Черный Валет - Радуга

Мередит кивнула.

— И моего отца.

Квинн молчал, глядя на нее, обычная пустота во взгляде девушки сменилась неприкрытой мукой. Она была хорошей актрисой, но он не думал, что и сейчас она притворяется. Квинн начинал ей верить. Он подтянул к себе стул и сел на него верхом, положив руки на спинку, при этом он по-прежнему, не отрываясь, смотрел на нее.

— И? — несмотря на появившееся в нем сочувствие, вопрос все же звучал недоверчиво.

— Она была мне дорога, — медленно, с болью, проговорила Мередит, — я ее любила. Я учила ее читать, — она подняла взгляд на Квинна. — Вы видели моего отца… Он… с ним было нелегко. Боюсь, он не знал, что такое любовь. Он был холодным, даже жестоким. А я была так одинока… и Лиза… любила Лизу, и она любила меня… — ее голос сорвался, и она опустила голову.

Мередит сама не знала, почему так много ему рассказывает. Она еще никому не рассказывала обо всем. Эта рана была слишком болезненной, потеря слишком большой. Боль никогда не проходила, Мередит просто научилась жить с этой болью.

Черт его возьми! Ей надо было что-то рассказать ему, но она рассказала больше, чем намеревалась. Она почувствовала, как в глазах скапливаются слезы, но давно уже научилась их сдерживать, и сейчас их сдерживала, чтобы не показать ему свою слабость. Она не знала почему, но это казалось очень важным.

Квинн почувствовал себя так, словно его ударили. И подозревал, что впереди еще один удар. Он поверил ей. Такая глубина чувства была в ее словах, что невозможно было представить, что она играет какую-то роль. Почти против воли он положил руку ей на плечо.

— Что же произошло?

— Вскоре после того, как вы уехали, отец решил, что мы слишком дружны с Лизой. Он продал ее. Ей было шесть лет, — горечь наполняла ее слова. — Ей было шесть лет, а ее заковали в цепи и увезли от мамы, от родного дома и от… от меня. И все потому, что я ее любила, — боль в ее голосе была неподдельной. — Потому что я любила ее, — повторила она шепотом, и одинокая слеза побежала по ее побледневшей щеке. — Это я виновата, только я, — она никогда еще не говорила этого вслух, но чувство вины всегда жило в ее сердце. И сейчас оно выплеснулось наружу.

Квинн сострадал ее боли и чувству вины, с которым она прожила столько лет. И он познал бремя вины. Как тяжело оно было! Если бы не он, был бы жив Терренс О’Коннел. Пытаясь избавиться от воспоминаний, он закрыл глаза, а потом снова медленно открыл их.

Скупые слезы уже высохли на ее щеках, и то, что их было так немного, говорило о том, что горе ее было глубоким и слезы его не облегчали. Боль осталась. Резкая, безысходная. Ему отчаянно захотелось приласкать ее.

— А почему вы думали, что мистер Спрейг может помочь вам? — спросил он, не желая спрашивать, а желая лишь утешить ее. Но все-таки кое-что он должен был знать. А она по-прежнему что-то скрывала. Догадаться об этом можно было по тому, как она избегала его взгляда.

— Я наняла детектива, — ответила она, опять не говоря всей правды. — Кажется, он думает, что мистер Спрейг может что-нибудь знать. Он не сказал почему.

— А почему бы вам было не прийти днем?

— Моя семья ничего не знает. Они думают, что я давно забыла про Лизу.

— И очень важно, чтобы ваш брат не узнал? У вас есть свои деньги, и, полагаю, вы можете тратить их, как захотите.

— Мой брат сделал все, чтобы мы с ней не встретились. Видите ли, мы с Лизой похожи. Он очень боится, что если она найдется, то кто-нибудь догадается, что она… незаконная дочь нашего отца.

Квинн пожал плечами.

— Это не так уж редко бывает. Я бы сказал, что изрядное количество плантаторов на Миссисипи имеют отпрысков среди своих рабов, — он понимал, что говорит цинично, но надеялся, что таким образом больше узнает. А свои секреты он и вовсе не хотел открывать.

