ДЕНЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ

Я провел еще один день в копи, а вечером шейх по моей просьбе продолжал.

Выбора не было, и мы с Мамуном занялись прежней деятельностью Касар-Гомелесов, – завязали отношения с Африкой и с важнейшими испанскими фамилиями. Шесть мавританских семейств поселились в пещерах; но африканским Гомелесам не повезло: дети мужского пола у них умирали либо рождались слабоумными. У меня самого при двенадцати женах было только два сына, да и те умерли. Мамун убедил меня не пренебрегать Гомелесами, перешедшими в христианство, и даже теми, кто наши кровные по женской линии и могут перейти в веру Пророка.

Таким путем Веласкес получил право породниться с нами: я предназначил ему в жены свою дочь – ту самую Ревекку, которую ты видел в цыганском таборе. Она воспитывалась у Мамуна, который обучал ее разным наукам и каббалистическим формулам.

После смерти Мамуна замок Уседы перешел по наследству к его сыну. С ним-то мы и разработали в подробностях, как тебя встретить; мы надеялись, что ты перейдешь в магометанскую веру или, по крайней мере, станешь отцом – и в этом отношении наши надежды оправдались. Детей, которые твои родственницы носят в своих лонах, все будут считать отпрысками чистейшей крови Гомелесов. Ты должен был приехать в Испанию. Правитель Кадиса дон Энрике де Са принадлежит к числу посвященных, и он рекомендовал тебе Лопеса и Москито, которые покинули тебя у источника Алькорнокес. Несмотря на это, ты отважно поехал дальше – до Вента-Кемады, где встретил своих родственниц, заснув под влиянием усыпляющего напитка, проснулся на другой день утром под виселицей братьев Зото. Оттуда ты попал в мою пустынь, где встретил страшного одержимого Пачеко, который на самом деле – всего-навсего бискайский акробат. Бедняга выбил себе глаз, выполняя опасный прыжок, и прибег, как калека, к нашему милосердию. Я думал, что его печальный рассказ произведет на тебя впечатление и ты выдашь тайну, которую поклялся своим родственницам хранить; но ты твердо сдержал свое честное слово. На другой день мы подвергли тебя гораздо более страшному испытанию; мнимая инквизиция, угрожая тебе ужаснейшими пытками, не могла поколебать твоего мужества.

Мы захотели поближе с тобой познакомиться и отправили тебя в замок Уседы. Там, с садовой террасы, тебе показалось, что ты узнал двух своих родственниц. Это и в самом деле были они. Но, войдя в шатер цыгана, ты увидел только его дочерей, с которыми, будь уверен, у тебя ничего не было.

Нам пришлось довольно долго задержать тебя у нас, и мы боялись, что ты соскучишься. Мы стали придумывать для тебя разные развлечения; так, Уседа, на основе семейных рукописей, познакомил одного старика из числа мне подвластных с историей Вечного Жида, которую тот верно тебе передал. В данном случае приятное было соединено с полезным.

Теперь тебе известна тайна нашего подземного житья, которое, наверно, уже недолго продлится. Скоро ты услышишь о том, что эти горы разрушило землетрясенье: для этого мы приготовили неисчислимые запасы взрывчатых веществ, но это будет уже последнее наше бегство.

А теперь иди. Альфонс, куда зовет тебя свет. Ты получил от нас вексель на неограниченную сумму, во всяком случае способную удовлетворить все желания, какие, по нашим наблюдениям, тебе свойственны. Помни, что скоро уже не будет подземелья, и подумай о том, чтобы обеспечить себе независимое существование. Братья Моро дадут тебе средства для этого. Еще раз – прощай, обними своих жен. Лестница в две тысячи ступеней приведет тебя к развалинам Касар-Гомелеса, где ты найдешь проводников до Мадрида. Прощай, прощай.

Я поспешил вверх по витой лестнице и едва завидел солнечный свет, как передо мной предстали двое моих слуг – Лопес и Москито, покинувшие меня у источника Алькорнокес. Оба с радостью поцеловали мне руки и повели в старую башню, где меня уже ждал ужин и мягкая постель.

На другой день мы без промедления пустились дальше. Вечером прибыли в венту Карденас, где я застал Веласкеса, углубившегося в решение какой-то задачи, с виду похожей на квадратуру круга. Великий математик сперва меня не узнал, и мне пришлось медленно воскрешать в его памяти все события, происшедшие во время его пребывания в Альпухаре. Наконец, обрадовавшись нашей встрече, он обнял меня, но тут же с грустью сообщил, какое страдание причинила ему необходимость расстаться с Лаурой Уседой, как он называл Ревекку.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Двадцатого июня 1739 года я приехал в Мадрид. На другой день после приезда я получил от братьев Моро письмо с черной печатью, означающей какое-то печальное известие. В самом деле, я узнал из него о том, что отец мой умер от удара, а мать, сдав в аренду наше имение Ворден, удалилась в один из брюссельских монастырей, где решила спокойно окончить свой жизненный путь.

