему, что застать врасплох свою жертву убийцам все-таки не удалось. Значит, не все потеряно!

Взобравшись на вершину скалы, Дрю увидел, как трое мужчин, засевших за огромным валуном прямо под ним, стреляли в четвертого — возможно, это и был Кингсли, — скорчившегося за крупом убитой лошади. Вот теперь у шотландца появился личный счет к этим негодяям. Если он и не слишком хорошо относился к людям, то к лошадям питал самые искренние чувства и глубокое уважение.

Выбрав удобную позицию за скалой, Дрю достал винтовку, купленную недавно в Денвере, прицелился и открыл огонь. Он уложил двоих прежде, чем кто-либо из них сообразил, что, собственно, произошло. Когда третий, наконец поняв, что к чему, круто развернулся, Дрю поспешно спрятался за камнем… но его противник оказался проворнее.

Дрю почувствовал, как пуля ударила ему в плечо, затем — еще одна… Когда сознание окончательно покидало его, губы все еще кривились в горькой ироничной усмешке…

Вот уж действительно — ему совершенно нет никакого дела до чужих проблем!

1.

Окрестности Сан-Антонио, Техас

Май 1870

Смаргивая слезы, Мэрис Габриэль Паркер безжалостно отхватила ножницами несколько прядей. Так же решительно она пыталась выбросить из головы ужасные воспоминания о том, что произошло на прошлой неделе.

«Не думай об этом».

Как будто она могла думать о чем-то еще! Перед ее мысленным взором снова и снова возникала страшная картина. Спектакль кончился, когда раздались выстрелы. Отец содрогнулся и упал прямо на нее, приняв на себя второй выстрел, предназначенный дочери.

Она зажмурилась, но успела увидеть стрелявшего: высокий, худой, видимо, молодой мужчина. Лицо его она рассмотреть не смогла, оно было скрыто шляпой, серебристой лентой на тулье блеснувшей в скудном свете, что падал из окон гостиницы. Он бросился к открытой двери, и сразу вслед за ним повалили зрители. Габриэль попыталась снова мысленно воссоздать его облик. Она должна его запомнить. У нее были планы насчет этого человека. И насчет другого — по имени Кингсли.

В ушах все еще звучали последние слова отца. Что это было? Предупреждение? Предсмертное признание? Неожиданный, ошеломляющий наказ, который он оставил ей? Эта мысль, наверное, была мучительней всего.

Габриэль взглянула в потрескавшееся зеркало на стене — таких зеркал полным-полно в дешевых гостиницах городков, подобных Пикенсу, штат Техас, что в сорока милях от Сан-Антонио. Но именно в этом городе в один жестокий и страшный вечер был полностью уничтожен мир, в котором она до сих пор жила.

Из зеркала на нее взглянуло осунувшееся, встревоженное лицо. Габриэль с трудом узнала певицу, которая всего неделю назад сорвала громовые аплодисменты в «Сан-Антонио Палас». В ней почти ничего не осталось от той Габриэль, которая привлекала толпы нежеланных поклонников. В синих глазах погасло сияние жизни, щеки поблекли, губы забыли, что такое улыбка.

Она осталась одна. Почти всю свою жизнь Габриэль провела рядом с родителями. Ее мать была акстри-сой, папа — оперным певцом. И вот теперь она совсем одна…

И кто-то покушался на ее жизнь, хотел убить ее, как отца… У них не вышло, но убийцы еще могут исправить свою ошибку, если только она не опередит их.

Убийцы — или убийца — будут искать актрису с осиной талией, длинными волосами, в пышном нарядном платье. Они будут искать женщину с бросающейся в глаза, легко узнаваемой внешностью. Они не обратят внимания на худенького, бедно одетого паренька.

Габриэль взглянула на роскошные пряди волос, устилавшие пол, а затем на то, что осталось от ее длинных темных локонов. И с трудом подавила рыдания — она так гордилась своими чудесными волосами! Они скрадывали некоторые менее привлекательные черты лица, отвлекали внимание от слишком широкого рта и вздернутого носа. «У тебя волосы точно у ангела, совсем-совсем как у мамочки», — частенько повторял отец. И Габриэль помнила, как причесывала ее мама и всегда говорила, что волосы — главная женская красота.

Габриэль прикусила губу. Она больше никогда не услышит красивый бархатный голос отца, и его прекрасные руки уже не будут никогда летать по клавишам и умело перебирать струны. Какое это страшное слово — «никогда». Девушка сжала ножницы и яростно набросилась на оставшиеся локоны, уже не пытаясь сдерживать слезы.

Габриэль старалась стричь как можно короче. Освободившиеся от своей тяжести, короткие прядки тут же свивались колечками.

Ей нужно всегда помнить о роли, которую предстояло сыграть теперь уже не на сцене, а в жизни.

Чтобы подбодрить себя, она стала тихо напевать старую французскую колыбельную песенку. Звук ее голоса прозвучал очень одиноко в убогом гостиничном номере. Эту колыбельную хорошо петь на два голоса, но не было никого, кто мог бы ей вторить… И девушку охватило такое щемящее чувство одиночества, какого она не испытывала еще никогда в жизни.

Когда последний состриженный локон присоединился к груде волос на полу, Габриэль разделась донага. Положив на узкую кровать газеты, она завернула в нее платье, корсет, прелестные ботинки на пуговках и шелковые чулки. Затем перевязала сверток бечевкой. Надо будет оставить его в церкви под скамьей. Может быть, священник найдет ее вещам полезное применение.

Затем, стоя совершенно нагой перед зеркалом, она открыла коробку с гримом и стала накладывать краску на лицо, чтобы нежная белая кожа казалась загоревшей и обветренной. Грима потребовалось немало. Начиная с корней волос, Габриэль прошлась красками по всему лицу, чтобы не осталось ни одного предательски белого пятнышка, и оттенила шею, еще раз прошлась палочкой грима от подбородка ко лбу, а затем прибавила несколько настоящих грязных пятен. Грязью девушка запаслась заблаговременно. Она знала, что если не умываться, то краска на лице продержится несколько недель. И надо взять с собой краски про запас, чтобы потом возобновить грим, а за это время она осуществит намеченный план. Так или иначе, но она с этим справится.

Удовлетворившись результатом своих усилий, Габриэль взяла нижнюю юбку и разорвала ее на полоски, чтобы перебинтовать грудь. Грудь у нее небольшая, тело худощавое, и женственные формы легко спрятать под многослойной одеждой, а все же лучше не рисковать и предусмотреть всякие случайности.

Костюм, купленный в единственном магазинчике городка, где она играла, выглядел чересчур новым. Надо что-то предпринять, подумала девушка, надевая жесткую, хорошо выглаженную пару. Впрочем, шляпа подходила ей превосходно. Габриэль выудила ее из отцовского сундука. Отец надевал эту шляпу, когда они всем семейством разыгрывали какую-то мелодраму. Он купил ее у пьяницы-ковбоя за два доллара, и вид у нее был очень потрепанный. Надвинув шляпу на лоб, Габриэль недовольно сморщилась: от подкладочной ленты пахло потом. А затем девушка собрала все свое мужество, расправив плечи, и опять повернулась к зеркалу.

Ваш выход, Гэйб Льюис! Здесь больше нет Габриэль, любимой и лелеемой дочери Джеймса и Мэриан Паркер. Дочери преступника, если верить признанию отца, вырвавшемуся у него в предсмертные минуты. А как могла она не поверить отцовским словам?

И снова сердце у Габриэль заныло от глубокой, затаенной тревоги, которую она пыталась заглушить лихорадочными приготовлениями к бегству. Еще она чувствовала гнев. И жаждала справедливости и отмщения убийцам.

Она схватила письмо и газетную вырезку, которые отец хранил в сундуке. Он как раз об этом ей и сказал, умирая: «В сундуке письмо… все объяснит». Собрав последние силы, он, вцепившись в ее руку, добавил: «Статья. Кингсли. Это он. Дэвис. Опасность для…» И тут слова стали неразборчивы. Затем он сделал еще одно, огромное усилие и прошептал: «…Оставь… Техас. Обещай».

Пообещать Габриэль уже не успела, но она и не собирается покидать Техас, особенно теперь, когда отыскала и прочла отцовское письмо с приложенной к нему газетной вырезкой. Это было в одинаковой степени и признанием вины, и предупреждением. Он, конечно, написал письмо из-за статьи. Он почувствовал угрозу, быть может, даже опасался за свою жизнь и хотел, чтобы Габриэль знала правду. Письмо было датировано числом накануне того рокового дня, когда застрелили отца, и на конверте стояла надпись: «Открыть в случае моей смерти». Сначала девушка не поверила написанному, но почерк был отцовский.

Отец так много значил в ее жизни. Она всегда любила его сердечный смех и веселые искорки в глазах! Он был любящим мужем, замечательным отцом, человеком, который способен отдать нищему последние гроши. Нет, Габриэль никак не могла совместить этот образ с тем человеком, который написал письмо. Невозможно поверить в то, что он был в дружеских отношениях с людьми, которые могли обманывать и предавать.

И тем не менее отец сам признавался, что совершил поступки, которые заставили его покинуть Техас на целых двадцать пять лет. Все это время он хранил в душе страшную тайну. Теперь она понимала, что Джеймс Паркер платил за грехи юности всю свою жизнь — и наконец расплатился за них смертью. К ее горю и гневу примешивалось теперь и чувство вины, ведь это именно она упросила отца вернуться в Техас, он очень не хотел сюда ехать.

И тогда Габриэль решила: ее долг — заставить убийцу отца тоже расплатиться сполна. Господь милосердный, и зачем только она уговаривала папу приехать в Техас!

Но она это сделала — и вот результат. Отец мертв, а правосудию до этого нет никакого дела. Габриэль прямо обвинила в убийстве отца человека, имя которого он тогда назвал: «Кингсли», — но шериф только рассмеялся и отмел обвинение. Он никак не может быть убийцей, даже если его обвинил сам убитый.

Габриэль взяла статью и снова прочла заголовок. Руки задрожали, и слова расплылись перед глазами. Впрочем, она знала эти слова наизусть: «Кингсли намерен перегнать стада на Север».

Статья, в которой подробно рассказывалось о человеке по имени Керби Кингсли, занимала почти целую газетную колонку. Габриэль пробежала ее глазами, почти не читая, она помнила ее наизусть. Теперь сомнений не оставалось: именно статья была причиной того, что отец за два-три дня до смерти вел себя так беспокойно. И Габриэль мучилась острым чувством вины. Она понимала, почему отец не хотел возвращаться на Запад. Если бы он отказался ехать, то мог бы остаться в живых. Это она виновата в его смерти, и теперь на собственном опыте Габриэль убедилась, что горе, усиленное чувством вины, почти нестерпимо.

Остается только одно: если убийцу не привлекут к ответственности — а она почти не сомневалась, хотя ей и было нестерпимо больно думать об этом, — она сама с ним рассчитается. Как именно — она не знала, но была уверена: она должна что-то предпринять.

Статья, которую девушка перечитала множество раз, подсказала ей способ действий. Керби Кингсли задумал перегнать свои стада с нескольких ранчо Центрального Техаса, и это, по слухам, будет крупнейшим перегоном за все время освоения Техаса. Кингсли сам будет сопровождать стада от южного предместья Сан-Антонио до железной дороги в Абилене. И для этого он нанимает погонщиков.

Вот она, Габриэль, и станет одним из таких погонщиков. Она сумеет, наверняка сумеет! Она сыграла достаточно мужских ролей, чтобы усвоить походку, манеры и речь простых ковбоев. Сумеет она и голос изменить. Конечно, Гэйб Льюис неказист с виду, но она достаточно перевидала ковбоев, чтобы не волноваться по этому поводу: среди них встречаются совершенно разные: высокие и низкие, плотные и худые, а некоторые из них не старше четырнадцати-пятнадцати лет. На Западе дети быстро взрослеют.

Главным и достаточно серьезным препятствием к осуществлению ее плана было то, что она не слишком искусная наездница. Она, конечно, умела ездить верхом… немного. У нее просто не было достаточной практики. Они путешествовали главным образом в поездах и в дилижансах, хотя отец в свое время настоял, чтобы дочь овладела элементарными навыками верховой езды. Он также потребовал, чтобы она в целях самозащиты научилась стрелять, чтобы постоять за себя.

Габриэль упрямо сжала челюсти. Она заставит Кингсли себя нанять. И любой ценой. И обязательно выполнит намеченный план. Она узнает правду, даже если придется пустить в ход оружие. Влиятельный и солидный Керби Кингсли поплатится за смерть отца. И его наемник тоже. Хотя Габриэль не видела убийцу в лицо, она все же заметила достаточно, чтобы его узнать: необычайно высокий человек с быстрыми, кошачьими движениями и серебристой лентой на шляпе. Она отыщет его и, если именно ей суждено совершить акт возмездия, вырвет у него признание в содеянном.

Чем это все может закончиться для нее самой — о том Габриэль не думала. С такой бурей скорби и чувства вины в душе будущее кажется беспросветной бездной. Ее мечты — нет, то были мечты отца: когда-нибудь петь в грандиозных концертных залах — рассеялись как дым, и ничто, казалось, не могло их возродить.

Глубоко вздохнув, Гэйб Льюис надвинул шляпу поглубже, рассовал по карманам свои скудные сбережения, ваял сверток с одеждой под мышку и вышел из номера.

Необходимо было сделать еще одно дело, прежде чем выходить на сцену в новой роли. Надо было раздобыть лошадь.* * * Дрю Камерон сладко потянулся в удобном кресле. Бережно сжимая в руке стакан с великолепным бренди, он раздумывал над своим будущим. Еще недавно Дрю полагал, что никакого будущего не предвидится. Он едва не умер от потери крови, а потом от лихорадки… однако Керби Кингсли просто не мог позволить ему умереть. Обеспечив ему самую лучшую в этих условиях медицинскую помощь, Керби, словно верная сиделка, не отходил ни днем ни ночью от его постели. И это было самое меньшее, что он мог сделать для человека, спасшего ему жизнь.

Возможно, именно то, что они спасли друг другу жизнь, и послужило основой их довольно странной дружбы. Странной — потому что они были слишком разными людьми. Не знающий, что такое настоящий труд, Дрю, воспитанный на крохи былого богатства, принадлежал к старинной шотландской аристократии. Трудяга Керби, теперь владеющий богатым ранчо, в детстве и молодости видел лишь жесточайшую нужду. Дрю, выбравший путь беззаботного прожигателя жизни, не имел никаких привязанностей. Керби же не мыслил жизни без своего ранчо, своих стад, своего брата и племянников. И всегда чувствовал личную ответственность за всех родных и близких, а также за все, что ему принадлежало.

Однако, как ни странно, у них с Дрю оказалось и много общего. В юности они оба были изгоями и оба пытались бросить вызов обществу и своим родным, восстав против несправедливости. Однако выбрали они для этого способы, которые причинили вред только им самим.

Очень скоро они почувствовали это родство душ. Спустя два месяца после того, как Дрю обосновался на ранчо Кингсли, он уже твердо знал, что обрел верного друга, возможно, даже отца, которого у него никогда по-настоящему не было.

Во время разговоров за выпивкой в поздние вечерние часы Дрю часто замечал печаль одиночества в глазах его нового друга. Но в этот день Кингсли был особенно угрюм.

— Все еще вспоминаешь о засаде? — спросил Дрю. — Неприятно думать, что кто-то желает твоей смерти, — хмуро ответил Керби.

— Думаешь, что убийца, кто бы он ни был, может повторить попытку? Но ведь уже два месяца прошло.

— Мы бы уже все знали, если бы смогли схватить эту троицу.

— Ну, двое из них едва ли станут тебе снова докучать.

— Мне от этого не легче, — вздохнул Керби. — Ведь тот, кто хотел меня убить, легко найдет других.

Дрю промолчал. Жалко, что он тогда не слышал каких-нибудь подробностей: имя, например, название города, ну хоть что-нибудь!

— И еще меня беспокоит ранчо. Если со мной что-нибудь случится…

Дрю снова постарался успокоить Керби:

— Два месяца прошло, а ничего не случилось, да и твой брат Джон на вид человек дельный.

— Да он только и умеет обращаться с животными, а дела не знает и в людях не разбирается. А племянники!.. Да, черт побери, Дэмиен парень толковый, способный, но он слишком горяч… и жаден. А Терри — точь-в-точь Джон. Добродушный, и его легко сбить с толку. А я, сам знаешь, столько сил на все это дело положил — не для того же, чтобы все пошло прахом.

Дрю не мог не согласиться с Керби. Шотландец недаром был игроком, а значит, хорошо изучил людей, их сильные и слабые стороны. Керби был выкован из стали, его брат слеплен из глины.

— Поедем с нами, — неожиданно предложил Керби. — Ты ведь хочешь узнать побольше о коровах. Лучшего способа не найти.

Пораженный столь неожиданным предложением, Дрю сначала решил, что Керби шутит.

— Да ведь меня ждет Кейн О'Брайен!

Керби только плечами пожал, не собираясь обсуждать столь нелепое возражение.

— Если ты хочешь изучать скотоводство, лучших уроков, чем во время перегона скота, ты нигде не получишь.

«А О'Брайен скорее всего только вздохнет с облегчением», — подумал Дрю.

Бен Мастерс, муж сводной сестры Дрю, просил своего друга О'Брайена опекать родственника, помочь ему устроиться на новом месте. При этом Бен упоминал, что за О'Брайеном остался должок. Но Дрю очень сомневался в том, что Кейн О'Брайен так уж горит желанием возиться с новичком.

— Подумай об этом, парень, — сказал Керби, словно прочитав мысли Дрю. — И учти, что мне-то ты и вправду очень нужен.

— Только ума не приложу зачем, — покачал головой Дрю, все еще колеблясь, — я ведь не погонщик. Керби немного помолчал.

— Я тебе доверяю, — наконец ответил он.

Эти простые слова тронули и обрадовали Дрю. Сам он мало кому доверял в своей жизни. И ему доверяли немногие.

Заинтересовавшись предложением Керби, он быстро прикинул в уме последствия своего исчезновения на несколько месяцев, пока будут перегонять стада. Керби уже известил письмом Кейна О'Брайена, что Дрю ранен, хотя сейчас быстро поправляется, — так что поездку к Кейну будет легко отложить. А кроме встречи с О'Брайеном, у Дрю не было никаких других обязательств.

И все же что-то заставляло его спорить.

— Думаю, твои племянники этому не обрадуются.

Дэмиен — правая рука Керби, а Дэмиен его недолюбливает. Дрю чувствовал, как растет эта неприязнь по мере того, как Керби все больше времени проводил со своим гостем.

— Это их трудности, — заявил Керби, — а я хочу, чтобы ты прикрывал мне спину. Ты ловко управляешься с винтовкой.

— А, вот оно что! Да любой шотландец хороший стрелок. Мне, правда, всегда везло, но, наверное, ты заметил, что когда самому нужно прятаться от пули, у меня это не очень хорошо получается.

— Да, не очень, — сухо согласился Керби, — и мы должны исправить этот недостаток.

— К тому же я умею бросать разве что кости, а за лассо даже не знаю как взяться — и не умею обращаться со скотом.

Керби пристально разглядывал Дрю, и в глазах его плясали веселые огоньки.

— Ты ведь рассказывал, что принимал участие в скачках, да и я в последние дни понаблюдал за твоим искусством наездника. Бьюсь об заклад, нет такой лошадки, которую ты не смог бы объездить, хотя тебе, конечно, надо поучиться некоторым нашим трюкам. Например, как обводить на лошади стадо. Ну, ты скоро всему научишься. Да один твой голос чего стоит, — прибавил Керби.

Дрю явно смутился.

— Я слышал однажды, как ты пел, — словно ничего не замечая, продолжал Керби. — Должен тебе сказать, ничто так не успокаивает скот, как мелодичная песня и мягкий голос.

— Ну, я могу вас порадовать лишь несколькими шотландскими боевыми песнями, — сухо заметил Дрю, — да еще одной-двумя балладами.

Керби усмехнулся и подмигнул ему.

— Черт побери, я буду единственным скотоводом, у которого погонщиком работает шотландский лорд! Готов прозакладывать свое ранчо, что под твоей благородной шкурой скрывается настоящий покоритель Дальнего Запада.

Дрю натянуто улыбнулся.

— Ну, мой титул едва ли делает мне честь.

Горечь, прозвучавшая в его голосе, была чересчур явной.

Керби помолчал, а потом добавил:

— Я знаю, что у тебя есть характер и что ты рисковал жизнью ради абсолютно незнакомого человека, и этого для меня более чем достаточно. И еще я знаю, что ты хочешь заняться разведением скота. Когда приедем в Канзас-Сити, я дам тебе полсотни коров. Можешь оставить их на развод, а можешь продать — как захочешь.

— Но это будет сверх обычной платы.

— В обычную плату не входит спасение моей жизни.

— А я и не требую награды.

— Ты считаешь, что моя жизнь ничего не стоит?

Решимость Дрю уже изрядно ослабела. Ему хотелось отправиться вместе с Керби на перегон. Кажется, он еще никогда так сильно ничего не желал. Он наслушался разных ужасов: пыльные бури, ураганы, наводнения, индейцы, беглые преступники… И все же Дрю отчаянно хотелось побольше узнать о стране, где один неверный шаг может стоить жизни. И еще это был шанс доказать не только Керби, но и самому себе, что он чего-то стоит, и не только как удачливый игрок. И все-таки Дрю медлил. Он разочаровал почти всех своих близких — но вот этого человека ему менее всего хотелось разочаровать.

— А Дэмиен и Терри? Что ты им скажешь?

Керби поджал губы.

— Нанимаю работников я, а не племянники.

Последний бастион сопротивления пал, смятенный непреклонной уверенностью Керби.

— Я согласен, — сказал наконец Дрю.

Последние пятнадцать лет он играл в жизнь, как в рулетку, ставя все на кон, все проигрывая и начиная вновь с нуля. Он сознательно старался опозорить титул графа Кинлоха. Таким образом он пытался отомстить человеку, который загубил жизнь его матери, а жизнь самого Дрю превратил в кромешный ад. Но со временем на том месте, где когда-то у него билось живое сердце, образовалась черная пустота, которую не могли заполнить ни месть, ни отчаянная игра, ни распутство.

Но, может быть, здесь, в новой стране, он найдет, чем заполнить эту пустоту?

Прочитав по выражению лица своего гостя нечто, видимо, вполне его удовлетворившее, Керби с довольным видом наполнил стаканы.

— Ну, — сказал он, — за удачный перегон!

— За удачный перегон, — эхом отозвался Дрю, залпом проглотив золотистую обжигающую жидкость.

2.

Под хохот глазевших на него погонщиков Дрю осторожно, очень осторожно поднялся с земли. Падение было нестерпимым позором. На его памяти такого никогда с ним не случалось.

Керби предупреждал, что лошади у ковбоев особенные и при виде коровы, отбившейся от стада, действуют проворно и непредсказуемо, Пегий, на котором скакал Дрю, к сожалению, доказал правоту Керби — он резко дернулся в сторону как раз в тот момент, когда уставший всадник чуть расслабился в седле.

Дрю мрачно взглянул на пегого, а эта проклятая животина оскалила зубы и радостно заржала. Дрю был совершенно уверен, что конь насмехается над ним, и поморщился при мысли о том, какого свалял дурака.

— Дядя Керби сказал, будто ты умеешь ездить верхом, — злорадно заметил Дэмиен Кингсли. — Какие еще небылицы ты ему наплел?

Дрю заставил себя улыбнуться, но улыбка получилась кривая. С той минуты, как неделю назад его включили в число погонщиков «Круга-К», он стал мишенью для нескончаемых насмешек. Шотландский акцент и полное незнание техасских пород скота только укрепили нелестное мнение о нем — слабак!

— Интересно, что они в своей Шотландии называют лошадьми? — насмешливо спросил другой погонщик.

— Проку от тебя не будет, — хмыкнул Дэмиен, сидевший на небольшой чалой лошадке так, словно составлял с ней одно целое.

Дрю ощупал руки и ноги. Ничего не сломано, но болит каждая косточка. Он привык ездить верхом, однако неделя работы по восемнадцать часов в день в седле утомила даже его тренированные мышцы. При мысли, что так будет продолжаться еще три месяца, Дрю совсем пал духом.

«Узнать все о коровах» — так Керби определил изучение скотоводства. В известном смысле он был прав, однако Дрю уже подмывало бежать отсюда куда глаза глядят. Когда-то пламенное желание стать королем скота теперь еле теплилось в его измученном теле, точно догорающая свечка.

Нет, будь оно все проклято. Дрю никогда не был слабаком, а тем более — трусом, он выдержит эти три месяца! Торжествующую улыбку на лице Дэмиена он тоже не желал видеть, но еще больше не хотел разочаровать Керби.

Дрю отер руки о штаны и направился к пегому, но от новой попытки укротить упрямую животину его избавил громкий смех Коротышки, одного из гуртовщиков.

— Нет, вы только посмотрите! — кричал тот, показывая куда-то за конюшню.

Из-за угла показалась самая тощая, заезженная кляча, какую шотландец когда-либо видел. На ее костлявой спине, неуверенно держась в седле, покачивался щупленький парнишка в шляпе, столь же старой и неказистой, как и лошадь.

— Пожалуй, на этой коняге удержался бы и наш Скотти! — заметил один из работников, громко смеясь собственной шутке.

Дрю охотно вбил бы ему в глотку и этот смех, и прозвище, которое ему дали, — но это могло причинить неприятности Керби. Дрю не знал, долго ли сумеет сдерживаться, ведь он не отличался долготерпением.

Ковбои во все глаза смотрели на горемычную парочку. Язвительные насмешки погонщиков заранее вызвали у Дрю сочувствие к незнакомцу.

Всадник остановил лошадь в нескольких шагах от собравшейся толпы. Паренек настороженно оглядел ковбоев, старательно при этом кутаясь в плащ, явно для него широковатый. Лицо мальчика почти закрывала грязная шляпа. Из-под опущенных полей на Дрю в упор глянули синие глаза. Потом юноша опустил взгляд и обратился к другим всадникам.

— Мне нужен старший, — проговорил он ломающимся голосом.

— Зачем? — спросил один из погонщиков, подтолкнув локтем товарища. — Хочешь продать своего рысака? Вон тот парень, рядом с пегим, может быть, заинтересуется.

Снова раздался гогот, и юноша быстро взглянул на Дрю.

— Ищу работу, — пояснил он, не обращая внимания на смешки. — Слышал, здесь нанимают работников.

— Лилипутов? — усмехнулся Дэмиен. — Плохо слушал. У нас работников достаточно. И даже более чем достаточно, — добавил он, бросив неприязненный взгляд на Дрю.

— Я прочел в газете объявление о перегоне скота, — возразил юноша. — Там было сказано, что требуются работники. Я хочу поговорить со старшим.

Дрю поразила настойчивость юнца, но все места действительно были заняты, несмотря на мизерную оплату — пятьдесят долларов и кормежка. Многим гораздо более опытным погонщикам было отказано. Казалось, все ковбои Запада стремились принять участие в грандиозном перегоне скота Керби Кингсли, который уже называли историческим.

— Я отведу тебя к старшему, — сказал Дрю. — Иди за мной.

И, не обращая внимания на явное недовольство Дэмиена, он направился к загону для скота.

Держа пегого под уздцы, Дрю, прихрамывая, подошел к закутку, где Керби устроил окончательный отбор лошадей: всего семьдесят — по десять на человека, плюс шестнадцать мулов для двух фургонов.

— Мистер Кингсли!

Дрю теперь не называл Кингсли по имени в присутствии других, не желая вызывать еще большее к себе раздражение. Он теперь был просто работником в «Круге-К», и не более того.

Керби обернулся, увидел его, заметил, что приятель хромает, и сотворил на своем лице гримасу, которая, как Дрю уже знал, означала улыбку.

— Я предупреждал тебя насчет норова здешних лошадей.

— Предупреждал, — поморщившись, подтвердил Дрю. — Больше я не стану их недооценивать.

— Хорошо. Насколько я понимаю, ты не сильно пострадал?

— Если не считать моего самолюбия.

Керби чуть заметно усмехнулся и перевел взгляд на спутника Дрю.

— И это называется конь?

Паренек дерзко вздернул подбородок.

— Он не виноват, что о нем никогда не заботились. Стойкости и терпения ему не занимать.

— Как тебя зовут?

— Гэйб Льюис.

— И какое у тебя ко мне дело, Гэйб Льюис?

— Да вот, слышал, что вы нанимаете на работу.

— Мужчин, — сказал Керби, — не мальчишек. Сколько тебе? Четырнадцать? Пятнадцать?

— Шестнадцать, и я уже три года живу один.

— Когда-нибудь работал на перегоне скота?

Гэйб Льюис заколебался. Дрю, казалось, даже видел, как в его голове лихорадочно крутятся шарики. Юнец хотел солгать и солгал бы, если бы не опасался, что его уличат во лжи.

— Нет, но я быстро учусь, — ответил он, еще выше задрав подбородок.

— Нам больше работников не требуется. — Керби повернулся к нему спиной.

Услышав решительный отказ, паренек покраснел.

— Мистер Кингсли!

Кингсли нехотя обернулся.

Когда юноша вновь заговорил, в его голосе уже не было воинственности, только мольба.

— Я согласен на любую работу, мистер Кингсли. Может, я не вышел ростом, но я вправду усердный работник.

Керби покачал головой.

— Но мне очень нужна работа, — проговорил мальчишка с отчаянием в голосе.

Дрю заметил, что Керби внимательно разглядывает собеседника. Неужели он и впрямь подумывает нанять паренька?

— Судя по виду его коня, это похоже на правду, — вмешался Дрю, надеясь расположить Керби к просителю, но Гэйб Льюис обжег его сердитым взглядом. Сбитый с толку, Дрю не понимал, почему его поддержка была встречена так недоброжелательно.

Наконец Керби заговорил:

— Наш повар, старина Джед, жаловался вчера на ревматизм. Мы могли бы взять кого-нибудь ему в помощь. Ты согласен работать подавалой?

— Подавалой? — чуть растерянно переспросил мальчик.

— Подручным повара. Мыть посуду, молоть кофе. Стряпать умеешь?

— Конечно, — не задумываясь, ответил парнишка.

Дрю понял, что тот врет, но Керби, казалось, этого не замечал. С той минуты, как мальчик признался, что он в отчаянном положении, хозяин ранчо явно смягчился. Удивительно, потому что характер у Керби Кингсли не отличался мягкостью.

Однако было ясно, что Керби — по причинам, совершенно непонятным для Дрю, — уже решил взять Гэйба Льюиса на работу. Паренек едва держался на лошади, он признался, что никогда не работал на перегоне скота, и явно солгал относительно своих кулинарных способностей. Возможно, он приврал и насчет возраста — на лице у него не было ни малейших признаков растительности. А главное, он был явно не так силен, чтобы править упряжкой из четырех мулов, впряженных в фургон.

Дрю оглядел его одежду: какое-то случайное старье. Многослойные грязные одежки были явно велики и висели на нем, как на вешалке, а главное, совершенно не подходили для жаркой техасской весны. Может быть, парнишка хотел скрыть свою худобу? Или боялся, что кто-нибудь позарится на его жалкое имущество, и он все надел на себя?

— Нужно согласие повара, — объяснил мальчику Керби. — Если он согласится, плачу двадцать долларов плюс кормежка.

Юнец кивнул.

— Но если не справишься, уволю. Льюис снова кивнул.

— А ты не шибко разговорчивый, — заметил Керби.

— Не знал, что вам нужны болтуны.

Ответ был дерзок — так ответил бы и сам Дрю в далекой юности.

Керби повернулся к шотландцу:

— Посмотри, чтобы юнца накормили. Я поговорю с поваром.

— Мне надо о лошади позаботиться, — сказал Льюис. — Задать ей овса, если у вас найдется.

— Не беспокойся. Твоя лошадь будет есть вместе с нашими. Хотя не похоже, чтобы она долго протянула.

— Не пойдет, — отрезал Гэйб. Керби остановился.

— Что ты сказал?

— Я сам о ней позабочусь, — упрямо повторил парнишка. — Это моя лошадь.

— Если Джед согласится тебя взять, поедешь в фургоне, и лошадь тебе не понадобится. К тому же все погонщики сдают своих лошадей в общее пользование. Хотя от этой, — Керби покачал головой, — проку не будет. Лучшее, что для нее можно сделать, это пристрелить.

Глаза юноши расширились от ужаса.

— Нет. Она будет со мной. Я стану за ней ухаживать.

— В таком случае можешь искать другую работу.

Дрю понравилось мужество паренька. Ему отчаянно нужна работа, но он отказался бросить свою жалкую клячу.

— Может быть, у лошадки еще есть силы, — тихо сказал он.

Керби засомневался:

— У этой клячи?

— С ним плохо обращались и морили голодом, — повторил мальчишка. — Он в этом не виноват.

— Давно он у тебя? — спросил Керби.

— Всего неделю, мистер Кингсли. У него сильный характер. Мы проехали с ним всю дорогу от Пикенса.

Керби перевел взгляд с коняги на Гэйба Льюиса, потом снова посмотрел на лошадь и наконец пожал плечами в знак согласия.

— Черт с тобой! Но ты за него отвечаешь. Если не потянет наравне с другими — выгоню обоих.

— Потянет. Он уже окреп. — Льюис помолчал. — А что такое фургон?

— Черт, да ты совсем зеленый! — Керби был явно раздражен. — Ну, повозка для одеял, запасных седел, инструмента. В перегоне на такое расстояние каждый дюйм фургона должен быть использован для припасов и снаряжения.

Парень, видимо, очень удивился, но ничего не сказал. Кингсли выругался, хмуро посмотрел на Дрю и зашагал к загону.

Дрю улыбнулся юноше, но тот лишь хмуро взглянул на него и с явным усилием слез с лошади.

— Меня зовут Дрю Камерон, — представился Дрю. Юнец недоверчиво взглянул на него.

— У вас чудной выговор.

— Я из Шотландии, — объяснил Дрю. — Другие работники прозвали меня Скотти — так в шутку иногда называют шотландцев.

Паренька, похоже, ответ не удовлетворил, но больше он вопросов не задавал и молча последовал, за Дрю к конюшне.

Остановившись возле свободного стойла, Дрю смотрел, как Гэйб поставил туда лошадь и начал снимать седло. Дрю насыпал в кормушку овса. Лошадь посмотрела на него кротким, благодарным взглядом, и он понял, почему юноша к ней привязался. Черт возьми, у него тоже был конь, которого он любил… может быть, даже чересчур. Дрю ощутил горький привкус во рту, когда вспомнил…

— Я сам о нем позабочусь, — резко остановил его юноша.

— Ты его назвал как-нибудь?

— Билли, если это вас интересует.

— Странное имя для лошади.

— Но это не ваша лошадь.

— Нет, не моя, — согласился Дрю.

Гэйб вынул у Билли мундштук и снял уздечку. Потом вернулся к седлу и стащил его со спины Билли. Дрю сразу заметил, что Гэйб неопытен в обращении с упряжью. У него не было ловкости, которая дается практикой.

Дрю опустил взгляд на руки юноши. Они были в перчатках. Новых перчатках. Внимательно приглядевшись, он понял, что вся его одежда тоже новая, хотя он вроде бы старался это скрыть. Пыль и грязь лишь недавно покрыли ее, грубые холщовые штаны не успели даже обмяться.

— Вам известно, что пялить глаза невежливо?

Раздраженный вопрос заставил Дрю оторвать от юнца взгляд.

— Виноват, — обронил он, но продолжал внимательно рассматривать мальчишку, впрочем, уже не так откровенно. Он заметил еще кое-какие несоответствия. Было что-то странное в его речи. Например, слово «ихний» звучало в его устах как совершенно чужеродное. У Дрю был чуткий слух. Это природное свойство очень помогало при игре в карты. Дрю Камерон слышал малейшие нюансы в голосе противника: страх, отчаяние, попытку блефовать. И все это он уловил в интонации Гэйба Льюиса.

Нотки отчаяния и хвастовства можно объяснить бедностью и нуждой, но чего он боится? Может быть, что-то скрывает? Возможно, он беглец или даже кое-кто похуже?

Дрю не забыл ни о нападении из засады, ни о том, что оно может повториться. И он помнил слова одного из наемных убийц: «Этот коротышка». Дрю очень сомневался, чтобы стоящий перед ним худенький паренек мог нанять убийцу, чтобы расправиться с богатым скотоводом… а впрочем, даже комар может заесть медведя.

Да нет, чепуха! Должно быть, последние месяцы, когда Дрю постоянно страшился, что потеряет едва обретенную сестру, сделали его чрезмерно осторожным и подозрительным. И все же… человек, которого он никогда ни в чем не подозревал — тренер лошадей, — оказался убийцей и похитителем детей. Этот горький опыт напомнил Дрю, что и люди, и вещи часто оказываются совсем не такими, какими кажутся.

Взявшись рукой за загородку, он спросил:

— А ты сам-то откуда?

Льюис продолжал скребницей чистить лошадь.

— Из разных мест.

Дрю и сам так нередко отвечал — и теперь кивнул.

Льюис имел право на частную жизнь, если она не опасна для других.

— Жилые бараки рядом. Можешь занять любую свободную койку, — посоветовал Дрю, зная, что в бараке есть несколько свободных мест.

— Когда мы отправляемся?

Дрю расслышал в голосе мальчишки нетерпение.

— Через два дня.

— А кто вы такой?

Льюис положил щетку и обернулся к нему. На этот раз он смотрел на Дрю в упор. Взгляд не правдоподобно синих глаз был холодным и сердитым.

Шотландец пожал плечами:

— Просто погонщик. И чтобы им остаться, я должен вернуться к работе.

Он повернулся и зашагал прочь, но чувствовал, как синие глаза буравят его спину. Его даже дрожь пробрала от этого враждебного взгляда. Дрю не мог понять, чем мог вызвать такую злость.

Впрочем, такого черта он беспокоится? Ему нет никакого дела до этого парня.

Габриэль смотрела, как Дрю Камерон вышел из конюшни. Когда она впервые его увидела, то от неожиданности чуть язык не проглотила. Он был худощав и очень высок. Но главное — всем обликом он напоминал того человека, который убил ее отца и выстрелил в нее. Правда, на шляпе Камерона не было серебристой ленты. К тому же он хромал, а убийца двигался крадучись и бесшумно, как дикая кошка, и исчез в полумраке так же внезапно, как появился. Впрочем, Камерон мог захромать совсем недавно, и шляп у него могло быть несколько.

По правде говоря, особенно подозрительными Гэйбу показались манеры этого шотландца, то, как произнес он слова «просто погонщик», с этим своим характерным шотландским выговором.

«Просто погонщик»? Как бы не так! Насколько Габриэль разбиралась в людях, Дрю был человеком гораздо более высокого положения. По своему опыту — правда, довольно ограниченному — она знала, что погонщики большей частью люди необразованные и разбитные. Дрю Камерон явно получил хорошее воспитание. И, несмотря на легкомысленную улыбочку, был внутренне напряжен и собран.

Кроме того, Керби Кингсли обращался с ним не так, как с другими погонщиками. Что-то в манере их общения — Габриэль не могла точно определить, что именно, — говорило о связи более глубокой, чем обычно существует между хозяином и наемным работником. Но, боже милостивый, до чего же красив этот шотландец. Рыжевато-каштановые волосы блестят на солнце, глаза золотистые, с зеленовато-серыми и коричневыми искорками. Их можно было бы назвать карими, но одно слово не передаст удивительного цвета этих глаз. Как и волосы, глаза блестят, и в них пляшут веселые огоньки — словно Камерона забавляет нечто, известное только ему одному.

Да, Дрю Камерон мог сейчас играть роль погонщика, но на самом деле его место в обществе гораздо выше.

А Кингсли? При мысли о Керби Кингсли дрожь пробежала по телу девушки, и Габриэль почти безотчетно потрепала по шее Билли — словно ища в нем тепла и утешения.

Кингсли оказался совсем не таким, как она представляла. Габриэль думала, что это человек грубый, громогласный, коварный, как змея, но буйного строптивого нрава. Такой образ возникал из письма отца. Сам отец не был необузданным и сумасбродным, во всяком случае в зрелом возрасте. И лишь теперь девушка осознала, что не приняла в расчет бега времени. Двадцать пять прожитых лет сказались на характере отца, но те же двадцать пять лет должны были изменить и Кингсли.

Он стал богатым и влиятельным человеком. Богатство и власть, вероятно, помогают замаскировать необузданные, буйные страсти, но все равно под личиной респектабельности скрывается жестокое сердце. У него холодные, почти бесстрастные глаза и такой же голос. И в ушах у нее до сих пор звучат его слова, что Билли следует пристрелить. Керби Кингсли сказал это с таким же безразличием, будто распорядился разобрать на топливо обветшавший забор.

Так почему же он согласился взять Габриэль на работу? Ведь ясно же — сначала он этого не хотел, и Габриэль, сидя верхом на лошади, понимала в ту минуту, что ее план рухнул. Она уже была готова выхватить кольт и рассчитаться с Кингсли тут же, на месте. Искушение было почти непреодолимым. Да просто видеть этого человека уже было выше ее сил! У нее голова пошла кругом, мир словно подернулся дымкой и стал казаться нереальным.

Но тут, прежде чем она потеряла самообладание, вмешался Дрю Камерон. Хотя девушке страшно не хотелось быть обязанной человеку, который, возможно, убил ее отца, спору нет: Кингсли изменил свое решение явно под влиянием тихих слов Камерона. Вот еще причина поразмыслить о странных отношениях этих двух людей.

Габриэль уткнулась лицом в шею коня и прерывисто вздохнула. Да, он и вправду ужасно худ — просто мешок с костями, — вот почему она и назвала его Билли, по имени Билли Бонса из «Острова сокровищ». Вот только Габриэль не собиралась признаваться в этом шотландцу. Она отказалась бы и от работы, и от возможности отомстить Кингсли, если б только тот потребовал пристрелить Билли. Кроме этой коняги, у нее нет никого на свете. Девушка потрепала Билли по шее и почувствовала, как тот дрожит.

Отправляясь покупать лошадь, она не предполагала, что сможет так сильно и сразу к ней привязаться, — но тут увидела Билли, его печальные, полные отчаяния глаза. Барышник не моргнув глазом прошел мимо, но девушка остановилась.

— Эта кляча тебе не подойдет. Ее деньки сочтены. Ее вот-вот сволокут на бойню.

— Сколько? — спросила Гэйб.

— Черт, да бери его так! — буркнул барышник. — Пять долларов за седло — и все. Только он и дня не протянет.

Однако Билли выжил. Гэйб купила ему немного овса, ехала на нем медленно, с частыми остановками — и конь смотрел на нее так благодарно, что она еще больше его полюбила. Он принадлежит ей, и она его выходит — назло Керби Кингсли, будь он проклят!

Похлопав Билли по спине, Гэйб проверила, в достатке ли у него воды, добавила овса в кормушку и направилась к бараку.* * * — Не нужно мне никакого помощника! — упорствовал повар. — Не хочу, чтобы какой-то малец путался у меня под ногами!

Керби прикусил язык, раздумывая, с какой стороны лучше подойти к делу. Джед был лучшим поваром на все ковбойские лагеря в Техасе, и Кингсли многое бы отдал, чтобы удержать его. От повара во многом зависел успех или неудача перегона. Погонщики нередко работают по четырнадцать-восемнадцать часов в сутки. В жару, в проливной дождь, в самую дрянную погоду. Рабочих нужно было обеспечить сытной едой и, в случае необходимости, умелым лечением. И то и другое входило в обязанности повара.

— Ты же вчера жаловался, что у тебя слишком много работы, — мягко напомнил Керби.

— Да это так, шутки ради — будто ты меня не знаешь! — возразил Джед. Его бакенбарды тряслись от негодования. — Коли ты считаешь, что я слишком стар, так прямо и скажи и возьми другого.

— Мне не нужен никто другой. Ты же знаешь, что я объехал весь Техас, пока не нашел тебя. — Керби помолчал. — Суть в том, что юнцу нужна работа.

Джед прищурился.

— Что, Кингсли размяк?

Джед, единственный из всех работников Керби, называл хозяина по фамилии без почтительного «мистер».

— Нет, не размяк, — ответил Кингсли, от души желая, чтобы это было правдой. — Мне просто показалось, что это неплохая мысль, коль у тебя разыгрался ревматизм.

Он знал, что дело не только в этом. Он хотел помочь Гэйбу Льюису, потому что сам испытал, каково это, когда отчаянно нужны деньги и работа — любая работа — и ее невозможно найти. Двадцать пять лет назад никто не хотел его нанять. Он опекал младшего братишку, и оба они так жестоко голодали, что ради куска хлеба были готовы на все. Вот именно — на все!

— Я его в свой фургон не пущу, — проворчал Джед.

Керби облегченно вздохнул. Похоже, он одержал победу.

— Малец поедет в хозяйственном фургоне, а спать будет вместе с другими работниками. Если уж это тебя не устроит — пошлю его к гуртовщикам. Он вроде бы не очень ловко управляется с лошадьми, но, может быть, через пару недель…

— В стряпне, он, верно, тоже не силен.

Что же, подумал Керби, возможно, Джед прав, но парнишка может научиться.

— Ты уж сделай мне одолжение, — сказал он.

Повар нахмурился:

— Я не нянька.

Керби усмехнулся — вот уж это несомненно! Нрав у Джеда точно у взбесившегося койота. Он наверняка устроит мальчишке не жизнь, а сущий ад, но если парень это выдержит — тогда он выдержит все, что угодно. Любопытно, проявит ли Гэйб Льюис такую же твердость на деле, как на словах?

3.

Наихудшие опасения Габриэль оправдались, когда наступили сумерки. С ужином она справилась благополучно. Из кухни вынесли большие кастрюли тушеного мяса с картофелем, и работники устроились ужинать. Под любопытными взглядами погонщиков девушка постояла в очереди за своей порцией, взяла миску и устроилась под одиноким тополем, где ей никто не мешал спокойно поесть.

Когда стемнело и погонщики устремились в бараки, Габриэль неохотно последовала их примеру… и все же, остановившись в дверях длинного бревенчатого строения, она нервно прикусила губу при одной только мысли о предстоящей ночи.

Раньше Габриэль это и в голову не приходило. Напросившись в работники к Кингсли, она не представляла себе, что именно ее ждет. Много дней она жила только одной мыслью, стремилась только к одной цели — и вот теперь столкнулась с неумолимой реальностью — то есть с перспективой провести ночь в одном помещении с дюжиной полуголых мужчин.

Габриэль стиснула зубы. «Это всего лишь роль, — сказала она себе. — Просто новая роль. Я справлюсь!»

В грязном помещении была ужасная теснота, по-видимому, из-за большого числа временных работников, которых наняли на перегон. И, боже мой, какая вонь! У девушки перехватило дыхание от смрада.

Она уже выбрала себе место раньше, когда никого здесь не было. Габриэль надеялась отыскать местечко в углу, подальше от любопытных глаз, но незанятыми оставались только две верхние койки посередине барака.

Стараясь не глядеть на раздевающихся мужчин, она решительно направилась к койке, на которой оставила свою постель. Увы, иные погонщики сбрасывали рубашки уже в дверях, и уж этого нельзя было не заметить. У некоторых под рубашкой не было даже нижнего белья.

— Черт побери, жарковато для начала мая! — проворчал кто-то, раздеваясь почти догола.

Габриэль была с ним полностью согласна — вот только она, к сожалению, не могла последовать его примеру. Безуспешно стараясь не отрывать взгляда от некрашеных досок пола, она осторожно пробиралась между койками.

— Эй, смотрите-ка, мальчишка тоже здесь! — воскликнул, заметив ее, один из погонщиков. — Неужто старик Керби его нанял?

— Я слышал, как Джед ворчал, что ему подкинули щенка, — хохотнул другой.

Габриэль все слышала — и понимала, что все это говорится нарочно. Ничего не отвечая, она продвигалась вперед, хотя сердце у нее отчаянно колотилось. Вдруг кто-то заступил ей путь, и ей поневоле пришлось остановиться.

— Как тебя зовут, парень? — спросил мужчина, а другие ковбои тесно обступили их, с любопытством поглядывая на новичка.

Из-под широких полей шляпы Габриэль метнула на него, как ей казалось, дерзкий взгляд, который часами репетировала перед зеркалом.

«Просто играй роль», — мысленно приказала она себе.

— Зовут меня Гэйб Льюис, — ответила она с напускной развязностью.

— Сколько тебе лет?

— А тебе сколько? — огрызнулась она.

— Он хочет сказать, Джейк, что это тебя не касается, — усмехаясь, сказал второй погонщик. — На случаи, если ты сам об этом не догадаешься.

— Ты и вправду идешь с нами? — спросил другой ковбой, развалившийся на койке. — В таком-то обмундировании? Да ты изжаришься до смерти еще до того" как мы покинем Техас.

— Куда там, он и двух дней не выдержит!

— Если не солнце, то уж Джед его доконает.

— Оставьте его в покое, — раздался голос от двери.

Габриэль не могла видеть говорившего, но сразу поняла, кто это. Шотландский акцент ни с чем не спутаешь. У нее засосало под ложечкой. Ей не нужен защитник, тем более — этот.

— Они меня не трогают, — сказала она.

— Да ведь это не твое дело, Скотта, — раздраженно пробурчал погонщик.

— А я говорю, что мое, — возразил шотландец и направился прямо к ней.

— Тебе самому еще надо поучиться, шотландец, хотя ты и любимчик хозяина, — ввернул другой.

Дрю Камерон побледнел, и в его карих глазах блеснула сталь.

— Пошел к черту, Джейк! — отчеканил он.

— Хочешь, чтобы я тебе врезал?

В казарме тотчас воцарилась напряженная тишина. На лицах мужчин читались ожидание и жадное любопытство. Руки шотландца сжались в кулаки, потом разжались.

— Я не собираюсь с тобой драться, Джейк.

— Ты умеешь только нападать из засады? — съязвил тот, кого назвали Джейком. — Я слышал, что ты пальнул какому-то парню в спину, чтобы спасти шкуру Кингсли.

Габриэль похолодела. Может быть, Камерон возразит, опровергнет обвинение? Нет, он молчал. Его лицо оставалось бесстрастным, и он отвернулся, как будто не слышал упрека. Казалось, все окружающее перестало для него существовать.

Воспользовавшись паузой, Габриэль взобралась на свою койку и села посередине, скрестив ноги. Шотландец подошел к соседней койке и уселся внизу, словно не замечая окружающих.

Засада. Это слово эхом отозвалось в ушах Габриэль. Может быть, этот шотландец убил ее отца и пытался убить ее саму? Внезапно ей пришло в голову, что если Дрю Камерон убил отца, то он мог узнать и ее, несмотря на маскарад. Убийца стоял в тени, и Габриэль почти не разглядела его — зато она и отец только что спустились с ярко освещенной сцены. Если Камерон — убийца и узнал ее, то мог предположить, что она тоже его узнает. Тогда понятно, почему он помог Габриэль получить работу у Кингсли. Раз уж они встретились, Камерон предпочел держать ее под рукой, чтобы в свое время с ней покончить.

Несмотря на жару, девушку пробрал озноб. Да нет, она не похожа на себя прежнюю. Но… с какой стати шотландец решил помочь незнакомому мальчишке? Габриэль снова посмотрела на него. Неудачно получилось, что она выбрала место рядом с этим человеком. Он как раз снял рубашку, и у Габриэль невольно округлились глаза. Подобно многим ковбоям, Камерон не носил нижнего белья, и Габриэль просто не могла оторвать взгляда от его великолепно развитого крепкого тела. При каждом его движении под бронзовой от загара кожей перекатывались тугие мускулы, рыжеватые волосы на груди отливали золотом даже в тусклом сумеречном свете. Лицо у нее вспыхнуло, сердце беспокойно затрепетало, когда Камерон невозмутимо наклонился, чтобы снять сапоги.

Наконец девушка с усилием отвела глаза — но даже сосредоточенно рассматривая дощатый пол, она мысленно видела Дрю Камерона. И снова попыталась представить на его месте неясную фигуру человека с револьвером в руке… но ничего не получалось. Габриэль не знала, что и думать. Похоже, в последнее время интуиция ей изменила.

Она вздохнула, не в силах справиться с душевным смятением, которое лишь усиливалось сложностями ее положения. И первая сложность — одежда. Как было бы славно избавиться от нее, а еще лучше — вымыться с головы до пят!

Другие обитатели казармы уже разделись до исподнего. Вопреки опасениям Габриэль, никто больше не обращал на нее внимания. Одни, развалившись на койках, беседовали, другие играли в покер. Никто не проявлял к ней ни малейшего интереса. Умышленно или нет, но Дрю Камерон отвлек внимание ковбоев от Гэйба Льюиса.

Габриэль попыталась трезво оценить свое положение. В ее тщательно продуманном плане не было места для ночевки с полуголыми мужчинами. По спине у нее пробежали мурашки. Она, Габриэль, так явно выделяется среди прочих — ведь только она до сих лор не разделась и даже не сняла шляпы, но она и не собиралась раздеваться: ведь одежда — ее броня, ее доспехи…

Но, боже мой, как же в них жарко! Девушка вдруг почувствовала, что задыхается.

Воздуха! Ей просто необходим свежий воздух. Габриэль соскользнула с койки и пошла к выходу. Надо было пройти мимо игроков в покер. Она сдвинула шляпу на самый нос и глядела прямо на дверь, избегая вида полуобнаженных тел.

— Куда это ты направляешься, парень? — спросил один из игроков, которые устроились прямо на полу между койками. — Сыграешь с нами?

Габриэль замедлила шаг, покосилась на карты. Соблазн был велик. По блеску глаз игроков видно было, что они будут рады неумелому новичку… а она могла бы сильно удивить их. Когда она была маленькой девочкой и во время спектакля ожидала родителей, рабочие сцены учили ее играть в карты. Потом она совершенствовала свое умение в ожидании собственных выходов… но, напомнила себе Габриэль, сейчас она выступает в роли бедного, несчастного сироты без гроша за душой, у которого не может быть ни денег, ни опыта в игре.

— Денег нет, — отрезала она.

— Мы возьмем что-нибудь взамен.

— Черта с два, — возразил другой игрок.

Неожиданно рядом с Габриэль возник Дрю Камерон. Он, кажется, продолжал играть роль самозваного покровителя, и в глазах у него вновь читалось веселое удивление. Девушка еще не поняла, что скрывалось за этой якобы добротой шотландца — просто желание незло подшутить или нечто более зловещее. Может быть, ему нравится играть с человеком, как кошка с мышью, прежде чем одним прыжком прикончить жертву?

Наверное, поэтому при виде Камерона ее бросает то в жар, то в холод и сердце начинает быстрее биться. Наверное, это просто недоброе предчувствие — и ничего более. Габриэль надеялась всей душой, что это именно так.

— Мне надо присмотреть за лошадью, — сказала она и храбро пошла к выходу, стараясь не наткнуться на сидящих игроков.

— За этой клячей? — рассмеялся один из них. — Да это сплошная проруха! Годится только на мясо.

За то короткое время, что Габриэль пробыла на Западе, она многому научилась и, кстати, узнала, что назвать чью-либо лошадь годной лишь на мясо — величайшее оскорбление. Девушка разозлилась не на шутку.

— Порожняя телега, — сказала она, многозначительно взглянув на своего противника, — грохочет громче всех.

— Вот те на! Он ведь о тебе говорит, Хэнк, — удивился незнакомый погонщик.

Шотландец усмехнулся. Хэнк резко обернулся к нему.

— На твоем месте я бы не скалился. Ты и сам не больно-то ловок.

Габриэль опасливо продвинулась к двери, но Хэнк ее остановил.

— Бьюсь об заклад, что твоя кляча не протянет и недели.

— Она протянет столько же, сколько ты, — отрезала Габриэль. — А на заклад мне нечего поставить. Погонщик пожал плечами:

— Свою шляпу.

Девушка заколебалась. Именно шляпа в первую очередь придавала ей чувство защищенности… но, купив Билли, Габриэль считала себя ответственной за него. Она верила, что ее любовь и усилия будут вознаграждены. Билли кротко сносил ее неопытность. Он безропотно терпел, когда она неловко плюхалась в седло. У Билли было и мужество, и доброе сердце.

— А что ставишь ты?

Погонщик ухмыльнулся.

— Свою шляпу.

Сосед толкнул его локтем в бок.

— Две самые страшенные шляпы, какие я видел в жизни.

Габриэль была с ним полностью согласна и только не могла понять, с какой стати понадобилась Хэнку ее шляпа. А может, все-таки побиться об заклад? Ей предстояло жить бок о бок с этими людьми столько времени, сколько потребуется для выполнения плана… и надо бы с ними подружиться.

Но не ценой разоблачения. Ведь если выяснится, что она женщина, ее не возьмут на перегон. Это ей было отлично известно из дешевых бульварных романов.

— Нет, мне больше нравится моя собственная, — наконец сказала Габриэль хрипловатым грубым голосом, который уже стал для нее привычным. — Может, в другой раз.

Сосед Хэнка ухмыльнулся.

— А я бы глянул хоть глазком, как бы вы поменялись шляпами! Меня зовут Сэнди. А этот сварливый малый — Хэнк Флэниган. Он такой упрямый, что если его бросить в реку — поплывет против течения.

Впервые за долгое время Габриэль улыбнулась, Сэнди был приятным дружелюбным парнем. Она взглянула на шотландца — тот пристально смотрел на нее, и у девушки вдруг возникло неприятное ощущение, будто он видит ее насквозь и ни ее многочисленные одежды, ни маска, которую она с таким трудом себе придумала, не могут ему помешать.

Габриэль перевела взгляд на дружелюбного Сэнди, потом на остальных. То были случайные люди: белые, черные, мексиканцы, даже один индеец-метис. Возраст погонщиков колебался от шестнадцати до сорока с лишним, большинству, однако, было двадцать с небольшим.

Свое имя Габриэль им уже назвала и теперь просто кивнула.

— Хорошо, что ты пойдешь с нами, — сказал Сэнди.

— Гм, — пробурчал сварливый Хэнк. — Да ему как ковбою — грош цена. Одно слово — шкет, — Вот и пусть будет Шкет, — согласился третий. Раздался громкий смех, теперь уже добродушный, и Габриэль заставила себя улыбнуться. За последние несколько часов она уяснила, что кличка есть у каждого. Могло быть и похуже.

Она снова взглянула на Дрю Камерона — тот по-прежнему внимательно рассматривал ее. Под его острым испытующим взглядом девушка чувствовала себя неловко. Шотландец выделялся из толпы погонщиков так же резко, как она сама.

Вот только кто он такой?

— Давай, Скотти, сыграй с нами, — предложил один из погонщиков.

— Ладно, — согласился шотландец, и в глазах его вновь заплясали смешинки.

Только это был не тот смех, которым приветствуют друзей. Скорее уж Камерон смеялся над собой, а может быть, над жизнью вообще.

И вдруг Габриэль поняла. Его внешняя беззаботность и беспечность притворны. Это просто личина — он внушает окружающим, что не опасен, что он свой. И погонщики, даже язвительный Джейк, явно не принимают его всерьез. Это их ошибка. Большая ошибка.

Габриэль не знала, кто и каков на самом деле Дрю Камерон, но беззаботным и беспечным он не был. И снова ее бросило в дрожь. В самом ли деле он просто неприкаянный бродяга-шотландец? Или же человек более сложный и опасный? В том, что Камерон человек сложный, сомневаться не приходилось. Но вот опасный ли? Неожиданно Габриэль поняла, что очень бы хотела ответить отрицательно на этот вопрос. Она резко развернулась и поспешила к выходу, а позади раздался громкий мужской смех.* * * В эту ночь паренек не вернулся в барак. Непонятно почему, но Дрю Камерона это обеспокоило. Может быть, парнишка в конце концов счел общество погонщиков слишком грубым и под малоубедительным предлогом — спасти свою лошадь — уехал?

В том, что этот юнец чувствует себя здесь неловко, — сомнений не было. Дрю тоже не считал спальный барак раем, но, когда он жил в доме Кингсли, не раз слышал по этому поводу множество ядовитых замечаний. Он понимал, что в его интересах ладить с другими работниками. В таком долгом и опасном переходе наживать врагов слишком рискованно.

Кроме того, кочуя много лет из одного города в другой, останавливаясь в самых разных тавернах и гостиницах, он научился спать где угодно и почти с кем угодно.

Даже в свои детские и юношеские годы он не знал, что такое дом. Отец его терпеть не мог, и даже на летние и рождественские каникулы Дрю домой не приезжал. Зато он умел так очаровать и преподавателей, и однокашников, что они приглашали его к себе, поэтому он редко оставался на каникулах в одиночестве, а в результате научился приспосабливаться к разным местам и самым разным людям. Короче говоря, стал хамелеоном.

И теперь Дрю надеялся, что этот его талант поможет завоевать расположение погонщиков Кингсли. Несколько попыток подружиться он уже сделал. Он и впредь намеревался без обиды принимать их шутки и насмешки. И он приложит все силы, чтобы заслужить уважение этих людей.

Тем временем Дрю многому научился, и синяки не были слишком высокой ценой за приобретенный опыт. Он даже получал удовольствие от физического труда и предельного напряжения всех сил. Вчерашнее падение с лошади было унизительно, ушибы болели до сих пор, но Дрю был достаточно искусным наездником и не сомневался, что в конце концов заставит ковбоев забыть об этой неудаче.

Было еще темно, но он знал, что больше не уснет.

Храп стал оглушительным, а вонь застарелого пота была просто невыносима. Черт, уж лучше встать и поискать Гэйба. Все равно надо подышать свежим воздухом.

Дрю тихонько поднялся с койки и нашел чистую рубашку. У него было при себе три рубашки, и он каждый день охотно их стирал. Предвидя, что в пути такое небольшое удовольствие, как чистая одежда, будет уже недоступно, он пока что решил от него не отказываться, хотя его поддразнивали, называя щеголем, неженкой и другими, менее пристойными словами. Если бы погонщики узнали о его титуле, насмешкам вообще не было бы конца.

Тихо подойдя к срединному проходу, Дрю внимательно оглядел койку Гэйба Льюиса. Ремни и седельные еумки лежали поверх несмятого одеяла. Из этого следовало, что юноша где-то поблизости.

На дворе занималась заря. Чернильная темнота ночи на востоке начала сменяться светло-лиловыми тонами. Дул слабый ветерок — огромное облегчение после духоты барака.

Дрю глубоко вдохнул свежий воздух и зашагал через двор к конюшне. Когда глаза привыкли к темноте, он огляделся, но нигде не увидел ни одной живой души. Дрю тихо, про себя выругался. Керби не считал нужным ставить охрану, даже после недавнего нападения. Шотландец тщетно убеждал его нанять хотя бы сторожа, но на своей земле король скота чувствовал себя в безопасности. Дрю, напротив, полагал, что во всем Техасе его друг не найдет безопасного места, пока не пойман тот, кто платил наемным убийцам.

Дверь конюшни была закрыта, но не заперта на засов снаружи, и Дрю вошел. Почуяв его присутствие, одна из лошадей заржала, другие беспокойно задвигались в стойлах. Неслышно ступая, он прошел мимо них туда, где вчера вечером ставил свою клячу Гэйб Льюис.

Лошадь была на месте и, когда Дрю заглянул в стойло, осторожно отступила в сторону. Он присмотрелся и увидел в углу кучу тряпья. Потом под тряпками что-то зашевелилось, и послышался вздох. Дрю улыбнулся. Стало быть, парнишка не сдался. Впрочем, Дрю и не думал, что он отступит. Возможно, еще до конца перегона Гэйб Льюис выиграет шляпу Флэнигана.

Дрю задумчиво оглядел заморенную клячу. Уж в чем, в чем, в лошадях он разбирался. Пожалуй, ее хозяин прав: у Билли больше сил, чем кажется, и уж, конечно, достанет стойкости. Что ж, и его хозяину стойкости и мужества не занимать.

Выйдя из конюшни так же бесшумно, как вошел, Дрю направился к ограде и прислонился к столбу. Сначала небо посветлело, потом небесная глубина окрасилась в золотисто-розовый цвет. В Шотландии рассветы тоже прекрасны, но таких, как здесь, он не видел. В этой грандиозной стране все было грандиозно, и Дрю подозревал, что ему никогда не надоест эта дикая красота.

При свете дня он увидел, что над домом Кингсли вьется дымок. Стало быть, кухарка Маргарет готовит завтрак. Джед должен сменить ее, только когда начнется перегон. Дрю все стоял, любуясь восходом, пока не позвонили в большой колокол возле дома. Через минуту люди высыпали из барака, останавливаясь лишь затем, чтобы торопливо ополоснуть лицо водой из-под насоса.

Дрю вернулся в конюшню, чтобы разбудить Гэйба, но тот уже стоял рядом с Билли и потягивался. В руке он держал шляпу, и Дрю мельком заметил копну темных кудрей, которые больше подошли бы девушке, чем юноше.

Перехватив его взгляд, парнишка резко тряхнул головой и поспешно нахлобучил свой головной убор. Через мгновение он отвел глаза, но Дрю успел заметить, как настороженность в его взгляде внезапно сменилась яростной, неприкрытой враждебностью.

— Чего пялишься? — грубо спросил мальчишка.

Не обращая внимания на его тон, Дрю подошел к лошади и легонько провел пальцем по крупу. Билли вздрогнул.

— Держись от меня подальше, — буркнул юнец. — Он не любит… — и внезапно замолчал.

— Чего? — поинтересовался Дрю.

Но лицо паренька было уже вновь совершенно спокойным и замкнутым. Дрю был поражен его самообладанием. Такое умение владеть собой редко встречается в столь юном возрасте.

— Он не любит чужестранцев, — сказал Гэйб после некоторой паузы.

— А откуда он знает, что я… чужестранец? — с веселым изумлением спросил Дрю.

— Да по твоему акценту, конечно.

Ответ прозвучал легко, с оттенком превосходства над побежденным противником.

— Так Билли разбирается в акцентах? — сделал удивленные глаза Дрю.

— Он очень умный.

Озорной огонек промелькнул в синих глазах юноши, но миг спустя он снова насупился.

Поразительно! Несмотря на простецкую речь, грубость и невоспитанность, Гэйб Льюис был находчив и остроумен — весьма остроумен — и к тому же немного актер. Может, даже талантливый.

Однако добродушное удивление Дрю быстро сменилось настороженностью. Кто-то преследует Кингсли… а тут появился этот странный паренек. Гэйб Льюис утверждает, что ему шестнадцать лет, сам Дрю дал бы ему только четырнадцать — а в доках Глазго ему случалось видеть мальчиков еще моложе, и они уже слыли опасными ворами и убийцами. У иных были ангельские лики — а ведь они, ни минуты не раздумывая, всего за несколько пенсов могли проломить человеку голову.

Да, подумал Дрю, стоит приглядеть за мастером Льюисом.

— Может быть, снимешь лишнюю одежду? — посоветовал он. — День будет чертовски жаркий.

В ответ мальчишка плотнее запахнулся в свой плащ и подошел к лошади. Весь вид его говорил о том, что он не собирается прислушиваться к советам. Что ж, он еще узнает, почем фунт лиха. Дрю готов поспорить на свое седло, что после полудня парнишка снимет по крайней мере половину своих одежонок.

Предоставив Льюису самому решать свои проблемы, Дрю отправился искать пегого. Будь он проклят, если позволит лошади взять над ним верх!* * * Сидя за громадным письменным столом орехового дерева, Керби проверял, все ли готово к перегону. В сейфе, который должны были везти в главном фургоне с продовольствием, лежали завернутые в клеенку наличные деньги, а также доверенности скотоводов, участвующих в перегоне. Сам Кингсли на случай, если с ним что-нибудь произойдет, оставил в сейфе завещание на имя своего брата Джона.

Закончив дела, он откинулся на спинку кресла, машинально поигрывая пером. В открытые окна кабинета долетали голоса погонщиков, потешающихся над своим товарищем, что-то проигравшим на спор. Чувствовалось, что они бодры и полны сил. Завтра наступает знаменательный день. Они оседлают лошадей и отправятся на перегон, подобного которому еще никогда не было. Черт, он и сам волнуется!

Глядя в окно, Керби нахмурился. Ему хотелось поехать в город попрощаться с Лорой Селлерс, но он считал, что не имеет на это права.

Лора… Даже имя у нее красивое. И голос. Керби мысленно представил ее себе: темные волосы, умные карие глаза, зрелое желанное тело. Он был знаком с овдовевшей портнихой уже пять лет. Ее муж, адвокат, был другом Керби. Год назад он умер, оставил жене очень скромное наследство, на которое едва можно было прожить. Она могла вернуться в восточные штаты, где у нее, по-видимому, жили родственники, но осталась и успешно занялась шитьем дамского платья. Керби вспомнил, как несколько раз бывал у нее в гостях. Под предлогом былой дружбы с ее мужем он мог это сделать, не опасаясь вызвать пересуды. Однако он ни разу никуда не пригласил Лору, хотя знал, что она приняла бы его приглашение. Кингсли был еще не настолько стар или далек от жизни, чтобы не понимать, приятны ли женщине его ухаживания.

Когда он думал о Лоре, его клятва никогда не жениться казалась ему самому слишкой жестокой. Но Керби все еще боялся, что давняя страшная тайна может его погубить, и не хотел, чтобы те, кто ему дорог, пострадали вместе с ним.

По этой причине он вел жизнь одинокую и уединенную. Единственными близкими людьми были брат и племянники, и даже их Керби старался приучить к самостоятельности, что было нелегко. С четырнадцати лет Керби опекал своего младшего брата, которому ко времени смерти родителей исполнилось всего восемь. Керби стал для него и братом, и отцом, и потому, как видно, Джон так и не научился полагаться лишь на себя. Да и его сыновья тоже.

Керби слишком крепко сжал ручку, и она сломалась. События двадцатипятилетней давности были живы в его памяти, как будто это произошло вчера. Он старался загнать их поглубже, но они упорно всплывали на поверхность — и в последнее время все чаще. Керби мог лишь бессильно гадать, не связано ли недавнее покушение с той давней бедой.

Но кто нанял убийц?..

Под подозрением были три человека, которым смерть Керби могла оказаться выгодной, вернее, они что-то теряли, пока он жив. Но кто спустя столько лет стал раздувать тлеющие угли?

Может быть, никто. Может быть, это просто его совесть стала слишком часто напоминать о себе. Ведь не было же других попыток, кроме того странного покушения, которое Камерон, к счастью, предотвратил своим донкихотским вмешательством. По правде говоря, хотя Керби был чертовски рад, что остался жив, он не жалел, что это нападение произошло, — иначе он не познакомился бы с Дрю Камероном.

Вспомнив о шотландце, Керби улыбнулся. В последние двадцать пять лет он мало с кем дружил. Может быть, из-за неудачного выбора друзей в прошлом, а может, из опасения потерять новых. Независимо от причин, он держался особняком, однако что-то в личности Камерона так ему понравилось, что он отбросил привычную осторожность.

Мужество, например, и сила духа. А еще такое старомодное, такое надежное качество характера, как благородство. Ради совершенно незнакомого человека Дрю вступил в схватку с тремя вооруженными людьми. Впрочем, шотландец обладал и другими достоинствами. Он умен, начитан, обаятелен, и язык у него хорошо подвешен. Обычно Керби настороженно относился к внешнему обаянию — ведь именно оно когда-то послужило причиной всех его бед и едва не погубило. Однако в шотландце он не находил никаких дурных качеств — вот только тоскливая мрачность, похожая на его собственную. Дрю умело скрывал тоску под улыбчивостью и остроумием, но Керби часто недоумевал, что же заставило шотландского лорда стать бездомным бродягой и согласиться на изнурительную работу за жалкие гроши.

Керби вздохнул. Дружба с Камероном пугала его племянников. Они всегда рассчитывали, что Керби передаст им свое ранчо, и теперь видели в Камероне угрозу своим надеждам. Что Дрю Камерон совсем не претендует на земли Кингсли, не укладывалось у них в голове. И поэтому Кингсли решил, что соревнование будет полезно для племянников, хотя ему неприятно было думать, что он использует в личных интересах человека, который спас ему жизнь.

Так что вместо этого он стал думать о Лоре. Прелестной Лоре, которую никогда не назовет своей.

4.

— Седлать коней и вперед!

Сигнал, раздавшийся в голове стада, обтекая его по периметру, дошел до заднего ряда.

Дрю находился в арьергарде — самое тяжелое и неудобное положение при перегоне скота — и услышал сигнал последним. Земля дрогнула, и, казалось, сама долина пришла в движение. Тучи пыли, поднятой тысячами копыт, неслись ему прямо в лицо. Он закрыл лицо платком, но глаза сразу засорило. Через час одежда станет бурой от пыли. Это он уже знал.

Одному богу ведомо, как его конь выдерживает беспрерывный гул, но тот и ухом не повел. Перегон длился уже пять дней, и они с пегим наконец поняли друг друга. По крайней мере, Дрю на это надеялся.

Он отдался своим мыслям, и как раз в это время одна из бредущих позади коров повернула влево. Пегий сразу же резко осадил и поскакал за ней, а Дрю едва не вылетел из седла. Он тряхнул головой, чтобы отогнать посторонние мысли. Нельзя грезить о зеленых лугах с куропатками в тенистых, полных прохлады лесах Шотландии. Нельзя ослаблять внимание ни на минуту.

Пегий опять резко свернул, но на этот раз всадник предвидел такую возможность и припал к шее лошади. Своевольную корову загнали обратно в стадо, а пегий опять перешел на легкую рысь. Впереди Дрю ожидал утомительный день.

Около полудня он уже нетерпеливо ерзал в седле, мечтая хотя бы ненадолго спешиться и пройтись пешком. Вообще-то для большинства погонщиков ходьба была нарушением всех правил, но тело Дрю не привыкло проводить по восемнадцать часов в седле. Страстное ожидание приключений, которое возникло у него в первое утро перегона, с тех пор успело испариться. Пыль, грязь и жара окутали его плотным облаком, и предвкушение риска и авантюры поблекло.

Нестерпимая жара проникала во все поры тела. Дрю казалось, что у него плавятся мозги. Раньше он и представить не мог, что солнце может быть таким, как в Техасе — громадным, беспощадным, — и точно знал, что никогда к нему не привыкнет. В Шотландии было три вида погоды: прохлада, холод и мороз. За минувшие пять дней Дрю пришел к выводу, что в Техасе существует тоже три вида — жара, невыносимая жара и пекло. Однако сегодня было особенно тяжко, так как жара сочеталась с удушливой влажностью.

Страдая от жары и прочих прелестей перегона, Дрю подумал о том, как себя чувствует Шкет. Несмотря на жару, парнишка оставался в своем нелепом одеянии. Другие работники, которые сняли с себя все, кроме самого необходимого для защиты от колючих кустарников и веток, бились об заклад — через сколько дней подручный повара начнет сбрасывать одну за другой свои одежки.

Дрю испытывал к Гэйбу Льюису сочувствие и искреннюю признательность. Мальчик стал вместо Дрю излюбленной мишенью для насмешек погонщиков, их шуток и розыгрышей. И, бог свидетель, он давал достаточно оснований для поддразнивания. Его первоначальные подозрения в отношении Гэйба Льюиса постепенно исчезли: даже самый малолетний преступник вряд ли мог быть таким неопытным и неумелым. При первом же нарушении закона он оказался бы либо в тюрьме, либо на том свете.

О его неумелости уже ходили легенды, и ему оставили только самую простую работу, хотя можно было с уверенностью сказать, что он и с этой не справится. Парня уволили бы в первый же день, если бы не его рвение и старательность. Это признавал даже Джед.

День тянулся медленно. Казалось, ему не будет конца. Ближе к вечеру Дрю почувствовал, что жара спадает, но воздух стал густым и тяжелым, а духота невыносимой. Все тело взмокло, поводья отсырели и выскальзывали из рук. В то же время в неподвижном, насыщенном влагой воздухе чувствовалось какое-то напряжение. Вскоре подул резкий ветер. Ясное с утра небо покрылось темными грозными тучами. Они громоздились, как горы, и заполонили все небо.

Стадо начало заметно беспокоиться. Глядя на грозовое небо, Дрю тоже встревожился не на шутку. В конце дня он и два других погонщика, которые ехали позади стада — чернокожий Туз и мексиканец Хуан, — просто выбились из сил, следя за тем, чтобы коровы не разбежались.

Примерно за час до сумерек, когда раздался сигнал на отдых, Дрю совсем изнемог и умирал от голода. В течение всего дня, после завтрака на рассвете, он съел лишь немного вяленого мяса и пил теплую воду из фляги. Он трижды менял лошадей и ехал теперь на вороном.

Когда Дрю справился со своей долей работы и стадо было остановлено на ночлег, он вместе с Тузом и Хуаном подъехал к коновязи. Там он спешился, расседлал лошадь и оставил ее на попечение конюха.

Радуясь тому, что наконец стоит на земле, Дрю направился к хозяйственному фургону. Оба фургона должны были прибыть еще несколько часов назад и разбить лагерь. Они всегда двигались впереди стада и выходили раньше, чтобы успеть набрать в бочки воду, пока ее не замутит скот.

Подойдя к лагерю, Дрю стал искать Гэйба, но мальчишки не было видно. Кофе, однако, уже был готов, а тушеное мясо казалось таким ароматным и аппетитным — не хуже, чем в первоклассном эдинбургском ресторане. Дрю налил в чашку немного кофе и прополоскал рот и горло от набившейся пыли.

— Не слишком расслабляйся, — сказал ему Керби, потягивая кофе. — Ты в первой смене дозора.

Дрю, неслышно вздохнув, кивнул. Он предупредил Керби, что не хочет никаких поблажек, и было ясно, что его желание исполняется на все сто. Как новичку ему поручали самую неприятную работу, включая место в арьергарде стада и первое ночное дежурство.

Он налил еще кофе в жестяную кружку, взял порцию тушеного мяса и ломоть свежего хлеба и стал есть, медленно прохаживаясь по лагерю. После многих часов в седле сидячее положение его не привлекало. Большинство погонщиков уже поели и теперь пили кофе и болтали. Некоторые развернули одеяла и готовились ко сну. Другие играли в карты. Несколько человек отошли от лагеря, очевидно, чтобы прогуляться.

Дрю подошел к хозяйственному фургону и остановился поболтать с поваром, который месил тесто для пончиков.

— Где парнишка? — спросил он.

— Пошел за хворостом. Дрю налил еще кружку кофе.

— Ну как, перестал он напяливать на себя все свое имущество?

— Черта с два! — Джед сердито покачал головой. — Глупый мальчишка. Похоже, боится, что кто-нибудь стянет его одежонку.

Повар посмотрел на небо.

— С другой стороны, может, он поумнее всех нас будет. Эти одежки очень скоро могут ему понадобиться.

Дрю взглянул вверх. Сумерки еще не наступили, однако небо сильно потемнело. Зловеще громоздились черные тучи, задул холодный ветер. Люди надевали плащи и кожаные куртки.

Увидев подходившего Керби, Дрю поинтересовался:

— Это что, обычная погода? Керби покачал головой.

— В этой части Техаса погода очень капризная. Всякое бывает. — И, посмотрев на небо, снова покачал головой. — Не нравится мне это. Чертовски не нравится.

С этими словами он зашагал через весь лагерь к Дэмиену. Дрю быстро покончил с едой, допил кофе, ополоснул тарелку и кружку и сложил их в ведро для посуды. За последние несколько минут резко похолодало. Дрожа от холода в тонкой хлопчатобумажной рубашке, он направился к хозяйственному фургону, где хранились его одежда и одеяло. Немного подумав, Дрю натянул шерстяную рубашку и надел плащ. Все это могло понадобиться на дежурстве.

Когда он подошел к коновязи за свежей лошадью, его остановил Керби.

— Будь сегодня очень внимателен. В первые несколько дней пути коровы всегда беспокойны и взбудоражены, а при таком небе…

И снова устремил взгляд вверх.

— Надвигается гроза. Сильная. — Взглянув на Дрю, он криво улыбнулся. — Можешь испробовать для их успокоения какую-нибудь шотландскую колыбельную.

Тут вмешался Дэмиен.

— Тогда коровы с перепугу добегут до самой Мексики, — съязвил он.

Керби предостерегающе посмотрел на племянника, а тот злобно уставился на Дрю.

— Я бы не доверил ему стадо, — сказал он дяде.

— А я доверяю, — спокойно возразил Керби. — А ты, Дэмиен, лучше немного поспи, потому что у тебя вторая смена.

Дрю почти физически ощущал ненависть Дэмиена. Младший Кингсли ушел, чтобы завалиться спать, а Керби кивнул Дрю и отправился потолковать с Джедом. Дрю остался в одиночестве и задумался, уже не в первый раз, чем может грозить ему явная враждебность Дэмиена. Но способен ли он причинить зло? Этого Дрю не знал, а потому решил, что не стоит слишком часто поворачиваться к нему спиной.

Выбрав себе свежую лошадь, Дрю вскочил в седло. Уже подъезжая к стаду, он мельком увидел сутулую маленькую фигурку — Гэйб Льюис с охапкой хвороста направлялся к кухне.

Дрю облегченно вздохнул и улыбнулся. А ведь он даже не осознавал, что беспокоится о мальчишке, и не понимал, почему дает себе труд о нем тревожиться. Однако шотландец не мог выбросить Гэйба Льюиса из головы, и отчего-то ему было приятно, что парень все еще участвует в перегоне.

Точно так же не понимал Дрю, зачем он связался с Керби Кингсли. Обычно он старался держаться в стороне — а вот теперь, смертельно уставший и грязный, мечтает о стаканчике бренди и едет прямо навстречу неминуемой страшной грозе. А чего ради? Ради стада коров.

Глупая скотина — коровы. Ни капли здравого смысла и никакого достоинства. С какой же стати Дрю надрывается на проклятом перегоне за пятьдесят голов этих окаянных животных? За одну карточную игру в городе он загреб бы достаточно на чистую комнату, хороший обед и пылкую женщину.

Гордость, подумал Дрю. Обыкновенная гордость. Другого объяснения нет. Он принял предложение Кер-би из любопытства, отчасти в поисках приключений — и теперь оказался связан слишком поспешно принятым решением. А Дрю Камерон, при всех своих недостатках, никогда не был малодушен и не бросал начатое дело.