— Но среди них нет таких, которые были бы так похожи на родную дочь. Я боюсь, что, если Роберт узнает, он сделает так, что я никогда не найду ее…

Лицо ее уже не было бледным, но тело было натянуто, как тетива.

Квинн услышал, как свистнул пароход и оркестр заиграл веселую музыку. “Лаки Леди” вот-вот отойдет от причала. Ему надо решать, что с ней делать. Немедленно.

Но он не мог. Он, человек, привыкший быстро принимать решения, почувствовал нерешительность. Он поверил ей. Поверил всему, что она рассказала. Но много, очень много скрывала еще Мередит Ситон, и поэтому он был заинтригован ей, она для него по-прежнему была загадкой. И угу загадку ему надо было разгадать.

Квинн посмотрел на нее и прочел вопрос в ее глазах. Она тоже поняла, что пароход готов к отплытию.

Он покачал головой.

— Не думаю, Мередит.

“Он хотя бы опять называл меня по имени, — думала Мередит. — Но почему же он не отпускает меня! Ему-то чего бояться? ”

— Я вам все рассказала.

— Расскажите мне побольше о Лизе… и о детективе, которого вы наняли.

— Но пароход… моя тетушка…

— Вас и так не было всю ночь и утро. Сомневаюсь, что несколько лишних часов смогут… повредить вашей репутации… еще сильнее. — Это предположение было намеренно обидным.

Она закусила губы, и неожиданно Квинну этот жест показался очень милым. В ее глазах читалась боль, беззащитность, и Квинну неудержимо захотелось обнять ее. Он испугался, осознав это. Вспомни, сказал он себе, что произошло из-за того, что ты ошибся. Слава Богу, голова у него еще болела.

Он сверлил ее взглядом, а она, как и в их первую встречу на “Лаки Леди”, пыталась понять, что же скрывает его взгляд, не допускающий никаких вторжений. В нем не было ни прощения, ни сочувствия, ни понимания. Он был напрочь лишен всех эмоций.

— Можно мне выпить воды? — спросила она. Он улыбнулся, как кот, поймавший мышь.

— Всю воду вы вылили мне на голову, Мередит, а оставлять вас одну я не собираюсь, во всяком случае, до тех пор, пока я вас не свяжу и не завяжу вам рот.

Она взглянула на него без всякой надежды.

— Дайте мне уйти! Ну пожалуйста, отпустите меня!

Он медленно покачал головой,

— Мередит, вы переменились за несколько часов. И весьма, я бы сказал, изрядно. Я хотел бы узнать, почему и для чего это произошло. История о Лизе хороша, но ведь это не вся история.

— А вы? — внезапно пошла она в атаку. — Что вы делали у склада среди ночи?

— У меня дела с мистером Спрейгом. Совершенно законная сделка, Мередит.

— Глухой ночью? Он пожал плечами.

— В любое подходящее для меня время. Но мы не обо мне говорим. Мы говорим о простоватой мисс Мередит, которая в конце концов оказывается не такой уж простушкой. — Он протянул руку и тронул локон, упавший ей на плечо. — Вы ужасно несправедливы к себе, Мередит. Вы действительно красивы, когда ваши волосы свободно разметаны по плечам, а глаза пылают.

Ее сердце сжалось. Комплимент, если его вообще можно было так назвать (приняв во внимание его взгляд, которым он как бы допрашивал ее), был сказан совершенно холодным тоном. И всякий раз, произнося ее имя, он насмехался над ней. Словно он играл с ней, получая злую радость от этой игры. Она уже устала от всего этого.

— Вас арестуют за мое похищение, — сказала она, вздернув подбородок, — но если вы…

— Если что, мисс Мередит? — его голос был ну просто как шелк.

— Отпустите меня. И я обо всем забуду.

— А я не забуду, Мередит. Ни как вы выглядите сейчас, ни как вы выглядели и как себя вели прежде, чем решили пробить мне голову. Вы могли бы просто сказать “нет”.