На третий день ко мне пришел сам Моро, заклиная строго соблюдать тайну его посещения.

– До сих пор, сеньор, – сказал он, – ты знал только часть наших тайн, но скоро узнаешь все. В настоящее время все посвященные заняты размещением своих капиталов в разных странах, и если бы кто-нибудь из них, по несчастью, разорился, все мы тотчас пришли бы ему на помощь. У тебя, сеньор, был дядя в Индиях, который умер, почти ничего тебе не оставив. Чтобы никто не удивлялся твоему неожиданному богатству, я пустил слух, будто он оставил тебе большое наследство. Тебе нужно будет купить имения в Брабанте, в Испании, даже в Америке. Если ты позволишь, я этим займусь. Что же касается тебя, сеньор, я знаю твою отвагу и не сомневаюсь, что ты сядешь на корабль «Святой Захарий», отплывающий с припасами в Картахену, которой угрожает адмирал Верной. Английское правительство не хочет войны, но общественное мнение усиленно его к ней склоняет. Однако мир уже близок, и если ты упустишь эту возможность наблюдать военные действия, другая тебе вряд ли представится.

План, который мне предложил Моро, был давно уже составлен моими покровителями. Я сел на корабль со своим отрядом, входившим в состав сводного батальона. Путешествие прошло очень удачно; мы прибыли как раз вовремя и заперлись в крепости с мужественным Эславой. Англичане сняли осаду, и в 1740 году, в марте, я вернулся в Мадрид.

Однажды, когда я нес службу во дворце, я увидел в свите королевы молодую женщину, в которой сразу узнал Ревекку. Мне сказали, что это одна молодая принцесса из Туниса, бежавшая из родного края, чтобы принять нашу веру. Король был ее восприемником и дал ей титул герцогини Альпухары, после чего к ней посватался герцог Веласкес. Ревекка, заметив, что мне рассказывают о ней, бросила умоляющий взгляд, чтобы я не раскрывал ее тайны.

Потом двор переехал в Сан-Ильдефонсо, а я со своим отрядом расквартировался в Толедо. Нанял дом на узкой улочке, недалеко от рынка. Напротив меня жили две женщины, у каждой из которых был ребенок, мужья их, – как мне сказали, – морские офицеры, были теперь в море. Женщины эти жили совсем уединенно и, казалось, были заняты исключительно своими детьми, которые в самом деле были прекрасны, как ангелочки. Обе мамаши целый день только и делали, что баюкали их, купали, одевали, кормили. Волнующее зрелище материнской любви так привлекало меня, что я не мог оторваться от окна. Откровенно говоря, руководило мной и любопытство: мне хотелось рассмотреть лица моих соседок, но они всегда тщательно их прикрывали.

Прошло две недели. Комната окнами на улицу была детской, и женщины в ней никогда не ели; но как-то вечером я увидел, что там накрывают на стол и как будто готовится какое-то празднество.

Большое кресло во главе стола, украшенное цветочным венком, обозначало место короля этого празднества; по обе стороны от него были поставлены высокие стулья, на которые посадили детей. Потом пришли мои соседки и знаками стали звать меня к себе. Я заколебался, не зная, что сделать, как вдруг они сняли с лиц покрывала, и я узнал Эмину и Зибельду. Я провел с ними шесть месяцев.

В это время прагматическая санкция и споры о наследстве Карла VI зажгли в Европе войну, в которой не замедлила принять действенное участие и Испания. Я оставил своих родственниц и пошел в адъютанты к инфанту дону Филиппу. На всем протяжении войны я оставался при этом полководце, а после заключения мира был произведен в полковники.

Мы находились в Италии. В Парму приехал доверенный дома братьев Моро для истребования некоторых сумм и приведения в порядок денежных дел этого герцогства. Этот человек пришел однажды ночью ко мне и тайно сообщил, что меня с нетерпением ждут в замке Уседы, так что я должен сейчас же ехать. При этом он назвал одного из посвященных, с которым мне надо встретиться в Малаге.

Я простился с инфантом, сел в Ливорно на корабль и после десятидневного плавания прибыл в Малагу. Названный мне человек, предупрежденный о моем приезде, ждал меня на пристани. Мы сейчас же выехали и на другой день были уже в замке Уседы.