Объезжая кругом спящее стадо, Дрю стал тихонько напевать шотландскую колыбельную. Когда-то давно, в другой жизни, ему пела ее няня.* * * Когда Габриэль в третий раз возвращалась в лагерь с вязанкой хвороста, она увидела, как Дрю Камерон направился к стаду. Слыхал ли шотландец о ее последней неудаче? Стыд терзал девушку при воспоминании об этом унизительном случае.

Тушеное мясо на ужин заменило намеченное блюдо из бобов. Габриэль поставила бобы на огонь, как только они остановились на привал задолго до прихода стада. Джед пек хлеб и велел ей положить бобы в кастрюлю с водой.

Именно это Гэйб и сделала, очень довольная тем, что ей поручили такое немудреное дело. Приехал Терри Кингсли и сообщил, что стадо прибудет через час. Он попробовал немного бобов и тут же сплюнул. Поначалу Кингсли-младший обругал Джеда, а тот уже обратился к Гэйб.

— Что там еще? — проворчал повар, а когда Терри показал ему сломанный зуб, выразился предельно ясно.

Габриэль не понимала, в чем ее ошибка. Джед велел ей насыпать в кастрюлю пять фунтов бобов, и она точно все исполнила.

Однако повар сверлил ее негодующим взглядом своих слезящихся светло-голубых глаз.

— Сукин ты сын, — сказал он. — За какие грехи господь наслал тебя на мою голову?

Габриэль, ничего не понимая, изумленно вытаращила глаза.

— Дураку ясно, что в бобах полно песку, — сказал он наконец, — каждому, у кого есть хоть капля здравого смысла в голове.

Габриэль все еще ничего не понимала, и это вызвало новый поток вдохновенной брани.

— Торговцы всегда примешивают к бобам песок и гравий, чтобы весу было побольше, — объяснил наконец повар. — Их надо перебирать.

— Я не знал.

— Любой осел это знает, — сердито проворчал Джед. — Я тебя теперь близко не подпущу к фургону.

Габриэль едва не провалилась сквозь землю от стыда. За что бы она ни взялась — все делала не так. Она хотела сглотнуть, но горло перехватило от слез и отчаянья. Да, она видела песок на дне кастрюли, но не заметила его в ковше, которым брала бобы. Через две минуты Джед снова погнал ее за сухим навозом. Теперь она хотя бы не маячила у повара на глазах, может, он забудет о ней. Вспомнив обрушившийся на нее шквал оскорблений, девушка поморщилась, словно от боли.

И все же случай с бобами был не так ужасен, как катастрофа с кофе. Гэйб всегда жила с родителями либо в гостинице, либо в меблированных комнатах и ни разу в жизни не варила сама кофе. Поэтому когда Джед приказал приготовить такой крепкий кофе, «чтобы всплыла подкова», девушка поняла его буквально. Обнаружив в бакалейном отсеке кофе в зернах, она спросила, сколько взять. Пространно объяснив, что даже дурак знает, как варить кофе, он проворчал, что надо "взять фунт, залить водой, кипятить тридцать минут, бросить в него подкову и, если она не «сплывет, добавить еще кофе». Рецепт показался Габриель сомнительным, но она не решилась переспрашивать, так как это неизменно вызывало раздражение и насмешки. Джед явно был уверен, что варить кофе умеет каждый. А Гэйб последовала его указаниям — только подкову не бросила. И не ее вина, если никто ей не сказал заранее, что кофейные зерна следует сначала смолоть.

К несчастью, первым, кто попробовал ее стряпню, оказался Кингсли. Он налил чашку и, не глядя, сделал глоток. Реакция была мгновенной: Кингсли тут же плюнул и покраснел как рак. На ее счастье, слова, которые он при этом произнес полушепотом, были неразборчивы и совершенно непонятны.

А вот комментарии Джеда оказались вполне ясны. Габриэль доводилось слышать весьма замысловатую брань в театре, но все, что она там слышала, бледнело перед фантазией лагерного повара. Впрочем, и это было детским лепетом по сравнению с его красноречием, когда он обнаружил, что Гэйб выкинула дрожжи. По виду и запаху она решила, что это испорченный продукт. Откуда ей было знать, что это такое?

Ее на трое суток изгнали из хозяйственного фургона и только сегодня дали еще шанс. И вот результат — этот шанс Габриэль тоже упустила и не могла понять, почему это ее беспокоит. Она здесь не для того, чтобы научиться готовить или кому-то понравиться, а чтобы восстановить справедливость.

Ее даже смешил воинственный Джед, но огорчали собственная неумелость и ее последствия. Если бы только у нее была поваренная книга! Или Джед хоть чему-то ее научил… Но ни того ни другого не было, и Гэйб оставалось надеяться только на свои умственные способности. Кулинарного таланта бог ей, по-видимому, не дал.

Габриэль села на сухое бревно и невольно рассмеялась. У кофе действительно был весьма странный вкус, а лицо Джеда, когда он обнаружил пропажу драгоценных дрожжей, она запомнит на всю жизнь: полное неверие и безграничный ужас! И она бы расхохоталась, но только боялась, что повар вышвырнет ее. А ей просто необходимо здесь удержаться, чтобы выполнить свою миссию.

Эта мысль отрезвила ее. Габриэль была по-прежнему убеждена, что именно Кингсли нанял убийцу отца, и все еще подозревала, что этим наемным убийцей мог быть Дрю Камерон, однако полной уверенности не было, и пока она не знала, как проверить свои подозрения. Габриэль редко видела шотландца, а когда видела — он так ее смущал, что она теряла способность думать. На стоянках он обычно не сводил с нее глубокого пронизывающего взгляда своих блестящих золотистых глаз. А когда Дрю не наблюдал за ней, то неизменно говорил или делал ей что-нибудь хорошее — по крайней мере, его слова и поступки казались хорошими, а это повергало Габриэль в еще большее смятение.

В доброте Дрю Камерона она не нуждалась. Она не хотела ни говорить с ним, ни испытывать к нему симпатию — но больше всего не хотела, чтобы сердце ее трепетало, как мотылек, при одном взгляде на Дрю Камерона. Нельзя испытывать расположение к человеку, который мог быть убийцей, и тем более убийцей ее отца.

Именно эти подозрения мешали ей поддаться неудержимому порыву, когда она видела Кингсли. Кроме того, Гэйб никогда не оказывалась с Кингсли наедине. Она страстно мечтала заставить его, хотя бы под угрозой револьвера, сказать правду и даже могла в случае необходимости убить его. Да, она понимала, что это неразумно, но при виде Кингсли уже не могла думать разумно. Горе и ярость пересиливали доводы разума. Габриэль хотела причинить ему боль — так же, как он причинил боль ей и тем, кого она любила.

Последствия для нее не имели значения. Она была всецело поглощена настоящим. В минуты, когда Габриэль была способна логически рассуждать, она понимала, что если застрелит Кингсли, то вряд ли сама останется в живых — но сейчас ей это было безразлично. У нее никого не было. Ее ничто не удерживало. Разве только одна мысль: если она погибнет, то уже никогда не найдет наемного убийцу, спустившего курок.

Так что ей не следует вступать в схватку с Кингсли. Пока. И Габриэль выжидала. Каждое утро она просыпалась с ощущением, что над ней нависла черная туча — такая же громадная, как те, что сейчас затянули небо. Каждый вечер, ложась спать, девушка давала себе клятву, что завтра наступит справедливость, которой так жаждет ее душа. А с утра до вечера она могла думать только о том, что осталась одна на белом свете. Совершенно одна, в этом чужом, жестоком мире…

Хватит витать в облаках, упрекнула себя Габриэль. Хорошо, что у нее хватает умения собирать хворост и коровьи лепешки, благодаря чему ее пока еще здесь держат.

Когда Габриэль кончила собирать топливо, поднялся ветер. Это было приятно, и она даже рискнула распахнуть куртку, расстегнуть верхние пуговицы рубашки и подставить ветру разгоряченную кожу. Девушка весь день ужасно страдала от жары. Она не представляла себе, как выдержит в этой одежде несколько недель, а может быть, месяцев.

Уже стемнело, когда она пошла к лагерю. Проходя между стадом и фургоном, Габриэль услышала мужской голос, который мгновенно узнала. Она замедлила шаг, потом остановилась. Голос пел нежную, ласковую песню — колыбельную. Девушка не знала ее, но была мгновенно очарована нехитрой мелодией и глубоким мягким тенором певца. Она слушала, стараясь запомнить мелодию, пока певец не отъехал достаточно далеко.

И тогда ее охватило замешательство. Проклятый Камерон снова сбил ее с толку! Его улыбка, добрые слова… а теперь еще голос и колыбельная. Ничего похожего на наемного убийцу! Но и простого погонщика он ничем не напоминал. Какая-то часть ее существа, страдающая от горя и возмущенная несправедливостью жизни, готова была поверить самым худшим подозрениям и во всех поступках Камерона видеть лишь корыстную цель. Она даже хотела бы возненавидеть этого человека.

Однако внутренний голос шептал ей, что Дрю Камерон не может быть убийцей. Что он так же одинок и далек от остального мира, как сама Гэйб, как этот красивый бархатный голос, звучавший посреди пустынной прерии, как эта колыбельная для коров.

В наступившей темноте девушка стояла одна среди безбрежной открытой равнины. Ее охватила невыносимая боль одиночества. Будь проклят Дрю Камерон. Будь проклята его улыбка, его колыбельная! Будь проклято все, что пробуждает в ней эти непрошеные чувства!

Сердясь и браня себя, Габриэль застегнула рубашку и куртку и направилась к кухне. Небо совсем потемнело, а приятная прохлада сменилась резким холодом. Он проникал через все слои одежды. Неожиданно в отдалении загремел гром. Девушка ускорила шаг и, подойдя к лагерю, увидела, что погонщики бегут к лошадям: раскаты грома растревожили стадо.

Джед как будто не заметил ее возвращения. Он укладывал припасы в фургон. На огне стоял только кофейник.

— Отнеси топливо в хозяйственный фургон, — распорядился он.

Свалив свой груз, Габриэль вернулась.

— Что мне еще делать?

Повар хмуро взглянул на нее:

— Гроза надвигается. Страшная гроза. Я это чувствую. Будь осторожнее.

Габриэль взглянула на небо, потом на брошенные работниками одеяла — и принялась их сворачивать, складывать в фургон. Джед одобрительно кивнул и снова принялся закрывать ящики и закреплять брезент.

Едва только Гэйб кончила работу, пошел дождь. Джед прикрепил над огнем кусок брезента, но это было опасно, так как ветер дул в сторону фургона. Нехотя повар снял брезент, и огонь сразу погас. Такой темной ночи Гэйб никогда не видела. Еще хуже было то, что снова сильно похолодало.

— Поднимайся в фургон, — приказал Джед. — Будет град. Бывают такие градины, что лошадь убить могут.

Но тут девушка услышала, как забеспокоилось стадо. Раздалось жалобное мычание, которое становилось все громче. Заржали находившиеся ближе к лагерю лошади. Оттуда же доносились голоса работников, которые о чем-то спорили.

Увидев, что Джед быстро заковылял к лошадям, Габриэль не послушалась и пошла за ним, держась за едва различимым в темноте силуэтом. Надсмотрщик Джейк и Коротышка выводили лошадей из временного загона и привязывали их по одной к веревке, протянутой между несколькими тополями. Напрягая зрение в темноте, Джед и Гэйб стали им помогать.

Одну за другой они выводили оставшихся лошадей, но вдруг дождь превратился в град. Колючие льдинки молниеносно обрушились на землю, оробевших лошадей и Габриэль. Некоторые градины были с яйцо куропатки. Девушке отчаянно захотелось убежать в фургон, но Джед и погонщики бежать и не думали, а старались успокоить животных. Габриэль не могла поддаться слабости. Уже привычным движением она быстро привязывала испуганных лошадей. Она всерьез боялась за собственную жизнь, но, преодолевая страх, упорно продолжала свое дело. Наконец — ей казалось, что прошло много часов, — сто пятьдесят с лишком лошадей и мулов были надежно привязаны.

Со вздохом облегчения девушка подумала об относительном уюте и безопасности фургона, однако мужчины ходили между лошадьми, успокаивая их, шепча ласковые слова, — и Габриэль присоединилась к погонщикам. Тем временем град стал еще крупнее, тяжелее и чаще. Одежда и шляпа защищали Габриэль, но град бил все больнее. Завтра у нее будет немало синяков.

Одна из лошадей после сильного удара в голову, почти обезумев от боли, попыталась встать на дыбы. Гэйб подошла к ней, стала ее уговаривать, напевать колыбельную Шотландца, которая все еще звучала у нее в душе. И постепенно лошадь успокоилась.

Черное небо прорезали молнии, на мгновение озаряя все вокруг, а потом снова наступала непроглядная тьма. Габриэль притихла, как вдруг услышала какой-то странный гул, и земля заколебалась у нее под ногами.

— Стадо бежит! — отчаянно завопил Джед. — Встань за дерево!

Гул нарастал, Габриэль чувствовала, как дрожит под ее ногами земля. Внезапно повсюду оказались коровы. В панике они мчались напрямик, сворачивая только перед деревьями. Лошади в ужасе вставали на дыбы и рвались с привязи. Небо вновь прорезала молния, град бешено стучал по деревьям. То был настоящий разгул стихии, и никогда в жизни Габриэль не испытывала такого страха.

Она в ужасе обхватила тонкий ствол деревца, когда охваченное паникой громадное стадо, подобно реке, разделилось на два гремящих потока, обтекая островок леса, где теснились люди и перепуганные лошади. Габриэль молилась — так истово, как не молилась со смерти отца. О себе, о Дрю Камероне, обо всех, кого застала гроза.

— Боже милостивый, сделай так, чтобы гроза кончилась! Не допусти, чтобы кто-то пострадал. Пожалуйста… — молила она, но даже самой себе не желала признаться, что молилась больше всего о благополучии одного человека. Человека с неотразимой улыбкой и завораживающим голосом.

Габриэль прижалась к дереву, стараясь хоть что-нибудь разглядеть в темноте. Она слышала плеск воды, а это означало, что стадо пересекает ручей. Громкие мужские голоса, перекрывавшие шум грозы, смешивались с удаляющимся стуком копыт, но даже после того, как плеск прекратился и стадо уже было на другом берегу, земля под ногами все еще дрожала.

Несколько долгих минут Габриэль еще цеплялась за дерево. Ее била дрожь.

— Эй, Шкет? — Голос Джеда чуть-чуть дрогнул.

— Я… я здесь, — пролепетала она.

Оторвавшись от дерева, девушка сделала нетвердый шаг, потом второй. Лошади все еще нервничали, беспокойно ржали, били копытом, натягивали веревки. Она слышала, как Джейк уговаривал их и что-то тихо напевал.

Град усилился, и Габриэль уже дрожала всем телом, но мысли ее были далеко, там, в прерии, где погонщики старались остановить панический бег стада. Она понимала, как это опасно.

— Спаси их, господи, — снова прошептала она.

— Не до убраться в фургоне, — сказал повар. — Наверняка будут раненые.

— Неужели будут?

Габриэль напрягла зрение, чтобы сквозь завесу града и темноты увидеть старого повара.

— Черт побери, — ругнулся он, — да нам просто повезет, если только треть людей будут ранены, а то и похуже.

У Габриэль засосало под ложечкой. Не такой человек был Джед, чтобы попусту пугать. Она шла за его темным силуэтом — черным пятнышком в мрачном, леденящем кошмаре.

Фургон лежал на боку, сбитый обезумевшим стадом. Джед позвал Коротышку, оставив Джейка при лошадях, и они втроем попытались поднять фургон, но тщетно. Нагруженный поклажей фургон был слишком тяжел.

— Придется ждать помощи, — недовольно признал повар.

Он нашел фонарь, прикрутив пламя, чтобы не залило дождем, и поднял его перед фургоном как маяк. Потом все трое — Джед, Коротышка и Гэйб, — пытаясь защититься от града, прижались к днищу фургона и стали ждать, не раздастся ли стук копыт или крик.

Постепенно все вокруг успокаивалось. Габриэль услышала отдаленный раскат, но не поняла, гром это или топот бегущего стада.

Ее била дрожь. Никогда в жизни ей не было так холодно. Девушка понимала, что дело не только в ледяном ветре. После стольких дней работы на перегоне она уже знала всех работников по именам. Одни ей нравились, другие нет, но она не хотела, чтобы кто-нибудь из них погиб.

Казалось, прошла вечность. Все молчали. Наконец град ослабел, потом прекратился, но дождь лил как из ведра. Габриэль промокла насквозь.

— Джед! Джед, где ты, черт побери? — раздался из темноты чей-то требовательный голос. У Габриэль сильнее забилось сердце. Она не сомневалась, что это Кингсли.

— Здесь я! — заорал повар.

Темная фигура всадника показалась-с другой стороны от фургона.

— У вас все благополучно?

Теперь Габриэль точно узнала голос Кингсли!

— Фургон перевернулся, но никого не задело. Где стадо? — спросил Джед.

— Мы остановили коров в трех милях от ручья. Один человек погиб, двое ранено, — намеренно сухо сообщил Кингсли.

Погиб. Слово билось в ушах, пока не превратилось в отчаянную мольбу: пожалуйста, пожалуйста, боже, не допусти, чтобы это был он. Пожалуйста…

Джед, сидевший рядом, с трудом поднялся на негнущихся ногах.

— Они едут сюда?

— Только раненые. Остальные будут при стаде. Я пока не хочу его трогать.

— Есть тяжело раненные? — спросил Джед.

— Один — тяжело.

— Мне нужна помощь, чтобы перевернуть фургон, — деловито сказал Джед.

— Как парнишка? — поинтересовался Керби.

— Он здесь. Хорошо держался, головы не терял, — грубовато похвалил Джед.

Неожиданная похвала ошеломила Габриэль, но чувство гордости в ее душе мешалось с тревогой. Она поднялась. Кто ранен? И насколько тяжело? Она хотела спросить об этом, но слова застревали в горле.

Кингсли спешился и позвал на помощь Джейка. Потом он привязал конец своего лассо к двум дугам на фургоне. Другой конец привязал к луке седла. Габриэль подскочила от изумления, когда он бросил ей поводья.

— Отведешь лошадь в сторону от фургона, пока мы будем его поднимать, — приказал он. — Только бога ради остановись, как только я скажу.

Габриэль кивнула — совершенно бесполезный в полной темноте жест — и, чувствуя, как напряглась лошадь под тяжестью груза, подбодрила ее. Когда они прошли несколько шагов, веревки ослабли, и в тот же момент Кингсли крикнул:

— Стой!

В ту же минуту он подошел к Гэйб и взял поводья.

— Молодец, — сказал он. Потом ее позвал Джед.

— Шкет! Помоги найти все, что нужно для перевязки. В этой темноте я своей руки не вижу.

Габриэль подбежала под дождем к фургону, твердя: «Боже милостивый, не допусти, чтобы он погиб. Не допусти…»* * * У Дрю затекла рука. Измученная лошадь медленно, шагом приближалась к хозяйственному фургону. Горькое чувство поражения и неудачи преследовало его.

Два всадника ехали бок о бок с ним. Один вез мертвое тело, другой еле держался за луку седла. Погиб Хуан: его растоптали коровы, когда стадо внезапно повернуло и наскочило прямо на его лошадь. Лошадь тоже погибла.

Чуть не погиб Туз. Дрю с содроганием вспоминал события последнего часа; внутри у него все переворачивалось. Чернокожий погонщик тоже потерял лошадь, но прежде, чем стадо успело растоптать и его, Дрю успел наклониться с седла, подхватил Туза и положил впереди себя на спину лошади. Нога у негра была раздроблена, но, если повезет, парень выживет.

Тем не менее Дрю чувствовал себя виноватым. Если бы у него было больше опыта, если бы он предвидел, куда ринутся коровы, — мог бы спасти и Хуана.

Проклятие, он никогда не хотел брать на себя ответственность за жизнь людей! В сущности, он всегда только и делал, что избегал подобных обязательств.

Какой же он был глупец, наивный глупец, когда представлял себе перегон скота увеселительной прогулкой, захватывающим приключением!

Что ж, теперь Дрю Камерон на собственном горьком опыте узнал, что это далеко не так. За последние несколько дней он убедился, что перегон — тяжкая работа, где все зависит от слаженных действий. На перегоне каждый отвечал за другого, каждый отвечал за чужую жизнь.

Да, ему такая задача всегда казалась не по плечу. Дрю вспомнил, как издевался над ним отец, когда он хотел поступить на военную службу и купить патент на офицерский чин. «Я не доверил бы тебе даже собаку! Ты слабак… ничтожество… Убирайся с глаз моих!» Сколько раз он это слышал? Пока сам не поверил.

Ерзая в седле, Дрю старался здоровой рукой держать поводья и придерживать больную руку. Он, видимо, повредил ее, когда поднимал Туза, но надеялся, что это растяжение, а не перелом.

Впереди в темноте мерцал огонек. Дрю сощурился, стараясь определить, насколько он далек. Во всяком случае, они движутся в верном направлении. Звезд не было видно за черными тучами, и единственной точкой отсчета могли служить топот и мычание стада позади. Молнии уже не сверкали, но холодный, леденящий дождь наотмашь бил по земле. Лошадь подошла к ручью, и Дрю сразу увидел, как сильно поднялась вода. Когда они переходили ручей, лошадь с трудом преодолевала течение.

Как только они добрались до фургона, Туз, который всю дорогу был подозрительно тих, начал браниться. Возле фургона стоял Кингсли. Рядом с ним виднелась маленькая тонкая фигурка.

— Не мешало бы переправить лошадей и фургон через речку, — сказал Дрю. — Вода быстро прибывает.

— Как только мы вас двоих немного починим, — ответил Кингсли. — Джейк и Коротышка уже переводят лошадей.

— Мы что, всю ночь будем лясы точить? — раздался откуда-то голос Джеда.

— У Туза нога раздроблена, — сказал Дрю.

Маленькая фигурка рядом с Кингсли, в которой Дрю узнал Гэйба, вздрогнула, но осталась на месте. Тут вмешался повар:

— Что с тобой, Скотти?

— Ничего серьезного. Посмотри сперва Туза.

Джед и Керби сняли раненого с лошади и опустили на заранее расстеленный брезент.

— Посвети сюда, Шкет, — скомандовал Джед. Габриэль быстро подошла и подняла повыше фонарь.

— Чертовски скверно, — проворчал повар, разрезав штанину и увидев искалеченную ногу. — Я мало чем могу помочь. Здесь нужен доктор. Могу лишь дать ему немного виски, чтобы не так чувствовалась боль, перевязать, только этого ему недостаточно…

В эту минуту Туз застонал.

— У меня нет на это ни времени, ни людей, — сухо отрезал Кингсли. — Ты не мог бы его слегка починить на то время, пока мы не доберемся до ближайшего города?

— Починить могу, но от вечной тряски он все едино умрет.

Кингсли выбранился.

— Я могу отвезти его на носилках, — предложил Дрю. — Все равно неделю или больше я не смогу работать. Сан-Антонио не очень далеко. Потом я вас догоню.

Джед покачал головой.

— Есть маленький городок — Уиллоу-Спрингс — поближе, в пятнадцати милях к востоку отсюда. Там должен быть доктор.

— Подождите, — вмешался Керби. — Прежде чем кто-нибудь куда-нибудь поедет, пусть Джед посмотрит руку Дрю.

Дрю нехотя сбросил плащ и рубашку и дрожал под ледяным дождем, пока повар осматривал и ощупывал руку.

— Растяжение, — объявил повар. — Он не сможет пасти скот по меньшей мере неделю.

— Но он не может с больной рукой в одиночку везти раненого, — сказал Кингсли. Потом взглянул на Гэйба, и лицо его оживилось. — Джед, ты можешь обойтись без мальца?

Гэйб попытался что-то возразить, но Кингсли и Джед, по-видимому, предпочли не обращать на это внимания.

— Да мне он никогда не был нужен, — проворчал повар.

— Можешь взять любую лошадь, — сказал Кингсли Гэйбу.

— Я лучше возьму Билли.

Кингсли пожал плечами и повернулся к Дрю:

— Тебя это устраивает?

Дрю не знал, будет ли мальчишка полезен или станет обузой, но понимал, что одному ему не справиться. А главное — от того, возьмет ли он кого-нибудь с собой, может зависеть жизнь Туза.

Дрю кивнул.

— Стало быть, решено, — отрезал Кингсли. — Джед, насколько сумеешь, помоги Тузу, а Камерону подвяжи руку. Мы с мальчишкой соорудим носилки. Пошли, малыш, дело не ждет.

И Керби зашагал к хозяйственному фургону. Гэйб стоял в нерешительности, настороженно глядя ему вслед. Глаза парнишки в тусклом свете казались почти черными. В них явно читались протест и нежелание. Дрю хотел подбодрить парня, но и сам был расстроен и слишком устал.

Наэлектрилизованную тишину прорезал голос Кингсли:

— Шкет! Сюда!

Парнишка подчинился.

Дрю со вздохом подумал, что дорога до Уиллоу-Спрингс покажется долгой, но уже в следующее мгновение он забыл о Гэйбе Льюисе, потому что Туз опять застонал. Дрю поднес бутылку виски к губам раненого, а повар стал отдирать, от ран присохшие куски ткани. Поколебавшись, Джед вылил спиртное на рваные, кровоточащие раны. Туз пронзительно вскрикнул и потерял сознание.

— Ты тоже глотни, — посоветовал Джед. — Понадобится, чтобы продержаться эту ночь. До городка день езды. Чем быстрее ты довезешь парня к врачу, тем больше у него будет шансов выжить.

Дрю кивнул и пошел за одеялом и теплой рубашкой. Он промок до костей и замерз. Рука невыносимо болела. Он не спал восемнадцать часов. И теперь ему предстояла долгая, изнурительная поездка с еле живым раненым на руках и с зеленым юнцом, от которого ничего, кроме неприятностей, ожидать не приходилось. Нет, подумал он, приключения — это только для дураков.

5.

Уиллоу-Спрингс, Техас

— Я Туза здесь одного не оставлю, — заявил Гэйб. — Я побуду с ним.

Дрю подавил вертевшийся на языке резкий ответ и глубоко вздохнул. Он устал до изнеможения, и рука болела нестерпимо. Надо поговорить с доктором наедине, а затем найти место, где можно выспаться. Любое. Хоть на полу.

Стоя в крошечной приемной перед кабинетом врача, он старался не раздражаться упрямством Гэйба.

— Доктор сказал, что Туз выживет и, может быть, даже удастся спасти ногу.

Дрю очень хотелось разделить осторожный оптимизм доктора. Вынув из кармана деньги, он протянул монеты Гэйбу:

— Найди помещение для ночлега, две комнаты. Я приду, как только освобожусь.

Юноша угрюмо уставился на него. Руки он держал в карманах и явно не желал брать деньги. Глаза Дрю сузились от гнева, и в конце концов парнишка уступил. С недовольным вздохом он резко кивнул, взял деньги и вышел из комнаты.

Дрю почти виновато смотрел ему вслед. В конце концов, мальчишка был вправе оставаться при больном.

Участие Гэйба в тяжелой поездке, длившейся весь день, оказалось просто благословением. Он не только не отставал от Дрю, не жалуясь на усталость, но и с безграничной нежностью ухаживал за раненым.

Дрю не знал, на что можно рассчитывать, и не ожидал, что найдет в юноше неутомимого и очень полезного помощника. Легко и умело, с неизменной улыбкой он менял Тузу повязки, облегчая страдания больного.

Эта улыбка, однако, не распространялась на второго спутника, и если на каждом привале мальчик охотно разговаривал с Тузом, то ему нечего было сказать Дрю, и он лишь изредка выдавливал из себя пару слов.

Вздохнув, шотландец вернулся в кабинет, где доктор Сондерс обрабатывал ногу Туза. У худого уставшего врача был такой вид, словно он тоже нуждался в медицинской помощи.

— Не задерживайтесь долго, — предупредил Сондерс, — ему необходим сон.

Дрю кивнул, доктор вышел и оставил его наедине с больным.

Лицо Туза исказилось от боли.

— Доктор говорит, что я смогу ходить, только немного похуже.

Дрю сел на стул возле кровати.

— Ты все равно почти не слезаешь с лошади.

— Это точно, — сказал Туз, и его лицо немного разгладилось. — До войны я собирал хлопок в Техасе и теперь хотел бы держаться подальше от земли.

Дрю достал тонкую пачку долларов.

— Мистер Кингсли просил тебе передать.

Туз изумился. Губы его задрожали, глаза увлажнились. Он перебрал пачку.

— Сколько… здесь?

И Дрю внезапно понял, что Туз, вероятно, не умеет ни читать, ни считать.

— Двести долларов, — сказал он мягко. — Помогут тебе продержаться месяца четыре, а то и больше.

Он смотрел, как раненый поглаживает банкноты, удивленно качая головой.

— У меня никогда столько не было. И я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь из хозяев так поступал.

— Хозяин человек удивительный, — сказал Дрю, усмехнувшись.

— Скажите ему, что я очень ему благодарен.

— Передам. Ты поаккуратнее будь с деньгами.

— Я приколю их к подкладке, поближе к телу, — улыбнулся Туз и нерешительно добавил:

— П-послушай, Скотти…

Дрю вопросительно изогнул бровь. Они с Тузом и Хуаном выполняли самую черную работу на перегоне, и между ними возникла своего рода привязанность. Негр неуверенно протянул ему руку, и Дрю почувствовал, как тот боится, что он погнушается ее пожать.

Дрю усмехнулся и стиснул его руку в своей.

— Скоро опять сядешь в седло.

Хотя Туз очень в этом сомневался, рукопожатие его было крепким.

— Я никогда не забуду, что ты для меня сделал, — сказал он. — Как ты ради меня тогда остановился.

— Каждый на моем месте сделал бы то же. Каждый, кто участвовал в перегоне.

Дрю не любил сантименты, но опять крепко пожал руку Туза.

Негр покачал головой:

— Нет, не каждый. И я всю жизнь буду благодарить тебя и мистера Кингсли.

Дрю стало неловко. Он не любил изъявлений благодарности.

Туз вздохнул.

— Мы с тобой никогда не играли в покер. А ведь я из-за покера получил свое прозвище. Когда я пришел на ранчо мистера Кингсли, я в первый же вечер вытащил самый большой козырь. Первый раз в жизни.

Дрю эту историю слышал несколько раз, но он улыбнулся и дал Тузу досказать. Видно было, что раненому хочется поговорить, и Дрю одобрительно кивнул:

— Тебе опять повезет. А сейчас отдохни. Береги себя, а когда перегон кончится, я тебя разыщу. Сообщи доктору, где тебя искать. Если у меня будет свое ранчо, мне наверняка понадобится чертовски умелый работник.

Глаза Туза опять увлажнились. Он кивнул:

— Заметано.

— Береги себя, — повторил Дрю.

— Ты тоже, Скотта.

Дрю, мрачный, направился к единственной в городе гостинице. Он думал о Тузе, о том, как безропотно негр переносил несправедливость и трагедию, омрачившую его жизнь. Другие погонщики презирали Туза так же, как поначалу игнорировали Дрю. Но его они постепенно признали за своего, а чернокожий для них остался чужим. Будь оно все проклято, Дрю так устал от расовой и сословной розни! Еще и поэтому он уехал из Шотландии. А еще — потому, что питал отвращение к своему титулу.

Добравшись до гостиницы, Дрю постарался отбросить от себя все мысли, кроме одной — спать. Гроза, паника в стаде, два дня в седле без отдыха — все это его предельно измотало. За горячую ванну и чистую постель он продал бы душу дьяволу. И вдобавок ко всему он пребывал в замешательстве. Для человека, который всегда думал только о себе и избежал любых привязанностей, Дрю оказался втянутым в жизни многих людей.

Мрачно размышляя о странном повороте своей судьбы, Дрю вошел в гостиницу — и увидел растрепанного и взъерошенного Гэйба, который спал на стуле. Шляпа упала на пол, лицо было по-прежнему грязным, и все же Гэйб Льюис казался на диво юным и невинным. Длинные ресницы прикрывали синие глаза, которые всегда так настороженно смотрели на Дрю. Вот только густой слой пыли и грязи портил внешность мальчика.

Почему-то Дрю чувствовал ответственность за этого бесенка, и чем упорнее Гэйб Льюис отвергал его покровительство, тем сильнее шотландец стремился его оказывать. Он сам себя не понимал. Еще много лет назад он решил, что заботятся о других только дураки: как правило, это неблагодарный и очень мучительный труд.

Служителя за конторкой на месте не было. Все номера в маленькой гостинице, очевидно, заняты. Дрю заметил, что на крючках нет ни одного ключа. Он наклонился, слегка потряс Гэйба. Тот шевельнулся и снова затих. Дрю потряс его посильнее, и мальчик медленно приоткрыл глаза, затуманенные сном. Когда он, отряхнув сон, увидел наклонившегося над ним Дрю, синие глаза широко раскрылись.

— Есть комнаты?

Шкет что-то поискал на стуле и протянул Дрю ключ.

— Только одна комната, — отрывисто доложил он. — Клерк сказал, что идет спать, а я остался тебя ждать. — Он выпрямился. — Я буду спать в конюшне. Заплатил уже двадцать пять центов.

— Заночуем в одной комнате, — предложил Дрю.

Глаза паренька широко раскрылись, и в них отразилось смятение.

— Не-е, я лучше один, — фыркнул он.

Дрю колебался. Мальчишка, наверно, устал не меньше, чем он сам…

— Ванной здесь, конечно, нет, — заметил он, взглянув на грязное лицо парнишки. Он и сам, должно быть, выглядит так же, если не хуже. Уже два дня не брился.

Шкет сначала еще больше испугался, потом равнодушно пожал плечами.

— Мне ванны не требуется. Слишком часто мыться вредно для здоровья — это все знают.

Дрю поднял бровь.

— Скажи, пожалуйста, а что значит «слишком часто»?

В глазах паренька будто мелькнули смешинки, но он сразу же нахмурился, и Дрю решил, что это ему показалось. Гэйб протянул ему ключ, и шотландец нехотя взял его.

— Я лучше буду спать вместе с Билли, чем с чужестранцем, — ехидно процедил Гэйб.

Дрю вздохнул. Парень нянчится с лошадью, как мать с первенцем. Тридцать лет назад Дрю так же нянчился с Сэром Артуром. У него снова сжалось сердце. Трудно найти узы более сильные, чем те, что связывают юношу и его коня, особенно если у того юноши никого больше нет на свете. Но это может кончиться глубокой раной, мучительной и неизлечимой.

И он смирился. Что бы он ни сказал, что бы ни предпринял — это ничего не изменит.* * * Габриэль улеглась в пустом стойле. В другом, по соседству, стоял Билли. По правде сказать, она сейчас могла бы заснуть где угодно — никогда в жизни еще так не уставала. Едва лишь ее голова коснулась соломы, она уже не помнила ни о Керби Кингсли, ни о шотландце. Просто провалилась в сон.

И все же когда Габриэль наутро проснулась и увидела пробивающееся сквозь щели солнце, горькие мысли вновь овладели ею. Она вспомнила, как бездушно Кингсли заявил, что не желает тратить попусту время, — и это когда тут же лежал и стонал от боли покалеченный работник, старавшийся спасти собственного хозяина!

Что теперь будет делать Туз? Ведь пройдет много времени, прежде чем он снова сможет работать. Если вообще сможет. Что делать человеку, если он стал калекой и не в силах заниматься тяжелым физическим трудом, которым всегда зарабатывал на жизнь?

Прикусив губу, Габриэль сосредоточенно размышляла. Небольшие сбережения отца и ее собственные находились в одном из банков на Востоке страны. С собой она взяла совсем мало, но все-таки это наверняка больше, чем есть у Туза. Девушка решила, что поделится с ним.

Поднявшись с самодельного ложа, она погладила Билли, дала ему овса и пошла к выходу, отряхивая одежду и волосы от приставших соломинок. Видит бог, как бы ей хотелось помыться, но она не могла себе этого позволить. Никто особенно не приглядывался к чумазому Гэйбу, но с Гэйбом умытым дело бы обстояло иначе.

Попрощавшись с хозяином, девушка вышла из конюшни, пересекла единственную улицу городка и, пройдя полквартала, остановилась перед выбеленным домиком с табличкой на двери: «Доктор Чарльз Сондерс». Дверь оказалась незапертой, и она вошла.

— Как там Туз? — спросила она долговязого тощего мужчину, сидевшего за конторкой.

Доктор внимательно посмотрел на нее.

— Примерно так, как и следовало ожидать, если попал под копыта.

Зная, что выглядит неказисто, Габриэль смущенно переступала с ноги на ногу. Затем решительно вынула из кармана несколько долларов и протянула их доктору.

— Отсчитайте ваш гонорар и передайте остальное Тузу.

Губы доктора слегка дрогнули.

— Мне уже заплатили, но я отдам эти деньги больному. Мне редко предлагают вознаграждение дважды, — прибавил он, улыбнувшись Габриэль. — Теперь я готов поверить в чудеса.

Помимо воли девушка покраснела. Должно быть, это шотландец. Может, она несправедлива к нему, во всяком случае — не вполне несправедлива. У него не было никаких обязательств перед Тузом, однако во время долгого пути в Уиллоу-Спрингс он все время проявлял глубокое сострадание к раненому. И вот теперь, наверное, оплатил счет доктора.

— Могу я увидеться с Тузом?

— Он спит.

Габриэль кивнула.

— Тогда я пойду. Передайте ему, что я…

— Справлялся о его здоровье. Я скажу.

Габриэль замялась.

— Я вас очень прошу, никому не говорите, кто оставил эти деньги. Даже Тузу. Просто скажите, что для него оставлены деньги.

— А если он спросит?

Габриэль помотала головой. Доктор пожал плечами.

— Хорошо. Я позабочусь, чтобы он получил эти деньги.

— Благодарю вас, — с жаром ответила она, невольно выйдя из роли, — и тут же поняла, что совершила промах.

Доктор Сондерс с недоумением взглянул на нее.

— Ты не слишком молод для перегона скота?

— Вовсе нет!

Странная искорка промелькнула в глазах доктора, и Габриэль могла бы поклясться, что он видит ее насквозь.

— Что ж, дело твое, — сказал он почти равнодушно. И тут же нелогично добавил:

— Только будь осторожней.

Габриэль не знала, почему доктор ее предостерегает, но понимала, что надо поскорей уходить, пока этот чересчур проницательный господин не помешал ее замыслам. Она кивнула и быстро ушла.

В конюшне ее ждал шотландец. Лошади были оседланы, а он дружески беседовал с суровым конюхом. Увидев Гэйба, он приветливо улыбнулся.

От этой улыбки, подумала Габриэль, наверное, таяли все шотландки. Даже у нее, при всех ее подозрениях, сильнее забилось сердце при виде Дрю Камерона во всей его красе. Он умылся, побрился, надел чистую рубашку. Он был так красив, что Габриэль еще острее почувствовала, какой замарашкой выглядит в его глазах.

— Если б я не убедился, что Билли здесь и жует овес, то решил бы, что ты нашел занятие полегче, чем перегон скота.

— Я не из тех, кто бросает начатое дело, — сказал Гэйб, избегая его пронизывающего взгляда.

— Да, пожалуй, — согласился он.

Ей было почти больно смотреть на него, видеть насмешливые искорки в золотистых глазах, загадочную улыбку… Проклятие, почему он так хорош собой?

Шотландец в упор разглядывал ее и, конечно, заметил соломинки на одежде. Он тут же задал вопрос, который только укрепил ее страхи:

— Может быть, до отъезда вымоешься? В конце улицы есть баня.

— Я же говорил, что не уважаю купания. Вредно для здоровья.

Дрю нахмурился, хотел что-то сказать, потом передумал и пожал плечами:

— Ну, как знаешь. Поехали.

Легко вскочив на коня, он сел так свободно и непринужденно, словно родился в седле. Габриэль внутренне содрогнулась при мысли, какой она кажется неуклюжей, когда взбирается на спину Билли.

— Расслабься, — сказал Дрю, когда они двинулись по улице. — Не понуждай лошадь и не дави на седло. Управляй конем с помощью ног. Билли умнее, чем ты думаешь.

— А я и так считаю, что он очень умный, — огрызнулась она.

Дрю покачал головой. Ему явно надоели ее задиристые, резкие ответы. Габриэль хорошо понимала его — ей и самой надоело огрызаться.

Когда они выехали из городка и повернули на северо-запад, Камерон снова попытался заговорить с ней:

— И давно ты ездишь верхом?

— А ты? — фыркнула Габриэль.

— С трех лет, — ответил он. — А может быть, и раньше.

Габриэль покраснела, смутившись, что бросила шотландцу вызов в области, где он явно мастер. И в то же время приняла к сведению эту любопытную подробность. Надо бы узнать о нем побольше, но девушка боялась чересчур явно показывать свой интерес к этому человеку. Почему — сама не знала. Но одно она знала точно — чем больше разговоров, тем больше риск, что он раскроет ее тайну.

Однако не могла же Габриэль не воспользоваться благоприятной возможностью, которую ей давала эта поездка! Раньше уход за Тузом не оставлял времени для разговоров.

— Если ты так давно ездишь верхом, — начала она, — как же это случилось, что ты тогда упал с лошади?

Шотландец улыбнулся.

— Тебе непременно понадобилось напомнить мне об этом позоре?

Габриэль уставилась на него, не в силах оторвать глаз от его лица. От этой улыбки ее сопротивление таяло, и с нею самой творилось что-то странное. Кровь быстрее бежала по жилам, сердце трепетало, и где-то в потаенной глубине ее существа нарастало странное неясное томление.

Она промолчала, и Дрю сухо добавил:

— Если тебе так уж хочется это знать, я недооценил характер дозорной лошади. Пегий хотел повернуть вправо, а я приказал ему поворачивать налево… ну вот, он все-таки повернул вправо. Ну а я… я повернул влево без него.

Шотландский акцент Дрю усиливал юмористическое звучание рассказа, а голос стал мягким и чувственным. И каким-то влекущим.

Оторвав наконец взгляд от собеседника, Габриэль плотнее запахнула плащ.

— Пегий и теперь поворачивает направо, когда ты велишь налево? — спросила она.

— Не-а, — отозвался Камерон, — теперь я поворачиваю туда, куда он хочет, во всяком случае, когда мы гоним стадо. Он разбирается в этом деле лучше меня.

И все же шотландец оказался достаточно смелым и искусным наездником, чтобы спасти Туза. А спасти человека, рискуя собственной жизнью, — поступок, не совпадавший с представлением Габриэль о наемном убийце.

Пропади он пропадом, почему он так ее смущает?

— Как случилось, что ты работаешь на Кингсли? Ты не такой, как остальные.

Дрю метнул на нее острый взгляд.

— Почему ты так думаешь?

Причин было множество. Прежде всего — воспитание и образование. Камерон явно получил и то и другое, тогда как большинство погонщиков не умели ни читать, ни писать. Кроме того, он был прирожденным лидером, хотя и пытался это скрыть.

— Просто ты не такой.

Дрю молчал, и Гэйб решила проявить настойчивость:

— Тебе нравится хозяин?

На этот раз Камерон посмотрел на нее более внимательно, и девушка напомнила себе об осторожности. Возможно, доктор разгадал ее маскарад. Шотландец не глупее, но у него пока нет оснований вглядываться пристально — и не стоит давать для этого повод. Габриэль устремила взгляд вперед, поглаживая Билли по шее и делая вид, что ей совершенно безразлично, ответит шотландец или нет.

— Кингсли хороший скотовод.

Ну что это за ответ? Вообще не ответ. И Дрю Камерон тоже это понимает. Его уклончивость испугала Габриэль. Наверняка она имеет дело с человеком, который зарабатывает на жизнь, убивая людей! Камерон редко отвечал на вопрос прямо, ему нравилось играть словами, и он менял тему, как только разговор касался чего-то личного. Ей была знакома такая манера поведения — отец поступал так же. И лишь несколько недель назад Габриэль узнала, почему он всегда избегал некоторых тем и вопросов.

А что утаивал шотландец? Может быть, он просто привык скрывать свои подлинные чувства?

Ну да ладно. Нельзя проявлять излишнюю настойчивость. И Габриэль переключила внимание на дорогу, безуспешно пытаясь последовать совету шотландца — расслабиться.* * * Уже наступали сумерки, когда путники доехали до ручья, где была стоянка в ночь грозы. Стадо находилось примерно в двадцати пяти милях от них, то есть в двух-трех днях пути для скота и в одном — для всадников.

Остановив коня на берегу, Дрю в угасающем свете дня увидел, как сильно поднялась вода. Два дня назад, до грозы, здесь струился небольшой ручей. Сегодня это была быстрая река.

О таких молниеносных подъемах воды Дрю уже слышал. Град, проливной дождь и ледяной ветер тоже были свежи в его памяти, так что его воспоминания о Техасе будут не из приятных. Да, у этого края есть свои достоинства — величественная природа, изумительные закаты, бескрайние невиданные просторы… но не здесь он хотел бы жить. И Дрю тут же решил, что свое ранчо — если у него когда-нибудь будет ранчо — он устроит в другом месте, с умеренным климатом, плодородной почвой, легко впитывающей влагу, а не с этой жесткой коркой, по которой после каждого дождя разливается море воды. Да, он предпочел бы более спокойный край.

Подъехал Шкет на Билли — последние несколько миль он тащился сзади — и остановился рядом. Дрю и Гэйб несколько минут смотрели на водную преграду, которую необходимо было преодолеть. Дрю хотел продолжить путь сегодня же. Керби уже лишился двух работников — Хуана и Туза, — и Дрю понимал, что Кингсли трудно будет долго обходиться без него. Однако его тревожил вздувшийся поток, и особенно — мусор и крупные ветви, которые несло течением. Он взглянул на Гэйба.

— Мы можем попробовать переправиться сегодня или подождать до завтра.

Мальчик насупился, ссутулившись в седле. Маленькая фигурка в широкой одежде напоминала эльфа, а нелепая шляпа скрывала и его лицо, и мысли.

— Завтра может быть еще хуже, — сказал он.

— Ты умеешь плавать?

Юнец кивнул, но Дрю колебался, сомневаясь в правдивости ответа. Если парень умеет плавать так же, как готовить, беды не миновать. И еще неизвестно, хватит ли сил у Билли, чтобы противостоять течению. Правда, Дрю не мог не признать, что лошадь выглядит намного лучше, чем несколько дней назад.

— Правду говоришь?

В ответ Гэйб направил лошадь вперед. Билли послушно двинулся к ручью.

— Подожди здесь, — сказал Дрю, приняв решение. — Сперва переправлюсь я.

Надо было выяснить, насколько опасна переправа для ослабленного коня и неопытного всадника.

Пегий погрузился в воду и перешел вброд большую часть реки, потом проплыл несколько футов, снова встал на дно и выбрался на берег.

Когда Дрю на мокрой лошади был уже на другом берегу, он подал знак Гэйбу, и тот заставил Билли войти в воду. Дрю смотрел, как лошадь, осторожно выбирая дорогу, дошла до середины реки и поплыла. Дрю уже вздохнул с облегчением — но тут подхваченная течением колода ударила коня в холку.

Билли запаниковал, сбился с пути и поплыл не к берегу, а по течению. Дрю не знал, что делать — бросаться на помощь или подождать, пока они справятся самостоятельно. Затаив дыхание, он слышал, как Гэйб, точно пиявка прилипший к шее лошади, испуганно уговаривает Билли плыть к берегу. Безнадежная попытка!

Соскользнув по шее Билли, Гэйб упал в воду. Обезумевший от страха конь забился в воде, и сразу стало ясно, что мальчишка опять соврал — плавал он, как топор.

Зорко следивший за Гэйбом Дрю выругался, соскочил с лошади, сорвал перевязь с больной правой руки и бросился в воду. Он видел, как мальчик исчез из виду, всплыл на поверхность и снова исчез.

Не обращая внимания на боль в руке, Дрю поплыл. Краешком глаза он видел, что Билли выбрался на берег, а Гэйба мощным потоком сносит вниз по течению. Мальчик безуспешно хватался за плывущий рядом большой сук, но руки его не слушались. Дрю поплыл быстрее и был уже всего в нескольких футах, когда голова мальчишки снова скрылась под водой.

Дрю нырнул, но в мутной воде ничего не было видно, и ему пришлось вслепую шарить вокруг руками. Он нащупал сперва одежду, потом руку и поволок утопающего за собой, стараясь доплыть до места, где можно встать на ноги. Вода была ледяной, одежда мальчишки отяжелела, так что плыть было очень трудно. Ослабевшая правая рука ничуть не облегчала положения.

Наконец Дрю коснулся дна. Хотя рука страшно болела, он сумел подчинить неподвижное тело и вынести на берег. Встав на колени, он положил юношу на землю и стащил с него шляпу, которая держалась на обвившем шею ремешке. Гэйбу здорово повезло, что ремешок не затянулся и не удавил его насмерть. Дрожа всем телом и шепотом бранясь, Дрю стал стягивать с мальчика тяжелую, промокшую одежду. И вдруг остановился. Уже под первыми слоями одежды обнаружилось, что тело у Гэйба вовсе не худое и костлявое, каким он его представлял, а, напротив, изящное, хрупкое, с весьма соблазнительными округлостями. Бог мой! Да это же девушка!

Дрю так и застыл с разинутым ртом, протянув руки к распахнутому вороту рубашки. В последних лучах заходящего солнца кожа на груди девушки казалась бледной, почти белой — в отличие от лица и шеи, покрытых грязью… и не только грязью. Он провел пальцем по шее — остался коричневый след. Краска!

На этот раз Дрю выругался длинно и замысловато. Вне себя от злости он разглядывал тонкие черты лица, которые теперь ясно выдавали истинный пол Гэйба Льюиса. И выдали бы раньше, если бы не грим. Неудивительно, что девушка отказывалась от мытья. Вредно для здоровья, вот как! Черт побери, он всегда гордился своей наблюдательностью, а маленькая чертовка обвела его вокруг пальца.

Ну да сейчас не время размышлять о том, что перестало быть тайной. Дрю перевернул хрупкое тело на живот и стал выдавливать из легких воду. От сильного напряжения боль прорезала поврежденную руку от кончиков пальцев до плеча, но, заскрежетав зубами, он продолжал давить в нужном ритме. Примерно через минуту его усилия были вознаграждены. Под рукой Дрю тело девушки содрогнулось, и изо рта струей хлынула вода. Тогда Дрю отодвинулся и сел рядом, пока девушка отплевывалась и ловила ртом воздух.

Его переполняло неимоверное облегчение. И злость. Ведь она же могла умереть! Еще минута в воде — и было бы поздно.

Габриэль задыхалась, отплевывалась и дрожала. Они оба промокли насквозь и замерзли. Солнце почти село, и стало холодно. Нужно было срочно развести костер.

А потом он потребует объяснения. И притом самого серьезного.* * * Холодно! Никогда в жизни ей не было так холодно. И воздух… Она никак не могла надышаться.

С трудом Габриэль приходила в сознание. Минугу или две она не понимала, что произошло, однако память мало-помалу возвращалась к ней — и она вспомнила, как заскользила по спине лошади и упала в воду. Потом с ужасом увидела тот миг, когда бурлящий водоворот сомкнулся над ее головой и она не могла ни видеть, ни дышать. Сейчас, однако, ее мучил невыносимый холод.

Габриэль повернулась на бок и застонала. Как холодно! Она открыла глаза… Берег ручья. Еще не. совсем стемнело. Все почти так же, как тогда, когда они с Билли вошли в воду.

Билли!.. Где он?

Тревога за коня придала ей силы, и Габриэль с трудом приподнялась. Стуча зубами и все еще выплевывая воду, она оглянулась вокруг, но лошади не было видно. Зато совершенно неожиданно и с замиранием сердца она увидела, что на ней нет ни плаща, ни куртки, ни верхней рубашки, фланелевая рубаха расстегнута, а тонкая нижняя и повязка, стянувшая грудь, — насквозь промокли и прилипли к телу.

Набрав побольше воздуха в легкие, она обернулась и встретилась взглядом с Дрю Камероном. Он сидел, подперев голову руками, и пристально смотрел на нее… Габриэль так же пристально уставилась на него.

Тогда Дрю изогнул бровь, и девушка судорожно сглотнула.

Все это время, хотя мысли у нее путались, она лихорадочно искала правдоподобное объяснение своему маскараду — ясно было, что ее тайна разгадана и в любую минуту Камерон может спросить, какого дьявола она переоделась юношей. Да, Габриэль не сомневалась, что именно это он и спросит.

А шотландец ни о чем не спрашивал. Он вообще ничего не говорил — только смотрел на нее. Неужели он не понимает, что его молчание смущает Габриэль больше, чем любые вопросы или обвинения?

В отчаянии Габриэль огляделась. Дрю развел костер, маленький, еще не разгоревшийся, и тепла от него было мало. Девушка придвинулась к огню, но взгляд ее неизменно обращался на промокшего насквозь человека, который сидел рядом.

Чтобы прервать неловкое молчание, Гэйб нервно откашлялась.

— Что с Билли? — спросила она слабым и охрипшим голосом.

— Он сумел переправиться на другой берег, — ответил Камерон. Голос его был так же невозмутим, как и выражение лица.

И все же эта невозмутимость была только внешней. Дрю Камерона била крупная, безудержная дрожь, И только сейчас Габриэль поняла, что это он вытащил ее из реки и спас ей жизнь.

Снова заговорив, она уже не стала менять голос:

— Это у вас цель жизни такая — спасать людей?

— Нет, — ответил Дрю нарочито сдержанным тоном. — По правде говоря, я прилагаю все усилия, чтобы этого избежать. И особенно не люблю спасать дураков от них самих.

«Он говорит обо мне», — подумала Габриэль… и по его неестественно спокойной интонации поняла, что Камерон в ярости. Что же, он имеет на это право.

Дрю окинул ее беглым взглядом: девушку сотрясала дрожь, зубы выбивали мелкую дробь. Потом шотландец встал и посмотрел на нее сверху вниз.

— Ваши седельные сумки, спальный мешок и одежда промокли насквозь, — сказал он. — Мои вещи сухие. Я пойду за хворостом, а вы тем временем возьмите из моей сумки все, что нужно.

Габриэль смотрела ему вслед. Отдавать приказания для Дрю, по-видимому, так же естественно, как спасать чью-то жизнь.

«Кто же он?» — спросила она себя по меньшей мере в сотый раз и с трудом поднялась на ноги. Обхватив себя руками, чтобы согреться, девушка нетвердым шагом подошла к лошади и расстегнула сумки. Шотландец оказался прав: его вещи не промокли, может быть, потому, что он предусмотрительно обернул их клеенкой. Габриэль обнаружила две рубашки, в том числе ту, в которой Дрю был вчера. Она приятно пахла мылом, и Габриэль поняла, что хозяин не поленился вчера ночью ее выстирать.

Быстро оглядевшись вокруг, она разделась до пояса и натянула рубашку шотландца, которая оказалась ей до колен. Рубашка ласкала кожу — ткань явно дорогая, добротная.

Кто же ты, Дрю Камерон? Откуда у погонщика, который получает пятьдесят долларов в месяц, деньги на такую рубашку? И на прекрасно сшитые сапоги? И на дорогое седло?

Может быть, он игрок? Он играл в карты с нарочито небрежным и равнодушным видом, но при этом с молниеносной и точной сметкой. Однако с какой стати игрок будет мозолить руки на перегоне скота?

Непонятно.

Так, может быть, все-таки Дрю — наемный убийца? Такое предположение казалось более логичным. Не то чтобы Габриэль когда-либо знала хоть одного убийцу, но для этой профессии тоже требовались качества, необходимые удачливому игроку, — хладнокровие, выдержка, проницательный ум и интуиция. Плюс искусное владение оружием. А у Камерона всегда при себе револьвер. Так же, впрочем, как у других погонщиков.

Неужели он бандит? Может быть, Кингсли нанял его для охраны? Или чтобы убить кого-нибудь?

Габриэль ужасно не хотелось, чтобы Дрю Камерон оказался наемным убийцей. Она отказывалась даже и думать о такой возможности. Она хотела видеть в нем только человека, который, рискуя собственной жизнью, спас Туза и Гэйба Льюиса от верной смерти.

Могут ли в одном человеке совмещаться две разные личности? Хладнокровный убийца и тот шотландец, который, не раздумывая, бросился в ледяную поду спасать оборванного бездомного мальчишку? Мысли ее путались, она вновь задрожала. Габриэль стянула с себя промокшие штаны и остро ощутила свою наготу. Ее единственным покровом была рубашка Камерона. Она быстро натянула штаны, извлеченные из его мешка, — и едва в них не утонула. В этих штанах невозможно было ни ходить, ни двигаться. Она замерла на месте, придерживая штаны обеими руками.

— Чуточку великоваты, я бы сказал, — раздался сзади насмешливый голос.

Габриэль, не оборачиваясь, попыталась сделать шаг, но ее ноги тотчас запутались в штанинах. Она чуть не упала, но рука Камерона обхватила ее за талию. Девушка машинально оттолкнула его — и тут же выпустила из рук проклятые штаны. Те шлепнулись в лужу, и Гэйб осталась в одной рубашке.

— Отпустите меня! — испуганно крикнула она.

Дрю, как ни странно, подчинился — но Габриэль сразу же пошатнулась, и рука его снова обвила ее талию.

— Не теряйте равновесия, — насмешливо шепнул он. Эта насмешка разъярила Габриэль. Покраснев до ушей, девушка опустила глаза и увидела у своих ног охапку хвороста. Очевидно, Дрю бросил хворост, чтобы поддержать ее. Черт с ними, со штанами, с отчаянием подумала она, все равно не удастся их надеть. И попыталась выбраться из груды ткани. Камерон остановил ее, приподнял за подбородок — и взгляды их волей-неволей встретились.

В его глазах не осталось и намека на смех. Сейчас они отливали золотом, и этот оттенок напомнил Габриэль глаза ягуара, которого она видела в клетке в Сент-Луисе. Тот же азартный огонь горел в глазах шотландца: охотник настиг свою жертву и теперь решает, поиграть с ней или сразу убить. Теперь Габриэль стало ясно, что шотландец Дрю Камерон — весьма опасный человек.

Она было попятилась, но Дрю удержал ее. Он внимательно изучал ее лицо, а потом нарочито медленным взглядом оглядел с головы до ног. Под этим взглядом она почувствовала себя совсем раздетой. Закончив осмотр, шотландец снова взглянул ей в глаза.

— Итак, Гэйб Льюис, — сказал он, — кто вы?

6.

Дрю ждал ответа и, когда его не последовало, решил ускорить события:

— Начнем с имени.

— Имя — Гэйб… Габриэль, — ответила тихо женщина. Именно женщина. Не девушка, которой бы он поверил. Она в упор встретила его взгляд — и это, насколько мог припомнить Дрю, случилось впервые. Наверное, она раньше думала, что, если даст ему возможность подолгу и в упор разглядывать ее, он заметит наложенный грим. И была права. Дрю успел уже увидеть многое.

Красивой бы он ее не назвал, во всяком случае, она не была похожа на знакомых светских дам. Зато эта женщина обладала очарованием, которое сразу же покоряло сердце. Дрю влекло к ней. Вода почти смыла грязь и грим, и ее кожа теперь отливала нежной белизной. Короткие темные волосы влажными локонами льнули к лицу, оттеняя большие синие глаза. И глаза эти были прекрасны. В них играли искорки, словно звезды на вечернем небе. Габриэль. Это имя чертовски шло ей.

Такие дела — люди всегда видят только то, что хотят видеть. Иначе Дрю не упустил бы того, что само бросалось в глаза. Он принял Габриэль за мальчика, только потому, что не интересовался тем, что скрывают потертая шляпа, грубая одежда и грязь на лице; и ни разу в глаза ему не бросились эти коротко остриженные волосы. А ведь он считал себя человеком наблюдательным! И то, что его, Дрю Камерона, обвела вокруг пальца эта малявка, не только забавляло, но и уязвляло его.

Но зачем ей был нужен весь этот маскарад?

Она дрожала от холода, и Дрю понял, что с вопросами придется подождать.

— Пойду раздобуду хвороста, — сказал он. — Сможешь пока поддержать огонь?

Девушка кивнула.

Дрю заколебался:

— Так же хорошо, как умеешь готовить и плавать?

Она вдруг улыбнулась, и эта улыбка показалась ему чудесной. Раньше он не видел Гэйб улыбающейся, не знал, как при этом преображается все ее лицо: вздернутый носик сморщился, в уголках глаз родились веселые морщинки, а на щеках появились ямочки.

— Джед много раз поручал мне следить за огнем, и еще ни разу я не сожгла фургон, — задиристо возразила Габриэль.

Голос ее при этом прозвучал не слишком уверенно, и Дрю заподозрил, что на деле все прошло не так гладко.

Он все еще не решался уйти.

— Да справлюсь я, справлюсь! — заверила Габриэль. — Поди переоденься, не то схватишь воспаление легких.

Она помолчала, не сводя с него своих огромных глаз.

— Спасибо, что прыгнул за мной в реку.

— А ты думала, что я тебя брошу? — проворчал Дрю. — Только зачем ты мне соврала, что умеешь плавать?

Она повела плечиком, словно оправдываясь:

— Я же знала, что ты хочешь поскорее вернуться к стаду! И не желала тебя задерживать.

— Никогда так больше не делай, — предупредил Дрю. — И никогда не ври, когда я о чем-нибудь спрашиваю.

Даже ее трогательная полуодетая фигурка не слишком смягчила его гнев. Ложь он ненавидел. Все его детство было отравлено ложью, и это едва не погубило его самого.

— Я думал, что Джед успел вколотить в тебя этот урок.

Глаза девушки потемнели, и у нее хватило совести покраснеть.

Вот пусть-ка немного поразмыслит об этом, решил Дрю и стал рыться в своем мешке в поисках лишней рубашки. Сухих штанов — кроме тех, которые пыталась надеть Габриэль, — не было. Они так и валялись на земле.

Проследив за его взглядом, Габриэль нагнулась, подняла штаны и бросила ему.

— Надень их сам, — задорно улыбнулась она, — мне они не подходят.

Дрю почти не расслышал ее слов. Голова у него пошла кругом, когда Габриэль нагнулась и он увидел, какие у нее красивые ноги. Да и все ее тело было хотя и худощавое, но ладное и крепкое. Мягкая ткань рубашки подчеркнула соблазнительные изгибы там, где Дрю и не ожидал увидеть такие волнующие округлости.

Он был знаком с настоящими красавицами, переспал со многими женщинами, но ни одна так не влекла его, как эта стриженая плутовка. Может, просто сказывается долгое воздержание? Последний раз Дрю спал с женщиной еще в Шотландии. Но нет, он всерьез опасался, что чувство, охватившее его, — отнюдь не простая похоть.

Вздохнув, Дрю со штанами и рубашкой укрылся за ближайшим тополем и быстро переоделся в сухую одежду, хотя и подозревал в душе, что лучше бы ему остаться в мокрой. Его кровь явно требовалось остудить.

Потом Дрю долго собирал хворост. Ему нужно было, подавить желание, загасить так некстати полыхнувшее, пламя. Ему нужно получить ответы на кое-какие вопросы и надо собраться с мыслями, чтобы вытащить правду из этой маленькой чертовки. Она хорошая актриса… притворщица, обманщица, напомнил себе Дрю. Впрочем, один раз чутье уже подвело его. Не сработало. Не предупредило.

Он все твердил про себя, какая она лгунья, а сам уже подходил к девушке — помочь с огнем, который Габриэль изо всех сил пыталась раздуть, чтобы хоть немного согреться.

Добавив хвороста в костер, Дрю сел рядом. Девушка взглянула на него с очаровательной непринужденностью, под рубашкой едва заметно колыхнулась ее упругая грудь. В свете звезд, в прихотливых отблесках пламени Габриэль чудилась ему феей из древних кельтских сказаний. Как же он не догадался, что такие прекрасные глаза не могут принадлежать мальчишке? Слишком уж они колдовские, влекущие.

Более того, в этих глазах, в самой их глубине мерцал огонек, который распалял его кровь, заставляя ее струиться по жилам в предвкушении чего-то необыкновенного.

— Габриэль, — медленно произнес он. — Какое необычное имя.

Девушка сжалась, но промолчала.

— Слишком необычное для подручного повара, — размышлял вслух Дрю.

— Внешность бывает обманчива, — отпарировала Габриэль. — Взять, к примеру, тебя — ты ведь тоже не тот, за кого себя выдаешь.

А ведь эта чертовка проницательна!

— Зато я не скрываю от людей свой истинный пол, — отрезал он.

Габриэль нахмурилась и обхватила себя руками, словно защищаясь. Дрю почти зримо видел, как лихорадочно ищет она более или менее убедительные объяснения… и почему-то сразу решил, что в этих объяснениях правды не будет.

Габриэль смотрела в огонь, избегая его взгляда, и теперь Дрю уже наверняка знал, что не ошибается.

— Я спасаюсь бегством, — сказала наконец Габриэль.

— От кого и почему?

Девушка заколебалась.

— Этот человек… хочет сделать меня своей, — наконец промямлила она. — Он меня всюду преследует. И я решила, что он потеряет мой след, если я устроюсь погонщиком.

— Кто он?

По-прежнему колеблясь, Габриэль ответила:

— Я не могу тебе этого сказать.

— А все же придется, — обманчиво мягким тоном отозвался Дрю, — придется сказать мне или же — мистеру Кингсли.

Девушка побледнела как полотно и отпрянула от него, словно испугалась удара.

— Но тогда он не позволит мне остаться, — с отчаянием в голосе возразила она.

— Да, наверняка не позволит.

Габриэль умоляюще взглянула на Дрю:

— Пожалуйста, не выдавай меня!

— С чего это?

— Потому что мне больше некуда податься.

В ее словах была крупица правды, но только крупица.

— Так кто же тебя преследует? — снова поинтересовался он.

Глаза ее затуманились, и Дрю подумал, что ответа не дождется. Зябко ежась, девушка подбросила хворосту в огонь. И потом, словно решившись, проговорила:

— Один мужчина. Он… он договорился с моим отцом, что я выйду за него замуж.

Губы ее чуть заметно дрожали. И руки тоже. В голосе прозвучало неподдельное отчаяние. Но теперь времена изменились, подумал Дрю, и женщин насильно замуж не выдают. Женщина всегда может отказаться.

Как видно, эти скептические мысли отразились на его лице, потому что Габриэль продолжала — тихо и сбивчиво, как человек, который лжет.

— Я… отказалась, — пробормотала Габриэль. — Он гораздо старше меня… и очень жестокий человек. Беспощадный. Он поклялся, что если не сможет мной завладеть, то никому другому я не достанусь.

Слезы заволокли ее глаза.

— Один человек помог мне бежать из Сент-Луиса… но на него напали и чуть не убили. Да все, кто мне пытался помочь… — И она запнулась.

Снова в голове Дрю прозвучал сигнал тревоги. С одной стороны, странный, новый для него инстинкт защитника и покровителя толкал его протянуть девушке руку помощи, нет — обнять и заверить, что отныне никто не посмеет причинить ей ни малейшего вреда. У него даже руки зачесались — так хотелось привлечь к себе Габриэль, погладить ее по щеке. И все же более громкий и настойчивый голос, более сильный инстинкт самосохранения, который всегда руководил Дрю во время игры в покер с картежниками-головорезами, позволял понимать и взвешивать всю меру опасности, теперь помешал ему поддаться порыву. В словах Габриэль чувствовалась какая-то фальшь. Но нет, она и вправду в отчаянии, она явно чего-то боится… но все остальное? Чертовски неубедительно!

— Он нанял сыщиков, — сбивчиво продолжала девушка. — Я решила, что собью его с толку, если отправлюсь на перегон. Никто не станет искать мальчишку-погонщика.

Лицо ее, озаренное бликами пламени, казалось искренним, на нем даже засветилась надежда.

— Пожалуйста, не говори об этом мистеру Кингсли.

— Почему же? — повторил он. — Думаю, он с удовольствием помог бы девушке, попавшей в беду.

— Я читала в газетах, что на перегоны скота женщин не допускают, — пробормотала Габриэль, умоляюще стиснув руки.

Да, в этом она права. Вне всякого сомнения, если Керби узнает, кто она такая, — заставит ее сложить пожитки и отправит в ближайший же город. И если за девушкой действительно гонятся, ее место пребывания скоро обнаружат. Ее выдадут эти замечательные синие глаза. Дрю еще никогда не встречал таких глаз.

— Не люблю обманщиков, — холодно сказал он, стараясь не думать о ее прекрасных глазах… но всякий раз, когда он глядел на девушку, его тело предавало его самым постыдным образом.

Габриэль закусила губу. И, посмотрев на Дрю, прямо и просто сказала:

— У меня нет выбора.

— Кто этот человек?

— Банкир из Сент-Луиса. Моему отцу сначала очень везло в делах, но потом он разорился. И должен… очень много денег.

Дрю скептически вздернул бровь:

— И поэтому он решил продать свою дочь?

Что-то сверкнуло в ее глазах. Гнев? Возмущение! Габриэль отвернулась и ничего не ответила.

Дрю вздохнул. И в самом деле, только отчаянное положение заставит молодую женщину остричь волосы, облечься в самую неудобную, не говоря уже о том, что самую безобразную, одежду и терпеливо сносить все трудности перегона. Да, можно сомневаться кое в каких частностях, но в одном Дрю не усомнился ни на минуту. В реальности ее страха.

И кое-что в рассказе Габриэль объясняет, почему она так неопытна в приготовлении пищи и не знакома со всем тем, что знает и умеет большинство женщин. Шотландские графини тоже ведь почти не умеют готовить. Наверное, так оно водится и среди зажиточных американцев.

— Ты не скажешь мистеру Кингсли? — спросила она непритворно дрожащим голосом.

— Не уверен, — ответил Дрю. — Он имеет право знать обо всем. А если что-нибудь с тобой случится… — тут он запнулся и пожал плечами.

Габриэль взяла себя в руки. Лицо ее застыло.

— Может, я и не умею стряпать, но смогу о себе позаботиться.

— Да уж, знаю, что сможешь, — отозвался Дрю. — Так же, как позаботилась о том, чтобы не утонуть.

При этом неприятном упоминании Габриэль с упреком взглянула на него, и Дрю усмехнулся. Она еще сильнее нахмурилась, но вдруг уголки ее губ дрогнули, и лицо озарила лукавая обезоруживающая улыбка. Снова кровь быстрее заструилась по его жилам, дыхание внезапно прервалось, словно он получил резкий удар под дых.

— Да, я действительно могу о себе позаботиться пусть и не всегда, — добавила она откровенно. — Но я быстро учусь. Мне просто нужен шанс.

Это Дрю растрогало. Если ее рассказ об отце, решившем возместить дочерью свои долги, верен… Что же, Дрю и сам ведь познал на собственном опыте предательство со стороны отца. Эту боль.

Конечно, есть и другие виды предательства. Например, когда предаешь друга. Его друг Керби Кингсли захотел взять с собой Дрю на перегон скота, потому что кто-то пытался убить его, Кингсли, и этот «кто-то» может сделать еще одну попытку. Предположение, что Габриэль как-то связана с теми тремя наемниками, которые устроили засаду, кажется на первый взгляд просто нелепым. А все же в ее появлении есть что-то странное — и уж, во всяком случае, это ненужное осложнение.

А девушка сидела рядом и с надеждой смотрела на Дрю своими большими синими глазами, словно он и был ее последним, спасительным шансом.

— Почему же ты выбрала именно Кингсли, его перегон? — внезапно спросил он, неотступно глядя ей в лицо.

Габриэль явственно сглотнула и тихо сказала:

— Я о нем прочитала в газете. В статье говорилось, что Кингсли нужны рабочие руки, и я подумала, что лучшего места для того, чтобы скрыться, не найдешь.

Девушка нервно переплела пальцы. На руках вспухли волдыри, а ведь всего неделю назад эти ладошки наверняка были гладкие и ухоженные. И все же Дрю ни разу не слышал от нее ни единой жалобы — ни на долгом пути к Уиллоу-Спрингс, ни в изматывающей обратной дороге.

Большинство женщин, которых он знал, пали бы духом через полдня такой работы.

Черт возьми! Дрю же никогда сам не подчинялся общепринятым правилам, наоборот, с удовольствием их нарушал. С какой же стати он будет уважать правило, не допускающее женщин на перегоны скота? Нет, он не может отказать в помощи такому же нарушителю правил, как он сам.

Кроме того, Дрю Камерон уважал мужество и предприимчивость. «Нахальство» — как это здесь называется. И у Габриэль такого «нахальства» хоть отбавляй.

— Ну ладно, пока… ничего не скажу, — ответил он и мысленно поклялся, что будет смотреть в оба за этой чертовкой.

Габриэль на секунду прикрыла глаза, и на лице ее отразилось огромное облегчение. Открыв глаза, она прямо встретила его взгляд.

— Спасибо, — тихо сказала она. Дрю коротко рассмеялся.

— Пока еще рано меня благодарить. Я уважаю инстинкт самосохранения и восхищаюсь твоей, скажем так, предприимчивостью. Но, — и он предупреждающе выгнул бровь, — хоть я и согласился поверить твоему объяснению, по крайней мере частично, я не люблю, когда мне врут. Ложь меня оскорбляет, а ты — лгунья хоть куда.

Девушка хотела что-то возразить, но он перебил ее:

— Точно так же я не люблю, когда люди нарушают верность слову, а ты меня поставила в положение очень близкое к этому, — добавил Дрю мрачно. Теперь ему все происходящее казалось совсем не забавным. — И если в какой-то момент я вдруг почувствую, что Керби должен узнать о тебе правду, я обязательно ему все расскажу.

Опять она сцепила пальцы. Хотелось бы понять, что таится за этой обманчивой улыбкой, но Габриэль очень хорошо умеет скрывать свои чувства. Слишком хорошо, подумал Дрю. И во всем этом что-то не так. Он уверен, просто-напросто убежден в этом.

Однако было совершенно ясно: она влечет его так, как прежде не влекла ни одна женщина. Хорошо бы увидеть, как она выглядит в красивом платье, с чисто вымытыми и уложенными в прическу волосами! Впрочем, вряд ли Габриэль окажется привлекательнее, чем сейчас, в его чересчур просторной рубашке, с короткими, еще влажными кудрями и с этой искусительнейшей улыбкой на губах…

Почти бездумно Дрю протянул руку и ласково коснулся пальцами ее щеки. Габриэль оцепенела, в глазах мелькнула тревога… и еще что-то. Девушка задрожала — и причиной тому были не холод и не страх.

— Это преступление — прятать под грубой одеждой такую красоту, — негромко проговорил он.

Габриэль хотела что-то ответить, но Дрю наклонился и легонько тронул губами ее губы — совсем легонько, чтобы девушка могла увернуться, если пожелает. Дыхание ее замерло, губы неуверенно дрогнули под его губами… и вдруг стали мягкими и податливыми.

Дрю не собирался заходить далеко, но это благоразумное намерение в один миг вылетело у него из головы. Его охватила жгучая, ни с чем не сравнимая жажда.* * * В тот самый миг, когда губы шотландца коснулись ее губ, Габриэль поняла, что жизнь ее переменилась раз и навсегда. О, ее и прежде целовали, и не один раз, — но еще никогда она не испытывала того, что ощущала сейчас. Это было волшебство… словно она всю жизнь спала и только сейчас проснулась.

Дрю обнял ее, и Габриэль показалось, что его руки, словно солнечные лучи в летний день, облекли всю ее томительным теплом. То было новое, таинственное ощущение, которому невозможно было сопротивляться. Дрю касался ее губ легкими дразнящими поцелуями, и она вдруг поняла, что отвечает ему, совсем потеряв самообладание. Волны желания захлестнули ее с головой. Дрю напрягся, руки его, гладившие волосы и плечи Габриэль, дрожали, и она поняла, что причиной тому — едва сдерживаемая страсть.

Повинуясь новому, непривычному порыву, Габриэль тоже обняла его. Хриплый гортанный стон сорвался с его губ, и Дрю прильнул поцелуем к ее полуоткрытым губам. Габриэль дрогнула, словно ее поразила молния. Губы Дрю стали жесткими и требовательными… и внезапно ее охватил всеподавляющий страх… страх и смятение, возникшие в сокровенных глубинах ее тела. Вместе с тем она изнывала от нестерпимого желания познать нечто новое, неизведанное… и это желание еще больше напугало ее.

Негромко вскрикнув, девушка отпрянула, чтобы перевести дыхание и взять себя в руки. Дрю немедленно отпустил ее, только рука его задержалась у нее на плече, пальцы поигрывали короткими завитками волос.

— Габриэль, ты девственница?

Она порадовалась тому, что в темноте Дрю не видит на ее лице румянец. Габриэль пылала от страсти… и от стыда. Как она могла быть так несдержанна, настолько забыть о всяких приличиях!

Приняв ее молчание за утвердительный ответ, он тихонько выругался. Габриэль еще ни разу не слышала, чтобы Дрю бранился. Немного успокоившись, он вздохнул:

— Ах, девушка, неужели никто никогда не предупреждал тебя, что играть с огнем опасно?

Надо бы ответить какой-нибудь дерзостью — но она ничего не могла придумать. Ей хотелось только одного — снова дотронуться до шотландца. В знак благодарности. Ведь она чувствует к нему только благодарность, и ничего больше. Просто он сегодня спас ей жизнь.

И, во всяком случае, стыд ее не был отягощен сознанием того, что она целовалась с убийцей отца. Дрю Камерон никак не мог быть убийцей. Будь это так, он бы уже узнал Габриэль, ведь по всему Сан-Антонио были расклеены афиши с ее портретом. И он бы не сидел здесь, целуя ее, и уж, во всяком случае, не стал бы ее спасать. Наоборот, дал бы ей утонуть. Нет, он не убийца!

Но он — друг Керби Кингсли.

И Габриэль вздрогнула, вспомнив, что говорил Дрю о верности в дружбе. Эта мысль внушала ей беспокойство.

— Габриэль?

Она посмотрела на Дрю. Невольно. Ей не хотелось увидеть его презрительный взгляд. Наверняка он ее презирает, ведь она вела себя неприлично, недостойно для честной девушки. И все же она подняла глаза: Габриэль всегда была мужественной и не искала себе оправданий.

Губы Дрю были сурово сжаты, золотистые глаза сверкали, как у дикой кошки. А затем он снова удивил ее.

— Я поступил непростительно. Извини.

И, к вящему удивлению Габриэль, встал и ушел от костра в темноту.

Потрясенная девушка подтянула колени, обхватила их руками и стала смотреть на огонь. Все тело у нее еще пылало, охваченное непонятным желанием. Внезапно она почувствовала себя еще более одинокой и несчастной, чем всегда.

Дрю долго не появлялся. Ей показалось, что бесконечно долго.

Им нужен еще хворост, твердил себе Дрю. Ночи прохладные, и на двоих у них только два одеяла, а ее одеяло такое мокрое, хоть отжимай. Найдя сухую ветку, он повертел ее в руках, а затем отшвырнул. Габриэль может взять оба одеяла. Ему не повредит немного померзнуть. Надо умерить внутренний жар.

Дрю мысленно застонал. Он презирал условности, но, несмотря на посещение низкопробных пивнушек, рискованную карточную игру, беспорядочные интрижки с актрисами, он никогда не пользовался слабостью женщины, никогда ни к чему ее не принуждал. Он не находил ничего приятного в том, чтобы уложить в постель женщину, которая не разделяет его любовного пыла. И еще никогда не ложился в постель с невинной девушкой. Дрю предоставлял этот порок отцу, который, ненавидя сына за незаконнорожденность, сам наплодил бастардов чуть не в половине всего Кинлоха. Покойный граф Кинлох плевал на то, хотела его женщина или нет, но очень старался утаить правду от своих благородных друзей, не жалея денег, чтобы заткнуть рты. Денег, которые должен был оставить в наследство сыну.

И привычная ненависть к давно умершему человеку снова вспыхнула в его сердце. Отец оставил ему в наследство только ложь, лицемерие и обман. В юности Дрю все лелеял эту свою ненависть, потом старался победить ее — и все же время от времени она снова и снова напоминала о себе.

То была одна из причин, почему он уехал из Шотландии. Он стремился бежать от ненависти… и не хотел больше никого ненавидеть.

Дрю Камерону исполнилось тридцать три. Большую часть своей жизни он играл, блудил и пьянствовал… и все это время жил с пустотой в сердце. Только познакомившись с Беном Мастерсом и своей сводной сестрой Элизабет, он понял, почему так страдает от сердечной пустоты. Он никогда до тех пор не знал, что такое любовь, и отказывался даже верить, что она существует на свете. Теперь же он понял, что истинная любовь не только существует, но может стать источником счастья, если найдется та самая, единственная, с которой захочется разделить жизнь.

Став свидетелем любви Бена и Элизабет, Дрю и сам как бы ощутил ее привкус — и у него возникла потребность отведать такого же чувства в полной мере. Но, возможно, для него это уже поздно, даже если поверить, что кто-то сможет его вот так же сильно полюбить?

Дрю последовал за Беном и Элизабет в Америку, в страну неизведанных, ждущих освоения земель, где будущее важнее прошлого. И он очень надеялся избавиться здесь от своих демонов, разъедающих ему душу.

Когда Дрю вернулся к костру, Габриэль уже спала, завернувшись в его одеяло. Костер едва тлел. Он сел и смотрел на огонь, пока не погасли последние искры и кострище не посерело от пепла.

7.

Дрю проснулся от чьих-то рыданий. Эти звуки надрывали сердце. Он с трудом стряхнул остатки сна и огляделся.

Небо было еще темным, хотя на востоке немного посветлело, а звезды стали бледнее.

Повернув голову, Дрю увидел беспокойно метавшуюся во сне Габриэль. Казалось, она отбивается от нападения. Между обрывками плача он услышал невнятный лепех:

— Нет, папа… нет… не правда… — и затем протяжное, страдальческое: «не-е-е-е-т!» Сердце Дрю зашлось от жалости, от муки, которая слышалась в ее словах, и он быстро повернулся к ней. Одеяло сбилось, рубашка Габриэль скомкалась вокруг талии, почти обнажив тело. И прежде, чем Дрю снова укрыл ее, он успел заметить, как соблазнительно округлы ее бедра. Он легонько потряс девушку за плечи.

— Габриэль, — тихонько позвал он, — проснись!

Она вздрогнула и широко открыла глаза, испуганно глядя на Дрю и явно не узнавая его.

— Габриэль, — повторил он.