— Что бы от этого изменилось? — спросила она с горечью,

— Не знаю, — ответил он. — Но ведь вы и не пробовали. Одно время мне казалось, что с вами легко договориться, что вы рады сотрудничеству.

— Идите вы к черту, — ответила она. Ее глаза метали молнии, а голова была гордо поднята, но только до тех пор, пока Мередит не поняла, что Квинн смеется над ней, провоцирует ее, а она уже так далеко вышла из роли пошлой мисс Мередит, что теперь уже никак не вернуться назад. Она видела, что он улыбается, заметив, что и она осознала, что произошло.

— К чему вам этот маскарад? — спросил он, и его голос теперь был мягким, приглашающим к откровенности и успокаивающе интимным.

— Я же говорила вам, — с отчаянием проговорила она.

— Не пойдет, дорогая, — сказал он. — Я разрешил сомнения в вашу пользу. Есть такая Лиза. Но этого недостаточно, чтобы объяснить весь этот… балаган. — Он говорил медленно, растягивая слова, но чрезвычайно серьезно. — Ни одна красивая женщина не станет нарочно делать себя непривлекательной… если только для этого не будет чрезвычайно веских причин.

— Я не красивая, — запротестовала она совершенно искренне.

Она так убедительно проговорила это, что он почувствовал к ней прежнюю симпатию. Это его раздражало. Ему вовсе не хотелось, чтобы она ему нравилась. Ему не хотелось, чтобы она вызывала в нем серьезные чувства. И все же какая-то часть его души стремилась к ней. Она ведь действительно не знала, как она была хороша. Потому что уж очень долго прятала эту тихую, но сильную красоту, потому что никого не допускала достаточно близко, чтобы можно было ее рассмотреть. Он думал, что он одинок, но насколько более одинокой должна быть она, если все, что она сказала — правда, если все, что она не сказала — незначительно. В конце концов, у него хоть был отец и братья. У него был Терренс. У него есть Кэм. Он понял, что, похоже, у мисс Мередит Ситон не было никого. Кроме, может быть, пропавшей Лизы.

Он не мог с собой совладать. Он с бесконечной нежностью коснулся ее щеки. Его пальцы скользили по ее лицу, словно пытаясь понять ее мысли, коснуться ее души. Он откинул прядь волос, упавшую на ее левый глаз, и задержал руку в золотистых нитях ее волос, перебирая их, словно драгоценность.

Ее глаза расширились, когда она почувствовала нежные прикосновения его пальцев и теплую волну, поднявшуюся в глубине ее тела от его неожиданной ласки. На его лице по-прежнему было отчуждение, но его глаза…

Его глаза были подобны бушующему океану, глубокие и загадочные. Они звали ее прийти к нему, покориться и отдаться ему.

Предать самое себя.

Она не могла устоять против них. Она протянула руку к этому дьявольски красивому лицу, которое заставляло ее забывать обо всем, что ей следовало помнить. Она тронула ямочку на его подбородке (она мечтала об этом с тех самых пор, когда они впервые встретились) и с восторгом смотрела, как уголки его губ изгибаются в самой очаровательной улыбке, которую ей когда-либо доводилось видеть.

Очаровательная и зовущая. Потому что в этой улыбке был и его страстный зов. Чувственный, неодолимый. Больше у нее не оказалось времени на раздумья, потому что его губы приблизились кее губам. Они соприкоснулись. Сначала мягко, затем страстно. В душе звучал сигнал тревоги, но она его больше не слушала. Она слушала только свое сердце, а оно жаждало того, что он предлагал: тепло, от которого она так долго отказывалась, нежность, которая превратила ее кровь в текучий мед, желание, от которого ее тело ожило и ликовало.

Его язык двигался в ее рту, ласкающий, возбуждающий каждый чувственный нерв, вызывая цепную реакцию утонченных ощущений.