Я застал там многочисленное собрание: прежде всего шейха, его дочь Ревекку, Веласкеса, каббалиста, цыгана с двумя дочерьми и зятьями, трех братьев Зото, мнимого одержимого, наконец – десятка полтора магометан, принадлежащих к трем посвященным семействам. Шейх объявил, что, так как все в сборе, надо сейчас же поспешить в подземелье.

В самом деле, как только настала ночь, мы тронулись в путь и прибыли к цели на рассвете. Спустились в подземелье и через некоторое время легли спать. Потом шейх собрал нас всех и обратился к нам со следующими словами:

– Золотые копи, около тысячи лет составлявшие, так сказать, собственность нашего рода, казались неисчерпаемыми. Убежденные в этом, предки наши постановили употребить добытое в них золото на распространение ислама – в особенности исповеданья Али. Они были единственными хранителями этого сокровища, и охрана его стоила им огромных трудов и усилий. Я сам в своей жизни изведал тысячи ужаснейших неприятностей. Чтобы избавиться в конце концов от заботы, которая день ото дня становилась все несноснее, я решил убедиться, действительно ли копи неисчерпаемы. Пробив скалы в нескольких местах, я обнаружил, что золотая жила повсюду подходит к концу. Сеньор Моро соблаговолил подсчитать оставшиеся богатства и сколько приходится на каждого из нас. Расчет показал, что каждый из основных наследников получит миллион цехинов, а сонаследники – пятьдесят тысяч. Все золото добыто и сложено в отдаленной отсюда пещере. Сперва я отведу вас в копь, где вы убедитесь в истине моих слов, а потом каждый возьмет свою часть.

Мы спустились вниз по витой лестнице, подошли к гробнице, а оттуда – к копи, которая оказалась действительно совершенно исчерпанной. Шейх торопил нас как можно скорее обратно. Поднявшись наверх, мы услышали ужасный взрыв. Шейх объяснил нам, что это взорвана та часть подземелья, которую мы только что покинули. После этого мы пошли в пещеру, где было сложено оставшееся золото. Африканцы взяли свои доли. А Моро принял мою и почти всех европейцев.

Я вернулся в Мадрид и представился королю, который принял меня необычайно милостиво. Приобретя большие владения в Кастилии, я получил титул графа де Пенья Флорида и вступил в ряды первых кастильских титуладос. При моих богатствах заслуги мои тоже приобрели более высокую цену. На тридцать шестом году жизни я стал генералом.

В 1760 году мне было вверено командование эскадрой и поручено заключить мир с берберийскими государствами. Сперва я поплыл в Тунис, надеясь, что встречу там меньше затруднений и что примеру этого государства последуют другие. Бросив якоря в гавани возле города, я послал офицера с сообщением о моем прибытии. В городе уже знали об этом, и вся бухта Голетта была покрыта разукрашенными ладьями, которые должны были перевезти меня, вместе с моей свитой, в Тунис.

На другой день меня представили дею. Это был двадцатилетний юноша очаровательной наружности. Я был принят со всеми почестями и получил приглашение на вечер в замок под названием Мануба. Там меня провели в отдаленную садовую беседку и заперли за мной дверь. Потом открылась маленькая потайная дверь. Вошел дей, преклонил колено и поцеловал мне руку.

Скрипнула другая дверь, и я увидел трех закутанных в покрывала женщин. Они откинули покрывала, и я узнал Эмину с Зибельдой. Последняя вела за руку молодую девушку, мою дочь. А Эмина была матерью молодого дея. Не буду описывать, с какой силой заговорило во мне отцовское чувство. Радость мою омрачала только мысль о том, что мои дети принадлежат к религии, которая враждебна моей. Я не скрыл этого горького чувства.

Дей признался мне, что он сильно привязан к своей вере, но что сестра его Фатима, воспитанная невольницей-испанкой, в глубине души христианка. Мы решили, что дочь моя вернется в Испанию, примет там крещение и станет моей наследницей.

Все это совершилось в течение одного года. Король соблаговолил стать крестным отцом Фатимы и дал ей титул герцогини Орана. Через год она вышла за старшего сына Веласкеса и Ревекки, который был моложе ее на два года. Я завещал ей все свое состояние, доказав, что у меня нет близких родственников по отцу и что молодая мавританка, породнившаяся со мной через Гомелесов, – единственная моя наследница.

Будучи еще молод и в расцвете сил, я, однако, стал подумывать о месте, которое обеспечило бы мне возможность наслаждаться сладостью покоя. Должность наместника Сарагосы была свободна, и я получил ее.