Взгляд девушки стал осмысленней и спокойней. Щеки ее блестели от недавних слез, глаза были еще влажными.

— Все в порядке, — сказал он смущенно. Дрю не привык играть роль утешителя. — Ты в безопасности.

Габриэль быстро заморгала, тихонько застонав. Потом с усилием села, оглядела себя, словно лишь сейчас осознав, как мало на ней одежды. Верхние пуговицы рубахи расстегнулись, и в редеющей темноте заманчиво белела нежная кожа.

С трудом двигая онемевшими пальцами, она застегнулась и только потом взглянула на Дрю.

— Наверное, мне снился кошмар.

— Ага, — подтвердил Дрю. — Наверное. И ты звала отца.

Он не видел выражения ее лица, но вопрос прозвучал настороженно:

— А я что-нибудь говорила?

Шотландец пожал плечами:

— «Не правда» — и больше ничего.

Габриэль помолчала.

— Жаль, что я тебя разбудила.

Дрю очень хотел бы не смотреть, как легко подымается и опадает ее грудь, а также изгнать из мыслей вид ее обнаженных бедер. И он отвернулся, словно опасаясь, что Габриэль может прочитать его мысли.

— Все в порядке, — пробормотал Дрю.

И тут услышал, как замерло ее дыхание. Сердце его застучало сильнее, взгляд опять, словно зачарованный, устремился к ее груди. Словно школьник, он потерял над собой всякую власть. Он взял девушку за руку, которая тут же утонула в его широкой ладони.

— Габриэль? — прошептал он.

И она сразу оказалась в его объятиях — Дрю не мог даже вспомнить, кто из них сделал первое движение.

Будь все проклято, он желает ее! И, будь все трижды проклято, если он даст волю своим желаниям! Увы, плоть отказывалась подчиняться велениям рассудка, а Габриэль прижималась к нему все крепче. Дрю твердил себе, что девушка льнет к нему от испуга, а вовсе не от страсти… но она такая нежная, горячая…

Однако в тот самый момент, когда Дрю был уже готов сдаться на волю страсти, Габриэль пристально взглянула в его лицо, смутно белевшее в предрассветных сумерках, и спросила:

— А ты кто?

Застигнутый врасплох, Дрю сделал вид, что не понимает.

— Ты же знаешь.

— Я не имя твое имею в виду, — сказала девушка с упреком, — и не говори мне, что ты обыкновенный погонщик. Ты другой.

— Все погонщики люди необыкновенные.

— Но ты совсем-совсем не такой, — настаивала Габриэль.

Дрю едва удерживался от соблазна поцеловать ее.

— Неужели? — протянул он, весьма довольный таким комплиментом.

— Чем ты занимался до этого перегона?

— Я игрок. Картежник, — уточнил Дрю. Это ее заинтересовало.

— И опытный?

— Очень опытный, — похвастался Дрю.

— Тогда почему же?..

Дрю ответил не сразу. Пусть сама догадывается. Он ей помогать не намерен. Кроме того, ему нравилось наблюдать, как размышляет Габриэль. Она даже вся напряглась, будто койот при виде кролика.

— Что — «почему»?

— Почему ты работаешь погонщиком? — уже начиная сердиться, спросила Габриэль.

— Но ты ведь уже меня спрашивала об этом.

— А ты не ответил.

— Неужели не ответил?

Если бы взгляд таких красивых глаз мог убивать, Дрю был бы уже в могиле.

— Ты же, черт побери, прекрасно знаешь, что не ответил! — взорвалась она и сразу смутилась от собственной смелости.

Да, он не ошибся — эта молодая леди не привыкла крепко выражаться.

— Понимаешь, мне стало скучно, — сжалился он. В этом была частичка правды, однако углубляться в истинные причины своего решения он не хотел. Дрю вообще не любил пускаться в откровенность — и уж, во всяком случае, не собирался откровенничать с изобретательной и хитрой мисс Льюис.

Девушка между тем внимательно его разглядывала, и неяркий свет зари подтвердил, что глаза у нее не только красивые, но и умные. Дрю всегда нравились умные женщины… но и честные тоже.

— Скука, по-моему, не самый веский повод для… — Габриэль осеклась, замялась.

— Для чего, Габриэль? — быстро спросил он.

— Для того чтобы заниматься опасным делом.

Дрю рассмеялся.

— Ну, тебе вряд ли подобает рассуждать об опасности! Я, по крайней мере, не отправился бы перегонять стадо в качестве младшего поваренка, не умея сидеть на лошади или варить кофе.

— Нет, отправился бы, — отрезала Габриэль.

А она права, подумал Дрю, он ведь именно так и поступил.

— Но я обычно сознаю, на что способен, а что мне не по силам, — парировал он, хотя сам никогда над этим особенно не задумывался.

Девушка торжествующе улыбнулась, и это его смутило.

— Что же это, интересно?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Дрю с нарочитым равнодушием.

— Что тебе не по силам? Я думала, ты способен на все.

Черт возьми, молодчина! Здорово умеет сбивать с толку. Да и все в ней ему нравилось и возбуждало его. Вот только одежда подкачала. Живая загадка, умная, уверенная в своем женском очаровании, как ни в чем не бывало сидит рядом в одной рубашке, с запачканным лицом, короткими взлохмаченными волосами — и ведет с ним на равных умный разговор.

— Так что же тебе не по силам? — после долгой паузы напомнила Габриэль.

— Я бы с большим удовольствием узнал, что тебе не по силам, — быстро нашелся Дрю.

— Так ведь ты это и так знаешь, — ответила Габриэль. — Я не умею плавать, — и, помявшись, — а также готовить.

Дрю не выдержал — рассмеялся. С каждой минутой девушка нравилась ему все больше, хотя внутренний голос твердил, что с ней надо быть осторожным. Впрочем, Дрю любил опасные ситуации — особенно когда «опасность» выглядела так соблазнительно. Глаза их встретились, и они разом поняли, что думают об одном и том же. Дрю охватил озноб.

— Я полагал, что каждая женщина хоть немного умеет готовить.

— А я полагала, что каждый погонщик знает, как удержаться в седле.

Габриэль задела его за живое. Дрю всегда гордился своим умением обращаться с лошадьми и не раз занимался выездкой, готовя их к призовым скачкам.

— Я, во всяком случае, и до перегона умел держаться в седле.

Габриэль вспыхнула. Она искусно могла скрывать некоторые чувства, но не могла приказать себе не краснеть.

— Да, ты прав, — сказала она наконец. — Это было довольно… смело с моей стороны. Мне показалось, что ездить довольно легко.

Дрю отвернулся, чтобы девушка не заметила его улыбки.

— Что же, ты не струсила, держалась, когда стадо обратилось в бегство, да и с Тузом подружилась.

— Он мне нравится, — тихо сказала Габриэль.

— Он хороший парень, — согласился Дрю, — просто ему не повезло.

Габриэль посмотрела на свои руки, сложенные на коленях.

— Все могло быть еще хуже, если бы тебя там не оказалось.

Дрю стало неловко от ее похвалы. Ничего особенного он не сделал, просто оказался в нужном месте и в нужное время. Вот и все.

— Так уж случилось.

— Но ты мог заняться и чем-нибудь другим, — вернулась она к прежней теме разговора.

— Да я мало к чему другому способен. Мои дарования проявлялись главным образом на карточном столе. И если бы я отказался от игры, больше мне проявить их было бы негде.

Габриэль покачала головой:

— С твоим-то образованием любое дело по плечу.

Дрю удивленно поднял брови:

— А что тебе известно о моем образовании?

— Это достойное образование, — невозмутимо уронила она, — я бы сказала даже — университетское.

— Да, я пил напропалую все свои университетские годы, — ответил Дрю, удивляясь и одновременно досадуя на точность ее догадок.

— И ты не простого рода.

Он фыркнул.

— Все мы не простого рода, девушка, — прямиком от Адама и Евы.

Габриэль задумчиво поджала губы.

— Но я не это имела в виду, — возразила она.

— А что же?

— Твои манеры. И походку, и то, как ты разговариваешь. От этого так и веет уверенностью в себе и богатством.

— Значит, богатство всегда соседствует с высоким происхождением?

Она плотно сжала губы, синие глаза вспыхнули от гнева. Злится, подумал Дрю. Не понимает, что с той же иронией он относится и к себе. Последние двадцать лет.

— Нет, разумеется, — язвительно отвечала Габриэль, — но ты до сих пор так и не ответил на мой вопрос.

— Какой?

— Почему ты отправился гнать стадо?

— Решил, что надо попробовать.

— Не верю этому ответу.

— Ну, значит, мы с тобой на равных, — резко ответил Дрю. — Я тоже не верю твоим ответам.

Вид у Габриэль стал такой, будто ее ударили, — девушка сжалась, оцепенела. Да, она солгала, но что же он все время тычет ее носом в лужу, точно беспомощного котенка? Впрочем, и у котят есть коготки.

— Искал приключений, — сказал он, стараясь разрядить обстановку, — искал приключений, а не только хотел подработать. Хотел узнать Запад так, как мало кто его знает.

Частично это была правда, но Дрю не мог при этом удержаться от насмешки над собой.

— Разве ты не знаешь, девушка, что шотландцы обожают все американское?

Габриэль удивленно нахмурилась:

— Почему?

— Потому что мы стары, а вы молоды. Мы утратили все свои возможности, а у вас все впереди. Англичане захватили практически все наши земли и полагают, что независимость — это недостаток. А вы считаете ее добродетелью.

Это был довольно высокопарный ответ, и Дрю немало забавлялся такой манерой разговора — еще и потому, что избавлял себя от необходимости отвечать на сугубо личные вопросы.

Он украдкой глянул на небо — непроглядная чернота заметно посерела. Скоро встанет солнце.

Дрю опустил глаза — рука его по-прежнему сжимала руку Габриэль. Рыцарственным жестом, усвоенным еще в детстве, он поднес ее ладошку к губам и поцеловал — более долгим поцелуем, чем требовали приличия. Увы, этот поцелуй только усилил его жажду. Проклиная себя за чересчур джентльменское поведение, Дрю отрывисто сказал:

— Пора отправляться в путь.

Габриэль колебалась, не сводя с него своих колдовских глаз, черные влажные ресницы придавали ей какой-то беззащитный вид. Шотландец неохотно выпустил ее ладонь — правая рука у него все еще болела и не могла поднимать тяжести. Зато он предложил девушке свою левую руку и помог ей встать с земли с такой легкостью, точно Габриэль Льюис весила не больше перышка.

Да, она выглядит такой слабой и беззащитной… Дрю внезапно вспомнил о муже сводной сестры. Если Габриэль и впрямь в опасности, Бен сумел бы ей помочь.

— У меня есть друг, — медленно проговорил он, — стряпчий из Денвера, а в прошлом — шериф, и причем один из лучших. Он тебе поможет. Человек, исключительно достойный доверия.

— Шериф? — негромко повторила она.

— В первом же городе ты можешь сесть в дилижанс, — добавил Дрю, — денег у меня на это хватит, и…

— Нет! — отрезала Габриэль и, поняв, что невольно нагрубила, продолжала уже мягче:

— Спасибо, но… Я просто не могу… Я никому сейчас не могу верить. И ты не знаешь… какой это страшный человек…

В ее глазах мелькнуло уклончивое выражение, и все сомнения Дрю вспыхнули с новой силой. Девушка опять съежилась, опустила взгляд. Шотландец сразу понял, что она лжет и что ее история тоже отчасти ложь. И все же — что за важная или опасная причина вынудила хорошенькую женщину переодеться в мешковатое тряпье и остричь волосы? Что за беда заставила ее предпочесть тяготы и опасности кочевой жизни?

— А ты… сдержишь свое обещание? — осторожно спросила Габриэль.

Дрю понимал, что не должен этого обещать, но не мог поверить, что девушка лжет из-за какой-то неблаговидной причины. Сейчас надо попридержать язык, но не спускать с нее глаз. Да, черт возьми, он так и эдак с нее глаз не спустит — теперь, когда знает, что скрывается под этой ее бесформенной одеждой и гримом.

— Как я и сказал вчера — некоторое время я буду молчать. Большего обещать не могу.

Габриэль прикусила губу, хотела что-то сказать — но шотландец приложил палец к ее губам.

— И если я узнаю, что ты мне соврала… в чем-то очень важном, — добавил он тихо, — ты убедишься, что я отнюдь не джентльмен.

Надо отдать ей должное — Габриэль не дрогнула. И теперь Дрю оставалось лишь гадать, сумел ли он припугнуть эту сумасбродку.

Он направился к кустам, где была развешана мокрая одежда. Она еще не просохла, но Дрю до чертиков надоело вести себя, как положено джентльмену.

— Через пять минут отправляемся, — бросил он сухо. — Успеешь собраться?

— Да.

Она говорила тихо, но уверенно.

Другие женщины провозились бы со сборами полдня, но ведь Габриэль — не такая, как другие.

Нет, не Габриэль, а Гэйб Льюис. Ему снова придется привыкать к этому имени.* * * Габриэль казалось, что день тянется бесконечно. Времени для разговоров у них почти не было, да к тому же шотландец ясно дал понять, что к беседам не расположен.

Странное ощущение возникло у Габриэль: словно она потеряла друга. Отвергнув его, по-видимому, совершенно бескорыстное предложение насчет денег и возможности обратиться к бывшему шерифу, она каким-то образом пробудила в нем подозрения. Или, может быть, Дрю просто испытывал ее? И она, Габриэль, это испытание не прошла.

Ссадины и кровоподтеки — следствие долгой верховой езды — тоже причиняли Габриэль нешуточные мучения, но с этим она худо-бедно справлялась. Отчуждение Дрю переносить было куда труднее.

Габриэль снова попыталась убедить себя, что всего-навсего играет роль, как ей часто приходилось делать на сцене… но каждый раз, как она встречала холодный взгляд золотистых глаз Камерона, его насмешливую ухмылку, сердце у нее сжималось. И больнее всего было вспоминать, сколько раз он называл ее лгуньей.

Ей до смерти хотелось выпалить все свои подозрения насчет Керби Кингсли, уверить Дрю, что солгала она из благих намерений, — но она не была уверена… Габриэль не знала, насколько шотландец близко сошелся с человеком, которого она подозревает в убийстве своего отца. И хотя она теперь точно знала, что Камерон не мог быть тем высоким убийцей, — вряд ли он ничего не знал о самом убийстве.

Но способен ли человек, который спас жизнь одному человеку, закрыть глаза на убийство другого?

Вряд ли. Габриэль ужасно не хотелось думать, что Камерон на это способен. Однако он тоже очень хорошо умеет притворяться. Разве это не говорит об умении кое-что скрывать?

А что можно сказать о Керби Кингсли? Габриэль совершенно точно знала, что у него есть что скрывать — и он скрывает это уже двадцать пять лет. Размышляя над причинами, которые побудили ее отправиться на перегон скота, девушка все время помнила последние слова умирающего отца, помнила о том, что он написал в письме.

Габриэль была тогда совершенно уверена, что это письмо и статья в газете прямо указывают на Кингсли как на виновника гибели отца. Она и сейчас в этом уверена… хотя и не так безоговорочно, как прежде.

Непостижимо, но за последние три дня у нее возникли слабые, но все же неотвязные сомнения. Может быть, из-за ночной бури или оттого, что она едва не утонула в ручье? В обоих случаях она испытала ужас при мысли о неминуемой смерти.

А скорее всего жаркая волна чувств, порожденная поцелуем Дрю Камерона, наконец пробудила ее от нелепой спячки, в которой она пребывала с тех пор, как погиб отец. Только теперь девушка поняла, как заледенела ее душа в тот самый миг, когда она увидела, что отец схватился за грудь и рухнул замертво. Она чувствовала тогда только горе, страх и ярость. С тех пор ею двигали и отчасти ослепляли только эти чувства. И больше Габриэль ничего не способна была ощутить.

Бурная страсть шотландца потрясла ее и снова вернула к жизни, к умению чувствовать. Да, горе, гнев, одиночество все еще были при ней, однако не они теперь правили ее существом.

И, обретя снова ясность сознания, Габриэль поняла, что не может вот так запросто подойти и пальнуть в Керби Кингсли. Она могла поступить так неделю назад — если бы представился удобный случай и если бы Кингсли в тот момент чем-то вызвал ее ярость и вынудил к действию. Теперь девушка возблагодарила господа за то, что такого случая не представилось, потому что она не принадлежала к людям, способным убить.

И все же если она не станет убивать Кингсли, то все равно обязана предать его справедливому суду. Неважно как, но она должна доказать, что это Кингсли велел убить ее отца. Любым образом доказать.

И Габриэль во время пути напряженно раздумывала над тем, как раздобыть веские улики против Кингсли. Дело почти невозможное, ведь вряд ли он во время перегона напишет письменное признание и вручит его ей собственноручно. Вместе с тем она осознавала, что, если все время думать о гибели отца и виновности Кингсли — можно и с ума сойти. Нет, надо думать о чем-то хорошем и приятном.

И Габриэль стала вспоминать прошлое, когда отец и мать были живы. Мама была такая красивая! Гораздо красивее, чем она, Габриэль. От отца девушка унаследовала большой рот и решительный подбородок, но мать научила ее, как показывать себя в наилучшем виде, подчеркивая привлекательные черты. Мэриэн Паркер в гробу перевернулась бы, если бы могла сейчас увидеть дочь в безобразной грязной одежде и с остриженными волосами.

Или же наоборот — весело подмигнула бы дочери.

И, наверное, посмеялась бы над ее неуклюжестью и промахами. Габриэль сама улыбнулась, вспомнив, какой доброй и веселой была ее мама.

Вспомнила она также об отношениях между родителями. И то, как отец всегда смотрел на мать, — словно, кроме нее, на свете не существовало других женщин. Когда два года назад мать умерла от воспаления легких, с ней будто умерла какая-то часть отца. Угас блеск в его глазах. Он больше никогда не смеялся.

И Габриэль всегда мечтала о такой любви, которую посчастливилось испытать ее родителям. Интересно, повезет ли ей заключить такой же счастливый супружеский союз? Но ведь тем более печально, когда этому счастью наступает конец, и еще неизвестно, стоят ли все его радости той невыносимой боли утраты, с которой приходится жить оставшемуся в живых супругу.

Однако спросить ей об этом уже некого.

Подступившие слезы затуманили глаза, в горле запершило. Девушка не отрывала взгляда от прямой спины Дрю, который ехал впереди. Неужели он выдаст ее Кингсли? Или сохранит ее тайну, как обещал? Этот вопрос неотвязно мучил ее весь долгий день. Судя по тому, что навоз на земле становился все свежее, стадо было уже недалеко. Наконец Габриэль увидела первых коров, и до нее донесся размеренный хруст травы. Она поехала вслед за шотландцем — осторожным шагом, чтобы не напугать скот. Они сразу направились к фургону и увидели, что Кингсли пьет кофе, а Джед помешивает бобы в горшке.

Мужчины разом оглянулись на них. Суровое выражение лица Кингсли нисколько не смягчилось при виде Дрю. Джед тоже был мрачен.

— А мы уж решили, что ты остался в городе, — буркнул он, косясь на Гэйба, явно разочарованный тем, что это не так.

— Ну, мы не хотели вас огорчать, — ответил шотландец, нарочито подчеркивая свой акцент.

Уголки рта Кингсли дрогнули, но взгляд по-прежнему оставался жестким, даже холодным.

— Долго же ты отсутствовал, — сказал он наконец, повернувшись к Дрю. — Ты же знаешь, что нам чертовски не хватает рабочих рук. Возьми свежую лошадь Ты сегодня в ночном объезде.

Дрю едва приметно усмехнулся.

— Есть, сэр, — промолвил он с притворной покорностью и, не сказав больше ни единого слова, направился к стойлам.

Гэйб ужасно разозлилась на такое обращение к Дрю. За всю длинную дорогу они только два раза поели всухомятку, даже не слезая с лошадей. И кофе не пили. Что касается Камерона, он провел в седле почти двенадцать часов.

То, что Кингсли ни единым словом не обмолвился о Тузе, еще сильнее рассердило ее и еще больше утвердило в мысли, что Кингсли способен убить другого человека без тени раскаяния, без малейших угрызений совести.

— Джед не прочь получить подмогу, — бросил он, мельком глянув на девушку.

— А вы, часом, не прочь узнать, что случилось с Тузом?

Кингсли остановился и повернулся к ней.

— А в чем дело? С какой стати? Чем еще я могу ему помочь?

Гэйб соскользнула с седла и дерзко шагнула к нему. Она знала, что лучше промолчать, но она устала, все тело у нее ныло, и ей хотелось как следует воздать человеку, который так безразлично относился к чужим жизням.

— Туз может остаться калекой на всю жизнь! — выпалила она.

Ответ Кингсли был краток и резок:

— Перегон стада всегда дело рискованное. Это каждый знает, а теперь узнал и ты. Впрочем, можешь в любой момент получить расчет.

Он круто повернулся и пошел к коновязи. Там Кингсли оседлал лошадь и поехал к стаду.

— Черт бы тебя побрал, глупый сосунок! Лучше бы ты остался в городе, — проворчал себе под нос повар, ковыляя к фургону.

Габриэль, само собой, расслышала все до последнего слова. И упрямо вздернула подбородок. Нет, им так легко от нее не отделаться!

— Что мне теперь делать? — спросила она, шагая следом за Джедом.

— Ты и вправду хочешь это знать?

Габриэль слепо уставилась на старого повара. Злые бессильные слезы застилали глаза. Господи, что она наделала? Зачем ей это все нужно?

Джед немного смягчился.

— Ладно, парень, ты оказался не так уж плох. Той ночью ты держался молодцом. Глядишь, и еще на что-нибудь сгодишься.

— Той ночью?

— Да, во время бури. Когда помог управляться с лошадьми и фургоном, не растерялся. Может, из тебя и выйдет толк. Следи за мной, может, что и переймешь.

И, с сомнением добавив «возможно», пошел прочь.

Так или иначе, эта сдержанная похвала немного ободрила Габриэль. Она даже почувствовала горделивое удовлетворение — куда более глубокое, чем от удачного выступления на сцене. Джед, поняла девушка, настроен к ней намного критичнее, чем самая взыскательная публика.

— Давай попробуй-ка опять сварить бобы, — сказал он, — нам надо ночную смену кормить.

Габриель с готовностью кивнула: ведь Дрю Камерон тоже будет в ночном. Она ему докажет, как хорошо умеет справляться с порученным ей делом.

— Только к моему месту близко не подходи, — напоследок мрачно предупредил Джед.

Габриэль не смогла удержаться от легкой улыбки. Повар одарил ее сердитым взглядом, но ей показалось, что в его бледных глазах промелькнуло выражение, подозрительно похожее на добрую улыбку.* * * Керби Кингсли объезжал стадо, уверяя себя, что просто хочет проверить, как исполняет обязанности ночной дозор. Дело было совсем не в этом. Ему не хотелось видеть осуждающий взгляд мальчишки. Этот взгляд задевал Керби за живое, проникал в самую душу и словно выворачивал ее наизнанку.

Да, черт побери, мальчишка, сам того не зная, попал в самую точку! Гэйб Льюис, очевидно, считает его скверным, жестоким человеком, потому что он ничего не спросил о судьбе Туза… но ведь у него, Кингсли, на совести есть грехи и потяжелее…

Он не сказал мальчику, что очень жалеет Туза и сделал все возможное, чтобы его обеспечить, — но при этом не желает слышать, что парень потеряет ногу, а может быть, и с жизнью расстанется. Это пятый перегон в жизни Керби Кингсли, и за это время он потерял уже столько работников, что и вспоминать не хотелось. Погонщики тонули, становились добычей белых бандитов и индейцев, иные гибли под копытами скота. Он изо всех сил старался им помочь — а потом вот так же пытался обо всем забыть. Это не совсем удавалось, хотя он чертовски старался. Иначе ни за что не смог бы начать новый перегон.

Но, видит бог, глаза этого мальчишки не дают ему покоя!

Кингсли пришпорил коня, пустил его легкой рысью и огляделся в поисках Дрю Камерона. Наверное, не очень-то справедливо было посылать в ночной дозор Дрю, но он хотел поговорить с шотландцем наедине, а этого никак нельзя было сделать около фургонов.

Керби нашел Дрю в арьергарде стада. Коровы по большей части уже кончили пастись и устремились на ночлег. Вид у них был довольный, мирный. Дрю откинулся на заднюю луку седла и тихонько напевал под нос песенку — как то было в обычае у ночных дозорных.

— Дрю! — негромко окликнул Керби. Шотландец в ответ устало кивнул:

— С Тузом все будет в порядке. Доктор даже надеется спасти ему ногу, хотя он, конечно, будет хромать до конца своих дней.

Керби покивал.

— Я сказал, что он сможет работать у меня, если я когда-нибудь обзаведусь ранчо.

Керби натянуто усмехнулся.

— Непременно обзаведешься. В жизни не встречал человека, который так быстро учился бы новому делу.

— Не думаю, что другие с тобой согласны.

— Согласны. Я слышал, как они об этом толковали.

Он был рад, что Дрю тактично не назвал по имени его племянников. Кингсли всячески старался оправдать их, но не мог не замечать, что они ревнуют его к Дрю. Они по-прежнему язвили насчет шотландца, хотя погонщики уже принимали шотландца за своего. Особенно после того, как он спас Туза. Теперь все ковбои, за исключением Дэмиена и Терри Кингсли, готовы были работать в паре с Дрю Камероном.

— Я было надеялся, что мальчишка останется в городе, — начал Кингсли. И мог бы поклясться, что при этих словах Дрю как-то напрягся, хотя ответ его прозвучал вполне беспечно:

— Я тоже надеялся, но он не из тех, кто бросает дело на полпути.

— С ним было хлопотно?

— Нет, если не считать, что он едва не утонул. Он сказал, что умеет плавать, — и соврал.

Керби фыркнул.

— Парень чересчур высокого мнения о своих способностях.

— Удивляюсь, что ты вообще позволил ему остаться.

Керби пожал плечами:

— Я тоже когда-то голодал, а точнее — умирал с голоду. Я врал, воровал и обманывал, чтобы раздобыть для нас с братом хоть какой-нибудь еды. Я-то знаю, до чего может довести отчаяние.

Он поколебался, но потом все же спросил:

— Парень о себе что-нибудь рассказывал?

— Не много.

— Иногда… иногда мне чудится, будто он меня давно знает.

Дрю промолчал. Керби вздохнул, все еще удивляясь, почему никак не может выбросить из головы и мальчишку, и его сердитые глаза.

— Тебе нужна помощь? — спросил он Дрю.

— Нет, в такие ночи я люблю одиночество.

Керби его понимал. Бог свидетель, сколько раз он сам наслаждался этим великолепным одиночеством. Облака разошлись, и небо очистилось. Слышно было лишь сонное чавканье скота, да еще порой доносилась песня другого, проезжавшего мимо погонщика.

— Поеду вперед, осмотрюсь. Когда ты прикрываешь мне спину, бояться нечего.

Не дожидаясь ответа, Керби пришпорил коня и двинулся вперед, глядя на небо, освещенное яркой луной. Он даже себе не хотел признаться, что не вернулся в лагерь из-за гневного неотвязного взгляда мальчишки, который по-прежнему занимал его мысли.

8.

Бобы, бобы, бобы… Сидя на земле возле фургона, Габриэль старательно отделяла зерна от плевел, от души надеясь, что, когда перегон закончится, она никогда больше в глаза не увидит ни единого боба.

Прошло три недели, и в середине дня погонщики остановились на берегу Красной реки. Кингсли объявил, что здесь они заночуют, — надо дать отдых людям и скоту перед опасной переправой через реку. На другом берегу начиналась индейская территория, что порождало немало воспоминаний и рассказов бывалых погонщиков, которым повезло остаться в живых.

— Черт их подери! — пробормотала Габриэль, нечаянно уронив горсть неочищенных бобов прямо в горшок. Все еще тихо бранясь, она принялась вылавливать мусор и снова поклялась, что после конца перехода никогда в жизни не возьмет бобы в рот. Господи, они едят одни бобы! Бобы и соленую свинину. С перцем. Чудовищное количество перца! Наверное, отсюда у старого повара такое прозвище — его в шутку иногда называют Перцем.

По правде говоря, Габриэль уже уразумела, что Перец для погонщиков гораздо больше, чем просто повар или лекарь. Он еще судил жеребьевки и пари, был банкиром, брадобреем, исповедником и посредником — и все это исполнял с присущей ему язвительностью, которая, по-видимому, никого не обижала. Ее не только принимали, но и ожидали. Проситель даже испытывал разочарование, если его просьбу не встречали хмуро и со словами: «Черт побери, да не разорваться же мне на двадцать кусков! Я здесь один».

Весь этот перегон повар выступал еще и в качестве учителя. Под ворчливым руководством Джеда Габриэль научилась довольно сносно заваривать кофе и тушить бобы. Он по-прежнему пока не допускал ее в свой фургон, гонял и от голландской духовки, в которой пек пончики и пироги. В ее обязанности по-прежнему входило собирать коровьи лепешки и хворост. Она чистила котелки и сковородки — причем драила их песком, а не мыла грязной речной водой, которую замутил их собственный скот или те стада, что прошли до них. Работая с рассвета до темноты, Габриэль потеряла счет дням. В монотонной страде перегона один день незаметно сменялся другим.

Погонщики поддерживали бодрость духа, заключая бесконечные пари. Они заключали их на все, что угодно: у кого борода будет длиннее, когда они доберутся до железнодорожной станции, и сколько времени должно пройти, чтобы шотландец отказался от ежедневного бритья; как долго они будут переходить вброд реку и когда — хорошо бы этого не случилось — повстречают индейцев. Гэйб узнала, что ковбои даже спорят, как долго она еще выдержит на перегоне и снимет наконец шляпу и плащ. Она могла бы заранее им сказать, кто из двух спорящих сторон проиграет.

Пока погонщики тешились своими пари, Габриэль усердно трудилась под началом Джеда, чтобы они были сыты, — и ей казалось, что восемнадцать голодных ртов только и знают, что требовать еды. Их усилия осложнялись еще недостатком чистой воды и постоянной пылью, и чем дальше стадо двигалось на север, к бесконечным прериям Техаса, тем гуще становились клубы пыли.

Габриэль вздохнула и вытерла тыльной стороной ладони пот с разгоряченного лба. Одновременно она окинула взглядом лагерь, очень надеясь хоть мельком увидеть где-нибудь шотландца.

За последние две недели девушка виделась с ним только урывками. Кингсли взял себе за правило уезжать далеко вперед, иногда не возвращаясь в лагерь и на ночь, и оставлял вместо себя за главного Дэмиена. А молодой Кингсли, который даже не пытался скрывать свою враждебность к шотландцу, вовсю старался, чтобы у того совсем не было свободного времени. Дрю по-прежнему выполнял самую тяжелую работу и должен был дежурить каждую первую ночную смену, когда стадо еще беспокоилось. Потому-то Габриэль видела его только в те краткие мгновения, когда он, пустив коня в галоп, подъезжал к фургону, чтобы наскоро перекусить, а затем мертвецки усталым рухнуть на свой тюфяк. И тут же крепко засыпал — Габриэль знала это наверняка, потому что все время за ним наблюдала. И не могла иначе. Никак не могла забыть жаркое прикосновение его губ, нежные и властные руки. Интересно, сам Камерон вспоминает их поцелуй? Если и так, он ничем этого не выдавал. Его золотисто-карие глаза если и останавливались на ней, то всего лишь на мгновенье.

Но все же Дрю сдержал свое обещание и не открыл ее тайну — иначе бы ее здесь уже не было. Такая сдержанность тоже чего-то стоила.

Что касается цели ее путешествия, Габриэль все чаще спрашивала себя, не дурацкая ли это была затея с самого начала. Даже если бы она смогла улучить момент, ей духу не хватит порыться в вещах Кингсли, которые находились в фургоне. Не то чтобы она надеялась найти какие-нибудь улики — но это был единственно возможный способ что-нибудь узнать о Кингсли. С ним было связано столько разных и противоречивых сведений, что она не могла составить о нем определенное мнение. Ей было известно только, что погонщики хозяина уважают, хотя, по-видимому, и недолюбливают.

Будучи в лагере, Кингсли разговаривал подолгу разве только с Дрю Камероном — что, по мнению Габриэль, никак не вязалось с поручением ему самой черной и неблагодарной работы. Если Камерон и вправду друг Кингсли, тот чересчур усердно доказывает всем, что у него нет любимчиков.

Думая о шотландце — теперь это стало ее постоянным занятием, — Габриэль все удивлялась, что он без малейшего неудовольствия исполняет все порученные ему задания. Притом он все делал с добродушной усмешкой, словно желая доказать, что ему любая «похлебка» по вкусу, и даже как будто желал, чтобы ему было как можно тяжелее.

Да, Дрю Камерон был еще более загадочной натурой, чем сам Кингсли.

Габриэль закончила чистить и перебирать бобы. Вздохнув, она засыпала их в горшок и долила воды. Джед настаивал, чтобы они тушились подольше, а он в это время готовил свой вкуснейший мясной соус. Габриэль понятия не имела, из чего он стряпает свой соус, да ей это было и не очень интересно.

— Надо еще хвороста, — проворчал Джед, — садись на лошадь и поезжай. Здесь уже ни единой веточки не осталось.

И в самом деле — по этим местам прошли бесчисленные стада и совсем опустошили землю. Нигде не осталось ни сучка, ни хворостинки.

Габриэль с радостью приняла поручение. После утомительного, бесконечного сидения на жесткой скамье в фургоне приятно будет сесть в седло и прокатиться на воле… Хотя Габриэль втайне и гордилась тем, что помогает кормить всю команду Кингсли.

Одарив Джеда озорной усмешкой — старик в ответ и ухом не повел, — она отряхнула пыль со штанов и пошла к коновязи. Увидев Билли, девушка ощутила прилив горделивой радости. Конь прибавил в весе, шкура у него так и лоснилась — словом, вполне пристойная животинка. Хотя считалось, что лошади находятся в общей собственности, на Билли никто не ездил, кроме нее. Все знали, что это лошадь Гэйба.

— Подожди немного, — прошептала девушка, — скоро я стану называть тебя Сэром Уильямом. Такое вот будет у тебя новое имечко. Как ты к этому относишься?

В поисках лакомства Билли уткнулся носом в ее ладонь и быстро слизнул весь овес.

— Ах ты, жадина! — побранила его Габриэль и затем оседлала, нежно похлопывая по спине и приговаривая, какой Билли у нее стал замечательный. Конь, как обычно, запрокинул голову и бодро махнул хвостом.

Оседлав Билли, девушка вернулась к фургону и взяла мешок, в который собирала ветки и сухие коровьи лепешки. Ее изобретательность произвела большое впечатление даже на Джеда. Он также был приятно удивлен — хотя ничем этого не показывал, — что Гэйб умеет шить. Поэтому он заставил ее чинить рубашки, пришивать пуговицы и крючки к штанам погонщиков, освободив себя самого от этой надоедливой обязанности.

Отъехав подальше от скота — память о бегущем напролом стаде была еще слишком свежа, — Габриэль поехала вдоль реки. День был теплый, располагавший к лени. Легкий речной ветерок остудил разгоряченное лицо, над головой ослепительно синело небо. Такие поездки за хворостом давали ей смутное ощущение свободы, короткий отдых от необходимости постоянно разыгрывать роль, словно на сцене театра.

Она проехала две мили, пока не нашла маленькую рощицу, еще не ободранную догола. Привязав Билли к кусту, девушка принялась за работу и, виновато попросив у низкого деревца прощения, срезала его ножом. Один из погонщиков рассказал Габриэль, что индейцы всегда так поступают, — и это ей понравилось. Решив, что хвороста теперь достаточно, она набила ветками мешок, приторочила его к седлу, села на лошадь и направилась к лагерю.

Подъехав к самому стаду, Габриэль услышала громкий, жалобным рев коровы и увидела, что какой-то погонщик — по шляпе она потом узнала Дэмиена Кингсли — уводит от матери маленького теленка. Корова тоже двинулась за ним, но другой погонщик накинул на нее лассо и потянул в противоположную сторону. Отчаянное мычанье коровы-матери и теленка пробудило в Габриэль гнев. Она пришпорила Билли и на скаку закричала Дэмиену:

— Ты что творишь?

Молодой Кингсли недовольно глянул на Габриэль и отрезал:

— Теленок слишком слаб, чтобы перейти реку вброд.

Девушка сразу же поняла, что он собирается сделать, и у нее сжалось сердце. Она взглянула на упиравшегося теленка и на жалобно мычащую корову.

— Теленка можно взять в хозяйственный фургон, — сказала она.

Дэмиен на миг зажмурился, и на лице его отразилось нескрываемое отвращение.

— Да, черт возьми, нам только не хватало, чтобы всякая малявка пыталась указывать, что нам делать во время перегона! Возвращайся в фургон и займись делом.

— Нет! — отрезала Габриэль.

Шея Дэмиена налилась кровью. Он был хорош собой и считался бы даже красавцем, если бы не мрачное, вечно недовольное выражение лица. Габриэль казалось, что этот человек всегда идет напролом, никогда заранее не обдумывая своих поступков, — и она часто недоумевала, почему Кингсли оставлял его своим заместителем.

Семья! Дэмиен — его семья! Вот единственное объяснение. Девушку охватила злость. У Керби Кингсли есть родственники. А у нее — нет.

Соскользнув с седла, Габриэль подошла к теленку и погладила его влажную головку. Дэмиен хотел было крикнуть мальчишке, чтобы убирался прочь, но его прервали.

— В чем дело?

Габриэль быстро подняла глаза — Дрю Камерон. Удивительно, она даже не заметила, как он подъехал.

— Мне нужно прирезать теленка, — бросил Дэмиен. — Объясни это сопляку.

И, не ожидая ответа, снова дернул за веревку, чтобы оттащить теленка.

— Не надо! — закричала Габриэль, обняв шею малыша. Теленок посмотрел на нее большими карими глазами.

Дэмиен выругался.

— Гэйб, теленок не вынесет дороги, — объяснил шотландец, спрыгнув с лошади и подойдя к девушке. — Он умрет от непосильного напряжения. И самое лучшее, что можно для него сделать, — это быстро и почти безболезненно прирезать. Дэмиен должен увести его подальше от стада. От запаха крови коровы впадают в безумие.

Она хотела было сказать, что сама скоро впадет в безумие, но отчаянный рев коровы и теленка и так стоял в ушах, и девушка лишь безмолвно смотрела на шотландца, одними глазами моля не допустить кровопролития. Умом Габриэль понимала, что ее требование безрассудно. Ну и пусть! Пусть умирают остальные телята, но не этот… Этого она ни за что не отдаст. Особенно когда так плачет у нее на глазах корова-мать.

Задыхаясь от жалобного волнения, она с трудом проговорила:

— Я о теленке сам позабочусь. Возьму его к себе, в фургон.

Камерон минуту глядел на нее. Их взгляды встретились, и шотландец, выразительно вздохнув, закатил глаза к небу.

А затем сказал Дэмиену:

— Моя смена кончилась, и я еду к главному фургону. Послушай, ведь твой дядя только обрадуется, если теленок выживет. Ты же знаешь, корова может отправиться на его поиски и отобьется от стада. Гэйб возьмет теленка к себе и привяжет корову за фургоном.

— Сукин ты сын! — выругался Дэмиен. — Что же теперь, спасать каждого теленка, который, родится во время перегона?

Дрю только пожал плечами:

— А разве кому повредит, если парень попытается спасти вот этого малыша? Заодно и время сбережешь! Тебе ведь далеко придется утащить теленка, иначе все стадо всполошится.

Дэмиен досадливо фыркнул:

— Дядя решит, что ты сам тоже рехнулся.

— Да, возможно, — легко согласился Дрю.

Затаив дыхание, Габриэль ждала, что в конце концов решит Дэмиен. Она словно видела, как у него в голове тяжело ворочаются мысли. Если теленок внесет неудобства в лагерную жизнь, можно будет свалить это на шотландца… А если не тащить сейчас теленка на убой, то и впрямь сбережешь время.

— Ладно, — наконец решил он, — забирай его.

Габриэль с облегчением вздохнула и быстро сняла с шеи теленка веревочную петлю. Тот подбежал к матери, и корова немедленно принялась его обнюхивать и облизывать.

Камерон снял с седла веревку и подошел к корове. Сдернув лассо погонщика, он накинул ей на шею свою веревку. И при этом так улыбнулся Габриэль, словно ему сам черт был не брат. От этой улыбки у девушки подкосились ноги, дыхание участилось.

— Знаешь, как управляться с телятами? — спросил Дрю.

Она молча покачала головой.

— Ну, теперь ты этому быстро научишься.

То, что Гэйб «усыновил» теленка, а шотландец в этом ему изрядно помог, на весь вечер сделало их мишенью шуток.

— Бычок напросился, чтобы подвезли, — веселился кто-то, — пешком, вишь, ходить надоело!

— А какое у нашего Скотти сердце мягкое! Эй, Скотти, как насчет картишек?

— Послушай, Шкет, а из этого теленочка-то отличное жаркое получилось бы.

Габриэль молча сносила насмешки и ворчанье Джеда.

По сравнению со словами повара насмешки всех остальных показались ей комплиментами.

— Не твое дело перечить Кингсли, — бурчал он, — никто не любит резать новорожденных телят, но с ними в пути не управишься. И хозяин тебе об этом сам скажет. Подожди малость.

Кингсли, однако, ничего ей такого не сказал. К ее крайнему изумлению, он поглядел на шотландца так, словно тот действительно рехнулся, а затем перевел взгляд на Габриэль.

— Если от этого проклятого теленка будут какие-то неприятности, я сам его пристрелю, — сказал Кингсли, — да и ты, парень, через день-другой захочешь отделаться от него.

Он едва заметно улыбнулся и отошел.

Габриэль ошеломленно посмотрела на Дрю, прислонившегося спиной к фургону. Он подмигнул ей — и девушка тотчас позабыла о Кингсли, сердце у нее забилось чаще. Даже запыленный и усталый, Дрю Камерон был удивительно красив. Его светло-каштановые волосы и золотистые глаза, крупный чувственный рот с неодолимой силой приковывали ее взгляд.

Кто же он такой? Габриэль постоянно об этом думала. Никогда еще не встречался ей мужчина с таким таинственным прошлым: шотландец, который внезапно очутился на Западе и при этом утверждал, что нанялся в погонщики от скуки, в поисках приключений. Образованный человек, по воспитанию и манерам явно принадлежащий к высшему свету, но тем не менее признается, что он профессиональный игрок — картежник. Человек, который в любой момент, рискуя собственной жизнью, не колеблясь готов спасти жизнь другому.

Человек, который способен сносить насмешки других погонщиков и своего хозяина, только чтобы помочь ей спасти теленка, обреченного на заклание.

И опять в ее мыслях настойчиво прозвучал вопрос: кто на самом деле Дрю Камерон?

Взгляды их скрестились так неожиданно, что у Габриэль подкосились ноги. Она пошатнулась, сердце застучало так громко, что девушка испугалась, как бы Дрю не услышал этот стук.

Медленно улыбка сползла с его лица, взгляд золотистых глаз неожиданно смягчился. Он задышал чаще, и Габриэль поняла: не ею одной овладело это странное, томительное волнение.

По другую сторону костра разговаривали Джед и Кингсли. Скоро погонщики придут ужинать. Опьяненная непривычным чувством, Габриэль смутно сознавала, что нельзя вот так стоять и смотреть на Дрю до бесконечности, — и все же не могла отвести от него взгляд.

Шотландец первым нарушил действие чар. Оторвавшись от стенки фургона, он медленно шагнул к девушке, поднял руку, словно желая коснуться ее щеки. Габриэль ужаснулась: неужели Дрю забыл, что она выдает себя за юношу? Неужели сейчас он сделает что-то ужасное, отчего само небо обрушится на нее… и на него, конечно, тоже! Миг спустя шотландец чуть заметно улыбнулся, и глаза озорно блеснули. Он взмахнул рукой около ее щеки — и показал ладонь. Там блестела монетка, словно Дрю вынул ее из-за уха Габриэль.

— Фокус, — проговорил он с нарочитым акцентом, — ловкость рук. Искусство иллюзиониста. Запомни, очень немногое на свете, в том числе и люди, кажется тем, чем является на самом деле.

Дрю положил монету ей на ладонь и при этом так пронзительно глянул на Габриэль, словно хотел проникнуть в сокровенную глубь ее души. А затем он быстро отошел к костру, налил себе кофе и направился к подошедшим погонщикам, оставив Габриэль в еще большем, чем прежде, замешательстве.* * * Переход через Красную реку стал кошмаром, который Дрю ни за что бы не согласился пережить снова.

Нет, никто не погиб, ни люди, ни животные — но они были к этому чертовски близки. Часть стада завязла в тине, и погонщикам пришлось спешиваться, нырять, связывать ноги у коров и выволакивать их из грязи. Это была долгая и опасная работа.

Однако все наконец завершилось благополучно. Люди и животные отдыхали, и Дрю должен был признаться самому себе, что еще никогда в жизни не был так доволен собой. Мокрый, грязный, полумертвый от усталости, он сидел прямо на земле возле главного фургона, вместе с другими погонщиками. И все же приятное волнение не покидало его. Даже Кингсли улыбался самой настоящей улыбкой.

Да, физический труд и впрямь полезен, подумал Дрю. Он вытянулся на земле, не в силах пошевелить и пальцем. Устаешь как черт, зато делаешь свое дело — и эта мысль облегчает боль в мышцах. А гордость от проделанной тяжкой работы остается. Хорошая, здоровая гордость.

Повернув голову набок, он посмотрел, что делается в лагере. Погонщики большей частью растянулись на земле, слишком усталые, чтобы трепать языком, — так непочтительно они называли задушевные разговоры. Шкет — так он все время заставлял себя называть Габриэль — занимался стряпней у костра, а старый повар между тем осматривал синяки и порезы у погонщиков.

Дрю глядел на девушку, стараясь не думать о том, что скрывается под мешковатой мужской одеждой, и удивлялся, почему никто не замечает изящные очертания фигуры и тонкие, женственные черты лица?

Хотел бы он сам все это не замечать! И не вспоминать. Дрю завел разговор о том, чем «кажутся» люди, не столько для Габриэль, сколько для себя самого, чтобы напомнить о тайне… а тайны он ненавидел.

И все же сейчас, глядя, как девушка склонилась над огнем, Дрю невольно восхитился ею — а прежде ни одна женщина не вызывала его восхищения. Ничто не могло устрашить эту малышку — ни панический бег стада, ни раны, ни язвительный ворчун Джед. С высоко поднятой головой она выносила безжалостные насмешки из-за теленка — и она по-прежнему держала его в хозяйственном фургоне, хотя малыш то и дело норовил убежать к матери.

Да, стойкий дух Габриэль нравился Дрю не меньше, чем ее соблазнительное тело.

Наслаждаясь воспоминанием о прекрасном женском теле под грубым одеялом, Дрю увидел, что к нему идет Кингсли. Оторвав взгляд от Габриэль, шотландец вопросительно изогнул бровь при виде хозяина — на иные движения он был сейчас просто не способен.

Керби наклонился и, раскачиваясь на пятках, заговорил:

— Ты становишься настоящим погонщиком. Я за тобой все время наблюдал.

Дрю хотел было ответить, что, мол, он, как все остальные, ничем не отличился, — но передумал. Нет, он и вправду хорошо поработал. И очень рад, что Керби, которого Дрю уважал, обратил на это внимание.

— Спасибо, — ответил он просто, испытывая неловкость от этой похвалы.

— Как ты относишься к повышению? Возьмешься быть ведущим?

Дрю еще больше обрадовался. Ведущий едет в головах стада — стало быть, больше не придется глотать пыль.

— Да, я бы, наверное, вытерпел это бремя, — ответил он.

Керби улыбнулся, что случалось весьма редко.

— Завтра мы здесь простоим целый день. Надо, чтобы стадо отдохнуло и немного успокоилось. Иным животинкам здорово досталось. Завтра утром я поеду вперед. Теперь нужно будет почаще высылать разведчиков — мы вступаем на индейскую территорию.

Он поколебался, но добавил:

— Главным будет Дэмиен.

Дрю усмехнулся.

— Спасибо за предупреждение, но, право, это не обязательно. Дэмиен — так Дэмиен. Хотя он и ведет себя так, словно у него чирей на заднице и чирей этот — я.

Губы Керби снова дрогнули в усмешке.

— Ты быстро усваиваешь наш жаргон, правда, в слове «чирей» у тебя звучит десять "р".

Затем, немного поколебавшись, он продолжал:

— А этот паренек хорошо справляется со своими обязанностями, гораздо лучше, чем я предполагал. Приглядывай за ним, ладно?

Дрю кивнул.

Керби глубоко вздохнул.

— Каждый раз, как смотрю на него, вспоминаю себя в этом возрасте. У меня еще младший братишка был на руках, а всего имущества — ночной горшок. Трудновато мне тогда приходилось.

Лицо его помрачнело.

— Голод, знаешь ли, толкает на безрассудства.

Да, Дрю знал, что такое голод. Правда, не тот, что имел в виду Керби. Он изголодался по дружбе и любви, а эта разновидность голода тоже толкает на безрассудные поступки.

Проследив за взглядом Керби, он тоже посмотрел на Габриэль. Интересно, чего не хватает ей? Какой «голод» заставил Габриэль решиться на такой безрассудный поступок — отправиться на перегон стада?

Вздохнув, шотландец обернулся к Керби:

— Но ведь сейчас ты добился успеха, верно?

Взгляд у Керби стал непроницаемым, почти отсутствующим.

— Чего только не сделаешь, чтобы остаться на плаву.

Повернувшись на каблуках, он снова бросил через плечо Дрю:

— Так ты приглядывай за пареньком, ладно?

И зашагал прочь.* * * Габриэль заснула далеко за полночь. Болели ушибы — теленок отчаянно бодался во время переправы. Теперь она поняла, что означают слова Кингсли, будто через день возни с теленком она сама захочет пристрелить его. И все же каждый раз, когда Габриэль глядела в эти огромные карие глаза, она все решительнее желала спасти беднягу.

Объект ее забот, теленок Сэмми — сокращенно от Самсон, — сейчас с довольным видом лежал возле матери, за хозяйственным фургоном.

Впрочем, Габриэль не могла заснуть вовсе не из-за Сэмми. Она видела шотландца и Керби, сидящих у костра, — они о чем-то разговаривали.

Дэмиен Кингсли тоже за ними наблюдал. Габриэль уже поняла, что Дэмиен чувствует себя уязвленным. Ему казалось, что Дрю Камерон вытеснил его из сердца дяди. Глядя на Дэмиена, Габриэль читала на его лице с трудом подавляемые гнев, зависть и даже боль. Только слепой дурак не поймет, что эти сильные чувства очень опасны — и особенно могут навредить в условиях перегона. А сама Габриэль не была ни слепой, ни дурой.

Поэтому она надеялась, что Кингсли и шотландец тоже знают об этой опасности. И еще Габриэль надеялась, что Дэмиен не даст волю дурным чувствам и не совершит чего-нибудь ужасного. И, вздрогнув, приказала себе не сметь даже думать о том, чем это может обернуться для Камерона.

Расстроенная этими мыслями, Габриэль перевернулась на другой бок, чтобы не видеть костра и сидящих около него мужчин. Стараясь заснуть, она вдруг подумала: а не смотрит ли она сама на Кингсли так же, как Дэмиен на Дрю Камерона, — с неприкрытой злобой?

Странно, однако со вчерашнего дня, после того как Кингсли позволил ей оставить теленка, отношение Габриэль к хозяину перегона несколько изменилось. Не то чтобы он показался ей добрым — однако же он был в праве потребовать, чтобы Гэйб отдала теленка. Она даже признавала, что так было бы разумней всего, хотя первая осудила бы Кингсли, отдай он такой приказ. Все же Кингсли пощадил малыша… и Габриэль смутило, как легко уживаются в человеке, которого она считала безжалостным убийцей, жестокость и сострадание.

Сейчас, однако, она слишком устала, чтобы обдумать все случившееся более обстоятельно. Завтра, подумала Габриэль, заворачиваясь в одеяло, она оседлает Билли и во время езды хорошенько во всем разберется. Джед сказал, что ей можно будет прогуляться, — завтра день отдыха, и до середины дня ее услуги не потребуются. А ей только этого и надо — оказаться подальше от всех хотя бы ненадолго.

Завтра она позволит Билли умчать ее подальше от постылых бобов, Джеда и Керби Кингсли, от коров и лязга сковородок… И далеко-далеко от Дрю Камерона.

Керби заехал далеко в глубь индейской территории. Он вел в поводу вторую лошадь, чтобы пересесть на нее, когда первая устанет. Он решил разведать места будущих трех, даже, может быть, четырех стоянок. Ему хотелось как можно быстрее миновать индейскую территорию — Керби знал, что племена сиу и команчей вместе с перебежчиками-изменниками из других племен все еще рыщут в этих местах — и не забавы ради.

По дороге Кингсли обдумывал неотложные решения. Относительно Дэмиена и Терри. И относительно своего собственного будущего. Засада, устроенная несколько месяцев назад, напомнила Керби о том, что и он смертен — а также грешен. Керби ничего не мог поделать ни с тем, ни с другим, но не хотел, чтобы по его вине оказались загублены жизни его брата и племянников.

Небо осветилось золотым блеском, красноватый диск солнца показался над горизонтом. Клочковатые облака медленно плыли над головой. Вокруг на десятки миль простиралась прерия, и она казалась такой мирной и гостеприимной… Керби, однако, знал, что это впечатление обманчиво. Он уже не раз ездил этим путем. Разбросанные тут и там островки невысоких скал и глубокие лощины были прекрасным местом для засады, а мысль о засадах не давала ему покоя все последние дни. Керби отъехал от лагеря недалеко, всего на несколько часов езды, когда по спине у него побежали мурашки. Сначала он подумал, что это нервное, но когда прогремел выстрел, разорвав утреннюю тишину, — обозвал себя глупцом.

Раненая лошадь заржала от боли и взвилась на дыбы. Керби удержался в седле, быстро оглянулся и схватил ружье. Он успел увидеть вспышку и отблеск солнца на металле — и миг спустя его спину пронзила страшная, жгучая боль.

9.

Ехать во главе стада оказалось чертовски приятней, чем плестись в хвосте. И теперь Дрю чувствовал себя превосходно. Как выяснилось, он почти отвык дышать свежим воздухом. Его пегому это тоже явно пришлось по душе — он ускорил шаг, поднял голову и изрядно взбодрился.

Дэмиена Кингсли, однако, и свежий воздух не радовал. Он ехал, как обычно, посередине, его брат Терри был правым ведущим. Дрю — левым. Сказать, что Дэмиену не нравилась такая перестановка, значило бы недооценить его чувства. Он, впрочем, не пытался оспорить приказ дяди, и Дрю втайне вздохнул с облегчением. Когда утром стадо покинуло стоянку у Красной реки, Керби отсутствовал уже полтора дня, однако никто особенно этому не удивлялся: хозяин сказал, что его не будет несколько дней. Теперь, когда Техас остался позади, опасностей перегона лишь прибавилось, и всякий хорошо понимал, как важно двигаться стремительно и заранее присмотреть места для стоянок.

Дрю бросил взгляд на бескрайнее синее небо. Ни облачка. Только огромный красный шар солнца немилосердно жжет пересохшую землю. Да, день сегодня будет жаркий.

На мгновение он проникся жалостью к Габриэль: каково-то ей в мешковатой, наглухо застегнутой одежде! — а затем напомнил себе, что предлагал ей выход: помощь Бена Мастерса и деньги на билет до Денвера.

Она, между прочим, отказалась. Без малейшего раздумья.

Не потому ли, что Бен Мастерс — бывший шериф, а девчонка не в ладах с законом? Этот вопрос неотступно преследовал Дрю — а с ним и еще один, не менее беспокойный. Не должен ли он все-таки сказать Керби, что его жалкий и неумелый подавала на самом деле женщина? Теперь Дрю казнил себя за то, что смолчал… Однако чувство вины грызло бы его еще сильнее, если бы он нарушил свое обещание и этим навредил Габриэль.

А он вовсе не желал ей никаких неприятностей. Наоборот — ему хотелось защитить девушку, хотя это желание было для Дрю ново и необычно. Когда он за завтраком поискал Габриэль взглядом и не нашел, сердце у него сжалось, а потом глухо, беспокойно застучало. И забилось еще сильнее, когда Джед объяснил, что парень отправился покататься на Билли.

Черт побери, почему он не может не думать о ней? Почему его мысли постоянно возвращаются к этой девчонке и тайне, которая с ней связана?

Лошадь фыркнула и тонко заржала. Дрю вернулся к реальности, гадая, что напугало пегого. Ожидая увидеть отбившуюся корову, он вместо этого разглядел черную точку, которая двигалась к стаду с северо-востока. Из-за расстояния трудно было разглядеть, что это такое, но постепенно Дрю различил, что это не одна точка, а две. Точнее — две лошади с пустыми седлами.

Как раз в тот миг, когда Дрю это разглядел, Дэмиен подал коня налево и поскакал быстрее. Он тоже увидел лошадей. Дрю пустил пегого в галоп, за Дэмиеном. Приблизившись, он узнал любимых коней Керби — рыжего и гнедого с серыми подпалинами.

Дрю подскакал к ним через несколько минут после Дэмиена, как раз когда тот провел рукой по седлу, а затем по крупу рыжего, взглянул на ладонь и показал ее Дрю.

— Засохшая кровь, — отрывисто сказал он. — Задние ноги жеребца оцарапаны пулей, но кровь на седле не его.

Дрю пристально глядел на ладонь Дэмиена.

— Опять засада?

— Похоже на то, — отрезал Дэмиен.

Дрю помолчал, давая Дэмиену время самому принять решение, потом все же выпалил, хотя и ждал, что собеседник сейчас взорвется:

— Я поеду на поиски.

Дэмиен, как ни странно, не взорвался, а только спросил:

— Ты когда-нибудь шел по следу?

— Нечасто, — после краткого колебания сознался Дрю.

Дэмиен помялся.

— Дядя Керби говорил, что ты здорово стреляешь.

Это был скорее вопрос, чем утверждение.

— Да, неплохо, — просто ответил Дрю.

Дэмиен вынул из кармана карту и внимательно ее рассмотрел, а потом взглянул на Дрю.

— Я остановлю стадо около речки, в миле впереди. Возьми Терри и еще двух человек. Коротышка и Долговязый самые лучшие следопыты. Когда мы встанем лагерем, я пошлю тебе еще двоих на подмогу.

Дрю кивнул, удивленный покладистостью Дэмиена… и глубокой болью, отразившейся в его глазах.

А потом пришпорил лошадь и поскакал к Терри.

— Вернулись кони Керби, — кратко пояснил он. — Похоже, случилась беда. Дэмиен хочет, чтобы мы с тобой, с Коротышкой и Долговязым отправились на поиски.

Без лишних вопросов Терри развернул коня вправо и поехал разыскивать Коротышку, который оказался огромным верзилой, и Долговязого — самого низкорослого из погонщиков.

Дрю за это время доехал до коновязи, пересел на свежую лошадь и присоединился к остальным.

— Кони Керби пришли с северо-востока, — сказал он, придержав коня, чтобы ехать с ними рядом. Не промолвив больше не единого слова, они опередили стадо и выехали на просторы прерий.* * * К удивлению Габриэль, подъехавшей к хозяйственному фургону, перегон в этот день закончился почему-то рано. Теперь ей не требовалось указаний, чем заниматься. Она проворно спешилась и принялась снимать упряжь с мулов, все еще гадая, почему так рано закончился трудовой день.

Мимо нее к главному фургону, где находился Джед, проскакал Дэмиен. У фургона он придержал лошадь, сообщая, очевидно, какую-то новость, затем развернулся и снова поскакал к стаду.

Габриэль отвязала Сэмми и отвела теленка к матери. Малыш тотчас жадно припал к вымени, а Габриэль поспешила к Джеду.

Он уже открыл ящик с припасами и посудой. Через минуту вспыхнет огонь и закипит кофе.

— Почему мы так рано стали?

Джед в упор глянул на нее. Его блеклые старческие глаза слезились, руки тряслись и губы шевелились, словно повар хотел что-то сказать и не смог.

— Джед?

— Хозяин… — Старик помолчал, и затем через силу выдавил:

— Его лошади вернулись одни.

Габриэль вопросительно глядела на Джеда, все еще ничего не понимая.

— Терри, Скотти и еще пара ребят отправились на поиски.

Габриэль нахмурилась, по-прежнему озадаченная. Наконец старый повар с отчаянием выдохнул:

— Седло все в крови.

Габриэль с трудом проглотила комок в горле.

— Дэмиен хочет знать, кто за эти два дня отлучался из лагеря.

Девушка покраснела, правда, под гримом это было не слишком заметно. И вдруг похолодела от ужаса!

— Он же не думает, что кто-нибудь… из наших?..

Пошатываясь на затекших от долгой езды ногах, она пошла в хозяйственный фургон за растопкой и сухим коровьим навозом. Затем механически развела костер. Мысли ее лихорадочно метались, словно перепуганные мыши. Что же могло случиться с Керби Кингсли?

Как только стадо устроили на стоянке, еще два-три ковбоя, возбужденно переговариваясь, выехали из лагеря на поиски. Одни считали, что виноваты индейцы, другие — что это дело рук бандитов, третьи все валили на диких зверей. Наверное, Кингсли был ранен, пытался забраться в седло, но упал, оставив кровавый след. Все, однако, начисто отвергли саму мысль о том, что напавший — кто-то из погонщиков, хотя Дэмиен и задавал на сей счет весьма недвусмысленные вопросы.

Когда он начал расспрашивать Габриэль, сердце девушки ушло в пятки, но отвечала она прямо и откровенно. Да, накануне ездил верхом. Нет, по дороге никого не видел. И не так уж далеко он отъехал от стада, просто хотел побыть один. Дэмиен не усмотрел в таком желании ничего странного и, похоже, поверил в искренность паренька. И все же беспокойство не покидало Габриэль. Интересно, что бы сделал Дэмиен, если бы узнал, что у Гэйба Льюиса есть причины желать его дяде зла?

А еще ей было страшно за Дрю. Что, если в прерии на них нападут индейцы?

День клонился к вечеру, и Габриэль тревожилась все сильнее. Погонщики молчали — ни розыгрышей, ни побасенок и легкомысленной болтовни. Они приходили, ели и опять уезжали на свои посты, заменяя тех, кто отправился на поиски.

Наступил вечер. Габриэль была вне себя от волнения, да и другие ковбои не находили себе места. Джед сыпал проклятьями, а если ему приходилось нагнуться — выпрямлялся с душераздирающими стонами. Габриэль предложила свою помощь, но старик набросился на нее с ругательствами.

Махнув рукой, она отправилась к Билли и стала чистить его скребницей. Надо было чем-то заняться, иначе недолго и с ума сойти. Да, она стремилась к справедливому возмездию — но чтобы все было по закону. И сейчас вдруг поймала себя на мысли, что будет очень рада, если Кингсли найдется!

Только бы ничего не случилось с Камероном…* * * Долговязый был отменным следопытом, Дрю отметил этот его талант, наблюдая, как быстро и уверенно погонщик продвигается вперед, лишь иногда наклоняясь с седла и рассматривая следы.

Дрю слышал, что Долговязый наполовину индеец, но его серо-голубые глаза опровергали, казалось, этот слух, и никто не смел докапываться до истины: нрав у Долговязого был бешеный, и он хорошо владел ножом. Он также великолепно управлялся с лошадьми и читал следы с той же легкостью, как другие читают раскрытую книгу.

Они были в дороге не больше трех часов, когда Дрю приметил, что в небе кружат стервятники. Он громко крикнул и пустил коня в галоп, остальные поспешили за ним.

Стервятники все еще кружили, и это вселяло надежду: шотландец уже знал, что опускаются они только к мертвой добыче. Он пришпорил коня и опрометью подскакал к телу, которое распростерлось на утоптанной земле.

Спрыгнув с коня еще на скаку, он пробежал пару шагов — и упал на колени перед недвижимым Керби Кингсли. Друга ранили дважды: одна пуля ударила в бок навылет, другая чиркнула по виску.

Дрю поспешно отыскал пульс и вздохнул с облегчением — толчки были слабые и прерывистые, но все же Керби был жив. Пока.

Шотландец выругался. Почти три месяца, с той самой засады, на жизнь Керби никто не покушался. Терри и Коротышка спешились, подошли, пристально вглядываясь в каменистую землю.

— Он жив, — сказал Дрю, — но жизнь еле теплится. Тот, кто стрелял, решил, что убил его.

— Должно быть, индейцы, — отозвался Терри.

— Разве только они подковали своих лошадей, — хмыкнул Коротышка, глядя на землю. — Здесь три разных отпечатка подков.

— Сукин сын! — выругался Терри. — Дядя Керби взял двух коней. Стало быть, убийца действовал в одиночку, ведь индейцы не подковывают лошадей.

— И потом, бандиты либо индейцы увели бы лошадей Кингсли, — подтвердил Коротышка.

Дрю молчал. Замолчали и другие. Картина прояснялась. Тот, кто стрелял в Керби, хотел именно убить его.

— Как он, Скотта? — спросил наконец Коротышка.

— Голова задета, но крови вытекло немного. Вторая пуля прошла навылет, и он потерял чертовски много крови. Лучше бы поскорее доставить его к Джеду.

Терри Кингсли выпрямился.

— Я положу его к себе на лошадь.

Дрю кивнул.

— Только я вначале попробую его напоить. Он уже давно лежит без сознания.

Коротышка подал ему флягу, и Дрю уронил несколько капель на пересохшие губы Кингсли. Раненый не шелохнулся.

Коротышка и Дрю бережно уложили тело Керби на спину лошади Терри. До лагеря почти десять миль — а это долгий путь.* * * Когда Габриэль увидела трех всадников, сердце ее подпрыгнуло от облегчения — и в то же время страха. Дрю был жив и явно невредим, он высоко и прямо, как обычно, держался в седле… но перед Терри, поперек лошади, лежал человек, и она вскоре разглядела, что это Керби Кингсли.

Всадники прямиком направились к главному фургону. Коротышка соскочил на землю и бросил поводья Габриэль:

— Эй, Шкет, позаботься о моей лошади.

Джед подоспел мгновенно, как только Дрю и Коротышка сняли Кингсли с лошади Терри. Габриэль шагнула было ближе, но остановилась как вкопанная, глянув на шотландца. Дрю ответил настороженным, испытующе-злым взглядом. Габриэль внутренне содрогнулась.

Затем подскакал Дэмиен, и шотландец обернулся к нему. Подошли другие и окружили кольцом место, где лежал Кингсли.

Дэмиен спешился и опустился на колени рядом с Джедом. Все молчали, пока повар тщательно осматривал раны.

Наконец Джед посмотрел на Габриэль:

— Принеси воды и мой ящик.

Этот ящик был особой драгоценностью для Джеда — там повар держал лекарства, домашние снадобья и бутылочку виски. Кинув поводья Коротышкиной лошади другому погонщику, девушка бросилась исполнять приказание.

Когда Габриэль принесла ящик, Дрю снова впился в нее пристальным взглядом. Повар сыпал ругательствами, тряс Керби, пытаясь привести его в чувство. Попытки остались безуспешными, но Джед упрямо старался влить в горло раненому хоть глоток воды либо виски. Наконец Керби судорожно глотнул, и лицо повара просветлело.

— Что с ним случилось? — спросил он Дрю, хотя рядом стоял Терри Кингсли.

— Напали из засады, — тихо ответил шотландец. — Долговязый еще там, ищет, куда ведут следы.

— Индейцы? — спросил кто-то из погонщиков. Дрю покачал головой:

— Нет, охотились за Кингсли. Даже не увели его лошадей.

— Но почему? — не отставал погонщик.

— Да, почему? — эхом отозвался Дэмиен Кингсли.

Габриэль тоже хотелось бы это знать. И прежде всего — имела ли эта засада отношение к смерти ее отца? Что это, совпадение? Или засады — обычное дело?

Она посмотрела на раненого, и ее охватили противоречивые чувства. Габриэль была уверена, что этот человек виноват в смерти отца. Это подтвердил, умирая, и сам отец. Но если так — кто же, кроме нее самой, мог стрелять в Керби Кингсли?

Ей бы надо ненавидеть его, но сейчас, глядя на бледное лицо неподвижного, распростертого на земле человека, девушка испытывала лишь горькую, непонятную печаль. И тайком огляделась, мечтая обратиться в бегство.

— Вскипяти воды, — приказал Джед, когда девушка уже попятилась.

Борясь с непрошеными слезами, Габриэль налила воды в котелок, поставила его на огонь и, вернувшись, смотрела, как повар промывает раны. При каждом прикосновении к ним она хмурилась и вздрагивала.

Кингсли! Отец прошептал это имя перед смертью. Почему не ее имя, не имя матери? Значит, он хотел сказать дочери что-то жизненно важное? И прозвучало это имя как обвинение, разве не так?

Габриэль снова посмотрела на раненого. Этот человек всегда распекал ее: даже в приступе великодушия он казался холодным и грубым. Он бросил искалеченного погонщика в глухом городишке без гроша, не соизволил даже вспомнить о нем. Нет, она презирает этого человека!

Габриэль отвернулась. В это время один из погонщиков спросил, как обстоят дела у Кингсли, и Джед процедил сквозь зубы:

— А это зависит не от нас.

Что он этим хочет сказать — что все зависит от бога? Стало быть, если Кингсли умрет, она никогда не узнает, почему убили ее отца? И… будет ли она сама в безопасности?

Повар между тем все хлопотал над раненым, а Габриэль снова перехватила цепкий взгляд шотландца. Он был с непокрытой головой, лицо стало бронзовым от загара, прядь каштановых волос привольно падала на лоб. Крепко стиснув зубы, он в упор глядел на Габриэль… и во взгляде этом не было ни искорки смеха, добродушной иронии. Сердце девушки гулко застучало. Она ощутила себя мотыльком, которого прикололи к доске булавкой.

Наконец Дрю отвел глаза от Габриэль: надо было перенести Кингсли на одеяла, постеленные прямо у костра.

Растерянная, почти забытая и ненужная, Габриэль глядела, как он склонился над Кингсли. Во взгляде Дрю светилась откровенная тревога. А еще — ярость.

Нет, он никогда не поверит, что Кингсли виновен в смерти ее отца! Так же, как не поверил ей шериф из Сан-Антонио. Дрю не поверит ее словам, если она не сможет неопровержимо доказать свою правоту.

А она ничего не сумеет доказать, если Кингсли умрет.

И Габриэль стала молиться за человека, который, по ее мнению, был повинен в смерти ее отца или же заплатил за его убийство.* * * Керби Кингсли ни за что бы не потерпел никаких задержек, и все погонщики, в том числе и Дрю, знали это очень хорошо. Сроки перегона находились под угрозой срыва. Дороже всех продаются стада, которые достигают Абилдены первыми. Почти двадцать владельцев ранчо доверили свой скот Кингсли, и их выгода — или разорение — зависели от него.

Керби, однако, не приходил в сознание, и Джед настаивал, что его нельзя трогать с места. Нельзя было также оставить его под опекой одного-двух человек, а большей охраны уделить было нельзя — стадо тоже нужно было охранять от индейцев или бандитов. Наконец повар объявил, что они смогут двинуться послезавтра. И Дэмиен согласился с его предложением.

Вечереющий день перешел в сумерки, затем в ночь, наступило утро — а костер все горел, и погонщики сидели без сна вокруг, уходя, лишь когда наступала их очередь идти в дозор.

Дрю собирался поспать часа два перед тем, как настанет его черед, но задержался, потому что вернулся Долговязый. Следопыт мало что мог рассказать. Он нашел только один лошадиный след — тот довел до ручья и там исчез. Стрелявший в Керби был еще где-то рядом.

Или же — здесь. Эта мысль неотступно грызла Дрю. Может ли быть так, что три недели назад кто-то решил следовать за ними с намерением дождаться удобного случая и застрелить Керби, когда он будет один? А может быть, стрелявший — один из тех, кто участвует в перегоне?

Эта мысль мешала Дрю заснуть, когда он растянулся на одеяле, решив хоть немного отдохнуть. Перед его мысленным взором стояло лицо Габриэль, когда она увидела Терри, везущего на крупе лошади раненого Керби. Лицо выражало самые противоречивые чувства, но ни растерянности, ни облегчения Дрю среди них не заметил.

Он вспомнил, что вчера Габриэль ездила одна прогуляться. Он никогда не видел у нее ружья, но это не значит, что она безоружна или не могла прихватить из хозяйственного фургона чужое ружье.

Дрю не нравилось такое направление мыслей, но он ничего не мог с собой поделать. Сердце говорило, что Габриэль не виновна, но рассудок и природная подозрительность твердили ему, что в таком поступке нет ничего невозможного. Почему девчонка лгала? Может ли она быть с кем-нибудь в сговоре? Почему ей было так необходимо отправиться на перегон? Пуще всего мучила Дрю одна мысль: неужели он совершил ошибку, не рассказав Керби правду о Гэйбе Льюисе?

Те же вопросы не давали ему покоя и во время короткого беспокойного сна — и во сне же Дрю Камерон решил, что еще раз как следует поговорит с ней. На этот раз он заставит Габриэль рассказать ему все без утайки.* * * Габриэль провела по лицу Керби холодной влажной тряпкой и снова опустила ее в миску с водой. Она уговорила Джеда немного отдохнуть, обещая немедленно его позвать, если Кингсли подаст какие-нибудь признаки жизни. Если это вообще когда-нибудь случится…

Она внимательно вглядывалась в лихорадочно пылающее лицо Керби, прислушивалась к его неровному дыханию и думала, как странно, что именно она сидит вот так рядом и ухаживает за ним. И еще одно странно: именно она искренне желает, чтобы человек, убивший ее отца, выжил. Габриэль уверяла себя, что таким образом она сможет услышать какие-то важные слова, проливающие свет на прошлое. И ей почти хотелось, чтобы Керби Кингсли подтвердил свою причастность к убийству ее отца.

Правда, дело было не только в этом.

Непростительная слабость? Да, наверное, ведь отец почти изобличил Кингсли как своего убийцу.

Ночь прошла спокойно. Некоторые погонщики так и остались у костра. Они спали или просто лежали на одеялах вокруг огня. Время от времени кто-нибудь вставал и подходил спросить, как дела у хозяина. Кингсли, надо признать, завоевал у своих рабочих необыкновенное уважение.

И все же, оглядывая мужчин в лагере и вспоминая тех, кто уехал сторожить стада, Габриэль все думала, что, возможно, кто-то из них хотел убить Керби. Она слышала, какие вопросы задавал всем Дэмиен, и понимала, что он тоже не отвергает такую возможность.

Такое трудно даже вообразить. Габриэль успела уже хорошо узнать погонщиков. Они по-доброму относились и друг к другу, и к Кингсли. Казалось, им ничего не нужно, кроме щедрой платы да сытной еды, а их мечты ограничивались гульбой в очередном городишке, выпивкой и возней со шлюхами.

Только Дрю Камерон отличался от всех. И племянники Кингсли, которые, очевидно, получат немалое наследство, если Кингсли умрет. Они унаследуют большое ранчо, деньги и власть. Однако Терри казался Габриэль слишком безобидным, неспособным задумать и осуществить коварный план. У него и мозгов бы не хватило ни на что сложнее игры в покер. А вот Дэмиен… да, тут совсем другое дело. Дэмиен достаточно умен и явно пребывает в большом раздражении. Все же его тревога за Кингсли казалась совершенно искренней, он очень беспокоился за жизнь дяди… и Габриэль в конечном счете не могла поверить, что Дэмиен способен на убийство.

Она подбросила пару драгоценных щепок в огонь и стала смотреть, как тени пляшут на лице Кингсли. Это было суровое лицо. Он почти никогда не улыбался. Строгий хозяин, утверждали все погонщики, суровый, но справедливый. Да им большего и не требовалось.

Габриэль вздрогнула, невольно поежилась под своей чересчур жаркой и грязной одеждой. Мимо проехал, возвращаясь из дозора, шотландец. На нем не было шляпы, и каштановые волосы свободно падали на лоб. Вот он спешился и направился прямо к ней, и Габриэль невольно отметила про себя легкую грацию его движений. То, как он держится в седле, походка, речь — все говорит о благородстве, силе, уверенности в себе.

— Как он? — спросил Дрю, наклонившись над Кингсли.

Габриэль метнула на него быстрый взгляд.

— Все так же.

Вид у шотландца был совершенно измученный, и ей ужасно захотелось разгладить усталые морщинки возле глаз. Ее обуревало безумное желание предстать перед ним не Гэйбом Льюисом, а Мэрис Габриэль Паркер, блистательной актрисой, — и увидеть в его глазах такое же восхищение, какое она частенько замечала в глазах зрителей. Только бы не было в этом взгляде сомнений и подозрений…

Следующий вопрос разбил ее иллюзии вдребезги:

— И Джед оставил тебя одну с ним?

Был ли задуман этот вопрос как обвинение или нет — но он поразил девушку в самое сердце. Глаза Дрю, всегда такие золотистые, смотрели теперь жестко, почти враждебно.

— Он устал, — ответила Габриэль, — и, кажется, прихворнул.

Взгляд шотландца пронзал ее, как стрела.

— Для тебя это все упрощает?

— Что именно? — ответила она с вызовом. Он все так же пристально смотрел на Габриэль.

— Если Джед прихворнул, ему некогда замечать некоторые странности своего… помощника.

Говорил Камерон ровно, без всякого выражения, и все-таки чувствовалась в его голосе какая-то подспудная жестокость.

Добродушный, обычно чуть-чуть насмешливый шотландец предстал сейчас перед Габриэль совсем с другой стороны. Исчезли доброта и сердечность… да полно — был ли он когда-нибудь таким, каким ей казался? Быть может, это всего лишь маска, за которой скрывается совсем другой человек? И какой он — этот человек?

— Нет, — просто и кратко отвечала она.

— Что — «нет»?

— Мне это ничего не упрощает.

— Я видел, какое у тебя было лицо, когда мы привезли… мистера Кингсли, — настойчиво продолжал он.

— Ну и что? — быстро отозвалась она, не зная, что именно выражало тогда ее лицо. Ею тогда владели такие противоречивые чувства, что Габриэль сама терялась в догадках — что же она, в конце концов, чувствует на самом деле?

— Ты не очень-то удивилась.

— Неужели?

— И ты уехала из лагеря в то самое утро, когда в него стреляли.

Девушка сдержанно кивнула.

— Куда ты ездила?

— Прогуляться.

— К северу?

— Да.

— Ты ничего не заметила?

— Нет.

Габриэль чудилось, что шотландец видит ее насквозь, сдирая с нее покровы притворства, смятения, лжи.

«Я тоже хочу, чтоб он выжил! — едва не крикнула она. — Я хочу знать, что случилось двадцать пять лет назад! Хочу знать, не он ли убил моего отца, и если так — то почему? И если это был Кингсли, я хочу, чтобы он расплатился за убийство! Но если он умрет сейчас, я никогда не узнаю правды. И никогда не буду чувствовать себя в безопасности. Поэтому он не может умереть. Умереть вот так…»

Но Габриэль промолчала.

Дрю Камерон был другом Кингсли. Он ни за что ей не поверит — так же, как не поверил шериф в Сан-Антонио.

Несколько долгих минут Габриэль стояла, не шелохнувшись, под властным безжалостным взглядом Дрю Камерона. И вдруг напряженную паузу нарушил тихий стон.

Схватив влажную тряпку, она отжала воду и снова отерла горячий лоб Кингсли, успев при этом бросить быстрый взгляд на шотландца. Дрю смотрел на нее так, словно ожидая, что она сейчас воткнет нож в сердце его друга. И девушка сделала вид, что целиком поглощена раненым.

Кингсли шевельнулся и что-то пробормотал. Нагнувшись, девушка почти прижалась ухом к его губам. Слова были бессвязны, но кое-что она расслышала очень ясно.

— Жаль… как жаль… — и затем:

— Убийца…

10.

Ближе к утру бормотанье Керби Кингсли становилось более связным, и Дрю убедил Габриэль немного поспать. Увы, как ни старался он поподробнее расспросить раненого, Керби ничего не мог сказать о тех, кто на него напал. Он видел только отблеск солнца на дуле ружья.

Даже боль не могла затушевать угрюмого блеска в глазах Керби, когда он сделал те же выводы, к которым еще раньше пришел Дрю: засада трехмесячной давности вовсе не была случайностью, простым совпадением, как хотелось бы думать Керби.

Тогда он наотрез отказался обратиться к слугам закона, заявив, что до Сан-Антонио путь неблизкий и нападавший к тому времени давным-давно скроется. Дрю тогда согласился с ним, но теперь невольно гадал: не было ли у Керби иной причины не обращаться к правосудию?

Сидя рядом с раненым, Дрю изнывал от ярости. Керби очень ослабел от потери крови. Он крепко стискивал зубы, лицо исказилось от боли, кожа стала землисто-серой. А ведь только два дня назад он был сильным, здоровым мужчиной в расцвете лет!

— Кто? — спросил Дрю. — Кто мог зайти так далеко, чтобы желать твоей смерти?

Керби обреченно взглянул на друга:

— Понятия не имею.

— Приходя в сознание, ты кое-что пробормотал.

Тревога выразилась на лице Керби, и сердце Дрю сжалось.

— Что именно?

— А ты не помнишь?

Керби покачал головой — и тотчас поморщился от боли.

Дрю нахмурился.

— Ты что-то говорил об убийце. И еще — «жаль».

Керби закрыл глаза и устало вздохнул.

— Ты что-то знаешь, — настаивал шотландец. — Скажи мне, что ты имел в виду?

Кингсли колебался, воровато глянул по сторонам.

— Никто не слышит, — уверил его Дрю, — здесь только рабочие. Они крепко спят, да и храпят вовсю.

Немного успокоившись, Керби опять вздохнул.

— Это я о том, что случилось двадцать пять лет назад.

— Так давно?

Раненый нахмурился.

— Да все это попросту сейчас неважно… Нет никакого резона…

— А женщина не может быть здесь замешана?

Керби удивился:

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

Дрю колебался. Он должен рассказать другу о Габриэль. Немедленно. И все же… если она не имеет никакого отношения к засаде — а в это он не мог поверить, — тогда, значит, он ее предаст.

— Да так, — ответил он вслух. — Просто из любопытства. Знаешь, тебе надо бы поспать. Поговорить мы сможем и завтра.