Квинн попытался придвинуться ближе, но оттуда, где он сидел, нельзя было этого сделать… Не желая разрывать словами только что установившуюся между ними непрочную связь, он взял Мередит за руку и мягко, но настойчиво потянул к кровати.

Она сопротивлялась совсем недолго. Бороться с ним сейчас было равносильно тому, чтобы перестать дышать. Закрывая глаза, она подумала, не навлечет ли на себя несчастье, но это ее уже нисколько не пугало, мысли путались, и она отдала себя в его руки.

ГЛАВА 15

Квинн знал, что он ведет себя как полный дурак. Об этом твердил ему разум, но сердце не слушало.

Он хотел быть с ней, он не мог без нее. Боже, как он нуждался в ней!

Наверное потому, что и он был ей нужен, подумал он. Об этом говорили ее поцелуи, ее прикосновения, восторг в ее глазах. Но он не стал, он не мог продолжать эту мысль. Он знал только, что сейчас все было так, как нужно. Неважно, по каким причинам, но все складывалось правильно.

Она интересовала и привлекала его, как никакая другая женщина. Между ними всегда было нечто взрывоопасное, даже тогда, когда она была воплощением всего того, что Квинн не переносил, даже тогда, когда она носила платья, которые любому портному могли привидеться только в кошмарном сне. Никогда раньше он не испытывал ничего похожего на теперешнее возбуждение, на незримый поток, который тек между ними, непредсказуемый, как гроза.

Когда они сели на край постели и она подняла на него взгляд, Квинн удивился, как он мог считать ее раньше непривлекательной. Ее темно-карие глаза были переполнены эмоциями, они были грустными и мечтательными, и они проникали в его душу.

Ее светло-каштановые волосы, так похожие на пряди золота в лучах солнца, были шелковыми на ощупь. У нее было выразительное, открытое лицо: полные губы, твердо очерченный подбородок, высокие, прекрасно вылепленные скулы. Его твердые мозолистые пальцы исследовали каждую черточку ее лица. Квинн ожидал вопросов, но их не было. Вместо этого Мередит протянулась к нему, как бы в поисках защиты.

Рука Квинна замерла на уже побледневшем синяке, причиной которого был он сам. Квинн осторожно дотронулся до него, сожалея, что не может заставить его исчезнуть.

Как бы прощая его, Мередит скользнула в его объятия, словно она всегда была в них, словно Бог создал его руки именно для того, чтобы обнимать ее. Он гладил ее руки, с наслаждением ощущая кожу, возбуждаясь оттого, что она все теснее прижимается к нему.

Капитан Девро почувствовал движение парохода и понял, что они покидают Новый Орлеан. Его пленница на мгновение застыла, и он догадался, что и она тоже ощутила это движение. Больше им ничего не надо было решать — ему не надо было думать, отпустить ли ее, а девушке — остаться ли без дальнейших протестов. Он почувствовал, что его тело расслабилось, а Мередит подняла голову и посмотрела на него полными любви глазами; его руки крепко сомкнулись вокруг ее талии.

В ее лице не было ни страха, ни колебаний. Словно она приняла решение и поэтому была спокойна. Она взяла его правую руку и, изучая, повернула вверх ладонью. Квинн позволил ей исследовать линию, пересекавшую ладонь поперек, хотя ему и не нравилось, что по ней можно многое узнать о нем. Без перчаток он чувствовал себя беззащитным, голым. От многих лет тяжелого физического труда на строительстве дорог, в каменоломнях, в угольных шахтах мозоли, несмотря на все усилия от них избавиться, оставались на его руках. Его руки не были руками игрока или джентльмена. Он видел удивление на ее лице, но вопросов не последовало. Наверное потому, что и у нее было немало своих секретов. Такое уважение к личным тайнам, подумал он с цинизмом, было исключительным для женщин качеством, по крайней мере для тех женщин, которых он знал. И это усилило его и без того растущее уважение и восхищение.

Мягко он убрал руку и поправил один из ее локонов. Это движение было нежным и чувственным, рука задержалась У ее уха и осторожно, как бы пробуя, коснулась его, как если бы ребенок потянулся, чтобы потрогать бабочку.