Поблагодарив его королевское величество и простившись с ним, я отправился к братьям Моро с просьбой вернуть мне запечатанный свиток, который дал им на сохранение двадцать пять лет тому назад. Это был дневник первых шестидесяти дней моего пребывания в Испании.

Я собственноручно переписал его и спрятал в железную шкатулку, где его когда-нибудь найдут мои наследники.

ПРИЛОЖЕНИЕ. ДЕНЬ СОРОК СЕДЬМОЙ[46]

Кавалер Толедо перестал думать о призраках и мечтал только о встрече с доньей Ускарис. Мы поспешили вернуться в Мадрид. Маленький нищий, вместо которого я дежурил у постели Суареса, приехал вместе с нами, и я тотчас же отправил его к больному. Проводив кавалера домой и сдав его на руки обрадованным слугам, я отправился к порталу святого Роха и собрал разбежавшуюся ватагу. От торговки, нашей постоянной поставщицы, принесли колбасы и каштанов, и мы устроили веселое пиршество, радуясь, что снова собрались вместе. Наша незатейливая трапеза приближалась уже к концу, когда какой-то человек остановился возле нас и стал пристально к нам приглядываться, словно колебался, к кому из нас обратиться. Мне уже приводилось встречать эту личность: почти ежедневно он проходил по нашей улице с угодливым выражением лица.

«Это, наверно, Бускерос», – подумал я и, подойдя к нему, спросил, не он ли тот мудрый и расторопный друг, советам которого Лопес Суарес так многим обязан.

– Да, это я, – ответил он, – и я, несомненно, устроил бы эту свадьбу, если бы не ночь и гроза, из-за которых я принял дом кавалера Толедо за дом банкира Моро. Но не надо опережать событий, герцог Санта-Маура еще не стал мужем прекрасной Инессы и никогда им не станет, не будь я доном Роке. А здесь я задержался, милый друг, чтобы выбрать среди вас малого потолковей, который смог бы выполнять мои поручения: поскольку ты знаешь историю Суареса, я остановлю свой выбор на тебе. Благодари небо, что перед тобой открывается такая блестящая карьера. Поначалу твоя служба покажется тебе не слишком выгодной, ибо ты не будешь получать ни жалованья, ни одежды; что же касается твоего пропитания, то это меня тоже нисколько не интересует, потому что в противном случае я доказал бы, что не верю в провидение, которое печется равно как о птенцах воронов, так и о потомстве могучих орлов.

– В таком случае, – отвечал я, – мне непонятно, какие же выгоды сулит мне служба у тебя?

– Ты поймешь это, – заметил Бускерос, – когда начнешь выполнять мои многочисленные поручения. Служа мне, ты будешь частенько бывать в передних вельмож, которые в будущем смогут оказать тебе покровительство. Наконец, я не запрещаю тебе в свободное время просить милостыню. Итак, еще раз возблагодари небо за счастливый жребий, а пока следуй за мной в лавку цирюльника, где мы сможем с тобой поговорить обстоятельней.

У цирюльника Бускерос в следующих словах перечислил поручения, которые я должен был выполнить:

– Друг мой, я видел, как, играя в карты, ты положил себе в карман несколько полуреалов. Возьми из этих денег две монеты и купи полпинтовую бутыль, затем пойди с ней на улицу Толедо к дону Фелипе де Тинтеро. Скажи ему, что дон Бускерос просит чернил для одного знакомого поэта. Наполнив бутыль, отправляйся к лавке бакалейщика, что на углу площади Севада. Там на чердаке ты найдешь дона Раньюса Агудеса. Узнать его легко, так как он носит один чулок белый, другой черный, одну туфлю красную, другую зеленую, а на голове у него вместо шапки, возможно, будут штаны. Отдай ему чернила и скажи, что я велю написать сатиру на грандов, вступающих в неравный брак; пусть напишет на двух языках: на испанском и итальянском. Оттуда возвращайся на улицу Толедо и войди в дом, который отделяет от дома Тинтеро узкий переулок. Постарайся разузнать, не собираются ли постояльцы оттуда переезжать; дело в том, что я снял этот дом и собираюсь поселить там свою родственницу, которая, надеюсь, выудит сеньора Тинтеро из его бессмертной чернильницы. Потом отправляйся к банкиру Моро. Поднимись на cuarto principal, то есть на второй этаж, спроси камердинера герцога Санта-Мауры и передай ему вот этот пакет, в который завернута лента. После этого иди в гостиницу «Под мальтийским крестом» и разведай, приготовлены ли комнаты для Гаспара Суареса, негоцианта из Кадиса. Оттуда как можно быстрее беги…

– Помилуйте, сеньор Бускерос, – вскричал я, – этих поручений мне хватит на целую неделю, не подвергайте мое усердие и ноги столь тяжкому испытанию.