Керби не спорил и с глубоким вздохом закрыл глаза.

Дрю принес свое одеяло и растянулся рядом с раненым. Он ни за что, черт побери, не оставит Керби одного — или наедине с Габриэль либо с племянниками. А днем Джед сможет приглядывать за ним, если его перенести в главный фургон. Хотя повар уже стар, да и силенки не те, он верен Керби и пока еще хорошо управляется с ружьем.

Джед уже объявил, что хозяин пошел на поправку, и хвалился, что это его особое снадобье предотвратило заражение крови. Дрю отнесся к такому заявлению скептически, но склонен был согласиться с поваром, что теперь Керби выживет.

На этот раз. Вот только нельзя надеяться, что мужчина не первой молодости переживет и третье покушение.

И Дрю мысленно выругался. Он мало к кому был привязан в этой жизни, да и не желал приобретать подобного опыта. Достаточно с него заботы о самом себе. Правда, он и в этом отношении не может похвастаться особенным успехом. И однако сейчас он чувствовал ответственность за двух людей — Габриэль и Керби. И не мог отделаться от ощущения, что интересы этих двоих где-то пересеклись.

Он устало закрыл глаза и лег спиной к огню. Надо хоть немного поспать. Керби непременно потребует, чтобы завтра с утра возобновился перегон.

Сон, однако, не приходил, а когда пришел, в беспокойных видениях замаячил образ синеглазой искусительницы с короткими черными кудрями.* * * Габриэль, крепко спавшую под хозяйственным фургоном, разбудила брань и перестук сковородок. Она приподнялась на локте и принялась протирать глаза.

— Шкет, эй, Шкет!

Кто-то ее зовет — и весьма сердито. Девушка быстро оделась. Глаза у нее слипались, и она видела только, что еще не рассвело. Выкатившись из-под фургона, она разглядела в темноте смутные движущиеся тени. Джед еще не разжигал огня.

— Гэйб!

Вскочив на ноги, девушка побежала к главному фургону. Иные погонщики уже встали, другие нехотя шевелились, третьи громко бранились.

На полпути к главному фургону Габриэль вдруг замерла — в темноте маячила знакомая фигурка. Сэмми!

Она вчера оставила теленка с коровой-матерью, привязанной к хозяйственному фургону, и надеялась, что малыш при ней и останется. Очевидно, Сэмми решил иначе.

Теленок направился к главному фургону, спотыкаясь о тела спящих погонщиков. Он своротил ящик с утварью, и сковородки с грохотом рассыпались по земле. Воцарилась полная неразбериха. Испуганный криками и грохотом, теленок бросился наутек, заметался, натыкаясь на спящих.

Пока Габриэль соображала, каким образом его поскорее изловить, из главного фургона появился Джед. Видеть его лица она в предрассветных сумерках не могла, но в голосе слышна была ярость. И теперь ей весь день предстоит слушать ругань рассерженного повара. Сон для погонщиков, которым так мало приходится отдыхать, был на вес золота. И это еще счастье, что грохот сковородок не всполошил все стадо!

Мысленно Габриэль воззвала к милосердию божьему. Сэмми очень повезет, если его сегодня не съедят на ужин. Скотоводы, как она слышала, очень не любят забивать собственных коров. Они обычно покупают для убоя чужую корову, но это случается редко. Сэмми, однако, преступил все границы допустимого.

— Сукин ты сын! — громко выбранился Долговязый.

— Убрать этого проклятого теленка! — крикнул Дэмиен.

Габриэль, запаниковав, оглянулась. У нее не было веревки. Она хотела было схватить Сэмми руками, но теленок боднул ее. Потеряв равновесие и еще как следует не проснувшись, она больно ударилась о жесткую, как камень, землю. А теленок все метался по лагерю, и никто не пытался его остановить, зато все ждали, что предпримет теперь Шкет.

Габриэль решительно поднялась и стала внимательно следить за резвящимся малышом.

— Сэмми! — позвала она ласково. Тот и ухом не повел.

— Сэмми! — повторила она повелительно.

Теленок отбежал прочь. Габриэль оглянулась. Может, зрение ей изменяет? Но нет, она хорошо видела даже в темноте: погонщики — все восемь — ухмылялись, глядя на нее. Включая Дрю Камерона. Даже на лице Кингсли, который полусидел, прислонившись к колесу фургона, Габриэль увидела подобие улыбки.

Зная наперед, сколько будет россказней у костра о том, как Сэмми разгромил лагерь, она едва сама не засмеялась. Смех, однако, не вязался с ее ролью — хмурого, грубоватого, молчаливого паренька. И Габриэль занялась теленком, прекрасно понимая, что надолго станет мишенью всеобщих насмешек.

Решив, что веревка ей не поможет — Сэмми вряд ли станет терпеливо ожидать, пока она накинет ему на шею петлю, — Габриэль лихорадочно ломала голову, как подманить теленка. Мать-корова привязана к главному фургону. Можно использовать ее как приманку… но тогда уже восемь копыт будут топтать площадку для костра, и Джеда хватит удар.

Девушка быстро прикинула в уме: как мычит корова, подзывая теленка? Всегда так заунывно. Она же почти всему способна подражать, унаследовав отцовский слух, и может воспроизвести любой звук!

Без особой надежды Габриэль низко, призывно замычала. К ее удивлению, теленок замедлил свой прыткий бег, затем остановился. Она опять замычала. Теленок повернулся и стал присматриваться к ней, явно успокаиваясь. Девушка сделала два шага к хозяйственному фургону и вновь издала жалобное мычание. Теленок пошел за ней. Повернувшись лицом к малышу, Габриэль двигалась медленно и осторожно, стараясь не задеть людей и не наступить на их одеяла. Наконец она подошла к фургону, и теленок сразу направился к маме-корове.

Габриэль с облегчением смотрела, как корова радостно лизнула свое заблудшее дитя и Сэмми прижался к матери. Лагерь молчал. Никто не проронил ни слова. Затем раздался лязг сковородок и кастрюль: это Джед возвестил, что начинает готовить завтрак. Скоро рассвет.

Все еще стоя спиной к лагерю, Габриэль почувствовала чье-то присутствие, но она и не оглядываясь знала, кто это может быть. Тело само отзывалось на приближение Дрю, тянулось к нему, точно цветок к солнцу.

— Откуда банкирская дочка знает, как вести себя со скотиной? — прошептал шотландец, дыханием щекоча ей ухо. Габриэль напряглась от его опасной близости… и не менее опасных слов.

И повернулась. Дрю был так высок, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть в его лицо. Он уже умылся, переменил рубашку, и запах мыла и чистой кожи витал в утреннем воздухе.

— Это была отличная выдумка, — добавил он едва слышно, каким-то не своим голосом — во всяком случае, не так сурово, как говорил с ней до этого.

— Мне всегда хорошо удавалось подражать чужим голосам.

— Я уже заметил. И всегда безошибочно, не правда ли? У тебя хорошо развитый слух.

— Его никто не развивал, — ответила Габриэль и на этот раз не солгала, — это природная… способность.

Она пристально посмотрела на Дрю и отвела глаза. Шотландец слишком многое видел. И слишком о многом расспрашивал. И ей всегда в таких случаях хотелось ему все рассказать.

— По-видимому, мистеру Кингсли становится лучше, — сказала она наконец.

Шотландец немного помолчал, явно не желая менять тему разговора. Наконец, вздохнув, подтвердил:

— Да, лучше. И сегодня мы снова отправляемся в дорогу.

Габриэль с удивлением взглянула на Дрю.

— Разве Кингсли настолько уже окреп?

— Нет, — ответил Камерон, прислонившись к фургону. — Но он на этом настаивает. Он поедет в фургоне вместе с Джедом. Там он всегда может прилечь на койку.

— А он знает?..

— Кто его подстрелил? Нет, видел только, как блеснуло на солнце дуло ружья.

Габриэль поколебалась, но все же спросила:

— Кингсли знает, почему в него стреляли?

Лицо Дрю вмиг стало жестким.

— Говорит, что не знает.

Опять наступило недолгое молчание, а затем шотландец сказал:

— У тебя ведь нет ружья.

То был не вопрос, а утверждение, но Габриэль все же отрицательно мотнула головой.

— А ты умеешь стрелять?

Он спросил об этом как бы между прочим, но лицо хранило напряженное выражение, а испытующий взгляд был пронзителен.

Страх понуждал Габриэль солгать, сказать: «Нет, я никогда и в руках ружья не держала», но здравый смысл подсказал ей, что эта уловка не пройдет. Дрю сразу догадается, что она соврала.

И, быстро взвесив в уме все «за» и «против», Габриэль ответила:

— Немного.

— Что значит «немного»?

— То и значит, — передернула она плечиком. — Я подумала, что людям странным покажется, если я отправлюсь на перегон, совсем не умея стрелять, поэтому…

Девушка снова повела плечом.

— Я купила пистолет. И немного поупражнялась, выстрелила несколько раз.

И рискнула быстро взглянуть на Дрю. Он все еще неотрывно смотрел на нее тяжелым, пристальным взглядом, но на лице уже не было прежнего раздраженного, циничного выражения, с которым он слушал Габриэль, думая, что она врет.

— Несколько раз, — задумчиво повторил шотландец. — И ты хоть раз попала в цель?

— Ну… раз или два, может быть.

Габриэль понимала, что ее уклончивые взгляды он припишет смятению, но не смотреть на Дрю она не могла.

— Что ж, — молвил он, — тогда несколько уроков тебе пригодятся.

Взгляды их молниеносно скрестились.

— Я тебя поучу, — пояснил Дрю и этим совершенно вывел ее из равновесия.

Габриэль ничуть не желала, чтобы Дрю ее учил. Она уже побаивалась шотландца, побаивалась чувств, которые он в ней пробуждал… и всякий раз при виде Дрю ее страх только усиливался.

Почти в отчаянии она запротестовала:

— Да я вовсе не люблю стрелять!

— А вот Гэйб Льюис должен любить, — возразил Дрю, усмехнувшись.

Да, тут он ее поймал. И понимал это. Гэйб Льюис с радостью ухватился бы за предложение поучить его стрелять.

— Но… зачем? Я хочу сказать, какая разница, умею я стрелять или…

— Ну, думаю, это вполне понятно, — оборвал ее шотландец, словно отрезал. — Два последних дня несомненно доказали, что каждый, выезжая из лагеря, должен уметь себя защитить. И если у человека есть ружье, он должен знать, как пустить его в ход.

Габриэль не смогла придумать убедительного ответа. Она знала, что Дрю победил в споре, но все-таки спросила:

— А откуда мне знать, что ты сам хорошо стреляешь?

Выгоревшая бровь шотландца насмешливо изогнулась.

— Там, откуда я родом, — ответил он просто, — дети учатся стрелять, едва научившись ходить. Охота в Шотландии — занятие для джентльменов.

Это слово Дрю почему-то произнес с едва уловимой издевкой.

— А ты джентльмен?

— О, это весьма спорное утверждение, — ответил он, и улыбка тотчас исчезла.

За внешней обаятельной беззаботностью Габриэль вдруг распознала такую глубокую горечь, что даже Дрю Камерон, так хорошо владеющий собой, не сумел ее скрыть.

— Не думаю, — возразила она тихо, — мне кажется, ты как раз самый настоящий джентльмен. Дрю явно опешил.

— С чего ты взяла?

— Я же помню, как ты заботился о Тузе, — не всякий на это способен.

Он пожал плечами, словно хотел сказать: «Ну, это пустяки».

— Ты веришь в дружбу и преданность.

— А другие разве не верят?

Габриэль покачала головой.

— Не думаю.

— А я считал себя циником, — усмехнулся он краем рта.

— И еще: ты держишь слово.

Кривая улыбка мгновенно исчезла с лица Дрю.

— Это что, напоминание?

— Нет, — ответила Габриэль, — благодарность.

— Ну, пока рано меня благодарить, — предупредил Дрю, — я едва, черт возьми, не выложил сегодня Керби всю правду о тебе — и еще могу это сделать.

— Ты думаешь, я ему враг?

— Я не знаю, кто ты, — ответил он, — а я не люблю загадок.

— Ты уверен? — Габриэль взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы, с едва заметной кокетливой улыбкой.

Она не желала соблазнять его — только подразнить, но глаза Дрю мгновенно вспыхнули, пристальный взгляд прожег ее насквозь. А потом этот взгляд разом охватил ее всю, с ног до головы. А затем Дрю усмехнулся, да так широко, что Габриэль едва не влепила ему пощечину.

— Уверен, черт побери, — сказал он, но глаза его горели янтарным огнем, и Габриэль показалось, что он видит ее всю, словно на ней нет никакой одежды.

Вспыхнув, она поспешно отвела взгляд. Будь он проклят! Почему он так смущает ее?

— Сегодня на вечерней стоянке я дам тебе урок стрельбы.

Господи, он опять за свое?

— Но я этого не хочу… — Габриэль запнулась, потому что…

Дрю уже шагал прочь. Ей оставалось только кричать ему вслед, что она не согласна. А кричать она не собирается.

— Сукин сын! — выругалась девушка, впервые употребив это выражение. За последнее время ей нередко приходилось его слышать. У погонщиков оно практически не сходило с языка. Они употребляли эти слова во всех затруднительных положениях. Словом, Габриэль так часто их слышала, что уже не считала неприличными. Зато очень выразительными.

— Сукин сын, — с нажимом повторила она. Увы, хотя ругань дала выход раздражению, тем не менее нисколько не облегчила душу.* * * Усмехаясь, Дрю подошел к месту, где спал прошлую ночь, и свернул одеяло. Ах, как чертовски бодрят его перепалки с Габриэль!

Он значительно повеселел: его подозрения насчет Габриэль были похоронены или почти похоронены. Вряд ли она лгала, что почти не упражнялась в стрельбе… да и отвращение в ее голосе, когда она сказала, что не любит оружия, было совершенно искренним.

Сегодня вечером он узнает точно, солгала Габриэль или сказала правду. О, она, конечно, из кожи вон будет лезть, только бы сорвать урок, но Дрю ей не позволит, хотя бы потому, что она и впрямь должна уметь себя защитить. Керби, конечно, согласился бы с ним и даже сам заставил бы Гэйба Льюиса как следует попрактиковаться в стрельбе.

Дрю забросил сверток с одеялом в хозяйственный фургон и занялся неотложными делами, но сам все время думал, с чего это ему взбрело в голову усовершенствовать умение Габриэль стрелять. Разумеется, он уведет ее подальше от лагеря, чтобы выстрелы не пугали стадо. Уведет достаточно далеко, чтобы они остались наедине.

Достаточно далеко, чтобы снова ее поцеловать.* * * Чем дальше стадо двигалось по равнине, тем меньше попадалось на пути источников и ручьев и тем труднее Габриэль было уединяться, когда возникала насущная необходимость. Тем не менее иные потребности нельзя было отменить.

В это утро, сославшись, как обычно, на то, что надо раздобыть топлива, она сумела исчезнуть на несколько минут, но пришлось идти долго, прежде чем попались два корявых высоких дерева. А на обратном пути Габриэль вдруг подумала, что укромные места, где можно спрятаться от постороннего взгляда, встречаются все реже и это вскоре может стать большой проблемой.

И все же сейчас ее больше волновало другое. Пока ей удавалось стирать белье и мыть голову в хозяйственном фургоне, обеспечив себе ведро воды, когда все остальные спали. Что ж, она и с другими личными проблемами справится.

Но Дрю Камерон… вот это по-настоящему большая, огромная проблема.

Он был похож на собаку, вцепившуюся зубами в кость, и этой костью была, к сожалению, Габриэль.

И что хуже всего, невыносимее всего — Габриэль не понимала, что с ней творится. За ней ухаживали в каждом городе, где она появлялась. Она не могла упомнить по именам всех своих многочисленных поклонников. Они толпой ходили за ней после спектаклей и осыпали бесконечными приглашениями пообедать вдвоем. И это были все богатые люди. Красивые люди. Влиятельные. Однако ни один из них не привлекал ее так сильно, как Дрю Камерон, никто не пробуждал ожидания чего-то прекрасного и неизведанного, ни в чьем присутствии так не билось сердце, не учащался пульс, кровь быстрее не струилась по жилам. Все, о чем она читала в романах, что разыгрывала на сцене, совершалось теперь с ней самой.

Помогая Джеду готовить завтрак, она поймала себя на том, что с нетерпением ожидает вечера, когда Габриэль снова увидит шотландца. И они будут одни. От волнения Габриэль стала рассеянной, и повар ее выбранил, после чего она постаралась взять себя в руки и думать только о неотложных обязанностях.

Джед чаще, чем обычно, жаловался на ревматизм, и поэтому дел у нее прибавилось. Ну да повар ведь не только занимался приготовлением еды, он по-прежнему лечил Кингсли, менял ему повязки и хлопотал, словно медведица, у которой появился медвежонок, — при этом все время ворча себе под нос.

— В людей стреляют… Никакого уважения к жизни, — бурчал он, ковыляя. — Засады устраивают, — прибавил он с отвращением.

Кингсли, который лежал на одеяле у главного фургона, шевельнулся — и тут же сморщился от боли.

— Нельзя тебе двигаться, — проворчал Джед.

— Не могу же я лежать вечно, — ответил Кингсли и сделал новую попытку.

В душе Габриэль боролись гнев и жалость. Казалось бы, какое ей дело, что этому человеку больно, — и все же, вопреки своему ожесточению, Габриэль ему сочувствовала. Он потерял много крови, на виске багровел уродливый шрам. Наверное, болит нестерпимо, и от малейшего движения боль становится сильнее. И все же Кингсли упорно пытался встать на ноги. Наконец ему это удалось, и теперь он стоял, держась за колесо. На его суровом лице застыло выражение непреклонной решимости, взгляд показался Габриэль жестким и холодным. И девушка в который раз удивилась, почему все погонщики питают к нему такую преданность. Возможно, именно потому, что он суров и решителен и всегда добивается своей цели, любыми средствами.

Вопрос только в одном: какими именно средствами?

Погонщики поели, Габриэль впрягла мулов в хозяйственный фургон, кто-то из рабочих — в главный, и оба двинулись с места. Габриэль низко надвинула свою неказистую шляпу на лоб, чтобы защитить лицо от жгучего солнца. Взяв поводья, она надела перчатки и вдруг подумала, что ее руки загрубели. Станут ли они такими, как прежде, — белыми, нежными, без мозолей?

Неужели шотландец может питать к ней интерес? Не простое любопытство, а иной, мужском интерес? И неужели сама Габриэль хочет заинтересовать его как женщина? Весь жаркий длинный день ее преследовала эта мысль.

Сэмми стоял в своем закутке в фургоне и раздраженно мычал, но пеший путь в десять миль был ему еще не по силам.

Сэмми. Надо думать о Сэмми. Или о театре. Или о музыке. Нельзя думать только о Кингсли. И о шотландце.

Не думать о том, как ей, черт возьми, убедить Камерона, что она совершенно не умеет стрелять из ружья!* * * Билли Бонса было просто не узнать. Он оказался игривым, порывистым, даже норовистым коньком.

Дрю про себя удивлялся, каким образом Габриэль удалось так выходить полудохлую клячу. Значит, терпение, обильная еда и любовь могут сотворить чудо. Он слишком был занят своими собственными обязанностями, а также мыслями о Габриэль, чтобы обратить на это внимание прежде, — но сейчас, когда эта женщина спокойно ехала рядом, Дрю не мог не заметить волшебной перемены. Билли высоко держал голову, шаг у него стал быстрый и уверенный, не то что месяц назад, когда эта парочка — Габриэль и ее конь — появилась на ранчо Кингсли. Шкура у коня лоснилась, глаза были ясные.

А Габриэль? Разумеется, ей еще далеко до совершенства, но посадка стала твердой и уверенной, и больше не кажется, что она вот-вот упадет с лошади. И хотя внешне она выглядит сущим оборванцем, но спину держит прямо, подбородок вздернут, а глаза полыхают синим огнем.

Дрю отчаянно захотелось обнять ее.* * * Через полчаса, они остановились, оказавшись достаточно далеко, чтобы стрельба не вспугнула стадо. Дрю спешился, подошел к Билли Бонсу и протянул руку Габриэль.

Она, поколебавшись, все-таки приняла его помощь и скользнула вниз, прямо к нему в руки. Дрю понравилось это восхитительное ощущение близости, и на миг он задержал Габриэль в своих объятиях.

Он знал, что должен ее отпустить, но ему так хотелось продлить эти волшебные мгновенья…

А Габриэль сама прильнула к нему, задев шляпой его подбородок. Обнимая девушку одной рукой, шотландец развязал тесемки шляпы и швырнул ее наземь.

Теперь он ясно видел ее глаза, прекрасные синие глаза, от одного взгляда которых у сильных мужчин подкашиваются ноги. Черт возьми, и впрямь подкашиваются! Темные волосы завивались колечками вокруг ее лица, и Дрю понимал, почему Габриэль никогда не снимает своей проклятой шляпы. Она выглядит воплощением женственности, и смущение в ее глазах пробуждало в нем стремление защитить ее. И желание.

Наверное, это колдовство, тайная женская магия, думал Дрю, потому что ни одна женщина до сих пор не вызывала у него таких чувств. Он отвел от ее лица непослушный завиток — и тогда заметил, что она недавно вымыла волосы. Локоны ее были шелковистыми на ощупь. Кожа — нежной и мягкой.

Дрю наклонился, ласково коснулся губами ее губ. Ответный поцелуй начисто смел остатки его сдержанности. Губы ее были нежными и робкими, но руки обвились вокруг его шеи, и от прикосновения тонких пальчиков к волосам по его жилам потекли реки огня, грозя накрыть его с головой.

Поцелуй Дрю стал глубже, настойчивей, и девушка, повинуясь древнему, как мир, инстинкту прижалась к нему всем телом. Желание, терзавшее его, стало нестерпимым. Он желал эту женщину, и ему стало безразлично, хорошо это или дурно и есть ли в этом поступке хоть капля здравого смысла.

Они целовались все безумнее, неистовей… но вдруг девушка отшатнулась. Испуганно взглянув на Дрю, Габриэль выдохнула:

— Камерон…

— Дрю, — сказал он, — меня зовут Дрю.

А она все смотрела на него, и во взгляде мешались страсть и отчаяние, желание и панический страх.

— Повтори, — велел он.

— Дрю, — послушно повторила Габриэль.

Ему нравилось, как звучит его имя в ее устах. Голос у нее был немного хриплый, чувственный, зовущий.

Легким движением пальцев Дрю коснулся ее подбородка.

— Как это тебе удалось?

— Что удалось? — эти простые слова прозвучали томительно, словно вздох.

— Затемнить кожу.

— Накрасилась.

— А как ты научилась краситься?

— Меня научила одна актриса.

— Чему еще она тебя научила?

Настороженность мелькнула в ее взгляде. Габриэль опустила глаза и хотела отвернуться.

— На этот раз тебе не ускользнуть, Габриэль, — он схватил ее за локоть и повернул к себе. — Чему еще научила тебя актриса?

— Опасаться мужчин, — ответила она сердито, пытаясь освободиться.

Дрю и глазом не моргнул.

— Очень нехорошо, что ты не обратила внимания на ее слова, — сказал он ласково… слишком ласково. — Перегон скота — не место, где можно уберечься от мужчин.

— Кажется, ты собирался поучить меня стрелять? — съязвила Габриэль, стараясь вывернуться из его объятий.

— А мне показалось, что ты не желаешь учиться.

— Я передумала.

— И я тоже. Я бы с гораздо большим удовольствием занялся кое-чем другим.

Он не размыкал рук, и Габриэль подняла глаза. В них метались самые противоречивые чувства — испуг и страсть, непокорность и желание, но прежде всего — отчаянное смущение.

Сердце Дрю забилось сильнее. Что за умная, забавная, задорная малышка! Она ему нравится, даже слишком нравится, хотя он и понимает, что это чертовски глупо с его стороны. Никогда в жизни Дрю Камерон не был всей душой предан женщине — да и не желал такой преданности. И ему очень не по душе была скрытность Габриэль. Нет, он не может мириться с ее тайнами и ложью! Он больше этого не потерпит.

Дрю вздохнул. Ему хотелось касаться ее, целовать, ласкать, овладеть ею… Он знал, что сумел бы этого добиться. Он был уверен в этом так же, как и в том, что его зовут Дрю Камерон. Но все-таки колебался. И наконец неохотно разжал объятия, проклиная себя в душе за подобное донкихотство.

— Ладно, начнем, — сказал он и, вынув револьвер, протянул его девушке.

Габриэль взглянула на револьвер, точно это была гремучая змея, и Дрю сразу понял, что она не солгала. Она действительно не любит оружие.

— У меня и свой есть, — ответила она и вытащила из седельной сумки свое оружие.

Дрю удивленно приподнял брови. Он сам не знал, что ожидал увидеть — ну, может быть, крошечный дамский пистолетик или какой-нибудь древний, почти негодный к употреблению дуэльный пистолет. Однако в руке у Габриэль был кольт. Сунув свой револьвер в кобуру, он взял кольт и внимательно его осмотрел. Оружие было неновое, но в великолепном состоянии и готовое к бою.

Дрю вынул пули и снова подал ей кольт. Прежде чем взять его, Габриэль подняла шляпу и снова водрузила ее на голову. Затем — без особой уверенности — приняла у него кольт, видно было, что ей даже держать его неприятно.

— Освойся с ним сначала, — посоветовал Дрю.

— Да разве можно освоиться с оружием? — возразила Габриэль.

Дрю удивился. Ему оружие всегда было по руке и никогда не причиняло ни малейшего неудобства. Оно всегда было частью его быта, охота — неотъемлемым условием общественной жизни. Ему охота никогда не нравилась, но отец приучил его охотиться с детства. Став взрослым, Дрю возненавидел охоту, как многое из того, чему поклонялся его отец.

— В этой стране владеть оружием — жизненная необходимость.

— А в Шотландии?

— Просто одно из любимых развлечений джентльмена, — ответил Дрю насмешливо.

— Неужели Америка так отличается от Шотландии?

— Сегодня — да. И там, откуда я приехал, стрельбу в людей не одобряют.

— Мне понравилась бы Шотландия, — задумчиво заметила Габриэль.

— Но у нее было чертовски кровавое прошлое.

— А здесь у нас чертовски кровавое настоящее, — тихо возразила она.

— Да, но цивилизация придет и сюда. Это неизбежно. — При этих словах Дрю внимательно вгляделся в лицо Габриэль.

Горе омрачило ее взгляд, стерло с губ даже тень улыбки. Истинное горе. И недавнее. Девушка с трудом пыталась взять себя в руки.

— Кажется, тебя это разочаровывает? — наконец отозвалась она.

— Часто вместе с приходом цивилизации исчезает счастливый случай, — ответил он. — Вместе с порядком приходят жесткие правила.

— А ты не любишь жить по правилам?

— Не очень.

— И гоняешься за счастливым случаем?

— А разве не так поступает каждый мужчина и, — прибавил он, — каждая женщина?

Напряжение между ними все возрастало. Дрю едва сознавал, что говорит. Он не мог отвести от нее взгляд.

— И как далеко они могут зайти… в поисках… счастливого случая?

— А вот это хороший вопрос, — ответил Дрю, ладонью тронув ее подбородок. — Как далеко можешь зайти ты?

Габриэль облизнула пересохшие губы, взгляды их слились. Затем она резко отпрянула, словно ожегшись, и перевела взгляд на кольт.

— Так ты покажешь мне, как им пользоваться?

Она всегда меняла тему разговора, едва он приобретал слишком личный характер, — но на сей раз Дрю был твердо намерен этого не допустить.

— Ты не ответила на мой вопрос. Как далеко ты способна зайти, Габриэль?

Девушка упорно глядела на кольт.

— По-моему, ты самый обыкновенный жулик.

— Ого, — сказал он, — обижаешь. У меня и вправду маловато принципов — для этого я слишком много пью. Да, я искатель приключений, игрок, иногда — распутник, но я никогда не был шарлатаном или жуликом.

В глазах девушки загорелся явный интерес.

— Распутник?

— Первоклассный, — весело подтвердил он.

— А чем занимаются распутники?

— Ну, хорошо воспитанная молодая леди такие вопросы задавать не должна.

Габриэль окинула, взглядом свое одеяние.

— Неужели я похожа на хорошо воспитанную леди?

Шотландец фыркнул.

— Ты выглядишь очаровательно. И я подозреваю, что ты действительно леди.

Габриэль опустила глаза, нервно теребя кольт. Дрю, коснулся ее руки:

— Полегче с этой игрушкой. Мне моя бренная плоть дорога как память.

Девушка явно испугалась. Нет, она и вправду не любит оружие.

— Держи кольт покрепче, девушка, — продолжал Дрю. — И не балуй курком.

С минуту он молча смотрел на нее, потом сдернул е нее бесформенную шляпу.

— Так-то лучше, — и усмехнулся.

Габриэль хотела было выхватить шляпу, но Дрю проворно отшвырнул злосчастный предмет подальше и перехватил девушку.

— Не могу обнять тебя как следует, — пояснил он лениво, — проклятая шляпа мешает.

Габриэль потрясенно взглянула на Дрю, но, прежде чем успела что-либо возразить, шотландец обнял ее сзади и поднял ее руку с кольтом вверх.

— Надо же мне научить тебя тонкостям обращения с оружием, — пояснил он как ни в чем не бывало. Казалось, ему очень нравилось поддразнивать ее.

— Подумаешь, тонкости! — огрызнулась Габриэль. — Нажал на спусковой крючок, и вся недолга!

Он насмешливо фыркнул.

— А ты попробуй. Выбери цель.

Девушка оглянулась на него, и глаза ее опасно загорелись.

— Нет, я не себя имел в виду, — сказал Дрю, — да и пуль у тебя нет.

— Что, уж и помечтать нельзя?

— Ах, малышка, да ты просто злючка! — Дрю тоже огляделся, увидел шляпу — и злорадно ухмыльнулся.

Широкой ладонью он охватил запястье Габриэль, показывая, как правильно держать оружие.

— На курок нажимай легко и не вздумай палить сгоряча.

Убедившись, что Габриэль усвоила этот основной урок, Дрю зарядил кольт и подал его Габриэль.

— Теперь прицелься в шляпу и спусти курок. Медленно. Будь готова к отдаче.

Габриэль ответила негодующим взглядом:

— Стрелять в мою шляпу?!

Дрю пожал плечами.

— Ну, от одной пули хуже она не станет.

— Гм!

Девушка отвернулась от него и прицелилась. Дрю с трудом подавил смех. Как забавно она закусила нижнюю губу и сморщилась от напряжения! Прошла целая минута, он мог бы в этом поклясться, прежде чем Габриэль наконец нажала на спуск и все ее тело содрогнулось от отдачи. Пуля подняла облачко пыли в двух шагах слева от шляпы.

Дрю не обратил на промах внимания. Не это его занимало, а то, как задрожали руки девушки, и он внезапно понял, какого мужества от нее потребовал всего один выстрел. Ее отвращение к оружию объяснялось не просто неумением, не страхом перед вещью, несущей смерть, но иной, более серьезной и личной причиной, каким-то страшным опытом. Вот почему в ее глазах совсем недавно стыла такая мучительная боль…

Чувствуя, что вот-вот узнает ее тайну, Дрю обнял девушку.

— Габриэль, — начал он, снова поднимая выше ее руку с кольтом, — чего ты боишься? Обращайся с оружием аккуратно, и все будет в порядке. Держи его вот так…

И вдруг осекся, осознав, как она дрожит в его руках. Неужели от страха? Возможно. Или же ее обжигает тот же нестерпимый жар, что и его самого? Неужели Габриэль ощутила нежность и страсть, которую источает все его существо?

Дрю старался говорить ровно и сдержанно, однако голос помимо воли прозвучал хрипло.

— Жми плавно и держи кольт обеими руками.

Пуля пробила шляпу. Та отлетела на пару футов и шлепнулась в пыль. Габриэль не вскрикнула от радости, не засмеялась.

Вместо этого она лишь теснее прижалась к Дрю.

Черт побери, не надо было ее обнимать! Но теперь уже ничего не поделаешь. Даже через все слои мешковатой одежды Дрю ощущал соблазнительные округлости ее тела, которые в первый раз увидел при свете луны, когда на Габриэль была только его рубашка.

Он разжал объятия — и Габриэль бессильно уронила руки вдоль тела. В глазах ее блеснули слезы, и это его потрясло.

Он нежно коснулся влажной щеки.

— Габриэль… — прошептал он, и сердце у него гулко застучало.

Девушка взглянула на него, и взгляд этот обжигал желанием, которое ничуть не уступало силой его страсти.

«Не увлекайся! — зловеще громко остерег его внутренний голос. — Она причинит тебе боль, солжет, предаст тебя!» Дрю было наплевать на эти предостережения. Впервые в жизни он решил ослушаться голоса разума и последовать зову сердца.

Забыв обо всем на свете, Дрю привлек к себе Габриэль и прильнул губами к ее губам.

11.

Габриэль ответила на поцелуй в порыве отчаяния, стремясь заглушить нестерпимую боль, которая терзала ее существо. С безумной жаждой она приникла к горячим губам Дрю.

Держать в руках отцовский кольт, вспоминать его уроки… и при этом помнить другой выстрел, который отнял у нее отца… Воспоминания нахлынули на нее, и Габриэль захлебнулась горем. Совсем было нетрудно притвориться, что она не любит оружие, ей отчаянно хотелось выбросить кольт и бежать, бежать от горьких воспоминаний.

Вместо этого она таяла в объятиях Дрю и самозабвенно отвечала на его поцелуи. Он был такой горячий, сильный, живой. С ним и Габриэль чувствовала себя восхитительно живой. В глубине души она знала, что между ними возникло нечто крепкое, чистое, великолепное — и началось это еще в тот вечер у реки, когда Дрю спас ей жизнь. Это «нечто» было так прекрасно, так желанно!

Горестная боль отступила, сменившись иным чувством, обжигающим и властным. Губы Дрю были ласковыми и нежными, они дарили, молили, ждали…

Габриэль порывисто, испытующе коснулась его щеки. Она так мало знала этого человека, таким подозрительным он казался ей совсем недавно. И вот она отдает ему свое сердце.

Нежность его губ, неистовая сила желания, надежное кольцо его сильных рук…

Объятия эти пробуждали в ней дрожь, которая пронизывала все тело. Ах, какие горячие и гладкие у него губы, сильные и невероятно нежные! Она даже не представляла, что между мужчиной и женщиной может возникнуть такое неповторимое сладостное чувство. Губы ее таяли под его поцелуями, тела их почти слились. И всю, до кончиков ногтей пронизал непостижимый жар.

Поцелуй его стал требовательней и неистовее, и Габриэль тихо застонала, ощутив, как растет желание в сокровенных глубинах ее тела. Она выгнулась, изо всех сил прильнула к горячему мужскому телу.

Теперь уже застонал Дрю, осыпая быстрыми влажными поцелуями ее шею.

— Габриэль! — прошептал он, и этот шепот пронзил ее, как стрела. Сердце ее разрывалось от неистовой жгучей жажды. Она взглянула на Дрю — его темно-карие глаза отливали золотом. Девушка сглотнула не в силах вымолвить ни слова.

— Кто ты? — спросил он тихо. — Колдунья?

Она с трудом покачала головой, не отрывая взгляда от его глаз.

— Ах, Габриэль, черт с ним — все неважно…

С этими словами Дрю еще теснее привлек Габриэль к себе, новым поцелуем ожег ее губы — и снова их тела слились в страстном объятии. Задыхаясь, девушка отвечала на поцелуи — словно молила о том, чего не знала сама.

— Господи… ты…

— Дрю… — прошептала он ей на ухо, — Эндрю.

Девушка едва расслышала его. Голова у нее кружилась.

— Хорошая моя, любовь моя, желанная моя девочка, — пробормотал он и снова принялся ее целовать, а руки, путаясь в бесчисленных складках ее одежды, все смелее прокладывали себе путь к ее нежному телу.

Сердце у Габриэль бешено стучало, зато разгоряченная кровь, казалось, замедлила свой лихорадочный бег. Затаив дыхание, Габриэль ждала неизбежного. Дрю коснулся ее груди.

Глухо застонав, шотландец начал срывать с нее одежду слой за слоем — будто обрывал лепестки.

Наконец он расстегнул нижнюю рубашку и снял повязку с груди. Медленно и нежно ласкал он девичью плоть, которой не касался еще ни один мужчина. Внезапно Дрю остановился — и Габриэль едва не расплакалась от досады, но тут он взял ее за руку и повел к ковру из прошлогодней сосновой хвои. Там шотландец повелительно и нежно заставил ее опуститься на колени и сам опустился рядом. Склонив голову, он целовал твердые соски, и она застонала, выгнувшись всем телом навстречу его поцелуям.

Солнце золотило его каштановые волосы, легкий ветерок играл густыми прядями, и Габриэль прижала его голову к своей груди.

Дрю поднял глаза — в них горел яростный и нежный золотистый огонь.

— Габриэль?.. — шепнул он, вопросительно глядя в ее глаза.

Она просто кивнула и попыталась расстегнуть его рубашку, но пальцы вдруг стали удивительно неловкими, запутались в петлях, и Габриэль беспомощно посмотрела на Дрю.

Он нежно улыбнулся, и вдвоем они разом справились с пуговицами. Как зачарованная, смотрела она на широкую, мускулистую, поросшую золотистыми волосками мужскую грудь, потом обвела пальцами выпуклые мышцы.

— У тебя тело не картежника…

Дрю нахмурился:

— Откуда тебе это знать?

— Я их видела, — сказала Габриэль, пытаясь собраться с мыслями, в то время как ее рука продолжала скользить по его телу, постепенно спускаясь вниз. — Игроки все толстые, дряблые, как желе. Потому что слишком много сидят на одном месте, — поспешно объяснила она, испугавшись, что Дрю обидится.

Шотландец засмеялся, схватил ее руку и один за другим перецеловал все пальцы, забавляясь ее смущением и упиваясь ее растущей страстью.

— Как желе? Да, пожалуй, похоже!

— Ну я, конечно, никогда не видела картежника вот так… так близко, — лепетала Габриэль, еще больше смущаясь при мысли о том, как можно истолковать ее слова.

— Надеюсь, что так, — отозвался Дрю, — но я очень польщен, что ты меня не сравниваешь с… желе.

Габриэль потрогала его крепкий, подтянутый, мускулистый живот. Их взгляды встретились, и у нее захватило дух. Словно зачарованная, она с трудом отвела взгляд.

— Я в Шотландии иногда объезжал скаковых лошадей, — сказал Дрю. — Недурная, знаешь ли, тренировка.

— Но ты гораздо выше и плечистей, чем нужно жокею.

Шотландец улыбнулся.

— Вот по этой причине из меня и не вышел толк.

Габриэль помолчала и кивнула, приняв к сведению и эти слова. Но к чему весь этот разговор о лошадях, жокеях и скачках? Габриэль заглянула в глаза Дрю и поняла, что он намеренно говорит об этом, желая остудить их разгоряченную кровь. Глаза Дрю загорелись — и она поняла, что он прочел ее мысли.

— Обманщик, — сказала Габриэль, не желая, чтобы он прятался, как всегда, за беспечной, деланой беззаботностью. Ей нужны его сила, щедрость, нежность, его страсть, наконец. Девушка снова провела пальцами по его груди — и безмолвно восхитилась тем, с какой готовностью отозвалось его тело на эту нехитрую ласку.

— Я не привык иметь дело с девственницами, — хрипло сказал Дрю.

Рука Габриэль замерла. Неужели на этом все кончится? Неужели она никогда не познает высшего блаженства, которое сулили его объятия?

— Я не девственница, — сказала Габриэль.

«Ненавижу ложь!» — предостерегающе зазвучали в ушах его давние слова, но остановиться она уже не могла.

Дрю пронзительно смотрел ей в глаза — наверное, не поверил. Да, она не ошиблась. Он человек чести. Добрый. Храбрый. Он спас ее от смерти. Он сдержал слово и ни о чем не рассказал Кингсли. И от его прикосновений у нее поет душа.

Габриэль наклонилась и прикоснулась губами к его губам. Ответ был сокрушителен. Дрю впился в ее губы алчным, требовательным поцелуем… потом опустил ее на землю и на миг прильнул к ней всем телом, прильнул с такой силой, что она ощутила, как велико его возбуждение… и сама едва не задохнулась от ответного желания.

Дрю стремительно избавил ее и себя от остатков одежды, затем, склонившись над девушкой, окинул ее жадным, восхищенным взглядом. Габриэль также любовалась его телом. Дрю провел ладонью по ее груди, животу… медленно, искусительно, нежно. А затем опустился на нее, жаркой тяжестью накрыв ее беззащитную наготу.

Мгновенная острая боль пронзила лоно девушки, и она не сумела сдержать громкий стон.

— Черт побери!

Дрю замер, зарывшись лицом в ее шею, дыша горячо и прерывисто. Габриэль ощутила, как пульсирует во влажных недрах ее женского естества его жаркая напряженная плоть. Неужели это все? Неужели он сейчас ее оставит?

В отчаянии Габриэль крепко обняла его, притянула к себе. Что-то бормоча, шотландец приник к ней, и опять его сильное тело задвигалось в размеренном, упоительном ритме. Ее охватил знойный жар, прилив наслаждения затопил ее всю. Волны страсти сотрясали их тела, постепенно стихая. Крепко сжимая друг друга в объятиях, любовники жадно ловили последние отзвуки блаженства… и наконец замерли, совершенно обессиленные.* * * Блаженствуя в жарких волнах наслаждения, Дрю изо всех сил старался подавить гнев, но так и не смог справиться с собой. Она снова его обманула. Спору нет, ее ложь обернулась для него величайшим наслаждением… но радости быстро улетучиваются, а горечь обмана живуча и может отравить всю жизнь.

Он вздохнул, лег на спину и стал смотреть на вечереющее небо. Солнце спускалось к горизонту, и небесная голубизна была тронута розово-золотистыми бликами.

Руки их были все еще сплетены, и он чувствовал, как дрожат ее пальцы. Габриэль одарила его величайшим счастьем, самым чудесным даром, который женщина может дать мужчине, и Дрю был до глубины души потрясен случившимся. У нее, наверное, и прежде было немало поклонников, ведь она хороша и желанна. Однако выбрала его. Надо бы сказать ей что-то нежное и ласковое…

Вот только Дрю не выносил лжи.

— Почему? — спросил он. — Зачем ты мне солгала?

Габриэль вздрогнула и отстранилась.

После минутного молчания она тихо ответила:

— Разве нужно об этом спрашивать?

Дрю повернул голову и заглянул ей в глаза. Господи, какие они синие! Как неотрывно смотрят на него! И нежность, почти любовь, шевельнулась в нем.

Но он не хотел любви, не доверял ей. Он понятия не имел, что такое любить и быть любимым.

— Я же просил тебя никогда мне не врать. — Голос его прозвучал слишком резко.

— Я ни о чем не жалею, — тихо ответила Габриэль. — И никогда не стану жалеть о том, что сейчас случилось. И ты, пожалуйста, не жалей.

Дрю и не жалел. В глубине души он совсем об этом не жалел. Вот это его и уязвляет.

Уязвляет? Черт побери, просто ужасает!

Он провел ладонью по лицу Габриэль, очертил пальцем приоткрытые губы.

— В чем еще ты мне солгала? — спросил он тихо.

Габриэль молчала, и Дрю понял, что лжи было немало. Сердце его сжалось. Вряд ли он сможет вынести очередную ложь.

— В чем еще? — настойчиво повторил он.

Она сжала его ладонь своими дрожащими пальчиками.

— Есть кое-что… о чем я тебе рассказать пока не могу.

— За тобой никто не гонится, — предположил Дрю, прямо глядя ей в глаза.

Габриэль кивнула:

— Да, это верно.

— Но почему ты не можешь рассказать мне все как есть?

— Потому что я сама не знаю всего. Знаю только, что человек, которого я очень любила, был убит. И убийца стрелял в меня.

— Человек, которого ты любила? — В сердце Дрю шевельнулась ревность, чувство прежде незнакомое и очень неприятное.

— Кто это?

— Родственник.

— А точнее, — процедил Дрю, — твой отец-банкир, решивший тебя продать в уплату за свои долги. Или друг, который пострадал, когда хотел тебе помочь.

Дрю вдруг понял причину своей злости: Габриэль: ему стала чересчур близка, потому-то каждая ложь ее — точно нож в сердце.

Он резко отодвинулся, застегнул рубашку, надел штаны. И швырнул Габриэль ее одежду, не обращая внимания на боль в ее глазах.

— Дрю?

— Одевайся, — холодно ответил он, отвернулся и пошел к коням. И даже зажмурился, терзаясь острым сожалением. Нет, он должен освободиться, забыть эту женщину! Но как это сделать, если она задела его сердце, чего прежде не удавалось никому? И как можно любить женщину, которой не веришь?

Мысленно он помимо воли услышал голос отца:

«Твоя мать была шлюхой. Ты не мой сын. Ты это хотел узнать?»

Нет, он не хотел этого знать — просто понимал, что знать надо. Только лучше бы это знание пришло потом, ко взрослому мужчине, а не к одинокому несчастному мальчугану, который никак не мог уразуметь, почему его так ненавидят. Узнав причину, он уже потерял способность верить. И пришел к убеждению, что вообще не достоин чьей-то любви.

На вот он побывал на небесах — и только затем, чтобы оказаться низвергнутым в преисподнюю.

Он обернулся. Габриэль одевалась. Короткие волосы, растрепавшиеся в страстных объятиях, припухшие от поцелуев губы… В глазах ее стыла мольба, но держалась она прямо и гордо.

— Я никогда об этом не пожалею, — повторила она с вызовом.

Дрю до боли хотелось обнять ее, нашептывать сотню ласковых слов, снова слиться с ней в упоительном ритме страсти. Более того, он знал, что Габриэль с радостью откликнулась бы на его зов.

Но он ей не доверял.

— А я уже жалею, — с горечью ответил Дрю. — Едем.

Вскочив на лошадь, он поскакал прочь и даже не оглянулся. Пусть себе едет одна и глотает пыль из-под копыт его лошади.* * * Габриэль понимала, что совершила ошибку. Она понимала это с самого начала, но не представляла всех ее ужасных последствий. До тех пор, пока не увидела во взгляде Дрю опустошенность, боль и отчаяние. Этот взгляд отвергал ее бесповоротно.

Ей хотелось рассказать ему все. Всю правду. Но разве она смеет? Она же знает, с какой любовью и заботой Дрю относится к Кингсли. Как же она могла сказать, что его друг — убийца? Разве можно заставить его выбирать между нею и другом? А что, если бы он выбрал Кингсли?

Тогда бы она просто умерла.

Но как же ей больно вот сейчас, сию минуту! Хуже, наверное, и быть не может. И, в конечном счете, что лучше? Чтобы Дрю предпочел ей Кингсли — или чтобы уехал прочь, даже не оглянувшись?

Габриэль все еще помнила жар его тела, силу его рук, нежность поцелуев. И смутно сознавала, что горячие слезы текут по ее щекам.

Что же она наделала?

12.

На следующее утро Габриэль, подпрыгивая на сиденье хозяйственного фургона, изо всех сил высматривала, не появились ли где индейцы. Ей казалось, что перед ней лежит совершенно безжизненная равнина. Прерия — это бескрайняя, выжженная солнцем земля, кое-где поросшая редким кустарником и отмеченная редкой россыпью камней, этот унылый ландшафт вполне соответствовал ее мрачному настроению.

Она провела беспокойную ночь. Может быть, рассказать обо всем Дрю? Может быть, доверить ему, его чутью и врожденной порядочности свою жизнь? Да, Габриэль хотелось открыться ему… Но что, если Дрю ей не поверит? Что, если ей придется оставить перегон и она никогда не узнает всей правды о Кингсли? И, что еще хуже, если она расскажет обо всем Дрю, не поставит ли она тем самым и его в опасное положение?

Фургон подпрыгнул на камне, который Габриэль не заметила, — и девушка едва удержалась на сиденье. Нет, надо быть повнимательнее, подумала она и, крепче сжав поводья, тяжело вздохнула.

Готовя завтрак, она из разговора двух погонщиков узнала о Кингсли кое-что новое. Оказывается, он создал свое ранчо «Круг-К» двадцать пять лет назад, располагая достаточной суммой.

Двадцать пять лет назад. Именно тогда отец переехал из Техаса на Восток, тоже с некой суммой, а также — тайной, которая со временем стала причиной его смерти. Невозможно, чтобы это было случайное совпадение, но какую пользу Габриэль могла извлечь из этой новости? Это не доказательство, а только подтверждение ее собственных подозрений, не более того.

День тянулся еле-еле, и немало часов Габриэль провела, глядя вслед первому фургону, в котором ехал раненый Кингсли. И о Джеде она думала, потому что стала ощущать к нему своеобразное уважение, даже нежность.

Опять он сегодня утром плохо себя чувствовал — ревматизм, говорит, разыгрался. Повар передал ей большую часть своих обязанностей, в том числе и выпечку хлеба, и уже одно это говорило о том, как он плох. Хлеб и пироги были предметом его особой гордости. Он близко не подпускал Гэйба к выпечке, но она, конечно, наблюдала за тем, как он все делает, и многому научилась. Хлеб у нее получался не таким пышным, как у старого повара, но был вполне съедобен. Ей можно было этим гордиться, хотя бы испытывать удовлетворение, однако Габриэль чувствовала себя очень несчастной. О чем бы она ни начинала думать, мысли ее все равно возвращались к Дрю и к его взгляду — отвергающему, холодному, безжалостному.

И весь долгий жаркий день этот взгляд преследовал ее неотступно.* * * Каждый толчок фургона причинял Керби нестерпимую боль, но его куда сильнее беспокоило самочувствие Джеда. Лежа на жесткой, словно камень, койке и стараясь не свалиться с нее при каждом толчке, он думал о старике. Вряд ли Джеда мучает только ревматизм. Старик неподвижно, как будто одеревенев, сидит на козлах и правит упряжкой мулов почти машинально и молча, без обычной, весьма живописной брани. То, что он не ворчит, верный признак неблагополучия.

Проклятье, все на этом перегоне идет кувырком! Сначала паническое бегство стада, смерть Хуана, увечье Туза. Потом засада. Задержки по дороге. В это утро, подумал Керби, даже Камерон молчалив и угрюм. Это дьявол не дремлет и во всем вредит.

Повернувшись на бок в тщетной надежде устроиться поудобнее, Керби глубоко вздохнул. Пора бы Дэмиену возвратиться из разведки. Он вчера уехал до наступления сумерек и должен уже вернуться. Возможно, не самое умное — посылать на разведку племянника, но у него почти не было выбора. Кто-то же должен был это делать, а кроме Дэмиена, никто не знал здешних краев.

Опять глубоко вздохнув, Керби окликнул повара:

— Джед, старина!

— Ну?

— Ты в порядке?

— Стар становлюсь, вот и весь сказ.

— А этот… парень?

— Он справляется. Лучше, чем я ожидал.

Керби помолчал, обдумывая ответ. Большей похвалы от Джеда не дождешься, но мальчишка действительно справляется. Однако может быть, Джед так говорит потому, что ему самому с каждым днем становится все труднее исполнять свои обязанности?

И Керби вспомнил, что в тридцати милях к северу есть фактория, а там имеется врач. Надо будет обязательно показать старика доктору.

И, глядя в спину повара, Керби прибавил:

— А немало перегонов мы с тобой вместе пережили, а, Джед?

— Угу.

— Тяжелее они стали или мы с тобой постарели?

— Наверное, тебе уже надо передать дело племянникам.

— Ты думаешь, они готовы к этому?

Джед промолчал.

— Я тоже сомневаюсь, — вздохнул Керби.

— А как ты полагаешь насчет Камерона? — спросил он.

— Насчет шотландца?

— Да.

— Понятия не имею, зачем он здесь ошивается. Никакой он не погонщик.

— Нет, но он быстро учится коровьему делу.

Джед покачал седой головой:

— Он бродяга. Не может усидеть на месте. Чуть что — сразу уезжает.

— Ты хочешь сказать, что не доверяешь ему?

— Ничего такого я сказать не хочу, — пробурчал Джед. — Он спас Туза. Это факт. Просто говорю, что он бродяга.

— Как ты сам.

— Каким я когда-то был, — поправил Джед. Через минуту-две старик проворчал:

— Не хотел говорить тебе раньше, но у меня судороги в ноге. Сильнее, чем обычно.

Керби оцепенел. Он знал Джеда лет двадцать, а то и больше. И почти все это время старик исправно работал. Он, правда, иногда исчезал на год, а то и на два, но всегда возвращался.

— Ноги у меня беспокойные такие, — объяснял он. Поэтому и в шотландце распознал, очевидно, родственную душу.

— Покажу тебя врачу в фактории Хэйли, — сказал Керби.

И когда Джед ничего на это не возразил, у Керби сжалось сердце. Он вытянулся на койке, закрыл глаза и отдался во власть беспокойных мыслей. О Джеде, и о том, почему до сих пор не вернулся Дэмиен, и как бы успеть вовремя в Абилену без дальнейших проволочек и несчастных случаев. Но больше всего тревожила Керби мысль о том, что на него охотятся, что кто-то выжидает случая, подстерегает, чтобы его убить.

Есть три человека, которые на это способны. Их имена ему известны. Он вспомнил этих людей, а заодно — себя самого в те времена, когда знал их. И беспокойство мучило его весь этот долгий, знойный, исполненный боли день.* * * Дрю направил лошадь к отбившейся корове и без особых затруднений вернул ее в стадо. Он не возражал бы и еще против подобной выходки своих подопечных. Все, что угодно, черт побери, только бы не думать о Габриэль!

Из-за угрозы нападения индейцев фургоны теперь шли один за другим, не опережая стадо на несколько миль, поэтому он мог видеть заднюю стенку хозяйственного фургона, подпрыгивающего на старых выбоинах и рытвинах. Если же ехать с левой стороны — увидишь саму Габриэль. «Не смей о ней думать. Думай о чем-нибудь еще. О своем будущем ранчо. О Бене и Элизабет. О ком угодно, только не о Габриэль!»

И Дрю стал думать об индейцах — правда, он не: так уж много о них знал. Он встречал их иногда в городах, обычно пеших, слышал рассказы о том, как они великолепно ездят верхом, а также об их жестокости и варварском обращении с пленниками. Словом, Дрю слышал о них достаточно, чтобы захотеть узнать побольше о диких жителях прерий. Шотландская кровь будила в нем сочувствие к народу, который отчаянно боролся за свою свободу и независимость. Так несколько веков назад боролся против англичан его собственный народ. И тоже был распят и утоплен в крови.

Поглощенный мрачными раздумьями — которые все же не были так тяжелы, как мысли о женщине, правящей хозяйственным фургоном, — Дрю увидел, как к стаду подъехал Дэмиен.

Он пришпорил коня и помчался навстречу, недоумевая, почему парень так надолго пропал. Дрю знал, что Керби чертовски беспокоится о племяннике.

— Впереди встретил небольшой кавалерийский отряд, — объяснил Дэмиен, — и лейтенант сказал, что мятежники из племени киова бежали из резервации вместе с семьями. Они к северу от нас. Бежали также индейцы из племени юта. Эти два племени смертельно враждуют между собой. И обоим племенам нужно съестное.

Дрю хмуро пробормотал:

— Только этого нам не хватало — угодить в пекло индейской междоусобицы.

Дэмиен задумался на минуту, а потом добавил:

— Дядя Керби говорит, что ты хорошо стреляешь. Поезжай тогда с фургонами.

И, не дожидаясь ответа, Дэмиен поскакал предупредить других погонщиков.

Дрю дал коню шпоры и помчался к главному фургону. Доскакав, он придержал коня и поравнялся с Джедом. Тот привычно заворчал. Керби, очень бледный, с перевязанной головой, сидел рядом с поваром на козлах с ружьем в руках.

Он кивком приветствовал Дрю:

— Дэмиен рассказал тебе, что случилось?

Дрю тоже кивнул.

— Нам нельзя потерять фургоны — на индейской территории их ничем не заменить.

— Да мы и не собираемся их терять, — ответил Дрю.

— Если увидим индейцев, постараемся договориться с ними, отдадим пару голов скота. Не стреляй первым.

— Понятно.

Керби взглянул на него.

— А ты когда-нибудь стрелял с лошади?

Дрю покачал головой.

— Только в тот вечер в бурю, но я тогда просто стрелял, не целясь.

— Очень трудно попасть в цель на скаку. Подожди, пока цель не приблизится.

— Насколько близко?

— Да чтобы рукой можно было дотронуться, — улыбнулся Керби.

Дрю бросил на него косой взгляд — наверное, Керби шутит?

Тот изогнул бровь:

— Ты все еще хочешь заняться коровьим делом?

— Ну да, — ответил Дрю. — Это так интересно. Ни минуты не скучаешь.

Керби кивнул:

— Я рад, что ты с нами. А теперь скачи к хозяйственному фургону и расскажи обо всем мальчишке. Ты успел поучить его стрелять?

— Один урок дал, — пробормотал Дрю.

Черта с два — урок! Дрю хотел уже развернуть коня, но остановился, только сейчас обратив внимание на лицо Джеда. Если Керби был бледен, то Джед побагровел… и руки, державшие поводья, заметно дрожали.

Шотландец снова взглянул на Керби. Глаза их встретились, и Дрю сразу понял, что не только его беспокоит состояние старого повара.

— Моему коню требуется отдых, — сказал Дрю. — Сейчас поговорю со Шкетом, а потом, пожалуй, немного проедусь с вами.

Это был, конечно, неуклюжий предлог. Смешно даже. Коня всегда можно было заменить на свежего, в любую минуту. Однако Керби кивнул в знак согласия, а Джед не возражал. Что-то не так, подумал Дрю, их беспокоят не только сбежавшие из резервации индейцы.

Он повернул коня, подъехал к хозяйственному фургону, к Габриэль.

Девушка настороженно посмотрела на него из-за полей шляпы с дырой, которую оставила ее же пуля. На лице ее было написано удивление.

— Военные предупреждают, что к северу от нас собрались в отряд индейцы племен киова и юта. Гляди в оба, а я поеду в главном фургоне с Джедом и мистером Кингсли.

В ответ она лишь коротко кивнула.

— Джед неважно выглядит, — продолжал Дрю. Ему было интересно, заметила Габриэль это или нет.

— Да, он сказал, что ревматизм разыгрался.

Так, значит, она тоже кое-что заметила, хотя скорее всего верит, что дело только в ревматизме, Дрю все так же ехал рядом. Ему не хотелось покидать Габриэль, но предлога задерживаться тоже не было.

— И не забудь, чему я тебя учил, — сказал он наконец.

Девушка повернулась к нему, прямо взглянула ему в лицо, и он увидел в ее взгляде боль и смятение.

— Я помню абсолютно все, чему ты меня научил.

Дрю стиснул зубы. Вчера вечером, когда они вернулись в лагерь, он даже не попрощался с ней. Черт побери! Снова и снова он вспоминал, как его обманули, как синеглазая худышка заставила его раскрыться перед ней, пробудила в нем нежность — а затем опять ему соврала!

— Я говорю о кольте, девушка.

— Я помню.

— Не отставай от головного фургона.

Она кивнула.

Дрю еще помедлил, а затем поехал вперед. Сняв ружье, он вручил его Керби, затем размотал с седла свое лассо, привязал его к поводьям, а другим концом — к задней луке седла. Потом взял поводья у Джеда, и тот, пробравшись в фургон, лег на свою скамью.

Керби тихо сказал:

— Он только что признался, что у него сильные судороги. Придется, наверное, оставить его в фактории Хэйли.

— Хэйли? — переспросил Дрю.

— Да, там мы обычно запасаемся провизией. До Хэйли два дня пути, может, и все три, если попадем в неприятную историю. А мы, сдается, все время попадаем в переделки.

Он немного помолчал и затем спросил:

— Ну, как там мальчишка?

Дрю передернул плечами.

— Да вроде бы индейцы не сильно беспокоят… — и он резко оборвал себя, потому что едва не сказал «ее».

А может, и надо было сказать? Может, Керби должен знать об этом? Черт возьми, ну конечно же, он должен знать! И все же Дрю был не в состоянии выдать тайну Габриэль.

— Скажи, а на перегон брали когда-нибудь женщин? — спросил он, стараясь говорить небрежно. Керби бросил на него понимающий взгляд.

— Одиночество донимает? Там у Хэйли есть несколько видавших виды голубок. Когда прибывают на стоянку погонщики, из-за девиц начинается настоящая драка.

— Да я просто из любопытства спросил, — пояснил Дрю.

— Знавал я парней, которые брали с собой жен, но во время перегона чертовски трудно уединиться, так что овчинка выделки не стоит. И зачем она, женщина, вообще нужна во время перегона? Какая от нее польза?

Дулом ружья он показал вперед.

— Скоро дойдем до водоема, люди смогут искупаться.

Дрю прикусил губу и почувствовал себя еще более виноватым перед Керби. Как ему поступить? Предпочесть дружбу? Или узы, связавшие его вчера с женщиной, которая подарила ему свою девственность? Женщиной, которую он, несмотря на все ее обманы и ухищрения, уже полюбил? Помоги ему, господи!

День все тянулся. Так же бесконечно простиралась вокруг бескрайняя прерия, и, насколько хватало глаз, нигде не мелькали всадники в боевой индейской раскраске. Керби отдыхал в фургоне вместе с Джедом, и Дрю правил упряжкой собственноручно, а у ног его лежали три заряженных ружья.* * * Еще до вечера они остановились на берегу Уошита-Ривер.

Дрю отпряг мулов. Джед вылез из фургона и открыл привязанный сзади ящик, где хранились сковородки и прочая утварь, но когда Дрю помогал ему вынимать голландскую духовку, повар прижал к груди руку и упал бы, если бы Дрю его не подхватил.

Он осторожно опустил старика на жесткую землю, и Габриэль, которая уже отпрягла своих мулов, обеспокоенная, подбежала к ним.

Джед с трудом сел, прислонился к колесу фургона. Увидев Габриэль, он нахмурился и раздраженно махнул рукой:

— Нечего стоять без дела. Начинай готовить ужин.

Дрю не сводил взгляда с девушки. Теперь в ее лице не было и следа скрытности и безразличия. Тревога светилась во взгляде.

— Джед… — прошептала она.

— Ты оглох, что ли? — буркнул старик. Сейчас он был бледен как мел, дышал тяжело и прерывисто. Рукой он держался за грудь, но взгляд был жесткий, как сталь.

Она кивнула.

— Сейчас разожгу огонь.

Старик немного успокоился.

— Да, ты теперь сумеешь. Все сумеешь. Ты ловкий парнишка.

Он закрыл глаза и бессильно обмяк.

Керби, торопливо выбравшийся из фургона, опустился возле него на колени и взял за руку:

— Не надо, Джед. Проклятье, Джед, что ты со мной делаешь? Джед, не надо!

Дрю наклонился, нащупал пульс — и не удивился, ничего не почувствовав. Он выпрямился, глубоко вздохнув и посмотрел на Габриэль.

Она стояла как вкопанная. На глазах у нее блестели слезы. Потом она отвернулась и, споткнувшись, едва не упала. Прерывисто вздохнув, девушка выпрямилась и пошла к хозяйственному фургону.

Дрю следовал за ней. Они подошли к фургону одновременно, и он смотрел, как, ослепнув от слез, она ощупью искала растопку и, роняя одни щепки, подбирала другие.

Он положил руки ей на плечи, но она отшатнулась и уперлась спиной в фургон. Плечи задрожали.

— Габриэль, — сказал он тихо.

Девушка оглянулась и смахнула ладонью слезы.

— Со мной все в порядке, — сказала она.

— Мне так не кажется, — возразил Дрю.

— А какое тебе до меня дело? — с горечью отозвалась она.

— Да поможет мне бог, но мне есть дело до тебя.

— А ты мне не нужен! — отрезала она. — Видеть тебя не хочу!

— Ах, девушка…

Круто развернувшись, она выпалила:

— Я не твоя девушка!

И нагнулась, чтобы подобрать упавшие щепки.

— Джед, — сказала она с достоинством, — велел мне готовить ужин.

И Габриэль быстро зашагала прочь, а он остался на месте, восхищенный ее мужеством, остался, изнывая от жгучего желания удержать ее и утешить.* * * Джеда похоронили при последних лучах заходящего солнца, от которых горизонт стал бронзового цвета. Все, кто был способен, стояли у могилы, а Керби, с Библией в руке, прочел несколько строк из Книги Псалмов.

Габриэль стояла вместе с другими ковбоями и судорожно теребила в руках шляпу. Она едва замечала любопытствующие взгляды, которые погонщики бросали на ее кудрявую голову. Все сняли шляпы, и она озадачила бы их еще больше, если бы не сняла своей. Сейчас ей было безразлично, что подумают о Гэйбе Льюисе. Она была сейчас так несчастна, что ничего хуже представить себе не могла.

Кингсли читал сбивчиво, запинаясь. Габриэль уже знала, что он и Джед были давними друзьями. Горе Кингсли, когда он читал 23-й псалом, было так очевидно, что она невольно сочувствовала ему.

Но вот он кончил читать, и каждый из присутствующих бросил в могилу по лопате земли. Дрожащими руками Габриэль взяла лопату у Дрю… На секунду их пальцы встретились. Она бросила землю и передала лопату Дэмиену, а Дрю запел гимн, и остальные присоединились к нему. Габриэль вторила шепотом, зная, что контральто выдаст ее с головой, если кудри уже этого не сделали. Затем люди медленно разошлись. Остались только Керби и Дрю. Они водрузили на могиле деревянный крест, наскоро сколоченный шотландцем.

Габриэль приготовила солонину с бобами и подала свежеиспеченный хлеб. Он все еще не был так же пышен, как хлеб Джеда, однако никто не жаловался. Погонщики всегда ворчали, когда ели бобы, приготовленные Джедом, но сразу же просили добавки. Габриэль еще, наверное, не заслужила ворчанья: ведь это был знак признательности и уважения.

Ничего… она еще добьется от них ворчания. Добьется, думала Габриэль, рукавом утирая слезы.* * * Фактория Хэйли была разграблена и сожжена. Осталась в живых только собака. Она лежала около восьми свежих могил, положа голову на лапы, и едва шевельнулась, когда подъехали Дрю, Керби и Дэмиен.

Дрю внимательно оглядел следы на земле — за последний месяц он научился их читать. Следы от неподкованных копыт были затоптаны подкованными лошадьми. Это. означало, что солдаты прибыли слишком поздно и, судя по направлению, помчались вслед за разбойниками.

Следы шли на северо-запад, а путь перегона лежал прямо на север. Может быть, им повезет избежать беды… хотя, если учесть все обстоятельства, верится в это с трудом.

Керби и Дэмиен не промолвили ни слова, когда, спешившись, пошли обозревать картину разрушения. Дрю понимал их. Тоже спешившись, он осмотрел пепелище. По всей вероятности, здесь стояли четыре дома и кораль. В воздухе еще чувствовался запах гари, но обуглившийся забор был холодным на ощупь. Уже два дня, подумал шотландец, возможно — три.

Он взглянул на Керби, понуро стоявшего у могил со шляпой в руке. Вид у друга был усталый. Черт возьми, у него все еще болят раны и сердце болит, потому что умер Джед.

Через пять дней после ранения Керби настоял на том, чтобы ехать верхом и тоже ездить на разведку. Дрю возражал и впервые за все время Дэмиен был на его стороне. Оба они убеждали Керби поручить это кому-нибудь другому, однако тот остался глух к их дружным уговорам. И уже то было хорошо, что Дрю уговорил Керби не ездить в одиночку.

Дрю не понимал, почему Керби так неохотно идет на уступки. Всем участникам перегона было совершенно ясно, что кто-то задумал его убить. Может быть, он сам хочет, чтобы его убили? Очень похоже на это. Когда Кингсли в тот раз поехал в прерию, лицо его выражало мрачную обреченность, словно он знал, что едет навстречу смерти. Словно знал свою судьбу.

Поежившись, Дрю попытался отогнать мрачные мысли. Наверное, он тоже поддался гнетущему зрелищу разоренной фактории, да и долгий, почти бесконечный перегон тоже не улучшал настроение. Как бы то ни было, вооруженных людей в окрестностях не видно и надо решать более насущные проблемы. Керби оставил стадо в пяти милях отсюда у водоема, а сами они приехали сюда, чтобы запастись провиантом, но, когда фургоны сюда прибудут, провианта не окажется.

Он подошел к понуро стоящему Керби и взглянул на свежие могилы.

— Друзья?

— Да нет, не сказал бы. Хэйли вряд ли можно было назвать человеком дружелюбным. Он брал лишнее с погонщиков и продавал оружие и спиртное индейцам. Но он был единственным, кто снабжал провиантом на сто миль вокруг.

Указав на остальные семь могил, Дрю спросил:

— А здесь кто лежит? Керби вздохнул:

— Когда я был здесь в последний раз, здесь жили пять мужчин и три женщины, которые у него работали. Один держал лавку, двое полукровок ведали товаром. Был здесь также кузнец. И еще — Бенедикт.

— Бенедикт?

— Лекарь. — Керби хрипло рассмеялся. — Он мог выпить столько, сколько никому другому не под силу, и все же оставался на ногах. Его обычный гонорар — бутылка дешевого виски. Зато трезвый он мог вылечить и человека, и животное лучше городских костоправов. Жил здесь, потому что был женат на индианке. Белые гнали их отовсюду, а Хэйли к ним не приставал.

Керби покачал головой.

— Из-за нее у Хэйли никогда не было никаких трудностей с индейцами. Она вроде бы приходилась дочерью вождю. Да и сам Хэйли в моральном отношении не был особенно строг.

Дрю оглянулся. Какое же одиночество должен был испытывать человек, живя посреди этой бескрайней пустыни! Одиночество, которое хуже самой смерти. К ним подошел Дэмиен.

— У нас почти не осталось припасов, дядя Керби. Что будем делать?

— Меня сейчас больше беспокоят эти проклятые индейцы, — Керби махнул шляпой в сторону пепелища. — Это их визитная карточка.

Дэмиен что-то буркнул себе под нос и добавил уже громче:

— Но, сдается, военные у них на хвосте.

— Гм!

Дрю знал, что Керби разделял присущее всем техасцам презрительное недоверие к федеральной армии, которое шло от событий Гражданской войны Севера и Юга. Тот кровавый конфликт все еще возбуждал негодование и горечь.

А потом их внимание обратилось к собаке, единственному существу, уцелевшему после избиения. Животное, лежавшее у крайней могилы, жалобно заскулило.

Дрю подошел к роднику — тот пересох. Подойдя к лошади, он вынул фляжку и направился к собаке. Налив немного воды в шляпу, он протянул ее псу. Тот опять заскулил и попытался встать, но не смог. На лапе у него была глубокая рана. Дрю поставил шляпу на землю под самым носом собаки и смотрел, как та лакает воду — сначала недоверчиво, потом с безумной жадностью.

Вылакав все до капли, животное снова улеглось, положив голову на могилу.

Дэмиен вынул из кобуры шестизарядный кольт.

— Нет! — резко сказал Дрю.

— Да для него это лучше! Чего ты хочешь? Чтобы он здесь подох от жажды?

Дрю посмотрел на неподвижного пса, верного стража хозяйской могилы. Мысль, что за свою верность и преданность пес получит в награду только пулю, не укладывалась у него в голове.

— Шкет сможет о нем позаботиться.

— Ха! — фыркнул Дэмиен. — Как о том проклятущем теленке, который все время шастает по лагерю? Кроме того, нам нужен новый повар, Шкету будет некогда заботиться еще и о собаке.

Дрю искоса глянул на Керби.

— Он прав, Скотти, ты же знаешь, — ответил тот. Дрю отрицательно помотал головой.

— Все мы думали, что из Билли ничего хорошего не получится, а теперь смотреть любо-дорого, какой он стал. Через месяц он сумеет обогнать любого другого коня. Шкет умеет ухаживать за животными, и вы это хорошо знаете.

Все трое снова поглядели на пса, а тот уставился вдруг на Дрю, в котором, наверное, почуял союзника. Влажные коричневые глаза были скорбны. Пес был средних размеров, черно-белый, с длинной мордой, умным взглядом. Наверное, помесь.

Керби вздохнул, сдаваясь.

— Ну, если сможешь сманить его от могилы, тогда забирай.

Дрю благодарно улыбнулся своей ослепительной белозубой улыбкой и, опустившись на колено, погладил собаку. Та вздрогнула, но не пошевельнулась, не издала ни звука. Дрю потрогал раненую лапу. Кость была цела, но рана воспалилась.

— Ну давай, мальчик, вставай, — сказал он, пытаясь поднять пса. Тот лишь смотрел на Дрю и не сдвинулся с места. Дрю нашел в кармане сухарь и протянул псу. Пес обнюхал его и снова опустил голову на лапы.

Дэмиен, фыркнув от злости, пошел прочь.

Дрю выругался, но потом вспомнил о Габриэль и мысленно представил, как она заулыбается при виде собаки. А он не видел ямочек на ее щеках с того краткого урока стрельбы.

Шотландец почесал собаку за ухом.

— Надо жить дальше, дружок, — тихо сказал он собаке, — я знаю одного человечка, которому ты нужен так же, как он тебе.

Собака и ухом не повела.

Дрю вздохнул, наклонился, подхватил собаку — и та моментально цапнула его за кисть руки.

— Черт тебя побери!

— Таковы все благие намерения, — сказал Керби, — но мы не можем тратить на них целый день.

Дрю хмуро посмотрел на пса, затем оторвал полоску от рубашки и крепко замотал собачью морду, несмотря на глухое ворчанье.

— Я не могу тебя оставить здесь одного, — сказал он собаке и взглянул на Керби. — Ты не знаешь, кому он принадлежал?

Керби пожал плечами.

— Здесь всегда было полно собак. Возможно, Бенедикту. Хэйли не питал привязанности ни к одному живому существу.

Ну, это иногда ничего не значит. Дрю узнал это на собственном опыте. Он изо всех сил старался, чтобы его полюбили, но в ответ получал только подзатыльники и битье. И всегда он повторял одну и ту же ошибку. Все время сам напрашивался на тычки и «укусы».

Он поднял собаку и взвалил ее на седло, левой рукой придерживая брыкающийся меховой сверток: пес изо всех сил пытался вернуться к могиле.

— Он постарается убежать обратно, — предупредил Керби.

— Может быть, — ответил Дрю, но в душе знал, что Габриэль приручит пса. Он был просто уверен в этом. Да, он не верил ее словам — но доверял ее дару нежности и сочувствия.

Да, черт возьми, она тоже полюбит этого распроклятого пса!

13.

Габриэль полюбила пса с первого взгляда. И полюбила еще сильнее, узнав скорбную повесть о его верности тому, кто лежал в могиле.

Удивив ее взглядом, в котором светились нежность и любопытство, Дрю сунул собаку ей в руки.

— Вот тебе еще одна головная боль, — сказал он подчеркнуто беспечно. — Думаю, твой фургон скоро превратится в Ноев ковчег.

Радость охватила все ее существо. Она поняла: Дрю не совсем отказался от нее! И в то же время она боялась слишком надеяться, боялась поверить в возможность его любви. И еще страшилась, что сама полюбит его слишком сильно. Впрочем, и страшиться было уже поздно. Габриэль и так любила Дрю без памяти, и, когда их глаза встретились, по ее телу пробежала жаркая дрожь.

Она прижала к груди живой комок меха и взглядом горячо поблагодарила Дрю.

— Тебе придется как-то назвать пса, — сказал он, — никто не знает его имени.

— Я назову его Верный, — сказала Габриэль, думая о преданности пса. — Да, я, наверное, так его и назову.

И с Верным у нее не возникло никаких хлопот. Он только грустил, и Габриэль проводила с ним все свободное время, рассказывая о том, что прежний хозяин ушел в чудесные края, где ему теперь очень хорошо, и что у него, Верного, теперь будет новый дом.

Все-таки пес причинил кое-какие неприятности. Она так о нем заботилась, что в тот вечер ужин запоздал, бобы превратились в месиво, а хлеб подгорел. Дэмиен ворчал, что всегда удавалось ему с большим успехом, и Керби тоже бормотал насчет того, какой он глупец и зачем позволил взять «проклятую животину». Однако он не попытался отнять у нее собаку.

На следующее утро, когда стадо перешло реку вброд и двинулось на север, Верный уже сидел на козлах. Габриэль нахлестывала мулов, чтобы не отставали от главного фургона. Из-за угрозы нападения индейцев фургоны, вопреки обычаю, не удалялись от стада. Нервы у людей были напряжены до крайности, и после того как прошлым вечером Кингсли рассказал о том, что случилось в фактории Хэйли, в лагере начались перебранки и потасовки. Провиант подходил к концу, включая запасы кофе и сахара.

Габриэль наклонилась и погладила собаку, которая сносила ее ласки без всякого ответного чувства. Пес, правда, перестал скулить и, по-видимому, немного успокоился. Она все еще держала его на привязи — боялась, что тот убежит на пепелище.

Прерия казалась бескрайней. Теперь Габриэль была единственной, кто готовил пищу, и так будет, пока Кингсли не найдет нового повара. Поэтому она составила план, как использовать свое новое положение, чтобы проникнуть в главный фургон и порыться в личных вещах Кингсли. Габриэль вряд ли ожидала, что найдет прямое доказательство вины Кингсли в убийстве ее отца. Просто это было единственное, что она могла придумать, — хотя бы узнать об этом человеке побольше.

Конечно, она была воспитана в правилах, не позволявших нарушать права личности на частную жизнь и тайны. Габриэль не могла отделаться от чувства, что предает своих родителей и собственные принципы, шпионя за Кингсли. Хотя последние слова отца постоянно звучали в ее ушах, у нее возникло невольное уважение к суровому скотоводу.

Он нанял отчаявшегося, голодного юнца, позволил взять истощенную лошадь на перегон. Он не дал убить новорожденного теленка, которого пришлось затем везти в хозяйственном фургоне. Он дал приют собаке, обреченной на смерть, которую надо было теперь кормить из их скудных запасов, и едва не плакал над могилой человека, своего наемного рабочего, которого двадцать лет называл и считал своим другом. И считал искренно — в этом Габриэль не сомневалась.

Она отчаянно хотела совместить этого Кингсли, с его добрым, внимательным отношением к людям и животным, с образом Кингсли — хладнокровного убийцы.

Именно поэтому она забыла про щепетильность и самоуважение и решила порыскать в его личных вещах. У нее для этого в запасе оставалось почти десять дней пути до ближайшего городка, где Кингсли найдет нового повара. Десять дней, чтобы узнать правду.

И десять дней полной ответственности за то, чтобы шестнадцать погонщиков были каждый день накормлены, а припасы все сокращались.

Ее раздумья прервал стук копыт, и Габриэль увидела, что к ней скачет Кингсли.

— Впереди, в миле от нас, Канадлен-Ривер! — крикнул он. — Заночуем на этом берегу. Переправимся завтра на рассвете.

Она кивнула, и он поскакал дальше, чтобы оповестить остальных. После того как Габриэль едва не утонула, переправы внушали ей страх и отвращение. И она от всей души понадеялась, что Канадлен-Ривер будет неглубока, а течение медленное.

Как бы не так! Река оказалась широкая, с сильным течением, и, хотя некоторые погонщики утверждали, что она неглубокая, утонуть в ней, как понимала Габриэль, труда не составит. Она приготовила ужин, все время бросая: невеселые взгляды на водную преграду.

Погонщики особенно умаялись и устали за день. Постоянная угроза нападения индейцев заставляла их дежурить сверхурочно. И весь вечер Габриэль смотрела, как, с покрасневшими от недосыпания веками, они подходят за кофе и едой, чтобы потом соснуть пару часов — и снова отправиться в дозор.

Кингсли вернулся из поездки на другой берег реки как раз перед рассветом. Налив себе кружку кофе, он жадно отпил глоток и одобрительно кивнул:

— Кофе что надо.

Габриэль отвела взгляд. Она была смущена и обрадована похвалой.

Кингсли положил себе в миску тушеных бобов, взял кусок свежего хлеба и присел на корточки около костра, где уже ели Джейк и Долговязый.

— Справляешься? — спросил он у Габриэль. Она кивнула.

— Большая нагрузка для такого мальца.

Девушка отвернулась.

— Сможешь продержаться еще с неделю или немного подольше?

Она снова кивнула.

— Черт побери, парень, голос у тебя есть?

Габриэль искоса глянула на него.

— Я думал, вам нужен повар, а не его голос.

Джейк и Долговязый хохотнули.

Кингсли тоже улыбнулся, и его кривая усмешка показалась Габриэль очень привлекательной.

— А ты колючий юнец, а?

Она передернула плечами.

— Нам еще предстоит месяц пути, — сказал Кингсли, — а может, и побольше. Тяжеловато тебе придется, малец.

— А старику было легче, что ли? — не подумав, огрызнулась она.

Кингсли оцепенел, лицо побледнело, и Габриэль поняла, что сболтнула лишнее. Он ведь любил Джеда. Ведь она все равно что обвинила его в убийстве старика, а это совсем не входило в ее намерения.

Кингсли молча доел бобы, допил кофе, взял свежую лошадь и поехал проверить стадо.

Джейк встал и потянулся.

— Пойду сосну чуток. У меня ночное дежурство.

Долговязый тоже встал, и они направились к своим одеялам.

Габриэль осталась одна, рядом с главным фургоном. Сердце у нее гулко застучало, и она прикинула в уме, не наступил ли подходящий момент для «обследования» вещей Кингсли. Ведь более подходящего случая может и не представиться. А если кто неожиданно нагрянет, она скажет, что поднялась в фургон за патокой для кофе. Девушка сделала глубокий вдох, оглянулась — не смотрит ли кто. Погонщики спали, и она забралась в фургон через заднюю дверцу.

У скамьи стоял большой ящик. Она уже не раз его видела, когда Джед посылал ее то за тем, то за другим. Габриэль наклонилась, чтобы получше разглядеть ящик в слабом отблеске костра. Ящик в фут длиной и дюймов шесть толщиной оказался заперт. Габриэль не знала, что хочет найти, но то, что ящик заперт, не ускользнуло от ее внимания. Наверное, в нем деньги… а может быть, Кингсли хранит здесь письма или дневник.

Габриэль боязливо потрогала замок, не желая ни ломать его, ни оставлять каких-либо признаков насильственного вскрытия. После нескольких безуспешных попыток снять замок она сдалась и положилась на случай.