Воздух между ними был полон вопросов — незаданных и тех, на которые не последовало ответа, и все они не в силах были разрушить тот покой, который изумлял обоих своей молчаливой силой. На мгновение между ними возникло понимание, некая связь без слов, доказывавшая, что ни один не желает другому зла. Что-то чудесное, загадочное было между ними, и оно могло исчезнуть, если бы один из них поспешил с вопросами.

Мередит, расслабившись в его объятиях, ласкала мягкие волосы на его руках. Его рукава были завернуты, обнажая предплечья цвета дубовой коры, покрытые темным загаром, твердые, мускулистые. В них было столько силы! Она чувствовала в нем эту силу, и даже ощутила ее, когда однажды он поддержал Мередит, чтобы она не упала на крыльце у Бретта. Сейчас она видела, как мускулы натягивают кожу, и чувствовала, как напрягается привыкшее к тяжелой работе тело.

Никаких вопросов, сказала себе Мередит, а не то он исчезнет, как облачко дыма. Или опять начнет сам задавать вопросы. А она совсем не хотела ему лгать. Она хотела смотреть в его чудесные беспокойные глаза и ощущать их тепло, а не насмешку.

Она думала о том, мог ли кто-нибудь еще чувствовать то же, что она чувствовала сейчас — такое странное нетерпение — словом, ощущать всю полноту жизни. Было так, словно она только что проснулась и обнаружила, что мир соткан из нитей цвета золота, и серебра, и всех чудесных цветов радуги, которую она так любила.

Мередит отставила в сторону донимавшие ее сомнения, недоверие и подозрения. Он был молодым мужчиной, который однажды был с ней любезен, который вытер ее слезы и сделал качели. Он был силой. Он был поддержкой.

Но во всем этом была какая-то хрупкость, потому что он сдерживал себя. Мередит поняла это, когда он легко поглаживал ее руки. Казалось, Квинн каждым своим прикосновением проверяет, насколько он может себя контролировать, и, как она, мучительно сдерживает себя, боясь того, что могло бы случиться, если бы он не удержался. Они оба ждали.

Чего же они ждали?

Наверное, подумала Мередит, они ждали полною доверия друг к другу, которое сделало бы этот момент совершенным, прогнало бы прочь тех демонов, которые до сих пор заставляли их опасаться друг друга.

Она смотрела на свет, льющийся из окна. Возможно, несколько слов, тех слов, что известны немногим людям, сказали бы все, что он хотела знать. Но Мередит все еще колебалась. В этот момент она боялась знать, боялась, что окажется не права, что предаст все, во что верила, что он окажется тем, за кого она его однажды приняла.

Она повела рукой по мускулу на его предплечье и почувствовала, как напряглось его тело. Ей хотелось склониться к этой прекрасной коричневой коже и ласкать ее губами до тех пор, пока ему не передастся трепет ее тела.

Мередит вздрогнула. Никогда ранее она не испытывала ничего подобного. Никто, кроме него, не целовал ее по-настоящему, не касался ее тела так легко и возбуждающе. Ее рука впилась в его плечо, и она почувствовала, как он откинулся к стене каюты, крепко прижимая ее к себе. Он дотронулся до ее подбородка, поворачивая ее лицо к своему.

— Мередит, вы прелестная и весьма занятная девушка, — сказал он своим медлительным низким голосом, и все ее чувства запели от возбуждения, к которому она никак не Могла привыкнуть.

Но у нее не было времени задуматься над этим — его губы встретились с ее губами и из его груди вырвался легкий стон. Она не могла удержать своего, желая еще более тесного союза их тел. Она ощутила, как под его одеждой ходят мускулы, и его с трудом сдерживаемая страсть воспламенила ее сердце. Вопросы и рассуждения исчезли в голодном огне, с новой силой и яростью вспыхнувшем между ними. Он закрыл ей губы поцелуем, и его язык, ненасытный, жадный, ищущий язык проник в ее рот.