– Желаю удачи, – сказал Бускерос. – Я хотел поручить тебе еще кое-какие дела. Ну, ладно, оставим это на завтра. Кстати, если у герцога Санта-Мауры спросят, кто ты, скажи, что тебя прислали из дворца Авилы.

– Сеньор Бускерос, – спросил я, – не кажется ли тебе, что у меня могут быть неприятности, если я буду так беспардонно бросаться знаменитыми именами?

– Бесспорно, – заверил меня мой новый патрон, – бесспорно, тебя могут поколотить; но нет худа без добра, и выгоды, которые ты от этого получишь, вознаградят тебя за некоторые неудобства. Итак, мой друг, за дело, не теряй даром времени!

Быть может, я отказался бы от чести служить дону Бускеросу, но любопытство мое было возбуждено тем, что он рассказал о моем отце и о своей родственнице, которая собиралась выудить его из чернильницы. Еще мне хотелось узнать, каким образом собирается Бускерос помешать герцогу Санта-Мауре жениться на прекрасной Инессе. Поэтому, купив бутылку, я пошел на улицу Толедо. Когда я оказался перед домом моего отца, меня бросило в дрожь, и я не мог сделать ни шагу вперед. Но тут на балконе появился дон Тинтеро и, увидев у меня в руке бутылку, кивнул, чтобы я вошел. Когда я поднимался по лестнице, сердце стучало у меня в груди, как молот. Наконец я отворил дверь и оказался лицом к лицу с отцом. Я чуть было не бросился к его ногам. Но мой ангел-хранитель уберег меня от этого, – и без того мой взволнованный вид возбудил подозрительность отца и явно его встревожил. Он взял бутыль, наполнил ее чернилами, не спрашивая даже, для кого они предназначаются, и открыл дверь, ясно давая понять, что задерживаться здесь незачем. И все же я успел бросить взгляд на шкаф, откуда упал в чан с чернилами, и на весло, которым тетка разбила чан и спасла мне жизнь. Я не мог справиться с волнением и, схватив руку отца, горячо поцеловал ее. Он испугался, вытолкнул меня за дверь и тотчас запер ее.

Хотя Бускерос велел мне сначала отнести бутыль Агудесу, а потом вернуться на улицу Толедо и разведать планы соседей моего отца, я, не видя в том большой беды, направился сперва к соседнему дому. Жильцы уже съезжали с квартиры, и я решил внимательно следить за будущими постояльцами.

Затем я побежал на площадь Севада, легко нашел дом бакалейщика, но к самому поэту добраться было много трудней. Я долго карабкался по черепицам, перелезал через водосточные желоба и навесы. Наконец, очутившись подле какого-то оконца, увидел фигуру, еще более курьезную, чем описывал Бускерос. Агудес, казалось, был во власти божественного вдохновения, и, увидев меня, он обратился ко мне с такими стихами:

Я отвечал ему:

Поэт продолжал:

– Сеньор Агудес, – сказал я, – твоя похвала, несомненно, доставила бы огромную радость сеньору Тинтеро, который их изготовляет. Но скажи, сеньор, не мог ли бы ты говорить прозой: я привык именно к этому способу выражения мыслей.

– А я, мой друг, – ответил поэт, – никогда к нему не привыкну. Больше того, я избегаю общения с людьми из-за их пошлой и низменной манеры выражаться. Всегда, прежде чем написать стихотворение, я долгое время питаю свою душу поэтическими образами и разговорами сам с собой словами звучными, исполненными гармонии. Если сами по себе они не таковы, то становятся поэтичными, когда я их соединяю между собой, творя как бы музыку души. Благодаря этой способности, я создал совершенно новый род поэзии. До этого ее язык был ограничен жалким количеством выражений, считавшихся возвышенными. Я ввел в поэзию все слова из нашего языка. В стихах, которые ты только что услышал, я упомянул черепицу, шифер, чернильный орех.

– Конечно, тебе никто не запрещает пользоваться в стихах любыми словами, но скажи, становятся ли они от этого лучше?

– Лучших стихов вообще не существует; они пользуются огромной популярностью. Моя поэзия – универсальный инструмент, особенно описательная, которую я, собственно говоря, создал. Она служит для описания предметов, которые не стоят того, чтобы на них обращали внимание.