Раньше или позже, но они прибудут в город или еще в какую-нибудь факторию, и Кингсли сам откроет ящик, чтобы взять деньги на провиант. И уж она тогда постарается быть рядом и ухитрится бросить взгляд на содержимое ящика. А может быть, и подсмотрит, куда он прячет ключ.

Она еще сидела около ящика, в задумчивости созерцая замок, когда услышала голос шотландца:

— Прикидываешь, как освоить ремесло взломщика?

Габриэль резко обернулась. Дрю стоял у фургона и заглядывал внутрь.

— Я искала патоку, — ответила она негодующе.

— И сейчас тоже ищешь? Я, кажется, видел ее снаружи.

— Но нам, наверное, понадобится больше патоки.

Ночь будет длинная.

— Ага, и чертовски трудно будет удержать скот на берегу. Коровы сегодня вне себя — впрочем, как и погонщики.

Благодарная шотландцу за то, что он сам переменил тему разговора, Гэйб отошла от ящика и направилась к небольшому бочонку с патокой, но остановилась, поняв, что ее не во что налить. Она вспыхнула. Надо изворачиваться.

Девушка уселась посреди фургона, окруженная бочонками и ящиками у постели Джеда, которую решила присвоить, и сказала:

— Я, кажется, забыла принести кувшин для патоки.

Габриэль сняла шляпу и посмотрела на Дрю тем особенным взглядом, которым всегда просила об одолжении.

Шотландец, однако, не проглотил наживку. Щека у него опасно дернулась, и взгляд остался холоден.

— Что ты здесь ищешь?

Габриэль решила перейти в наступление.

— А ты что здесь делаешь? Я думала, ты уехал сторожить стадо.

— Это Керби тебе сказал? Потому ты решила, что сможешь без помехи рыться в его вещах? Тебе нужны деньги? Если так — могу подкинуть.

Габриэль испытала неслыханное унижение. Дрю считал ее лгуньей, а теперь еще и воровкой. Она вряд ли могла бы отвергнуть первое обвинение, но второе ударило ее в самое сердце. Ей нестерпимо было видеть, как разочарован Дрю. Разочарован в ней.

И вдруг Габриэль осознала, что важнее Дрю Камерона в ее жизни никого и ничего нет.

— Деньги мне не нужны, — сказала она и встала, наклоняя голову, чтобы не удариться о верх фургона. Шагнув к шотландцу, она протянула руку, словно и впрямь нуждалась в помощи. Дрю подал ей свою и нежно, но крепко сжал пальцы. Габриэль вновь ощутила его силу и тепло. Так легко было бы сейчас скользнуть в его объятия… но его гневный взгляд прервал ее опасные мысли. Габриэль вздохнула и, выдернув из его ладони свою руку, сама выбралась из фургона и встала рядом с ним.

Хотя ноги у нее дрожали, она снова надела шляпу, а затем, из-под полей, внимательно всмотрелась в лицо Дрю.

Она знала, что шотландец вот-вот взорвется от ярости. То, что Габриэль пыталась открыть замок на ящике Кингсли, было последней каплей, переполнившей чашу его терпения. И сейчас она подала ему прямой повод к тому, чтобы он выдал Кингсли ее тайну. Дрю так и поступит, если она не сумеет его переубедить.

Габриэль обернулась и посмотрела на лагерь. Кофе в достатке, бобов тоже, они стоят на тлеющих углях костра и не остынут. Под деревьями растянулось несколько спящих погонщиков. Следующая смена придет с дежурства не раньше чем через час.

Повернувшись к Дрю, она сказала:

— Надо пойти прогуляться с Верным. Не хочешь пойти с нами?

Шотландец подозрительно прищурился.

— Ладно, — сказал он.

Направившись к хозяйственному фургону за Верным, она чувствовала спиной неотрывный взгляд Дрю. Собака вяло ее оглядела и уронила голову на лапы.

— Ах, Верный, — сказала Габриэль, с трудом сдержав слезы. — Как мне тебе помочь?

— Время, — отозвался сзади шотландец, — время и терпение ему помогут.

Габриэль обернулась к Дрю:

— А у тебя есть время и терпение?

— Время бежит, девушка, — ответил он, — и в твоих песочных часах песка уже не осталось.

В голосе Дрю прозвучало явное предостережение. И холодный блеск его глаз тоже не оставлял места для сомнений. В них не было ни искры нежности, которая раньше сияла во взгляде Дрю, и она усомнилась, что чистосердечное признание вернет его. Ну да делать больше нечего.

Молча она отвязала веревку, которой пес был привязан к колесу фургона. Верный с готовностью вскочил, но хвост его все еще был поджат. Она легонько дернула за веревку, и пес пошел за ней, а Сэмми жалобно мычал им вслед: зачем, мол, они оставили его в одиночестве?

Габриэль с собакой шла впереди, Дрю — за ней, и нервы обоих были натянуты до предела, того и гляди лопнут.

Из безопасного убежища, которое представлял хозяйственный фургон, Габриэль без особой охоты направилась к небольшой рощице на берегу. Прошедшие ранее этой дорогой стада почти уничтожили всю зелень и замутили воду.

Они прошли в молчании с четверть мили, подальше от любопытных ушей, оставили позади небольшой пригорок и наконец увидели укромное местечко около огромного тополя. Дерево было слишком массивное, чтобы пустить его на топливо, и лишь поэтому уцелело и стало свидетелем многих перегонов. Верный понюхал землю, задрав хвост от любопытства, которое пересиливало скорбь. Габриэль привязала его к дереву, затем села на мощный корень, выпиравший из земли.

Шотландец прислонился к тополю, очевидно, с нетерпением ожидая, как она объяснит свое поведение, а Габриэль ужасно не хотелось этого делать. При одном взгляде на Дрю у нее гулко забилось сердце. За день у него отросла щетина, делавшая его похожим на разбойника, глаза блестели зловеще, как у горной дикой кошки. Худощавое, стройное тело было налито силой, и она покраснела, вспомнив ощущение его жаркой, жизнелюбивой наготы.

— Габриэль?

Она с трудом сглотнула, все еще колеблясь, стоит ли объясняться начистоту. Она, видимо, в любом случае его потеряет, но все же, может быть, правда — ее последний шанс удержать Дрю.

Она медленно подняла глаза.

— Не знаю, с чего начать.

— Обычно начинают с начала. Габриэль — твое настоящее имя?

— Среднее. Мое полное имя — Мэрис Габриэль Паркер.

И замерла, ожидая, проявит ли Дрю какие-то признаки узнавания, но в глазах шотландца отразился только ленивый интерес и ничего больше.

— И зачем же Мэрис Габриэль Паркер вырядилась мальчиком и устроилась подручным на перегон скота?

— Я не солгала, когда сказала, что за мной охотятся.

— Но ты солгала относительно причины преследования, — закончил Дрю вместо нее.

Девушка поникла.

— Да.

— Так почему же тебя преследуют?

Дрогнув под его взглядом, Габриэль протянула руку. После минутного колебания он взял ее руку и сел рядом.

Воцарилась напряженная тишина.

— Так что же дальше, Габриэль?

— Я не знаю, могу ли довериться тебе во всем, — сказала она с отчаянием.

Опять наступило молчание, а потом шотландец насмешливо переспросил:

— Тебя беспокоит, можно ли доверять мне? Черт побери, что же я такое сделал, почему вызываю такое недоверие?

Габриэль поколебалась и медленно сказала:

— Ты друг… мистера Кингсли.

Дрю напрягся, пальцы его, сжимавшие руку девушки, словно окаменели — однако он промолчал.

— Поклянись, что ты ему ничего не расскажешь, — потребовала Габриэль тем же отчаянным тоном. — Поклянись!

— Не могу, — ответил Дрю, — пока не узнаю, почему должен поклясться.

Габриэль умоляюще поглядела на него, а потом еле слышно сказала:

— Я думаю, что Керби Кингсли — убийца моего отца.

Дрю даже рот разинул от изумления.

— Керби?

— Да, — ответила она, чувствуя себя совсем несчастной.

Дрю некоторое время в недоумении смотрел на нее, а потом резко рассмеялся.

— Ты сумасшедшая, — сказал он и разжал пальцы.

Габриэль обхватила себя руками, словно озябнув, и покачала головой:

— Нет, я не сошла с ума. Мой отец… Джеймс Паркер… был убит три месяца назад в Сан-Антонио. Я была с ним. Убийца стрелял и в меня, но папа прикрыл меня своим телом, и он промахнулся. Я плохо его разглядела, он был далеко от нас, и уже стемнело. Папа умер у меня на руках… но перед смертью сказал: «Кингсли. Это он… Опасность…»

Дрю продолжал неотрывно смотреть на нее так, словно она не в своем уме. Наконец он тряхнул головой:

— Но это же безумие! И, может быть, мы снова вернемся к началу? Что ты делала в Сан-Антонио?

Габриэль закусила губу. Очень многие считают, что актрисы и певицы — и те, что поют в салунах, и те, что выступают в концертных залах, — немногим отличаются от древнейшей в мире профессии.

— Так что же, Габриэль? — спросил он, повышая голос, и девушка, искоса глянув на него, поняла, что он ждет чистосердечного признания.

Ну что ж, она все расскажет — даже если Дрю не очень понравится правда.

— Я выступала в концертном зале Сан-Антонио. Я певица, а мой отец аккомпанировал мне.

— Певица?

— И актриса, — почти вызывающе добавила она.

И, затаив дыхание, наблюдала, как он воспринял это сообщение. Наконец Дрю как будто осознал ошеломляющую новость, и взгляд его немного прояснился.

— Так вот, значит, почему тебе это удалось, а я все удивлялся твоей развинченной походке! Так ходят мальчишки в порту Глазго.

— Я играла мальчиков на сцене, — объяснила Габриэль мрачно. На душе у нее было пакостно.

Однако следующие слова Дрю ее просто ошеломили.

— Почему же Керби?

— Но я же сказала: его имя назвал отец, умирая.

Дрю покачал головой.

— Да зачем Керби понадобилось убивать твоего отца — или стрелять в тебя?

Она медлила с ответом.

— Габриэль, ради всего святого!..

— Отец, мистер Кингсли и еще два человека совершили преступление двадцать пять лет назад.

Дрю нахмурился:

— Объясни.

Габриэль с трудом сглотнула.

— Когда папа умирал, он еще сказал: «В сундуке. Письмо. Все объясняет». Я… я нашла письмо в его сундуке, и к нему была приложена газетная статья о Керби Кингсли и о ближайшем перегоне стада. Папа прочел эту статью и написал мне письмо на тот случай, — она прерывисто вздохнула, — если с ним что-нибудь случится… чтобы я знала всю правду.

Габриэль помолчала, глянула на Дрю — но его лицо оставалось бесстрастным.

— Продолжай.

— Папа написал, что он, Кингсли и двое других ограбили банк. Во время ограбления был убит банковский клерк. А после все четверо решили, что каждый пойдет своим путем, возьмет другое имя и больше они никогда не встретятся.

Габриэль умоляюще взглянула на Дрю.

— Их же до сих пор могут повесить, понимаешь?

Дрю нахмурился еще сильнее.

— Но если они переменили имена, каким образом твой отец узнал, что Керби…

— Там, в газете, был портрет Кингсли. И папа его узнал.

Дрю с минуту пристально смотрел ей в глаза, затем перевел взгляд на реку у их ног.

Габриэль тоже посмотрела на мутную воду, блестевшую в последних лучах солнца. Она казалась себе такой же, как Верный, лежавший в нескольких шагах от них. Сердце ее разбито. В будущем для нее нет просвета, и жизнь вот-вот кончится. Грядущее обещало ей лишь горькое одиночество. Так и будет — без Дрю Камерона. Нет, он должен, он обязан ей поверить!

Наконец шотландец проговорил:

— Габриэль, ты обращалась к шерифу?

— Конечно, — едва слышно ответила она, — но он мне поверил не больше, чем веришь ты. Кингсли — слишком важная персона, и у меня нет никаких доказательств.

Дрю вздохнул.

— А что шериф сказал о письме твоего отца?

— Я его не показала, — сказала она с вызовом, — я же знала, что он бы мне не поверил, а я не хотела бросать тень на доброе имя отца, тем более что у меня не было прямых улик против Кингсли.

Тишина оглушала. Габриэль могла почти слышать вопросы, которые не задал Дрю, чувствовала его сомнения… и безнадежность затопила ее душу.

— Ты мне не веришь, — упавшим голосом сказала она.

Дрю сделал вид, что не слышал. Вместо этого он спросил каким-то странным тоном:

— Говоришь, это произошло в мае?

Девушка кивнула.

— В марте напали на Керби, — сказал он медленно, — устроили засаду.

Она резко подняла голову.

— На мистера Кингсли?

— Угу, — кивнул Дрю, — и тут наблюдается некоторое совпадение, не так ли?

— Засаду? — повторила Габриэль. — Ты уверен?

Он снова кивнул:

— Я сам там был. Я случайно подслушал разговор троих человек в салуне, которые договаривались устроить засаду. Кто-то предложил им пять тысяч долларов, чтобы они убили Кингсли. На следующее утро я поехал за ними… ну и достаточно сказать, что планы эти не удались.

Габриэль была потрясена. Она ни минуты не сомневалась в правдивости Дрю. И, разумеется, он сорвал планы заговорщиков. Но если кто-то напал и на ее отца, и на Кингсли, то кто же?..

Холодок пробежал по ее спине. И то, что Дрю добавил, лишь усилило страх.

— Четверо… — сказал он. — А кто были те двое?

— Не знаю, — выдохнула Габриэль. — Отец не назвал их в письме, но, думаю, теперь они живут под другими именами.

— По-видимому, — пробормотал Дрю. — Но, предположим, тебе удалось бы добыть некоторые доказательства. Думаешь, Керби сознался бы в своей вине?

Габриэль опустила взгляд. Ее пальцы теребили край потрепанного плаща.

— Не знаю. Но, может быть, я сумела бы заставить его сознаться. Я даже… думала, что смогу убить его…

Повисло молчание, и Габриэль постаралась взять себя в руки. Не глядя на Дрю, она продолжала:

— Когда я уезжала из Сан-Антонио, то была… я сама не знала, на что готова. Я все время видела одно и то же: отец лежит мертвый в луже крови. Мне совершенно некуда было податься. Родственников у меня нет. Я могла думать только о возмездии — возмездии любой ценой.

И она беспомощно развела руками.

— А затем, когда я попала на перегон — наверное, то было в ночь паники или тогда, когда мы… — и она молниеносно взглянула на Дрю, — в ту ночь, что мы провели у ручья, после Уиллоу-Спрингс… словом, я поняла, что не смогу его застрелить. И никого другого тоже.

И она сжала кулачки.

— Но я все равно хотела, чтобы справедливость восторжествовала. И я решила найти все же какое-нибудь доказательство, что это Кингсли убил моего отца. Вот что я делала в главном фургоне. Искала доказательство его преступления. Или хоть какое-то объяснение случившегося…

Габриэль умолкла. Сердце в ее груди стучало, точно взбесившийся молот. Опасаясь, что она сейчас может увидеть, Габриэль повернулась к Дрю. Шотландец смотрел на нее так, словно видел в первый раз.

— Ты хотела убить Керби, — медленно произнес он. — Потому решила найти доказательства его вины. Ты считала его убийцей своего отца, а также подозревала в намерении убить тебя. И все это время ты ни разу не подумала о том, что он с тобой сделает, если узнает, кто ты есть. — Дрю умолк, удивленно покачал головой, — Ты, девушка, потрясла меня до самых печенок.

— А я думала, что тебя ничто потрясти не может.

— Тебе это удалось, — ответил он. — Человек, который рискует погибнуть под копытами обезумевших коров, утонуть или попасть в лапы индейцев — и все это ради мести…

— Нет, не ради мести! — перебила она его.

— Для чего же тогда?

— Во имя справедливости.

Дрю насмешливо улыбнулся.

— Ну, это просто другое название мести.

— Дрю, я должна узнать, что случилось. Ты можешь это понять?

— Конечно, могу, — сказал он, и взгляд его смягчился. — Я даже могу понять, что тебе хотелось убить человека, которого ты считала убийцей своего отца. Но я не понимаю, чего ты хотела достичь, прошмыгнув в лагерь, вынюхивая, кто есть кто, — ведь ты рискуешь жизнью.

Задетая за живое, Габриэль возразила:

— Я не прошмыгнула и ничего не вынюхивала.

— А как называется твое поведение?

— Я хотела установить правду с твоей помощь или без тебя.

— Без меня!

— Но ведь он убил моего отца! Он пытался убить меня!

Дрю покачал головой:

— Я не представляю, что Керби Кингсли вообще способен кого-либо убить. Думаю, гораздо вероятнее другое: тот, кто дважды устроил на него засаду, и есть тот самый человек, кто убил твоего отца.

Габриэль стиснула зубы. Да, в словах Дрю есть резон. Да, это похоже на правду. Но ведь отец сказал, что это был Кингсли. Она точно помнит его предсмертные слова. И она слишком долго держалась этого убеждения, чтобы вот так, сразу от него отказаться.

— Керби твой друг, — с упреком сказала Габриэль, — вот поэтому ты и мысли не допускаешь, что он может быть убийцей.

— Это верно, — согласился Дрю.

— А что, если ты ошибаешься?

Он помолчал.

— Если он не виноват, — продолжала она, — я не сделаю ему ничего плохого тем, что буду за ним следить.

— Но если он виноват, тебя могут убить, — Ты, значит, допускаешь возможность его вины?

— Нет, — сказал он тихо, — не допускаю. Просто хочу, чтобы ты взвесила рискованность и последствия своих действий.

— Неужели?

На лице его промелькнула грусть.

— Да. Именно поэтому я не вскакиваю и не бегу прямиком к Керби. Но я сам, кстати, никогда не был образцом добродетели.

Габриэль снова вложила руку в его широкую ладонь.

— Я знаю, что я делаю, и не дам себя убить.

Немного помедлив и закусив губу, она продолжала:

— И я, наверное, должна признаться, что уроков стрельбы мне не требуется. Несколько лет назад отец научил меня стрелять, так что я сумею себя защитить. Я ненавижу оружие — особенно после того, как на моих глазах убили отца, — но я знаю, как пускать его в ход. И я не ребенок.

Дрю хотел было рассердиться за эту новую ложь — но вздохнул и сдался. И впервые за время разговора в его взгляде Габриэль увидела искорки смеха.

— Да, ты не ребенок, в этом я с тобой полностью согласен. Сколько же тебе лет?

— Двадцать три.

Шотландец снял с нее шляпу. Девушка радостно тряхнула волосами, освобожденными от тягостной обузы, — и поймала его пристальный взгляд. Пристальный, но совсем другой, чем раньше. Он видел не безмозглую красотку, нет. В его взгляде сквозило почтительное восхищение.

— Все это чертовски запутано, — наконец сказал Дрю, но его глаза говорили совсем другое.

— Ты расскажешь ему?

— Знаешь ли ты, Габриэль, о чем меня просишь? Керби мой друг, а у меня не так много друзей в этом мире, чтобы я мог швыряться ими. Ты просишь меня предать его.

— Нет, если он не виноват… но если он убийца, ты все равно хочешь быть его другом?

Дрю глубоко вздохнул, и выражение его лица резко изменилось — в нем уже не осталось ни восхищения, ни веселого любопытства, лишь угрюмая, холодная отчужденность. Осторожно подбирая слова, он сказал:

— И все это время ты вот так думала обо мне? Что я могу быть другом убийцы?

Габриэль уставилась на Дрю, поняв, что угодила в собственную ловушку. Но она не собиралась больше лгать, и ему тоже.

— Я думала… что это возможно. Я думала так потому, что вы такие близкие друзья. Он… он говорит с тобой чаще, чем с другими.

Дрю сощурился.

— Ну, продолжай. А еще о чем ты подумала, Габриэль?

Она отвела взгляд, посмотрела на Верного, все еще неподвижно лежавшего рядом, потом на берег реки.

— Ты думала, что я сговорился с Керби, чтобы убить твоего отца? — спросил он резко.

— Да, сначала я думала, что это возможно. Но не очень долго.

— Не очень долго, — повторил Дрю так же мрачно, как она. — Ну а как долго? И пока ты в ударе говорить правду, скажи… как бы это выразиться поделикатнее… Твое желание быть со мной вытекало из истинного чувства или это была наживка, чтобы поймать меня, привлечь на свою сторону?

Вскочив, шотландец смотрел на нее ледяным взглядом.

— Что тебе еще требовалось от меня, Габриэль, — после того, как ты уверилась, что я тебя не выдам?

— Но это все совсем не так, — пробормотала Габриэль, испуганная его холодной яростью. Вместо того чтобы рассеять сомнения Дрю, она только усугубила их.

— Все было не так! — взмолилась она. — Дрю, подожди! Пожалуйста! Дрю!

Но он уже повернулся к ней спиной, и девушка в отчаянии смотрела, как он уходит от нее прочь.

14.

— Дрю, постой! Пожалуйста, Дрю!

Шотландец слышал отчаянный крик, но терпеть ее дальнейшие объяснения и очередную ложь — нет, это выше его сил!

Он ускорил шаг, чтобы больше не слышать ее грудной низкий голос, который едва не завладел его сердцем навсегда.

Эндрю Камерон, граф Кинлох! Такой благородный титул — и принадлежит такому легковерному глупцу! Некогда Дрю столкнулся с величайшей ложью, исковеркавшей всю его жизнь, и полагал, что ничто на свете не сможет его так же уязвить. «Ничего не жди от жизни, тогда и страдать не будешь», — повторял он себе.

Но сейчас ему нанесли смертельную рану. Неизвестно почему и когда, но Дрю постепенно начал доверять Габриэль. Она опять дала ему силы поверить в человека, в то, что существуют на свете честь, верность и любовь, что, быть может, и он, Дрю Камерон, тоже обретет свою долю счастья.

Мэрис Габриель Паркер только что разбила эту надежду вдребезги… Любовь Бена и Элизабет — всего лишь исключение, которое только подтверждает правило.

Дрю даже не столько мучило то, что Габриэль ему лгала, хотя он и ненавидел ложь. Но как могла она подумать, что он, Дрю, способен убить человека? И более того — как могла использовать свое тело, чтобы переманить его на свою сторону?

Около коновязи Дрю оседлал Вельзевула — имя тот получил за свой бесовский нрав. Дэмиену черный конь нравился, но другие погонщики его избегали. Дрю вскочил в седло и пустил своенравного скакуна в галоп прямо через речку. Очутившись на том берегу, Дрю помчался по прерии, словно так надеялся перегнать демонов, которые его преследовали, — он-то наивно думал, что оставил их далеко позади, в Шотландии!

Граф Кинлохский! Дурак Кинлохский, вот он кто! И Дрю услышал как бы со стороны свой язвительный хохот, который ветер рвал на куски и уносил вдаль.

Он слышал также голос Габриэль: «Ты и вправду хочешь быть другом убийцы?» Черт бы ее подрал!

Дрю пришпорил коня, хотя уже смеркалось, и сбавил бег только потому, что с морды коня уже капала пена. Спешившись, он стал прогуливать Вельзевула, чтобы тот немного поостыл. Дрю понятия не имел, как далеко находится от лагеря, он также не обращал внимания на окрестности. У коня бока ходили ходуном, и Дрю оглянулся в поисках воды. За всю свою жизнь он ни разу не обращался с лошадьми жестоко и сейчас горько раскаивался. Проклятье, он едва не загнал животное!

Судя по всему, он сейчас примерно милях в пяти от лагеря. Вельзевул пытался куснуть Дрю в плечо, выражая свое негодование по поводу бешеной скачки, но затем вдруг заржал, и Дрю услышал тонкое ответное ржание. Где-то невдалеке находилась другая лошадь или лошади.

Дрю вынул ружье, притороченное к седлу, и замер, прислушиваясь. Обшарив взглядом прерию, он увидел невдалеке сухое русло бывшей речки и повел к нему Вельзевула. В случае чего можно будет укрыться в этом углублении.

Где-то далеко раздался орлиный клекот. Но, может быть, это не орел?

К тому времени, как Дрю уже весьма живо представил себе орду индейцев, промышлявших разбоем и грабежами, он увидел вдруг одинокого всадника и через мгновение узнал его по шляпе. Дрю отчаянно замахал руками, и всадник перешел на рысь, затем остановился.

Керби Кингсли, а это был он, посмотрел на него сверху вниз.

— Джейк сказал, что ты рванул из лагеря как ошпаренный, — в его тоне можно было расслышать еле уловимый вопрос.

— Так что ты отправился на поиски?

— Кроме беглых индейцев, есть еще и те, кто устраивал засады. Забыл?

— Так они не за мной охотятся, за тобой.

— Возможно, но, я думаю, киова чертовски безразлично, кто есть кто.

— Мне надо было остаться одному, чтобы подумать.

— Могу я узнать о чем?

— Нет.

Керби спешился и посмотрел в сторону лагеря.

— Ты со мной?

— Да.

Они пошли вместе, но Дрю не чувствовал прежней дружеской легкости общения. У него есть тайна от Керби, он скрывает то, что этот человек должен знать. И Дрю не понимал, что мешало ему выложить без обиняков: «Знаешь, Гэйб Льюис на самом деле женщина. Ее зовут Габриэль, и она здесь для того, чтобы тебя убить».

Однако эти слова были погребены в его груди, он не в силах их произнести.

Вместо этого в ушах все звучало то, что твердила Габриэль: «Керби Кингсли убил моего отца. И пытался убить меня».

Дрю ни секунды не сомневался, что это не правда, — но поверил, что отца Габриэль убили и что некто стрелял в нее. Так же точно он знал, что на Керби дважды устраивали засаду. Вопрос заключался в следующем: как, черт побери, во всем этом разобраться и что делать?

— На этих просторах чувствуешь себя таким маленьким, — нарушил молчание Керби.

— Угу, — ответил Дрю, только сейчас обративший внимание на предвечернюю прерию. Вокруг волновалось море травы, порой бескрайние просторы рассекало пересохшее ложе реки. Нигде ни деревца — только неоглядная даль, пустынная и на свой лад прекрасная и величественная.

— Чем-то здесь похоже на горную Шотландию.

Керби взглянул на Дрю.

— Скучаешь по родине?

— Скучаю по зеленым холмам и по звукам волынки.

Керби усмехнулся.

— Ну, в этом я с тобой согласиться не могу. Слышал однажды, как какой-то шотландец играл на волынке около стада. Коровы чуть до самого Нью-Йорка не рванули.

Дрю улыбнулся.

— Тоже неплохой способ перегонять скот.

— От скота останутся лишь кожа да кости. Ни цента за них не получишь.

— Ну тогда я тебя такой музыкой не осчастливлю.

Керби удивленно вздернул бровь.

— А ты что, умеешь играть и на волынке?

— Немного. Однако в Америку я с собой волынку не захватил.

Помолчав немного, Керби спросил:

— Ты никогда не подумывал о том, чтобы вернуться назад?

— Нет. Мне там делать нечего.

— А как же титул?

— Ах, титул! — Дрю глубоко вздохнул. — Титул — это великолепно! Люди кланяются тебе, расстилаются перед тобой, даже если у тебя нет ни фартинга за душой, даже если ты за всю жизнь пальцем о палец не ударил, а лишь дал себе труд родиться на свет. Нет, титулом я не горжусь. Может быть, потому мне нравится Америка. Бедняк здесь может стать богачом, если будет усердно трудиться. Взять хотя бы тебя. Ты мне сказал как-то, что этот юнец Гэйб похож на тебя самого в далекой молодости. А сейчас ты владеешь чуть не половиной Техаса.

Керби немного помолчал, а когда заговорил, голос его охрип от волнения. Такого прежде за ним не водилось.

— Да, парнишка похож на меня прежнего. В его возрасте я был таким же, на все готовым, отчаявшимся юнцом, когда явился на «Круг-К». Моего отца убили в войне за независимость Техаса, а через год умерла моя матушка. Банк забрал нашу ферму, правда, там мало что было забирать. Мне было семнадцать, брату — одиннадцать. Я нищенствовал и воровал. На все пускался, только бы брат не умер с голоду.

Больше Дрю не в силах был выслушивать признания Керби. Нет, Габриэль не права, твердил он себе, Керби не мог быть убийцей, но и сам при этом боялся признаться себе, что он, Дрю, дурак. Он просто не может допустить мысли, что спасенный им от убийц человек — сам убийца.

— Ты когда-нибудь совершал поступки, о которых потом жалел? — спросил Керби. — Я имею в виду — жалел всю жизнь?

Дрю стало не по себе.

— Да… но я думаю, что так бывает с каждым, а у меня для этого оснований больше, чем у многих людей. Керби нетерпеливо фыркнул.

— Сомневаюсь. Ты хороший человек, Дрю Камерон. Желал бы я, чтобы у меня было с десяток таких, как ты.

Дрю махнул рукой, словно отметая слова Керби:

— Но для меня это лишь игра, Керби. Всего только приключение.

— Ты просто хочешь уверить себя в этом, но не очень-то получается, правда?

Дрю покосился на него:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду?

Керби пожал плечами.

— Если б ты считал жизнь игрой, ты бы не вкладывал столько души в свои поступки. И не рисковал бы жизнью, как во время бури, когда гибли люди, и не связывался бы с нашим коровьим делом — ведь потерь и разочарований в нем не счесть.

Он немного помедлил, а затем добавил:

— Но я, Дрю, все это время наблюдал за тобой. У тебя хорошо получается. Ты умеешь обращаться и с лошадьми, и с коровами. И мои люди в большинстве своем пойдут за тобой в огонь и в воду.

— Но мне это совершенно ни к чему, — отрезал Дрю.

— Пусть так, — согласился Керби. — Но ты способен рисковать.

Дрю испытующе взглянул на приятеля:

— А ты? Ты разве не любишь рисковать?

— Люблю. Но у меня не слишком хорошо получается. У меня сердце рвется пополам, если умирает хоть один теленок. А когда погибает человек… ну, я тогда каждый раз клянусь, что больше никогда не поведу стадо. И не могу сказать, что меня заставляют пускаться на риск только возможные барыши. Мне нравятся бескрайние просторы, особенно в такую ночь, как эта. Посмотрев на звездное небо, Керби вздохнул:

— Но при этом я чувствую себя чертовски одиноким. Двадцать пять лет я пытаюсь свести до минимума риск для погонщиков и скота. Хочу только сам рисковать жизнью. И все же всякий раз, думая о том, что произошло за эти двадцать пять лет, я не уверен, что мое поведение оправданно.

Он повернулся к Дрю и встретил внимательный взгляд шотландца.

— Надеюсь, ты не повторишь моих ошибок. Мне страшно представить, что через двадцать пять лет ты разделишь мою судьбу. Ни жены, ни семьи, ни настоящих друзей. Я бы врагу всего этого не пожелал, не то что другу.

Дрю гадал, что ответить, но Керби вдруг сказал:

— Ну, я думаю, лошади отдохнули.

С этими словами он вскочил в седло и пустил своего жеребца легкой рысью.

Дрю, тронутый откровенным признанием приятеля, с минуту смотрел ему вслед. Его немало смутило, что Керби почему-то свой личный пример распространяет на него, Дрю.

Впервые Верный вильнул хвостом и лизнул Габриэль в лицо. Это было как бальзам для раненого сердца, но успокоилось оно ненадолго. Девушку уже почти не волновало, рассказал Дрю обо всем Керби или нет. Она видела боль в глазах Дрю и знала, что это она ее причинила.

Вернувшись в лагерь, Габриэль привязала Верного к колесу главного фургона и огляделась в поисках занятия, которое помогло бы удержаться от слез. Затем налила себе кофе, попробовала и выплеснула. Погонщикам бы он понравился. В таком кофе подкова и впрямь не утонет. Девушка потыкала ложкой бобы — вроде бы уже мягкие… Больше делать было нечего. Она бросила на тлеющие угли растопку и села около костра, глядя, как солнце спускается за горизонт.

Раздались шаги, и она увидела Дэмиена. Он присел на корточки у огня, налил себе кофе и, осторожно держа горячую кружку в руках, сказал:

— Джейк говорит, что Керби поехал искать Скотти. Ты не знаешь, что случилось?

Габриэль пожала плечами.

— Дяде Керби нельзя оставаться наедине со Скотти.

Она резко вскинула голову.

— Почему это?

Дэмиен искоса поглядел на Гэйба.

— Всегда что-нибудь происходит, когда он поблизости, — с горечью сказал он.

Габриэль хотела было возразить: мол, да, если Дрю оказывается поблизости, то спасает жизнь людям — однако сочла за лучшее промолчать. Она старалась держаться подальше от таких людей, как Дэмиен.

Он встал.

— Надо немного соснуть. Позови меня, когда они вернутся.

Габриэль кивнула, но теперь ей стало еще тревожней. Дрю один, если не считать Кингсли, в ночной прерии, а вокруг киова и бандиты, нападающие из засады. Она прождала час, надеясь, что Дрю и Керби вот-вот вернутся, сидела у огня и прислушивалась к потрескиванию хвороста и негромкому мычанию коров.

Приплелись еще несколько погонщиков. Они выпили кофе и отправились спать.

Наконец, подбросив еще хвороста, Габриэль направилась к своему фургону. Она приласкала Сэмми, затем влезла под фургон и подманила к себе Верного. Обняв пса, девушка прижалась к его мягкому теплому меху, и зверь терпеливо принял ее объятие. Долго промаявшись без сна, в невеселых раздумьях, Габриэль наконец уснула.* * * На рассвете Дрю проснулся разбитым от усталости. Вернувшись с Керби в лагерь, он отправился в ночной дозор, зная, что все равно не в состоянии заснуть. Швырнув одеяло в главный фургон, он на мгновенье задержался взглядом на груде одеял и меха, привалившейся к заднему правому колесу. Надо работать. Он не должен тратить время на вспышки ярости, лелеять боль в сердце.

Когда все встали, позавтракали и приготовились в путь, Дрю вскочил на лошадь и поехал к берегу. Этим утром предстояло перейти реку вброд. У воды шотландец остановился. В его задачу входило наблюдать за переправой стада. Фургоны должны были пройти первыми. Управлять мулами отрядили Джейка — никто не хотел поручать это трудное дело Шкету.

Река была не очень глубокая, но течение сильное. Джейк легко перевел на другой берег главный фургон и вернулся, чтобы переправить хозяйственный. Дрю видел, как Габриэль отдала ему вожжи и быстро села на козлы, заткнув Верного между собой и Джейком.

Фургон дошел до середины реки и увяз. «Зыбучий песок!» — пронеслось молнией в голове у Дрю, и сердце замерло от страха. Джейк щелкнул кнутом, и мулы подались вперед, но фургон не сдвинулся с места. Джейк опять пустил в ход кнут, мулы снова рванули — и внезапно фургон опрокинулся на бок. Дрю с ужасом увидел, как Габриэль и Верный свалились в реку.

Он забыл о том, что сердит и уязвлен, — помнил только лишь, что она не умеет плавать. Он дал шпоры коню, кинулся в воду — и в тот же миг увидел, как Керби, стоявший на другом берегу, сделал то же самое. Доплыв до опрокинутого фургона, Дрю взмолился, чтобы Габриэль не затянуло под него, и нырнул в грязную воду. Потом вынырнул и огляделся. Пес карабкался на противоположный берег, но Габриэль с ним не было. Затем внизу по течению он углядел в воде темную голову.

— Черт возьми! — ругнулся Дрю и что есть силы поплыл к ней. В тот самый миг, когда ему казалось, что все пропало и течение унесет Габриэль, он увидел, как девушка поднялась из воды и с усилием побрела к берегу.

Шляпы на ней не было, плаща тоже — очевидно, поняв, что они мешают плыть, она сумела освободиться от одежды. Сейчас она, отряхиваясь, стояла на берегу, и мокрая рубашка облепила ее тело, подчеркнув неоспоримо женственный абрис фигуры.

— Черт побери! — снова выругался Дрю, беспомощно взирая на это зрелище.

Пятеро всадников стояли рядом на берегу, потрясенно уставившись на Габриэль. Затем из воды выбрался Керби — и замер как вкопанный, разглядев ее фигуру.

Дрю как бешеный поплыл к берегу, хотя и не знал, чем может ей помочь. Выйдя на берег, он увидел, что Габриэль осознала свое разоблачение и, развернувшись, побрела прочь. Он пошел за ней, на ходу перехватив полный упрека взгляд Кингсли. Зная, что раньше или позже, но придется давать ответ, Дрю решил, что сделает это позже. И направился к Габриэль.

Он поравнялся с ней в сотне шагов от берега, возле небольшой рощицы.

— Габриэль, с тобой все в порядке? — спросил он. Обернувшись, девушка коротко кивнула. Дрю окинул ее взглядом. Она выглядела неплохо, только покашливала и упорно не хотела смотреть на него. Промокшая насквозь, без плаща, она казалась почти обнаженной и очень уязвимой. Она обхватила себя руками — и этот жест еще сильнее подчеркнул ее беспомощность и беззащитность. Дрю хотел бы что-то накинуть на нее — куртку, рубашку, — но ничего не было, и он просто встал рядом.

Они смотрели, как погонщики подняли опрокинувшийся фургон и переправили его на берег. Появилась собака и, отряхнувшись так, что брызги полетели в разные стороны, подошла поближе к Габриэль. Переправили Сэмми с его матушкой. Теленок подбежал прямо к девушке и, легонько балуясь, боднул ее.

Дрю едва не улыбнулся при мысли, что животные Габриэль явно ищут ее одобрения за то, что великолепно справились с переправой. Но тут подъехал Керби, и стало ясно, что он далеко не в благодушном настроении.

Он сразу обратился к Дрю:

— Ты об этом знал?

— Да.

— Это связано с твоим вчерашним поведением?

Дрю промолчал.

— Сукин ты сын, — пробормотал Керби. — Ты, мой друг, решил тайно провезти до Абилены женщину.

А потом гневно обернулся к Габриэль, у которой был вид промокшего под дождем щенка.

— А вы, юная леди, — проворчал он, — должны дать мне объяснение, как только закончится переправа стада.

Он пошел к лошади, затем остановился и снова повернулся к Дрю.

— Оставайся с ней, — поцедил он сквозь зубы. — До конца переправы держитесь около фургонов.

— Да я больше пользы принесу рядом со стадом, — возразил Дрю.

— Вот чертовка! — пробурчал Керби едва слышно. — Как же я мог быть так слеп?

— Она дьявольски хорошая актриса, — сухо посочувствовал Дрю.

— Ладно, а на что еще она способна?

Дрю не понравился двусмысленный блеск во взгляде скотовода. Он понял, что к чему. И, действительно, какой должна быть женщина, отправившаяся на трехмесячный перегон в обществе восемнадцати мужчин!

Вот дьявол! Он как-то об этом прежде не подумал.

— Оставайся с ней, — повторил Керби и поехал к стаду.

Неохотно Дрю последовал за совсем обескураженной Габриэль к хозяйственному фургону. И все же Дрю не мог не признать, что его гнев значительно поутих, сменившись страхом за Габриэль. Сердце у него ушло в пятки, когда девушка упала в воду, — и в пятках оставалось, пока она не выбралась, живая и невредимая, на твердую землю. Он может, конечно, злиться на нее, может досадовать, что она использовала его в своих целях… и он, конечно же, ей не доверяет. И все же Габриэль ему дорога. Он не хочет, чтобы с ней случилась беда. Если бы Габриэль не стало, то часть его души, и, возможно, лучшая часть, погибла бы вместе с ней.

Смущенный не меньше, чем сама Габриэль, Дрю подъехал к главному фургону. Девушка стояла около фургона, выпрямившись во весь рост и вздернув подбородок. Ай да женщина! И вдруг она сказала дрогнувшим голосом — куда только подавалась вся ее бравада!

— Извини…

— За что? За то, что ты едва не утонула?

Габриэль помотала головой.

— Нет, что подвела тебя… поставила в неловкое положение…

Дрю фыркнул.

— И что толку сейчас в твоем извинении?

— Так ведь он твой друг, — просто объяснила она, и в синих глазах заблестели слезы.

— Прежде это тебя не слишком-то трогало.

Губы девушки дрогнули, и Дрю заметил, что она пытается сдержать волнение.

— А сейчас — трогает.

Дрю хотел бы ей верить — но одного желания было мало. Отвернувшись, он стал смотреть, как рабочие загоняют стадо в реку.

Легкий вздох раздался у него за спиной. Он почти воочию видел, как поникли ее плечи. Все разочарования, которые он испытал в жизни, мешали ему повернуться к Габриэль. Прежние предательства навсегда ожесточили его сердце.

— Дрю… — голос ее задрожал.

Господи, как больно, что он не может сейчас просто обнять ее, прижать к себе! Стиснув зубы, Дрю повернулся к ней и взглянул, как он надеялся, холодно и безразлично.

— Я… ты… — запинаясь, начала Габриэль. Глаза ее наполнились слезами.

— И что? — осведомился Дрю ледяным тоном, хотя сердце у него забилось так оглушительно, что, наверное, слышно было и на том берегу. Ему так хотелось поцеловать ее дрожащие губы и прижать ее к себе — мокрую, дрожащую…

— Вчера… — снова начала Габриэль.

Дрю закрыл глаза и снова ощутил тепло ее близости, потаенный жар чистой и сладкой страсти, которой он упивался так недолго… прежде чем с небес его безжалостно швырнули на землю.

Женские пальчики осторожно, моляще коснулись его руки. Как же хотелось ему ответить на зов, опять насладиться ее нежностью… Габриэль подарила ему неизведанное прежде ощущение полноты жизни. Счастье сознавать, что он нужен и желанен.

Дрю открыл глаза и посмотрел на Габриэль. Может, в другой раз он бы и поверил в ее искренность, в отчаянную мольбу, светившуюся в ее глазах. Может быть, он снова поверил бы, что она вправду огорчена и хочет исправить причиненное зло. И он, Дрю Камерон, ей действительно нужен!

— Я тебя не выдам, — отрывисто сказал он. — Я поддержу твою ложь, пока ты сама не поймешь, что ошиблась. Ты этого хочешь?

И пошел прочь, не дожидаясь ответа, не давая ей возможности снова поймать его в ловушку и использовать в корыстных целях.

Дрю еще успел услышать, как девушка прошептала «нет!» и направилась к реке. Краем глаза он заметил, что Верный, опустив хвост, поплелся за ним.* * * Хорек проник в курятник! Наблюдая за переправой, Керби Кингсли исходил яростью. Его терзало глубочайшее разочарование. Мало он кому верил так, как поверил Дрю Камерону. Ему больно было думать, что именно этот человек взял с собой женщину для тайных утех… но другого объяснения присутствию женщины в лагере он не находил.

Но это же глупо! Тайно взять на перегон девку! Это же так не похоже на Дрю Камерона. Этот человек был редкостно, даже как-то болезненно честен, и поэтому Керби во всем обвинял женщину. Что за чертовщина такая, «Гэйб Льюис»? Если она не подружка Камерона, то зачем оказалась здесь? А может, она имеет отношение к тем двум засадам? Керби так и не смог отделаться от неприятной мысли, что обе засады как-то связаны с тем его давним преступлением… но сейчас об этом нельзя думать. Надо переправить через реку стадо в десять тысяч голов.

Бросившись за молодой нетелью, которую понесло течением, Керби решил, что этот перегон проклят с самого начала, — и теперь он знал почему.* * * Габриэль весь день пекла пироги и булки и варила бобы с приправами, как учил ее Джед. Она вытащила одеяла из хозяйственного фургона, расстелила их, чтобы просушить, а затем стала проверять наличие припасов. И между делом все время наблюдала за тем, чтобы в котелках было достаточно кофе для погонщиков, которые весь день подъезжали, чтобы опрокинуть кружку.

Короче говоря, она старалась быть незаменимой. Ей не хотелось покидать перегон — и не только потому, что она жаждала справедливости.

Габриэль, наверное, все бы отдала, только бы Дрю снова ей поверил. Она, правда, мало на это надеялась и только молилась, чтобы шотландец ее не возненавидел. Если она уйдет с перегона, то больше никогда не увидит Дрю Камерона, и у него останется о ней самое скверное мнение. Эта мысль была совершенно нестерпимой.

Что, если прямо сейчас обо всем рассказать Кингсли, выложить ему все свои подозрения? Но что будет, если он и вправду убийца? Габриэль прекрасно знала, что Кингсли и его племянники, которые, безусловно, поддерживают его во всем, отменные стрелки. Они постараются заткнуть рот и Дрю, не только ей. Дрю не справится со всеми тремя.

С другой стороны, если она прилюдно обвинит Кингсли в убийстве, но он окажется невиновен, Дрю ей этого ни за что не простит.

Да, положение безвыходное. Что бы ни предприняла Габриэль, Дрю она все равно потеряет. И, возможно, свою жизнь — тоже.

А она отчаянно не хотела умирать. Пустившись в это путешествие, она не дорожила ничем, у нее была одна-единственная цель — свести счеты с человеком, который убил ее отца. Но, как девушка и призналась Дрю, многое в ней самой за эту дорогу изменилось. Она больше не чувствовала себя одинокой. Здесь, во время перегона, она нашла свое место в жизни, свое дело. Ей надо было кормить мужчин и животных, она была им нужна. И если бы Дрю только позволил ей так думать — она нашла и мужчину, который, столь же отчаянно нуждался в любви, как она сама.

Сейчас этот мужчина стоял на высоком берегу реки, молчаливый и одинокий. Поглядывая на него издали, Габриэль пыталась представить, о чем он думает, глядя на кипевшую вокруг работу, от которой был отстранен. Его последние слова были исполнены такой горечи…

Нет, Габриэль не хотела, чтобы Дрю из-за нее тоже лгал, губил свою честную и цельную душу.

Не желала, чтобы он разрывался между любовью и дружбой.

Габриэль знала, что такое верность, — она сама была нежно привязана к родителям. Переезжая вместе с ними из города в город, из театра в театр, она редко успевала обзавестись друзьями. В эти несколько недель она поняла, что глубоко и нежно предана Дрю. И потому ни за что не должна его подвести. Ничто другое — ни месть, ни справедливость — теперь не значило для нее так много, как Дрю Камерон.

Весь день Габриэль терпеливо сносила испытующие взгляды погонщиков, которые подходили за кофе или ломтем хлеба, прежде чем снова вернуться на берег реки. Эти взгляды ее не беспокоили — бывало и похуже. И к тому же она радовалась от души, избавившись наконец от душного грязного плаща и потрепанной шляпы. Одежда на ней просохла, волосы, чуть отросшие, легли шапкой тугих завитков, и Габриэль расчесала их, чувствуя себя легко и свободно.

Когда она приготовила ужин, испекла достаточно пирогов на следующие день-два и больше нечем было себя занять, Габриэль стряхнула муку с ладоней и тоже пошла на берег реки — смотреть, как переправляют остатки стада. К тому времени, как переправа закончилась и стадо уже паслось в полумиле от лагеря, на прерию пали сумерки и небо зловеще побагровело.

Внезапно Габриэль ощутила, что сзади кто-то стоит, — и круто обернулась. Над ней возвышался Кингсли, небритый и взмокший от пота, с холодными безжалостными глазами. Сейчас он как две капли воды походил на наемного убийцу.

— Я требую объяснений, — сказал он. — Ты здесь явно не потому, что нуждаешься в работе, — он окинул девушку оценивающим, почти оскорбительным взглядом. — В любом салуне ты легко бы нашла себе непыльную работенку.

Габриэль сама это знала — одно время она пела и в салуне, но признаться в этом Кингсли была еще не готова. Кроме того, ему ведь безразлично, чем она занимается, — он предпочитает верить в худшее. Краем глаза девушка заметила, что и Дрю направился к ним.

Керби жестом велел ему остановиться.

— Это Скотти привез тебя сюда, чтобы ты согревала ему постель?

Габриэль широко раскрыла глаза. Что за нелепость — решить, будто она нанялась на перегон ради мужчины? Вот уж этого обвинения она никак не ожидала!

— Нет! — воскликнула девушка. — Дрю даже не знал ничего, пока…

— Ну-ну?

— Пока мы не поехали в Уиллоу-Спрингс. Я тогда тоже упала в воду, — с вызовом прибавила она, лихорадочно прикидывая, насколько откровенной можно быть с Кингсли.

— Значит, несколько недель, — с сердцем проворчал Кингсли. — Он знал об этом несколько недель — и скрывал от меня. Он не имел на это права!

Раскаяние охватило Габриэль. Это она не имела права втягивать Дрю в свои делишки!

— Я ему рассказала, что меня преследует, что моя жизнь в опасности. Я умоляла его никому об этом не рассказывать, потому что вы тогда уволили бы меня.

— Что верно, то верно, — сказал Кингсли и ненадолго смолк. — Это правда, что тебя преследуют?

— Да. Кто-то хочет меня убить.

Кингсли немного помолчал и заметил, словно размышляя вслух:

— Что же, Скотти у нас парень галантный…

— Он хотел вам рассказать. И еще хотел, чтобы я сама вам обо всем рассказала. Только я заставила его пообещать, что он будет молчать.

Яростный взгляд Кингсли, казалось, пронзал ее насквозь.

— На перегоне скота женщине не место!

— Но мне больше некуда было податься, — с отчаянием в голосе ответила Габриэль.

— А к шерифу ты обращалась?

Габриэль не могла признаться ему, что обращалась и, по сути дела, обвинила его, Кингсли.

— Он не захотел мне помочь. — Может, потому, что ты сама нарушила закон?

В голосе его внезапно прозвучало сочувствие, очень ее удивившее. Да и весь разговор на редкость странный. Габриэль ожидала, что на нее посыплется град обвинений, подозрений, угроз — все, что мог сказать или подумать человек, способный на убийство. Вместо этого в сердитых глазах Кингсли уже зажглись дружелюбные огоньки.

Девушка с трудом сглотнула. Она почти решилась выложить Кингсли всю правду, бросить ему в лицо свои подозрения… но он не задавал никаких каверзных вопросов, и все, что она ему рассказала, было чистейшей правдой.

— Можно мне остаться? — спросила Габриэль, Он заколебался, снова окинул ее оценивающим взглядом, а затем просто кивнул.

— Оставайся, пока я не подыщу настоящего повара, — а там посмотрим.

И вдруг улыбнулся — широко и на редкость обаятельно.

— Бедный околдованный Дрю! — пробормотал он и пошел прочь, оставив Габриэль в совершеннейшем недоумении.

15.

Несмотря на неудобства прежнего положения, Габриэль очень жалела о тех временах, когда она была всего только Шкетом. Если Дрю питал к ней теперь презрение, то этого никак нельзя было сказать о других погонщиках.

Прошло три дня после того, как была обнаружена истина, а Габриэль уже вовсю баловали и лелеяли. Она перестала быть незаметным Гэйбом Льюисом и превратилась в объект самого пристального и восхищенного мужского интереса.

Уже в самый первый вечер после роковой переправы ей преподали первый пример внимания, которое почти обрушилось на нее, как лавина. Габриэль разжигала костер, когда один из погонщиков бросился к ней на помощь, взял из ее рук растопку и сам занялся огнем, повергнув ее в изумление. Прежде чем она успела возразить, языкастый Хэнк Флэнниган, который целую вечность назад готов был прозакладывать свою шляпу против ее, застенчиво приблизился к ней. Лицо его, обрамленное густыми соломенными кудрями, порозовело. Он неловко переминался с ноги на ногу, комкая в руках свою потертую шляпу, — а затем сунул ее Габриэль.

— Вам, мэм, она может сгодиться. То есть, я хотел сказать, мисс, вам она потребоваться может.

Другой погонщик неловко бочком подошел к ней.

— Вы нас простите, мэм, за грубое обращение. Мы просто так, дурачились.

— Если потребуется помощь, — вмешался Долговязый, — вы только кликните меня.

Теперь Габриэль уже не могла поднять мешок с мукой или охапку хвороста — кто-нибудь из погонщиков тут же оказывался рядом с желанием обязательно помочь. Только Дэмиен Кингсли позволял себе насмешки и ухмылки, и это ей очень не нравилось. И он, и многие погонщики теперь, конечно, припоминали, сколько раз, будучи Шкетом, она оставалась с шотландцем наедине.

Больше всего, однако, удивляло Габриэль отношение к ней Кингсли. Такой терпимости с его стороны она никак не ожидала. Он даже на свой лад забавлялся такой ситуацией. Габриэль видела, что после разговора с ней на берегу он о чем-то беседовал с Дрю, после чего тот бросил на девушку загадочный быстрый взгляд, вскочил в седло и поехал в ночной дозор. Кингсли, заметив ее, насмешливо фыркнул и зашагал прочь. Габриэль ничего не понимала.

С тех пор Кингсли редко бывал в лагере. Несмотря на возражения тех, кто опасался за его жизнь, он снова и снова отправлялся на разведку. Иногда он отсутствовал почти целый день и появлялся только к вечеру, чтобы отдать необходимые распоряжения.

А самым заветным желанием Габриэль было снова обрести прежнюю близость с Дрю, но она опасалась, что это уже невозможно.

Хотя все неуклюже старались ей помочь, весь день она была занята. Даже слишком. В ее фургоне расположились уже три новорожденных теленка, которых, смущаясь, поручили ее заботам погонщики. Сэмми уже достаточно подрос, чтобы находиться рядом с матерью, но каждый вечер Габриэль надо было отыскивать для других телят их матерей, и ей пришлось привязать им на рога разноцветные лоскутки. Верный принял на себя обязанность охранять телят и загонял их обратно в фургон, чтобы они куда-нибудь не убрели. Билли Бонс тоже требовал ее внимания и, конечно же, Сэмми — не говоря уже о вечно голодных погонщиках.

Дни в постоянных хлопотах проходили быстро, но душевное одиночество становилось все глубже и острее, все больнее и пронзительнее. Кингсли не скрывал, что постарается как можно скорее нанять нового повара, и время текло неумолимо, как песок в песочных часах…

Габриэль оторвала взгляд от сковородок и увидела, что в лагерь галопом скачет Кингсли. Это значит, что он узнал важные новости. Его быстро окружили свободные от дежурства погонщики. Она тоже неуверенно подошла ближе.

— Военные говорят, что дали хорошую взбучку индейцам киова… Лейтенант утверждает, что армия одержала славную победу, — добавил Кингсли довольно сухо. — Ну, военные всегда так говорят, даже когда им хвост накрутят, но они утверждают, что опасности больше нет. По крайней мере, со стороны беглых индейцев.

Погонщики радостно зашевелились.

— А это значит, что мы теперь можем жить вольготнее и отменить ночные дежурства.

Погонщики обрадовались еще больше.

— Только это не значит, что не существует других опасностей. Шайенны вышли на тропу войны, да и другие племена не прочь украсть корову-другую, так что смотрите в оба.

Ковбои закивали в знак согласия.

— Поеду вперед и оповещу остальных, — продолжал Кингсли, наливая себе кружку кофе. — Дэмиен в дозоре?

— Дэмиен, Скотти, Долговязый и Хэнк, — доложил Терри Кингсли.

При упоминании о шотландце Кингсли глянул на Габриэль. Она изо всех сил старалась не покраснеть, но безуспешно, — и отвернулась, желая скрыть навернувшиеся слезы. Это было ужасно унизительно. Шкет ни за что бы не расплакался. И все же, отчаянно борясь с волнением и удивляясь, почему раньше таких затруднений не возникало, новость, сообщенную Керби, Габриэль встретила с облегчением. Она опасалась за Дрю — да и за всех погонщиков, когда они уезжали за пределы лагеря.

Мужчины мало-помалу занялись игрой в покер. Теперь, когда непосредственная угроза нападения индейцев миновала, Габриэль решила по вечерам приучать Билли Бонса к верховым поездкам. Дни были долгие, темнота наступала поздно, поэтому у нее оставались по крайней мере два светлых часа. Ей необходимо было на время укрыться от пытливых или влюбленных взглядов. Найдя седло в хозяйственном фургоне, она взнуздала Билли, который тоненько ржал от возбуждения. Теперь конь выглядел совсем иначе, бока у него округлялись, шкура блестела от частого соприкосновения со скребницей. Очевидно, Билли и сам чувствовал, что стал настоящим красавцем.

Верный, повизгивая, запросился с ними. Все телята были отведены к матерям, напились молока и улеглись на землю спать. Только Сэмми не ложился, демонстрируя свою независимость.

— Ладно, — сказала Габриэль Верному, — но не отставать от меня ни на шаг.

Верный легонько вильнул хвостом в знак согласия, а затем внимательно стал наблюдать, как хозяйка без особой ловкости забралась в седло. Искусства изящно и легко садиться на лошадь Габриэль еще не постигла. Она вздохнула, подумав, что у нее слишком мало времени для практики. Когда лошадь подкидывала задом, всадница тяжело оседала на круп.

— Мисс, мэм, э… — Долговязый загородил дорогу Билли. — Опасно вам выезжать одной.

Никто о ней не беспокоился, когда она была некрасивым, грязным парнишкой.

— Да ведь киова больше нет, — отвечала она.

— Все равно, мисс Габриэль, кругом полно разных негодяев.

— Но со мной Верный, — возразила она, чувствуя себя пленницей.

— Тогда я поеду с вами, — объявил погонщик с надеждой во взгляде.

Притворно потупившись, девушка прибегла к предлогу, который должен был убедить Долговязого.

— Я… гм… нуждаюсь в некотором уединении.

Бронзовое лицо полукровки застыло от смущения.

— Но вы недалеко уедете?

— Нет, недалеко, — соврала она так убедительно, как могла. Шпоры Габриэль не носила. С ними, конечно, удобнее, но все равно жестоко пускать их в ход. Вместо этого она дернула поводья, и Билли тотчас ее понял. Он припустился легкой рысцой. Верный бежал следом.

Габриэль ехала вперед и вперед. С обязанностями на сегодня покончено, все поужинали, и на тлеющих угольях стоит котел со свежим кофе для тех, кто придет с дежурства. Она даже испекла подовый хлеб на следующий день — чтобы погонщикам было что пожевать во время перегона.

Габриэль старательно примечала дорогу. Ее бросало в дрожь при мысли, что можно потеряться в. этих бескрайних просторах, но ей просто необходимо было уехать. Чтобы подумать, наметить план.

Пока что все ее планы кончались крахом. Никогда нельзя солгать единожды, думала она, даже малюсенькая ложь из самых благих побуждений может разрастись в огромный глубок лжи и не правды. Неудивительно, что Дрю ненавидит, когда лгут. Но почему все-таки он так болезненно к этому относится? Явно, что ему лгали и он пострадал от этой лжи. Но кто его обманул?

Женщина? Не потому ли он держится поодаль, хотя каждый раз при взгляде на Габриэль его глаза полыхают огнем?

Она постаралась сосредоточиться только на езде и сделать так, как учил ее Дрю. Расслабиться. Отдаться на волю лошади. Стать с ней единым существом. Не принуждать ее ни к чему. И все же Габриэль изо всех сил держалась за седельную луку, и ритм ее движений не совпадал с мерным шагом Билли.

Вдруг Верный залаял, описал большой круг и остановился как вкопанный, к чему-то прислушиваясь. Снова залаял и побежал влево.

— Верный!

Собака помедлила секунду, но потом бросилась прочь. Габриэль снова крикнула: «Верный!» Она не может потерять пса. Его доверил ей Дрю. В ужасе девушка пустила Билли галопом вслед за собакой, чей пестрый хвост мелькал, точно флажок, в высокой траве. Почувствовав, что она уже не трясется, как куль с картошкой, в седле, она с робкой радостью вознесла молитву небесам.

И едва не растоптала Верного, который что-то обнюхивал на земле. Габриэль спешилась и увидела, что пес деловито облизывает шевелящийся сверток. Она подошла поближе и споткнулась обо что-то мягкое. Крик застрял у нее в горле, когда она увидела женщину в одежде из оленьих шкур, неподвижно лежащую на земле. На груди запеклось темно-красное пятно. Габриэль нагнулась и дотронулась до женщины. Холодная.

Габриэль с трудом проглотила комок в горле. Черные волосы женщины доходили до плеч и были заплетены в косички. Тело было такое худое, что напоминало скелет. Сверток около нее снова дрогнул, и Габриэль внимательно к нему присмотрелась. Младенец, всего несколько месяцев от роду, завернутый в кусок полотна, снова тихонько пискнул — словно котенок мяукнул. Она быстро развернула ткань — мальчик, совсем отощавший, но ран на нем не видно.

Это солдаты, подумала Габриэль. Солдаты, которые гордятся своей славной победой. Женщина, очевидно, бежала из пекла войны вместе с ребенком, чтобы вот так умереть от потери крови.

Верный взвизгнул и снова попытался лизнуть ребенка. Чувствительное сердце Габриэль едва не разорвалось от горя при виде несчастного малыша. Индейский ребенок. Вряд ли кто захочет приютить его и позаботиться о нем, если он выживет.

Она взяла ребенка на руки и заворковала, пытаясь его успокоить, а Верный с надеждой уставился на нее блестящими глазами, ожидая похвалы за находку.

— Ты хорошая собака, — прошептала Габриэль с чувством. И впервые за все время Верный лихорадочно завертел хвостом.

Зачем, недоумевала Габриэль, женщина взяла с собой младенца в опасную дорогу? Или ее заставили? И мать, и ребенок ужасно отощали. Наверное, оголодали в резервации.

Этого она теперь никогда не узнает. Но… значит, надо как можно скорее вернуться в лагерь. Мать Сэмми даст пропитание голодному младенцу. И надо будет похоронить несчастную женщину, а для этого потребуется помощь.

Но если Габриэль было трудно сесть на лошадь, держа в руках младенца, то держать его в одной, а другой править лошадью было почти невозможно. И она взглянула на небо, словно в надежде на подсказку. Горизонт пылал в закатных лучах солнца. Девушка быстро спешилась и подошла к мертвой женщине. Печально, однако она должна быть практичной. Как эта женщина ухитрилась нести ребенка всю дорогу?

Габриэль неохотно положила младенца на землю и посмотрела на мертвую. Лицо ее было очень худое, но явно юное, раскрытые глаза казались почти черными, нос — прямой, с горбинкой. Наверное, она мексиканка, откуда-то с границы и пристала к индейскому племени. Габриэль прочла краткую молитву и поклялась себе, что уговорит погонщиков приехать сюда и похоронить ее. Однако ничего похожего на колыбель или на перевязь она не находила.

Сделав над собой усилие, Габриэль закрыла женщине глаза, а затем разорвала полотно на куски, сделала петлю, зацепила ее за седельную луку, обвязала другим концом ребенка, чтобы иметь возможность придерживать его одной рукой, взгромоздилась на Билли и свободной рукой натянула поводья. Вознеся молитву небесам, чтобы именно сейчас Билли не вздумалось проявлять свой шаловливый нрав, Габриэль сжала коленями его бока. Когда она отправилась в обратный путь, небо уже стало сизо-голубым.* * * — Хоронить индианку?

— Взять к себе индейского ублюдка?

— Мисс, да вы с ума спятили!

Габриэль прижала младенца к груди, стоя под градом упреков, которыми осыпали ее Дэмиен и другие погонщики. Дело ничуть не улучшило то обстоятельство, что некоторые из них уже ездили ее искать, так как она долго не возвращалась.

— От индейцев плодятся блохи, — высказал Дэмиен распространенное убеждение.

На востоке, где Габриэль провела большую часть жизни, в моде был образ «благородного дикаря», но она уже достаточно долго пробыла в Техасе и наслышалась о жестокостях, творимых индейцами. Из разговоров погонщиков у костра она знала также, что у многих из них погибли родные во время индейских набегов и что техасцы — все до единого — ненавидят индейцев жгучей ненавистью.

Но Габриэль не могла и представить, что эта ненависть может распространяться на беспомощное дитя или его мертвую мать. Даже Хэнк, обожающий ее, промолчал, когда она попросила, чтобы кто-нибудь отправился в прерию и похоронил женщину.

— Где она?

Низкий, приятный голос шотландца нарушил тишину, и сердце Габриэль сладко дрогнуло при этом звуке. Она даже не заметила, когда Дрю подъехал к погонщикам, — так была поглощена желанием защитить младенца.

Все как один оглянулись на Дрю Камерона. Он подошел поближе, и Габриэль почувствовала, как велико властное обаяние его личности. Погонщики отступили.

— Керби это не понравится, — сказал Дэмиен, — ему краснокожие не нужны. И всем нам тоже.

— Но Керби здесь нет, — возразил Дрю.

— Да, он проверяет дежурных сторожей, — отрезал Дэмиен, — но я следующий за ним по старшинству, и я приказываю тебе оставаться на месте. Мы не можем рисковать еще одним погонщиком.

Дрю не обратил на его Слова ни малейшего внимания и снова взглянул на Габриэль.

— Где она?

Сердце у нее так громко застучало, что, казалось все услышали этот стук. Хоть кто-то понимает, почему она не может оставить мать ребенка добычей для стервятников!

— Верный укажет дорогу. Он их нашел.

— Камерон! — угрожающе возвысил голос Дэмиен.

Шотландец дерзко вскинул брови, словно бросая Дэмиену вызов.

— Но там могут быть и другие краснокожие, — вставил Хэнк.

Он быстро взглянул на Габриэль и опустил глаза. Долговязый передернул плечом.

— А я поеду с вами, дьявол все побери.

Габриэль вспомнила, что он сам наполовину индеец, и полюбопытствовала про себя, как он сам все это время терпел унизительные нападки на своих предков. Она поймала взгляд полукровки. Он снова пожал плечами и едва заметно улыбнулся.

— И ребенок нам ни к чему, — сказал Дэмиен, потеряв одну позицию в схватке.

— Хочешь сам его пристрелить, Дэмиен? — вкрадчиво спросил Дрю.

Габриэль прижала к себе малыша.

— Ну, я этого не говорил, — смутился Дэмиен.

— Тогда что ты предлагаешь сделать с беззащитным младенцем? — спросил Дрю, и Габриэль уловила в его бархатистом голосе нешуточную угрозу.

— Да пусть бы оставался рядом с матерью! — выпалил Дэмиен, озираясь, но погонщики отворачивались, встречая его взгляд. Или опускали глаза, или, наоборот, глядели на небеса.

— Проклятье! — пробормотал Дэмиен, обводя их тяжелым хмурым взглядом.

Габриэль слабо улыбнулась Дрю. Ее глубоко тронула его человеческая порядочность, черта, которую шотландец всегда пытался отрицать.

И внезапной болью отозвалось сердце. Он был так далек, хотя стоял рядом и внимательно смотрел на нее. Его взгляд смягчился, упав на младенца, но все же Габриэль не досталось ни капли той щедрости чувства, которой Дрю на краткий миг одарил ее в один прекрасный летний день.

Долговязый недовольно фыркнул.

— Если ехать, то надо поторапливаться. На запад, так ведь, мисс?

Габриэль кивнула, не отрывая взгляда от шотландца.

— Спасибо. Спасибо вам обоим.

Дрю в ответ только пожал плечами.

— А где лопаты?

— В моем фургоне, — отозвалась она едва слышно, глядя в золотисто-карие глаза и стараясь проглотить застрявший в горле комок. Тут ребенок зашевелился, и это вернуло Габриэль к действительности.

— Что ты хочешь сделать с мальчиком?

— Как ты узнал, что это мальчик?

— Он не болтает, — ухмыльнулся Дрю. Габриэль возмутилась было, но все же ощутила слабую надежду. Если он ее поддразнивает, значит…

— Женщины тоже не болтливы. Я, например, — отрезала она.

Долговязый нетерпеливо прервал их пикировку:

— Ну, я пойду седлать лошадей, а ты, Скотти, возьми лопаты. Надеюсь, ты успеешь до рассвета, — добавил он хмуро и направился к коновязи.

Дрю пошел за Габриэль к фургону.

— Так что ты собираешься делать с младенцем?

— Кормить его.

— Чем?

— Молоком от Сэмминой мамаши.

— Ты когда-нибудь доила полудикую корову?

— Нет.

— А вообще хоть раз в жизни доила?

Габриэль помедлила, но, видя, что лицо Дрю окаменело, робко ответила:

— Не приходилось.

— Тогда не начинай. Пусть корову подоит кто-нибудь из погонщиков. Большинство из них в прошлом фермеры.

— Но они…

— Да просто улыбнись им. Лучше всего Хэнку. Он же влюблен в тебя по уши.

— Но…

— И не беспокойся о младенце. Никто из погонщиков его и пальцем не тронет.

— Из-за тебя?

— Нет. Они просто на словах воинственны. У них, конечно, есть основания ненавидеть индейцев, но ребенку никто не причинит вреда.

Они дошли до фургона. Габриэль, поколебавшись, протянула Дрю ребенка. Тот с готовностью принял малыша, взял крепко, но бережно, и без тени замешательства или неловкости улыбнулся, глядя на крошечное личико. Габриэль, очарованная этим зрелищем, секунду смотрела на них, затем поднялась в фургон, нашла две лопаты и взяла лоскут, который оторвала от одеяния женщины. Когда она вышла, Дрю печально взглянул на нее.

— Тяжкая жизнь предстоит этому младенцу, как бы ты ни старалась ему помочь.

— Вот уж нет, — отрезала она решительно. — Уж будь уверен, я позабочусь, чтобы ему было хорошо.

— И как же ты это устроишь, девушка?

— Я сама его воспитаю, — сказала Габриэль, и это было не пустое обещание — она отдавала себе в этом отчет.

— Но ведь это не теленок, которого можно вернуть матери-корове, — возразил Дрю.

Габриэль прямо взглянула ему в лицо. Возражать бесполезно. Он твердо уверен, что она — легкомысленная и ветреная глупышка. Значит, придется доказать, что он ошибается. Неизвестно как, но доказать.

Подъехал Долговязый, ведя в поводу вторую оседланную лошадь. Он посмотрел на ребенка, которого все еще держал на руках Дрю, потом на Габриэль — и покачал головой, словно при виде двух умалишенных.

— Ты готов, Скотта?

— Угу.

Дрю взглянул на Габриэль.

— Так, ты говоришь, собака приведет нас на место?

Габриэль нагнулась, погладила Верного по голове, затем достала из кармана лоскуток и дала ему понюхать.

— Иди, мальчик, ищи, — только и сказала она.

Собака вильнула хвостом, будто давала знать, что поняла, — и легко побежала в западном направлении.

Дрю улыбнулся и вручил ребенка Габриэль. На секунду их пальцы встретились, но он отдернул руки, словно обжегся. Подал лопаты Долговязому и одним легким, изящным, словно парящим в воздухе, движением вскочил на вторую лошадь.

— Не пытайся сама доить корову, — напомнил он. — Поклянись, что не будешь.

Дрю уже слишком хорошо изучил Габриэль. Вот бы и ей так же хорошо его узнать!

Девушка кивнула.

— Этого недостаточно. Я хочу, чтобы ты дала честное слово, — настаивал Дрю.

— Я не буду сама доить корову, — послушно повторила Габриэль.

Он в последний раз пронзил ее взглядом, еще полным сомнения, и два всадника скрылись во тьме.

16.

Дрю ехал вровень с Долговязым. Пустив коней легкой рысцой, они следовали за собакой, бежавшей впереди.

Да, пес чертовски смышленый, думал Дрю. Габриэль была, несомненно, права, решив, что Верный в прошлом был сторожевой собакой. Ему приходилось видеть таких псов в Шотландии, они с удивительным проворством охраняли овец и коров.

Дрю изо всех сил старался думать только о предстоящем деле, а не о женщине, оставшейся в лагере. Да, Габриэль лгунья, но добрая, в этом сомневаться не приходится, хотя эта доброта касалась только четвероногих и младенцев. Все же вряд ли ее привязанности к малышу хватит надолго. Конечно, настроена она очень решительно, но взять на себя заботу о ребенке далеко не то, что дать приют теленку, лошади или собаке.

Нет, ее последняя привязанность долго не продлится. Его собственная мать доказала непрочность таких чувств. У Дрю сохранились смутные воспоминания из самого раннего детства. Мать любила и ласкала его… но потом пристрастилась выпивать и к опиуму и всегда старалась скрыться, когда ее муж вымещал свою ярость на ее сыне. Ему исполнилось уже восемнадцать, прежде чем он узнал причину этого, и хотя Дрю отчасти жалел мать, но другая, уязвленная часть его существа не могла простить ей этого предательства.

Его доверие к людям тогда было подорвано, и Дрю не думал, что оно когда-нибудь может восстановиться. Да и вряд ли он этого хочет. Опыт общения с Габриэль только утвердил его во мнении, что желать подобного может только сумасшедший.

Ее уловки и обман еще раз убедили Дрю, что людям нельзя доверять. О, в этой женщине многое достойно восхищения, но это лишь пуще убеждало Дрю избегать ее. Уважение к ней — недопустимая роскошь, он не может себе этого позволить. Габриэль удалось взломать его защитный панцирь, сорвать маску напускного равнодушия и легкомыслия, в которой Дрю Камерон общался с миром. Он нешуточно боялся того, что последует, если он сблизится с ней по-настоящему. Дрю не желал ставить опыты и вообще не был уверен, что сможет сызнова пережить боль и отчаяние, обман и предательство со стороны той, что, казалось, полюбила его.

Дрю взглянул на своего спутника.

Долговязый подмигнул ему.

— Думаешь о мисс Габриэль? Вот уж не думал, что под грязной одеждой скрывается такая хорошенькая леди.

Собака побежала быстрее, заставляя всадников тоже прибавить прыть, — и Дрю получил возможность не отвечать на вопрос. Долговязый прав. Габриэль — хорошенькая леди. Слишком хорошенькая. Он замечал все мужские взгляды, направленные на нее, и маялся ревностью, когда она улыбалась другим погонщикам.

Его мысли прервал собачий лай. Очевидно, пес нашел, что искал, — и теперь ему есть чем заняться.

«Я обещала», — твердила себе Габриэль, переходя от одного погонщика к другому и прося кого-нибудь подоить корову.

Увы, все они, конфузясь, отказывались. Некоторые, потому, что Дэмиен запретил им помогать Габриэль и ребенку, другие твердили, что никогда в жизни не доили коров, а третьи просто исчезали из виду при ее приближении.

Габриэль мысленно прокляла Дэмиена и его козни и вернулась к младенцу. Тот уже громко плакал от голода. Она раскрошила печенье в воде, но младенец не стал есть вязкую жижу. Девушка еще не теряла надежды уговорить его, когда брезент, служивший дверью в фургон, приподнялся, хлопнул — и она увидела Керби Кингсли. Габриэль ощетинилась и приготовилась сражаться за младенца.

— Дэмиен сказал, что ты нашла ребенка.

Девушка стиснула сверток в руках и кивнула.

— Сколько ему?

Она едва заметно пожала плечами.

— Точно не знаю. Наверное, три-четыре месяца.

Кингсли покачал головой.

— Скотти зовет твой фургон Ноевым ковчегом. Скольких еще сирот ты намерена приютить?

Их взгляды встретились в свете масляной лампы, и Габриэль внутренне содрогнулась, приготовившись к категорическому отказу, — но вместо этого с изумлением увидела в глазах Кингсли веселый блеск.

— Я не… я хочу сказать… они сами меня находят… — пробормотала она нерешительно и в то же время с некоторым задором.

— Дэмиен говорит, что ты искала охотника подоить корову.

Она кивнула.

— Чтобы накормить индейского младенца? Ты хоть знаешь, сколько забот и трудностей навлекаешь на свою голову?

— Да, мне все об этом твердят.

— Я полжизни воевал с индейцами, — сказал Кингсли. — Как большинство техасцев. Могу назвать и другие штаты.

— Но не с этим же младенцем сражаться! Ваш племянник Дэмиен сказал, что от индейцев плодятся блохи. Вы тоже придерживаетесь этого убеждения?

— Нет, я так не думаю, — сказал он решительно. — Один из моих лучших погонщиков — Долговязый. Ругатель страшный, но преданный беспредельно.

Он сказал это мягко, почти ласково.

Ну, это уж слишком! Ей совершенно не требуется сочувствие и понимание этого человека! Она не желает, чтобы он ей нравился. Габриэль подавила подступившие к глазам слезы.

— Я сам подою проклятую корову, — сказал Керби. — Я, случалось, занимался этим делом, когда сам еще пешком под стол ходил. Интересно проверить, не потерял ли я с тех пор сноровку?

И прежде чем Габриэль успела что-либо сказать, брезент захлопнулся за Кингсли. Изумленная Габриэль уставилась на место, где он только что стоял. Керби Кингсли сам отправился доить полудикую корову, чтобы накормить всеми отвергаемого младенца! Неужели хладнокровный убийца способен позаботиться об индейском малыше, вообще о каком бы то ни было младенце?

Сердце у нее сжалось. Неужели она все это время ошибалась, а Дрю Камерон был совершенно прав? Но если она ошиблась, то как объяснит Кингсли, что подозревала его?

Ребенок захныкал, и девушка, наклонившись к нему, прошептала:

— Все будет хорошо, малыш. Обещаю. Я не позволю, чтобы тебе причинили зло.

И вдруг у нее потеплело в груди. Ребенок затих и посмотрел на нее большими темными серьезными глазами. Он был такой крошечный, но смотрел на нее удивленно и доверчиво. Он верил ей абсолютно.

А скоро у него будет молоко и теплая постелька. И любовь. Габриэль постарается обеспечить ему все это. Со времени смерти родителей ей некого было любить, и в сердце накопились большие запасы нежности. Да, ей хотелось бы отдать эту нежность Дрю Камерону, но он вряд ли ей это позволит. Он такой жесткий человек, такой циник — и в то же время невероятно нежный и умеющий сочувствовать. К сожалению, он также не умеет прощать.

Габриэль вздохнула и стала устраивать для ребенка постель в большой коробке из-под жестянок с консервированными фруктами, которые Джед приберегал для особых случаев. Она постелила в ящик мешки из-под муки — получился мягкий матрасик, — положила туда младенца, прикрыла его своим сложенным в несколько раз одеялом и выбралась из фургона.

Керби Кингсли сидел на корточках возле мамаши Сэмми. Один из погонщиков держал корову за рога, чтобы она не бодалась, второй удерживал на расстоянии жалобно мычащего теленка. Каждый раз, когда Керби тянул за сосок, корова пыталась его лягнуть, он старался увернуться от удара копытом, а вокруг возбужденно переговаривались и кричали остальные работники.

Наконец из толпы выступил Хэнк.

— Ладно, хозяин, предоставьте это дело настоящему фермеру.

— Подумаешь, настоящий, — пробурчал Кингсли, — я доил коров еще до того, как ты родился на свет.

— Может, оно и так, но, сдается, с тех пор вы забыли подход.

Корова опять лягнула и опрокинула кастрюльку с жалкой лужицей молока на дне.

Кингсли раздраженно поднялся и пригласил Хэнка занять его место. Он подмигнул Габриэль, и она поняла, что это розыгрыш для окружающих. На самом деле Кингсли прекрасно умел доить.

Хэнк встал на колени и заработал руками. Он размеренно сжимал и тянул соски, и скоро тугая ровная струя молока полилась в кастрюлю. Надоив полкастрюли, Хэнк поднялся и, увертываясь от копыт, с низким поклоном вручил кастрюлю Габриэль:

— Вот, мэм, пожалуйста.

— Да разве так коров доят? — проворчал один из зевак. — Позвольте мне завтра подоить.

— Нет, мисс Габриэль, завтра этим займусь я, — заявил третий.

— А мы жребий бросим, — ответил первый, решив прибегнуть к давно испытанному способу разрешения всех разногласий.

Габриэль взглянула на Кингсли. Глаза его улыбались, хотя губы по-прежнему были крепко сжаты. И она поняла, что отныне нехватки в доярах не будет.

Она кивнула в знак благодарности. Она его должница. Опять.* * * На следующей неделе никому не нужный ребенок стал нужен всем. То ли с молчаливого одобрения Кингсли, то ли причиной было подкупающее обаяние младенца — но он чувствовал себя великолепно. Дрю предложил назвать его просто Малыш — уж очень он был крошечный, — и это нехитрое прозвище к нему так и прилипло.

— Ну, как там Малыш? — спрашивал, спешиваясь, Хэнк.

— Давай, Малыш, держись! — улыбаясь, поддразнивал Коротышка.

— Как у нашего Малыша с аппетитом? — интересовался Терри.

Даже Дэмиен перестал хмуриться, глядя, как Малыш воркует с Верным, который преданно его охранял.

Габриэль поняла, что на самом деле погонщики обожают детей — и с трепетным почтением относятся к женщинам. Наверное, все они мечтали со временем осесть и обзавестись домом и семьей, а пока что искали выхода своим сокровенным чувствам — и это означало, что в любое время дня кто-нибудь обязательно забавлял Малыша.

Так было со всеми, кроме шотландца. Хотя в первый день он отнесся к нему бережно и ласково, теперь явно его избегал. Габриэль, которая теперь лучше научилась понимать шотландца, не сомневалась в том, что он просто боится привязаться к мальчику. И впервые она задумалась, почему Дрю отказался от нее — только ли из-за ее лжи и уловок или они послужили лишь предлогом?

Кто же нанес ему в прошлом такую тяжкую рану, что теперь он не желает сблизиться даже с младенцем?

Габриэль дала себе слово узнать причину. Вот только у нее оставалось совсем мало времени. Ее обязанности множились с головокружительной быстротой. Малыш ел каждые три-четыре часа, и его нельзя было ни на минуту оставлять без присмотра. Кроме того, нужно было ухаживать также за Сэмми и другими телятами. Билли тоже постоянно требовал внимания, не говоря уж о том, что Габриэль приходилось кормить, лечить и утихомиривать шайку вечно чем-нибудь недовольных погонщиков.

Раньше она и подумать не могла, что человек способен переделать такую уйму работы. Да, при жизни отца, когда они постоянно разъезжали с гастролями, ее жизнь тоже была наполнена до краев, но никогда еще Габриэль не испытывала такого удовлетворения. Никогда так не радовалась, как теперь, когда ей улыбался Малыш, или Верный вилял хвостом и утыкался носом в руку, или Сэмми легонько бодал, чтобы привлечь ее внимание к себе.

Или когда тушеные бобы оказывались по вкусу погонщикам, а кружка кофе вызывала ворчливое мужское одобрение.

Или когда шотландец испытующе взглядывал на нее и в этом взгляде порой мелькала тень… чего? Одобрения? На это она могла лишь надеяться.* * * Побелевшие под солнцем кости буйволов. Тысячи костей усеяли путь, когда стадо прибыло к реке Симаррон. Дрю еще никогда не видел ничего подобного. И никогда бы не желал увидеть снова. Безотрадное зрелище пробуждало в нем убийственные мысли о тщете всего сущего.