Он был встречен с такой же жадностью. Мередит и не знала, что поцелуй может обладать такой силой, может расплавить ее до костей. Между ними бушевала неодолимая стихия, подобная океану, бьющемуся в утесы, или урагану, с корнем выдирающему деревья. Было невозможно удержать ее.

Ее руки скользили вверх по его груди, чувствуя бугры мышц под рубашкой, и коснулись гладкой кожи там, где у шеи полотно раздвигалось застежкой. Не чувствуя стыда, она продолжала ощупывать его, очарованная каждой черточкой его стройного сильного тела, и удивляясь тому, как ее собственное тело реагирует на ее прикосновения к нему. Чувства, как порывы поднимающегося ветра, с нарастающей силой разливались по ее венам, стремясь проникнуть во все уголки ее тела, и бились внутри нее, как волны бьются в створке ракушки.

Он оторвался от ее губ и языком прочертил огненную дорожку к глазам. Он ласкал ее кожу с дразнящей нежностью, с той нежностью, которая так удивляла ее. Она подняла взор и, заглянув в его темно-синие глаза, увидела в них немое удивление.

Ее руки двинулись дальше, от шеи вниз по спине, желая более полно ощутить его тело, но он вздрогнул и отшатнулся. В течение двенадцати лет ни одна женщина не касалась его спины.

— Вы не знаете, что делаете, Мередит, — в его голосе были и стон и мольба, и еще более заметным стал его протяжный выговор.

Восторг плясал в его глазах.

— Я думаю, наверное, — сказала она медленно и лукаво, — я знаю.

Но она не знала. Несомненно, она была девственницей. Это было очевидно по тому, как рассеянно и подчас даже испуганно она отвечала на его первые поцелуи. Для женщины-интриганки она была удивительно невинна во многих вещах. В ней была какая-то проказливая стыдливость. Он знал, что эти слова противоречат друг другу и не думал, что такая комбинация возможна. Но теперь убедился, что всякое бывает. Ее руки исследовали его тело с нерешительностью, которая успокаивала и возбуждала одновременно, а глаза ее — пытливые и испуганные — напоминали глаза вспугнутого оленя. Он хотел ее. Он нуждался в ней, как никогда ни в чем не нуждался, и все же не мог быть с ней.

Ему надо бы остановиться сейчас, пока не распутана головоломка, пока не найден ответ на загадку. Он был изумлен силой собственных чувств, мучительно сильным желанием, страстным стремлением к ней, несмотря на то, что в глубине рассудка по-прежнему жила настороженность.

Может быть, она совсем не похожа на Моргану. Или, может быть, она умеет притворяться еще лучше, чем та. И как ему только могло прийти в голову опять рисковать своей шеей, своей свободой из-за женщины?

Но, совершенно предательски, его рука двигалась вниз и вверх по ее спине, заставляя ее трепетать еще сильнее, а его губы ласкали тыльную часть ее шеи, и он чувствовал каждое движение ее тела, откликавшегося на призывы его рук и губ. Как бы он хотел, чтобы его собственное тело не реагировало столь же явно и непослушно!

Когда ее грудь исторгла мягкое мурлыканье, его губы переместились от ее шеи к губам. Он настойчиво заявил на них права; влечение и требование, невысказанные вопросы обвинения — все смешалось в его поцелуе. Они вполне могли быть произнесены, эти вопросы, так как ее рассудок, уступивший напору чувств, знал их. Его поцелуи были как наказание, а она отмеривала и свое наказание ему, покусывая своими губами его губы, проникая своим языком в его рот, распространяя там огонь, пожиравший ее самое. Их тела еще теснее прижались друг к другу, и даже сквозь одежду она почувствовала возбуждение его плоти, и почувствовала, как отвечает ее собственная плоть. Это походило на безумие, изумительное безумие.

Несмотря на все их подозрения, лучшие намерения, попытки сдержаться, у них уже не было возможности отступить. Если не что-то другое, то соблазн запретного плода сделал отступление невозможным, и ничто в мире не смогло бы предотвратить неизбежное.

Квинн знал это даже тогда, когда пытался отказаться, сдержаться. Но его тело ему не повиновалось. Его чувства не повиновались. Его руки, пробегавшие по ее спине и заканчивавшие расстегивать пуговицы на ее платье, никак не могли повиноваться. Одна рука продолжала ласкать ее спину, пальцы гладили кожу нежными и дразнящими, как дуновение ветерка, прикосновениями, а другая в это время с помощью Мередит стягивала с нее платье и рубашку. Он взглянул на нее, и встретил взор, полный восторга и чудесного ожидания, хотя она и сжалась немного под его пристальным взглядом. Господи, она же была совсем другой.

Его рука гладила ее нежную кожу, а он глядел на ее красоту, которую она всегда так тщательно прятала. У нее было чудесное тело, стройное, хорошо сложенное, с призывно вздымавшейся грудью. Он склонился, стягивая языком соски в твердые красные бутоны, погружая ее тело в новые пучины страстного желания.

Мередит почувствовала каждый нюанс этого желания. Она знала, что это не только физическое влечение. Она чувствовала также страстную потребность войти в тот загадочный мир, где он обитал, рождались с ним его мысли и чувства, которые он так тщательно оберегал, разгадать его таинственное прошлое. Она хотела все узнать, хотела перешагнуть ту пропасть, которая разделяла их во многих вещах, а не только в этой одной. Не только в огне, который они раздували друг в друге, не только в неистовом стремлении касаться, возбуждать, петь одну и ту же чувственную песню. Не только…

Ее руки опять скользнули под его рубашку, и она поняла, что он опять почти неощутимо отстранился от нее, как бы предупреждая, что не потерпит исследований, даже сейчас, когда сам исследовал каждую часть ее тела, делая это медленно и осторожно, словно стараясь запомнить на будущее. Она встретила его взгляд и нашла в нем сожаление, печаль и даже некое отчаяние, заставившее ее сердце болезненно сжаться. Ей хотелось прошептать ему что-нибудь ободряющее, успокоить острую тревогу, промелькнувшую в его глазах, но она промелькнула и исчезла, и Мередит решила, что ей показалось. Но она и сама не подозревала, какое впечатление оставит этот взгляд в ее сердце, переполнив его состраданием; она боялась, что сердце ее не выдержит.

Он ласкал губами ее ухо, и она позабыла обо всем, ощущая только бешеное биение своего сердца и стремительный ток крови. Получив молчаливое предупреждение не касаться его спины, она провела руками по его шее, погрузила их в его взъерошенные сейчас волосы, которые как пух вились вокруг ее пальцев. На своей шее она почувствовала его лихорадочное дыхание и поняла, что и сама дышит так же быстро.

— Квинлан, — прошептала она, назвав его по имени впервые с тех пор, как они встретились взрослыми. Ее голос немного дрогнул, и он улыбнулся, целуя ее шею.

— Квинн, — мягко прервал он

— Квинн, — послушно повторила она. Ее голос был скрашен улыбкой, настолько это имя подходило ему. Загадочная музыкальность и изящная сила слышались в нем.

Квинн отодвинулся от нее, и она стала смотреть, как он снимает брюки и ботинки. Мередит пожалела, что он не снял рубашку. Ей хотелось увидеть все его тело. Но Квинн вернулся к ней, и, когда его ноги коснулись ее, она забыла обо всем. Задыхаясь от сладкой муки, она потянула его к себе, пока ее грудь не коснулась его твердой груди, а его трепещущая плоть не оказалась у самой сокровенной части ее тела. Он на мгновение помедлил, позволив ей ощутить его, позволив пламени ее тела вырваться из-под контроля. Тогда он немного отодвинулся, его рука скользнула между ее ног, поглаживая и лаская, и каждое легчайшее движение приносило обоим волшебные ощущения. Он оперся на локоть и заглянул в ее глаза. Его взгляд полыхал синим огнем.