Едучи впереди стада, они с Керби хранили молчание. После неоднократных стычек с племянниками и Дрю Керби неохотно согласился брать кого-нибудь из них, когда выезжал на поиск удобного места для очередной стоянки.

— Вот же хлопотливые нянюшки! — ворчал он. В ответ они напоминали, что он, Керби Кингсли, не имеет права безрассудно рисковать своей жизнью — слишком многие скотоводы возложили на него свои надежды на прибыль. В конце концов ему пришлось признать правоту Дэмиена, Терри и Дрю.

Дрю неотрывно глядел на бескрайнюю равнину, высматривая внезапный отблеск солнца на ружейном дуле. Он чуял нутром, что опасность, угрожающая Керби, все еще существует, что она реальна и может настичь его в любой момент.

И еще его постоянно грызли подозрения относительно Габриэль. Дрю мучило сознание, что, храня ее тайну от Керби, он, возможно, предает своего друга и, что еще хуже, увеличивает опасность для них обоих.

Керби остановился на берегу реки.

— Симаррон. Теперь и до Канзаса недалеко. В Колдуэлле можно будет пополнить запасы продовольствия.

— И больше не будет индейцев?

— Наверное, нет, — ответил Керби, — но вместо них нам грозят неприятности со стороны фермеров, а они тоже могут быть опасны.

Дрю пристально смотрел на другой берег. Через три, возможно, четыре недели они будут в Абилене — и ему придется принимать кое-какие решения.

Керби одно решение уже принял.

— Ты собираешься нанять нового повара? — спросил Дрю.

Керби Кингсли едва заметно, лукаво улыбнулся.

— Интересуешься, чем все закончится, да?

Дрю очень не хотелось в этом признаваться. Хорошо бы, конечно, чтобы Габриэль забрала своих питомцев и оставила перегон — но куда же она денется с индейским младенцем на руках, не говоря уж о лошади и собаке? А что будет со всеми ее телятами, которых она по пути спасала от участи жаркого? У кого еще хватит терпения повязывать коровам и телятам разноцветные ленточки, чтобы каждый вечер они могли воссоединяться?

И кто другой мог заставить его, Дрю, так остро ощутить всю полноту жизни?

— Ты не ответил на мой вопрос, — настойчиво заметил Керби.

Дрю тяжело вздохнул.

— Да, — признался он мрачно, — я думаю об этом.

— Я все пытаюсь понять, что она собой представляет, — сознался Керби. — Однако погонщики ею вроде довольны, да и будет чертовски трудно под самый конец перегона найти мало-мальски приличного повара.

— Угу, — ответил Дрю.

— Я заметил, что ты ее избегаешь.

— Я не собираюсь… связываться с женщиной, — ответил Дрю, помолчав, — и тем более с порядочной.

— А ты считаешь, что Габриэль относится к числу порядочных? — с веселым блеском в глазах уточнил Керби.

— Да, она ведь настоящая леди, хотя и по-дурацки одета.

— Должно быть, очень важная причина подбила ее на этот маскарад, — сказал Керби задумчиво. — Хотелось бы мне увидеть ее в платье! Она, должно быть, очень хорошенькая.

Ревность, чувство, доселе незнакомое и очень неприятное, больно ужалила Дрю, и Керби это, видимо, заметил, потому что фыркнул:

— Не беспокойся, друг мой! Если я и захочу жениться, у меня и дома найдется подходящая невеста.

Если это так — что же он медлил до сих пор?

Как видно, этот вопрос был написан у него на лице, потому что Керби пожал плечами и обреченно вздохнул.

— Давным-давно я совершил проступок, за который однажды должен буду расплатиться, — сказал он. — Это и помешало мне жениться и завести собственных детей. Меня преследуют призраки былого, и так как они угрожают мне, я могу навлечь неприятности на других.

Призраки былого. Дрю вспомнил разговор с Габриэль о событиях двадцатипятилетней давности.

Запинаясь от чудовищной неловкости, он проговорил:

— Если ты ничего не имеешь против… я бы хотел узнать побольше об этих твоих призраках.

Мгновение Керби испытующе смотрел на Дрю.

— Да, черт побери, наверное, я слишком долго хранил в себе эту тайну… Кабы я решился заговорить…

Он осекся, крепко сжал губы, колеблясь, а потом медленно заговорил:

— Двадцать пять лет назад я отчаянно голодал, как, наверное, мог голодать юный Гэйб Льюис, вернее, тот, кого я считал Гэйбом Льюисом. И у меня еще был на руках младший брат. И работы не было никакой. Скот тогда стоил гроши — слишком много его развелось, и невозможно было переправлять его в другие места для продажи. Я свел знакомства с тремя молодчиками — моими ровесниками. Мы сильно озоровали, просто из-за нищеты и неприкаянности. Мы грабили пьяных, которые выходили из салунов, воровали в лавках продовольствие. А затем один из моих сотоварищей предложил ограбить банк. Это будет нетрудно, уверял он нас.

Керби глубоко вздохнул.

— Ну, короче, говоря, при этом убили банковского клерка. Все мы, включая моего брата Джона, который стоял снаружи с лошадьми, дожидаясь нас, по закону были одинаково виноваты в убийстве. И наше преступление не имеет срока давности. Нас все еще могут повесить.

«Их всех могли повесить, всех до одного», — эхом отозвались в его памяти слова Габриэль, она говорила правду! И, вспоминая лихорадочно, что еще рассказала девушка, Дрю похолодел, несмотря на нестерпимую жару. «Моего отца… убили… я тогда была с ним… убийца стрелял и в меня…»

Черт, черт побери!

Стараясь, чтобы голос не выдал его, Дрю сказал:

— Ты полагаешь, что эта давняя история с банком и послужила причиной недавних засад?

Керби хмуро посмотрел на Дрю.

— Кто-то хочет навсегда заткнуть мне рот — ты это имеешь в виду? Я уже об этом думал… но ведь я не знаю, где теперь трое моих подельников. Почти двадцать пять лет прошло, будь оно все проклято! Я бы их, наверное, сейчас и не узнал.

Но отец Габриэль узнал Кингсли по рисунку в газете! И, может быть, еще кто-нибудь узнал? Да, надо обезопасить обоих — и Керби, и Габриэль. Найти такой способ. И он, черт побери, приложит все силы, чтобы при этом не предать интересы ни одного из них! Но если ему это не удастся… Черт побери!.. Их жизни могут зависеть и от того, поделятся ли они друг с другом тем, что им известно. И если для этого потребуется нарушить слово, данное Габриэль, что же, Дрю его нарушит. Это лучше, чем стоять в стороне и быть свидетелем их гибели. Что ему честность и самоуважение, когда он будет стоять над двумя могилами!

Но сначала… сначала Дрю постарается потрафить им обоим.

С ощущением, будто он идет над пропастью с завязанными глазами, Дрю сказал:

— Керби, я думаю, что засады на тебя устраивает один из тех, кто вместе с тобой ограбил банк.

Керби резко вскинул голову, одарил его острым как сталь взглядом светло-голубых глаз.

— Почему?

Дрю небрежно пожал плечами:

— Так, догадки. Я ведь игрок, помнишь? Я живу на догадках и расчетах. И редко ошибаюсь. Так что лучше скажи, каким образом сможем мы разыскать тех троих?

— Мы? — Керби чуть приподнял бровь.

— Да, мы, — ответил Дрю серьезно и торжественно, глядя прямо в глаза другу. — Как только доставим коров на железную дорогу.

Керби поморщился.

— Скот, — поправил он педантично.

Дрю усмехнулся, надеясь, что Керби не заметил, какой натянутой вышла эта усмешка. На сердце у него лежал камень. Человек, который устраивал на Керби засаду, знал, куда тот направляется. Если это профессиональный, наемный убийца, он постарается подстеречь Керби в Абилене, а не будет полагаться на случайную встречу в прерии.

И там же, в Абилене, наемный убийца узнает, что женщина по имени Габриэль тоже была на перегоне. Женщина — участница перегона — это новость, и об этом будут много болтать.

— Ты постарайся хорошенько вспомнить, — сказал Дрю Керби, — вспомни все, что можешь, о каждом из тех троих… то, что не могло измениться с течением времени.

Керби пристально взглянул на шотландца.

— Так ты считаешь, что он может поджидать меня в Абилене?

— А ты разве так не считаешь?

День клонился к вечеру, когда стадо остановилось на ночлег. Размытые пастельные тона окрасили небосвод причудливым узором — наступило любимое шотландцем время дня. Тихое, медленно текущее время, спокойное и мирное. Полное отдохновения.

Вместо этого Дрю и Керби обнаружили в лагере сущий хаос.

Около их фургонов стояли еще два — старые, потрепанные, набитые до отказа ящиками и мебелью. Человек во всем черном ожесточенно орал на Габриэль, а Верный с лаем бегал вокруг тощего, изможденного мальчика.

— Джереми, — оглушительно гаркнул тот. — Не смей трогать эту тварь!

Мальчик присел от ужаса, а Верный взвизгнул и полез под фургон.

— Я вам его не отдам! — услышал Дрю крик Габриэль. Она крепко прижимала к груди Малыша.

— Ты противишься воле господней! — кричал черный человек. — Господь накажет тебя, женщина, за то, что ты вырядилась, как блудница Вавилонская!

— Ну, я не знаю, — любезным тоном прервал Керби проповедника, — мне всегда казалось, на блуднице Вавилонской было куда меньше надето.

Проповедник круто обернулся. Лицо его от ярости пошло красными пятнами. При виде властной осанки Керби он, однако, постарался взять себя в руки.

— Наконец-то пришел хозяин! — с деланым воодушевлением проговорил он. — Уверен, вы согласитесь отдать нам этого маленького дикаря.

— Дикаря? — вкрадчиво переспросил Дрю. — Я всегда считал, что дикарями не рождаются, а становятся, и поверьте — я встречал их даже в самом изысканном обществе.

Человек стремительно повернулся к нему и приосанился.

— Я — достопочтенный Джозеф Дэндер. Этот младенец, насколько я разумею, сирота, и я требую, чтобы вы отдали его, дабы он был воспитан в строгих правилах.

— Требуете? — переспросил Керби тоном, которого опасались все погонщики.

— Да, требую! — огрызнулся проповедник, не замечая опасности. — Мы прибыли сюда, чтобы нести слово божие дикарям, и вы не смеете оспорить право господа.

Он решительно потянулся к ребенку, но Габриэль отпрянула и крепче прижала Малыша к себе. Дрю шагнул вперед, намеренно встав между ними.

— Какого дьявола вы здесь вообще сшиваетесь? — проворчал Керби, окинув внимательным взглядом спутников преподобного — трех женщин, четверых мужчин довольно жалкого вида и троих детей с печальными, голодными глазами.

Достопочтенный Джозеф возгласил:

— Мы призваны на эту землю господом нашим, дабы спасти дикарей.

— Значит, у вас есть с собой продовольствие?

— Продовольствие? — удивился проповедник.

— Да, продовольствие, — повторил Керби. — Нельзя проповедовать спасение души тем, кто умирает с голоду.

Дрю неотрывно смотрел на Габриэль и заметил, что она удивлена заступничеством Керби. Удивление постепенно сменилось одобрением, и в глазах девушки блеснули искорки смеха.

Достопочтенный оцепенел от негодования:

— Господь всех накормит.

— Но вы-то надеялись, что именно мы поможем господу, а? — спросил насмешливо Керби.

Выражение, появившееся на лице проповедника, подтвердило догадку Керби.

Кингсли вновь посмотрел на жалких спутников достопочтенного Дэндера.

— Вы направляетесь на Запад только с этими двумя фургонами?

Тот кивнул.

— Черт побери, разве вы не знаете, что в прерии полно воинственно настроенных индейцев и бандитов, которые всех вас перебьют, чтобы завладеть лошадьми?

— Господь нас защитит.

Керби тихо выругался про себя.

— Ну, с вас, может быть, этой защиты и достаточно, а что будет с детьми? Судя по их виду, они умирают с голоду, но вряд ли им так уж хочется поскорее предстать перед Творцом.

Впервые за все время преподобный сник и маниакальный блеск в его глазах поугас.

— Да, мы голодаем. И у нас сломалась колесная ось, и…

— И вы хотите заполучить еще один лишний рот?

— Таков наш долг! — отрезал Дэндер. Керби покачал головой и повернулся к Габриэль:

— Сколько провианта у нас осталось?

— Мало. Мешок кофе, два мешка муки, мешок бобов и остатки бекона, но понемножку можно поделиться всем.

— А маленький индеец? — спросил Дэндер.

— Он остается с нами, — тоном, не терпящим возражений, заявил Керби и добавил уже более спокойно:

— Для детей.

Достопочтенный Дэндер явно был раздираем двумя желаниями — получить продовольствие и спасти душу язычника, но тут в воздухе разнесся аромат жареного бекона и свежеиспеченного хлеба. Голод одержал победу.

— Мы с благодарностью принимаем предложение, — натянуто объявил достопочтенный.

Дрю, однако, заподозрил его в неискренности. Этот фанатик так легко не сдается. Видя, что Габриэль разрывается между своими обязанностями и страхом за Малыша, он, немного помявшись, подошел к девушке.

— Я позабочусь о мальце, — прошептал он ей на ухо.

Габриэль колебалась. Вопросительно посмотрев на Дрю, она встретила его открытый, уверенный взгляд.

— Я не спущу с парня глаз, — заверил ее шотландец.

Ее ответный взгляд, в котором он прочитал и внезапно вспыхнувшую надежду, и радость, и доверие, в мгновение ока смел все барьеры, которые Дрю так упорно воздвигал в своем сердце. Больше не колеблясь, Габриэль вручила ему младенца, и, когда ребенок доверчиво прильнул к нему, Дрю ощутил не просто гордость. Он вдруг почувствовал, что пустота, которая мучила его долгие годы, уже не существует, ее заполнили все эти люди, и в первую очередь — Габриэль и Малыш.

Краем глаза он заметил веселый блеск в глазах Керби, разочарованную гримасу проповедника. И понял, что все его клятвы лопнули как мыльный пузырь. В битве с любовью Дрю Камерон проиграл. Полностью и окончательно.

17.

Габриэль наблюдала за преподобным и его паствой и невольно сравнивала их с собой. Когда восемь месяцев назад они с отцом переезжали на Запад, она мало что знала об этих краях. С тех пор многому научилась, очень многое поняла. И теперь, оглядываясь назад, строго судила самое себя. Ее предубеждения оказались ложными. Она не правильно думала о погонщиках, полагая, что только цивилизованные уроженцы восточных штатов способны на проявление глубоких человеческих чувств. Конечно, погонщики выражали свои эмоции совсем иначе, нежели она, постоянно при этом бранясь и ухмыляясь и устраивая розыгрыши, но их мужество, доброта и стойкость были достойны восхищения. И пример Керби Кингсли заставил ее устыдиться своих прежних мыслей. Она больше не удивлялась, почему шотландец хранил ему преданность. Да, Керби терпеть не мог проявлений слабости, но это был добрый, глубоко порядочный человек. Теперь Габриэль была совершенно уверена — он не убивал ее отца, и он заслужил полную откровенность с ее стороны. Может быть, она поняла бы его характер раньше, если не была бы так погружена в свое горе, не ослеплена жаждой мести.

Совершенно очевидно, что Кингсли презирал предубеждения и несправедливость… а она, Габриэль, действовала именно несправедливо и с предубеждением, желая в своей неразумной ярости собственноручно свести с ним счеты во имя ложно понятой справедливости.

Справедливости? Нет, честно говоря, она уехала из Сан-Антонио не ради справедливого возмездия. Она просто хотела найти того, кого можно было обвинить в ее внезапной, невыносимой утрате.

И хуже того. Она пыталась использовать в своих целях и шотландца. Не намеренно. Бессознательно. Но мог ли он воспринять это как-то иначе?

Помешивая бобы в кастрюле, девушка посмотрела на Дрю. Он все еще держал Малыша, и она не могла не заметить, как потеплел его взгляд, когда он что-то ласково нашептывал младенцу на ушко. Ах, если бы он и ей что-нибудь нашептал! Увы, этому не бывать, пока Габриэль не откроется Керби Кингсли и не расскажет ему все, что знает.

Во время ужина преподобный Дэндер не спускал глаз с Габриэль, осуждающе поджимая губы при виде ее мужских штанов и остриженных волос. Ради гостей Габриэль открыла последнюю банку с консервированными фруктами. Дети жадно пожирали все, что им давали, словно не ели целый месяц.

— Куда же вы думаете направиться? — спросил Кингсли проповедника. Тот пожал плечами:

— Туда, где в нас нуждаются.

— То есть вы просто не знаете, куда едете? — уточнил Керби.

Дэндер вознегодовал:

— Нас ведет сам господь!

— А вы слышали что-нибудь об индейцах?

— Я знаю одно: они нуждаются в слове божием.

Кингсли вздохнул так громко, что его, наверное, было слышно и в вышних сферах. Некоторые погонщики зафыркали, а один откровенно рассмеялся. Взглядом Кингсли заставил их умолкнуть.

— У индейцев есть свои боги, своя религия, которая, надо сказать, подходит им как нельзя лучше. Если вы проявите к ней неуважение, то никогда не сможете рассчитывать на их дружелюбие. А теперь извините, я должен переговорить со своим конюхом.

Габриэль с любопытством смотрела вслед человеку, которого считала прежде убийцей. Теперь он казался ей куда более сложной и интересной личностью.

Ужин кончился, и ей осталось только помыть грязную посуду, заварить свежий кофе — и тогда с ее обязанностями будет покончено. На сей раз у нее есть не только песок для чистки посуды, но и вода. Она отдала Верному скудные объедки от ужина и направилась к реке. Проходя мимо костра, Габриэль нерешительно взглянула на Дрю, сидевшего возле огня.

Малыш уютно устроился у него на сгибе руки. Другой рукой Дрю придерживал миску с едой. В свете костра его волосы и глаза сверкали, как настоящее золото, и во взгляде этих удивительных глаз она прочитала столько нежности и теплоты, что сердце ее невольно сжалось. Господи милосердный, как же она любит этого человека!

Габриэль подошла к нему.

— Может быть, вы с Малышом пройдетесь со мной до реки? — не слишком уверенно спросила она.

Шотландец бросил на нее лукавый взгляд.

— Боюсь, что наш проповедник заподозрит самое худшее.

— А он уже заподозрил, — фыркнула она.

— Ну, в таком случае… — Дрю отдал девушке свою миску и поднялся. — Мы с удовольствием пойдем с тобой, верно, Малыш?

Мальчик что-то радостно загукал и ухватился за уголок красного платка, который шотландец повязал себе на шею.

Габриэль весело засмеялась и посмотрела на Дрю. Жгучий огонь полыхнул в его золотистых глазах… но это длилось одно короткое мгновение.

Они молча пошли рядом. Верный бежал впереди, то забегая далеко вперед, то возвращаясь, радостно помахивая хвостом. На берегу Габриэль поставила сковородки у самой воды и оглянулась. Дрю остановился чуть выше и теперь устраивал для Малыша ложе из травы. Не отрывая взгляда от ребенка, Дрю спросил:

— Ты уверена, что сможешь воспитать ребенка одна? Может быть, лучше отдать его?

— Как ты можешь говорить такое? — ахнула Габриэль.

— Я слишком хорошо знаю, что женщины часто устают от маленьких детей. И, может быть, лучше отдать Малыша на сторону, прежде чем матери надоест…

Она ждала продолжения, но Дрю смолк надолго, и тогда девушка спросила:

— Так ты думаешь, что Малыш мне надоест и я его брошу?

Она не могла скрыть, как больно задели ее слова Дрю.

Шотландец пожал плечами и, отвернувшись от нее, тоже подошел к самому краю воды.

— Что ж, такое, как известно, случается, — тихо сказал он.

«Так случилось и с тобой», — добавила она мысленно. За его бесстрастным тоном Габриэль безошибочно почувствовала боль. Она подошла к Дрю и тронула его за рукав. Больше всего ей сейчас хотелось обнять его, утешить…

— С Малышом такого никогда не случится, — сказала она уверенно. — У меня есть немного денег, и я всегда могу заработать пением. До сих пор у меня неплохо получалось.

— Но у тебя не было ребенка, который цеплялся бы за твою юбку.

Наверное, Габриэль надо было рассердиться на него за эти слова. Ей же, наоборот, захотелось плакать. Ей было очень жалко маленького мальчика, выросшего без любви, не нужного ни отцу, ни матери, узнавшего так рано горечь предательства. Но, став взрослым, позволил ли сам Дрю кому-нибудь полюбить себя? Габриэль очень в этом сомневалась. Он никого не подпускал к себе близко. Теперь девушке многое стало ясно — почему шотландец держался от всех в стороне, почему избегал общения с Малышом, почему был так разгневан, так уязвлен тем, что считал предательством с ее стороны.

— Я не отдам Малыша, — сказала Габриэль, — я буду заботиться о нем, любить его.

— Откуда такой всплеск материнских чувств? — спросил он сухо.

— Я достаточно взрослая, чтобы знать, чего хочу. И я всегда надеялась, что когда-нибудь у меня будут дети.

Он помолчал, глядя на залитое лунным светом небо, по которому стремительно мчались облака.

— Но если ты хотела иметь детей, почему же не выходила замуж?

Габриэль с трудом уняла внутреннюю дрожь.

— Потому что не встречался тот, за которого мне захотелось бы выйти, до сих пор…

— Черт возьми! — Шотландец раздраженно пожал плечами. — Женщины! Никогда вас не понимал!

— И потому подозреваешь нас во всех смертных грехах?

Дрю пристально посмотрел на нее.

— А разве у меня нет для этого оснований?

В голосе его прозвучала убийственная ирония — увы, вполне заслуженная. Габриэль не единожды ему солгала. Солгала его другу, и хотя она считала, что имела на то уважительные причины, — Дрю, очевидно, держался иного мнения.

— Я все расскажу Кингсли, — тихо сказала Габриэль.

— Керби может потребовать, чтобы ты уехала. — Голос Дрю звучал взволнованно. — И ты вовсе не обязана говорить ему правду.

— Думаешь, я не знаю, как ты мучаешься оттого, что должен скрывать мою тайну?

— Я ведь сам так решил.

— Но это я заставила тебя принять такое решение — и сожалею об этом. Я не хочу больше ставить тебя перед выбором… Это несправедливо.

Дрю молчал. Ах, как бы она хотела снова увидеть пламя желания в этом бархатном янтарном взгляде! Но нет! Наверное, она потеряла его навсегда! При мысли об этом Габриэль с трудом удержала слезы.

— Почему же ты передумала?

— Просто поняла, что это не тот человек, который стал бы нанимать убийц.

— Да, — согласился Дрю, — он не стал бы.

Он бы мог сказать и больше, мог бы напомнить, как пытался убедить Габриэль в этом… но вместо этого просто взглянул на нее. Как раз в этот миг луна разорвала облака, и в ее свете Габриэль увидела, что заледеневшие глаза Дрю немного оттаяли.

Тем временем Малышу наскучил разговор взрослых, и он громко захныкал. Верный, который сторожил его, вскочил и тихо гавкнул — видно, тоже решил, что пора им уделить внимание ребенку. Габриэль подошла к Малышу, взяла его на руки и принялась укачивать. Мальчик быстро затих и снова уснул.

Дрю поглядел на Габриэль с ребенком на руках, затем кивнул на собаку.

— Верный изменил телятам ради Малыша, — сказал он, улыбаясь.

— Да он, может быть, всю жизнь мечтал побыть нянюшкой.

— Возможно, — согласился Дрю. — Славная псина!

— А у тебя когда-нибудь была собака?

— Нет. Отец был категорически против каких бы то ни было домашних любимцев. А кроме того, меня отослали в школу в оч-чень раннем возрасте. С тех пор я редко приезжал домой.

— Тебя отослали из дома?

— Да, так принято в Шотландии. В Англии, впрочем, тоже.

— Наверное, маленькому ребенку в школе очень одиноко.

Дрю молча пожал плечами.

Его голос звучал почти бесстрастно, однако Габриэль услышала больше, чем он хотел сказать.

— Твой отец еще жив?

— Нет. Он отправился к дьяволу десять лет назад.

— А мать?

— Умерла, когда я был школьником.

— И у тебя нет ни братьев, ни сестер?

Он вдруг улыбнулся печально.

— Сводная сестра есть. Она живет в Денвере.

Габриэль вспомнила, как он предлагал ей обратиться за помощью к кому-то в Денвере.

— Ты говорил тогда о человеке, который может мне помочь…

Дрю кивнул:

— Да, это муж моей сестры Элизабет.

— Ты поддерживаешь с ними близкие отношения?

— Не очень.

Дрю замялся и продолжал тем же небрежным тоном, под которым, как она уже знала, часто скрывается глубокое чувство:

— Видите ли, мисс Паркер, фактически я незаконнорожденный. Мой так называемый отец дал мне право называться его сыном. Он не хотел, чтобы все знали, как ему наставили рога… но от этого не стал меньше меня ненавидеть.

Дрю сказал это ледяным тоном, и его шотландский акцент заметно усилился.

— Я вырос, по сути дела, не имея родных. Всего год назад я узнал, что у меня есть сводная сестра. Она тоже не имела представления о моем существовании — мы лишь недавно познакомились.

В глазах у Габриэль блеснули слезы, она осторожно коснулась его руки. Его била дрожь, и она закусила губу, чтобы удержать горестный вздох. Ей стало до боли жаль этого достойного и очень одинокого человека.

Дрю поднял голову, посмотрел ей в глаза. И увидел слезы.

— То, о чем я рассказал, — дела давно минувших дней. У тебя слишком нежное сердце, Габриэль.

Девушка улыбнулась:

— Кажется, только что ты утверждал совсем иное.

— Я просто имел в виду, что ребенок — это огромная ответственность, вот и все.

— Я всегда буду его любить, — сказала Габриэль. — Знаю, что ты мне не веришь, но это правда. Он станет улыбаться, смеяться, он научится верить…

«Если бы только и ты мог этому научиться!» — мысленно закончила она.

Дрю не ответил, и Габриэль, тихо вздохнув, принялась мыть посуду, время от времени поглядывая на молодого человека.

Наконец она вновь нарушила молчание:

— Как ты думаешь, убийство моего отца и засады на Кингсли действительно как-то связаны между собой?

— Я не верю в совпадения, — просто ответил Дрю.

Габриэль, однако, поняла, что он знает больше, чем рассказал ей.

— Но ведь пока мы не приедем в Абилену, ни один посторонний не узнает, что мистер Кингсли выжил? — спросила она обеспокоенно, вновь подходя к Дрю.

— Завтра мы остановимся в маленьком городке, чтобы пополнить припасы. Новости распространяются быстро, особенно о таком большом перегоне, как наш.

Габриэль вздрогнула, подумав о новой засаде. О том, что Керби Кингсли застрелят, что Дрю тоже может погибнуть, пытаясь защитить своего друга… И вдруг она поняла, что ей уже не так важно найти убийцу отца. Ничто, даже справедливое возмездие, не стоит еще одной загубленной жизни.

— Никто тебя не осудит, если ты уйдешь с перегона, — заметил Дрю, превратно истолковав ее дрожь.

— Нет. Уже слишком поздно нанимать нового повара. Я нужна мистеру Кингсли. А также — телятам, Билли, Верному и всем погонщикам.

«И тебе я нужна, — добавила она мысленно, — а если мы сейчас расстанемся, я больше никогда тебя не увижу».

— Нет, я не уйду, — вслух закончила Габриэль, — если только мистер Кингсли сам меня не прогонит.

Глаза Дрю потемнели. Он беззвучно выбранился, а потом легко прикоснулся к ее щеке.

— Я просто не хочу, девушка, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Слишком поздно, подумала Габриэль. Все уже случилось. И прежней она никогда не станет.

Ладонь у него была жесткая, мозолистая — и все же она не знала более чудесного прикосновения.

— Дрю, я не хочу расставаться с тобой, — прошептала Габриэль. — Я не могу, не в силах оставить тебя.

Дрю пробормотал какое-то проклятие, и внезапно их губы слились в поцелуе, отчаянном и требовательном. Габриэль ощутила всю ярость его желания, всю нежность, о которых уже не смела мечтать. Жар его поцелуев заставил петь ее тело, рождая в нем неумолимое желание, оно звенело и билось в каждой жилке. Дрю ласкал ее, и от прикосновения его рук и губ по всему ее телу пробегала жаркая дрожь.

Он обнял девушку, хотел теснее прижать к себе… но в этот момент заплакал ребенок.

— Вот черт! — Глухо застонав, Дрю оторвался от нее и посмотрел на Малыша. Затем снова перевел взгляд на Габриэль, и девушка вспыхнула, прочитав откровенное желание в его глазах.

— Я хочу тебя, — хрипло сказал Дрю. Габриэль смущенно улыбнулась.

— Я сейчас накормлю маленького, и он уснет.

Дрю погладил ее щеку, нежно обхватил пальцами подбородок, и Габриэль вдруг ощутила себя рядом с ним совсем маленькой и хрупкой.

— Не уверен, что мы ведем себя разумно, — проговорил он медленно, однако голос его дрожал от желания.

— Что ж, я никогда не отличалась здравым смыслом, — заметила она. Дрю улыбнулся.

— Так же, как и я.

— Вот уж нет, — покачала головой Габриэль. — Ты очень умный.

Дрю насмешливо фыркнул.

— Ты совсем меня не знаешь, девушка.

— Я знаю, — серьезно возразила Габриэль, — щедрость и цельность твоей души, твою верность и нежность. Я знаю о тебе все, что мне требуется знать.

— Нет, милая, — тихо возразил Дрю, — не придумывай себе того, чего нет. Я вовсе не такой, каким ты меня вообразила. Я вел беспутную жизнь. У меня нет близких людей, нет обязательств, да я и не хочу их иметь. Я чертовски мало могу дать людям — одни только заботы и неприятности.

В его словах прозвучало предупреждение, но Габриэль не желала его слышать. На примере своих родителей она уверовала в силу любви и, впервые сама испытав любовь, жадно хотела большего. Она станет дорожить каждой минутой, проведенной с Дрю Камероном, — и пусть будет что будет. Пробуждение нежности, ее великолепный расцвет, сладостная музыка любви будет звучать в ее душе всю жизнь.

Габриэль обхватила ладонями его лицо. В этом жесте было столько любви и доверия, что взгляд шотландца невольно потеплел.

— Вот уж не ожидал… — хрипло начал он, но договорить не успел — в этот момент снова захныкал Малыш.

Габриэль виновато посмотрела на Дрю и опустила руки.

— Он голоден. Пора его кормить.

— Да. Идите, а я закончу с посудой.

Она кивнула.

— А когда малыш заснет?.. — спросила она, и вопрос ее замер в воздухе.

— Сегодня я до утра свободен. Мы могли бы… прогуляться.

Габриэль с трудом сглотнула. Его зовущий взгляд ясно говорил о том, куда заведет их прогулка… но прежде ей надо было сделать кое-что еще.

— Я хочу поговорить с мистером Кингсли, прежде чем мы… то есть до прогулки.

Дрю кивнул:

— Я останусь у фургона и пригляжу за Малышом.

Габриэль замялась и сказала нерешительно:

— Я не хочу говорить ему, что ты давно уже все знал про меня.

— Но тогда это будет неполная правда, — ласково упрекнул ее Дрю. — И если ты об этом ему не скажешь — скажу я сам.

И снова ее охватило сомнение.

— Дрю, я не хочу, чтобы ты отвечал за меня!

— А я сам взял на себя ответственность.

Если хочешь, пойдем к нему вместе. Габриэль покачала головой:

— Нет, я должна сделать все сама.

Дрю взял ее руку и прижался губами к ладони.

Казалось, тепло его поцелуя разлилось волной по всему ее телу. Еще час, может быть, чуть больше — и Дрю снов" будет с ней. Хотя бы только на эту ночь.

Дрю смотрел, как Габриэль в сопровождении Верного уходит в сторону лагеря, — и вдруг осознал, что не сможет жить без этой женщины, что принадлежит ей душой и телом. Случилось то, чего он так старательно избегал всю жизнь.

И все же его мучили недобрые предчувствия. Он чертовски мало может предложить Габриэль, не может заверить ее в своей любви. А он ни за что на свете не хотел бы разочаровать ее. Он никогда не обещал того, чего не мог дать. Так, может быть, вообще ничего не обещать?

Но, черт возьми, как он желает ее! Дрю изо всех сил пытался доводами рассудка погасить пламя страсти, но ничто, никакие разумные доводы не помогали. Он желал Габриэль так, как не желал ни одну женщину в жизни.

С невеселым смешком Дрю Камерон повернулся к посуде, оставленной Габриэль на берегу, присел на корточки и принялся отскребать кастрюли и миски. Любопытно бы сейчас посмотреть на себя со стороны! Если бы его прежние приятели по Эдинбургу могли увидеть лорда Кинлоха за мытьем посуды, да еще в такой одежде! А ведь он всегда так заботился о своем внешнем виде. Он, слывший настоящим денди, всегда выбирал самые дорогие ткани и шил костюмы у лучших портных — и вот сейчас довольствуется хлопчатой рубашкой и грубыми штанами, пропыленными и пропахшими лошадиным потом, а его шевелюра давно не видела ножниц и головной щетки. Он привык к отменной, вкусной еде, а сейчас его меню — бобы с солониной и хлеб. Холеные руки, привыкшие к картам, загрубели и покрылись мозолями.

И все же никогда в жизни он так превосходно себя не чувствовал. Нет больше утреннего похмелья после обильной ночной выпивки, нет и угрызений совести оттого, что он выиграл деньги у тех, кому проигрыш не по карману, нет сожалений, что он впустую тратит свою жизнь, сводя счеты с давно умершим человеком.

Товарищи его любили за ловкость и юмор, но у него было чертовски мало друзей, на которых можно положиться в тяжелую минуту. У обитателей Запада есть поговорка: «С ним можно и реку оседлать». У Дрю никогда не было такого друга — пока он не приехал на Запад. А теперь такие друзья появились: Керби, Коротышка, Хэнк. Бывший шериф Бен Мастерс. И все это люди, которым можно доверять. Какое замечательное, однако, чувство!

И еще — здесь он узнал Габриэль. Хорошенькую, независимую, упрямую Габриэль, которая отдала ему свое сердце.

Дрю мог противостоять искушению, когда считал, что девушка использует его в корыстных интересах, но сегодня ее признание пробило брешь в его доспехах. Он оказался безоружен перед ней. Ей потребовалось известное мужество, чтобы признать свою ошибку и покаяться перед Керби. Дрю и прежде восхищался ее присутствием духа, решимостью, но сейчас — особенно.

Быстро покончив с посудой, он и сам наскоро умылся и, собрав кастрюли и миски, пошел в лагерь.

У него, между прочим, назначено свидание с настоящей леди.* * * Керби Кингсли смотрел, как нагруженный посудой Дрю приближается к лагерю. Ранее он заметил, как шотландец и Габриэль вместе отправились к реке. Он тогда нес ребенка, она — посуду, а около них кругами бегал пес.

И Керби улыбнулся, поднося к губам кружку с кофе. Он немного завидовал Дрю и Габриэль. Они так явно друг в друга влюблены. Их взгляды могли бы поджечь порох, хотя оба, как он заметил, очень старались не выдавать своих чувств.

Габриэль понравилась ему настолько, что он рискнул оставить ее на перегоне. Она быстро всему научилась, успешно переняла у Джеда его кулинарное искусство и никогда не жаловалась. Она была храброй и оказалась очень хорошенькой, когда смыла с себя пыль и грязь и рассталась с бесформенным плащом и огромной шляпой.

Все же Керби хотелось бы знать побольше об этой девушке. Дрю Камерон ему друг и, черт возьми, оказался его ангелом-хранителем! Конечно, хотелось бы оставить его своим помощником и после перегона, но вряд ли это возможно. Дрю не из тех людей, кто позволяет собой командовать. Сейчас он пошел на это, чтобы научиться делу. Однако, овладев премудростями скотоводчества, он захочет заняться делом самостоятельно.

Вот Дрю сложил свою ношу в главный фургон и пошел к хозяйственному, где минуты две постоял, о чем-то переговариваясь с Габриэль. Она сидела внутри и кормила ребенка, но Керби хорошо было ее видно.

Наконец Дрю подошел к костру. Неподалеку от него четверо погонщиков играли в покер, другие уже спали. Успокоились и подопечные Дэндера, втиснувшись в свои фургоны.

— Благостный вечерок, — заметил Дрю.

Керби улыбнулся. Нет, шотландец и его манера говорить определенно придавали их бытию некоторый шарм. Другие погонщики объяснялись, главным образом с помощью «угу» и «не-а».

— Но может пойти дождь, — ответил Керби.

— Ты завтра утром опять на разведку?

Керби кивнул.

— А Терри с тобой поедет?

— Думаю, что в этом нет необходимости. Во всяком случае, до Колдуэлла. Мы еще не встретились ни с кем, кто мог бы разболтать, что я жив.

Дрю задумался.

— Все же мне было бы спокойней, если б кто-нибудь еще поехал с тобой.

— Хочешь поехать?

Керби знал ответ заранее — любой предпочтет поехать на разведку, чем глотать пыль, поднятую стадом, но у шотландца и впрямь есть шестое чувство насчет грозящей опасности. К тому же, поехав с ним, Дрю усвоит и кое-какие навыки разведки.

— А как к этому отнесется Дэмиен? — спросил Дрю.

— Дэмиен нужен здесь — смотреть, чтобы все было в порядке, пока меня нет.

Шотландец немного помолчал.

— Пожалуй, я не стану торопиться с положительным ответом. Завтра утром ты, возможно, видеть меня не захочешь.

Керби растерянно воззрился на него:

— Что, черт побери, это значит?

Дрю не успел ответить. В этот миг Габриэль спустилась из хозяйственного фургона и направилась к ним. И наметанный глаз Керби заметил, что ее что-то гнетет.

Остановившись перед ними, Габриэль попросила:

— Мистер Кингсли, могу я поговорить с вами наедине?

Керби посмотрел на Дрю — вид у того был уж и вовсе загадочный. Пожав плечами, Керби повел Габриэль из лагеря к реке, где их разговор никто бы не смог услышать.

— Хочешь уйти от меня? — спросил он.

— Нет, сэр, — ответила девушка. — Однако вы вскоре сами, возможно, постараетесь от меня отделаться.

— Только что шотландец сказал мне то же самое про себя, — проворчал Кингсли. — Любопытно мне знать — почему?

— Дело в том, что я солгала вам.

— Да это я, черт возьми, и сам уже знаю.

Габриэль прямо взглянула ему в лицо.

— Я решила наняться к вам на перегон, чтобы вас убить. Я считала, что вы убийца моего отца.

Керби был слишком потрясен, чтобы отвечать. Мысли в голове заметались с лихорадочной скоростью: он старался вспомнить событие, которое объяснило бы ему, о чем девчонка, черт возьми, толкует. Ничего не припомнив, он оставил бесплодные попытки. Одно Керби знал наверняка: клерк, которого убили при ограблении банка, никак не мог быть отцом Габриэль.

— Кто?.. — начал он.

— Моего отца некогда звали Джим Дэвис.

Керби оцепенел при звуке этого имени. Кровь застыла у него в жилах.

— Всю свою жизнь я знала его как Джеймса Паркера. Около четырех месяцев назад его застрелили в Сан-Антонио. Умирая, он… упомянул ваше имя.

На Керби нахлынули волнующие воспоминания. Его четверка, его банда: Сэм Райт, Джим Дэвис, Кэл Торнтон и он сам. И еще его младший брат Джон — дальше от них, от опасности… Здесь, на берегу реки Симаррон, Керби воочию встретился со своими ночными кошмарами, все эти долгие годы преследующими его.

— Чье имя… — Голос у него сорвался. Керби откашлялся и начал снова:

— Чье имя назвал твой отец? Кингсли или…

— «Керби Кингсли». Он узнал из статьи в газете о перегоне и вырезал ее. Вместе с рисунком.

Керби никак не мог восстановить дыхание. Проклятый рисунок! Кто-то рисовал его физиономию, удачно уловив сходство… но ведь за двадцать пять лет он должен был здорово измениться. Он и в мыслях не держал…

— Твой отец еще что-нибудь сказал? — спросил он.

— Да, — медленно проговорила Габриэль. — Он быстро истекал кровью, но… — Голос ее дрогнул, однако она сделала над собой усилие и снова заговорила:

— Он сказал: «Статья… Кингсли… Опасность». И я подумала, что он считает, будто это вы застрели его — или наняли убийцу.

Она судорожно вздохнула.

— Он сказал также о письме, которое оставил для меня в сундуке. Отец написал его, прочитав статью и увидев ваш портрет. Думаю, он испугался, что ему грозит беда. И хотел, чтобы я знала, в чем дело.

Она помолчала и наконец закончила:

— В письме рассказывалось об ограблении банка. Но ведь вам об этом тоже известно, верно?

Керби даже и не думал кривить душой. Девушка знала всю правду, а он дьявольски устал лгать, скрывая эту правду. Кроме того, он сразу понял: убийца Джима Дэвиса — и есть тот самый человек, что пытался убить и его, Керби Кингсли, причем дважды. Связь между этими событиями была слишком очевидна, хотя до сих пор не укладывалась у него в голове.

— Какую роль во всем этом играли вы?

Вопрос Габриэль вернул его из области воспоминаний к реальности. Керби сразу понял, что она имеет в виду, но еще не был готов ответить. Трудно так сразу отказаться от своей многолетней привычки все скрывать.

Он вздохнул, посмотрел на дальний берег реки.

— Расскажи-ка сначала о твоем отце. Куда он подался после злосчастного ограбления?

Габриэль помолчала.

— Он уехал на Восток, там познакомился с актрисой — моей матерью, и стал ездить с ней по стране. Два года назад она умерла. Мы начали выступать вдвоем. Я захотела поехать на Запад, отец не хотел, но я… убедила его.

Керби услышал в ее голосе виноватые нотки. Господи, он-то знает, как чувство вины может изъесть душу! Кингсли подавил вздох, вспомнив Джима Дэвиса, своего дружка, — тот вечно что-нибудь насвистывал или напевал, а еще играл на губной гармошке. Из всех четверых ему больше всего не хотелось грабить банк, и он острее других переживал гибель клерка. Но ведь Кэл Торнтон так их убеждал, что никто не пострадает, что они лишь украдут деньги у жадных банкиров, только и всего. Керби лишь потом осознал, что ограбили они владельцев ранчо, мелких фермеров и торговцев, которые из-за ограбления банка потеряли все, что имели.

— Если ты думала, что это я убил твоего отца, почему не обратились к шерифу?

— Я и обратилась, но никто не желал верить, что вы можете быть замешаны в убийстве. Меня не пожелали даже выслушать как следует. — И шепотом добавила:

— Они не поверили певице и актрисе, которая обвинила в убийстве одного из первых богачей Техаса.

— Поэтому ты решила сама сунуться в логово тигра, — Кингсли покачал головой. — Юная леди, не знаю, как тебя назвать: самой храброй из женщин, которых я когда-либо встречал, или самой безумной. Если ты считала меня убийцей, неужели тебе не приходило в голову, что я могу убить и тебя?

Габриэль опустила глаза и, старательно разглядывая землю под ногами, ответила:

— Я не дорожила своей жизнью. Когда я уезжала из Сан-Антонио, мне было все равно, что со мной станется.

Господи, какая боль, какая безысходная тоска слышалась в ее голосе! А ведь она еще совсем девочка — слишком юная, чтобы испытывать подобные чувства.

Смутившись от неожиданного наплыва чувств, от почти бессознательного стремления защитить ее — неудивительно, что ей так легко удалось окрутить шотландца! — Керби перевел разговор на менее болезненную тему. Покосившись на Габриэль, он спросил:

— Так ты, значит, тоже певица, как твой отец?

Она кивнула.

— И актриса, как моя мать, хотя нам с отцом больше нравилось петь, и, когда мама умерла, мы только пели. У нас был ангажемент в мюзик-холле Сан-Антонио. Меня действительно зовут Габриэль, но полное мое имя — Мэрис Габриэль Паркер.

Теперь Керби вспомнил эту женщину. Вспомнил, как знакомые скотоводы рассказывали о прекрасной певице, выступавшей в Сан-Антонио. Имя ее для Керби ничего не значило, не было и желания отправиться в длительную поездку только для того, чтобы увидеть представление. А зря он не поехал. Может быть, узнал бы Дэвиса и как-нибудь сумел бы предотвратить…

— Мистер Кингсли, мой отец был хорошим человеком. — Габриэль снова устремила на него прямой, искренний взгляд. — Его любили. Я поверить не могла… то есть я хочу сказать, что он никогда не рассказывал ничего о Техасе. Я даже не подозревала, что он здесь бывал. Я не понимаю, как… как он мог…

Ее слова были полны горя… и смятения.

— Чтобы это понять, надо было жить здесь, в Техасе, — сказал он тихо. И повторил:

— Да, надо было здесь жить.

18.

Габриэль затаила дыхание, когда Керби замолчал.

Мука исказило его лицо. Через мгновение он заговорил вновь:

— Наши с Джимом отцы владели небольшими фермами близ Остина. Мы с ним дружили с детства. У меня был брат намного меня младше, а у твоего отца не было ни братьев, ни сестер.

Она коротко кивнула: Керби ответил на ее невысказанный вопрос.

— Земля у нас была хорошая, может, лучшая в этих местах, наверное, потому, что рядом была вода. Видно, чересчур даже хорошая земля, потому что один ранчмен пытался ее у нас выкупить, а когда это дело не выгорело, наши отцы очень кстати погибли во время перегона стада в Нью-Орлеан. Что поделаешь, апачи напали. Ну да мы никогда не верили, что виноваты апачи. Особенно когда банк потребовал уплаты по кредитам и наши фермы были проданы за долги тому самому человеку, который прежде пытался их у нас купить. Моей матери к тому времени уже не было в живых, а вскоре после продажи фермы умерла и мать Джима. Мне было семнадцать, брату одиннадцать, твоему отцу — шестнадцать. Мы были озлоблены, пылали мстительными чувствами — мечтали расквитаться. Владелец ранчо, выкупивший наши фермы, не желал, чтобы мы оставались в тех местах. Он устроил так, что мы нигде не смогли найти работы. Брат мой голодал… да, черт возьми, мы все трое постоянно голодали! И в это время мы сдружились с Кэлом Торнтоном и Сэмом Райтом.

Погруженный в свои воспоминания, Кингсли прошелся вдоль реки туда и обратно. Затем остановился и, не глядя на Габриэль, продолжил:

— Кэл говорил, что он из Техаса и что с его отцом случилась та же беда. Сэм был тенью Кэла. Я никогда о нем ничего как следует не знал. Однажды вечером мы все напились — выпивку обеспечил Кэл — и стали сгоряча рассуждать о том, что все наши трудности кончатся, если ограбить банк. Кэл стал нашим главарем. Мы были молодыми дурнями и находились в отчаянном положении, а он разглагольствовал, что это, дескать, проще простого. И поклялся, что никто не пострадает. На следующее утро ни твой отец, ни я не хотели идти на это дело, но Кэл — он был красноречив, как библейский змий, — стал нас убеждать, что это наш долг перед отцами, а меня обвинил в том, что я плохо забочусь о брате.

Кингсли покачал головой.

— Этого оказалось достаточно. Я и так чувствовал себя чертовски виноватым оттого, что Джон голодал. И мы решились. Как часто я мечтал вычеркнуть этот день из моей жизни… и Джим, я уверен, чувствовал то же самое.

Габриэль вспомнила предсмертное письмо отца. Да, верно, каждое слово было пропитано глубочайшим раскаянием.

— И что же… как все это случилось? — нерешительно спросила она.

— В полдень мы приехали в город и стали следить за банком. Все служащие, кроме одного клерка, ушли на ленч. И мы проникли в здание. Джон ждал снаружи, с лошадьми, твой отец сторожил дверь, а Кэл держал клерка под прицелом, пока я очищал кассу. Потом Кэл приказал клерку открыть сейф, но тот сказал, что не помнит шифра. Кэл стал избивать его, пока тот не согласился вспомнить. А забрав деньги, Кэл повернулся и выстрелил в него. За то, что заставил долго ждать, — так он сказал потом.

Габриэль представила тот ужас, который охватил молодого парня — ее будущего отца, и тот же самый ужас она сейчас услышала в голосе Кингсли. Двое испуганных юношей, почти мальчишек… Сердце ее обливалось кровью, от боли и обиды за них.

— Мы убежали, — продолжал Кингсли свой рассказ. — Я был потрясен тем, с какой легкостью Кэл убил невинного человека. Это было так ужасно, бессмысленно… Но я заставил себя думать о брате, ну и, конечно, о себе, и мы рванули оттуда, как черти. Поделив деньги, мы решили, что лучше теперь разойтись. Мы договорились переменить имена и скрыться в разных направлениях. Мы с Джоном переехали на юг Техаса, Джим подался на восток, Сэм должен был отправиться как будто на запад, а Кэл — на север. Больше я никогда ни с кем из них не встречался.

Кингсли вздохнул, закончив рассказ. Повисла гнетущая тишина. Только издали доносилось негромкое мычание коров. Затем он подошел к девушке и положил большую тяжелую руку ей на плечо.

— Габриэль, Джим Дэвис был моим другом, и мне искренне жаль.

— Спасибо, — ответила она, глотая слезы.

— Ну а теперь, — убрав руку, Кингсли выжидательно взглянул на Габриэль, — расскажи, почему ты решила не убивать меня при первой же нашей встрече.

Опустив глаза, она повернулась к реке. В черной воде, мерцая, отражался свет луны и ярких звезд.

— Мне казалось, что я ждала возможности застать вас одного, — прошептала она. — Но теперь я думаю, что вряд ли решилась бы на убийство. По крайней мере, надеюсь, что не решилась бы. Затем была ночная буря, когда погиб Хуан и был изувечен Туз. — Девушка прерывисто вздохнула. — Я не знала, что делать. Все эти ужасные события глубоко меня потрясли, и я не могла больше замыкаться в собственном горе. И поняла, что не смогу убить вас… и вообще — никого.

Кингсли немного помолчал.

— Ну а теперь? Почему спустя столь долгое время ты вдруг решила рискнуть и рассказать мне всю правду?

— Потому что за эти дни я узнала, какой вы на самом деле. Теперь я уверена, что вы не могли убить моего отца. О, я очень хотела возложить на вас эту вину… я хотела… справедливости. Возмездия. Но теперь я иногда думаю, что просто искала виновника, не желая чувствовать виноватой себя.

— Брось, девочка, откуда же тебе было знать, что твоему отцу в Техасе грозит опасность? Ради бога, не вини себя!

Габриэль искоса взглянула на Кингсли.

— Но кого же мне винить? Кто виновен в смерти моего отца?

Скотовод повернулся к ней, их взгляды скрестились, и в серебристом свете луны она увидела, как он помрачнел.

— Могу лишь догадываться, что это Кэл Торнтон. Несколько месяцев назад, примерно в то же время, когда застрелили твоего отца, кто-то устроил на меня засаду и пытался убить. Меня спас Дрю.

Габриэль нерешительно, едва слышно сказала:

— Меня тоже хотели тогда застрелить. Когда убийца прицелился в меня, папа, уже смертельно раненный, заслонил своим телом.

Кингсли удивленно уставился на девушку.

— Черт возьми!.. Габриэль, ты хоть понимаешь, насколько безрассудно было в этом случае соваться к человеку, которого ты подозревала в убийстве?!

— Я была уверена, что, когда переоденусь Гэйбом Льюисом, меня никто никогда не узнает, — смущенно пробормотала она.

— Да, это правда, — ответил Кингсли все еще с некоторым удивлением, — ты меня здорово провела… Но ведь я тебя раньше не видел…

— Никто не узнал, пока я дважды не упала в воду.

Губы Кингсли дрогнули.

— Бедняга Дрю! Он знает?

Габриэль хотела было солгать ради Дрю, сказать, что шотландец ничего не знает и ничего не утаивал от Кингсли, — но не смогла.

— Он все знает. Но я ему рассказала правду только пару дней назад. И заставила поклясться, что он меня не выдаст, — прибавила она поспешно.

— Проклятье, этот парень — просто скопище всяких тайн!

Кингсли неожиданно улыбнулся. Удивленная его реакцией, Габриэль невольно отметила, что ему надо чаще улыбаться.

— А я-то боялся, что потеряю повариху и, возможно, своего лучшего работника. Я заметил, как Дрю на тебя посматривает, когда думает, что этого никто не видит.

Девушка закусила губу.

— Но вы Дрю не осуждаете?

— Нет. Он сдержал слово, и один только бог знает, как ему это трудно.

Габриэль решила, что Керби Кингсли ей очень нравится. Папин друг… Она проглотила подступившие слезы — может быть, он станет и ее другом? Как бы ей этого хотелось!

— По-моему, Джиму Дэвису повезло в жизни, — тихо сказал Кингсли. — Я ему завидую. Уверен, твоя матушка тоже была замечательной женщиной.

Габриэль кивнула:

— О да! Ее смерть разбила ему сердце.

Кингсли вздохнул.

— Рад, что он нашел родную душу. Мне бы его мужество…

— Мистер Кингсли, я знаю, что извинения недостаточно, но я очень сожалею, что так несправедливо судила о вас. Понимаю, это непростительно, но…

Кингсли покачал головой:

— Забудь. Люди, с которыми стряслась беда, часто думают и поступают так, что потом сами жалеют об этом. И самое лучшее не цепляться за такие мысли, а стараться их преодолеть. А сейчас нам надо подумать, как найти Кэла Торнтона прежде, чем он найдет нас. — И, нахмурившись, Кингсли проворчал:

— Я готов жизнь прозакладывать, что это он! Теперь, узнав о смерти Джимми, я в этом просто уверен. Так или иначе, но ты, похоже, в не меньшей опасности, чем я.

Габриэль не хотелось бы так думать, но нужно было смотреть правде в лицо.

— Значит, вы уверены, что это Кэл Торнтон? А что вы можете сказать о его приятеле?

Но Кингсли покачал головой:

— Сэм слишком глуп. Нет, это Кэл, точно тебе говорю. Ресь вопрос в том, зачем ему это понадобилось. После стольких-то лет!

— Может быть, он боится, что вы его можете узнать?

— Ну и что? Кому какое дело до того, что случилось двадцать пять лет тому назад? — и Кингсли с сомнением посмотрел на Габриэль.

Габриэль задумалась. Что еще могло связывать Керби Кингсли и ее отца? Что могло навести на их след убийцу?

Керби тоже сосредоточенно размышлял.

— По крайней мере, — сказал он наконец, — Торнтон не подозревает, что ты здесь, и, может быть, тебе лучше уехать сейчас, прежде чем мы доберемся до Абилены, — тогда Кэл решит, что мы с тобой незнакомы.

Габриэль быстро взглянула на Керби. Он, конечно, думает только о ее безопасности, но…

— Я хочу остаться, — сказала она, почувствовав вдруг, как сильно забилось сердце. — Кроме того, я все-таки мельком, но видела человека, который стрелял в моего отца.

Кингсли быстро взглянул на нее.

— Нет, подробно я его не разглядела, — призналась Габриэль, — было темно, да и он стоял далеко. Знаю только, что у него на тулье шляпы серебристая лента, а ростом и сложением он как… Дрю. Очень высокий, худой и двигается…

— Словно кошка, — закончил Кингсли. — Быстро, легко, скользя без малейшего усилия.

Габриэль кивнула.

— Гм, — Керби с минуту-две смотрел себе под ноги и вдруг в изумлении вскинул на нее взгляд.

— Но ты же не думаешь, что это мог быть Дрю?..

Девушка виновато кивнула:

— Да, когда я его увидела в первый раз, то именно так и подумала. Но это было недолго. И я поняла, что ошиблась… еще до поездки в Уиллоу-Спрингс.

Габриэль покраснела от смущения под пристальным взглядом Кингсли и обрадовалась, что луна скрылась за облаками.

— Вот сукин сын! — беззлобно выругался Кингсли. — Пора мне снимать шпоры. У меня под носом происходят такие события, а я ничего не замечаю. Да я бы, черт… — Он осекся, и Габриэль все-таки смогла в бледном лунном свете рассмотреть, что Кингсли покраснел. — Извини, забыл, что ты леди. То есть, я хотел сказать…

Габриэль хихикнула, почувствовав огромное облегчение.

— Так трудно разговаривать не с Гэйбом, а с Габриэль, — Кингсли чуть заметно усмехнулся. — Интересно бы знать, что обо всем этом думал Джед. А может, старый пройдоха с самого начала догадывался, с кем имеет дело?

Габриэль это предположение понравилось, хотя если так — значит, она не слишком хорошая актриса.

— Я по нему скучаю, — призналась она грустно.

— Да и мы все тоже. Он был отличным парнем. Ладно, остается вопрос: что нам делать? Я, конечно, теперь знаю, почему кто-то меня пытается убить, и благодарен тебе за это — но не хочу подвергать тебя опасности. Ты должна вернуться на Восток.

Габриэль покачала головой:

— Мне незачем туда возвращаться. У меня нет родственников, и… мистер Кингсли…

— Керби.

Она смутилась, но затем ослепительно улыбнулась.

— Спасибо, Керби. Поймите, я не хочу отсюда уезжать. Я хочу узнать, кто убил моего отца.

— О, это мы узнаем, будь покойна, — сказал он, — и сообщим тебе. Но пока тебе ничто не должно угрожать. Джим с меня бы живого шкуру содрал, если бы узнал, что я позволил тебе остаться, зная о грозящей опасности.

Сердце Габриэль лихорадочно вабилось. Нет, она не может сейчас уехать! Именно теперь, когда их отношения с Дрю зашли так далеко… Но как разубедить Кингсли, не рассказав ему всей правды? Как объяснить, что уехать сейчас означает для нее крушение всех ее надежд?

Она ничего не сказала, лишь умоляюще смотрела на него. И взгляд ее был столь красноречив, что Керби, кажется, все понял.

— Это из-за Дрю, да?

И вновь он смог прочитать ответ на ее лице. Габриэль и не пыталась скрывать своих чувств.

Кингсли долго глядел на нее и наконец неохотно кивнул:

— Ладно. Можешь остаться. На некоторое время.

— О, благодарю вас! — выдохнула Габриэль с огромным облегчением.

— Не спеши благодарить, — предупредил Керби. — Я хочу, чтобы ты по-прежнему выглядела как Гэйб Льюис. И не дай бог кто-нибудь из погонщиков узнает твое настоящее имя, даже мои племянники! Совершить промашку, проболтаться куда как легко…

— Спасибо, — сказала она. — Я… не заслуживаю такой доброты.

— Ты дочь Джима, — ответил Кингсли, — и этим все сказано.

И прежде чем Габриэль успела что-либо ответить, он повернулся и ушел.

Габриэль осталась на берегу реки, охваченная бурей новых ощущений. Впервые за много месяцев она почувствовала, как с ее души упал тяжелый камень. Она и не подозревала, что ей будет так трудно изо дня в день притворяться и лгать. И в то же время ее мучил стыд. Она хотела убить человека — замечательного человека, лучше не сыскать. Может быть, Керби простит ее, поняв, что из-за горя она потеряла разум, — но сама Габриэль никогда не простит себя за эту чудовищную ошибку. И самое главное, она не знала, сможет ли Дрю простить ее. Она боялась, что после всех уверток и лжи он никогда не сможет снова ей поверить.

Глядя на черную воду, текущую мимо, и ничего не видя перед собой, девушка стояла и ждала, когда же придет Дрю — и придет ли вообще.* * * Малыш мирно спал в своей самодельной колыбельке, и собака, добровольный страж, лежала рядом. Дрю сидел на задке хозяйственного фургона, глядя на обоих с любопытством и смутной нежностью, которая постепенно заполняла пустоту в его сердце. Ему очень хотелось принять это новое чувство без насмешливого скептицизма, давно уже ставшего частью его натуры.

Если он пойдет сегодня к Габриэль, то отдастся во власть этим новым, незнакомым до сих пор чувствам. Он свяжет себя обязательством не менее прочным, чем брачный обет, который дается перед богом и людьми. Дрю никогда не считал себя образцом добродетели, но и не играл женскими сердцами ради собственной забавы. Все его прежние связи были с опытными женщинами, которые заранее знали правила игры и пределы близости. Он редко возобновлял эти связи, таким образом избегая даже намека на какую-то сердечную привязанность.

Но Габриэль… Ах, с Габриэль все по-другому! На сердце теплело даже от звука ее имени. Это имя волновало его, пробуждало неотступное желание, которого прежде Дрю никогда не испытывал. Он улыбался при одной мысли о ней, и сердце срывалось на такой стремительный ритм, что он едва мог дышать. Дрю хорошо понимал: если он еще хоть разок обнимет Габриэль, то уже не сумеет изгнать ее из своего сердца. До сих пор все его попытки забыть эту девушку лишь сильнее воспламеняли его страсть.

Дрю вздохнул, выпрыгнул из фургона, чтобы налить себе кружку кофе, но по дороге к костру увидел, как из тени под деревьями вышел Керби. Дрю остановился и постарался взять себя в руки: он знал, что сейчас последует множество вопросов, и приготовился на них отвечать.

— Дрю, — сказал Керби, остановившись рядом, — Габриэль мне рассказала удивительную историю.

Дрю молча кивнул, у него вдруг пересохло во рту.

— Она сказала, что ты обо всем знал.

— Да.

— И очутился в очень затруднительном положении, не так ли?

Услышав насмешливую нотку в голосе Керби, Дрю сухо ответил:

— Да, мне тоже так кажется. Кстати, я попал в затруднительное положение в ту самую минуту, когда вошел в тот проклятый салун и подслушал тех троих парней, решивших продырявить твою шкуру.

— Не могу сказать, что сожалею об этом. Если бы не ты, меня бы уже не было в живых.

Дрю помолчал.

— Как ты думаешь поступить с Габриэль?

Керби пристально посмотрел на шотландца.

— Пока она останется здесь. Вряд ли ей стоит сейчас быть одной. Здесь никто не знает, кто она такая на самом деле, — вряд ли кто-либо из погонщиков сообразит, что наш Гэйб и даже наша Габриэль — актриса Мэрис Паркер. Если ее кто-то преследует, ей будет грозить опасность до тех пор, пока мы не узнаем, кто этот человек.

— Знаю, — сказал Дрю. — Стрелок явно хотел ее убить, потому что решил, что девушка его хорошо разглядела и сможет узнать.

— Согласен.

— У тебя есть какие-нибудь соображения, кто нанял убийцу?

— Я готов прозакладывать все свое имущество, что это Кэл Торнтон, но мы все переменили свои имена и фамилии, и я понятия не имею, как его теперь зовут. Не уверен даже, что узнал бы его при встрече. Я недолго был с ним знаком прежде, а сейчас он старше на четверть столетия. Помню только цвет его глаз. Бледно-голубые и холодные, словно лед.

Керби помолчал, потом добавил:

— Габриэль сказала, что видела его только мельком. Говорит, что он высокий, худой и носит шляпу с серебристой лентой. Ты не видел кого-нибудь похожего тогда, в салуне?

Дрю попытался вспомнить салун и публику, что там собралась в тот вечер.

— Боюсь, что нет.

— Тогда надо подумать, кому по средствам нанять сразу нескольких убийц.

— Торопливых и небрежных. Они упустили из виду Габриэль и даже не удосужились убедиться, действительно ли ты убит в тот, второй раз.

— Да, я все время этому удивляюсь, — ответил Керби. — Наверное, убийца, увидев, что мои лошади унеслись прочь, решил, что я все равно обречен. Или что-то его спугнуло. Впрочем, он не слишком ошибся. Еще пара часов, и вы не смогли бы меня спасти.

— Поэтому, — заключил Дрю, — нам надо знать, как долго еще эти люди будут считать тебя мертвецом.

— А потом попытаться вновь меня убить.

Взгляды их встретились, и Дрю зловеще улыбнулся:

— И, может быть, угодят в ловушку.

— Точно. Если бы мы смогли поймать хоть одного из этих мерзавцев, мы бы узнали, кто его наниматель. Но это может быть опасно для Габриэль.

Керби помолчал и, преодолевая некоторую неловкость, спросил:

— Как думаешь, ты мог бы уговорить ее вернуться на Восток? По крайней мере ненадолго? Дрю коротко рассмеялся.

— Ну, это так же легко, как велеть урагану изменить направление.

Керби ухмыльнулся.

— Да, уж она умеет добиваться своего. Ее отец был моим другом, и мне его потом здорово не хватало. Дочка зато целиком унаследовала его характер, Наверное, поэтому я сразу проникся сочувствием к Гэйбу Льюису, не зная, кто он… вернее, она.

Дрю молчал. В душе он радовался, что Керби и Габриэль заключили мир, что Керби явно не осуждает его за молчание… но великодушие друга не облегчало тяжести его вины.

— Черт тебя побери, Дрю, — прервал Керби размышления друга, — мне кажется, что тебя на берегу реки ожидает девушка. И я на твоем месте не стоял бы сейчас как вкопанный и не размышлял бы о всякой ерунде!

— Керби!

— А если ты беспокоишься насчет того, что не рассказал мне об этом раньше, — брось. Ты просил меня хранить твою тайну, а Габриэль о том же просила тебя.

Из-за этого я не стал хуже о тебе думать. Ты же, кроме всего прочего, вроде моего ангела-хранителя, а я был бы глупцом, если бы восстал против воли господней.

— Я чертовски странный ангел-хранитель, — мрачно ответил Дрю. — Господь, наверное, подшутил над нами.

— Подшутил или нет, но я тебе благодарен. А теперь иди к Габриэль. Думается мне, она за тебя волнуется. А о ребенке не беспокойся. Мы с Хэнком присмотрим за ним.

Дрю кивнул. На душе у него стало легче. Больше никаких тайн. Но это никак не помогало решить другую проблему. Он желал Габриэль, он никогда еще так не желал женщину, но что он может предложить ей взамен?

Впрочем, ноги уже сами вели его к реке, и вскоре он увидел силуэт девушки на фоне потемневшего неба. Остановившись чуть позади, он тихо позвал:

— Габриэль!

Она быстро обернулась, подошла и протянула ему руку — маленькую и сильную. Дрю неодолимо влекло это сочетание уязвимости и твердости духа. Сердце его гулко застучало от простой, безыскусной радости — быть рядом с ней. Молча, рука в руке, они пошли вверх по течению в поисках укромного места.

Когда огонь лагерного костра превратился в яркую крохотную точку, Дрю остановился, обнял Габриэль и крепко прижал к себе. Она обвила руками его шею с такой силой, словно желала завладеть им навсегда.

Навсегда! Этого слова Дрю панически боялся всю свою жизнь. Он не говорил его никому и никогда. Но, подчиняясь яростному зову чистой, первобытной страсти, овладевшей ими, он отбросил прочь все сомнения. Сейчас, в эту минуту они принадлежали друг другу — и пусть все катится к черту!

— Ты был прав, — прошептала Габриэль, — мне давно следовало пойти к Керби…

Но Дрю не дал ей договорить, закрыв рот поцелуем. Они прильнули друг к другу, захваченные новым, особым ощущением близости, возникшей из взаимного доверия и неудержимой страсти. Пальцы девушки запутались в его волосах. Каждое ее прикосновение было пронизано любовью и нежностью… той удивительной нежностью, которую он узнал лишь с появлением Габриэль в его жизни.

И эта нежность потрясла его, ошеломила, вызвав бурю чувств в его душе, распаляя плотское желание. Дрю до боли жаждал эту женщину — и сам удивлялся силе своей страсти. Ему хотелось разом обнять ее всю, слиться с ней воедино. Его руки скользили по ее телу, поцелуи становились все жарче и настойчивей. Дрю больше не мог, да и не хотел сдерживать свои желания.

Он коснулся губами ее шеи и почувствовал, как бешено колотится ее сердце. Дрю смутно сознавал, что она расстегивает его рубашку, что его пальцы, ставшие вдруг удивительно неловкими, лихорадочно борются с ее неподатливой одеждой.

А потом Дрю внезапно ощутил ее тело — нагое, гибкое, желанное. Тогда он бросил на землю свою рубашку, и вместе они, не размыкая объятий, опустились на колени. Губами он отыскал ее грудь, коснулся языком отвердевшего соска — и с восторгом услышал стон наслаждения, вырвавшийся из ее горла.

Его тело немедленно откликнулось на этот призыв, на ее жажду ласки взрывом яростного желания. Они упали на траву, их тела переплелись, их уста вновь слились в страстном поцелуе. Примитивная сила, подобная бушующему океану, яростно бьющемуся о прибрежные скалы, связала их воедино. Дрю сжигало пламя желания и — да поможет ему бог, теперь он ясно чувствовал это — пламя любви! Дрю взмолился, чтобы бог оставил ему хоть частицу разума, но он был не в силах противостоять неумолимой силе потока, захватившего их обоих. Габриэль часто и глубоко дышала, она не могла произнести ни слова, но ее лицо сказало все, что ему необходимо было знать.

— Дрю, — выдохнула она. — Эндрю Камерон…

И больше ничего не смогла сказать.

— Ты уверена, что хочешь этого, милая?

— Да, — Габриэль кивнула, — очень.

Но он, все еще колеблясь, сказал:

— Я постараюсь не наградить тебя ребенком. — И вдруг увидел боль в ее взгляде и почувствовал, как она сжалась, оцепенела.

— Я же не пытаюсь тебя поймать, правда… — дрогнувшим голосом прошептала Габриэль.

— Да я же о тебе забочусь, милая.

Габриэль ничего не ответила, только ласково погладила его по щеке. Всей кожей Дрю ощутил, как под его тяжестью снова затрепетало восхитительное женское тело.

И он отдался своему нестерпимому, неудержимому желанию. Тела их сплелись в упоительном танце, с каждым движением убыстряя его ритм. Затем Дрю услышал ее краткий сладостный стон и едва успел отпрянуть — всего за миг до того, как излить в нее свое семя.

Он перекатился на спину, тяжело дыша и сжимая руку Габриэль.

Боже, как мучительно было сдерживаться! Дрю ощущал свое отступление почти как предательство. Он предал их обоих, но он не хотел, чтобы Габриэль зачала. Не хотел, чтобы в мире появился еще один бастард — на сей раз его собственный.

Габриэль лежала очень тихо. Даже слишком. Она ждала. И все же Дрю проглотил слова, которые хотел сказать. Клятвы, которые так и рвались с его языка. Потому что он ненавидел клятвы и обещания почти так же сильно, как ложь.* * * Габриэль уютно устроилась в его объятиях, отчаянно желая преодолеть пропасть, которая так внезапно развернулась между ними. Она видела отчаяние, вспыхнувшее в последний момент в глазах Дрю, и ее сердце болезненно сжалось. Несмотря на недавнюю упоительную близость, он опять замкнулся в себе — словно наглухо захлопнулись ставни в опустевшем доме.

Поздно, с горечью подумала Габриель. Поздно каяться, остерегаться — ее сердце бесповоротно отдано этому человеку. И хотя Дрю обнимал ее, эти объятия были слабым утешением: Габриэль чувствовала, что он весь внутренне напряжен, словно изготовился к прыжку. К бегству.

Да простил ли он ее вообще? Или же действительно боится, что она хочет поймать его и заставить на ней жениться?

Может быть, какая-нибудь женщина уже пыталась так сделать? Была ли в прошлом. Дрю женщина — или женщины, — которые глубоко ранили его сердце? Может быть, эта рана не зажила и сейчас?

Наверное, много женщин уже побывало в постели Дрю. Несмотря на свою неискушенность в любовных делах, Габриэль сознавала, что Дрю весьма опытный любовник. Думать об этом было неприятно, но куда хуже думать, что есть в его жизни какая-то одна, особенная женщина.

И Габриэль вдруг до боли захотелось об этом знать.

— Дрю…

— Гм? — пробормотал он.

— У тебя есть еще кто-то? Другая женщина?

Он крепче обнял Габриэль.

— Нет, милая.

— Но ведь была? — едва слышно спросила она.

— Никогда. До тех пор, пока замарашка в ужасной старой шляпе не решила утонуть в реке.

Габриэль едва не задохнулась от радости. Да, это не самый изысканный комплимент, о котором могла бы мечтать девушка, но зато самое ласковое, что мог ей сказать Дрю. И она была рада этой скупой ласке… Она еще уютнее свернулась в его объятиях, ощущая, как мерно вздымается и опадает его грудь.

— Я очень жалею, что врала тебе. И Керби тоже.

— Керби?

— Он просил, чтобы я его называла по имени. Он и мой отец были друзьями. Соседями, — застенчиво прибавила Габриэль.

Она все еще не могла прийти в себя от откровений этого дня, от того, что нашла в Керби друга, и от всего того, что он рассказал ей об отце.

— Они вместе выросли, — доверила она Дрю самую драгоценную новость.

Шотландец не ответил, но Габриэль продолжила рассказ, надеясь таким образом вернуть утраченные доверительные отношения между ними.

— Папа вместе с ним участвовал в ограблении, — печально призналась она. Одно время она очень надеялась, что это окажется не правдой.

Теперь хотя бы благодаря Керби она понимала причины, заставившие отца совершить преступление, — и боль, которую он нес в себе все последующие годы. Эту боль она увидела и в Керби.

— Да, я знаю. Мне Керби об этом рассказывал. Поэтому он и не женился. Он боялся, что прошлое когда-нибудь напомнит о себе и разрушит жизнь близких ему людей.

— И он был прав.

— Да. Он дорого заплатил за глупость и ошибку молодости.

Габриэль хотелось, чтобы Дрю рассказал что-нибудь о себе самом! Для нее это было очень важно.

— А почему ты уехал из Шотландии? — спросила она.

Дрю иронически хмыкнул.

— Да почти половина шотландцев бросилась на американский Запад в поисках золота. Америка — страна богатая. Ну а богатая страна, как известно, рай для картежника.

— Но, я слышала, вы с Керби говорили о том, что ты будто бы хочешь заняться скотоводством.

— Ну да, я подумываю об этом, только нужно чертовски много времени и денег. И на женщин времени уже не хватит… во всяком случае, на что-то серьезное.

Что ж, яснее не скажешь. Радость, восторг, надежды, которые до сих пор жили в душе Габриэль, в один миг обратились в прах. При мысли о том, что она неизбежно потеряет Дрю, у нее едва не разорвалось сердце.

— Ты уже решил, куда подашься после перегона? — спросила она едва слышно.

— Наверное, в Колорадо. Если я решу где-нибудь осесть. Только я не хочу пускать корни. Это мне ни к чему.

Еще одно предупреждение, не менее ясное. Габриэль закусила губу, с трудом проглотила комок в горле и выскользнула из рук Дрю. Потом, запахнув на себе рубашку, села.

Дрю натянул штаны и легко, с прирожденной грацией атлета встал. Протянув руку, он помог Габриэль подняться на ноги.

— Габриэль… — начал Дрю, чувствуя неловкость. Девушка приложила палец к его губам.

— Нет. Ничего не говори. Ты мне ничего не должен. Более того — это я твоя должница. Ты же спас мне жизнь.

Непослушными пальцами она застегивала пуговицы на рубашке, торопливо поправляла волосы… изо всех сил пыталась сдержать навернувшиеся на глаза жгучие слезы. А затем, ничего не видя перед собой, чуть пошатываясь, направилась было в сторону лагеря. И тут шотландец схватил ее за руку:

— К черту все!.. Габриэль!

Она вырвала руку из его горячей ладони. Ей сейчас хотелось только одного: поскорее добраться до фургона и там дать волю слезам, но Дрю властно развернул ее к себе. Габриэль сквозь слезы взглянула на него и увидела, что его лицо искажено от боли и отчаяния.

— Габриэль, — повторил он, — Габриэль…

И впился поцелуем в ее губы.

19.

Дрю знал, что должен отпустить Габриэль, — но не мог дать ей уйти. Во всяком случае, не так, не со слезами, которые она тщетно пытается скрыть, а они все равно блестели в ее прекрасных синих глазах.

«Ты мне ничего не должен», — сказала она, но это была не правда. Благодаря Габриэль в нем снова ожили чувства. Да, он опять ощущает боль одиночества, как во времена детства, но знает теперь и радость, которую прежде никогда не испытывал. И солнце светит ярче, и трава зеленее, и небо голубее, чем прежде. Теперь Дрю по-новому смотрел на окружающий мир… а кроме того, он почувствовал вкус и других, неведомых ему прежде ценностей жизни — преданной дружбы и верности.

И — любви. Теперь он знал, что чувство, которое переполняет его сердце, и есть любовь. Душа его изнывала от боли при виде слез Габриэль, и Дрю готов был разрыдаться вместе с ней — ведь это он так безжалостно ранил ее. Задыхаясь от наплыва чувств, он обнял Габриэль и — впервые в жизни — вложил в поцелуй все свое сердце.

Он любил Габриэль, но не был готов произнести слова любви. Пока, и потому хотел без слов сказать ей об этом — поцелуями, объятиями, ласковыми прикосновениями… Крепко прижимая к себе девушку, он отчаянно, всем существом твердил: «Я люблю тебя, Габриэль, люблю!»

И тут его обожгли ее недавние слова: «Ты спас мне жизнь». Так, значит, Габриэль считает себя в долгу перед ним? Не оттого ли она сейчас с ним? Неужели она ласкала его и отвечала на его страсть только из чувства благодарности?

Дрю разжал руки и отступил на шаг, пытливо глядя прямо ей в глаза.

— Ты мне ничего не должна. И никогда не будешь должна, — прошептал он. — Пожалуйста, не принимай благодарность… за любовь.

— Неужели ты думаешь… — Голос Габриэль дрогнул.

— Я не знаю, что думать, — честно признался Дрю. — Я ведь не очень-то смыслю в том, как поступают в таких случаях порядочные женщины.

Габриэль коснулась ладонью его груди. Дрю еще не застегнул рубашку, прикосновение тонких девичьих пальцев опалило его кожу огнем желания.

— Я была актрисой. Большинство людей считает, что женщина, выступающая на сцене, — распущенная, падшая женщина.

Дрю мысленно поежился, вспомнив, что в его прежнем кругу актрисы всегда считались законной добычей.

— Ты? Падшая? — возразил он, отводя с ее щеки упрямый локон. — Я так не думаю.

Даже в темноте он заметил, как чудесно осветила улыбка ее лицо, и подумал, что на сцене она, верно, была восхитительна. Одной своей улыбкой Габриэль могла покорить толпу. Да, сейчас она не слишком часто улыбается, и в этом повинен главным образом он, Дрю Камерон.

— Ты прекрасна, — сказал Дрю, погладив ее по щеке.

Безотчетно-гордым жестом Габриэль откинула с лица волосы.

— У тебя были длинные волосы? — почему-то спросил он.

— Почти до пояса.

Дрю попытался было вообразить Габриэль с густыми и длинными темными волосами, но это была совсем другая женщина — не его Габриэль. Его Габриэль. Дрю удивился таким собственническим чувствам. Он никогда не испытывал ничего подобного ни к одной женщине.

— А ты соскучилась по сцене? — спросил он, отчаянно борясь с желанием унести ее далеко-далеко, в потайное пристанище — и прятать там всю жизнь.

Габриэль покачала головой:

— Думала, что буду скучать, но без папы и мамы…

— Ты очень по ним тоскуешь, да?

Дрю смутно припомнил свою давнюю печаль. Когда умерла мать, он скорбел не по тому, что было в его жизни и ушло, а по тому, что могло быть.

Габриэль кивнула:

— До самой маминой смерти я ни на день не расставалась с родителями. А потом — с отцом.

Дрю с трудом представлял, как ей жилось с родителями и как ее мир бесследно сгинул после рокового выстрела.

Он жалел, что не может снова вернуть ей ощущение покоя и защищенности, но Дрю сам их не знал и не мог подарить другому. У него не было будущего. Его единственное достояние — ничего не значащий титул. Насмешка судьбы. Поэтому он просто обнимал Габриэль, которая доверчиво прильнула к его груди, и гадал, какой ценой сможет удержать ее навсегда. Чего это будет стоить ему… и ей?

— Ты улыбаешься, — заметил Дрю, прерывая молчание.

— Я вспомнила, что сказал Керби, но я не уверена, что тебя это порадует.

— Говори.

— Он сказал, что ты изо всех сил стараешься ни во что не вмешиваться, ничего не принимать близко к сердцу — и всякий раз у тебя ничего не получается.

Дрю нахмурился и шепотом выругался.

— Да плевать я на всех хотел! — буркнул он. Габриэль погладила его по щеке.

— Ты просто притворщик, Дрю Камерон.

— Кто бы говорил о притворстве! — с деланным возмущением отозвался он.

— Да-да, я тоже притворщица, но по крайней мере признаю это.

— Ах, Габриэль! Как бы мне хотелось достать тебе с неба луну и горсточку звезд… да жаль, не могу. Я бы сумел достать у тебя из уха монетку, но на этом мое волшебство и кончается. Я просто фокусник. Я прекрасно умею творить иллюзии, но ведь ими долго не проживешь.

«Не правда!» — хотелось ей крикнуть. Дрю все удавалось, за что бы он ни брался. Керби говорил, что лучшего погонщика у него еще не было, а хозяин ранчо комплиментов направо и налево не расточал. Дрю сумел бы и доверять людям, и это удалось бы ему не хуже, чем возводить между собой и другими непреодолимый барьер.

Странно, однако Габриэль тем сильнее любила его, чем осторожнее он держался. Она и раньше слышала уверения в любви, но они были столь же легковесны, как перышко на ветру. Вот если Дрю скажет, что любит ее, — это будет означать любовь навеки. И Габриэль отчаянно хотелось это услышать. Она взяла Дрю за руку.

— Нам надо возвращаться, — вздохнул он.

— Или Керби пошлет на поиски.

— И это будет обязательно Дэмиен, — хмыкнул Дрю. — Он уже, наверное, кипит от ярости.

Габриэль кивнула. Душа ее изнывала при мысли о том, как одинок Дрю и как мало верит людям… в особенности женщинам. Зато теперь она знала, что он ее любит и близок к тому, чтобы в этом признаться. Когда это будет? Через день? Месяц? Год?

Она подождет, как бы долго ни пришлось ждать.* * * Через два дня они достигли Колдуэлла. Керби остановил стадо в трех милях от города и послал Дрю и Габриэль за провиантом. Он со смешанным чувством умиления и веселья наблюдал за тем, как Габриэль снова превратилась в Гэйба Льюиса. Она одолжила у одного из погонщиков куртку и нахлобучила шляпу Хэнка, не такую поношенную, как ее прежняя, но такую же большую — чтобы она почти полностью закрывала лицо.

Как и ожидал Керби, погонщики дружно возмущались, говоря, что заслужили капельку-другую спиртного и ночку в городе, но Керби знал, что нельзя допустить россказней и досужей болтовни в каком-нибудь салуне. Никто не должен знать, что он жив, а кто-нибудь из погонщиков вполне мог проговориться. Несколько неосторожных слов — и убийца узнает, что он промахнулся. Зато Дрю и Габриэль не проронят ни слова, зная, что ставкой является его жизнь.

Хэнк добровольно вызвался нянчить Малыша, признавшись, что вырастил целый «курятник» младших братьев и сестер. Понаблюдав, как он обращается с младенцем, Габриэль наконец согласилась оставить ребенка в лагере, и Керби радовался, что сумел уговорить Габриэль сопровождать Дрю. На это у него были свои, особые причины. От него не укрылись ни следы слез на лице Габриэль, ни мрачность Дрю, когда молодые люди возвращались с реки той ночью. Керби вспомнил Лору, то, как он утратил свой собственный шанс любить и быть любимым, — и решил во что бы то ни стало помочь Дрю и дочери Джима не совершить такой же ошибки.

В последнее время Керби все чаще думал о Лоре. Если бы угроза разоблачения не висела над ним, словно черная тень, позволил бы он себе всерьез поухаживать за Лорой? Или его осторожность объяснялась обычным страхом мужчины перед узами брака? Глядя, как Дрю и Габриэль с трудом отводят друг от друга глаза, Керби с болью в сердце сознавал, что по своей вине потерял в жизни что-то очень важное…

Керби налил себе кружку кофе, приготовленного Габриэль до отъезда. Только что подъехавший Дэмиен присоединился к нему.

— Люди очень недовольны, — сказал он, — они хотят в город.

— Знаю, — сухо ответил Керби. — Скажи им, что в конце перегона они получат премию.

— Не нужна им премия. Они хотят понять причину твоего отказа.

— А ты, Дэмиен, тоже этого хочешь?

Племянник поколебался, затем с сердитым огоньком в глазах ответил:

— Ты же сказал об этом шотландцу? Понимаю, ты считаешь, что он спас тебе жизнь, но мы с Терри, в конце концов, твои родственники!

— Я не считаю, что Камерон спас мне жизнь, — резко ответил Керби, — я знаю это. И он, черт возьми, не посягает на то, что ты считаешь своим, если ты опасаешься именно этого!

— Нет, — сказал натянуто Демиен, — я не боюсь, но раньше нас было четверо. Ты, отец и мы с Терри. А теперь ты всегда с Камероном.

В голосе Дэмиена прозвучала неприкрытая обида. Керби и рад был бы все ему рассказать, но они с братом поклялись никогда не раскрывать тайны происхождения средств, на которые было основано ранчо «Круг-К». Даже покойная жена Джона, Сара Элизабет, умерла, так и не узнав об ограблении банка. И теперь Керби ничего не мог рассказать Дэмиену, не посоветовавшись сначала с братом.

Более того, хоть он и любил Дэмиена как родного сына, Керби знал, что племянник еще чересчур молод и несдержан, и не раз мог убедиться, как легко спиртное развязывало ему язык.

Зато Керби всецело доверял Дрю Камерону. Он мог не знать всех обстоятельств его жизни, но знал достаточно, чтобы понимать — несмотря на молодость, Дрю Камерон обладал таким большим — и по большей части горьким — житейским опытом, какой Дэмиену вряд ли захотелось бы накопить. Дрю умел хранить тайны — и свою собственную, и те, что доверены ему другими людьми.

Но что же делать сейчас с Дэмиеном? Керби подумал и сказал:

— Шотландец — хороший друг. И хороший работник.

— Лучше, чем я или Терри?

— Но ведь распорядителем, Дэмиен, у нас именно ты, а не шотландец.

— Верно, дядя, но решения все равно принимаешь ты. Это ведь ты решил оставить девчонку на перегоне.

Керби вздохнул. Он заметил, что Дэмиен добивается внимания девушки, а она только потому не отвергает его напрямую, что все ее мысли поглощены шотландцем, и больше для нее никто не существует.

— А ты знаешь еще кого-нибудь, кто справился бы со стряпней?

— Нет, но мне это все равно не нравится, — упорствовал Дэмиен. — Женщине не место на перегоне скота. И вообще — почему она тут оказалась? Ты уверен, что это никак не связано с теми двумя засадами?

Керби не понравился огонек во взгляде Дэмиена, но он понимал, что его подозрения вызваны ревностью к Дрю.

— Да, уверен, — ответил он кратко. — Сейчас я поеду проверять дозоры, а ты поешь и поспи.

Дэмиен, по-видимому, хотел что-то возразить, но удержался, и Керби направился к коновязи. Как только перегон закончится, он постарается наладить отношения с племянником. Если, конечно, останется жив к тому времени.

Колдуэлл, городок штата Канзас, стоически плавился под палящим солнцем. Это был обычный для Запада городок, хаотически застроенный ветхими домами. Габриэль встрепенулась на козлах: после нескольких недель, проведенных на перегоне, она жадно предвкушала блага городской цивилизации. Интересно, существуют ли здесь театр и ресторан? Ей до чертиков надоели бобы.

Дрю управлял мулами. Все два часа пути до Колдуэлла он был чрезвычайно тих и задумчив, хотя она засыпала его вопросами, об Эдинбурге и Лондоне. Шотландец побывал в таких местах, о которых Габриэль только читала, — и она жаждала узнать побольше и об этих краях, и о нем самом. Но ответы Дрю были, увы, по большей части односложны.

Габриэль отбросила со щеки непослушный локон. Волосы у нее немного отросли, и пришлось спрятать их под шляпу. Она мечтала о шпильках, туфельках, красивом платье — чтобы глаза Дрю зажглись при виде ее в том наряде, как неизменно загорались взоры мужчин в зрительных залах. Однако у нее было мало денег, едва-едва на одежду для малыша.

Выехав на центральную улицу, Габриэль принялась разглядывать вывески. Один за другим шли салуны: «Отдых ковбоя», «Длинный рог», «Ловкий погонщик», «Конец перегона». За ними следовали оружейная лавка, кузница и опять оружейная. Дрю остановился у бакалейного магазина.

— Список у тебя?

Габриэль кивнула. Она тщательно записала все, что им потребуется на дорогу до самой Абилены.

Дрю спустился с козел и протянул ей руку, но вовремя остановился и хитро улыбнулся. Габриэль усмехнулась в ответ. За последние несколько дней они почти забыли о своих ролях погонщика и подавалы.

Она вошла в лавку вслед за Дрю — развязной мальчишеской походкой, будто снова очутилась на сцене. Угрюмый хозяин встретил их оценивающим взглядом, взвешивая их покупательскую способность. Он уже нахмурился и хотел повернуться к ним спиной, но заметил за окном фургон.

— Переселенцы? — спросил он. Дрю помотал головой:

— Нет, мы гоним скот на продажу и остановились в нескольких милях от города. Нам нужны припасы.

И он вручил список Габриэль хозяину лавки, а девушка огляделась вокруг.

У прилавка стояли двое. Один сердито проворчал:

— А где вы остановили стадо, мистер?

— На восток отсюда, — спокойно ответил Дрю.

— Как раз по дороге к моей ферме, — сказал второй. — И стадо, которое недавно прошло, вытоптало весь мой урожай. Вы, техасцы, чертовски нам надоели со своими перегонами.

— Скажите точно, где находится ваша ферма, — ответил вежливо Дрю, — и мы постараемся пройти так, чтобы не причинить ущерб. Неприятностей нам не нужно.

— А кто ведет стадо? — спросил первый воинственно.

Дрю помедлил с ответом лишь какую-то долю секунды, но Габриэль затаила дыхание.

— Дэмиен Кингсли, — ответил Дрю совершенно обычным, спокойным тоном.

— Наслышан я об этих Кингсли, — ввернул второй фермер. — Все равно ничего хорошего от них ждать не приходится.

Он явно нарывался на драку, и Габриэль не на шутку забеспокоилась.

Однако Дрю только пожал плечами и равнодушно сказал:

— Они не лучше, но и не хуже других.

— Платить будете наличными? — спросил хозяин.

— Ага, наличными.

— А ты не из Техаса, — заметил первый фермер.

— Ты очень проницательный, — ответил Дрю, и Габриэль поспешила притвориться, что вытирает нос, лишь бы никто не заметил, как она улыбнулась.

— Как ты меня обозвал? — пойдя красными пятнами от злости, фермер выступил вперед.

— Я сказал, что ты очень приметлив, — ответил Дрю, — а теперь хорошо бы нам получить наш товар и распрощаться.

— Ты сначала деньги покажи, — потребовал хозяин, взглянув искоса на фермеров.

Дрю достал из нагрудного кармана рубашки пачку долларов.

— Этого хватит?

Хозяин лавки кивнул, взял список и проглядел его сверху донизу.

— Овес купишь в фуражном, что возле конюшен, — сказал он и стал доставать с полок другие припасы, а двое фермеров, ни слова не говоря, направились к выходу.

Габриэль втайне вздохнула с облегчением и стала рассматривать ткани на прилавке. Она погладила рукой штуку темно-синего шелка, нежно потрогала пальцами ленту и, подняв голову, увидела, как пристально и жарко смотрит на нее Дрю своими янтарными глазами. В большое окно врывался свет солнца, и его волосы, отросшие почти до плеч, отливали золотом. Чисто выбритое лицо было смугло от загара. Он снял перчатки со своих сильных рук, сильных, но таких нежных.

Габриэль поспешно отвела взгляд… но сердце не слушало рассудка, оно жадно встрепенулось, как было всегда, когда она смотрела на Дрю. Кровь быстрее побежала по жилам.

Она снова занялась лентой, стараясь при этом не поглаживать ее, как обычно делают женщины. И все же не смогла удержаться, чтобы снова не взглянуть на Дрю. Губы его изогнулись в дьявольски искусительной усмешке, перед которой ее сердце было беззащитно, но взгляд его переместился куда-то ей за спину, и девушка тоже взглянула в ту сторону. А там стоял манекен, одетый в хорошенькое голубое платье из хлопка и модную шляпку.

Габриэль негодующе взглянула на Дрю: тот явно прикидывал, будет ли ей впору это платье. Она еле заметно покачала головой, но его усмешка стала шире. Уронив ленту на прилавок, Габриэль передвинулась к столу, на котором были разложены рулоны более солидных и прочный тканей.

— Для Малыша, — сказала она в ответ на его удивленно вскинутую бровь и, вытащив из кармана несколько долларов, положила их на прилавок. Разочарованно вздохнув, Дрю смотрел, как лавочник отрезал кусок ткани, завернул и подал Габриэль сдачу вместе со свертком.

Затем Дрю спросил у лавочника:

— В городе есть хороший ресторан?

Хозяин пренебрежительно покачал головой:

— Только салуны и несколько меблирашек. Хотя, может быть, вы и найдете что-нибудь стоящее в гостинице или в салуне «Дорожная пыль» — он здесь, поблизости. У них недурные бифштексы.

Дрю заморгал, и Габриэль снова пришлось прятать улыбку. Шотландец уже усвоил нерушимое правило погонщиков скота: «Не ешь того, что ведешь на рынок». Само предложение насчет бифштексов прозвучало как кощунство.

Дрю вежливо осведомился:

— А баранины нигде нельзя отведать?

Лавочник даже вытаращил глаза:

— Вы с ума спятили, мистер? Только помяните баранину — и дырка в голове обеспечена.

Дрю вздохнул, и Габриэль прониклась к нему сочувствием, но вслух сказала:

— Что ж, пора идти.

Дрю заплатил и поднял один из тяжелых мешков.

— А ты пока иди в фуражный магазин и закажи овес для лошадей, — приказал он. — Ступай же.

Время для споров было неподходящее, во всяком случае не в присутствии хозяина, но она направилась к двери со смешанными чувствами в душе. Дрю может быть галантным, но иногда у него появляется этот неприятный, повелительный тон.

Габриэль прижала к груди сверток и пошла к фургону. Там она сунула сверток под козлы и направилась в фуражный магазин. Проходя по дороге мимо нескольких салунов, она низко надвинула на лоб шляпу Хэнка, Все салуны внешне одинаковы, но когда Габриэль миновала третий, дорогу ей загородили несколько мужчин, и среди них были те два фермера.

— Маловат еще для погонщика, а? — спросил один из них.

— Ну, кружку пива, может, и удержит, как думаешь?

— Да где ему! Зато он может купить пивка для нас за то, что он и ему подобные топчут нашу землю и мутят нашу воду.

— Как насчет пива, малец? Тот, другой, сказал, что у вас в достатке наличных…

Привлеченные громкими голосами, из других салунов высыпали на улицу посетители. Тревога охватила Габриэль. Ворчанье становилось все громче. Она слыхала, что канзасские фермеры враждебно относятся к техасским скотоводам. По слухам, они даже повесили нескольких молодых парней. Девушка затравленно оглянулась — и увидела его. Высокий человек стоял чуть подальше от толпы и внимательно прислушивался. Высокий человек в шляпе с серебристой лентой. Габриэль сжала кулаки, но не позволила себе слишком долго смотреть на него. Ей очень хотелось оглянуться, не подошел ли Дрю, но и к нему она не хотела привлекать ничье внимание.

Кто-то из фермеров толкнул ее в бок.

— Ты по-английски понимаешь, парень? Или тоже иностранец, как тот, другой?

Габриэль снова посмотрела на высокого, стараясь запомнить его лицо поточнее. Да, худое, с впалыми щеками, глаза маленькие и хищные, как у стервятника.

— Да ты немой, что ли? — спросил другой фермер.

— Наверное, он дурак, если носит на себе в такую жару столько одежки, — засмеялся третий.

Габриэль пыталась протолкаться через толпу, изнывая от непритворного страха. Если забияки возьмутся за нее всерьез, они скоро обнаружат, что она не та, за кого себя выдает.

Высокий подошел поближе, и толпа расступилась перед ним, как Красное море перед Моисеем.

— Ты ведь идешь со стадами Кингсли? — спросил высокий.

Девушка кивнула.

— У вас, как я слышал, случилась неприятность. Говорят, самого Кингсли убили.

Он никак не мог этого слышать. Мог только предположить — и то лишь в том случае, если сам стрелял в Керби и теперь хотел удостовериться, что тот мертв.

Габриэль снова покосилась на серебристую ленту. И во все глаза уставилась на человека, который убил ее отца и хотел убить ее. Голова у нее закружилась, перед глазами поплыли красные пятна. Она отчаянно пыталась воззвать к собственному рассудку, зная, что от ее спокойствия сейчас зависит несколько жизней — в том числе и ее собственная.

Ах, если бы сейчас при ней был папин кольт!

Помимо воли девушка отметила, как естественно прильнул к бедру высокого револьвер в кобуре. Никто здесь не может с ним справиться, даже Дрю… особенно если учесть, что свое оружие он оставил в фургоне. И нигде поблизости не видно конторы шерифа.

А высокий все еще ожидал ответа.

— Какой-то трус стрелял в хозяина из засады и убил наповал, — ответила Габриэль. — Теперь стадо ведет племянник.

Взгляд высокого стал еще холоднее, и он внимательно вгляделся в нее. На миг девушка испугалась, что сболтнула лишнее, и, засунув руки в карманы, изо всех сил сжала кулаки. Только так она могла удержаться от того, чтобы не кинуться на этого человека… и в душе изнывала от ярости и сожаления. Фермеры почтительно отошли от высокого. Он был явно меткий и скорый на руку стрелок — и не скрывал этого. Одна Габриэль не шелохнулась. Она не хотела уступать дорогу убийце. Все же… если она будет упрямо оставаться на месте, то Дрю, чего доброго, придет ей на выручку. И так странно, что он еще не появился. Наверное, опять разговорился с лавочником. И Габриэль заставила себя отвернуться от человека с серебристой лентой на шляпе, мысленно поклявшись, что не расскажет Дрю об этой встрече. Во всяком случае, не теперь. Через несколько дней.

Ноги у нее были как деревянные, когда наконец она сдвинулась с места и направилась к фуражной лавке. Ей больше никто не мешал из толпы, как бы сжавшейся под холодным взглядом стрелка. Этот взгляд по-прежнему буравил ей спину.

Наконец она подошла к лавке и, поздоровавшись с продавцом, подала ему список. Как и тот, первый, лавочник спросил, есть ли деньги. Она кивнула.

— Мой напарник сейчас загружает в фургон провизию. Он придет с деньгами с минуты на минуту.

В отличие от первого лавочника, этот не скупился на улыбки.

— Сдается, ты еще молод, чтобы работать погонщиком, а?

Вообще-то Габриэль могла бы разыграть сейчас роль заносчивого, вздорного юнца, оскорбленного этим предположением до глубины души… но лавочник спросил совершенно беззлобно, а ей предстояла сейчас более важная задача, чем играть глупые роли.

— У вас в городе есть шериф?

— Не-а. Последнего шерифа застрелил какой-то пьяный ковбой, поэтому вас, техасцев, сейчас здесь не жалуют.

— Я уже с этим столкнулся, — угрюмо ответила Габриэль. — Я видел только что на улице человека со злым лицом — по-моему, он настоящий бандит. И револьвер носит в расстегнутой кобуре, словно готов сразу пустить его в ход.

Продавец пожал плечами:

— В таких городках всегда полно картежников, ковбоев и убийц.

— У этого шляпа с серебристой лентой.

— А, ты, наверное, видел Киллиана. О нем идет очень дурная слава. Вот уже несколько дней он здесь околачивается. Никто не знает, что ему понадобилось. Ты держись подальше от него, слышишь? Он плохой человек.

Габриэль узнала все, что хотела. В городе нет шерифа, зато теперь ей известно имя убийцы: Киллиан. Как только они вернутся в Техас, надо будет сразу сообщить об этом слугам закона, и справедливость вступит в свои права. А пока она выиграла немного времени. Втайне девушка злорадствовала: ведь теперь Киллиан считает, будто Керби убит.

И все равно ей было не по себе: ведь придется снова солгать Дрю. Нельзя рассказывать ему о Киллиане, Дрю храбр до безрассудства, да и Керби свойственно такое же безрассудное мужество. При всем своем восхищении этими людьми Габриэль поняла, что ни Дрю, ни Керби не по плечу единоборство с жестоким наемным убийцей. И она не допустит, чтобы они рисковали попусту. Да, Дрю не оценит ее стараний защитить его, особенно при помощи вранья — но она все еще чувствовала себя виноватой в смерти отца и не хотела, чтобы по ее вине погиб Дрю.

«Ты же актриса, — напомнила себе Габриэль. — Играй роль. Играй самую важную роль в своей жизни».

Габриэль выпрямилась и решительно вздернула подбородок. Она отомстит за смерть отца, но — немного погодя. Она мысленно попросила у отцовской тени прощения, зная, что он бы ее понял и простил: сейчас нет ничего важнее безопасности Дрю Камерона, ее возлюбленного.

Она смотрела, как продавец волочит к двери три больших мешка с овсом. Подхватив четвертый мешок, она выглянула на улицу. Стрелок Киллиан скрылся — наверное, отправился в салун отпраздновать еще одну смерть. Габриэль вздрогнула, как в ознобе, несмотря на жаркое полуденное солнце.

— Тебе худо, что ли? — спросил продавец. — Ты, часом, не болен? — и отошел на пару шагов — на всякий случай.

От необходимости отвечать ее избавил стук колес катящегося по пыльной дороге хозяйственного фургона. Габриэль замерла в страхе: вдруг откуда-нибудь из салуна прямо сейчас появится Киллиан? Она рассказывала Дрю о шляпе с серебристой лентой, а в этих местах такое дорогое украшение — редкость.

Дрю остановил фургон и соскочил на землю. Глянув на ее лицо, он вопросительно приподнял бровь, однако ничего не сказал. Дрю вошел с продавцом в лавку, чтобы расплатиться. Габриэль хотела втащить мешок с овсом в фургон — надо было как можно скорее уезжать отсюда, — но не смогла даже его поднять. К счастью, в это время подошел Дрю, легко взял мешок из ее рук и поставил его в фургон. Так же легко он закинул оставшиеся три мешка, сел на козлы рядом с Габриэль и щелкнул вожжами. Габриэль старалась не смотреть на него, однако чувствовала на себе его взгляд так же остро, как до этого взгляд стрелка.

«Ты же актриса», — напомнила она себе, но все-таки жалела, что и впрямь не больна. Могла бы, по крайней мере, избежать возможных вопросов. Дрю развернул фургон и направился к востоку. Что ж, поездка в Колдуэлл оказалась очень короткой… Зато обратный путь теперь представлялся Габриэль бесконечно долгим.

20.

Прислонившись к дереву, Дрю слушал, как Габриэль поет трогательную балладу времен Гражданской войны.

Он окинул взглядом восхищенные лица погонщиков. Керби уговорил Габриэль устроить им развлечение, и она охотно согласилась, хотя у нее было немало более важных дел. Дрю вообще замечал, что после поездки в Колдуэлл она всецело погрузилась в стряпню, заботы о Малыше и других своих подопечных — и работала как одержимая, словно каждая минута могла оказаться последней в ее жизни. Единственное, на что у Габриэль никак не хватало времени, — хоть немного побыть с ним наедине. Она избегала Дрю как чуму. Да, было во всем этом что-то странное. Что-то Габриэль явно тревожило, однако она не хотела обсуждать с ним причину своей тревоги. Опять эти тайны, черт бы их побрал, и опять между ними возникла преграда!

Дрю вспомнил, как напряженно и даже как-то отчужденно вела себя Габриэль с ним, когда они возвращались из Колдуэлла. С тех пор он все время гадал, что могло произойти в городе, что так подействовало на нее. Он же ни на минуту не упускал ее из виду… не считая десяти-пятнадцати минут, когда девушка ушла в фуражную лавку. Сам он в это время расспрашивал бакалейщика, нет ли в городе чужаков — но это была бессмысленная затея. В Колдуэлле всегда были чужаки — игроки, погонщики, проезжавшие через город. Главное же, Дрю специально задержался в лавке, чтобы сделать еще одну, особую, покупку. Он потом спрятал сверток в хозяйственном фургоне между мешками с овсом. Покупка и поныне там лежала. Подарок Габриэль, черт побери, но до сих пор Дрю его не сделал — а все потому, что девчонка его избегает. То ли она опять ему в чем-то солгала, то ли о чем-то умалчивает.

Погонщики заулыбались, когда Габриэль начала «Желтую розу Техаса». Малыш, которого держал на руках Хэнк, захныкал, и Верный лег поближе, не сводя с него внимательного взгляда. Дрю заметил, что Габриэль старательно отводит от него взгляд. Проклятье, а ведь они только-только начали доверять друг другу. Неужели это доверие, думал Дрю с горечью, существовало лишь в его воображении?

Габриэль закончила песню под восторженные аплодисменты.

— А ты что же, шотландец? — спросил Хэнк. — У тебя ведь тоже есть любимые песни.

Дрю пожал плечами и отошел от костра. Надо немного поспать. Сегодня ночью он в дозоре.

— Дрю! — окликнула его Габриель. Он обернулся.

— Я знаю несколько английских песенок. Хочешь послушать?

— Но я шотландец, — резко ответил он, — и не слишком жалую все английское.

Дрю увидел, как удивились слушатели. Он так редко огрызался… да, черт возьми, он никогда ни на кого не огрызался, что бы ему ни наговорили.

Он услышал, как Дэмиен спросил у Габриэль;

— Ты знаешь песенку «Лорена»?

Она улыбнулась племяннику Керби и кивнула. Улыбка была простой любезностью, но Дрю захотелось ударить Дэмиена. Однако он пошел прочь, а за спиной в тишине ночи вновь разносились звуки сильного женского контральто. Наверное, лучше сразу отправиться в дозор. Он подошел к коновязи, и молодой конь в знак приветствия ткнулся мордой ему в руку и жарко задышал в лицо. Да, лошадь его любит, но от этой мысли Дрю стало еще тяжелее. Отец когда-то убил его первую лошадь. «Это тебе урок, — сказал он, — чтобы никогда не привязывался к животному». И с тех пор Дрю никогда подолгу не держал одну и ту же лошадь. Он больше не хотел испытать еще раз такое горе.

Однако сейчас в нем кипели желания, которым он раньше не давал ходу. Они беспокоили его, не давали житья. Впервые в жизни ему захотелось любить, захотелось в ком-то нуждаться и быть кому-то нужным. И ему показалось, что он нашел такого человека.

Черт бы подрал эту Габриэль.

Дрю оседлал коня, поймав себя на том, что мысленно осыпает его не слишком лестными эпитетами. Все же он должен был признать, что проклятое животное превосходно. Надо бы спросить у Керби, не продаст ли он ему эту лошадь. Медленно отведя ее от стада — любое резкое движение могло обеспокоить коров и вызвать среди них панику, — он пришпорил лошадь, сразу пустив ее легкой рысцой. Через несколько недель они будут в Абилене, и его великое приключение окончится. Надо будет принять некое важное решение — как жить дальше. Будет ли Дрю Камерон по-прежнему вечным странником или все же заживет достойной жизнью.

Только независимо от того, будет ли он странствовать или пустит корни, останется картежником или превратится в ранчмена, — он уже никогда не сможет жить без Габриэль.* * * Габриэль смотрела на спящего Малыша. Длинные ресницы осеняли пухлые щечки, в одной руке он сжимал куколку, которую она сделала ему из мешочка от кофе, другая ладошка зарылась в пушистой шерсти Верного, который с довольным видом лежал возле младенца. Оба — и дитя, и собака — были предназначены друг для друга самой судьбой, их пути скрестились после трагической утраты. Наверное, и они с Дрю вот так же предназначены друг другу. Во всяком случае, она так думала несколько дней назад. А теперь снова ни в чем не была уверена. Дрю смотрел на нее ледяным взглядом. Нет, он не поймет, почему Габриэль снова солгала ему или, вернее, скрыла от него правду. У него был свой собственный кодекс чести, и Габриэль это нравилось, хотя она и нарушала постоянно его незыблемые правила.

И все-таки лучше презрение Дрю, чем его смерть. Прошло уже пять дней, как они вернулись из Колдуэлла. Можно ли теперь рассказать Дрю и Керби о Киллиане? Этого она не знала.

Вздохнув, Габриэль устроила ребенка поудобнее и спустилась из фургона, чтобы разжечь огонь и сварить свежий кофе. Джед всегда стремился сделать так, чтобы кофе был в достатке в любое время суток, и она старалась подражать ему. Свободные от дежурства погонщики спали. Ночное небо было ясное, звезды — яркие, ярче ей, наверное, видеть не приходилось. Ослепительно сиял полумесяц. Вдалеке темнели многочисленные силуэты коров. Весь пейзаж дышал удивительным спокойствием. Тем острее Габриэль чувствовала свое одиночество, и чем больше она думала о конце перегона, тем мучительней становилось это чувство. За время пути она изрядно сблизилась со своими спутниками, а кроме того, познала радости плоти, которые прежде были ей неведомы.

Габриэль всегда хотела быть только актрисой, но сейчас ей все труднее было думать о возвращении на сцену: к циничным насмешкам и восторгу публики, румянам, корсетам и платьям с низким вырезом. Ей нравилась свобода теперешней одежды — рубашка и мужские штаны. Нравилось общество мужчин, которые ценили ее за то, какая она есть, а не какой кажется. Кроме того, Габриэль и не надо было, чтобы ею восхищались все мужчины. Ей необходимо восхищение одного-единственного, ей нужны его доверие и любовь на всю жизнь.

Габриэль проглотила слезы. Она знала, что теряет сейчас этого мужчину, — но не смела, не могла рассказать ему о своей тайне. Пока не могла. По крайней мере, пока они не уйдут далеко на север. Вот только не будет ли уже слишком поздно?

Девушка прислонилась к колесу фургона. Сегодня ей долго не удастся заснуть.* * * Керби не мог спать. Сегодня ночью земля ему казалась слишком жесткой, одеяло слишком жарким, а мысли, его тревожившие, были особенно беспокойны. Решив больше не мучить себя тщетными попытками уснуть, он сел, огляделся и увидел у хозяйственного фургона Габриэль. Она-то и была одной из причин его беспокойства.

Керби внимательно разглядывал свою повариху. Вид у нее был бледный, вялый и мрачный. Такой она стала после поездки в Колдуэлл. Конечно, она могла просто устать. В конце концов, уход за ребенком и прочими подопечными в добавление к обычным повседневным обязанностям измотают кого угодно. Тем более что теперь стоянки стали чаще: скот должен хорошо отдыхать и досыта есть — вес животных очень важен для покупателей. Это означало, что обязанности Габриэль начинались каждый день раньше и заканчивались позднее.

Да, Керби мог бы удовольствоваться таким объяснением, если бы бледной и мрачной была только Габриэль. Но ведь шотландец выглядит и того хуже! Его сдержанный приветливый друг обнаружил вдруг раздражительность и злость. Он избегал общества других погонщиков и стал еще неразговорчивее. Да, черт возьми, настало время разобраться в причинах такой перемены, и, наверное, Керби скорее удастся это узнать у Габриэль, чем у Дрю.

Керби вылез из спального мешка, потянулся, подошел к костру и налил себе кружку кофе. Отхлебнув глоток, он приблизился к Габриэль, которая быстро смахнула со щеки слезу и выдавила из себя еле заметную, мимолетную улыбку.

— Что у тебя не заладилось с шотландцем? — спросил Керби, тоже прислонившись к фургону.

Девушка немного помолчала, а затем, покорно вздохнув, ответила:

— Произошло кое-что, о чем вы должны знать. Я… я не могла сказать раньше ни вам, ни… Дрю. Не уверена, что вообще стоит об этом рассказывать, но он догадался, что я…

— Что-то от него утаиваешь, — закончил за нее Керби.

Габриэль кивнула.

— Так что же это?

Запинаясь, она сказала:

— Мне кажется… что я видела человека, застрелившего моего отца. В Колдуэлле.

Сердце Керби на секунду остановилось, а затем гулким молотом застучало в груди.

— Он спрашивал о вас, сказал, что слышал, будто вас убили. Только ведь никто не мог знать об этом, кроме того, кто в вас стрелял.

Керби нахмурился.

— Почему же ты думаешь, что это и есть убийца твоего отца?

Габриэль взмахнула рукой, словно хотела заслониться от призрака убийцы.

— Он такого же сложения — высокий и худой, примерно как Дрю. И его манера держать себя, походка мне тоже показались знакомы. А еще у него серебристая лента на тулье шляпы.

Керби нахмурился еще сильнее.

— И где же был Дрю, когда ты увидела этого сукина… э… этого человека?

— В бакалейной лавке. А меня он послал в фуражный магазин. Ко мне привязались пьяные фермеры. Потом подошел этот человек — его зовут Киллиан, — и фермеры сразу же отступили. — Габриэль глубоко вздохнула. — А потом он спросил меня о вас. И я сказала, что вас убили. Я подумала, что это заставит его вернуться в Техас, и вы, когда тоже вернетесь, будете по крайней мере знать его имя и…

— Проклятье! — взорвался Керби. — Девушка, ты что, спятила? Почему не рассказала об этом раньше?

Габриэль заморгала, но решительно и упрямо вздернула подбородок.

— Я боялась, что вы сразу же броситесь за ним — вы и Дрю. Продавец фуража сказал, что Киллиан — наемный убийца…

— Проклятье! — снова выругался Керби. — Да почему же, почему ты промолчала?!

Девушка еще выше задрала подбородок, но голос ее дрогнул:

— Киллиан убил моего отца, и я не хотела, чтобы он убил вас или Дрю. В городе не было представителей закона, последнего шерифа недавно застрелили, и жители там не любят погонщиков. Я боялась, что Дрю…

— Думаю, — прервал ее Керби, — что Дрю бы тебя удивил. Он не дурак, Габриэль, чтобы лезть под пули. И я тоже.

Габриэль мрачно взглянула на Керби; она обхватила себя руками за плечи, словно ей стало вдруг холодно.

— Я боялась… — прошептала она.

— Боялась, что Дрю выхватит револьвер и устроит перестрелку прямо на улице? — Керби покачал головой. — Ты начиталась дешевых романов, девушка.

У Габриэль задрожали губы, и она поспешно отвела глаза.

— Я не могу больше никого терять, — прошептала она. — Отца застрелили… и я не хочу, чтобы это повторилось.

— Ах, Габриэль! — вздохнул Керби. Он почти перестал сердиться на девушку, поняв, что ей стоило принять такое решение. Она ведь не только рисковала потерять Дрю, она пожертвовала своей надеждой на справедливое возмездие, а именно ради него Габриэль обрекла себя на трудности и лишения перегона.

— Я никогда не забуду тот вечер, — сказала она едва слышно, — кровь и папин взгляд. И я все время мысленно видела, как Дрю вот так же…

Она с отчаянием посмотрела на Керби.

— Но я ведь ненамного вас задержала, правда?

— Возможно, — сказал он тихо. — И, по крайней мере, теперь я знаю имя. Для начала. Что касается Дрю… пока я не вижу причин рассказывать ему обо всем. Когда перегон закончится, он снова отправится в Колорадо и будет там в безопасности.

Однако, едва сказав это, Керби сразу же понял, что такое решение не годится. Ведь пуля Киллиана предназначалась и ей, Габриэль. И если убийца узнает, что она участвовала в перегоне — а это вполне возможно, когда погонщики разъедутся по домам, — ублюдок может решиться на самое худшее.

— Скажи ему сама, — попросил он. — Расскажи Дрю о том, что видела, и объясни, почему не говорила раньше.

Габриэль нахмурилась.

— Но вы же сказали, что он будет в большей безопасности, если ни о чем не узнает.

— Я ошибся. Мы оба его недооцениваем. Мы оба лишаем его свободы выбора. Да, физически он, возможно, будет в большей безопасности, но мы сокрушим его как человека, вырвем у него сердце из груди. И поверь мне, это для него будет еще мучительнее.

Керби взял ее за руку.

— Я хотел бы иметь такую дочь, как ты. Счастливчик этот Дрю Камерон.

Габриэль взглянула на Керби с сомнением и беспокойством.

— Послушай-ка, милая, — продолжал он. — Ты решила устроиться на перегон. Ты решила так из любви к отцу, повинуясь велению сердца. А что, если бы не ты, а кто-нибудь другой услышал его последние слова? Тебе бы понравилось, если бы кто-то утаил их из боязни поставить тебя в опасное положение? Хотела бы ты не иметь свободы выбора?

Габриэль дрогнула.

— Я не вынесу, если…

— Ты все сможешь вынести, — сказал Керби, — ты очень сильная женщина. Дрю тоже сильный человек. И чертовски хитрый. Не думаю, что он приучен чересчур доверять людям. Не отбирай же у него, может быть, единственного шанса. Ты же знаешь, он тебя любит. Не разочаровывай его.

— Уже разочаровала, — прошептала Габриэль.

— Нет, не думаю.

— А если его убьют? Как я смогу после этого жить?

Керби чуть улыбнулся.

— Не думаю, что твоего шотландца так уж легко убить. И меня, кстати, тоже.

Габриэль помолчала, глядя на руки, а потом сказала:

— Он вместе с вами отправится выслеживать Киллиана?

— Возможно.

Ее глаза вспыхнули.

— Тогда я тоже поеду! Я смогу его узнать.

— Постой-ка, — возразил Керби, — ни Дрю, ни я — мы оба не позволим тебе рисковать жизнью.

— Значит, вы хотите лишить меня свободы выбора? — с вызовом спросила Габриэль.

Керби вспыхнул, но тут же расхохотался, поняв, что она бросила ему в лицо его же слова.

— Эх, не будь я другом Дрю, я бы ей-богу тебя у него отбил.

Габриэль улыбнулась.

— Нет, не думаю. Время от времени я замечаю у вас отсутствующий, устремленный вдаль взгляд. Наверное, у вас в Техасе осталась любимая?

Снова он ощутил знакомую старую боль.

— Я давно отказался от романтических мечтаний, — хмуро ответил он.

— Из-за той старой истории с банком?

Керби кивнул:

— Я никогда не был уверен, что призраки прошлого не вернутся, то есть просто знал, что так оно и будет. И не хотел, чтобы еще кто-нибудь из-за этого пострадал.

— Не потому ли вы держите Дэмиена и Терри на расстоянии?

Керби воззрился на Габриэль, удивленный ее наблюдательностью.

— Черт возьми! — только и сказал он. — Сегодня же иди к Дрю. Сейчас же. Он сегодня на ночном дежурстве.

— А как же Малыш?

— Собака прекрасно сторожит и его, и всех обитателей твоего Ноева ковчега, — возразил Керби, — а Хэнк, Коротышка или Терри будут в лагере всю ночь. Ты же знаешь, они не откажутся послушать, не проснется ли ребенок.

Слабо улыбнувшись, она повернулась и ушла в фургон, а Керби не спеша подошел к костру, чрезвычайно собой довольный. Может быть, подумал он, самое время и самому подежурить, чтобы помочь другу.

Дрю расседлывал лошадь. Он удивился при виде Керби, разъезжающего ночью, и еще более удивился, услышав приказ хозяина вернуться в лагерь, правда, отрицать, что устал, у него сил не было. В последние дни Дрю почти не спал.

Близилась полночь. На черном бархате неба сверкали миллионы звезд, приветливо ему подмигивая. Он любил такие ночи. В Шотландии они случаются редко, там ночи по большей части туманные. Хотя, по правде сказать, Дрю нечасто доводилось наблюдать шотландские ночи, потому что проводил он их не под открытым небом, а в насквозь прокуренных игорных клубах.

Угли тлели под неизменным кофейником, и Дрю подкинул немного веток в костер, а потом пошел к хозяйственному фургону, чтобы взять одеяло. Габриэль, наверное, спит, подумал он, и не мог решить, рад он этому или нет.

Стояла тишина, изредка нарушаемая бесконечной возней в стаде и похрапыванием погонщиков, спящих вокруг костра. Дрю заглянул в фургон, отыскивая взглядом свое одеяло, — и сразу узрел фигурку, сидевшую около самодельной колыбельки. Верный расположился рядом с Габриэль. Собака подняла голову, но тут же опустила с тихим ворчанием, не ощутив никакой угрозы для своего крошечного подопечного.

Дыхание Дрю мгновенно участилось, сладкая дрожь прошла по телу — как всегда при виде Габриэль. Он смотрел, как девушка встала, отошла от ребенка и протянула руку Дрю. Шотландец подхватил ее, помог спуститься из фургона.

Она была такая легкая, и так привычно было ее обнимать, словно ей самой судьбой предназначено никогда не покидать кольца его рук.

— Дрю, — прошептала Габриэль, — я тебя ждала.

Он невольно крепче обнял ее, заглушив предостерегающий голос рассудка. Черт возьми, все эти дни он держался настороже — но теперь под ее взглядом понял, что не в силах дольше сопротивляться.

— Давай немного пройдемся, — сказала Габриэль едва слышно, и ее тонкие пальцы повелительно сжали его руку, увлекая от костра и спящих погонщиков.

Здесь не было ни реки, ни ручья. Прерия в этом месте плавно катилась вдаль, то вздымаясь холмистыми грядами, то опускаясь в овраги. Габриэль увела его за холм, подальше от любопытных глаз, и, когда она остановилась, Дрю оцепенел от недобрых предчувствий. Сейчас она скажет то, что ему вовсе не хотелось бы знать.

Девушка повернулась к Дрю, и он невольно привлек ее к себе, наслаждаясь близостью ее тела, прижался щекой к ее растрепавшимся волосам. От нее пахло мылом с едва уловимым цветочным ароматом. Как ей это удается? Просто волшебство какое-то! Да ведь она и есть колдунья, полная тайн и загадок.

Дрю удержался от поцелуя, зная, что иначе всецело растворится в ней. Он постарался напустить на себя холодность, отчужденность… но уже почувствовал желание и, сердясь на себя, отступил на шаг.

— Габриэль…

Девушка тронула ладонью его щеку, вдруг уронила руку.

— Сегодня вечером я рассказала Керби, что в Колдуэлле видела человека, убившего моего отца.

Дрю с трудом перевел дыхание. Его охватил внезапный озноб.

— Этот человек сказал, что слышал, будто Керби убили… но ведь он мог узнать об убийстве только одним путем.

Потрясенный Дрю онемел. Изо всех причин, почему Габриэль вдруг стала его избегать, эта ему и в голову не могла прийти.

— Но почему же ты мне ничего не сказала? — наконец с усилием спросил он.

— А ты как думаешь? — печально отозвалась она. — Зная твою героическую натуру, я опасалась, что ты бросишься за ним в погоню.

Выругавшись, Дрю отвернулся. Внезапно он все понял. Габриэль, мечтавшая отомстить за отца, прошла долгий путь взросления — и вот, повстречав убийцу, сразу же забыла о мести, решив защитить его, Эндрю Камерона. Никто никогда в жизни не пытался его защитить. Никому, черт побери, никогда и дела не было, жив он или мертв. Пустоту его души внезапно затопила волна нежности.

— Дрю? — тихо позвала Габриэль.

— Не очень-то ты веришь в меня, — сказал он резко и повернулся к ней спиной, надеясь таким образом скрыть навернувшиеся слезы.

— О, я в тебя верю, — прошептала она. — Я верю в твое доброе сердце, в твое мужество. И в преданность друзьям, — она крепко сжала его руку. — Я знаю, что ты сделаешь все, что считаешь нужным. И ты хорошо владеешь оружием. Но этот человек… Дрю, для него оружие словно часть его собственного тела, оно с ним словно срослось. Ты не убийца. И никогда не смог бы стать убийцей. А он — убийца по своей природе… Он страшный человек.

Ему надо было бы рассердиться, ведь Габриэль утаила от него то, что он и Керби имели полное право знать, но Дрю чувствовал только радость, огромную, ослепительную радость. Габриэль ничего у него не хотела отнять, не пыталась взять то, чего Дрю не захотел бы ей дать. Она сама предложила ему свое сердце, потому что нашла в нем то, что другие и не пытались найти. Задыхаясь от радостных слез, он снова притянул к себе Габриэль, прижался к ней, стараясь утешить, успокоить ее подавленные рыдания.

— Все хорошо, любимая, — шептал он, — храбрая моя. Славная девочка… Теперь все в порядке.

Дрю наконец осознал, сколько мужества потребовалось ей, чтобы снова обмануть его — но на сей раз желая ему добра. Столько же мужества потребовалось на все ее поступки после гибели отца. А он, Дрю, видел мир только в черно-белом цвете. И вымещал на ней свои несчастья.

— Я хотела все тебе рассказать, — всхлипнула Габриэль, — очень хотела, но…

— Успокойся, любимая, — промолвил Дрю, крепко обнимая ее, — я же сказал, что все в порядке, — и это правда. И спасибо тебе за твою заботу. До этого ведь никто обо мне не заботился. Только я хотел бы также, чтобы ты в меня верила. Я бы не стал действовать очертя голову.

Габриэль взглянула на Дрю.

— Обещаешь? — спросила она, по-детски утирая кулачком слезы.

Он невольно улыбнулся.

— Угу. Но и ты должна мне обещать то же самое. Устраиваться поваром на перегон скота — не самый разумный поступок для девушки.

— А что можно сказать о шотландском картежнике, который нанялся погонщиком? — спросила она, снова шмыгнув носом.

Дрю ухмыльнулся.

— Что ж, значит, мы — два сапога пара.

Дрю взглянул на нее — и ему показалось, что он видит лицо ангела. Глаза были полны слез и сияли в свете бесчисленных звезд, лицо светилось явной любовью и безмерной преданностью. Последняя преграда на пути к его сердцу рухнула и обратилась в прах.

Дрю Камерон любил и был любим.

Он мысленно удивился и возрадовался этому чуду — и приник поцелуем к ее губам.

21.

Перед рассветом ночь стала темнее, и Габриэль, вздохнув, уютнее устроилась в объятиях Дрю.

Итак, ее честность спасла зародившуюся между ними близость. Холодок последних дней растаял в пылу ее признания, и Дрю впервые открыл ей свое сердце. Он не сказал тех слов, которые ей хотелось бы услышать, но его поцелуй и объятия обещали самую горячую любовь, и этого Габриэль оказалось достаточно. Пока.

Одно жалко — снова он был чересчур осторожен… а она хотела ребенка. Однако решение Дрю было непреклонным. «Я не хочу плодить ублюдков», — в наивысшую минуту страсти сказал он сдавленным, напряженным голосом.

Опять в его словах Габриэль почувствовала горечь и вспомнила их недавний разговор и его слова: «Я ведь незаконнорожденный если не по закону, то фактически». Габриэль хотелось бы узнать, что он имел в виду, расспросить о его происхождении, семье, друзьях — но тогда не время было задавать вопросы. И сейчас тоже. Раны Дрю еще болят, и она не хочет, не может посыпать их солью. Когда-нибудь он сам выберет подходящее время, расскажет обо всем — и, может быть, ей удастся облегчить эту боль, постоянно терзающую его душу.

Габриэль счастливо вздохнула: так тепло и радостно было лежать рядом с ним. Эти несколько часов она провела в объятиях Дрю, ликуя и наслаждаясь. Это было куда больше того, что она ожидала, о чем мечтала и на что надеялась. Снова и снова они ощущали себя в раю, губы их смыкались в поцелуе, тела сливались. И при мысли об этом Габриэль снова до боли хотелось испытать то же счастье.

Неужели можно любить вот так, глубоко и самозабвенно? Габриэль не отдавала себе отчета в глубине своих чувств, не сомневалась в них и только хотела продлить каждое чудесное, удивительное мгновенье. Сейчас она старалась вновь и вновь пережить эти мгновенья, но все же неохотно открыла глаза. Небо заметно посветлело, звезды быстро бледнели, луна уже опустилась за горизонт. Пора возвращаться. Скоро проснется Малыш и потребует, чтобы его накормили. К тому же едва ребенок начнет капризничать, как все погонщики ринутся к фургону.

Габриэль пошевелилась и разбудила Дрю, который что-то пробормотал спросонья. Потягиваясь, он коснулся щекой ее щеки. За ночь у него отросла щетина, и ей это даже нравилось — было в этом нечто интимное, напоминавшее о ночи, проведенной вместе. О себе, о том, как она выглядит, Габриэль и думать не хотела: растрепанные волосы, безнадежно смятая рубашка.

Дрю, однако, улыбнулся, глядя на нее: она напоминала мальчишку, который сбежал из школы на рыбалку и поймал самую большую рыбу в своей жизни. Сердце девушки забилось сильнее при виде этой счастливой, ласковой улыбки.

— Да, наверное, пора вставать, — лениво сказал он, погладив ее руку.

— Наверное, — повторила она с сожалением. Дрю поднес ее ладонь к губам и понюхал пальцы.

— Как прекрасно ты пахнешь!

— Должно быть, перцем, которым приправляю бобы.

— Да нет, это не перец, — улыбнулся Дрю, — хотя ты стала вполне подходящей поварихой.

— Подходящей?

— Ну, стоящей, — поправился он.

— Вот не дам тебе бобов…

Дрю даже застонал.

— Клянусь, после этого перегона ни единого боба в рот не возьму!

— А я не думаю, чтобы еще когда-нибудь в жизни стала их варить, — охотно согласилась Габриэль.

— А ты умеешь прилично заваривать чай?

Непонятно почему, но сердце у нее забилось чаще. Имеет ли он в виду их общее будущее? Или она делает слишком поспешные выводы?

— Тебе не нравится мой кофе?

— Грязная, мутная жижа из оловянного кофейника — в высшей степени нецивилизованный напиток, — проворчал Дрю.

— Я думала, что ты любишь все нецивилизованное. И приключения. А ты спрашиваешь меня про чай.

— Еще я люблю хороший бренди, — хмыкнул он, — и дорогие сигары.

— А что еще? — спросила Габриэль, прекрасно понимая, что беззастенчиво желает услышать признание в любви.

Дрю дотронулся до ее щеки.

— Игру случайностей. А также восход солнца. — И вздохнул. — Ах, милая моя, боюсь, я недостоин того, чтобы за меня бороться. Я мало чего достиг и ношу фамилию, репутацию которой только и делал, что изо всех сил подрывал.

— Мне нет дела до твоей фамилии и репутации, — возразила Габриэль, — и мне все равно, что у тебя мало денег. Деньги у меня есть.

И почувствовала, как его рука крепче сжала ее пальцы.

— Я денег у девиц не беру.

— О, неужели? — Ее охватил гнев. — Стало быть, валяешься в сене бесплатно? А я-то думала… Она вырвалась из его объятий и встала.

— Нет, я ничего не думала. Я просто считала, что ты не похож на других. Но нет, ты просто высокомерная ослиная задница!

И принялась ощупью искать свои брюки. Даже в праведном гневе нельзя вернуться в лагерь нагишом.

— Ты это ищешь? — Дрю тоже встал и успел одеться. Теперь он помахивал перед глазами Габриэль ее же брюками.

— Да, — буркнула она сурово и потянулась за брюками, но шотландец ловко отдернул руку.

— Так я — ослиная задница? — зловещим шепотом переспросил он.

— Да, высокомерная шотландская ослиная задница!

— Вот не знал, что у тебя такой заводной характер. Гэйб Льюис — еще куда ни шло, но малютка Габриэль?.. Бог ты мой!

— Беру пример с тебя! — отпарировала она.

— Ну и колючка! — усмехнулся он.

— Лучше быть колючкой, чем ослиной задницей!

— Мне всегда нравились колючки, — признался Дрю. — Может быть, и ты смиришься с ослиной задницей?

Глаза его искрились смехом, голос был нежен и вкрадчив. Габриэль сжала кулаки, стараясь не поддаваться его всесильному обаянию. Дрю всегда пускал в ход эти чары, чтобы избегать неудобных тем, чтобы запутать ее и сбить с толку. На этот раз ему это не удастся!

— Не нужны мне ни ослы, ни ослиные задницы! — огрызнулась она и снова потянулась к брюкам. На сей раз Дрю почему-то отдал их без сопротивления.

— Для меня это вовсе не валяние в сене, — сказал он тихо и серьезно. — И я вовсе не хочу, чтобы ты так думала.

— Зачем же тогда…

— Я не уверен, что таким, каков я есть, достоин тебя.

— Но мне ты именно таким и нужен! — упрямо воскликнула Габриэль.

— Ах, девушка, ты же меня совсем не знаешь.

— Ты мне все время это твердишь, но это не правда! — отчаянно крикнула она. — Я тебя знаю! Я знаю, что ты добр и верен дружбе, и все тобой восхищаются, потому что все твои поступки естественны, и ты делаешь добро, не думая о том, что с этого получишь.

Дрю, помолчав, ответил:

— А я думал, что я — ослиная задница.

— И это тоже, — подтвердила она. — Но должен же быть у тебя хотя бы один недостаток? Нельзя требовать слишком многого даже от самого хорошего человека.

Дрю порывисто, крепко прижал Габриэль к себе.

— Я не смог бы вынести разочарованного взгляда твоих синих глаз.

Девушка прижала палец к его губам.

— Я тебя люблю, Дрю Камерон. И не думаю, что когда-нибудь смогу полюбить другого так, как тебя.

— Я… — сдавленно начал он.

— Нет, — сказала Габриэль. — Ничего не отвечай. Не сейчас. Но знай, что я тебя очень сильно люблю. И я от тебя легко не откажусь.

И она убежала, так и держа брюки в руках, сердце ее отчаянно стучало после такого признания. Габриэль знала, что могла бы, оставшись, вытянуть из Дрю подобное же признание, — но не хотела получить его таким путем. Дрю Камерон ей дороже самой жизни, но она должна знать, что и он любит ее столь же безоглядно и сильно. В следующий раз, подумала Габриэль, он сам захочет ей сказать о своей любви.* * * — Я поеду с тобой в Техас, — заявил Дрю, когда они с Керби отправились на разведку.

— Черта с два ты поедешь! — проворчал Керби. — Если ты увяжешься за мной, то поедет и Габриэль, а я не хочу, чтобы вы двое рисковали ради меня жизнью.

— Нет, она не поедет, я отошлю ее на ранчо моего свояка, что в окрестностях Денвера.

Керби недоверчиво хмыкнул.

— Ты и впрямь думаешь, что она согласится уехать?

— Неохотно, однако если кто может ее удержать в Колорадо — так это моя сестра Элизабет и ее муж Бен Мастерс.

— Ладно… — Керби нахмурился. — Черт, послушай, Дрю, ты ведь все-таки не профессиональный стрелок.

— Ты тоже, — возразил Дрю.

— Но это моя драка, а не твоя. Меня преследуют за проступок, который совершил именно я.

— А еще эти люди охотятся за Габриэль, — тихо ответил Дрю. — Поэтому эта драка становится и моей.

Керби пронзительно взглянул на него:

— Это вправду так?

— Ага. Без малейшего сомнения.

Керби испытующе оглядел шотландца и коротко кивнул:

— Рад слышать. Но почему бы тебе просто-напросто не уехать с ней на Восток? Или даже в Шотландию? Там она будет в безопасности.

— Ты бы мог жить спокойно, зная, что на свете есть человек, желающий тебе смерти?

Дрю удовлетворенно отметил, что Керби не находит на это возражений.

— Возможно, — продолжил он, — некто готов пойти на что угодно, чтобы тебя и, возможно, Габриэль, не было в живых. Услуги Киллиана, по-видимому, недешевы, и этот некто, желающий вашей смерти, истратил немалые деньги, чтобы обнаружить тебя и отца Габриэль. Ставки в этой игре, сдается, очень высоки.

И, готовясь отразить новый аргумент, Дрю добавил:

— Мне кажется, ты должен все рассказать Дэмиену. Он может нам пригодиться, и стрелок он хороший.

Как он и ожидал, Керби отрицательно покачал головой:

— Нет, я не хочу впутывать в это дело родных.

— Но следующей мишенью может стать Джон.

Керби тотчас повернулся к нему, и Дрю увидел на его лице страх.

— Проклятье… — голос друга дрогнул. — Джон тогда держал наготове лошадей. Да, он вместе с нами уехал из города, и Кэлу Торнтону известно, что Джон обо всем знает.

— Но тогда и Дэмиен должен знать, — настойчиво повторил Дрю, — и Терри тоже. Тот, кто дергает за эти веревочки, уже убил отца Габриэль, попытался убить ее и дважды — тебя. Ясно, что он не остановится, пока все, кто знает об ограблении банка, не будут мертвы, — а значит, эта участь ждет и Джона.

— Господь всемогущий, — воскликнул Керби, — да ведь меня уже считают мертвым, и Киллиан сейчас, может, уже на пути к… — Он осекся.

Дрю молчал.

— Значит, я должен воскреснуть раньше, чем рассчитывал.

— Но до Абилены осталось две недели пути, и стадо может повести Дэмиен.

Керби ехал рядом, неотрывно глядя прямо вперед. Дышал он тяжело и прерывисто.

— Да, но от меня зависит дюжина скотоводов. Они доверили мне стада, рассчитывая на то, что я продам их по самой высокой цене. Некоторым придется расстаться со своими ранчо, если я не оправдаю этих надежд. Не уверен, что Дэмиен с этим справится.

— Да, и я, черт возьми, тоже, — согласился Дрю. — Но я зато могу вернуться в Техас.

— У Киллиана есть несколько дней преимущества.

— Однако он не знает, что нам известно о нем!

— Дрю, я не смею просить тебя ехать.

— Попробуй-ка меня удержать! Завтра на рассвете я вернусь в Колдуэлл и оттуда телеграфирую Джону, чтобы он соблюдал осторожность. А ты отошлешь Габриэль к моему свояку в Денвер. Он раньше был шерифом и сумеет обеспечить ее безопасность. Никто не знает, что она была с нами, и никто не станет ее преследовать.

Керби фыркнул.

— Габриэль захочет ехать с тобой.

— Она не должна узнать о моем отъезде, пока не будет уже слишком поздно.

Дрю был уверен, что его план очень не понравится Габриэль. Она разозлится, когда обо всем узнает, но у них с Керби нет другого выбора, если они хотят, чтобы дорогие им люди остались живы и невредимы. А Дрю очень этого хотел. Он все еще никак не мог освоиться с радостной мыслью, что кому-то дорог, что его любят, любят по-настоящему. И не собирался терять Габриэль только потому, что не предпринял некоторых мер предосторожности, даже против ее воли. Пусть ее сердится — только бы осталась жива.

Керби что-то неразборчиво пробормотал, а затем несколько сконфуженно спросил:

— Ты уверен, что сможешь так с ней поступить? Уехать, ничего не объяснив, даже не попрощавшись?

— Да, — ответил Дрю. — Конечно, лучше бы мне стерпеть порку, чем глядеть в ее глаза потом, когда мы снова увидимся. Но я не могу рисковать ее жизнью.

Керби все еще сомневался, и Дрю сухо улыбнулся.

— Ты же не хочешь связать ей ноги веревкой и таким образом помешать? Когда она узнает, что я уже давно в пути, ее легче будет уговорить уехать в Денвер.

— Хорошо, — согласился наконец Керби, — я позабочусь, чтобы она села на денверский поезд.

Дрю кивнул.

— Я напишу Габриэль письмо с объяснением — и еще одно, к мужу сестры. Скажи ей, что письмо нужно отдать ему лично в руки. Может, это облегчит задачу.

Керби кивнул, а затем ворчливо добавил:

— Дрю, не знаю, что и сказать. Как тебя отблагодарить…

— Тогда ничего не говори, — отрезал Дрю.

Керби взглянул на него… и протянул руку. Дрю подался вперед и крепко ее пожал. Им не требовалось никаких слов.* * * Когда Дрю приехал в Колдуэлл, Киллиан уже давно покинул город.

— И слава богу, — сказал лавочник.

Он с любопытством оглядел Дрю, когда тот спросил о наемном стрелке, — и глянул еще внимательнее, услышав вопрос о телеграфе.

— Могу вам помочь, — ответил лавочник, — город у нас маленький, настоящего телеграфиста не имеем, и этим делом занимаюсь я.

Дрю отправил послание брату Керби, предупредив, что ему может угрожать опасность, и посоветовав никуда не ездить одному, особенно в город, и быть поосторожнее с незнакомцами. Он подписал телеграмму именем Керби.

Уезжая из лагеря, он взял двух лошадей, своего коня и кобылу, отличающуюся выносливостью. Он приторочил к седлу скатку, а Габриэль сказал, что уезжает на разведку, всего на два дня, и что Керби наконец решил ему доверить это дело единолично. Потом он увел девушку за фургон и поцеловал долгим, нежным поцелуем.

Она прижалась к нему, словно почуяв неладное, но ни о чем не спросила. Это Дрю в ней всегда нравилось — Габриэль никогда не донимала его вопросами, а ждала, когда он сам все объяснит. И, черт возьми, именно сейчас, когда он готов обо всем ей рассказывать, у него появилось неотложное и тайное дело.

Дрю так хотелось предупредить ее: «Будь осторожна, милая, пока меня нет. Мне о многом надо бы тебе рассказать». Хотелось признаться, как он любит ее, — но это было бы ни к чему теперь, когда он не может поручиться за свою жизнь.

— Жди меня, — сказал вместо этого Дрю… и в глазах девушки удивление сменилось радостью.

— Я всегда буду тебя ждать, — прошептала Габриэль.

— И верь мне.

Она кивнула.

— Обещаешь?

— Да, обещаю.

Дрю поцеловал ее и взмолился мысленно, чтобы это был не последний поцелуй в их с Габриэль жизни. А затем, с болью в душе сознавая, что Габриэль не поймет, почему он скрыл от нее цель отъезда, вскочил на коня и намеренно поехал легкой рысью, пока лагерь не скрылся из виду. Тогда Дрю дал шпоры коню и перешел на галоп.

То и дело меняя лошадей, чтобы чрезмерно их не утомлять, он добрался до Колдуэлла за один день. Дрю не хотел, не мог думать о Габриэль. «Не терплю вранья». Сколько раз повторял он ей эти слова? И все же Дрю не знал другого способа обеспечить ее безопасность. Он должен найти Киллиана прежде, чем тот убьет еще кого-нибудь. И он должен взять Киллиана живым, чтобы узнать, кто его нанял.

Дрю купил в Колдуэлле продовольствие и направился на юг, очень надеясь прибыть в Сан-Антонио раньше, чем там появится Киллиан.

Прошло два дня, но Дрю не вернулся. Габриэль и не ожидала, что так сильно соскучится по нему. Она все время высматривала высокую худощавую фигуру человека, ставшего смыслом ее жизни.

Габриэль поверила, что он поехал в разведку. Не верить повода не было. Последнее время Дрю все чаще отправлялся в такие поездки с Керби, а Дэмиен все больше получал полномочий на перегоне. Однако поздно вечером второго дня девушка почуяла неладное. Впрочем, ей бы следовало насторожиться еще утром, когда Керби в одиночку уехал на разведку и вернулся только к ночи. Почему они с Дрю одновременно занимались разведкой, но порознь?

Керби явно ее избегал. До этого Габриэль не обращала особого внимания на то, когда он уезжает из лагеря и когда возвращается. Она была очень занята — и своими повседневными обязанностями, и уходом за ребенком. И все же вечером второго дня Габриэль заметила, что Керби увел Дэмиена за пределы лагеря, а потом они вернулись, и лицо у племянника было перекошено от едва сдерживаемой ярости.

Она подождала, пока Керби-младший не удалится, и подошла к его дяде.

— Керби?

Тот оглянулся. В свете костра Габриэль перехватила его настороженный взгляд.

— Разве Дрю уже не должен вернуться?

Лицо Керби чуть заметно дрогнуло.

— Он уехал, Габриэль. Он оставил перегон.

Девушка едва не задохнулась и, ловя ртом воздух, выдавила, с трудом выговаривая слова:

— Я… не поняла…

— Он сказал, что у него есть важное дело, и просил, чтобы я посадил тебя на денверский поезд. Сказал, что там, в Денвере, вы и встретитесь.

Потрясенная, Габриэль не знала, что и подумать, но была откровенно уязвлена. Дрю просил ее верить ему, заставил даже пообещать это — а сам ей не доверяет. Он не хотел, чтобы ему лгали, но легко решился солгать сам.

Скиталец. Чужак. Одиночка. И почему же это Габриэль решила, что сможет его изменить? Он, как прежде, не желал доверить ей свои планы и мысли. И никогда не доверит.

Сердце у нее разрывалось от муки и отчаяния. Она отвернулась, не желая, чтобы Керби видел, как ей больно.

— Габриэль, — сказал он, удерживая ее за руку. — Дрю тебя любит. Он просто хотел быть уверен, что тебе не угрожает никакая опасность.

— Даже не спросив меня об этом? Не узнав, что я думаю на этот счет и что мне нужно? — яростно выпалила Габриэль. — Это не любовь! И это нечестно, хотя он постоянно твердил о честности. Он предал меня!

Она с такой яростью посмотрела на Керби, что тот невольно отдернул руку.

— Куда он поехал?

Керби откашлялся.

— Он оставил письмо для тебя. И еще одно, чтобы ты передала его родственнику Бену Мастерсу.

С убийственным спокойствием Габриэль отвечала:

— И вы двое рассчитываете, что я отправлюсь за сотни миль отсюда в дом незнакомых мне людей, в то время как вы будете охотиться на убийцу?

Тревожный взгляд Керби убедил ее, что она попала в точку. Вот сейчас ей отчаянно захотелось ударить его. Опрокинуть горшок с бобами в огонь. Сесть на Билли Бонса и умчаться куда глаза глядят. Наконец, убить Керби — не говоря уже о человеке, который бросил ее, — и убить собственноручно. Если Киллиан ее не опередит. В общем, Габриэль никогда в жизни не была так рассержена.

«Верь мне. Обещаешь?» О, с какой радостью она швырнула бы ему в лицо эти слова! Дрю очень хорошо знал, о чем просит, когда не праведным путем вырвал у нее это обещание.

«Верь мне». Ха! Она-то ему верила! А он… он…

И вдруг возмущение ее улеглось. «Верь мне». Впервые Дрю попросил ее о чем-то, попросил верить ему… и постепенно эта мысль овладела сознанием девушки.

«Он тебя любит», — сказал только что Керби. Может, это правда? Гнев, страх, надежда смешались в ее душе, и страх оказался сильнее всех других чувств.

— Он поехал один?..

Керби сжал кулаки, обдумывая ответ.

— Он поехал вслед за Киллианом в одиночку? — повторила Габриэль, и в голосе ее прозвучал неприкрытый ужас.

Керби подавленно покачал головой:

— Никто не знает, что Дрю близко связан со мной… или с тобой. Он просто один из погонщиков. И он поехал на ранчо к моему брату, чтобы его предупредить. Он не станет сам искать неприятности.

Зато неприятности имеют обыкновение Сами находить его, даже если он их избегает.

Габриэль сразу же и немедленно захотелось отправиться вдогонку, но это было невозможно — она прекрасно это понимала. Ей надо заботиться о Малыше. Она не может тащить с собой ребенка через полстраны, верхом на лошади.

Да! Как же трудно выбирать между одной любовью и другой. Что делать? На что решиться?

«Надо выбирать того, кто больше в тебе нуждается», — подсказало ей сердце.

Габриэль припомнила все, что Дрю говорил ей о Денвере, о сводной сестре и ее муже. Бен Мастерс — юрист, когда-то был шерифом, и Дрю уверен, что тот сможет защитить ее. Может, он защитит и брата своей жены от него самого?

— Хорошо. Я поеду в Денвер, — сказала она Керби, — но я хочу отправиться прямо сейчас, с Малышом и Верным. И я хочу быть уверена, что о Билли Бонсе и Самсоне будут хорошо заботиться.

Керби подавил глубокий вздох облегчения, лицо его прояснилось. Он смущенно улыбнулся.

— Все будет в порядке, Габриэль. Я обо всем позабочусь.

— Кто же будет кухарить?

Керби пожал плечами:

— Что-нибудь придумаем.

— У вас будет песок в бобах.

— Возможно. И даже подкова утонет в кофе.

На глаза Габриэль навернулись слезы. Она будет скучать по Керби. По всем остальным. Они стали ей как родная семья.

— Напеку вам побольше хлеба.

Керби кивнул.

— Я пошлю кого-нибудь с тобой на север к железной дороге. Тебе надо успеть на поезд.

Керби достал из кармана два письма и вручил их Габриэль.

— Одно тебе, другое — для родственника Дрю. Завтра кого-нибудь пошлю тебя проводить. И есть еще кое-что. Подожди немного, сейчас принесу.

Он достал из хозяйственного фургона скатанное одеяло и извлек из него сверток в коричневой бумаге. Вернувшись, Керби подал ей сверток.

— Дрю просил передать тебе вот это.

Габриэль нерешительно взяла сверток.

— Вы знаете, что там?

— Понятия не имею. — Он покачал головой и уже повернулся, чтобы уйти, но остановился и снова посмотрел на Габриэль.

— Между прочим; черт побери, ты была лучшим подавалой, которого я когда-либо нанимал на перегон.

Габриэль улыбнулась.

— А вы были лучшим хозяином перегона, у которого я работала.

— Смотри только, чтобы я остался единственным хозяином перегона, на которого ты работала. — И уже тише добавил:

— Ты уж как следует заботься о нашем шотландце.

— Позабочусь, — пообещала Габриэль.

Некоторое время она смотрела вслед Керби, затем понесла письма и сверток в свой уголок хозяйственного фургона. Малыш мирно спал. Сев около его колыбели на пол скрестив ноги, она отложила в сторону письма, развязала бечевку и едва не задохнулась от волнения.

Миг спустя она разразилась слезами.

Перед ней, аккуратно свернутое, лежало голубое платье с белым кружевным воротничком. То самое, что красовалось на манекене в колдуэллской лавке.

22.

Габриэль выглянула из грязного, закопченного окна поезда, который подходил к денверскому вокзалу. Малыш капризничал у нее на руках, требуя обеда, Верный лежал у ее ног и грозно рычал на каждого, кто к ним приближался. В итоге весь путь до Денвера Габриэль имела в своем распоряжении целую скамью.

Из Эллсуорта она послала телеграмму свояку Дрю. В этот городок они с Хэнком добрались через три дня тяжкого пути верхами, поочередно привязывая себе за спину Малыша, и когда наконец доехали до железной дороги, Габриэль совсем выбилась из сил.

Спустя еще два дня — когда приходилось спать урывками и утихомиривать то Малыша, то Верного — она подъезжала к Денверу, обуреваемая сомнениями. Габриэль не знала, что представляют собой Элизабет и Бен Мастерс, понятия не имела, как они примут актерку с индейским ребенком на руках, и замирала от страха при мысли, что явится непрошеная в дом незнакомых людей. Она никогда не просила одолжений у чужих.

А теперь ей предстояло просить об очень большом одолжении. Да полно, встретят ли ее на вокзале? Телеграмма, посланная Габриэль, сообщала: «В понедельник поездом приезжает друг, Габриэль Льюис. Пожалуйста, встречайте». Подписалась она именем Дрю.

Что скажет его свояк, когда узнает, что это она, Габриэль, послала телеграмму, а его просит поехать с ней вместе в Техас?

Поезд подошел к вокзалу, и Габриэль окинула взглядом стоящих на перроне нескольких мужчин и женщин, очевидно, встречающих поезд. При виде них сердце ее сжалось.

Поезд рывком остановился, и от этого рывка Габриэль в который раз замутило. Кондуктор, который с самого начала относился к ней по-доброму и защищал от ворчавших на нее пассажиров, остановился около ее скамьи.

— Вам помочь, мисс?

Девушка благодарно кивнула. Багажа у нее почти не было. В дешевой дорожной сумке лежало запасное платье, купленное в Эллсуорте, одежда, которую она носила во время перегона, вещички ребенка и отцовский кольт. Сама Габриэль была в новом платье, подаренном Дрю, — после двух дней в поезде оно изрядно помялось и испачкалось.

Габриэль снова окинула взглядом людей на перроне. Бен Мастерс в прошлом шериф, размышляла она. Большинство блюстителей закона, с которыми Габриэль когда-либо встречалась, показались ей людьми напыщенными и скучными. А какова сводная сестра Дрю, Элизабет? Как ей понравится актриса, которая почти три месяца провела в обществе дюжины мужчин? В письме Дрю просил Габриэль уехать в Денвер и писал, что она может положиться на Бена и его жену… И все же она содрогалась при мысли о том, какой огромной любезности ей придется просить у этих совершенно незнакомых ей людей.

И Габриэль нерешительно остановилась в дверях вагона, словно опасаясь сойти с поезда.

— Мисс, я вынесу мальчика и сумку, — сказал кондуктор, — а вы сами спускайтесь.

Она посмотрела на Малыша, который важно надул щечки, и улыбнулась кондуктору из-под полей шляпки, купленной в Эллсуорте: надо же было скрыть коротко подстриженные волосы.

— Благодарю вас.

Он ухмыльнулся.

— Всегда пожалуйста, мисс. Всегда пожалуйста.

Дальше медлить было невозможно. Габриэль спустилась на перрон. Верный следовал за ней, путаясь в ногах. Взяв у кондуктора ребенка и сумку, она снова улыбнулась этому доброму самаритянину и еще раз окинула взглядом встречающих.

Одна пара, высокий мужчина и женщина, явно ожидающая ребенка, с любопытством оглядели девушку, а потом снова стали рассматривать приезжих. Женщина явно волновалась. Габриэль подошла поближе — и тут увидела ее глаза, карие с золотистыми искорками. Точь-в-точь как у Дрю. Женщина тоже взглянула на Габриэль и, в ответ на ее улыбку, протянула руку.

— Вы Габриэль? — спросила она с легким шотландским акцентом. Уронив сумку и с трудом удерживая Малыша, девушка тоже протянула руку. Женщина тепло ее пожала.

— Я Элизабет Мастерс, а это мой муж Бен.

Она оглядела Габриэль с явным, но доброжелательным любопытством, а затем посмотрела на черноглазого, черноволосого малыша.

— Мальчик? — спросила она и, когда Габриэль кивнула, добавила:

— Как чудесно! Наша Сара Энн прыгает от нетерпения, ожидая нового братца или сестричку, а теперь у нее будет возможность попрактиковаться в заботах о малыше.

Она перевела взгляд на собаку.

— А это кто?

— Это Верный. Надеюсь, вы не станете возражать против него? Понимаете, он вообразил себя покровителем Малыша, и я не могла не взять его с собой.

— Разумеется, — согласилась Элизабет и подмигнула мужу. — Жду не дождусь, когда Верный познакомится с Генрихом Восьмым. Но послушайте, как же вам удалось провезти в поезде собаку?

Габриэль улыбнулась.

— С помощью слез.

Элизабет разразилась смехом.

— Да, порой это единственный способ!

— Его хотели запихнуть в багажный вагон, но он так грозно скалил зубы, что всех распугал. Словом, когда мольбы не помогли, я стала проливать слезы.

— Тайное женское оружие, — проворчал Бен Мастерс.

— Только потому, что мужчины не понимают доводов разума, — упрекнула его жена. — Сразу же видно, что эта собака примерного поведения.

— Ну, тогда он может кое-чему научить нашего Генри, — опять проворчал Бен, но Габриэль расслышала в его тоне насмешливо-любовные нотки.

— И Аннабель тоже, — вставила жена и объяснила Габриэль:

— Аннабель — это кошка Бена.

— А Генри — собака Элизабет.

Переводя взгляд с мужа на жену, Габриэль почувствовала, что их взаимная пикировка исполнена любви, и немного успокоилась. Никто не выражал неодобрения по поводу индейского младенца или чужой собаки, не говоря уж о недовольстве незваной гостьей. Она видела с их стороны только доброжелательность и вежливое любопытство и неожиданно почувствовала себя с ними легко и свободно, словно со старыми друзьями. Удивляло ее лишь одно — почему Дрю так мало рассказывал о своей милой сестре и ее замечательном муже.

— А теперь давайте-ка мне мальчика, — сказал Бен, — и вашу сумку. Славный паренек, — добавил он, усмехнувшись, и Габриэль с благодарностью передала ему Малыша. Взяв его на руки, Бен, уже серьезно и внимательно взглянув на нее, сказал:

— Добро пожаловать в Денвер.

— Спасибо, — ответила она, гадая, как скоро ей представится возможность рассказать им о цели своего приезда. Она посмотрела на округлый живот Элизабет Мастерс. Разве Бен захочет уехать от жены, когда она в таком положении?

Должно быть, это беспокойство отразилось на ее лице, потому что Элизабет взяла ее за руку и повела к коляске, в которую была впряжена пара прекрасных серых лошадей.

— Бьюсь об заклад, сейчас вам нужна ванна с горячей водой — ну а потом вы расскажете мне все-все о нашем дорогом Дрю. Наше ранчо расположено в нескольких милях отсюда. Надеюсь, вам у нас понравится.

И Габриэль почувствовала, как ее обнимает теплая волна, — столько доброты и искренней симпатии было во взгляде этой удивительно милой женщины.

Бен Мастерс был высок, почти как Дрю, но поплотнее, хотя без единой унции жира. Ее шотландец был дьявольски обаятелен, но другие его положительные черты было разглядеть не так-то уж просто, тем более что он их тщательно скрывал, предпочитая казаться равнодушным, циничным прожигателем жизни. А Бен, казалось, был весь как на ладони — прямой, верный, честный, он излучал уверенность и силу. Подходящие качества для шерифа, подумала Габриэль.

Он помог девушке сесть в коляску, передал ей ребенка, затем усадил жену — да с такой нежностью, что у Габриэль защемило сердце. Как мог Дрю чувствовать себя одиноким скитальцем, имея таких родственников?

Бен тряхнул вожжами, и лошади бодро побежали вперед.

Габриэль еще до отъезда в Техас как-то побывала в Денвере на гастролях, и, когда коляска проезжала мимо гостиницы, где они с отцом тогда останавливались, у нее защипало глаза от слез. Элизабет, видимо, это заметила и сочувственно сжала ей руку.

— Извините, — смутилась Габриэль. — Я, наверное, чересчур устала…

— Разумеется, — отвечала женщина. — Путешествия всегда изматывают. Может быть, я подержу ребенка?

По тону голоса Габриэль поняла, что женщина действительно этого хочет.

— Это было бы замечательно, — ответила она и передала Элизабет Малыша. — По правде говоря, у меня уже руки не разгибаются.

— Чудесный мальчик. Как его зовут?

— Малыш. — Габриэль покраснела. — Временно, конечно.

— Интересное имя, — осторожно заметил Бен Мастерс.

Габриэль ощутила в его словах невысказанный вопрос — но он был слишком хорошо воспитан, чтобы задать его прямо. Что ж, пускай эти люди узнают самое худшее.

— Это не мой ребенок, одной умершей индианки. Мы нашли его во время перегона рядом с трупом матери. Он был едва жив и такой махонький, что Дрю прозвал его Малышом. Мы не успели дать ему настоящее имя.

— Да уж, очень похоже на Дрю, — фыркнул Бен.

— Вы участвовали в перегоне? — изумилась Элизабет, но, к удивлению Габриэль, в ее голосе не было и следа осуждения. — Мы знали, что Дрю намерен заняться скотоводством, но не предполагали… — Она запнулась.

Габриэль вцепилась пальцами в складки платья.

— Это долгая история.

— А где сейчас Дрю? — спросил Бен.

— На пути в Техас.

— Но телеграмма…

— Это я ее послала, — призналась Габриэль. — У меня для вас есть письмо от него. Дрю вряд ли что-нибудь пишет там о себе, но мне кажется, что он нуждается в вашей помощи.

Бен пронзительно посмотрел на нее, Элизабет побледнела… Но тут Малыш, который стоически вел себя во время всего путешествия, выбрал именно этот момент, чтобы заплакать. Женщины мгновенно переключились на него, и разговор сам собой увял. Бен Мастерс снова тряхнул вожжами, лошади рванулись вперед — и все вопросы были отложены на потом.* * * Габриэль сразу понравился дом на ранчо, привольно раскинувшемся вдоль быстрой реки. Бен помог выйти из коляски жене, затем Габриэль и показал на амбар:

— Дрю помогал нам его строить.

Как раз в это время дверь распахнулась, и из амбара выскочил крохотный смерчик, который бросился прямо в объятия Бена. За девочкой бежала крупная собака, которая при виде Верного сразу остановилась.

— А у нас лодился еще желебеночек, — мило картавя, сообщила девочка.

Элизабет наклонилась и поцеловала дочку в щеку.

— Это замечательно. Ты мне его потом покажешь.

— Я хочу сейчас показать.

— Но у нас гости. Целых три гостя, видишь? Это мисс Габриэль Льюис, друг твоего дяди Дрю. А это наша Сара Энн.

Девочка весьма изящно присела, совсем как маленькая леди, а затем опустилась на колени, чтобы поздороваться с Верным, который поглядывал на большую собаку, настороженно помахивая хвостом.

— Он очень красивый! — объявила Сара Энн.

— Его зовут Верный. А это, — и Габриэль нагнулась, чтобы показать Саре Энн младенца, — Малыш.

— Ой, — воскликнула девочка, — он даже лучше, чем пони! У меня тоже скоро будет ребенок.

— У тебя? — улыбнулась Габриэль. — Ты же сама еще маленькая.

— Не-а, мне почти пять лет.

— Да, это, конечно, очень много, — согласилась Габриэль, восхищенная рыжей головкой и зелеными глазами девчурки.

— Я думаю, что мисс Льюис будет приятно освежиться после долгой дороги, — вмешалась Элизабет. — А тебе, Сара Энн, почему бы не помочь Педро позаботиться о жеребенке?

— А ты не хочешь на него посмотреть?

— Еще как хочу, — улыбнулась Элизабет. Габриэль подумала о Дрю и о срочности своей миссии… но одна минута ведь не в счет.

— Я тоже хочу его посмотреть, — сказала она.

Сара Энн схватила Габриэль за руку и потащила ее к амбару, а за ними двинулись Бен Мастерс и Элизабет. Ликующий мексиканец встретил их у дверей.

— Сеньор! Сеньора! Глори принесла жеребеночка. Тиу виепо <Очень хорошего (исп.).>.

Все четверо подошли к стойлу и заглянули внутрь. Прекрасная черная кобыла облизывала темно-серого жеребенка, который сделал несколько шажков, покачнулся, но устоял на тонких, еще некрепких ножках.

— Как он прекрасен! — вздохнула Габриэль. Она еще никогда не видела новорожденного жеребенка. Казалось, малыш весь состоит из ног и глаз. Он был невероятно прелестен.

— Он правда прекрасный, да, мама? — спросила девочка.

— Да, действительно, — ответила Элизабет. — Как же ты хочешь его назвать?

Девчушка, кивнув головой, важно сказала:

— Это надо обдумать.

— Вот ты и обдумывай, — вмешался Бен, — а мы пока отведем мисс Льюис в дом.

Сара Энн, уже погрузившаяся в раздумья, сосредоточенно кивнула.

Пока они шли к дому, Габриэль снова овладело нетерпение. Бен нес ребенка на руках, а Верный не отставал от мужчины ни на шаг. За ними, свесив язык набок, следовала большая собака с густой длинной шерстью. Размерами она больше напоминала пони, чем представителя собачьего племени.

— Это и есть Генрих Восьмой, — объяснила Лиз-бет. — Он любит всех, а в особенности женщин.

Габриэль невольно улыбнулась. Она еще никогда не встречала такую замечательную семью, даже среди своих самых эксцентричных театральных знакомых. Войдя в дом, она отметила, что мебель выбиралась прежде всего с расчетом на удобство и домашний уют.

Женщина в цветастой блузе и в фартуке выбежала из кухни и встретила хозяев широкой улыбкой.

— Серьора, вы видели жеребенка?

Бен пересадил Малыша с одной руки на другую и ответил:

— Да, видели. Но у нас есть еще один малыш, которого ты должна покормить. — И, обратившись к Габриэль, пояснил:

— Это Серена, жена Педро, она приглядывает за всеми нами. Серена, это друг нашего Дрю, сеньорита Льюис.

— Сеньорита, — почтительно поклонилась женщина. — Как поживает сеньор Дрю?

— Вот и я то же самое хотела спросить, — вставила Элизабет. — Габриэль, вы сказали, что Дрю может понадобиться наша помощь. У него неприятности? — В ее мягком голосе прозвучала явная тревога.