— Вы уверены? — отрывисто прошептал Квинн, нависая над ней. — Вы уверены, Мередит?

Мередит совсем не была уверена, но было уверено ее тело — и душа. Она кивнула, не в силах говорить, боясь, что скажет то, о чем не следует говорить. Например, о любви. Они никогда не упоминали о любви. Даже о привязанности. От неистовой боли она закрыла глаза. Ей хотелось слов любви, обещаний преданности, но она поняла, что этот человек никогда их не скажет.

Но она уже не могла остановиться. Сейчас она нуждалась в нем более, чем в ком-либо и в чем-либо в своей жизни. Она была в огне, и только он мог погасить это пламя. Она чувствовала его жар, когда он медленно вошел в нее, а его рот обрушил водопад поцелуев на ее лицо. Была быстрая острая боль, и она не могла удержать вскрика удивления. Она поняла, что он медлит, и ее руки побудили его продолжать, так как этого не могли сделать ее губы, закрытые его губами. Он неторопливо продвигался внутрь нее, и она ощущала, как напряженно контролирует он свое тело, видя вздувшуюся жилку на его виске.

Но после ее первого крика экстаза, ее первых встречных движений в ответ на растущее наслаждение, он стал двигаться быстрее, ритмичнее, проникая с каждым разом все глубже, чувствуя, как ее собственная горячая влага окутывает его и требует продолжения. Внезапно Квинн почувствовал восхитительный пожар, вздымающее его сверкание, вытеснившее все предыдущие чувства, все предыдущие мысли. Трепещущее пламя и медовая сладость мешались вместе в бешеном вихре, пока ее крик наслаждения и его полный удовлетворения стон не слились воедино и не вернули его в действительность, полную прежних проблем.

По-прежнему неразрывно, невероятно соединенные, они смотрели друг на друга, и их тела трепетали от приятных воспоминаний о любви, которой они только что предавались, от необъятности того, что только что с ними произошло.

Пораженный тем, что он совершил, и тем, что совершенно потерял контроль над собой, Квинн протянул руку к ее губам. Ее глаза вопрошали его о чем-то. Ему потребовалась вся воля, которую он выработал в себе, чтобы восстановить свою столь тщательно выстроенную оборону и спрятаться за нее. Его губы сжались в обычную насмешливую улыбку.

— Интересно, кто чей пленник, — сказал он холодно, его глаза мерцали, как осколки хрусталя.

Эти слова могли бы что-нибудь и означать. Но она была сражена его взглядом, который ранил больнее, чем любое оружие, проникая до самой глубины ее сердца. Она хотела услышать слова любви, ласки, она хотела теплоты. Хоть немного теплоты.

Мередит проглотила слезы. Я не заплачу, сказала она себе, хотя ей хотелось сделать именно это. Она отвернулась, чтобы он не увидел, какую рану он только что ей нанес.

Квинн вздрогнул. Он увидел явную боль в ее лице, в том, как поспешно она отвернулась от него, отдаляясь, разрывая союз их тел. Он сдержал те слова, что хотел произнести, боясь, что они не смогут передать всю глубину чувств. Да, он боялся этого. Он боялся не за себя, но больше — за нее. Он был Ионой, предрекавшим гибель всем, кто когда-то любил его.

— Мерри, что мы делаем друг с другом? — это было восклицание, а не вопрос, и он не ждал на него ответа. Квинн знал, что слова звучат протяжнее, чем обычно, что было верным знаком внутренней борьбы. И был рад, что никто, кроме него, об этом не знает. Его рука протянулась к непослушному золотому локону, лежавшему на спине Мередит.

Квинн секунду подержал его на ладони, как бы взвешивая, и вдруг выпустил. Он выбрался из постели, подошел к стенному шкафчику, и вытащив одну из своих шелковых рубашек, вручил ее Мередит, зная, что никуда не сможет уйти, пока она сидит голая в его постели. Затем нагнулся, взял брюки и быстро надел их, пока она не заметила, в какое возбуждение она опять его привела.