— Это очень долгая история, — повторила Габриэль.

Малыш захныкал. Серена взяла ребенка.

— Я его покормлю, а потом займусь ужином.

— И приготовь прохладительное питье для сеньориты, — добавил Бен, с участием глядя на Габриэль. — Что бы вы хотели — принять ванну или вначале отдохнуть?

Габриэль покачала головой.

— У меня нет времени.

— Тогда присядьте — и расскажите нам о Дрю все, что вам известно.* * * — Тебе надо ехать, Бен, — решила Элизабет, едва только Габриэль закончила свой длинный рассказ. — Ты же знаешь Дрю — он точно гончая. Ни за что не сойдет со следа.

— А как же ты? — запротестовал Бен. — Наш ребенок…

— Да ведь до родов еще три месяца. И со мной здесь Педро и Серена. Да и Габриэль с ребенком могут остаться с нами.

— Нет, — отказалась Габриэль. — Я тоже должна ехать.

Бен и Элизабет удивленно воззрились на нее. Уже час они внимательно слушали ее рассказ, и Элизабет все заметнее волновалась, особенно когда Габриэль объяснила, что Дрю преследует убийцу или даже нескольких убийц.

Бен слушал ее молча, лишь изредка прерывая повествование каким-нибудь относящимся к делу вопросом. Взгляд у него стал ледяным, и лицо омрачилось, когда Габриэль упомянула имя Киллиана.

— Я знаю его, — сказал он резко. И Габриэль заметила, что в глазах Элизабет промелькнул страх.

— Да, Дрю попал в чертовски неблагоприятную ситуацию, — подытожил Бен. Габриэль напряглась: в его словах ей почудилось осуждение.

— Он спас мне жизнь. Когда в стаде началась паника, он спас жизнь одного погонщика, рискую своей собственной. Он спас жизнь Керби Кингсли. Он очень храбрый и добрый человек. И он ловкий наездник и хорошо стреляет, вот только… — Девушка осеклась, не в силах справиться с нахлынувшими чувствами. — Он не наемный убийца, не профессиональный стрелок…

Глаза Элизабет блеснули.

— Вы его любите, да?

Габриэль смогла лишь кивнуть в ответ.

— Проклятье! — проворчал Бен. — Вечно этот парень ухитряется попасть в переплет! Какой же я был дурак, когда предложил ему поехать на юг!

Посмотрев на Габриэль, Элизабет возразила:

— А вот я так не думаю. Мне кажется, Дрю наконец нашел то, что искал.

И повернулся к Бену.

— Ты сможешь найти себе помощников среди своих?

Бен Мастерс кивнул и обратился к Габриэль:

— Так вы говорите, что Кингсли не знает, кто стоит за этими выстрелами?

Девушка медлила с ответом. Бен заметил это и предупредил:

— Габриэль, сейчас не время скрывать то, что вам известно.

Она покачала головой.

— Но я ничего и не скрываю. Керби действительно не знает, кто стоит за убийцей. Он догадывается, но… понимаете, он сам должен вам обо всем рассказать. Однако у него нет доказательств. Только догадки. Он знает лишь, что само убийство — дело рук Киллиана.

Бен кивнул:

— Да, я слышал о Кингсли. С какой, черт побери, стати кому-то понадобилось его убивать?

Габриэль молчала. Не ее дело было рассказывать Бену — бывшему шерифу — о греховном прошлом Керби. До сих пор она сказала только, что ее отец и Керби в юности были друзьями, у них обманом отняли ранчо, их преследовали тогда… и совсем недавно опять стали преследовать.

Это все, что она могла сказать. Остальное пусть ему откроет сам Керби. Вот только лгать она не станет. О нет! С этим покончено раз и навсегда.

Однако Бен ждал.

— Как я уже сказала, вы должны обо всем спросить у самого Керби.

Бен прищурился, но настаивать не стал, а вместо этого спросил:

— Когда Дрю уехал в Техас?

— Пять дней назад. Он и Керби опасаются, что Киллиан может охотиться за братом Керби, Джоном.

— Значит, может быть уже поздно, — мрачно заключил Бен.

Габриэль покачала головой. Она не могла позволить себе думать так.

— Дрю не станет гоняться за Киллианом, пока Керби не приедет ему на помощь. Сейчас он просто хочет увериться, что Джону Кингсли ничто не угрожает.

— И вам? — ласково спросила Лизбет.

— И Малышу, — добавила Габриэль. — Он очень любит Малыша.

— Уверена, что любит, — рассмеялась Элизабет, — с детьми мой брат очень нежен. Сара Энн его обожает. Жаль только, что он настоящий бродяга, нигде не задерживается подолгу.

И бросила многозначительный взгляд на мужа.

Бен изогнул бровь, усмехнулся.

— Ей нравится думать, что она меня приручила, но скорее наоборот. Это Элизабет любит скакать галопом по округе, прыгая через шестифутовые заборы, ломая экипажи и создавая полную неразбериху.

Габриэль вдруг ощутила себя совсем одинокой — одинокой свидетельницей чужой любви. Будет ли Дрю так любить ее когда-нибудь?

— Я хочу ехать, — повторила она. — Пожалуйста, не оставляйте меня здесь.

Бен нахмурился.

— Надеюсь, вы не начнете плакать, если я скажу «нет»?

— Ну… я могла бы и заплакать. Это поможет?

— Гм… — неуступчиво проворчал он. — А что будет с ребенком? Вы, надеюсь, не собираетесь брать его с собой?

— О Малыше не волнуйтесь, — вмешалась Элизабет. — Ему будет здесь очень хорошо. А сейчас давайте отложим этот разговор до ужина. Габриэль нужно вымыться и немного отдохнуть, а Серена позаботится о ребенке. Я покажу вам вашу комнату, — сказала она Габриэль, — в ней раньше жил Дрю.

Девушке не хотелось терять время попусту. Сама она хоть сейчас отправилась бы на Юг, но ей необходимо было убедить Бена взять ее с собой — а он еще не решился на это. Познакомившись со свояком Дрю, Габриэль сразу же прониклась к нему доверием. Чутье подсказывало ей, что он не только добрый человек, но и опытный служитель закона. Он сказал, что поедет в Техас. Это уже большое достижение. Теперь ей надо сыграть по его правилам, хотя, может быть, и придется слегка подтолкнуть события в нужном направлении.

Она прошла за Элизабет в удобную комнату, где главное место занимала большая двуспальная кровать, а на табурете уже красовались большой таз с горячей водой, полотенца и мыло.

— Скажу Педро, чтобы принес побольше воды для купания, — сказала Элизабет, все еще стоя в дверях.

Ей явно хотелось засыпать гостью вопросами, да только вежливость не позволяла.

— Я скучаю по Дрю, — сказала Элизабет. — До того, как семь месяцев назад я приехала в Америку, я даже не знала, что он мой брат. Он сказал об этом Бену еще в Шотландии, но только здесь сообщил об этом мне. А теперь я его так люблю, словно мы выросли вместе. Я надеялась, что он подольше поживет с нами, но мне кажется… Словом, ему в семейном доме не по себе.

Габриэль понимала, что Элизабет хочется поговорить о Дрю, но она не знает, как за это взяться.

— Дрю так мало рассказывает о своем прошлом, — сказала она. — Одно знаю — он уверен, что отец его ненавидел.

Элизабет негодующе хмыкнула.

— Да уж! Ненавидел настолько, что оставил Дрю только титул и пустые карманы.

Габриэль изумленно воззрилась на женщину.

— Титул?!

— Ну да, Дрю — граф Кинлох… — Элизабет осеклась, видя потрясенное лицо Габриэль. — О боже!

— Так он граф? — странным, полузадушенным голосом спросила Габриэль.

Элизабет поспешно стала объяснять:

— Дело все в том, что Дрю ненавидит свой титул. Для него это ничего не значит.

Габриэль, однако, все никак не могла опомниться от нечаянного открытия — и оттого, что Дрю не счел необходимым сообщить ей о своем высоком происхождении. «Не терплю вранья». Да, он никогда не лгал ей в прямом смысле этого слова — но ведь умолчание тоже ложь. Дрю называл себя игроком, скитальцем, искателем приключений, объездчиком лошадей, «незавидной добычей». Между прочим, мог бы походя упомянуть, что он еще и граф!

Габриэль не знала, сердиться ей, обижаться или то и другое разом. Дрю вырвал у нее обещание верить ему — а сам ей не доверял.

— Что ж, пожалуй, я немного отдохну, — сказала она Элизабет.

Та посмотрела на девушку сочувственно и, пробормотав с осуждением: «Ох уж эти мужчины!», ступила за порог. Но тут же остановилась и повернулась к Габриэль:

— Если Дрю вообще рассказал вам хоть что-то о себе, то уже сделал исключение из правила. Он никому ничего не рассказывает, и он, должно быть, очень вас любит, если прислал сюда.

— Не уверена, что он вообще способен полюбить хоть кого-нибудь, — с горечью возразила Габриэль.

— Конечно, способен! Хотя и не сразу. Любовь требует времени и доверия. Дрю был одинок всю свою жизнь.

С этими словами Элизабет тихо выскользнула из комнаты и закрыла за собой дверь.

Габриэль так и не знала, что именно Элизабет сказала Бену, однако после ужина тот объявил, что она может поехать вместе с ним в Техас. Вообще-то решение было принято раньше, на супружеском совете, потому что и прежде Бен сопротивлялся больше для виду.

— Хотела бы и я поехать с вами, — сказала Элизабет на следующее утро, когда Бен седлал двух лошадей. — Ну что ж, мы с Сереной будем хорошо заботиться о Малыше, да и Саре Энн будет на ком попрактиковаться в сестринских чувствах. И за Верным мы тоже приглядим.

И Элизабет улыбнулась, глядя на огромную собаку, которая неотступно следовала за Верным. В ответ пес иногда повиливал хвостом, продолжая охранять своего крохотного подопечного.

Габриэль снова облачилась в рубаху и брюки — так будет удобнее в пути. К большому ее облегчению, ни Бен, ни Элизабет не выказали неодобрения при виде мужского наряда.

Габриэль протянула руку женщине, которая сразу же стала ее другом.

— У меня нет слов, чтобы отблагодарить вас как следует.

— Вы только постарайтесь понять и пожалеть Дрю — большей благодарности мне и не надо. Не сердитесь на него за то, что не рассказал о титуле. Дрю его ненавидит. Он говорил, что титул постоянно напоминает ему о человеке, которого он называл отцом, и о матери, недостойной этого имени.

Габриэль кивнула. Видит бог, ничто не могло вырвать из ее сердца любовь к шотландцу… но обида все же была глубока и грозила погубить надежду на общее будущее с Дрю. Несмотря на свои прощальные слова, шотландец всегда твердил, что он скиталец без корней и пристанища, — но лишь теперь обнаружилось, как много он от нее утаил и насколько далек от того, чтобы быть простым погонщиком скота.

Со слезами на глазах попрощавшись с Малышом, который весело ворковал на руках у Элизабет, Габриэль ловко вскочила в седло и даже ощутила прилив гордости, когда Бен одобрительно кивнул.

Он нагнулся с седла, чтобы поцеловать жену. Поцелуй был долгий, но не настолько, чтобы смущать присутствующих.

— Береги себя, — прошептала Элизабет.

— Обязательно, любимая. И не беспокойся, уж я доставлю домой твоего негодного братца.

Габриэль мысленно помолилась, чтобы это обещание было исполнено.

23.

Дрю тосковал по Габриэль всем своим существом. Весь долгий путь верхом он думал только о ней, не переставая удивляться, как эта синеглазая колдунья сумела за такой короткий срок всецело завладеть его сердцем.

Путешествие показалось ему бесконечным и безмерно тоскливым. Дрю скакал с утра до вечера, меняя лошадей, чтобы не утомлять их. Он полагал, что Киллиан не станет слишком торопиться, уверенный, что справился с поставленной задачей, поэтому Дрю очень надеялся быть на месте раньше убийцы. Со стадом Дрю шел до штата Канзас два с половиной месяца. Обратный путь до «Круга-К» занял всего пятнадцать дней.

Он приехал на место измотанный донельзя, отчаянно мечтая о том, чтобы побриться и принять горячую ванну. Здесь он узнал, что Джон получил телеграмму и, хотя был весьма озадачен, последовал совету брата.

Когда же он прочитал письмо от Керби, которое передал ему Дрю, то был просто потрясен.

— Господь милосердный! — только и сказал он, медленно опускаясь в кресло.

Дрю не знал, насколько подробно Керби обо всем известил брата, — и молча ждал.

— Я всегда знал, что когда-нибудь прошлое нас настигнет, — пробормотал наконец Джон. — Спасибо, что ты был там с Керби. И за то, что вернулся.

Дрю отмахнулся от благодарности и перешел к более важным проблемам:

— Много у тебя людей?

— Как раз сейчас маловато. Большинство рабочих уехало с Керби. Остались пятнадцать человек — едва хватает, чтобы поддерживать порядок на ранчо, ухаживать за лошадьми и скотом.

— Что же, — сказал Дрю, — считай, что одним работником у тебя больше. Керби хотел, чтобы я остался здесь. Вряд ли тебе следует объезжать ранчо или покидать его до возвращения Керби. Если тебе что-нибудь понадобится в городе, посылай меня или кого-нибудь из работников.

Джон пристально посмотрел на Дрю:

— Почему ты все это делаешь для нас?

— Твой брат — мой друг, и у меня есть свой счетец к Киллиану. Так что не беспокойся — за свои услуги я ничего не потребую. Как только все закончится, я уеду в Колорадо.

Дрю нахлобучил шляпу, которую снял перед тем, как войти в дом.

— Свои вещи я оставил в бараке.

— Нет, — сказал Джон, — располагайся в доме. Я буду только благодарен за компанию.

Дрю не стал спорить. Ванна и хорошая кровать — почти что райское блаженство.

И все же в последующие дни Дрю не раз дивился, почему почти всю свою жизнь он провел в четырех стенах. Да, он объезжал лошадей, но сколько времени, сколько дней и вечеров он провел в клубах, салунах и тавернах — повсюду, где шла карточная игра, — и поэтому поздно вставал на следующее утро. Теперь, когда он знал, как ослепительно красивы рассветы и великолепны закаты, как можно наслаждаться, глядя в ночное небо, освещенное луной, Дрю не мог представить себе, что снова вернется к прежним привычкам. Более того — несколько месяцев проведя без выпивки, он чувствовал себя гораздо здоровее и лучше, чем когда-либо в жизни.

И самое главное: раньше Дрю только уходил, не возвращаясь и не оглядываясь. А теперь он знал, что у него есть к кому вернуться. Теперь у него есть Габриэль.

Он помогал в работах на ранчо, выгуливал и тренировал лошадей, старался держаться поближе к дому и к Джону Кингсли. Дрю нравилось с ним болтать. Круг его интересов оказался довольно широк. Он задавал умные вопросы и всегда давал продуманные ответы. Нрав у Джона был мягкий, сдержанный, и Дрю понимал, почему Керби так заботится о своем младшем брате.

Прошло две недели, и один из работников привез на ранчо газеты. Напечатанный крупным шрифтом заголовок извещал: «Стада Керби Кингсли пришли в Абилену». Сообщалось, что Керби получил самую высокую цену за мясо.

— Ну, кое-кто сейчас с ума сходит от злости, — сказал Дрю, передавая газету Джону.

— Не уверен, что Керби следовало так широко объявлять о том, что он жив, — волновался Джон. — Если б не я, он бы так не поступил.

— Ну, такое нельзя долго держать в тайне, — возразил Дрю, — особенно с нашими погонщиками, которые на радостях наверняка перепьются в салунах Абилены.

Джон фыркнул.

— Вот уж истинная правда! Ну, да Керби знает Техас как свои пять пальцев. Теперь, когда ему известно, что за ним охотятся, он сумеет всех сбить со следа.

— Хотел бы я знать, кто охотится за Керби…

— А я, кажется, знаю, — тихо отозвался Джон.

— Что?! — изумился Дрю.

— Ну… во всяком случае, могу предположить. Я всегда хорошо запоминал лица.

— Так… кто же это? — спросил Дрю со все возрастающим нетерпением.

Джон взял у него газету, перевернул страницу и указал на краткую заметку: «Филит Торп баллотируется на пост губернатора».

— Что за чертовщина! — воскликнул Дрю. — При чем тут кандидат на пост губернатора?

— Пару недель назад я сам видел в Сан-Антонио несколько листовок с портретом Торпа — имя мне ничего не говорит, но что-то в лице показалось знакомым. Но я об этом вспомнил только тогда, когда ты заговорил о Керби и Джиме Дэвисе — то есть, как ты его назвал, Джеймсе Паркере. Этот человек, Филип Торп, на самом деле Кэл Торнтон. Я почти в этом уверен.

Дрю присвистнул.

— Убрав Джеймса Паркера, он должен был чувствовать себя в безопасности. А репутация Киллиана служила гарантией, что и Керби постигла та же участь.

— Насчет меня он, наверное, думал, что я был слишком мал и поэтому ничего не запомнил, — задумчиво сказал Джон, — или что смерть Керби обеспечит мое молчание. Но, конечно, он мог и передумать.

— Губернатор штата… — медленно повторил Дрю. Он не слишком разбирался в американской политике, но уже знал, что кандидаты на государственные должности очень много разъезжают по стране, знакомятся с большим числом людей, стараются им понравиться и рьяно борются за каждый голос. — Да, скорее всего этот Торп — или Торнтон — хочет обрубить все концы, иначе ему не видать такого высокого поста как своих ушей.

— И учти, он очень богатый человек, — добавил Джон. — Судя по газетным сообщениям, он владеет чуть ли не всем Осином.

— Габриэль рассказывала, что не могла в суде возбудить дело против Керби, богатого владельца ранчо, когда считала его убийцей отца. А уж Торпа еще труднее будет достать.

Джон кивнул:

— Особенно теперь, когда распустили техасских рейнджеров. Национальная полиция практически защищает республиканских проходимцев, да и наверняка уже давно в кармане у Торнтона.

Дрю был вне себя. Могущественный негодяй заказал убийство отца женщины, которую он любит, и его друга Керби — и всего лишь потому, что они могли узнать и выдать его… А ведь сам он почти ничем не рисковал… Больше всего ему сейчас хотелось отправиться прямо к этому Торпу и выяснить с ним отношения… Один на один, по-мужски… Но он понимал, что это было бы слишком неразумно. Да и не мог Дрю оставить без защиты Джона Кингсли. Придется ждать Керби. Вместе они могли бы…

Дрю пока еще не знал, что они сделают, чтобы наказать мерзавца, но был чертовски уверен, что придумают.* * * Габриэль уже почти привыкла проводить долгое время в седле. Или, может быть, она слишком устала, чтобы замечать неудобства? Наверняка она знала лишь одно: жаловаться не будет.

Хотя Бен был человек сдержанный, за время поездки они подружились. Габриэль рассказывала ему о своей театральной жизни, о перегоне — и даже вызвала у него улыбку, поведав о выброшенных дрожжах и бобах пополам с песком. Она пыталась вытянуть из Бена какие-нибудь сведения о Дрю и его прежней жизни, но тот держал рот на замке. Все, что касается Дрю, — его личное дело, и точка. Габриэль, однако, все же уяснила, что Бен любит своего зятя и даже восхищается им.

Однажды, когда она высказала вслух свою обеспокоенность насчет опасности, угрожающей Дрю, Бен взглянул на нее в упор.

— Не надо недооценивать Дрю Камерона. Он из тех, кто побеждает, — твердо сказал он.

Наконец показалось в виду ранчо Кингсли. Габриэль не терпелось пришпорить коня и помчаться вперед, но ее сдерживал страх. Вдруг он придет в ярость от того, что она не осталась в Денвере? Что, если Дрю вовсе не ждет ее и не хочет ее видеть? И что она ему скажет? Мысль о графском титуле Эндрю Камерона все еще не давала ей покоя, заставляя сжиматься сердце от дурных предчувствий.

И что она скажет графу, захотевшему стать бродягой, без корней и привязанностей, графу, который вытянул из нее все тайны, но о своих не обмолвился ни словом?

Габриэль до боли хотелось хорошенько ему врезать — но это после того, как она убедится, что Дрю в безопасности… и после того, как поцелует его.

Приблизившись к ранчо, они услышали выстрел. Одни-единственный, но Бен сразу насторожился и вытащил из чехла ружье. Никого, однако, видно не было, и выстрелов больше не последовало. Подъехав к самому коралю, они увидели Дрю — он вышел из конюшни с ружьем в руке. Увидав гостей, он опустил ружье и помахал человеку, стоявшему в глубине конюшни. Габриэль поняла, что одинокий выстрел был у них сигналом тревоги, и больше не думала ни о чем — только смотрела на высокого худощавого мужчину, который шел к ним, щурясь от солнца.

— Габриэль! Что, черт побери, ты здесь делаешь? — рявкнул Дрю.

— Разве так приветствуют женщину, которая полстраны проехала, чтобы повидаться с тобой? — проворчал Бен.

Лишь тогда Дрю обернулся к нему, и глаза у него сузились от злости.

— Что ж, тогда ты, Бен, объясни мне, зачем привез ее сюда?

— Потому что она, подобно тебе, не принимает отрицательных ответов, — любезно ответил Бен, спешившись. — А ты, братец, изрядно погрубел с тех пор, как уехал из Денвера! Пожалуй, ты заставишь меня пожалеть, что я посоветовал тебе ехать в Техас.

Пока мужчины обменивались колкостями, Габриэль соскочила с лошади. Ее даже мутило с досады. Она-то думала, что Дрю ее обнимет, скажет, как по ней соскучился, осыплет поцелуями и заверениями в любви…

Ха!

Она надменно выпрямилась и перешла в наступление:

— Ах ты, чертов обманщик!

Мужчины замолчали, уставившись на нее.

— Граф Кинлох, подумать только! — в ярости прошипела Габриэль. — И зачем только я старалась спасти твою шкуру?!

Она схватила поводья и зашагала к конюшне. За спиной у нее вдруг воцарилась мертвая тишина. Габриэль вошла в конюшню — и сразу поникла, охваченная отчаянием. Дрю ее не любит! И никогда не любил. Она была просто игрушкой для титулованного проходимца. Нет, больше она не заплачет. Умрет, но не проронит ни слезинки.

И все же Габриэль пришлось спрятать лицо в густой гриве лошади. Завтра же она уезжает в Денвер, а там подыщет дом для себя и Малыша — и еще Верного, Билли и Сэмми, и они заживут вместе — без этого проклятого шотландца!

У девушки вырвалось сдавленное рыдание. Господи, она сейчас сойдет с ума…

А потом кто-то тронул ее за плечо. Она круто обернулась и хотела бежать. Однако Дрю схватил ее в объятия, и каким-то образом ее руки сами собой обвили его шею.

Габриэль заглянула в его исхудавшее лицо. Еще никогда она не видела в глазах мужчины такой огонь желания. Только она вовсе не хотела поддаваться чувствам… и вовсе не собиралась делать то, что сделала, — протянула руку и погладила его по щеке. Сердце ее билось так же гулко и отчаянно, как тогда, в памятную ночь бури. И гнев ее сменился иным томительным чувством.

— Габриэль, — дрогнувшим голосом проговорил Дрю, — я так по тебе скучал…

— И поэтому с ходу на меня набросился? — с обидой сказала она.

Дрю даже застонал.

— Да ведь я хотел, чтобы ты осталась в Денвере ради твоей же безопасности!

Габриэль бросало то в жар, то в холод. Сейчас, когда Дрю был так близко, она не могла рассуждать здраво. Ум не повиновался ей под нежным, обжигающим взглядом Дрю… да и гнев быстро остывал. Но только гнев. Теперь Габриэль вся пылала уже совсем от других чувств.

Дрю приник к ее губам жадным поцелуем, и все стало неважно — здравый смысл, правда, ложь, вообще все на свете. Для нее, Габриэль, существовал сейчас только этот человек, только его губы и жаркие объятия.* * * Дрю еще никому никогда так не радовался. И неважно, что глаза ее еще мечут искры! Ему все нравится в Габриэль, и особенно — этот независимый, неукротимый дух, который заставляет ее плевать на опасности и условности. С другой стороны, эти же ее качества почти сводили его с ума. Дрю не хотел бы круто менять характер Габриэль, но, безусловно, желал, чтобы ей ничего не угрожало. Хорошо, если она всегда будет рядом, но боже упаси подвергнуть ее опасности!

Но в ту самую минуту, как их губы слились, Дрю забыл обо всем на свете. Неистовое желание овладело ими, заставив отложить на потом всякое выяснение отношений. А в том, что оно непременно последует, Дрю не сомневался. Он слишком хорошо знал Габриэль, чтобы понимать — ее обида, ее гнев за то, что он скрыл от нее такую «мелочь», как графский титул, может подорвать ее доверие к нему. Он должен ей все объяснить, успокоить… Но это — позже.

А сейчас он зарылся пальцами в ее шелковистые локоны, стараясь поцелуями доказать, как много она, Габриэль, для него значит. Потом Дрю непременно скажет ей это, он не может, не имеет права вновь промолчать… Но как найти слова? Этого Дрю не знал даже теперь. И потому он приник к девушке, словно в ней одной заключена была его жизнь, — и целовал ее, целовал исступленно…

Затем кто-то деликатно кашлянул, чары рассеялись, и, прервав поцелуй, Габриэль застыла в объятиях Дрю. На миг шотландец испытал яростное желание прикончить Бена Мастерса прямо на месте. Неохотно выпустив Габриэль из объятий, он сердито взглянул на ухмылявшегося родственника.

— Эта молодая леди находится под моей защитой, — сказал Бен, — и я хотел бы узнать твои дальнейшие намерения.

— В данный момент, — с деланной угрозой произнес Дрю, — я намерен сделать свою сестру вдовой.

— Так-то ты приветствуешь своего родственника, который примчался к тебе на подмогу?

— Мне не нужны помощники, — бросил Дрю и снова повернулся к Габриэль.

— Что ж, тогда пойду расседлаю лошадь. И надо бы, кстати, позаботиться о Габриэль. Она тоже нуждается в отдыхе.

— Зачем тебе понадобилось ее сюда тащить? — мрачно спросил Дрю.

— Так она все равно бы поехала. Я и подумал, что надо составить ей компанию. — Бен с преувеличенной печалью покачал головой. — И вот какова благодарность.

Дрю был несколько растерян. Слишком уж редко, черт возьми, встречался он в своей жизни с настоящей дружбой и душевной щедростью. Посылая Габриэль в Денвер, он и мысли не допускал, что Бен может приехать в Техас к нему на помощь. Но тот явился, усталый, небритый, запыленный, — и это так потрясло Дрю, что он ответил с привычным для него язвительным вызовом:

— Разве ты не должен был оставаться с Элизабет? Как же ваш будущий ребенок?

— Он родится только через три месяца, и к тому же с ней Серена. Элизабет сама настояла, чтобы я поехал к тебе на помощь. Она очень о тебе беспокоилась.

— А сейчас заодно будет беспокоиться и о тебе, — парировал Дрю.

— Она знает, что я могу о себе позаботиться.

— А я не могу?! — взвился Дрю.

— Как верно заметила Габриэль, ты не профессиональный стрелок. — Бен внезапно стал серьезен. — Дрю, у меня есть опыт, которым ты не обладаешь. И знакомства со служителями закона.

Этого Дрю отрицать не мог, однако все еще чувствовал себя уязвленным из-за вмешательства Бена.

Бен протянул руку.

— Рад тебя видеть, Дрю, — серьезно сказал он.

И шотландец, проглотив гордость, крепко сжал его руку:

— Спасибо, Бен, что приехал.

Это был торжественный момент, но оба они не умели слишком долго сохранять подобный настрой. В голосе Бена снова зазвучала мягкая насмешка.

— Судя по рассказу Габриэль, ты опять принялся геройствовать. Прямо рыцарь без страха и упрека.

Сердце Дрю дрогнуло, в миг наполнившись радостью, надеждой, смятением… Так, значит, Габриэль не слишком сердится на него, хотя имеет для этого все основания!

Бен усмехнулся при виде его смущения, но тут же серьезно сказал:

— Ты собираешься рассказать мне, что происходит?

— У меня есть план.

— Воображаю! — хмыкнул Бен. — Но давай пока что позаботимся о лошадях, заодно и поговорим.

Дрю взглянул на Габриэль. Вид у нее был измученный, но ее явно задело то, что мужчины намерены разговаривать без нее. Черт возьми, до чего же она все-таки хороша! Упрямая, гордая и столь же прекрасная, сколь и безрассудная…

— Я хочу быть с тобой, — тихо сказала она.

— Знаю, милая, — нежно ответил он. — Знаю.* * * Теперь они ждали Керби. Прошла неделя. Десять дней. Телеграммы не было, впрочем, Дрю ее и не ожидал. Керби появится тогда, когда сочтет нужным, — и тем путем, который выберет сам. Он явно не хотел привлекать внимание Киллиана, до тех пор пока они не будут готовы действовать наверняка.

Бен провел несколько дней в Сан-Антонио, по телеграфу наводя справки у знакомых законников относительно Филипа Торпа. Он узнал, что этот человек появился в Техасе пять лет назад, в конце войны. Это был один из тех деловых северян, которые наживались на разорении и упадке Конфедерации. Дрю знал, что Бен сражался на стороне Севера, но презирал таких мародеров, особенно после того, как один из бывших мятежников-южан спас ему жизнь. За жизнь и судьбу человека, носившего прозвище Дьявол, Бен сражался так же яростно, как когда-то за дело Севера.

Дрю принимал помощь Бена со сложными чувствами. Хотя он часто бывал отважен до безрассудства, но вовсе не был глупцом и отлично знал, на какой риск они идут с Керби. И все же приезд Бена существенно им помог. Бывший шериф, а теперь опытный юрист, Бен Мастерс обладал необходимыми им связями.

Дрю никогда в жизни никого не просил о помощи. Он гордился своей способностью выходить из самых трудных положении, но сейчас ставкой в игре была не одна его жизнь. Смертельная опасность угрожала также Керби, Габриэль и Джону — людям, которые с некоторых пор стали ему очень дороги, и теперь он отвечал не только за одного себя. Потому-то он и раздражался, нервничал, чувствовал себя не в своей тарелке — ведь теперь и сам он зависел от других людей, и эти другие зависели от него.

Он стал угрюм и невыносим в общении. Как ни наслаждался он всегда обществом Габриэль, но теперь сторонился ее, замыкался в себе — и был благодарен Габриэль за чуткость. Она понимала, что Дрю сейчас точно сухой порох, готовый вот-вот вспыхнуть. Она держалась поодаль, но при этом казалась такой печальной, что на душе у Дрю становилось еще тяжелее. Да нет, уверял он себя, она просто скучает по Малышу. Черт возьми, он и сам ведь соскучился по мальцу!

Дрю и в самом деле не понимал, что с ним происходит, не понимал, какие новые, незнакомые ему прежде желания раздирают его душу. И пока не поймет, решил он, не имеет права поддаваться этим желаниям.

Поэтому он ждал. Ждала и Габриэль. Ждали все.* * * Габриэль замечала, как с каждым днем возрастает нетерпение Бена, как мечтает он поскорее вернуться к жене.

И она видела, как все раздражительнее становится Дрю. Никогда прежде ей не доводилось видеть раздраженного шотландца, и она предпочла бы больше никогда этого не видеть.

Она старалась убедить себя, что всему виной бездеятельное ожидание, а вовсе не ее, Габриэль, присутствие, ведь глаза его по-прежнему загорались, когда она входила в комнату, и неотступно следовали за каждым ее движением. Габриэль решила, что шотландец просто еще не готов признать истинную силу своих чувств, — но она не собиралась и не хотела его к этому подталкивать. Как-то днем Бен отвел ее в сторону и поведал, что сам был во многом такой же, как Дрю: боялся верить в любовь, боялся любить. Нужно время, предупредил он Габриэль, чтобы преодолеть недоверие, которое укреплялось всю жизнь.

Керби и Дэмиен приехали две недели спустя. Терри и другие погонщики должны были прибыть на следующей неделе — с Билли Бонсом, Самсоном и лошадьми.

И вот наконец мужчины и Габриэль снова уселись обсудить, как им разоблачить того, кто платил Киллиану. Бен многое узнал о Филипе Торпе. Очень богатый человек, владелец огромных земельных угодий вокруг Остина. Он дал деньги на новую школу. Однако существовало много слухов о его неблаговидных сделках в прошлом. Некоторые утверждали, что Торп нажился на войне с Югом, другие — что он продавал оружие обеим воюющим сторонам, а также мятежным индейцам. Свидетелей этих сделок не было, они все бесследно исчезли, и после его появления в Техасе слухи сникли.

— Он держит себя так, что комар и носа не подточит, — заключил Бен. Габриэль удивилась:

— Но зачем Торп баллотируется в губернаторы, если велик риск разоблачений? Бен поджал губы.

— Контракты, — сказал он, — контракты на строительство железных дорог и просто дорог, контракты на прочее строительство. Все доступно с помощью взяток — и крупных взяток. Власть ради власти притягивает также многих к политике. Торп, наверное, считает, что его прошлое давным-давно покрыто мраком неизвестности. И что-то — или кто-то должен был рассеять его иллюзии на этот счет.

Керби отпил глоток бренди.

— Мы знаем, что Джеймс Паркер этого делать не собирался. И я не подозревал до самого недавнего времени, что Торп и Торнтон — одно и то же лицо. Остается Сэм Райт.

Бен наклонился к Керби.

— Расскажите все, что знаете о Сэме Райте. Керби пожал плечами.

— Он следовал за Кэлом Торнтоном, как послушный щенок. Сам большим умом не отличался. Много пил, и убедить его было легче легкого.

— А как он выглядел?

— Тогда он был высокий и очень худой, правильные черты лица, черноволосый… — Керби прищурился, припоминая. — У него на одной руке нет мизинца. Какой-то несчастный случай, еще в детстве.

Бен кивнул.

— Я сообщу телеграфом другу в Остин — пусть узнает, не появился ли труп человека с отсутствующим мизинцем.

— Ты думаешь…

— Вряд ли Сэм Райт мог в одиночку замыслить весь план. Он, возможно, никогда и не уезжал из Техаса. И, может быть, он пытался шантажировать Торпа.

Габриэль почти воочию видела, как работает мозг Бена, прикидывая разные возможности. Дрю подытожил общие размышления:

— И Торп вдруг понял, что вы все, те, кто участвовал с ним в ограблении банка, можете представлять для него опасность.

— Но как же он нас нашел? — спросил Керби.

— Ты не покидал Техас, — ответил Бен, — и его сыщики легко могли отыскать твой след. На отца Габриэль он наткнулся случайно. Торп мог видеть его на сцене. — Он пожал плечами. — А может быть, Джеймс Паркер написал тебе, Керби, увидев твой портрет в газете Сан-Антонио? Статья ведь вышла за несколько недель до того, как он был убит. Мог твой отец это сделать, Габриэль?

Девушка ошеломленно молчала. Вспоминая последние слова отца, она подумала, что, возможно, именно это отец и хотел ей сказать. Возможно, он не обвинял Керби, но хотел, чтобы она его предупредила.

— Я… я не знаю, — запинаясь, проговорила она. — Единственное письмо, которое отец оставил, было адресовано мне, но он произнес имя Керби и слово «опасность». Может быть, он пытался сказать, чтобы я предупредила Керби о Торпе?

Бен повернулся к Керби.

— Возможно также, что Торп следил за вами, братьями Кингсли, и его сыщики могли перехватить почту. Взятка тому-другому может творить чудеса.

Все еще ошеломленная тем, что могла так превратно понять слова умирающего отца, Габриэль взглянула на Дрю, который внимательно наблюдал за ней. В его взгляде было сочувственное понимание. Он знал, как горько раскаивалась Габриэль в том, что убедила отца вернуться в Техас. «Не надо винить себя еще больше», — казалось, говорил этот взгляд. Но в нем девушка прочла не только сочувствие и нежность. «Мы найдем убийцу твоего отца. Его смерть не останется неотомщенной» — вот что еще прочла она в этих золотистых, как янтарь, глазах.

Габриэль содрогнулась. Хорошо, что Дрю сочувствует ей и хочет помочь, но если цена мести — его собственная жизнь, она не желает платить такую цену!

— Мы, конечно, не можем утверждать, что наши соображения справедливы, — сказал Бен.

— А как же иначе? — отозвался Дэмиен.

Он сидел рядом с отцом и молча слушал, что говорят остальные. Вся его прежняя неприязнь к шотландцу исчезла, и Габриэль даже заметила, что теперь он относится к Дрю вполне доброжелательно.

— Потому что эти рассуждения надобно еще подтвердить фактами, — пояснил Керби племяннику.

Предчувствие неведомой беды сжало сердце Габриэль при этих словах. Они с самого начала собирались так поступить, но теперь это намерение, облеченное в слова, показалось ей особенно страшным. Она не хотела, чтобы кому-нибудь из этих мужчин угрожала опасность.

— Когда? — спросила она тихо. Все как один повернулись к ней. Наконец Дрю ответил:

— Чем скорее, тем лучше. Даже если Киллиан не сразу вернется, он уже слышал, что Керби жив. Готов прозакладывать голову, что он уже шастает вокруг Сан-Антонио в ожидании известий о его возвращении.

Керби затянулся сигарным дымом.

— Если мы захватим Киллиана живым, мы достанем и Торпа. А Киллиан жаждет встречи со мной.

— Надеюсь, я тебя не понял, — проворчал Джон.

— Завтра я еду в Сан-Антонио. У меня там дела, так что я пробуду там несколько дней. Выбора нет. Или я сыграю роль наживки, или никто из нас не будет в безопасности.

— Но я тоже буду там, — сказал Бен, — и Дрю. Ни Торп, ни Киллиан нас не знает.

— Дядя, я тоже хочу поехать с тобой! — встрепенулся Дэмиен.

— Нет, мне нужно, чтобы ты оставался с отцом. Возможно, он тоже намечен в качестве жертвы. И, — добавил Керби, — мне нужен человек, на кого я могу со спокойной душой оставить ранчо.

Керби одобрительно улыбнулся племяннику.

Дэмиен приосанился, и Габриэль подумала, что за время перегона он повзрослел. Она перевела взгляд на Керби и спросила о том, что ее беспокоило:

— А если власти все же узнают об ограблении банка?

Керби насупился.

— Эта проклятая тайна изводит меня уже много лет. Если она раскроется, я готов предстать перед судом. Бог свидетель, я мучился этой тайной всю свою жизнь. Конечно, вовлекать в это дело Джона не стоит. Он ведь только держал лошадей. Он не знал о том, что, происходило.

— Но это, может быть, и не понадобится, — сказал Бен. Он с минуту смотрел на Керби — казалось, в его душе ведут борьбу прежний шериф и теперешний адвокат.

Керби передернул плечами.

— Я больше ничего не боюсь. Я даже хочу, чтобы это все поскорее обнаружилось. Дэмиен вскочил:

— Проклятье, ты не должен платить за одну ошибку всю свою жизнь!

— Погиб человек, и этот факт никогда не давал мне покоя. Я еду в Сан-Антонио, остановлюсь там и буду ждать появления Киллиана.

Габриэль охватило ненавистное чувство беспомощности. Она знала, что Керби так поступает не только ради себя самого, но и ради нее. Другие тоже будут помогать ему из-за этого. И все они будут рисковать жизнью. Увы, Бен, Керби и Дрю приняли решение. И ей оставалось одно — молиться, чтобы с ними ничего не случилось.* * * Все трое — Бен, Керби и Дрю — приехали в Сан-Антонио на следующий же день. Они сняли три отдельных номера в самой лучшей гостинице, а затем расстались. Керби не покидал своей комнаты, а Бен и Дрю заходили во все салуны и пытались побольше разузнать.

Из слухов, а также благодаря наводящим вопросам выяснилось, что Киллиан в городе и, видимо, уже несколько дней. Ни Бен, ни Дрю не были знакомы с Киллианом, и это давало им ту свободу действий, которой Керби был лишен. Бен намеревался найти Киллиана и всюду следовать за ним, а Дрю будет сидеть в гостинице и ждать появления убийцы.

День тянулся медленно. Дрю и не подозревал, как это трудно — выглядеть беззаботно и в то же время внимательно разглядывать каждого входящего, надеясь сразу заметить высокого худого человека с серебристой лентой на тулье шляпы. Но тут пришел Бен, и Дрю последовал за ним в комнату Керби.

— Он расспрашивал о тебе, объясняя, что ему нужна работа, — сказал Бен, когда они вошли в номер Кингсли. — Он знает, что ты здесь. И, очевидно, будет ждать, пока ты ляжешь спать. А мы устроим ему сюрприз.

Они положили на кровать одеяло Керби, придали ему фигуру спящего человека. Затем Бен повернулся к Дрю:

— Иди вниз и жди, пока он не вернется с ужина. Дрю вопросительно приподнял брови.

— Как только он войдет в двери гостиницы — поднимайся по лестнице. Притворись пьяным и по дороге в свою комнату ненароком ткнись в дверь Керби. А затем иди к себе.

Дрю с подозрением взглянул на Бена. Уж не хочет ли тот вывести его из игры?

— Мы должны знать о его приближении, — пояснил Бен. — Другого пути нет.

Дрю пришлось подчиниться: в словах Бена был здравый смысл… И все же он решил, что будет под рукой, чтобы в случае чего вмешаться. Он спустился вниз, нашел свободный стул, надвинул шляпу на глаза и стал прислушиваться к звукам шагов.* * * Керби и Бен сидели на полу, держа оружие наготове. Ждать оказалось чертовски трудно. Напряжение словно тисками сжимало сердце, заставляя вспоминать всю свою жизнь, все то, что привело к нынешнему дню. А Керби еще мучило и чувство вины. Он искренне полагал, что не стоит той помощи, которую ему оказывают друзья.

В полном молчании тянулось время — и наконец они услышали толчок в дверь. Через минуту кто-то попытался открыть замок. Бен и Керби уже были на ногах. Дверь отворилась, в комнату проник свет от лампы в коридоре, и — пуля вырвала из подушки пучок перьев.

Бен захлопнул дверь, и убийца оказался в западне.

— Не двигаться, — приказал Бен. — Ты у нас на мушке.

Киллиан, однако, сделал молниеносное движение, выбрав своей жертвой Керби… Тот не успел и глазом моргнуть, как прогремел еще один выстрел. Киллиан свалился на пол.

Бен выругался, склонившись над раненым.

— Кто тебя послал?

Киллиан застонал.

— Черт побери, кто?

Стон перешел в хрип, бесчувственное тело обмякло и застыло.

От Киллиана они уже ничего не узнают.

24.

— Я сейчас же иду к шерифу и расскажу обо всем, что произошло двадцать пять лет назад, — сказал Керби. — Я не хочу стать причиной гибели других людей.

Дрю вернулся на ранчо вместе с Керби и Мастер-сом, которому удалось умиротворить власти Сан-Антонио. Он доказал, что Киллиан находился в чужой комнате с преступной целью, и его убийство было оправданно. Дрю в деле не фигурировал, и его имя даже не упоминалось.

— Обвинение в убийстве клерка падет и на Торпа, но ты, Керби, ничего не сможешь доказать, — возразил Бен, — а если ты уничтожишь шансы Торпа на губернаторство, он, можешь быть уверен, не оставит в покое ни тебя, ни, скорее всего, Габриэль и Джона.

Керби выругался.

— У Дрю есть другая идея насчет того, как вывести Торпа на чистую воду. После смерти Киллиана Торп будет настороже, но, если мы правильно выберем наживку, он может клюнуть, особенно если возникнет опасность, что ты заговоришь и тем самым разрушишь его надежды на должность губернатора. Знать наверняка, что ты понял, кто он есть на самом деле, Торп не может, но заподозрить это — вполне.

Опершись на кресло, в котором сидела Габриэль, Дрю с удовлетворением слушал, как Бен развивает его план.

— А если, — закончил Бен, — Торп действительно так жаден, как о нем говорят, то он не упустит возможности продать земельный участок богатому шотландцу. Англичане сейчас вовсю скупают земли на Западе и вкладывают огромные деньги в развитие скотоводства, поэтому Торп ничего не заподозрит. К тому же — при благоприятных условиях — он захочет и деньги получить, и оставить за собой земли, если удастся. Вот вам и ключ к действию. Мы должны сделать эту возможность очень привлекательной, чтобы Торп не мог устоять против соблазна.

Керби нахмурился.

— А если Торп не клюнет на эту наживку?

— Дрю тогда скажет, что передумал покупать участок, и мы придумаем что-нибудь другое.

В комнате воцарилась тишина.

— Дрю скорее сойдет за богатого бездельника, если при нем будет и жена, — заметила Габриэль. Дрю мгновенно вскинулся.

— Нет, — сказал он, с удивлением расслышав в собственном голосе панические нотки. — Торп может тебя узнать, если видел на сцене.

— Не узнает, если я изменю внешность, — возразила Габриэль, оборачиваясь к нему. — Белокурый парик может творить чудеса, а такие парики всегда есть у дорогих портних.

Руки Дрю похолодели, и он остро почувствовал это, когда Габриэль сжала его пальцы в своей теплой ладошке.

— Я не желаю прожить до конца своих дней, опасаясь любой притаившейся за деревом тени, — сказала она тихо. — В конце концов, это дело не только Керби, но и мое.

В поисках поддержки Дрю поглядел на Бена.

— Ради бога, Бен, скажи ты ей, что это чудовищная идея!

Бен, однако, покачал головой:

— Не могу. Она права. Муж с женой — это хорошая мысль.

Дрю сжал ладонь Габриэль.

— Нет, — упрямо повторил он.

Девушка круто обернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

— Дрю, ты собираешься рисковать своей жизнью. Я имею право поступить так же. Я этого хочу. И я так сделаю! Хотя бы в память об отце.

Теперь Дрю знал ее даже слишком хорошо. Если он не позволит Габриэль ехать с ним, она придумает собственный план действий. Рискнула же она в одиночку отправиться на перегон! А с ним и с Беном она по крайней мере будет под защитой.

— Вы не будете предоставлены самим себе, — сказал Бен, — у меня есть друзья, которые вам помогут. Люди, достойные доверия.

Эти заверения не успокоили Дрю, но он знал, что решение Габриэль останется неизменным. Все же пойти на такой риск было трудно, и он сурово глянул на Бена.

— Если с ней что-нибудь случится…

Бен посмотрел на него, потом на остальных.

— Все будет хорошо. Думаю, на этот раз Филип Торп повстречает равного ему противника.* * * Номер в гостинице Остина был одним из самых лучших, в которых Габриэль приходилось бывать. Вернее, не приходилось. У родителей было мало денег, и поэтому они останавливались в чистых, но бедных меблированных комнатах.

Бен настаивал на «Гранд-отеле», потому что здесь были обособленные «люксы», которые по карману богатому шотландцу. Номер из двух смежных комнат представлял также большую гарантию безопасности. Поэтому Бен заказал такой «люкс» для Эндрю Камерона, лорда Кинлоха, и его жены Кэтрин. Второй такой же номер он снял для богатого золотодобытчика из Колорадо, Дэна Форсайта.

Габриэль оглядела комнату с восхищением, но и с некоторой опаской. Дрю, будучи графом, вероятно, привык к подобной роскоши, но она в этих апартаментах чувствовала себя не в своей тарелке.

Дэна Форсайта, а вернее Бена, посетили два незнакомца, обладающих цепким, пронзительным взглядом. Один из них, Кейн О'Брайен, ловко отпер без ключа дверь между двумя номерами. Габриэль вскоре узнала, что некогда О'Брайен был известен как разбойник по прозвищу Дьявол, — это прозвище ей уже не раз приходилось слышать. Она не совсем понимала, как этот человек здесь оказался, но Бен ему верил совершенно и безоговорочно, хотя вид у О'Брайена и вправду был разбойничий. Второго их помощника звали Джуд Меррил. Это был бывший полицейский, чем-то обязанный Бену. Еще нескольких человек Бен направил в «Круг-К» — охранять Керби и Джона. Поразительно, сколько народу ухитрился собрать Бен для этого дела, которое, в общем, его самого касалось мало.

Габриэль и Дрю отправились по магазинам. Она купила два превосходных платья, он — пару дорогих костюмов. Для того чтобы осилить покупки, они соединили свои средства, а Керби, хорошо заработавший на перегоне, вручил им солидную сумму на «покупку» земли.

Следующим шагом должно было стать приобретение белокурого парика, и когда Габриэль упомянула об этом в присутствии мужчин, Кейн О'Брайен в тот же день доставил парик. Габриэль не спрашивала, где он его раздобыл, но должна была признать, что у бывшего Дьявола хороший вкус и наметанный глаз. Парик оказался ей совершенно впору. Он скрывал коротко остриженные локоны, и в модной шляпе Габриэль выглядела в нем очень элегантно.

Каждый день по несколько часов Дрю учил ее говорить с шотландским акцентом, и тут ее артистические навыки пришлись как нельзя более кстати.

Дрю усилил свой собственный акцент, изгнав из произношения все следы пребывания на американском Западе.

Закончив подготовку, Дрю написал Филипу Торпу деловое письмо с уведомлением, что он, граф Кинлох, будучи в Америке, хотел бы приобрести солидный кусок земли, и ему известно, что Филип Торп как раз тот человек, который может помочь ему в этом деле. Однако, добавил Дрю в письме, он хотел бы, чтобы сделка совершалась конфиденциально, так что не согласится ли мистер Торп без промедления встретиться с ним в гостиничном номере?

После чего Дрю отправил к Торпу посыльного с письмом.

Осталось только ждать. Бен и О'Брайен присоединились к Дрю и Габриэль, и в гостиной их роскошного номера они принялись обсуждать подробности своего плана. Ни Габриэль, ни Дрю ни на минуту не должны оставаться одни. О'Брайен и Меррил будут следовать за ними по пятам, куда бы те ни направлялись, и Дрю должен все время держать их в виду. Бен останется в гостинице и будет ждать, когда Торп сделает свой ход.

Габриэль заметила, что Дрю и О'Брайен сразу понравились друг другу, на что Бен суховато заметил: мол, рыбак рыбака… Оба они бездельники и бродяги. Спокойный, сдержанный, наблюдательный Меррил больше напоминал Бена.

Итак, все пятеро снова обсудили план. Если Торп станет наводить справки, то узнает, что в Америке сейчас действительно пребывает граф Кинлох, человек довольно сомнительной репутации. Дрю заморгал, услышав такую характеристику, но потом, пожав плечами, пренебрег. Габриэль следила за ним и поняла, что Элизабет права: он действительно ненавидит свой титул. Остатки прежней досады на его скрытность испарились бесследно. Ей очень хотелось подойти к Дрю, погладить его по щеке, утешить, приласкать… оказаться в его объятиях. Увы, судя по всему, их не собирались оставлять вдвоем. Бен торчал в номере безотлучно — и не только потому, что волновался из-за их безопасности. Он, по-видимому, взял на себя роль старшего брата и защитника Габриэль — и как бы она высоко ни ценила его заботы, все же предпочла бы, чтоб ее иногда оставляли с Дрю наедине.

— Ты уверена, что хорошо владеешь оружием? — спросил ее Дрю. Габриэль кивнула и достала отцовский кольт. Мужчины в изумлении уставились на нее. Разумеется, пришлось доказывать свое умение, и она не могла не заметить одобрительный взгляд Дрю, когда успешно выдержала экзамен.

Все же вид у Бена был озабоченный.

— Стреляй с близкого расстояния, — посоветовал он, — ну, если придется стрелять, конечно.

Тихонько вздохнув, Габриэль согласилась.

Раздался стук в дверь, Бен и его друзья спрятались в спальне. Дрю открыл дверь. Мальчик-посыльный вручил ему конверт.

— Мне было сказано подождать ответа, — сказал он.

Дрю вскрыл конверт и быстро прочел послание.

— Передай мистеру Торпу, что завтра в десять утра — самое удобное время.

Мальчик кивнул и исчез в коридоре. Дрю запер за ним и условным знаком постучал в дверь спальни. Трое мужчин вошли в гостиную.

— Итак, джентльмены, — сказал Дрю, — Торп проглотил наживку.* * * Филип Торп лицо имел цветущее, сложение плотное, покрой костюма безупречный. Сразу было видно, что этот человек хорошо ест, пьет и вообще живет недурно. У него также был холодный взгляд, хотя с лица не сходила улыбка.

С тайным отвращением Габриэль глядела, как утренний гость, шагнув на порог гостиной, протянул руку Дрю.

— Милорд, — почтительно проговорил он.

Габриэль искоса взглянула на Дрю и почувствовала, с каким презрением, разумеется, хорошо скрытым, тот пожимает руку Торпа. Однако держался Дрю внешне довольно любезно, хотя и снисходительно, что, впрочем, можно было ожидать от человека его класса и происхождения. «Он был бы хорошим актером», — подумала Габриэль.

— А это леди Кинлох, — сказал Дрю, собственническим жестом обняв ее за талию.

— Весьма польщен, леди Кинлох, — сообщил Торп.

Габриэль не протянула руки, лишь слегка приподняла брови, как, по ее представлениям, делают аристократки.

Торп снова повернулся к Дрю.

— Я так понял, что вас интересует земля.

— Именно так, — ответил Дрю с сильным шотландским акцентом, — но я хочу прежде сказать вот что. Недавно у меня появились кое-какие деньги, но также есть и долги. Надеюсь, вы понимаете. У меня есть знакомый англичанин, который получил большую прибыль от ранчо, приобретенного здесь, в ваших пустынных краях. Я тоже хочу купить ранчо и найти управляющего для него — без особой огласки. Мой друг говорит, что я могу утроить вложенный в землю капитал, и очень скоро.

— Но покупка земли должна быть зарегистрирована, — осторожно заметил Торп.

— Да, я так и думал, — сказал Дрю. — Вначале сойдет девичья фамилия моей жены. — Он пожал плечами. — А потом я найду средства для уплаты долгов, и все будет в порядке.

— Почему вы обратились именно ко мне? — осторожно спросил Торп.

— А я слышал, что вы владеете здесь большими угодьями, — сказал Дрю, — и можете расстаться с их частицей, так как вам нужны деньги для должности… как это называется?

— Губернатора, — солидно подсказал Торп.

— Да, так. И меня заверили, что вы очень умный бизнесмен, остро чувствующий скрытые возможности. Я лично не вижу ничего противозаконного в подобной сделке. Просто я хочу подчеркнуть нежелательность… огласки.

— Сколько у вас денег? — спросил Торп.

Габриэль почти воочию видела, как он облизывается, словно кот при виде сливок.

— Почти двести тысяч ваших американских долларов.

Филип Торп сморгнул:

— Наличными?

— Я не доверяю банкам, — важно ответствовал Дрю. Торп издал горлом какой-то полузадушенный звук.

— Но вы, конечно, не носите эти деньги в кармане?

Дрю пожал плечами.

— Так я ведь всегда вожу с собой в экипаже пистолет, — сообщил он гордо, — и деньги вам могу заплатить не мешкая.

Габриэль почти видела, как вертятся шарики в мозгу Торпа, между прочим, уже получившего телеграфное подтверждение из Англии, что граф Кинлох находится сейчас в Америке.

— У меня действительно есть земля, которая вам может подойти, — вкрадчиво начал Торп. — Если хотите, я вам покажу это место на карте.

Дрю кивнул. И Торп поспешно развернул на столе карту.

— Это в трех милях от Остина. Раньше здесь была плантация хлопка. Во время войны владелец умер, и я купил участок у его вдовы. Земля просто ждет не дождется нового хозяина. Очень миленькое место. Холмистое. Река с чистой питьевой водой. Ну, разумеется, у меня есть и другие покупатели. Фактически, вот только вчера… — Он многозначительно замолчал.

Дрю повернулся к Габриэль. Она деликатно передернула плечиками.

— А как насчет индейцев?

— Они давно покинули те края, леди Кинлох, — заверил ее Торп, — и в самой Шотландии вы живописнее местности не найдете.

— Но я хочу обратно в Шотландию, — жалобно протянула Габриэль, глядя на «мужа».

Но Дрю, однако, твердо ответил:

— Ты же знаешь, что это невозможно. Судьи… — Он резко оборвал себя, словно запоздало вспомнил о присутствии Торпа.

— И как скоро мы можем оформить купчую на землю, если место нам понравится? — спросил Дрю Торпа, глаза которого уже загорелись от жадности.

И еще как загорелись, удовлетворенно отметила про себя Габриэль.

— Но у вас, наверное, есть друг, знакомый юрист, с которым вы могли бы посоветоваться? — пустил пробный шар Торп.

— Разве я похож на человека, который полагается на чужое мнение? — презрительно ответил Дрю. — Да еще мнение какого-нибудь здешнего жителя?

И повернулся к «жене».

— Это всего на несколько месяцев, дорогая. Все устроится.

— Но это стыд и срам, — сказала Габриэль, наклоняясь к Дрю. — Моя семья опять будет чувствовать себя униженной, если ты…

— Мистеру Торпу неинтересны наши семейные дела, дорогая, совершенно неинтересны. К тому же когда мы покажем им, как выгодно вложили деньги…

Габриэль громко вздохнула.

— Вам понравится ваша собственность, леди Кинлох, — поспешно вставил Торп. — И там есть еще прелестный небольшой домик.

— Небольшой? — испуганно переспросила Габриэль.

— Полагаю, что нам следует самим осмотреть землю и дом, — вставил Дрю, — и чем скорее, тем лучше.

Торп кивнул.

— Я мог бы встретить вас там завтра же. Расскажу, как добраться. И привезу заблаговременно документы в случае, если вас этот участок заинтересует. Дело в том, что другой покупатель тоже хочет на него посмотреть.

Дрю насупил брови в притворном беспокойстве.

— Но я возьму с собой деньги. Если нам все понравится, мы сможем сразу же подписать бумаги.

Торп сел за стол и набросал им план, как добраться, а затем взглянул на «супругов»:

— Так, значит, завтра в полдень?

— Ага, — с довольным видом согласился Дрю.

— Лорд Кинлох, иметь с вами дело — одно удовольствие.

— О, разумеется, — с высокомерной усмешкой заявил Дрю.

Во взгляде Торпа мелькнула неприязнь, однако ее почти сразу погасила неискренняя улыбка.

— Если вы осядете в Техасе, буду рад, если вы проголосуете за меня на выборах.

— Ах да, — почти издевательски протянул Дрю. — Выборы. У вас, янки, престранные обычаи.

Торп покраснел от злости, но все же сумел выдавить из себя «до свидания» — и удалился.

Габриэль, затаив дыхание, выжидала, пока стихнет звук шагов в холле. А затем они обменялись с Дрю взглядами и расхохотались.

— Ну, если приманка в двести тысяч долларов не раздразнит его жадность, то ничто на свете не сможет его пронять, — сказал Джуд Меррил, глядя на план, начерченный Торпом.

— Он так старается попасть в число респектабельных людей. Вряд ли он такой дурак, чтобы рисковать своей репутацией.

— Да, но жадный человек не может устоять перед деньгами, которые сами плывут в руки, — заметил Бен. — А у Кинлоха здесь нет друзей, зато есть наличные. И, по-видимому, он не в ладах с законом. Чего же лучше?

Дрю взглянул на Бена:

— Ты всегда так хорошо понимал негодяев?

— Да, — ответил за него Кейн, — и я вам когда-нибудь об этом расскажу.

Дрю усмехнулся.

— А моя сестра знает об этой стороне твоей натуры?

Габриэль улыбнулась. Опять эти двое сцепились. Однако, хотя Бен и Дрю иногда напоминали ей пару бульдогов, она ясно видела, что под видом непримиримого соперничества скрывается истинная дружба.

— А ты ее сам спроси об этом, — предложил Бен.

— Обязательно спрошу, — не остался в долгу Дрю.

Потом они дружно стали разглядывать план местности, начерченный Торпом, а Бен, О'Брайен и Мер-рил сверили его с собственными познаниями окрестностей Остина.

— Скорее всего он не станет рисковать и стрелять в своих владениях, — предположил О'Брайен.

— Согласен, — ответил Бен. — Он сделает это где-нибудь в стороне, чтобы все походило на обычное ограбление двух беззаботных иностранцев, до которых нет никому дела.

— Вот здесь, — сказал Меррил, указывая на план. — Вот развилка, и дорога поворачивает к владениям Торпа. Я знаю это место. С двух сторон холмы. Идеальное место для засады.

Кейн согласился.

— К тому же Торп думает, что у вас с собой будет только один пистолет, какой-нибудь старинный раритет, снятый со стены в фамильном замке, — улыбнулся Бен.

— Это очень рискованно для Торпа — действовать в одиночку, — вставил Меррил.

— Но вряд ли он станет нанимать убийцу так близко от дома. А кроме того, после смерти Киллиана ему надо найти нового «охотника за черепами». Для этого у него не было времени. Разумеется, если у него нет никого в запасе.

— Да у него этих типов полно, — возразил Кейн.

— Возможно, — согласился Дрю, — но не забудьте, джентльмены, ведь он собирается положить в карман двести тысяч. Едва ли он захочет с кем-нибудь делиться своей добычей.

«Да, он прав», — подумала Габриэль. И надо положиться на его знание человеческой натуры, которая действует согласно своим законам.* * * Дрю тщательно выбирал экипаж, который собирался взять на прокат. Закрытый с трех сторон, он был достаточно защищен против обстрела из засады. Впереди навес — стало быть, того, кто сидит на козлах, не разглядишь. Напавшему придется подойти поближе и оказаться лицом к лицу с намеченными жертвами. Впрочем, только такой затейливый экипаж и могла выбрать для себя чета высокомерных аристократов.

Сидя на козлах, Дрю подъехал к гостинице с заднего входа. Там к нему подсели Кейн О'Брайен и Габриэль с двумя ружьями и револьвером. У Дрю за отворот сапога тоже был заткнут револьвер, а под передним сиденьем лежал кольт Габриэль.

Бен уехал вперед, к первому предполагаемому месту засады. Меррил получил задание после полуночи проникнуть в дом Торпа с намерением последовать за ним. Все четверо мужчин тщательно продумали каждый шаг, выверили время, когда экипаж должен проезжать мимо определенных точек на плане Торпа, — это для того, чтобы, если Меррил упустит Торпа из виду, он смог бы легко присоединиться к остальным.

Теперь только Дрю по-настоящему понял, почему Бен считался таким хорошим шерифом. Он не полагался на случайность, тщательно продумывал все возможные варианты. Наверное, из него вышел бы очень ловкий и осторожный преступник, с улыбкой подумал Дрю.

Когда они выехали из города, Габриэль притихла и принялась внимательно приглядываться к каждому валуну, каждому холму по дороге. Так много сейчас зависело от того, что предпримет Торп! Захочет ли он рискнуть всем, что имеет, ради жирного куша? Удовлетворится ли продажей большого куска земли по хорошей цене или захочет получить все? И когда он решится, если решится, напасть на них? До или после расчета?

Рука Габриэль коснулась его бедра, и Дрю ободряюще улыбнулся девушке. Она руку не убирала, и ему пришлось подавить внезапно вспыхнувшее желание. Не время сейчас отвлекаться на посторонние мысли, но все же Дрю с трудом сдерживался. Они не оставались наедине с тех пор, как поселились в гостинице. Бен все время торчал в номере — не могли же они при нем ложиться в одну постель! Поэтому Дрю спал на диване в гостиной, а Бен — там же на полу.

Дрю начал насвистывать шотландские песенки, а когда на минуту смолк, О'Брайен сзади приглушенным голосом попросил:

— Еще.

— Давно ты знаешь Бена? — поинтересовался Дрю.

— Да, и это длинная и довольно печальная повесть. Я несколько лет ненавидел этого сукина сына.

Дрю фыркнул.

— Могу понять твои чувства. Я сам какое-то время чувствовал то же самое. Правда, он умеет располагать к себе.

— Неужели? Я что-то не заметил, — проворчал О'Брайен с заднего сиденья.

— Тогда почему же вы здесь? — спросила Габриэль, неотрывно глядя вперед.

— А черт меня побери, если я знаю! Бен послал телеграмму, известив, что нуждается в моих криминальных талантах. В такой просьбе я не мог отказать: подумать только, Мастерс — не такой благородный праведник, каким я его привык считать, и, значит, нам предстоит стоящее развлечение!

Несмотря на цинизм этих слов, Дрю уловил в голосе О'Брайена нотку восхищения.

— Ну а кроме того, — добавил Кейн, — я, как и Меррил, у него в должниках.

Дрю тоже теперь в долгу перед Беном. Интересно, сколько же подобных «должников» накопилось у Мастерса за все эти годы?

Экипаж подъезжал к дорожной развилке, и Дрю повернул лошадей налево. Первое вероятное место для засады в миле отсюда. Он весь напрягся — не от боязни за себя, но от ощущения опасности, грозящей Габриэль.

Повисла тишина, нарушаемая только цоканьем копыт по камням и скрипом колес. Дрю услышал, как зашевелился за спиной О’Брайен, приводя ружья в боевую готовность. Пальцы Габриэль снова вцепились в бедро Дрю. Он улыбнулся ей и опять начал насвистывать песенку. Ее ногти вонзились глубже.

Дрю увидел впереди холм и напряг зрение, пытаясь разглядеть, не блеснет ли где дуло ружья в лучах солнца, если, конечно, Торп уже в засаде, но ничего не заметил. Не было также никаких признаков присутствия Бена.

Экипаж катился дальше к следующему холму — в полумиле от первого. Дрю крепче сжал поводья. Черт возьми, как же он ненавидит это тягостное напряжение, как нестерпима сама мысль, что Габриэль тоже выступает в роли приманки! Он перекинул поводья в одну руку и сжал другой пальцы Габриэль. Они обменялись взглядами. Глаза у нее были невероятно синие и полные любви. Такая храбрая, такая нежная…

Неужели он сошел с ума? Зачем он привез ее сюда? Но разве у него был выбор?

Дрю хотелось высказать ей все, что лежало на сердце. Именно сейчас — вдруг с ним что-нибудь случится? Ему чертовски хотелось быть уверенным, что Габриэль останется невредима.

Слова, однако, застряли у него в горле. Сейчас не время для излияний. Вот когда все это кончится… А сейчас Дрю старался выразить свои чувства взглядом и пожатием руки.

Но Габриэль все поняла. Радость засветилась в ее глазах, и сердце Дрю учащенно забилось.

— Смотрите в оба! — сухо предупредил сзади О'Брайен, почуяв, что сейчас они видят только друг друга.

Одного предупреждения было достаточно. Дрю понимал, что не смеет подвергнуть опасности своих друзей, да и сам, черт побери, тоже не хочет рисковать понапрасну — особенно теперь, когда будущее предстало перед ним в самом радужном свете.

Они проехали мимо лощины. Дорога была совершенно пустынна. Где же, черт возьми, Бен?

Следующий поворот открыл взгляду место, которое Бен и О'Брайен считали самым подходящим для засады. Габриэль словно оцепенела в ожидании — но не от страха. И Дрю почувствовал прилив гордости за нее. Господи, как же он любит эту женщину!

Дорога опять свернула влево, по обе ее стороны вздымались холмы, и Дрю увидел впереди несколько бревен, лежащих так, словно они упали с повозки. Он внутренне собрался, им овладела спокойная решимость.

Он нащупал спрятанное оружие и попридержал лошадей. Торп все рассчитал. Он знал, что приезжие сейчас выйдут из экипажа, чтобы убрать с дороги бревна. Значит, Дрю станет легкой добычей — и Габриэль тоже окажется уязвимее одна, без его защиты. Где же, черт побери, Бен и Меррил?

Однако Дрю и без них знал, что надо делать. Торп, чтобы его можно было обвинить в попытке ограбления и убийстве, должен выстрелить. Интересно, хорошо ли он стреляет и есть ли у него помощники? Если есть, то Бен и Меррил уже, конечно, знают об этом.

Если они еще живы. Проклятье, зачем он разрешил Габриэль поехать с ним, зачем поддался на ее уговоры?

Обернувшись, словно для того, чтобы поговорить с «женой», он сообщил О'Брайену:

— Здесь на дороге лежат бревна… Я должен их убрать.

— Нет! — испуганно вмешалась Габриэль.

— Но другого пути нет, мы должны положиться на Бена.

Из недр экипажа донеслось фырканье.

— Может, вы что-нибудь получше придумали, О'Брайен? — вызывающе осведомился Дрю.

— Боюсь, что нет. Разве только вам, неженке-аристократу, окажется невдомек, что надо самому убрать бревна, и наш друг потеряет терпение.

Дрю начал серьезно обдумывать это предложение, но тут О'Брайен высказал другое:

— Если Торп хотел, чтобы солнце светило ему в спину, он расположился где-нибудь справа. Подъезжайте как можно ближе к бревнам и только тогда выходите. Пусть экипаж и лошади будут справа от вас. Оттолкните ногой первое бревно и подведите лошадь к следующему.

Дрю сделал глубокий вдох. Да, это может сработать.

— Вам с Беном, когда вы работаете вместе, сам черт не брат.

— Возможно. Только мы, черт возьми, обычно действуем по разные стороны фронта.

— Дрю?

Он оглянулся. Габриель наклонилась и нежно поцеловала его прямо в губы.

— Будь осторожен, — прошептала она.

— А ты откинься назад, не высовывайся, — приказал он, отдавая ей поводья и полагаясь в случае чего на помощь О'Брайена.

— О'Брайен, если начнется перестрелка, толкните ее на пол.

Дрю спустился и, держа лошадей между собой и холмом, отбросил ногой в сторону первое бревнышко, потом второе, стараясь при этом выглядеть как можно беспечней и беззаботней, однако рассчитывая каждый свой шаг. Лишь на долю секунды он вышел из-под прикрытия экипажа. В тот же миг грянул выстрел, и пуля ударила его в плечо. Габриэль вскрикнула, Дрю пошатнулся. Лошади прянули назад. Дрю хотел их успокоить, но они бросились вперед, и он остался на виду.

Где же, черт побери, Бен?

Грянул новый выстрел. В дюйме от него взметнулась пыль. Пока О'Брайен пытался удержать лошадей, из экипажа вынырнул вихрь пышных юбок.

— Нет, — закричал Дрю, — нет!..

Но Габриэль уже бежала к нему, и он увидел в ее руках ружье. Она бросила ему ружье — и Дрю упал на него плашмя, откатился в сторону, пытаясь понять, откуда стреляют. Ему почудился было блеск металла — но тут снова прогремел выстрел, и фонтанчик пыли взметнулся как раз в том месте, где Дрю был только секунду назад. Он тоже прицелился и выстрелил, хотя почти не надеялся попасть. И сразу же раздались другие выстрелы, а экипаж подался назад — видно, О'Брайену наконец удалось справиться с лошадьми.

Дрю сумел подняться на колени, затем встал на ноги. Он подтолкнул Габриэль к экипажу, и снова раздался выстрел, раскатившийся эхом вокруг.

Лошади встали на дыбы. Не обращая внимание на жгучую боль, Дрю ухватился за борт экипажа и сумел-таки втиснуть Габриэль на заднее сиденье. О'Брайен изо всех сил пытался сдержать обезумевших лошадей.

— Уезжай! — сказал Дрю О'Брайену. — Убирайся отсюда к черту!

С этими словами он как следует шлепнул по крупу одну из лошадей. Экипаж сорвался с места, и Дрю остался один.

Он снова упал на землю, сжимая ружье. Обшаривая взглядом холм, он уловил какое-то движение. Дрю прицелился, но в это время раздался выстрел совсем с другой стороны, за ним еще один. Движение на холме замерло, и что-то тяжелое стало падать вниз со склона, переворачиваясь на лету.

Дрю видел, как тело рухнуло на дорогу, как к нему подскакали два всадника. Тогда Дрю выпустил ружье и перевернулся на спину, стараясь превозмочь боль.

Ему надо было узнать только одно — что с Габриэль все в порядке. Поэтому он изо всех сил пытался удержать уплывающее сознание, не давая себе скатиться в милосердную пустоту, где нет этой раздирающей тело боли. Уже почти провалившись в полузабытье, он услышал конский топот. Дрю на миг зажмурился, но почти сразу заставил себя открыть глаза — и увидел, что над ним склонился Бен.

— Все кончено, — сказал он. — Поздравляю. Чертовски удачный выстрел.

— Но я же не мог… — начал Дрю.

— Да, ты не убил Торпа, но кое-что ухитрился сделать. Ты его серьезно ранил, так что, увидев меня, он выстрелил, но промахнулся. Его убила пуля, но он был уже обречен. Ты не говорил, что умеешь так хорошо стрелять. Извини, что я опоздал. Торп изрядно петлял, добираясь сюда. Мы уж думали, что он решил проехать дальше вперед. Услышав выстрелы, мы поспешили сюда. Было не до тонкостей, так что пришлось с ходу ввязываться в драку. И если бы ты его не ранил…

Бен не закончил фразы, так как вернулся экипаж. Дрю смутно расслышал шелест юбок — и тут на него обрушился освежающий ливень поцелуев.

Габриэль цела и невредима. И Дрю с благодарным чувством снова закрыл глаза. Теперь можно было позволить себе отключиться.

— Не смей закрывать глаза! — требовательно воскликнула Габриэль, и на лицо Дрю упала капля соленого дождя. — Черт тебя возьми, Дрю! Гляди на меня!

Дрю послушайся. Изящная шляпа сбилась набок, перья на ней изломались и запылились. Белокурый парик съехал на сторону — наверное, тогда еще, когда он втолкнул Габриэль в экипаж. Он не мог удержаться от улыбки: она выглядела почти такой же замарашкой, как старина Гэйб.

Габриэль покачала головой, пристально глядя на Дрю, и наконец тоже улыбнулась: она увидела себя его глазами. И ласково коснулась ладонью его щеки.

— Я тебя люблю, — тихо сказала она, — и эту твою глупую улыбку тоже.

Но тут она разглядела, что по дорогой ткани его нового щегольского костюма расползается ярко-алое пятно.

— Дрю… — прошептала она.

— Нет, рана не очень серьезная, — отозвался Дрю, не понимая, почему голос его так слаб.

— Проклятье! — Кейн О'Брайен присоединился к Бену. — Хватит разговоров, надо остановить кровотечение.

Дрю шевельнулся и не смог удержаться от стона.

— Элизабет мне за это голову оторвет, — проворчал Бен.

Он принялся расстегивать промокшие от крови сюртук и рубашку Дрю.

— Сколько же на тебе этих проклятых одежек, — пробормотал он и в конце концов, потеряв терпение, разорвал рубашку. Он нахмурился, увидев шрамы от прежних ран, и помрачнел еще больше, как следует разглядев свежую.

— Пошевели рукой, — скомандовал он.

Дрю послушался, вызвав новый приступ нестерпимой боли. Впрочем, предплечье и кисть руки двигались свободно.

— Задеты только мягкие ткани, — сказал Бен небрежно, передернув плечами, и Дрю понял, что сказано это лишь для того, чтобы успокоить Габриэль.

В глазах бывшего шерифа отразилась нешуточная тревога.

Тогда Дрю решил подыграть ему.

— А что, Торп действительно мертв? — спросил он.

— Окончательно и бесповоротно, — мрачно ответил Бен, — и два бывших шерифа могут засвидетельствовать, что он напал на экипаж простодушного шотландского графа, который решил вместе со своей дамой прокатиться по окрестностям.

Дрю скорчил гримасу.

— Неужели надо представлять дело таким образом?

Бен усмехнулся:

— А что? Мне нравится!

— Да что за важность, как все это будет представлено? — вмешался О'Брайен. — Надо поскорее перевязать рану и доставить Камерона к врачу. Меня дома ждет жена.

— Меня тоже, — вздохнул Бен, — и она наверняка меня удавит за то, что ее драгоценного братца подстрелили.

С укором глянув на Дрю, он стянул с себя куртку и принялся расстегивать рубашку.

— И не вздумай, — еле шевеля губами, сказал Дрю. — Не порть рубаху… и не перевязывай.

— Да какого черта…

— Для этого… есть подавала, — пояснил Дрю, пытаясь расшевелить потрясенную видом крови Габриэль.

— Подавала? — удивился Бен.

— Да, это я, — сказала Габриэль, внезапно приходя в себя. Выпустив руку Дрю, она задрала подол и сняла с себя нижнюю юбку. Невозмутимо оторвав от нее полоску ткани, она умело и крепко забинтовала рану. Руки у нее были удивительно ласковые и нежные, а в глазах светились любовь, сочувствие и гордость. Да, она гордилась Дрю.

И он, лежавший в пыли, чувствовал себя так, словно его возносят на горные вершины.

О'Брайен удивленно наблюдал за ними.

— Подумать только, «подавала», — сказал он и покачал головой.

И Дрю слабо, с трудом улыбнулся.

— Да, и чертовски дельный.

Габриэль едва заметно улыбнулась, хотя в глазах ее по-прежнему таилась тревога.

— Ему нужен врач, — сказала она. — Пуля застряла в плече.

Меррил взял под уздцы лошадей, а двое других мужчин помогли Дрю добраться до экипажа. Габриэль села на заднее сиденье, Дрю положил голову ей на колени, и экипаж отправился обратно в Остин. Было так славно ощущать тепло ее рук и колен… однако боль усиливалась. И слабость тоже. И сонливость. Он с трудом мог открыть глаза, едва мог пошевельнуться. И очень скоро провалился в благословенное забытье.

Дрю проснулся от аромата цветов, прикосновения теплых рук и ясного голоса, который напевал его любимую шотландскую колыбельную.

И от боли.

Он чуть приоткрыл веки и увидел, что над ним склонился ангел с самыми синими в мире глазами.

— Наконец-то, — прошептала Габриэль.

Он попытался шевельнуться, но был слишком слаб, и ему мешали тугие бинты. Затем Дрю припомнил: возвращение в Остин, врач, хлороформ. Надо было извлечь глубоко засевшую в мякоти плеча пулю. Как долго он здесь находился?

Он обвел взглядом комнату. Полно людей. Бен, О'Брайен, Меррил, Керби. Даже Дэмиен. При первом же движений Дрю они все с озабоченными лицами подошли к кровати и теперь радостно улыбались. Все до единого. Неужели он всем им был небезразличен?

Габриэль тихонько взяла его за руку. Глаза у нее подозрительно блестели.

— Я уж боялся, что ты не проснешься, — сказал Бен, и его улыбка стала еще шире.

— А я думал, что ты… уже на пути домой, к жене спешишь, — ответил Дрю и, взглянув на О'Брайена, добавил:

— И ты тоже.

Оба пожали плечами и смущенно переглянулись.

— Да Элизабет меня и на порог бы не пустила, если бы я уехал, не зная, что с тобой. Ну и самому надо было удостовериться, что все идет как следует. Не так уж много у меня зятьев, чтобы ими разбрасываться.

— Так вот, я цел, — ответил ворчливо Дрю и, сморщившись от боли, добавил:

— Кажется. Так что можешь теперь отправляться восвояси.

— И это вся твоя благодарность?!

Дрю рассердился.

— Но ты должен быть там!

— А ты не должен был лезть под пули, — огрызнулся Бен.

— Мир, мир, — вмешался О'Брайен. — Что касается меня, то я и вправду должен ехать. — Он подошел поближе и протянул Дрю руку. — Был рад помочь. Если что понадобится, не стесняйся… — И с этими словами он развернулся и вышел.

Следующим подошел Керби. Некоторое время он постоял молча, но лицо ясно выражало обуревавшие его чувства.

— Не знаю, как тебя и благодарить… Ты, кажется, во второй раз спасаешь мою шкуру.

Дрю взглянул на Габриэль, на ее руку, лежавшую в его руке, на людей, которые стояли вокруг его постели.

— Керби, ты дал мне больше, чем я когда-либо смел мечтать.

И замолчал, потому что тоже был взволнован. Керби научил его настоящей дружбе. Верности. Преданности. Не встреться он с Керби, никогда не узнал бы такой полноты жизни. В душе Дрю росло чувство гордости, что он завоевал уважение и любовь таких людей. И хотя он скоро должен будет с ними расстаться, он никогда больше не будет одинок. Никогда.

Ведь у него теперь есть Габриэль. Не отрывая от нее взгляда, он осознал, что остальные потихоньку вышли из комнаты.

Тогда Дрю сжал ее руку.

— Я люблю тебя, — наконец произнес он слова, которых избегал всю жизнь. Теперь ему было что предложить этой женщине. Не земли, не деньги, но цельную душу, открытое сердце и счастливое будущее. Счастливое, потому, что он обрел друзей, потому, что научился чувствовать, сострадать и любить.

Да, теперь он способен любить. И пустота в его душе наконец заполнена. Но в ней еще было много места для новых привязанностей.

Губы Габриэль задрожали, в глазах заблестели слезы.

— Неужели мои дела так плохи? — прошептал Дрю, внезапно испугавшись, что может вдруг вот так запросто потерять все свое обретенное богатстве.

— О нет! — порывисто ответила Габриэль, — Я только подумала… Я боялась, что ты никогда ни произнесешь этих слов. — Она наклонилась над ним, коснулась его щеки губами с такой любовью и нежностью, словно его поцеловал сам ангел. Но, может, так оно и было на самом деле!

Теперь Дрю верил в ангелов. В волшебство. В чудеса. В любовь.

От полноты чувств он даже вздохнул. Лежа навзничь на постели, со жгучей болью в плече, когда каждое движение становилось настоящей мукой, он никогда в жизни не чувствовал себя лучше, чем сейчас.

Когда Габриэль подняла голову, Дрю здоровой рукой привлек ее к себе.

— Думаю, — сказал он тихо, — пора и мне обзавестись женой, к которой я мог бы возвращаться. — Голос его слегка дрогнул. — Если только она сможет любить бродягу-шотландца, которому нечего ей предложить, кроме своего имени.

Габриэль улыбнулась — и мир вокруг него озарился сиянием.

— Но ведь мы так богаты. У нас есть сын.

— И прекрасный конь по имени Билли Бонс, — сказал Дрю.

— Сэр Уильям, — поправила его Габриэль. — Я его переименовала. И у нас есть первая голова нашего будущего стада. Из Самсона выйдет прекрасный отец семейства.

— И собака, — добавил он, ведя счет благам, которые никогда не рассчитывал иметь.

— Ага, — подтвердила Габриэль, — все это и еще многое другое.

— Да, многое, многое другое, — согласился Дрю. А потом приподнялся в постели — и губы их слились в бесконечно долгом поцелуе.